О памятных днях

      Ночь после битвы оказалась самой холодной из всех предыдущих, окутывая все вокруг своей темной, пробирающей до костей пеленой. Ветер продувал палатку, гуляя по низу, словно искал слабое место и охлаждал ноги. И если кто-то стойко переносит температурные перепады, то вечный компаньон Мицуко сходит с ума от озноба. Однако жаловаться он не спешил, сохраняя свое привычное горделивое превосходство. А спрашивается, перед кем? Ведь в палатке, кроме них, никого больше не было. К тому же Мицуко читала Орочимару как раскрытую книгу.       Девушка расслабленно лежала поверх спальника, даже не думая в него забираться, а спадающий хаори оголял ее острые плечи, отчего Орочимару в очередной раз содрогнулся, покрываясь мурашками от холода. Мицуко не только выглядела спокойной, она действительно не ощущала тревоги за свою дочь по двум, но очень значимым причинам. Первая из которых заключалась в том, что она уже пережила смерть Анарэ и была уверена, что случись подобное снова, она бы это почувствовала. А другая — распущенные руки и туманящие рассудок сила и знания Орочимару, которыми она непременно воспользуется, если того вновь потребуют обстоятельства.       Двое не очень хороших людей, которые не считают друг друга плохими — именно так Мицуко бы охарактеризовала их невольный дуэт. И сейчас ей скучно. А вседозволенность в общении с одним из трех легендарных саннинов — пьянит.       — Жарковато, — хмурится девушка и скидывает с себя кимоно, переворачиваясь на бок и оголяя верхнюю часть бедра, когда сгибает ногу.       Орочимару давно перестал язвить ей в ответ, потому что в отношении Мицуко это было самым бесполезным занятием. Он начал принимать ее как данность. А моментами — как собственную кару за все деяния, за которые, в общем-то и не раскаивался.       Мицуко продолжает прожигать Орочимару взглядом, пока не ловит в ответ его змеиный прищур и, вздернув нос, кивает в сторону своего спальника, безмолвно приглашая расположиться с ней рядом. Орочимару медлит еще некоторое время, скользя вниманием по ее оголенным участкам кожи, такой завлекающей, а что самое главное, теплой. И ему не нужно долго думать, чтобы в очередной раз обеспечить себе более выгодное и комфортное положение. Ведь он лишь по такому принципу и существует.       — Раздевайся, — игриво шепчет Мицуко, когда он оказывается рядом. — Без одежды согреешься быстрее, — она жмет плечами, будто согреть его — это ее единственная цель этой ночью, и начинает стягивать с него кофту уже самостоятельно.       Какие отношения их связывают ни Орочимару, ни Мицуко не смогли бы ответить наверняка. Потому что связывает их пожизненная печать. Но теперь это определенно больше, чем просто ненависть, как это происходило ранее. Орочимару никогда никого не любил, за исключением своей собственной персоны. Но раз Мицуко теперь является его неотъемлемой частью, то что мешает испытывать те же чувства по отношению к ней? И если Мицуко с недавних пор решила пользоваться своим телом как одним из рычагов давления на него, то у Орочимару тоже имеется нечто подобное из привилегий. Так что когда он облизывает свои губы, обнажая змеиный язык, и ловит на себе изголодавшийся по нему взгляд Мицуко, то чувствует ощутимый триумф. Потому что в этом противостоянии двадцатидвухлетняя девчонка никогда не одержит над ним победу.       Мицуко проснулась на рассвете, как только первые лучи солнца начали слепить глаза, проникая в палатку и скользя по лицу играющими бликами. Орочимару спал рядом так же, как и всегда: обвившись вокруг ее тела руками и ногами. И для Мицуко это было не очень-то удобно. Но ко всему рано или поздно привыкаешь. Она коснулась подбородка своего мужчины, рассматривая совершенную, словно мрамор, кожу, и уголки ее губ едва заметно потянулись вверх, когда она встретилась со змеиным взглядом из-под полуприкрытых век. Не хищным и жаждущим власти, как это видят остальные. Сейчас она наблюдала спокойный и размеренный взгляд человека, который даже сквозь сон неосознанно тянулся к ее теплу. Однако этот момент длится лишь крохотное мгновение, и уже через секунду зрачки Орочимару сужаются, становясь привычно тонкими. Но то мгновение, что Мицуко видит каждое утро, просыпаясь с ним рядом, она готова записать в одно из своих любимых хобби. Конечно же, после времяпрепровождения с дочерью и внучкой, с которой ей еще только предстоит познакомиться.       — Ты проснулась раньше и даже не разбудила меня, — замечает Орочимару, отстраняясь в поисках своей одежды. На что Мицуко лишь фыркает, игнорируя его, и отворачивается в другую сторону. — Давно ли ты начала уважать мой сон?       — Что-то не устраивает? — лениво тянет она, разминая шею.       — Наоборот, более чем.       — Найди мне мою дочь, — спустя пару минут говорит Мицуко. И ее тон отнюдь не звучит как просьба. Она закидывает ногу на ногу, застегивая сандалии на лодыжках, и смотрит на Орочимару твердо и решительно.       — Скажу честно, я ожидал чего-то подобного, — он бросает на Мицуко холодный, обжигающий взгляд, но та льнет в его объятия, запуская руки в длинные, растрепавшиеся по широким плечам волосы, и целует. Сначала нежно и ненавязчиво, пока не получает ответную реакцию. А когда получает, Мицуко кусает его, слизывая проступившую кровь своим языком.       — Найди мою дочь, Орочимару, — повторяет она, не позволяя себя оттолкнуть. — И я стану самой покорной женщиной на свете.       — Не наглей, — он раздраженно вздыхает, думая лишь о том, что покорные женщины его не привлекали никогда.

_______

      Яркое солнце взошло на небосклоне, разливая теплый свет по деревне, а его золотые лучи проникали в каждый заветный уголок Конохи, заставляя листья деревьев танцевать на ветру и играть с тенями на земле. Облака размеренно шествовали по голубому небу, окутывая пространство мягкой вуалью, а воздух наполнялся ароматами цветов и свежей зелени, напоминая всем жителям о весне, что символизировала долгожданное пробуждение после долгой и тяжелой войны. Река, протекающая вдоль деревни, источала свое тихое журчание, показывая своим примером, что все продолжает двигаться задуманным чередом и возвращается к привычному руслу, давая понять: все в этом мире циклично. Каждый дом, каждая улица и каждый человек постепенно оправлялись от тяжелых последствий и продолжали свою повседневную рутину. Люди, что еще недавно находились в страхе за свою жизнь, начали ощущать уверенность и спокойствие в завтрашнем дне. Хотя их сердца все еще были полны тревоги, они пытались не думать о том, что нечто подобное может повториться вновь.       Какаши не собирался просыпаться так рано, а будь его воля несколько сильнее, он бы и вовсе хотел однажды не проснуться. Проведя в постели почти целую неделю с момента возвращения в Коноху, он едва ли успел прийти в себя, когда Цунаде известила его о том, что собирается покинуть пост Хокаге и передать эту ношу ему. Хатаке не стремился брать на себя такую ответственность. Он уже вообще ни к чему не стремился. И последние несколько дней невольно вспоминал своего отца, задумываясь о том, что он не просто перестал осуждать Сакумо, а очень даже понимал его. Понимал настолько, что мысли о самоубийстве вносили в его жизнь пугающие ясность и спокойствие.       Об Анарэ по-прежнему не было никаких сведений, за исключением того, что она действительно сражалась на стороне Альянса, что многие свидетели уже подтвердили. Однако никто ее отыскать так и не смог. Какаши уже ничего не знал и не понимал на этот счет. Может, она все-таки не пережила этой битвы. Может, начала новую жизнь, не имея ни единого гроша воспоминаний за спиной. А может, и вовсе пришла к пониманию, что просто не хочет возвращаться сюда по каким-либо личным причинам.       — Какаши-сенсей! — Наруто продолжал тарабанить дверь до тех пор, пока его не запустили внутрь.       — У меня вроде как отпуск, — равнодушно протянул Какаши, разглядывая перед собой Узумаки.       — Ну и у меня вроде как тоже, — возмущенно поддержал парень. — Но бабуля Цунаде просила вас зайти к ней. Наверное, что-то важное.       — Понял, — кивнул он. — Скоро буду.       — У вас все в порядке, Какаши-сенсей? — взволнованно поинтересовался Наруто, потому что тот выглядел совсем разбитым.       — Я в порядке, — по привычке повторил мужчина и захлопнул дверь, прикидывая, помнит ли он хоть один день из своей жизни, когда бы он действительно был в порядке.       Какаши так отчаянно рассчитывал умереть в том проклятом сражении, совершая буквально все возможное для того, чтобы осуществить желаемое. Однако он по-прежнему жив. И он думает о самом подходящем ему способе, чтобы со всем этим наконец покончить. Какаши совершенно точно хочет сделать это так, чтобы никто никогда не догадался о том, что это было самоубийство, потому что это по-прежнему слишком унизительно для него. В любом случае, сейчас он отбрасывает навязчивые мысли и отправляется к Хокаге, рассматривая перед собой возвышающуюся Резиденцию, которую хотят на него взвалить. Какой из него, к черту, Хокаге? Если бы хоть один из них догадывался о его реальных намерениях, Какаши бы и статуса командира лишили.       Безвольно поднявшись на второй этаж, мужчина перевел дыхание, собирая мысли в кучу, и, получив разрешение войти, переступил порог кабинета. Он окинул безучастным взглядом Цунаде, после чего перевел внимание на присутствующих здесь Саске, Орочимару и Мицуко. А также снова обнаружил Наруто, что вошел следом за ним и закрыл за собой дверь. Какаши не может даже с натяжкой сказать, что ему интересна причина, по которой его вызвали. Потому что ему абсолютно на это наплевать. Как и на сборище тех, кто тут каким-то образом собрался вместе. Однако он старается не выглядеть пренебрежительным и прилагает немалые усилия, чтобы просто не развернуться прямо сейчас и не всадить себе между ребер катану, что висит у стены напротив. Его взгляд скользит к оружию и невольно цепляется за фигуру Мицуко, у которой он только сейчас заметил ребенка на руках. Мать Анарэ пристально смотрит в ответ, прожигая его взглядом так, будто они уже знакомы, отчего Какаши становится не совсем по себе.       — Вызывали? — спрашивает он, приближаясь к столу Цунаде.       Блондинка сочувствующе кивает ему, разглядывая, вероятно, помятый вид одного из своих лучших шиноби:       — Выглядишь паршиво, Хатаке, — кидает она, пробегаясь взглядом по всем остальным. — В общем, причина, по которой я тебя вызвала — твой и Анарэ ребенок, о котором ты, вероятно, догадывался. А может и нет. Я не знаю.       — Что? — он расслышал слова Цунаде, но не совсем понял сказанное.       — Мицуко считает, что отец ребенка ты, — продолжает Хокаге, в то время как Какаши вновь переводит взгляд на девушку, что стоит рядом с Орочимару.       — Ну, — тянет Мицуко, опуская голову. — Либо Наруто, — предполагает она, вспоминая, что из мужской половины видела у могилы дочери только Наруто и Копирующего Ниндзя.       Наруто давится слюной, когда слышит свое имя, шокированный еще больше прежнего, краснеет и начинает махать руками, отрицая свою принадлежность к отцовству:       — Это совершенно точно исключено! — в итоге растерянно бросает парень.       — Может, это вообще Кабуто, — забавляясь происходящим, Орочимару вставляет свои пять копеек, подливая масла в огонь. — По срокам тоже подходит.       Какаши пытается переварить информацию, что обрушилась на него, словно гром среди ясного неба. И это дается довольно-таки непросто. Он вновь и вновь фоном прогоняет услышанное, пока не понимает, что мысли расплываются, как и все окружающее его пространство, заглушая посторонние голоса. В глазах темнеет, и он падает. В последний момент оказываясь пойманным Наруто, что схватил своего бывшего наставника под плечи.       — Я так и знала! — шипит Мицуко. — Тут можно и без ДНК обойтись. У этого неудачника все на глазах написано.       — Тише! — Цунаде хлопает ладонями по столу, осаживая девушку. — Тест сделаем все равно. Я собрала вас не только за этим. — Блондинка поднимается из-за стола и следует к Хатаке, несколько раз ударяя его по щекам, чтобы привести в сознание. — Какаши, мы уже поняли, что ты чувствуешь себя не лучшим образом, но я не собираюсь повторять каждому по отдельности.       Цунаде расправляет плечи и шагает обратно к столу, усаживаясь в свое кресло, пока Наруто помогает Какаши подняться.       — Значит так, — продолжает она. — Поскольку Какаши выдвигается на пост шестого Хокаге, а вопрос относительно вас троих еще висит открытым, — блондинка окидывает грозным взглядом Орочимару, Саске и Мицуко. — Ведь так или иначе, вы все являетесь отступниками, а это может негативно сказаться на репутации Какаши. Поэтому, если отцовство подтвердится, принадлежность ребенка к вашему семейству лучше оставить в тайне. По крайней мере, на какое-то время.       — Вообще-то мы сражались вместе со всеми! И помощь от, как вы выразились, отступников, оказалась куда значительнее, чем от большинства шиноби вместе взятых, — возмутилась Мицуко, в очередной раз поймав на себе разъяренный взгляд Хокаге.       — Цуна, — расплылся в ухмылке Орочимару. — Прежде чем на пост выдвинули тебя, ты и вовсе день за днем проводила в пьяном беспамятстве, шляясь по кабакам с сомнительными компаниями. Ты была точно такой же отступницей по сути дела.       — Но я не пыталась уничтожить свою деревню! — взорвалась блондинка, метая молнии в своего бывшего напарника. — И не воскрешала дорогих мне людей посредством невинных жителей! — она перевела осуждающий взгляд на Мицуко, которую после сказанных ею слов, Орочимару еще крепче прижал к себе, будто испытывая гордость за свою тайную поклонницу.       Блондинка протянула руку к стакану воды и залпом осушила все содержимое, после чего расслабленно выдохнула и вновь вернулась к Какаши.       — Хатаке? — ее интонация казалась уже более сдержанной. — Ты меня слушал вообще?       — Разумеется, — сухо произнес он, прожигая глазами пол.       — Ладно, — кивает Хокаге. — Дай мне свой волос для экспертизы.       — То есть, — вмешивается Мицуко. — Если его отцовство подтвердится, в чем я абсолютно уверена и без теста, что он будет делать? — девушка посмотрела на Какаши и вернула внимание к Цунаде. — Возьмет декрет по уходу за ребенком? Это же просто какой-то бред!       — Об этом я не подумала, — признается Цунаде, пожимая плечами. — Какаши, сядь уже, пока снова не рухнул на пол!       — У него никогда не было детей, и он ничего в них не смыслит. Поэтому я повторяю свой вопрос: что будет делать одинокий холостяк с моей внучкой? Став Хокаге, у него едва ли останется время на себя самого.       Цунаде вздыхает, запуская руки в волосы, и падает лицом на стол, ощущая его успокаивающую холодную поверхность:       — По закону ребенок остается с отцом, если мать отсутствует, — говорит она. — Но в такой ситуации решайте сами. Мы должны были поставить Какаши в известность в любом случае. Однако если он не возражает, то скрыть отцовство действительно проще, чем скрывать материнство.       — Ну, тогда решено! — бросает Мицуко и направляется к выходу, на что Цунаде уже просто закатывает глаза и молчит.       — Я найду Анарэ, — сдавленно произносит Какаши, сжимая свою переносицу.       — Делай, что считаешь нужным, — парирует Цунаде, отмахиваясь рукой. — Я даю тебе ровно три недели на решение всех твоих личных проблем. И…прядь волос, пожалуйста, — она тянет к нему маленький зип-пакет. — Вот сюда.       Какаши шел медленным шагом вдоль берега реки между двумя крутыми каньонами, устремляя свой взгляд к небу: насыщенное солнцем голубое полотно и зеленые кроны деревьев озарялись ярким светом. Но его размышления были гораздо мрачнее, чем окружающий фигуры. Перед глазами до сих пор стояла картина его дочери с пепельными волосами, унаследованными от него самого, и красными глазами, так отчаянно похожими на глаза Анарэ. Он продолжал брести вдоль водной глади, не зная, куда идти и что делать дальше. Пока внезапно не почувствовал неестественное дуновение ветра неподалеку, которое заставило его замереть и прислушаться. Какаши закрыл глаза, втягивая носом воздух, и тогда понял, что он не один.       — Эй, — внезапно послышалось сверху, и когда Какаши поднял голову, Мицуко уже спрыгнула с дерева и беззвучно опустилась позади него. — Прости меня, я бываю слишком резкой.       Он не знал, что ответить. Потому что никакой обиды и претензий лично к Мицуко у него вообще не имелось, поэтому Какаши просто кивает и ждет, что она скажет дальше. Но девушка молчит.       — Ты от меня что-то хотела? — в итоге спрашивает он, желая поскорее избавить себя от чужого присутствия.       — Я уверена, это твоя дочь, — чуть тише произносит Мицуко, убирая прядь волос со лба своей внучки.       — Да. Я тоже.       — Хочешь подержать ее? — и, не дожидаясь ответа, Мицуко протягивает малышку Какаши. — Не бойся, — уже улыбаясь, шепчет она.       Мужчина осторожно берет свою дочь на руки и чувствует, как сердце замедляет свой ход, а потом и вовсе останавливается, когда его маленькая копия тянет к нему свою крохотную ладонь, пытаясь ухватиться его за палец. И даже этот счастливый момент омрачен обжигающей болью. Потому что он просто не может не думать об Анарэ.       — Что, если она уже мертва? — говорит Какаши и тут же осекается, понимая, что Мицуко даже думать об этом не смеет.       — Какаши, — шепчет девушка, сжимая его плечо. — Она жива. Я бы обязательно почувствовала, будь это иначе. Ведь я уже переживала ее смерть.       — Прости, — он виновато вздыхает и устремляет взгляд к горизонту. — Три недели…что будет, если я не смогу ее отыскать за это время? Она же совсем ничего не помнит и может находиться где угодно.       — Здесь уже все зависит только от нее, — соглашается Мицуко. — Если ее любовь к тебе достаточно сильна… — она пожимает плечами. — Если Анарэ вообще тебя любила…она вспомнит. Рано или поздно печать ослабнет, и она обязательно все вспомнит.       Мицуко оглянулась вокруг, кидая взгляд на скрывающееся за горизонтом солнце:       — Я просто хотела тебе сказать, что независимо от обстоятельств, если ты захочешь принимать участие в жизни дочери, я никак не стану этому препятствовать. Это же все-таки и твой ребенок тоже.       — Я любил Анарэ и люблю ее до сих пор, — сквозь зубы говорит Какаши. — Так назови мне хоть одну причину, по которой я не должен этого хотеть?       — Ну, — наигранно хмурится Мицуко, — мужчины не очень-то постоянны в этом вопросе. И у меня уже был опыт, так что…       — У тебя был хреновый опыт с женатым мужчиной, — отрезает Какаши. — И я не нуждаюсь в наставлениях от человека, что младше меня на десять гребаных лет, Мицуко. Это просто смешно.       Какаши почти сразу жалеет о сказанном, потому что грубость ему вообще не свойственна. Он всегда был очень сдержанным человеком, но у него уже просто едет крыша от постоянного напряжения. И он рассчитывал, что Мицуко обязательно ляпнет что-нибудь едкое в ответ. Но она молчит, опустив глаза в пол, отчего Какаши испытывает еще больший стыд.       — Прости. Я не это имел в виду.       — Да нет, — Мицуко отмахивается. — Ты прав. Как же ты чертовски прав, Какаши. В личной жизни я полная беспросветная дура.       — Я тебя не осуждаю, — Какаши едва заметно улыбнулся сквозь маску и качает головой. — Но Орочимару…серьезно? Это стокгольмский синдром или вообще что?       Мицуко неловко рассмеялась, вновь опуская неоднозначный взгляд к земле, и развела руки в стороны:       — Заложником в нашей ситуации скорее оказался он, а не я…по правде говоря. И я не оправдываю его. Но, видишь ли, я и сама не всегда поступала правильно.       Мицуко никогда ни с кем не обсуждала содеянного, и она не думает, что это хорошая идея — сливать свои проблемы на эмоционально уязвимого Какаши. Но она так редко бывает откровенной с кем-то другим, что просто не может удержаться и продолжает:       — Мне очень жаль всех тех девушек, которых я убила. До сих пор они снятся мне почти каждую ночь. Но у меня не было выбора…если бы он был…если бы можно было воскресить Анарэ любым другим способом, я бы непременно так и сделала! Однако другого способа не нашлось. И ты можешь считать меня чудовищем, но я все еще спокойна за свою дочь лишь потому, — Мицуко обрывается на полуслове. — В общем, если того потребуют обстоятельства, я знаю, что повторю ритуал еще раз. Я готова брать этот грех на душу столько раз, сколько потребуется, лишь бы моя девочка жила.       — Спасибо, — едва слышно шепчет Какаши, понимая, что он такое же чудовище, как и Мицуко, раз не осуждает ее за это. Более того, он ей благодарен. Потому что даже если Анарэ уже нет в живых, именно Мицуко подарила ему тот последний дополнительный день с ней.       — Удачи, — твердо и уверенно говорит Мицуко, забирая ребенка себе. — Даже если ничего не получится, все равно верь в нее. Верь в мою девочку до последнего.       Какаши возвращается в свою пустую квартиру, когда часы пробили уже полночь. Тишина и одиночество — неизменный атрибут этих комнат на протяжении всей его бессмысленной жизни.       Он разувается, небрежно бросая обувь в коридоре, и бредет в душ, на ходу скидывая с себя одежду. В мыслях безостановочно крутится завтрашний день, все маршруты которого будут сводиться к его единственной цели — Анарэ. Какаши искренне благодарен Мицуко за то, что она вселила в него надежду. Главное, чтобы это ожидание не стало ложным.       Этот день оказался слишком изматывающим. И напряжение, что сковывает все его тело, терпеть уже просто невыносимо. Так что Какаши хочет отвлечься, хоть и ненадолго. Первое время после смерти Анарэ он испытывал едкое чувство вины, когда прикасался к себе одинокими пустыми ночами. Но вскоре он смирился. Потому что это действительно было лишь способом забыться. Какаши уже просто не помнил того дня, когда делал бы это ради удовольствия. Он не испытывал должного для этого дела возбуждения с тех самых пор, как Анарэ оставила его. Потому что даже сексуальные мысли о ней вызывали лишь боль. Но сейчас он тянется к затвердевшему от воспоминаний члену и проводит рукой по всей его длине, откидывая голову назад, и делает глубокий вдох, пока капли прохладного душа омывают его лицо.       Какаши всегда видит перед собой одну и ту же картину. И он думает, что ему это никогда не надоест. Он вспоминает, как Анарэ прижималась к нему, царапая и кусая плечи, как она тяжело дышала и срывалась на стоны в моменты оргазма, как жадно и собственнически целовала его. Анарэ никогда не делала это нежно, в отличие от других женщин, что его целовали. Их поцелуи были совершенно однотипными: аккуратными, тошнотворно-сладкими и приторно-нежными. Наигранная романтика от женщин, которых ты трахаешь первый и последний раз в жизни, зачастую убивала все желание еще в самом начале. Какаши презирал это. Он никогда и никому не давал ложных надежд на свой счет. Но абсолютно каждая, с кем он спал, была уверена, что она особенная и сможет добиться его расположения, если будет достаточно хороша в постели. И с некоторыми секс был действительно неплох, но Какаши даже под дулом пистолета не вспомнил бы имени ни одной из них. Потому что все они являлись лишь собирательным образом тех, кого он презирал. Но в то же время они были единственными, с кем он мог позволить себе расслабиться.       Анарэ ощущалась совсем другой. Ее поцелуи были грубыми, властными и наглыми. Эта куноичи всеми своими действиями давала понять: ты целиком и полностью в ее власти. И Какаши терял голову от такой инициативы. Любой бы потерял. Но Анарэ была только его. И все, что она делала — делалось для него. Она — бесцеремонная, бестактная, эгоистичная. Но в то же время самая мягкая и сентиментальная из всех, что он знал. Анарэ бывала с ним разная: такой, какой она сама хотела быть с Какаши, а после уже такой, какой Какаши хотел ее видеть, когда в очередной раз отталкивал куноичи от себя, не желая сближаться. Но она всегда была с ним искренна. Несмотря на их ссоры и недопонимания на тренировках, Анарэ безоговорочно доверяла ему на миссиях. Она никогда не сомневалась в своем командире, никогда не ставила под сомнения его приказы и никогда не давила на него. Для Какаши это стало решающим моментом. Когда он сказал Анарэ, что не хочет отношений и попросил его оставить, то видел какую боль ей причиняет. Но, несмотря на это, куноичи покорно согласилась. Она не обижалась, не выдумывала себе лишнего, что это зачастую свойственно девушкам ее возраста. Она все поняла без лишних объяснений и достойно согласилась оставить все как есть. И для Какаши это оказалось очень ценным жестом. Анарэ хоть и вела себя время от времени по-детски, но подобные решения принимала с холодной головой. Так что он начал уважать ее за эту черту характера, что шла совершенно вразрез ее темпераменту.       Какаши скучал по ней до невозможности. До боли в сердце и до дрожи в пальцах. И он часто думал, как нечто подобное вообще могло случиться, несмотря на все его протесты и предубеждения. Но сейчас он понимает, что Анарэ в какой-то степени тоже была для него единственной. Единственной, кто побывала в его сердце, ведь он полюбил ее задолго, прежде чем осознал, во что вляпался. Но Какаши не жалел, что позволил себе все это. В который раз он жалел лишь о том, что не позволил большего.