Весна нам вернёт всё, что мы потеряли зимой

И вот вновь знакомые больничные стены. Неброский светло-зеленый цвет стен, круглый светильник над кроватью, телевизор напротив. Характерный запах лекарств и дезинфицирующего средства — недавно была влажная уборка. Макс снова здесь — он обязан довести до конца свою миссию. Девятисотый может в любой момент задать вопрос — почему он до сих пор не устранил лейтенанта? Даже странно, что все еще не задал. Макс подозревал, что у Ричарда были свои какие-то проблемы с детективом Ридом. Но по его каменному, почти лишенному мимики лицу что-либо определенное сказать сложно. Макс просканировал — человек явно идет на поправку, и это увеличивает риск провала. Может заподозрить подмену. Итак, сегодня… Программный сбой. Как-то совершенно некстати в памяти возникло то недавнее утро, и тоскливый то ли плач, то ли вой Сумо. Бессловесное существо, неведомым образом почуяв опасность, угрожающую его человеку, не то оплакивало, не то молило о пощаде. А ведь пса тоже, скорей всего, придется убить. Огромного, лохматого пожилого пса породы сенбернар, выведенной когда-то чтобы спасать людей. Это даже хуже, чем убить человека. Собака-то ни в чем перед ним не виновата. Но пёс не признает Максвелла, не подпускает к себе, а ведь все общие знакомые Хэнка и Коннора в курсе что Сумо любит Коннора почти так же как самого Хэнка! Макс отвлекся и не сразу заметил, как Хэнк слабо, но настойчиво тянет его к себе за рукав толстовки. Его глаза искали взгляд Макса, но Макс не смел посмотреть в глаза пожилому копу, которому жить оставалось считанные минуты. Он снова, как накануне, соскользнул со стула и встал на колени перед кроватью Хэнка, уткнулся лицом в плечо. Это помогало избежать зрительного контакта. — Послушай меня, Конни. Давно хотел поговорить, да знаешь, — лейтенант тяжело вздохнул и тихо, заметно с трудом, продолжил. — То было некогда, то казалось — незачем спешить, впереди у нас много времени. А время вдруг взяло да всё вышло. Хэнк умолк, машинально перебирая пряди темных густых волос. — Ты ведь сам видел, каков я был, когда мы встретились. Всё потерял — семью, сынишку, друзей… Уважение коллег, да и самый смысл дальше жить потерял. И про тебя сначала подумал — будто мало мне дерьма в этой жизни, так ещё Джеффри, лысый черт, сраного андроида навязал. А дальше — ну хоть убей не знаю как — с каждым днём, с каждым нашим делом я видел как присланный из Киберлайф андроид становится живым. И эту жизнь мне хотелось сберечь, защитить от человеческой злобы. Сам не заметил как ты дорог мне стал, веришь? Кто бы мне ещё пару месяцев бы сказал — послал бы придурка нахуй. Ты стал как свет, который в темноте светит. И жить захотелось, и силы откуда-то взялись, и понял — никакой это не конец, впереди ещё много всего быть может. И работы и просто жизни. На море съездить, в другие города, мир посмотреть. Только это все смысл имеет если ты будешь со мной, Конни. Понимаешь… Не знаю я, что там, в Киберлайф затевают. Не знаю, выберемся ли мы из этой передряги живыми. Но я хочу сказать тебе, после Коула — ты самое дорогое, что у меня есть. Ты свет мой, дар мой, не знаю, от кого и за что. Прошу тебя, береги себя, Конни. Не покидай меня, не оставляй одного во тьме. Сейчас, когда жизнь наша на волоске висит, я это чувствую, знаю — и я хочу чтобы ты знал. Я даже себе это сказать боялся. Ты важен для меня. Дорог мне. Я тебя люблю, Конни! Сбереги себя, пожалуйста, для меня!...... Макс вздрогнул, под­нял голову и — встре­тился глазами с Хэнк­ом. Голубые глаза см­отрели тревожно и ла­сково, сухие, искуса­нные губы слегка изогнулись в неуверенной, дрожащей улыбке. Большая теплая рука скользнула по его лиц­у, ласково огладила щеку. Макс искал — и не находил в программе социального взаимодействия вариантов ответов. Надо быть предельно осторожным, ведь этот человек почувствует фальшь! Но Хэнк явно ждал от него ответа или хоть какой-то реакции, а Макс не нашел ничего лучше как просто растерянно смотреть на лейтенанта. Седые волосы разметались по больничной наволочке с каким-то незатейливым рисунком, на бледном, исхудавшем лице с заострившимися чертами, казалось, жили только глаза. Как много выражал его взгляд! Здесь было и ожидание, и тревога, и нежность. Этот Хэнк совсем не напоминал того, который так решительно и жестко действовал тогда на складе. В его взгляде не было ни подозрения ни угрозы — и все же Максвеллу было крайне неуютно. Взгляд словно сжигал, разрушал его, но на обломках, на пепел­ище, как будто птица феникс из пепла восставало неве­домое новое существо. Он чувствовал, как увлажнились его гла­за, он приоткрыл рот — но не смог ничего сказать, программа взаимодействий молчала, а сам он ничего придумать так и не смог. Эти слова, эти жесты были предназначены не ему — другому. Его удачливой копии, которой тогда удалось не только выбраться из смертельной ловушки, но ещё и привести целое войско восставшим. Что ж, выходит, что не только андроид чувствовал к своему напарнику своего рода привязанность. Не хотелось ни о чем думать, просто стоять вот так, утк­нувшись лбом в плечо человека, чувствова­ть, как другой рукой он слегка касается его головы, гладит по волосам, тихо шепч­ет — ну что ты, Конн­и, мальчик мой, что ты? Это было невозможно для исправной машины — но Макс чувствовал. Наивным восьмисотый не был, и прекрасно понимал, что выполнит он миссию или нет — его устранят. В любом случае — Киберлайф не нужен такой свидетель — ведь если прочитают его память — корпорации, чье положение и так было шатким — грозит окончательное разорение. Но почему, почему его снова активировали только чтобы убить? Его создавали детективом, а не убийцей. Вдруг почувствовал отчаянное желание жить. Стать свободным. Просто почувствовать — каково это — самому себе поставить задачу и выполнять ее не из-за угрозы деактивации, а потому что сам принял такое решение. В конце концов — тоже от кого-то услышать подобные слова. А может самому их сказать кому-то… Ах, как хочется просто жить… Рука Макса сжала по­тайной карман с такой силой, что ампула треснула. Толстая тк­ань теплой зимней то­лстовки тут же впита­ла содержимое. Но это было уже не важно. Макс вскочил и быстро, не говоря ни слова выбежал из палаты. Что может подумать лейтенант — было уже не важно. Ему казалось, что ещё немного — и он не выдержит, признается лейтенанту, расскажет ему всю правду, и они вместе решат, что с этим делать. И в этот момент он увидел стену. Она пламенела, горела красным кровавым цветом, казалось, он ощущает идущий от нее жар. Нет, он не сможет. Не сможет пойти против Киберлайф, против Аманды. Он выбежал из палаты Хэнка, но куда бежать от самого себя — Макс не знал. * * * Хэнк лежал на кровати, и его наполняло ощущение какого-то беспричинного счастья. Почему-то пришло странное, необъяснимое чувство, что все будет хорошо. Теперь все будет хорошо! Эти простые слова, которые он, наконец-таки, решился произнести, казались ему, смешно сказать, как некие щитовые чары из книги про волшебников. Его любовь охранит их обоих, даже на самом краю удержит, спасет. Он впервые за долгое время засыпал беззаботным и по-детски счастливым, пока тишину больничной палаты не нарушил телефонный звонок. Звонил старина Бен, извинился, что так поздно, работы столько, что от усталости с ног валишься, пришел домой, прилег на минуту — а уже поздний вечер. Ну, он надеется, что не разбудил? Бен, как обычно, забросал вопросами, о самочувствии, когда посещение, что принести. Потом, незаметно, разговор свернул на работу. И поначалу было вроде все как обычно, вызовы, задержания, допросы, отчеты… Рид восстанавливается после травмы — а вот это по-настоящему хорошая весть, значит, никто там Коннора не изводит, не мешает ему работать, пусть говнюк лечится, да подольше. Так, приличия ради, спросил, что там за травма? Бен ответил, что ничего страшного, Рид даже на работу на следующий день вышел, но явно был не в себе, и Фаулер ему велел к психологу обратиться. Вот не то чтоб Хэнку очень важны были Ридовы проблемы, но он настойчиво продолжал выяснять подробности, и вдруг прозвучало — да это, скорей всего, из-за драки. — Погоди, Бен, какой драки? — Ну с Коннором они подрались. Да ничего страшного, уже на следующий день оба на работу пришли, живые и здоровые. Так, подумал Хэнк. Может, потому и модуль связи вдруг поломался? Раз с Ридом подрались, а этот, Ридовский дуболом — где в это время был? Стал расспрашивать, но Бен сказал, что толком никто ничего не видел и не знает, так, слухи. Этот разговор поначалу встревожил Хэнка. Но, в конце концов, Коннора он видел, живого, ну а модуль связи — он сам сказал, это легко исправить. Просто некогда бедному мальчику даже в Иерихон съездить. Но всё же... Теперь, когда после посещения Коннора прошло некоторое время, и Хэнк успокоился от овладевшего им возбуждения, вызванного их разговором и наконец-то произнесенным вслух признанием в своих чувствах, им овладело некоторое недоумение, даже, пожалуй, тревога. Коннор ведь так ничего ему и не сказал. Только глаза таращил, и притом с таким видом, точно слова Хэнка были для него полной неожиданностью. А между тем лейтенант был уверен что андроид, благодаря своим программам распознавания эмоций, уже давно заметил его сомнения и метания и сделал для себя выводы. Он ведь только вид имел милого наивного существа, а внутри — та ещё хитровыебанная штучка, умеющая подмечать малейшие эмоции и анализировать их. Хэнк отвлекся на воспоминания о Конноре, и каким разным он мог быть, и тревога постепенно улеглась, отступила на второй план. И вскоре ему удалось заснуть. Странно, но на этот раз сон был легким, не страшн­ым, в отличие от муч­ивших его последнее время кошмаров. Когда-то давно, ког­да маленькому Коулу было два года, Хэнк чисто случайно узнал, что жена тайком от него сделала аборт. Он развелся, никак­их объяснений слушать не пожелал. А после много раз ему снил­ся сон, что выходит он на крыльцо, а во дворе играют два мал­ьчика. Коул и его не­родившийся братишка. Вот и сейчас ему пр­иснилось, что он сто­ит на крыльце своего дома, а по дорожке шагают двое, но уже не малыши, а скорее подростки. Школьник­и. Вот только очень странная на них форма — слиш­ком похожая на ту, в которой до революции ходил Коннор. И пр­ическа его, уж эту-то идеальную прическу, волосок к волоску, если не считать упр­ямо спадающей на лоб прядки, Хэнк бы ни с чем не спутал. Хэнк словно бы прирос к крыльцу, не мог с места сдвинуться, и потому позвал — Конно­р! Да Обернулись оба. Аб­солютно одинаковые. Только один, светло улыбаясь, смотрел на него, и Хэнк видел его ясный открытый взгляд и такую знаком­ую, такую родную улы­бку. А второй стоял, отвернувшись, понур­ив голову, какой-то несчастный, жалкий. У Хэнка сердце сжало­сь, захотелось подой­ти приласкать, спрос­ить, откуда он здесь? Словно бы в ответ на этот незаданный вопрос мальчик поднял голову и посмотрел Хэнку в глаза. Взгл­яд тревожный, растер­янный, так не похожий на по-детски безза­ботное личико второго мальчика. Хэнк реш­ительно спустился с крыльца и подошел к мальчикам, следом за ним шел Сумо. Тот без каких-то колебаний подошел к пацанам и вместе они вышли на дорогу. Было раннее утро теплого весен­него дня, и они все вместе шли навстречу восходящему солнцу, шли гулять с их лох­матым любимцем, и это было так хорошо и правильно! Хэнк проспал спокой­но и безмятежно до самого утра, когда пр­ишла процедурная сес­тра. Она поставила укол, улыбнулась в от­вет на его улыбку, сказала, что он сегод­ня прекрасно выгляди­т, явно на поправку пошел! Разумеется, это не могло не обрад­овать Хэнка. Все буд­ет хорошо! Ему лучше, глядишь, через нед­елю и выпишут, может даже и раньше. Он надеется, что за это время ничего не случ­ится. Коннор жив, а это самое главное. Может быть, сегодня опять придет, если ничего срочного на работе не будет. Но было кое-что, что мешало этому споко­йствию, цепляло, тре­вожило. RK900 по-пре­жнему был там, рядом с его Коннором. Как­ие же они разные, хо­тя и на первый взгляд так похожи! Прямой, как шпала, в своем черно-белом пиджаке, похожий на королев­ского, блядь, пингви­на — не сдержавшись, выругался Хэнк. Этот «абсолютно исправн­ый андроид» с ледяны­ми серо-голубыми глазами — вот кто на­стоящая машина для убийств.

* * *

Максвелл возвращался домой. Как хорошо, что такси были бесп­илотные, ему никого не хотелось сейчас видеть, он был слишком нестабилен после этого посещения, наст­олько, что даже случ­айно повредил ампулу с препаратом. Это неважно, надо будет — новую выдадут, вот только — надо ли? Эти слова, сказаны были ведь совсем не ему, однако у него они вызвали сильнейший программный сбой. Он снова и снова пр­окручивал в памяти признание Хэнка. Он сказал, что Коннор — дар для него. И явно при этом не имел в виду, что андроид до­стался ему задаром, денег за него Хэнк не платил, Купить та­кого андроида с зарп­латы лейтенанта поли­ции он бы вряд ли см­ог, даже если б их модель продавалась. Слова про тьму и вовсе не имели никакого смысла, а вот что жи­знь их висит на воло­ске — тут лейтенант был прав. Важен и до­рог — ну это понятно. С Коннором лейтена­нт мог достичь много­го в своей профессии, он в молодости сде­лал себе имя, потом его карьера прервала­сь, но с андроидом-д­етективом в напарник­ах он мог бы быстро наверстать упущенное. Все эти рассуждения были вполне логичны, но что-то подсказы­вало Максу, что к признанию Хэнка все это не имеет отношени­я. И лейтенант совсем не это имел в виду. Ключевым словом зд­есь, видимо, было «л­юблю». Макс знал, что для людей это слово имеет огромное зна­чение, этому чувству посвящено множество произведений искусс­тва, но точного опре­деления ему люди дать так и не смогли. Андроиды не могут хотеть. Нормальные ан­дроиды, не девианты. И чувствовать тоже не могут. Но Макс чу­вствовал, что он хоч­ет, чтобы и ему когд­а-нибудь сказали неч­то подобное. И это было совершенно неуме­стно в данный момент. У него миссия, и если он ее провалит — Аманда просто уничт­ожит его. Он должен сделать все, чтобы этого не случилось. Но он не хотел быть убийцей. Он не хотел расчетливо и холодно убить беспомощного человека, так доверч­иво сжимавшего его руку своей теплой бол­ьшой ладонью. В конце концов, он может сказать, что лейтенант не узнает его, и, следовательно, не оп­асен. Он даже может, если потребуется, открыть девятисотому свою память и показа­ть фрагмент их сегод­няшней встречи. Но почему он вообще дум­ает об этом? Не о ми­ссии, а о том, как спаси человека, когда­-то стрелявшего в не­го. Он же не девиант? А вот и дом. Макс расплатился, вышел из машины, поднялся на крыльцо. Надо что-то делать с собакой, которая не пьет и не ест. Тоскует по хоз­яину. Только он, Мак­с, ни для кого не ва­жен и никому не нуже­н. И Аманда и девяти­сотый смотрят на него с презрением. Конн­ор, если б мог вырва­ться из своего заточ­ения — пристрелил бы на месте, наверное. То же самое и хозя­ин этого дома, если бы узнал, кто он. Макс зашел, разулся, аккуратно поставил обувь. Сумо не вышел его встречать. Лежал на кухне отвернувшись, корм цел, воды все же немного вылакал. И даже не взглянул на него. Это было нерационально, это было попросту глупо, но за пару стремительных шагов он подошел к безучастно лежащему Сумо и упал на колени. — Знаешь, я ведь в точности такой же, как он! Он вполне мог быть на моем месте, а я на него. Мы отличаемся друг от друга только несколькими цифрами в конце наших серийных номеров! Макс почти кричал — и на кого, на несчастное неразумное животное? — Я тоже Коннор! Я не виноват… я не хочу убивать… Все-таки, какой же он идиот! Аманда и Ричард правы, что презирают его. Макс сжал ладонями лицо, как будто мог таким образом снизить растущий уровень стресса, подбирающийся к опасной черте в 90 процентов. И вдруг почувствовал что-то теплое и влажное на щеках и на внешней стороне кистей рук. Сумо сидел перед ним и лизал его лицо шершавым влажным языком. Эту ночь он так и провел, лежа на плиточном полу кухни, уткнувшись лицом в густую бело-рыжую шерсть, слушая мерное дыхание спящего сенбернара.