20 лет назад
Орочимару никогда не хотел становиться чьим-то наставником. Для него это казалось скучным и непривлекательным занятием. К тому же его отношения с другими людьми складывались достаточно равнодушно и холодно. А дети его и вовсе раздражали. Исключением была разве что ученица Джирайи, что нередко наблюдала за ним, интересуясь его разнообразными техниками. И это льстило. Потому что Орочимару видел искреннее и бесконечное любопытство с ее стороны. Было в этой всеми любимой куноичи что-то сокрытое от посторонних глаз. Но не от него. Орочимару совершенно точно видел в Мицуко себя. Так что он не считал, что эта девушка обладает наивной добротой или чем-то подобным, как это считали другие. В ней сходились две крайности, одна из которых ценила и довольствовалась тем, что имеет, а другая — жаждала большего и не знала границ. В ней определенно присутствовали черты, что многие сочли бы неприемлемыми. В частности то, что Мицуко всегда питала особую слабость к запретным техникам. И Орочимару — единственный, кто мог ей о них рассказать. Без осуждений и наставлений. Он говорил все так, как это было на самом деле. Орочимару проводил в лаборатории все свое время, потому что очевидно, что с тем потоком информации, который он хотел бы усвоить, ему нужно было гораздо больше, чем годы, отведенное ему недолгой человеческой жизнью. И с этим срочно нужно было что-то делать. Таким образом, он очень глубоко выпадал из реальности. Да и она его, в общем-то мало интересовала. Его будни нередко скрашивала Мицуко, что, ускользая от постороннего внимания, приходила к нему в лабораторию. И он мог заниматься опытами сутки напролет, точно так же, как и Мицуко могла наблюдать за ним все это время. — Сенсей Орочимару, — обратилась к нему куноичи, указывая на стеклянный аквариум, в которой находилось тело змеи, — что это такое? — Мой талисман, — не сводя внимания с пробирки, ответил он. — Ты держишь в руках очень редкую вещь — символ удачи и перерождения. Мицуко внимательно осмотрела ее, осторожно вращая в руках. И если иной раз она неоднократно обдумывала свои вопросы и потенциальные ответы на них, то с Орочимару ее любопытство всегда было настолько сильным, что она едва ли могла сохранять субординацию со старшим по званию. — Вы проводите столько опытов… — тянет куноичи, поднимая на него взгляд. — Но воскрешать мертвых так и не научились? — это не звучало пренебрежительно, вовсе нет. Потому что Мицуко знала, что рано или поздно это произойдет. И ей было интересно, на сколько Орочимару близок к этому на данный момент. — Ты права, — соглашается он, отстраняясь от стола и делая несколько шагов в ее сторону. — Это не так уж и просто, — и если любому другому стало бы некомфортно от сокращающейся между ними дистанции, то Мицуко даже не думает сейчас пятиться в назад. Она стоит на месте и пристально смотрит в его змеиный взгляд, изучая его. — Но знаешь, в этом мне может помочь перерождение. Если я смогу изменить человеческое тело, люди станут гораздо сильнее. Кроме того, у них повысится скорость регенерации. И тогда я смогу наградить этой силой даже тебя. Мицуко — всего лишь шестнадцатилетняя девушка. И она радуется этим словам, не осознавая их значимость в полной мере. Потому что в конечном итоге они оказались пророческими._______
Он воскресил свою юную поклонницу пару месяцев назад, однако Мицуко совершенно не шла на контакт и избегала любого общения все это время. Девушка не выходила из своей комнаты и была слишком подавлена происходящим. Однако Орочимару прекрасно понимал все ее эмоции и без слов. Потому что воскрешение прошло несколько не так, как он планировал. И теперь они связаны. — Порой я думал о тебе, — отвлеченно произносит Орочимару, в то время как Мицуко сидит рядом с его кроватью. — Точнее сказать, о том, чего бы ты могла добиться, если бы так глупо не забеременела и впоследствии не умерла, — он тяжело вздыхает и, кажется, злится еще сильнее, потому что он еще никогда не был слаб так, как сейчас. И это не может не угнетать. — Но даже так твоя глупость сыграла мне на руку, ведь ты понесла не от кого попало, а от одного из Учих. Так что Шаринган твоей дочери оказался бы сейчас весьма кстати. Мицуко узнала о смерти Анарэ только спустя неделю. И боль, которую она сейчас испытывает, туманит рассудок. И пусть ее дочь является уже взрослой девушкой, Мицуко ее помнит двухлетним ребенком с пухлыми щечками и ненормальной любовью к мороженому. Так что сейчас она готова на все что угодно. Однако не все так просто. — Ты не сможешь ее воскресить, — сдавленно произносит она. — Ни ты, ни кто-либо еще. Только я. — И что ты пыталась сделать таким образом? — Орочимару ехидно усмехается, и это больше походит на оскал, чем на улыбку. — Обезопасить себя? Ее? — Нас обеих. — Вернуть с того света тебя оказалось не так уж и просто, знаешь ли. Мне самому это чуть жизни не стоило. Мицуко была достаточно молодой, никто и не спорил. Но она никогда не была глупой. И это тоже едва ли кто осмелился бы опровергнуть. Она понимала, что никто не станет воскрешать ее просто так. Более того, она даже не думала, что это случится. Но все же такая вероятность имелась. И на этот случай Мицуко наложила на себя печать, что связала бы ее жизнь с жизнью того, кто пытается ее вернуть с того света. На тот момент она уже обладала некоторым успешным опытом и могла обезопасить себя от техники Эдо Тэнсэй, потому что не собиралась становиться марионеткой в руках врага. Правда, практиковалась она лишь на животных. Но алгоритм был одинаковым. Так что труда это не составило. — Могу предположить, — Мицуко смотрит прямо, и ее взгляд едва ли изменился с их последней встречи. Разве что стал грубее и куда более проницательным. — В таком случае ты сделаешь это. — С чего бы мне соглашаться на подобное и делать своего ребенка одним из твоих сосудов? — Мицуко изгибает бровь, пытаясь понять, какая ей с этого выгода. Она не может воскресить свою дочь без согласия Орочимару, ведь теперь они связаны. Однако и он не сможет этого сделать самостоятельно. — Сосуд у меня уже есть. И это Саске, — Орочимару звучит так, что Мицуко в какой-то момент думает, что он тронулся умом. Потому что она стала невольным сожителем с сыном своего любовника. И ей было очевидно, что Саске не собирался становиться сосудом. — Но моей головы желает вся Коноха и Акацуки. Шаринган мне действительно облегчит жизнь. — Саске убьет тебя. А из-за связующей печати погибну и я, в том числе, — Мицуко отрицательно качает головой. Она не станет воскрешать свою дочь, не обеспечив ей должной безопасности. — Но ты зависишь от меня так же, как и я теперь завишу от тебя, — Орочимару изворотлив. Он знает, что сказать в той или иной ситуации. — В случае, если я захочу что-либо провернуть, ты просто убьешь нас обоих и дело с концами. Отдать свою жизнь для тебя ничего не стоит, так что я был бы глупцом, если бы сомневался в твоих намерениях. Несмотря на то, что Мицуко все еще выглядит сомневающейся, для себя она уже все решила. Она вернет свою дочь к жизни любой ценой, и чего бы ей это ни стоило. Однако есть одно «но», с которым Мицуко не знает, как лучше справиться. Безусловно, так или иначе, она может предположить, каким характером обладает ее дочь, ведь Теруо, что ее вырастил, был не чужим человеком, а главное, он был благородным. Но независимо от темперамента повзрослевшей Анарэ, та вряд ли захочет переходить на сторону Орочимару и помогать ему. Мицуко и сама не собиралась становиться его сообщницей, и уж тем более не хочет принуждать к этому своего ребенка. Но в конечном счете она думает, что действительно просто прикончит Орочимару, совершив суицид. Но так ли это просто на самом деле? Орочимару хоть и не ожидал такой подлости, как Связующая Жизни Печать, но он не умрет так просто. Кто угодно. Только не он. Теплый солнечный свет заливал все в округе, освещая мягкую зеленую траву под ногами, что была аккуратно подстрижена ровным газоном. А рядом со свежей землей возвышалось совсем новое надгробие. Сверху лежали цветы и конфеты, придавая особую значимость этому месту. По свежей могиле тяжело что-либо сказать, потому что все они выглядят чистыми и убранными. Другую картину представляют собой могилы старые, но ухоженные. Таких на кладбище гораздо меньше. Со временем люди смиряются со своей утратой и начинают приходить реже. А потом и вовсе перестают. Мицуко появляется здесь уже третий раз, но впервые осмеливается подойти так близко. Однако это необходимо: она должна оценить масштаб своей работы. За несколько дней ей уже удалось увидеть издалека Джирайю, и сердце невольно сжалось, заметив человека, которого она считала своим отцом. Ей было искренне жаль, что она не может подойти к нему ближе и как ни в чем не бывало, поздороваться. Ведь она находилась здесь с Кабуто. Так же Мицуко повстречались двое шиноби: парень и девушка — вероятно, друзья Анарэ. И молодой светловолосый мужчина. Он приходил чаще остальных и мог подолгу оставаться здесь. Однако Мицуко не было жаль никого из них, ведь никто не смог уберечь ее ребенка от смерти. А значит, не так уж и дорога она им была. — Ты собираешься применять Эдо Тэнсэй? — нарушив молчание, поинтересовался Кабуто. — Не совсем, — Мицуко покачала головой, не желая вдаваться в подробности. — Мы же все равно увидим все то, что ты будешь делать, — парень раздраженно отвернулся в сторону. — Увидите, — она улыбнулась. — Но сможете ли повторить? — Не зарывайся, — бросил Кабуто и, потянув ее за плечо, дал понять, что они уходят._______
Со дня похорон канула уже вторая неделя, и Сакура едва ли отдавала себе отчет в том, как провела все это время. Первые несколько дней она была в абсолютном в шоке и просто не могла поверить, что Анарэ ушла навсегда. Но по мере того, как накрывало осознание трагедии, жизнь и вовсе становилась бессмысленной. Чувство глубокой вины переполняло душу. Сакура проводила дни и ночи, рыдая в подушку, и вспоминала все моменты, которые они пережили вместе за этот недолгий, но такой важный для обеих год. Чувство утраты оказалось настолько невыносимым, что она стала чувствовать себя абсолютно одинокой в этом мире без своей подруги. Хотя от одиночества Сакура была далека так же, как и ее друзья, от возможности иметь семью. Однако у нее не получалось оставить свои мысли и чувства. Она не могла спать и не могла есть, целыми днями срываясь в истериках. Ей казалось, что ничего, кроме боли и страдания в этом мире уже не осталось. Сакура не могла позволить себе жить, потому что Анарэ умерла по ее вине. И каждый раз, когда она пыталась хоть немного отвлечься и перейти к повседневным делам, память возвращала ее к мыслям о подруги. Она стала настолько беспомощной и слабой, что родители были вынуждены забрать свою дочь к себе на какое-то время, чтобы заботиться о ней. Потому что Сакура не могла даже элементарно накормить себя. Она не хотела общаться с друзьями, выходить на улицу или делать что-то еще, связанное с жизнью. Находясь у родителей и занимаясь самобичеванием день за днем, она едва ли вспоминала о Наруто. Сакура понимала, что он точно так же потерял подругу. Но их обстоятельства были разными: Наруто не чувствовал себя виноватым в ее смерти. А Сакура — да. И это сводило с ума. Ей было по-настоящему плохо. И это чувство — единственное, что заботило Сакуру на данный момент, включая бесконечное чувство вины, когда она все-таки осознала свою глупость. Никто не говорил ей этого прямо и не обвинял ее, но Сакура заметила, что какие-то незримые ее глазам обстоятельства все же изменились. Она чувствовала всеобъемлющее разочарование и еще больше презирала себя. — Сакура, тебе нужно покушать, — мать настойчиво пододвинула тарелку к ее рукам и звякнула палочками, складывая их рядом. — Ешь давай. — Меня все ненавидят, — тихим болезненным голосом протянула Сакура. — Я тоже себя ненавижу. Она запустила себя настолько, что скорее напоминала сейчас живого мертвеца, чем молодую цветущую девушку. Сакура сильно исхудала и перестала следить за собой, избегая даже своего отражения в зеркале, потому что ей было настолько мерзко смотреть на себя, что продолжать это никчемное существование и вовсе уже не хотелось. Она так зациклилась на чувстве презрения к самой себе, что даже не замечала, как причиняет боль окружающим ее людям. — Девочка моя, это не так, — уверенно ответила Мебуки. — Твои друзья всю прошлую неделю пытались встретиться с тобой. Приходили Наруто с Ино…и еще какой-то парень. Гай, кажется, — она вздохнула. — Тебя не ненавидят. Все любят тебя и очень переживают. Пока Сакура без какого-либо желания водила палочками в тарелке, перебирая рис, донесся стук в дверь. — Я уверена, это снова он, — женщина скрестила руки на груди и перевела на дочь осуждающий взгляд. — Ему тоже плохо, Сакура. Не заставляй Наруто переживать еще и за тебя. Ты должна с ним поговорить. — Ладно, — она вздохнула, медленно поднимаясь из-за стола, и поплелась к двери. Единственная причина, по которой Сакура еще не лишилась рассудка — успокоительные травы. Однако они угнетали нервную систему настолько, что та едва ли могла связать одно с другим, а из-за постоянной слабости любые действия давались особенно тяжело. Так что если Наруто увидит ее в таком состоянии, его это вряд ли успокоит. — Привет, — поздоровалась Сакура, закрывая за собой дверь с обратной стороны. Она решила попробовать немного пройтись, пусть и недалеко от дома. — Здравствуй, Сакура — сдавленно произнес Наруто, рассматривая ее темные круги под глазами, осунувшиеся плечи и болезненно-бледную кожу. Всегда красиво уложенные волосы сейчас были взъерошенными и грязными. И это пугало, потому что он впервые видел свою подругу в таком состоянии. — Ты переживал за меня? — спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила. — Я знаю, что да. Прости меня. Я не могу думать ни о чем другом, кроме как… — Я просто хотел сказать, — Наруто сделал паузу, переводя на нее уверенный, хоть и уставший взгляд. — и сказать это лично. Тебя никто ни в чем не обвиняет. И ты тоже не должна винить себя. — У меня не получается, Наруто. Не получается. — Вы бы не вернулись живыми вдвоем, — отчаявшись, признает он. — Кто-то из вас двоих бы все равно погиб. — И это должна была быть я! — возразила Сакура, сжимая пальцы рук в кулак. — Анарэ бы справилась и выжила, если бы не пришлось помогать мне. Ей нужно было бросить меня там и уходить. — Ты сама бы смогла так поступить, будь на твоем месте она? — Наруто осуждающе покачал головой. — Нет, — прошептала Сакура. — Конечно, нет… — В таком случае, ты должна уважать ее выбор. Более того, я уверен, что Анарэ не собиралась приносить себя в жертву или что-то вроде того. Знаешь, я думаю, она не собиралась умирать вообще и хотела спасти вас обеих. И это действительно трагическое стечение обстоятельств. Но ты должна перестать винить себя в том, в чем ты не виновата. Наруто положил руку на плечо своей подруги, слегка сжимая его, заглянул в ее глаза: — Если Анарэ была тебе действительно дорога, ты должна жить дальше из уважения к ней, а не делать ее смерть напрасной. Он тяжело вздохнул и направился прочь, оставляя Сакуру в одиночестве. Потому что, вероятно, подкинул ей новую почву для размышлений._______
Чувство утраты для Какаши не было чем-то новым. Скорее даже наоборот. Это единственное, с чем он был знаком очень хорошо и с раннего детства. Но с каждым разом это не давалось проще, потому что это всегда оказывалось слишком болезненно. Он слишком долго восстанавливался после смерти отца и едва ли смог смириться с потерей Обито. А смерть Рин, в которой она буквально заставила его стать прямым участником, и вовсе заставила на какое-то время усомниться в своем рассудке. Потому что каждую ночь — и это происходит до сих пор, однако уже не так часто, Какаши просыпался в беспросветном кошмаре, после чего не мог уснуть по несколько дней подряд. И то, что произошло с Анарэ… Во-первых, он хоть и не желал привязываться к этой куноичи, он привязался. А во-вторых, Какаши вообще не думал о том, что она может умереть. Не то чтобы он считал Анарэ бессмертной, вовсе нет. Но ее кровная техника делала ее совершенно неуязвимой на определенное время. Так что на любых совместных миссиях Анарэ была последней, за кого бы он мог переживать. Но то, что случилось…это даже не было заданием. И пока он нес ее уже бездыханное тело до деревни, сохраняя маску спокойствия и самообладания, потому что у него просто не было права на эмоции, он снова умирал внутри себя. Более невозможным оказалось лишь чувство смирения, потому что кроме как смириться, ничего другого у него не оставалось. И, наверное, если Какаши сейчас о чем-то и жалел, то только о том, что не позволил случиться между ними чему-то большему. Потому что теперь помимо боли он видит и упущенные возможности. А это, вероятно, могло сделать их более счастливыми, пусть и на такой непродолжительный период времени. Сейчас он понимает, что бежать от потенциальных страданий было так же глупо, как и убегать от приятных эмоций. В итоге Какаши остался просто ни с чем: он разбит, сломлен и опустошен настолько, что даже не представляет, сколько уйдет времени на очередную реабилитацию. Сейчас за окнами одинокой квартиры холодная ночь, и не он может уснуть. В его голове крутится слишком много мыслей. Но ни одна из них не задерживается надолго. Какаши знает, что Сакура переехала жить к родителям. И также он понимает, что ему придется с ней поговорить. Потому что Сакура по-прежнему не чужой человек. Он знает ее с самого детства, и он не винит ее. Так что он все еще чувствует ответственность за свою бывшую ученицу и ее ментальное состояние. Ну а сейчас Какаши думает лишь о том, что в комнате его двух учениц никого нет. И он сам не понимает, зачем ему это нужно, но ощущает острую потребность почувствовать то, что осталось от Анарэ: вдохнуть ее запах, что наверняка запечатлелся на вещах, и просто ощутить себя ближе к той, которую он так упорно пытался держать на расстоянии. Он также осознает, что это совершенно ненормально, и лучше бы ему остаться дома и все-таки попытаться уснуть. Но мысли о его наглой куноичи начинают сводить с ума даже после ее смерти, превращаясь в одержимость. Однако Какаши никогда себе в этом не признается. Поэтому он решает, что просто хочет вернуть Анарэ подаренную ей катану. Ведь ее могила за несколько дней превратилась в настоящее сборище вещей и еды, что приносили туда Сакура и Наруто. Так что катана явно не окажется там лишней. Все таки он позаботился о подарке за несколько месяцев. И теперь эта вещь принадлежит Анарэ. Какаши не беспокоится о том, что его может кто-нибудь заметить, ведь он, как бывший член Анбу, в этом совершенен. Так что когда он оказывается у окна комнаты Анарэ и Сакуры, через которое и пробрался внутрь, он чувствует себя немного лучше, чем у себя дома. Потому что незаправленная кровать Анарэ со скомканным одеялом и примятой подушкой заставляют вспомнить его собственную простынь и Анарэ на ней. Изможденный и уставший, он вспоминает, как куноичи изгибалась под ним на его постели, цепляясь за его плечи и прижимаясь к нему вплотную. Он присаживается на край кровати и проводит рукой по ее смятому одеялу. И почему-то такие мысли сейчас успокаивают. Какаши не понимает, как вообще может думать об Анаре в таком контексте теперь. Но чувства от времени, проведенном с ней, настолько сильны, что они поглощают его деструктивные эмоции. Он абсолютно убежден: Анарэ — самое прекрасное, что было в его жизни. И хоть это все так же травмирует, Какаши не хочет ее забывать. Так что когда он вдыхает ее запах, опускаясь на подушку, и прижимает ее к себе, он, наконец, расслабляется. С момента похорон он почти не смыкал глаз, так что Какаши даже благодарен Анарэ за то, что она была слишком ленива в свой последний день, чтобы заправлять кровать. И удивительно, что Сакура к ее постели также не притронулась. Окутываемый неимоверной усталостью, он закрывает глаза, понимая, что даже если захочет, не сможет сдвинуться с места. Но он и не хочет. Ему здесь хорошо и уютно. И по его венам постепенно начинает разливаться скорбящее удовлетворение. Какаши засыпает, ощущая себя не взрослым мужчиной, а скорее маленьким мальчиком, которого оставили на произвол судьбы. И ему по-прежнему паршиво, но не так, как если бы он засыпал в своей собственной постели. В мягком белом свете он видит утонченный силуэт, что движется к нему размеренным аккуратным шагом. И по мере приближения очерчиваются плавные изгибы округлых бедер и талии. Графитовые локоны распущены, рассыпаясь струящимися волнами по острым плечам, и спускаются на грудь, скрывая под собой женское изящество. Анарэ останавливается рядом с ним. И Какаши не задается вопросом, почему в его сне она обнаженная. Его это более чем устраивает. И он все так же не может отвести глаз от этой куноичи. Какаши вообще не может ничего сделать. И все, что ему остается — покорно наблюдать за ней. Анарэ тянет свою ладонь, касаясь его щеки. И это нежное прикосновение заполняет его эйфорией. И он слишком счастлив в этот момент. Кончики пальцев опускаются ниже и скользят по его сонной артерии, оставляя щекочущую дорожку на коже. И это так приятно, что Какаши хотел бы и вовсе никогда не просыпаться. Он всеми фибрами души желает остаться навечно в этом сне. Руки Анарэ такие же прохладные, как и при жизни, но неощутимое тепло, что исходит от ее присутствия, заставляет забыться. Она улыбается краешком губ и продолжает рассматривать его некоторое время, прежде чем решается подойти совсем близко. Когда Анарэ кладет голову ему на плечо, становясь на носочки, чтобы дотянуться, он готов продать душу и раствориться в ней, потому что это воспринимается слишком реально. Какаши хочет обнять ее в ответ, но не может сдвинуться с места, оказываясь заложником своего сна. Анарэ тянется выше и касается его своими мягкими губами, и в этот момент он чувствует, как его пульс учащается, заглушая все на свете. — Какаши-сенсей, — задорно тянет куноичи и проникает в его рот глубже и настойчивее, проводя языком по его нёбу, а после отстраняется. — Это всего лишь сон, но даже здесь вы боитесь расслабиться. Я не причиню вам боли. Очевидно, что это ложь. Ведь она уже это сделала. Пусть и непреднамеренно. Однако она умерла. А он все еще здесь. Страдает. — Мы можем провести это время более продуктивно, — шепотом продолжает Анарэ, и ее теплое дыхание заставляет его кожу покрыться мурашками. И, о боги, он хотел бы это сделать! Потому что просто стоять, ощущая себя каменным как в метафорическом смысле, так и в физическом, чувствуя, как куноичи задевает бедрами его член, просто невыносимо. — Придется мне снова воспользоваться вашим состоянием, — Анарэ мягко улыбается и целует его в нос, едва ли дотягиваясь, потому что ей приходится почти подпрыгивать ради этого. — Не оставлять же вас, — она кладет руку на его ширинку, — таким. Когда куноичи опускается на колени, он готов на нее молиться. Анарэ дергает за его ремень, когда внезапно перед глазами начинает темнеть. А потом он видит ослепляющий свет в их с Сакурой комнате. Поморщившись от ненавистного солнца, Какаши открывает глаза, не помня, как отключился. У него по-прежнему стоит, но это не то, чего он не сможет пережить. Член болезненно упирается в штаны, и сердце бьется так сильно, что он слышит свой пульс. И он до сих пор не может пошевелиться, когда понимает, что по его глазам молчаливо скатываются дорожки слез. «Ты всего лишь маленькая глупая девчонка» — думает он, молча обращаясь к остаткам своего сна. — «Что ты со мной сделала?» — Какаши чувствует злость и раздражение, переполняющие его. Анарэ ворвалась в его жизнь, засела на подкорках сознания, так что будь она сейчас жива, Какаши бы сам захотел ее прикончить за такую беспечность. Но она уже мертва. И он злится еще сильнее. На себя. На нее. На весь мир. Когда он ощутил дрожь в своих пальцах и смог ими пошевелить, то понял, что жизнь вернулась в его тело, и сонный паралич прекратился. Он опускает ноги с кровати и начинает растирать свое лицо, упираясь руками в колени. Тяжело вздыхает и думает, что в очередной раз облажался. Потому что у него, судя по всему, уже едет крыша. Он неохотно поднялся с кровати и осмотрел комнату в поисках катаны, за которой сюда и пришел. Однако ее на видном месте не оказалось. Так что он прошел к шкафу, что располагался напротив кровати Анарэ, и открыл дверцу. Катана висела на ремешке рядом с ее жилеткой. Но внимание приковал бумажный альбом, что скромно лежал на дальней полке. Раньше Какаши часто замечал, как Анарэ что-то пишет. И куноичи говорила, что это стихи. И, наверное, это было чем-то совсем неправильным — вторгаться вот так в чужое пространство. Но после всех выходок куноичи это было бы меньшей расплатой. Какаши сейчас слабо осознает, что здесь правильно, а что нет. Потому что абсолютно все в его жизни неправильно. Он тянет руку, вкладывая альбом себе в ладонь, и возвращается к кровати. И каково было удивление, когда вместо стихов Какаши обнаружил ее рисунки. К слову, очень даже хорошие. В основном она рисовала природу: леса Конохи и ущелья, пещеры и городские улицы. Нашлось место даже для ее родной и дождливой деревни Тумана. Он провел пальцами по рисунку, собирая кончиками черный грифель карандаша, и перелистнул на другую страницу: здесь уже были портреты. Какаши увидел длинноволосую девушку в объятиях мужчины в традиционной одежде, и, вспомнив фотографию, он уже знал, что это мать Анарэ и ее наставник. На следующих листах улыбались Сакура и Наруто, так что он еще раз отметил качество ее работ, потому что Какаши, хоть в этом и не разбирался, он предполагал, что рисовать людей должно быть гораздо сложнее. Все ее рисунки были датированы, и когда он открыл следующий поворот, он невольно поморщился, переводя дыхание. Не потому, что там было что-то плохое. А потому, что там был изображен он сам. И под его портретом располагалось прошлогоднее число. Так что, вероятно, Анарэ решила нарисовать его сразу же, как только впервые увидела его без маски, бесцеремонно стянув ее, пока он спал в больнице. И все оставшиеся рисунки были также с ним. Какаши никогда не считал себя в действительности красивым, хоть никогда и не был обделен женским вниманием. Но на рисунках Анарэ он выглядел действительно таковым. И это жгучее ощущение под ребрами лишь усиливалось от осознания того, что таким он и был в ее глазах. Какаши не мог подобрать правильных слов, чтобы описать стиль ее работы, но очевидно, что на его портреты ушло гораздо больше времени, чем на все остальные. Штрихи карандаша были слишком резкими в сравнении с другими рисунками, а контуры и тени выглядели более мрачными. Также он обратил внимание, что Анарэ пыталась запечатлеть его в разных эмоциях: улыбающимся, строгим, удивленным. Однако она не могла видеть его в такие моменты, потому что он всегда носил маску. Тем не менее это вышло достаточно правдоподобно. Вероятно, таким он и мог выглядеть со стороны, если бы кто-нибудь его видел. Он просидел еще несколько часов в полном безмолвии и всматривался в уже закрытую обложку альбома, находясь в удушающей прострации. И когда опомнился, вернул вещь на прежнее место. Стремительно забрал катану и отправился на кладбище. Теплая солнечная погода, которая, казалось бы, должна благотворно влиять на настроение, в трагичные дни лишь усугубляла его. Вот и сейчас солнце продолжало светить так же, как и в любой другой день, но от этого становилось только хуже. Когда смерть приходит за кем-то одним, она никогда не ограничивается лишь умершим. Она всегда забирает что-то большее. Потому что мертвецам нет уже никакого дела до людей, что их окружали. Страдают лишь, кто остался в этом бренном мире. Какаши опустил катану рядом с могилой, касаясь рукой холодного надгробия, тяжело вздохнул и поднял глаза к солнцу, щурясь от ярких лучей. И может ему сейчас это показалось, потому что если ты очень сильно желаешь что-то увидеть, то нередко твое подсознание делает тебе одолжение в виде галлюцинаций. К горлу подступило тошнотворное чувство, и Какаши показалось, что его и вовсе сейчас вывернет наизнанку. Темный силуэт, что мелькнул вдалеке и вскоре скрылся, был лишь отчасти похож на Анарэ: волосы этой девушки были гораздо длиннее, доходя до самой поясницы, а черты лица более строгие, лишенные подростковой мягкости и припухлости. Но Какаши понял это не сразу. Как и то, что Мицуко появилась здесь не для того, чтобы отдать дань памяти своей погибшей дочери.