«Пой же, пой. На проклятой гитаре Пальцы пляшут твои вполукруг. Захлебнуться бы в этом угаре, Мой последний, единственный друг. Не гляди на ее запястья И с плечей ее льющийся шелк. Я искал в этой женщине счастья, А нечаянно гибель нашел. Я не знал, что любовь — зараза, Я не знал, что любовь — чума. Подошла и прищуренным глазом Хулигана свела с ума. Пой, мой друг. Навевай мне снова Нашу прежнюю буйную рань. Пусть целует она другова, Молодая, красивая дрянь. Ах, постой. Я ее не ругаю. Ах, постой. Я ее не кляну. Дай тебе про себя я сыграю Под басовую эту струну. Льется дней моих розовый купол. В сердце снов золотых сума. Много девушек я перещупал, Много женщин в углу прижимал. Да! есть горькая правда земли, Подсмотрел я ребяческим оком: Лижут в очередь кобели Истекающую суку соком. Так чего ж мне ее ревновать. Так чего ж мне болеть такому. Наша жизнь — простыня да кровать. Наша жизнь — поцелуй да в омут. Пой же, пой! В роковом размахе Этих рук роковая беда. Только знаешь, пошли их на хер… Не умру я, мой друг, никогда.» С. А. Есенин «Пой же, пой»
Ирина не подавала признаков жизни практически три дня. Всё это время Феликс, не вставая, сидел на полу около её кровати и, устремив взгляд в стену, молча ждал чуда. Его желание курить никогда ещё не было настолько сильно, как в эти долгие дни, что тянулись медленнее улитки, которой оторвали её единственную ногу, поэтому вампир то и дело тянулся за новой сигаретой, которую выкуривал настолько быстро, что даже не всегда успевал осознавать свои действия. Каждый миллиметр комнаты пропах терпким, моментально забивающимся в чувствительные ноздри сигаретным дымом, от которого князя уже тошнило, но тот упрямо отказывался подниматься со своего места ради того, чтобы открыть окно на проветривание. Он почему-то боялся, что стоило ему только отойти, как супруга распахнёт свои прелестные глазки с длинными светлыми ресницами. Феликс хотел быть рядом в этот момент, видеть её первые шаги в совершенно новом мире, ведь теперь его ответственность за её жизнь возросла в геометрической прогрессии, но та всё неподвижно лежала на кровати, и вампир, по наступлению третьих суток, не мог не начать поддаваться панике. Князь детально вспоминал каждое своё действие, каждый укус и всё думал, где же ошибся, что сделал не так, раз она всё не открывала глаза. Однажды, взглянув на её неподвижное, бледное, бездыханное тело, он действительно на секунду поверил, что девушка умерла, оставив его и дальше тонуть в своём болоте отчаянья и одиночества, но мужчина сразу же отбросил эти мысли, от которых на душе почему-то стало так гадко и паршиво, что он еле сдержался и не разгромил пол комнаты в пух и прах, уничтожив всё, что хоть немного напоминало о присутствии жены в его жизни: книги, педантично сложенные в равные стопки на столе, не догоревшие обуглившиеся листки бумаги в камине, огромное количество всяких кисточек, карандашей и красок, что были разбросаны по всей комнате, будто она ходила и специально бросала их то тут, то там, чтобы в любой момент можно было достать, поддавшись внезапному вдохновению, и этот чёртов запах лаванды, настолько сильный и яркий, что даже сигаретный дым не смог полностью вытеснить его, безропотно отдавая титул победителя — вампир готов был лезть на стену, лишь бы только перестать видеть в каждой, даже самой незначительной, детали её отражение. В голове сами собой рисовались яркие и такие по-настоящему живые картинки: вот, она сидит за столом и мелким неровным почерком пишет какую-то записку, низко склонив голову и смешно высунув кончик языка, но уже в следующую секунду стоит у окна с как всегда идеально ровной спиной и слегка горделиво приподнятым подбородком, смотря куда-то в самый центр сада, а теперь лежит в кровати, обложенная листками бумаги, на которых видны ровные отрывистые линии, складывающиеся в человеческий силуэт, и читает книгу, иногда загибая уголок страницы, помечая самый интересный и потрясший её момент — последнее его всегда раздражало, ведь он не понимал, как можно так не уважать столь дорогую вещь, но со временем князь стал ненароком замечать за собой точно такую же дурацкую привычку, из-за чего злился ещё сильнее. В комнату через маленькую щелку в двери заглянул яркий свет электрической лампочки, больно ударив по глазам Феликса, что за эти три дня уже привык к той непроглядной темноте, царившей в комнате. Он знал, что у новообращённых первое время все чувства были обостренны до предела, поэтому заранее позаботился о том, чтобы первым, что увидела бы Ирина, после своего пробуждения, не стал яркий свет, так похожий на тот, что мнению многих появлялся в конце туннеля и знаменовал скорую смерть. — Всё по прежнему, да? — прикрыв за собой дверь, Лиза тихо вошла в комнату, остановившись около обитого тёмно-зелёной тканью кресла, что стояло напротив кровати. Подняв на неё расфокусированный взгляд, Юсупов лишь удручённо кивнул головой, подтверждая слова фрейлины, и сделал очередную глубокую, до разноцветных звёздочек перед глазами, затяжку. — Вы убили её, князь, — в голосе девушки не было злости, что он ожидал услышать — там была лишь глубокая печаль и усталость от чересчур долгого ожидания. Покрасневшие от практически беспрерывных слёз и бессонных ночей глаза, помятое трёхдневное бледно-розовое платье, не расчесанные чуть сальные у корней русые волосы — девушка была убита горем и, кажется, балансировала на грани, чтобы не отправиться следом за госпожой, но держалась на плаву из-за практически призрачной надежды на то, что она всё же в скором времени очнётся. — Признайтесь уже в этом и займитесь подготовкой похорон. Она не заслужила лежать здесь и медленно разлагаться, — фрейлина всячески избегала даже краем глаза смотреть в сторону кровати, боясь, что если увидит мёртвое тело Ирины, то не сдержится и убьёт Феликса прямо здесь. Князь точно заслужил это, но Лиза всё ещё лелеяла призрачную надежду на то, что её госпожа выживет и всё снова будет как раньше. — Она скоро очнётся, — убеждая скорее себя, чем собеседницу, сказал вампир, на что Вырубова лишь скептически фыркнула и, подойдя к мужчине посмотрела на того сверху вниз. Ей хотелось впиться ногтями в эти зелёно-карие глаза, вдавить их в его череп и наслаждаться видом крови, что будет из них вытекать, но каждый раз девушка сама себя останавливала, ведь госпожа бы точно не одобрила. Она на дух не переносила какого-либо насилия, считая, что оно порождает ещё большее насилие. — Должна очнуться, — уже тише повторил Феликс, снова прикладываясь губами к сгоревшей практически до самого фильтра сигарете. Его пальцы мелко подрагивали, но вампир всё равно крепко, буквально из последних сил, сжимал её, обжигая тонкую кожу рук. Ему было всё равно на боль, которую он практически не чувствовал, но она отрезвляла, заставляла оставаться в здравом уме, не поддаваясь отчаянью и панике, что терпеливо ждали подходящего момента для атаки. Он переживёт если Ирина умрёт. Переживёт и постарается как можно быстрее забыть, как сделал с родителями и братом, но князь почему-то был твёрдо уверен в том, что на её могилу не явиться хотя бы раз в месяц не посмеет. Ему нужно будет регулярно напоминать себе об очередной своей ошибке, о новом промахе, сделанным исключительно из собственного эгоизма и несдержанности. Скорее всего, Юсупову придётся на какое-то время покинуть Россию, перебравшись, например, во Францию, ведь император не оставит без внимания смерть пусть и не любимой, но всё же племянницы, которую собственными руками принёс в жертву дракону, как какую-то дорогую безделушку. У их брака была чёткая цель, но они пошли против правил, против воли монарха, и воспротивились ей, решив обмануть, обвести вокруг пальца. Феликс не хотел детей, ни разу серьёзно не примерял на себя роль отца и вовсе не от того, что ненавидел маленьких божьих созданий, как всё время убеждал себя в своей голове, а от того, что боялся. Искренне и как-то по-человечески боялся, что сможет навредить им одним неосторожным движением или действием, что опять-таки не сдержит себя в руках и самолично покалечит свою пока ещё беззащитную плоть и кровь, но всё эти страхи меркли на фоне одного — он боялся разочаровать их. Зная себя, князь был практически уверен, что не сможет быть хорошим папой, каким был его отец. Он бы никогда не осмеливался показывать своих истинных чувств, тем самым раня их и порождая огромное количество разнообразных вопросов, которые точно остались бы безответными и однажды переросли в травмы, от которых избавиться было бы очень трудно. Князь не хотел, чтобы его дети походили в этом смысле на своих родителей — они должны были быть самыми счастливыми, самыми лучшими и самыми любимыми, а они с Ириной точно не смогли бы дать им всего этого. Он иногда задумывался о том, как бы изменились их жизни, если бы девушка обладала хорошим здоровьем и не боялась умереть при первых же минутах родов или в течении самой беременности. Наверное, вампир был бы по-детски счастлив, когда впервые бы держал на руках маленький свёрток с таким хрупким и только-только родившемся созданием, хоть и не признался бы в этом даже себе. Феликс хотел, чтобы это была непременно девочка: внешне походившая на мать, с такими же неземными голубыми глазами, в которых бы Тихим океаном текла жизни, и светлыми, немного непослушными волосами, но характером обязательно в него, ведь маленькую копию супруги он бы точно не вынес, испробовав все наименее болезненные методы суицида — князь не ручался, что любил бы своё чадо, но привязан был бы, возможно, даже сильнее, чем к той, что её родила. Иногда, когда наступал очередной отходняк от наркотиков и было настолько плохо, что действительно хотелось застрелиться, Юсупов думал, что после окончания человеческий жизни Ирины хотел бы оставить себе на память что-то, что всё время бы напоминало ему о её существовании, что всегда было бы рядом с ним, хотя бы немного заменяя тот дом, что давала ему девушка. Ребёнок, родившийся вампиром, мог бы стать хорошей альтернативой, но мужчина понимал, что это всего лишь дурацкие утопические мысли, никогда не исполнившиеся в реальности. За все десять лет они ни минуты не были настоящими супругами, всего лишь единожды спали в одной кровати и целовались каких-то жалких два раза, один из которых был у свадебного алтаря, а другой за несколько минут до её смерти. Феликс не скрывал своих мыслей о том, что хотел бы хоть раз почувствовать чуть острые ноготки жены на своей спине, услышать, как она тихо стонет его имя, прикусывая изнутри щёку — он хотел узнать, какого это быть с ней, но никогда не позволял себе большего, чем простые объятья. Ему претила сама мысль о пустой кукле в постели, коих у него было тысячи, что желала бы поскорее закончить с этим — если бы его интересовал только секс, он бы взял её в первую ночь, ведь в память врезались слова, о том, что она бы не стала сопротивляться, но так было не интересно, для этого существовали публичные дома, а Феликс хотел чего-то настоящего, красивого и приятного для обоих, а не только для него. Было странно и непривычно задумываться об этом, но, как сказал один великий человек, всё бывает в первый раз, а вампир искренне желал, чтобы их «первый раз», если таковой, конечно, наступит, запомнился ему надолго. Князя совершенно не привлекало худое, костлявое тело, не тянуло исследовать каждую его клеточку и провести ладонями по выпирающим оголённым позвонкам, но зелено-карие глаза всё время загорались ярким, невиданным прежде блеском, стоило жене надеть платье с чуть более глубоким вырезом в области декольте. Мужчина, будто помешавшийся на своей жертве маньяк, ловил взглядом каждый новый сантиметр, а мозг в тоже время рисовал всё до сих пор скрытое под тканью одежды и вместе с воображением подкидывал в мысли князя даже для него через чур извращённые и пошлые картины. Обычно после такого он предпочитал какое-то время не пересекаться с женой, которая совершенно не замечала резкой смены поведения мужа, а если и замечала, то не подавала виду, искренне упиваясь столь бурной реакцией. Вампир был уверен, что его очень любознательная девочка в теории знала о всех прелестях взрослой жизни, но не спешила исследовать их на практике, из-за чего в голове Юсупова рождался вопрос — в ком из них двоих оказала причина такой нерешительности. Когда она попыталась поцеловать его — Феликс удивился, ведь никогда прежде не замечал за ней хотя бы какого-то намёка на такого рода действия. Вампир был железно уверен в том, что Ирина никогда не смотрела на него, как на мужчину, как на того, с кем могла бы поддаться плотским желаниям. Убедив себя, что для девушки он лишь тюремщик, надзиратель, жестокий социопат и неуравновешенный наркоман — кто угодно, но только не тот, с кем можно было бы делить одну кровать, князь старался лишний раз не думать об этом, не провоцировать свою расшатанную психику на ещё более неразумные действия, но в этот раз не сдержался, позволил некоторым своим фантазиям воплотиться в жизнь. Целоваться с ней было странно. Немного неловкие, скованные неуверенные действия забавляли его, тешили самолюбие, которое делало тройные кульбиты от одной мысли, что он у неё первый, что его девочка ещё никогда прежде не находилась в чужих грязных руках. Если бы было иначе, мужчина бы не поленился и нашёл того урода, что посмел прикоснуться к тому, что уже давно принадлежало ему. Чувство собственничества путалось с эйфорией от мягких, чуть обветренных неуверенных губ, на которых остался привкус табака, и эта смесь оказалась настолько горючей и взрывоопасной, что он стал похож на животное, действующее лишь на уровне природных инстинктов, а ей, как оказалось, только это и нужно было. Распалить, заставив отключит разум, и лишь немного направить в нужную сторону для воплощения плана по собственному убийству. Она манипулировала им, как опытный кукловод, сыграла на эмоциях и жажде крови — Юсупов усмехнулся, ведь с ним такого никогда прежде не случалось, что заставило его ещё раз убедиться в своём пагубном влиянии на общество. До свадьбы с ним Ирина не была такой. Да, в ней уже было кем-то посаженное зерно расчетливого эгоистичного манипулятора, но именно он позволил ему прочно вцепиться корнями в землю, прорасти и дать свои первые плоды. Исключительно благодаря его стараниям девушка постепенно, шаг за шагом, начала меняться в далеко не лучшую сторону, ещё больше убивая себя, но вины за это Феликс не ощущал, ведь делал всё это неосознанно, на подсознательном уровне, и не мог даже предположить, что собственными руками вместо красивого изящного цветка с тонкими хрупкими лепестками вырастил кактус, сплошь покрытый острыми колючками и иголками, готовыми вонзиться в плоть любого, кто хотя бы попытается к ним прикоснуться. Он знал, что это было неправильно, что сам поспособствовал появлению из этого зерна столько непривлекательного растения пустыни, но князь оставался уверен в том, что это когда-нибудь обязательно поможет ей выжить, ведь всё время находясь под стеклянным колпаком, постепенно отвыкаешь от суровой реальности, ограничиваешь своё мировоззрение лишь доступным глазу безопасным местом, но однажды вся эта иллюзия счастливой жизни может рухнуть, как карточный домик, нужно быть к этому готовым, и Феликс был уверен, что его девочка теперь точно справится со всеми трудностями на своём пути. Если сейчас выживет, конечно. Тишину комнаты нарушил тихий скрип, что издала одна из многочисленных пружин матраса. Чуткий вампирский слух в ту же секунду уловил инородный звук за спиной, заставив того резко подскочить на месте, туша сгоревшую практически до фильтра сигарету о шоколадный паркет в паре сантиметров от себя, и развернуться на сто восемьдесят градусов. Из груди вампира вылетел едва различимый вздох облегчения, на который, всё ещё находившаяся в комнате Лиза лишь хмыкнула, скрывая за этим пропитанную ядом фразу «вам сегодня несказанно повезло, князь», и бросилась обнимать девушку, что уже успела подняться в кровати и скинуть с себя своё любимое тёплое, пуховое одеяло. Она была через чур бледной даже для самой себя, но Феликс никогда не видел её более живой, чем в этот момент. Свесив голые ступни с кровати, Ирина выпрямила спину и с интересом подняла руку, разглядывая ту с таким по-детски наивным любопытством, что вампир еле сдержал умилённого смеха. Девушка казалась ребёнком, увидевшим что-то необычное для себя, но уже ставшее обыденным для других. Проведя языком по удлинённым острым, как бритва, клыкам, княгиня растянула губы в предвкушающей улыбке и вдохнула носом уже давно пропахший сигаретным дымом воздух, и это был её первый вдох в новой, теперь уже практически бессмертной жизни. — Ты меня сейчас задушишь, — ослабляя мёртвую хватку на своей шее, проворчала девушка, на что Лиза виновато рассмеялась, но объятья не прекратила, лишь стиснула в них подругу ещё сильнее. На глазах фрейлины появились предательские слёзы радости, которые та попыталась незаметно утереть рукавом, но новообращённая вампирша, почувствовав какое-то копошение за своей спиной и услышав тихий, практически неразличимый всхлип, тут же самостоятельно высвободилась из её объятий и, чуть грубо схватив Вырубову за щёки, немного сжав их, начала большим пальцем утирать прозрачные дорожки слёз, водопадом стекавшие их карих глаз. — Всё хорошо, я жива, я жива, — как мантру проговаривала Юсупова, со временем уже не для подруги, а для самой себя. Ей нужно было время, чтобы свыкнуться с тем, что вся жизнь в один момент перевернулась с ног на голову, сделав её той, кем Ирина никогда в жизни становиться не хотела, но всё, как и обычно, решили за неё, снова не дали права голоса и хотя бы призрачного шанса на самостоятельный выбор дальнейшего жизненного курса. Злость нахлынула неожиданно, отправив разум в далёкое путешествие в холодную таинственную, но смертоносную Сибирь. Найдя взглядом мужа, что через чур тихо и смиренно сидел на полу около кровати, наблюдая за девушками, Ирина мысленно пожелала тому утопиться в кокаине, но в реальности лишь улыбнулась, скрывая за этим свои истинные мотивы. Она должна была сделать хоть что-то, как-то отомстить, отстоять право выбора или хотя бы сделать ему больно: морально или физически — не так уж и важно. — Дорогая, распорядись, пожалуйста, чтобы мне принесли свежей крови, — вампирша отпустила фрейлину и вытерла чуть мокрые от чужих слёз пальцы о край ночной сорочки. — И водки, — поколебавшись всего секунду, продолжила она, сразу же поймав на себе два изумлённых взгляда. Каждая собака высшего общества Петербурга знала, что княгиня Юсупова никогда не пьёт алкоголь и даже на дух тот не переносит, поэтому, когда Лиза уже приоткрыла губы, чтобы убедиться в том, что ей не послышалась столь странная и нетипичная для девушки просьба, а Феликс изумлённо, но всё ещё в своей излюбленной издевательской манере выгнул бровь, Ирина, недовольно цокнув языком, сказала, властно махнув рукой: — Да-да, вам не послышалось. Я, вообще-то, умерла и могу позволить себе напиться с горя. Вы намерены мне помешать? — теперь была уже её очередь вопросительно вздёргивать бровь. Фрейлина, резко замотав головой, тут же выскользнула из комнаты и австралийским торнадо понеслась на кухню, выполнять распоряжение, а вампир, пересев с неудобного и жесткого пола, на котором, не вставая, провёл долгих три дня, на кровать, наконец-таки позволил себе обнять всё же воскресшую жену. Зарывшись носом волосы, вдыхая их аромат, он радовался тому, что теперь ещё долго сможет так делать, что это был не последний раз. Стало так тепло на душе, что мужчина даже не заметил, как девушка змеёй выскользнула из объятий, отстранившись и смотря на него с каким-то вселенским обожанием. Под таким взглядом стало не по себе, но Феликс стойко выдержал его, не собираясь начинать её новую жизнь со своего позорного проигрыша. — Вы злитесь? — стараясь предать тону как можно больше равнодушия, спросил он. Когда Ирина отрицательно помотала головой и сама приблизилась к нему, положив руку на щеку, мягко проходясь пальчиком по каждой родинке, князь расслабился, опустив напряженные плечи вниз и растянув губы в нетипично нежной и мягкой ухмылке, которая всегда была адресована лишь одному человеку — ей. — Я не злюсь на вас, князь, — всё ещё смотря на него с восхищением, девушка практически невесомо очертила контур лица, подушечками ласково обводя малейшую неровность на аристократически бледной коже. — Я в бешенстве, — ядовитая ухмылка в один миг расплылась по прежде безмятежному лицу, из глаз исчезло обожание, уступив место животному необузданному гневу, а после, в тишине комнаты, нарушаемой лишь долетавшими с улицы отрывками разговора прислуги, раздался тихий хруст ломающихся костей. Голова вампира рефлекторно дёрнулась по направлению удара из-за чего его чуть повело в сторону, но он удержал равновесия, опершись на вовремя подставленную руку. Зрачки удивлённо расширились, а пальцы сами собой потянулись к носу, из которого на белые простыни тонкой струйкой начала сочиться тёмно-бордовая густая кровь. — Вы мне нос сломали, — шокировано прошептал Феликс, переводя не верящий взгляд с пальцев, которые уже успели окрасится в красный, на Ирину, что лишь горделиво вздёрнула подбородок, незаметно потирая немного саднящий от соприкосновения с чем-то твёрдым кулак. Девушка действительно гордилась собой и была готова повторить свои действия ещё раз, ведь тот действительно заслужил. Кто он такой, что решает жить ей или нет? Её муж не Бог, а всего лишь самовлюблённый наглый эгоистичный вампир, обладающий связями, влиянием и какой-никакой, но властью из-за чего и возомнивший себя не весть кем. Давно было пора немного умерить его пыл, но княгиня сдерживалась исключительно из собственных моральных убеждений, которые отвергали любое насилие и жестокость даже в те моменты, когда они были действительно необходимы. — Сломала, — подтвердила она, вставая с кровати и в одно быстрое неуловимое обычному взгляду движение пересекая комнату, останавливаясь около окна. Дёрнув за края штор, девушка открыла их, впуская в помещение последние лучи заходящего солнца. — И с удовольствием сделаю это ещё раз, если вы вновь позволите себе распоряжаться моей жизнью. Я не Дашков или Щербатов — такого отношения к себе не потерплю, поэтому в следующий раз, когда в вас проснётся эгоистичное желание спасти меня из лап смерти, которой я так желала, приготовьте платок заранее, — распахнув створки окон, княгиня высунулась в него практически полностью, из-за чего Феликс, не взирая на всё ещё вытекающую из носа кровь, подорвался с места и в мгновение ока оказался рядом, придерживая за талию и пачкая белую сорочку красными пятнами. Не смотря на то, что он знал, что падение со второго этажа ни коим образом не навредит ей, привычка оберегать хрупкую человеческую жизнь взяла верх. — Вы первый человек на моей памяти, что не визжит от восторга при мысли о практически вечной жизни, — проворчал вампир, сжимая пальцами тонкую талию. Втащив девушку обратно в комнату, от греха подальше закрыл окно и, развернувшись к ней лицом, сложил руки на груди, опершись копчиком о подоконник. Уронив голову на правое плечо, князь тихо рассмеялся до сих пор не веря в то, что его хрупкая, казалось совершенно беззащитная девочка подняла на него руку, ударила и сломала нос. Ему должно было быть больно, он просто обязан был злиться на неё, ведь какого чёрта эта только-только обращенная вампирша смеет поднимать на него руку, но Феликс ничего этого не чувствовал. Его лишь распирало от желания засмеяться и похвалить эту отчаянную смелую ведьму за столь глупый и необдуманный поступок. Мужчина прекрасно осознавал, что в силе превосходил её чуть ли не в два раза, что мог раздавить супругу, как надоедливую букашку, не прилагая совершенно никаких усилий, но ему не хотелось этого делать, ведь зачем убивать то, чего старался достичь годами? Князю нравился животный пламенный гнев, что плескался в голубых и прежде всегда спокойных глазах, его привлекал горделиво вздёрнутый подбородок и ядовитая довольная ухмылка на тонких губах — Юсупов понимал, что впервые за долгие холодные бездушные десять лет смог победить, вывести Ирину на настоящие живые эмоции, и если ради этого стоило убить её, он непременно сделает это снова. — Мои родители и братья были вампирами, и знаете, чем это обернулось? — в комнате повисла секундная тишина, вызванная риторическим вопросом со стороны девушки, но она рассеялась также быстро, как и появилась, ведь той, кажется, впервые в жизни хотелось ещё очень много чего сказать. — Они умерли, а я, будучи человеком, выжила, и в этом мне помог далеко не вампиризм, — раздался тихий стук в дверь, и буквально в ту же секунду в комнату, не поднимая глаз, вошла служанка, катя перед собой столик с золотым кубком, украшенным драгоценными камнями, и хрустальным кувшином, до верху наполненным прозрачной жидкостью, от резкого запаха которого девушка попыталась как можно незаметнее сморщить нос, но Феликс всё равно краем глаза уловил это движение и не мог не усмехнуться, однако от комментариев всё же воздержался. Сломанный нос только-только начал заживать, а воспоминая о хуке справа были всё ещё свежи, как первые весенние цветы. — А что же именно вам помогло? — Феликс уже давно хотел окончательно разгадать эту загадку, наконец-таки получить заслуженную плату за своё самое первое откровение, но он, как и обещал, старался не давить на неё, лишь изредка уводя разговор в эту сторону, однако девушка не спешила делиться своими секретами, из-за чего его терпение медленно, но верно начало сдавать свои позиции. — Наверное, пришло время вернуть должок, князь, — отпустив служанку, что сковано мялась около двери, Ирина взяла с железной поверхности сервировочного столика кубок, до самых краёв наполненный тягучей свежей кровью, и сделала небольшой глоток, смакуя непривычный вкус и свои ощущения от нового вида пищи. Горячая вязкая жидкость скользнула в горло, оставляя на языке приятный металлический оттенок, заставляющий тут же вновь прикоснуться к губами к сосуду, в этот раз не дегустируя, а залпом выпивая всё содержимое. Две тонкие струйки стекли вниз по подбородку, добавляя к уже имеющимся на когда-то белоснежно чистой сорочке пятнам, оставленными пальцами вампира, новые. Мужчина, стоящий у окна, еле удержался от того, чтобы не слизать оставшуюся на лебединой шее кровь. Это было бы слишком грязно, слишком интимно и пошло, но одновременно с этим так возбуждающе и пьяняще, что князь еле сдержал тихий утробный стон, вызванный одной лишь мыслью об этом. Картины, что нарисовало его воображение оказались настолько притягательными и буквально жаждущими воплощения, что хотелось сделать это прямо сейчас, совершенно не обращая внимания на рассказ, которого он ждал практически восемь лет, но он не мог так поступить, не сумел бы гарантировать самому себе, что не попытался бы продолжить прелюдию, поэтому лишь на секунду закрыл глаза, успокаиваясь, и выдохнул через плотно сжатые зубы. В этот момент ему, как никогда прежде, была необходима разрядка, но Феликс не мог уйти. Только не сейчас. — Удивительно! — из собственных мыслей его вывел тихий восторженный возглас Ирины, что уже успела полностью осушить кубок и теперь облизывала окровавленные губы, проходясь язычком по маленьким ранкам. В этот момент князь вновь оказался в шаге от срыва, но, мысленно матерясь хуже самого провинциального сапожника, выдавил странную, какую-то через чур наигранную улыбку. — А я раньше не понимала вашего восторга, князь. Признаю, была абсолютно не права во всех своих словах, касающихся этого прекрасного и незаменимого блюда вампирского рациона, — вернувшись на кровать, княгиня отбросила одеяло в сторону и похлопала ладонью по освободившейся половине, приглашая мужа присоединиться к ней. Прерывисто выдохнув, наконец-таки окончательно успокаивая разыгравшееся воображение, мужчина элегантно опустился рядом, с нескрываемым удивлением смотря на ранее непьющую жену, что теперь с видом отпетого пьяницы наливала в рюмку водку. Опрокинув в себя содержимое, морщась, как от самого кислого в мире лимона, княгиня поджала губы, вновь становясь не по годам серьёзной. Юсупов знал, что это будет тяжёлый разговор, поэтому не торопил, давая настроиться и связать утекающие, словно вода сквозь пальцы, мысли. Он столько ждал, поэтому какие-то пять минут молчания, в которые девушка осушила ровно половину кувшина с водкой, не показались ему чем-то незначительным. — Прошу, не перебивайте меня, — тихо икнув и смущённо прикрыв рот ладонью, княгиня, закрыв глаза, откинулась на подушки и наконец-таки заговорила, с первых же слов погружая мужа в историю одного дня, что кардинально изменил её жизнь.***
Я помню этот день настолько чётко, что иногда кажется, будто это произошло вчера. На улице стояла невыносимая нетипичная для нашего города жара, солнце пекло настолько сильно, что складывалось ощущение, будто мы находились где-нибудь в Африке, а не в центре Петербурга. Было очень душно, и отец приказал слугам раскрыть все окна в доме на распашку, чтобы хоть маленький порыв ветерка проник во внутрь и немного разбавил духоту. Мы не задумывались о насекомых, что могли залететь в дом, ведь эту проблему решить было намного проще, чем избавиться от удушающего спёртого пыльного воздуха. Я сидела на террасе вместе с мамой, читая сказки Братьев Гримм и наблюдая за тем, как она вышивала. Её навечно молодое лицо всегда излучало неподдельную доброту и заботу обо всём живом в этом поганом мире. У неё были высокие моральные принципы, которые она старалась передать своим детям. Наверное, если бы матушка увидела меня сейчас, то определённо бы поджала губы и нахмурила брови, но никогда бы не посмотрела с осуждением или разочарованием, даже если бы действительно так думала. Она никогда не ругала ни меня, ни моих братьев за наши маленькие шалости, оставляя это тяжелое бремя отцу, но всегда делала нарочито серьёзный вид и говорила, чтобы мы больше так не делали. Не смотря на тот смех и веселье, что вызывали её нетипично суровое выражение лица и поучающий тон, мы и правда никогда ничего подобного больше не делал. Никто не смел говорить о ней плохо, даже самые заядлые сплетницы ни разу не пытались очернить её имя, ведь матушка вызывала истинной уважение у всех, с кем имела честь вести разговор, своей мягкостью и добротой притягивала к себе окружающих, будто единственный лучик солнца, пробившийся из-за туч в идущую вот уже несколько дней грозу. Она, как и вся моя семья, была чиста сердцем и душой, поэтому я до сих пор, когда вспоминаю этот ужасный день, никак не могу понять, что было в голове людей, позволивших себе сотворить с ней такое. Матушка безумно любила вышивать. Это было её страстью, её отдушиной и способом очистить мысли от всякого мусора. У нас в доме было очень много вышивки, сделанной её рукой. Меня всегда удивляло и воодушевляло, как она могла так точно и искусно переносить ту идею, что родилась у неё в голове, на канву. Она была виртуозом этого дела, и я всегда хотела достичь такого же уровня мастерства, но, как бы сильно не старалась, никогда не могла вышить что-то поистине прекрасное. Иголка всё не слушалась и больно колола пальцы, поэтому со временем я перестала проявлять заинтересованность к рукоделию, опустила руки, пойдя на поводу у неудач, за что мне становится безумно стыдно каждый раз, когда смотрю на те немногие оставшиеся после пожара работы, но она никогда не настаивала на том, чтобы я научилась этому ремеслу. Каждый раз видя разочарование на моём лице, лишь ласково гладила по голове и, с утешающей улыбкой, говорила, что каждый человек с рождения был наделён талантом к чему-либо. Как оказалось, к вышиванию моя душа не лежала, поэтому матушка посоветовала найти себя в чём-то другом, за что я ей безумно благодарна, ведь сейчас не проходит и дня, когда бы я не рисовала. Это стало делом, в котором я по-настоящему хороша и смогу добиться хоть чего-то, если перестану складывать всё в стол. Раз уж у меня началась совершенно иная жизнь, наверное, стоит рискнуть и попытаться реализовать хотя бы часть тех работ, что у меня есть. Попытаться и провалиться не страшнее, чем ничего не делать и мысленно корить себя за нерешительность. В этот день отец не изменял себе и уже с самого раннего утра сидел в своём кабинете, разбирая какие-то бумаги, накопившиеся за месяц, что мы пробыли в Крыму, но я знала, что он не мог полностью сосредоточится на работе, часто отвлекаясь на доносившиеся с первого этажа громкие крики моих младших братьев, что играли в догонялки, носясь по всему дому, как угорелые, то и дело сбивая снующих туда-сюда слуг. Иногда, перед тем как провалиться в сон, я представляю, как папа смешно хмурит брови, читая очередной документ, написанный неразборчивым, скачущим туда-сюда почерком, и поправляет очки, съехавшие на переносицу от долгих раздумий — на душе становится по-домашнему спокойно, и я начинаю думать, что это всего лишь дурной сон и нужно просто проснуться, чтобы он наконец-таки закончился, но, когда открываю глаза, то понимаю, что это далеко не очередной мой детский ночной кошмар. Окна его кабинета выходили на сад, куда отец часто смотрел, скрестив руки за спиной, снимая с уставших от долгой работы глаз напряжение. Мы с мамой пару раз видели, как его высокий статный силуэт мелькнул за тонкой пыльной занавеской и сразу же скрылся обратно в глубине кабинета. Я никогда не бывала там, он запрещал, не желая, чтобы «столь юная леди забивала себе голову взрослыми вещами, которые совершенно её не касались», но вот Андрей часто сидел там с ним, постоянно кичась этим, как самым великим достижением в своей жизни, но в какой-то степени это действительно было так, ведь именно ему, как самому старшему сыну, должно было достаться имение, в дела которого отец вводил его чуть ли не с младенчества. Мне всегда казалось это несправедливым, ведь первым ребёнком была я, но, родившись человеком, так ещё и девочкой, все мои возможные привилегии перешли брату, когда же моей единственной задачей стало удачно выйти замуж, не опорочив честь семьи, и всю оставшуюся жизнь зависеть от денег и влияния мужа. Младшим братьям повезло не больше, но отец всё равно намного чаще уделял время их воспитанию. Мной же всегда занималась наша няня — мадам Кьюри, француженка, эмигрировавшая вместе со своим мужем, что позже нанялся к нам садовником, из страны во время революции тысяча восемьсот сорок восьмого года. Когда она пришла к нам, ей было уже за сорок, но молодая энергия била в ней неиссякаемым родником, что и привлекло матушку, считавшую, что только такой человек сможет уследить за всеми её слишком уж гиперактивными сыновьями и через чур спокойной мной. Эта женщина никогда не имела для меня какого-то особого значения, я практически её не видела, ведь уследить за братьями — задачка не из легких, но она числилась именно моей няней и должна была заниматься исключительно мной, хотя в её услугах я уже не нуждалась. Мама или бабушка также приложили руку к моему воспитанию, но, как и у любой девушки моего статуса и положения, родители нанимали мне педагогов на дом. Уроки этикета и светской беседы, французского языка, музыки и танцев — последнее я никогда не любила и посещать эти занятия меня ещё надо было попытаться заставить, ведь особой любви к огромному количеству па и различных поклонов в моём сердце никогда не было. Они казались мне глупыми и через чур устаревшими, но я всё равно их выучила, не желая расстраивать своих учителей и спускать деньги родителей на ветер. Когда время начало близится к обеду, мы с матушкой, уже изрядно уставшие от яркого солнца, что буквально ослепляло своими лучами, вернулись в дом, где слуги начали накрывать на стол. Помню, что шла по коридору в свою комнату, дабы положить книгу на полку, оставив ту там до самого вечера, но на меня, словно ветер, налетел Никита, сбив с ног. Несильно ударившись головой о стену, к которой меня отбросил толчок, я тут же встала и уже намеревалась надавать этому малолетнему урагану подзатыльников, чтобы неповадно было больше сломя голову носится по дому, но его уже и след простыл. Лишь громкий мальчишеский смех, что раздался где-то за дверью одной из комнат, доказывал его причастность к моему падению. Он всегда любил носиться без оглядки, не видя никаких препятствий на своём пути, что до скрежета зубов раздражало как меня, так и родителей. У него были светлые короткие волосы, завивавшиеся милыми кудряшками, голубые, в точности, как у меня, глаза, смотря в которые веришь любому, пусть даже самому неправдоподобному слову. Никита часто пользовался этим, когда таскал для меня сладости с кухни, практически всегда ускользая от пристального взгляда нашей кухарки, давно подозревавшей его причастность к пропаже булочек с маком, но так и не сумевшей доказать это. Мой брат был чудесным: весёлый, добрый, какой-то бы девушке безумно повезло, ведь он бы стал хорошем мужем, но этому, увы, не суждено случиться, ведь это был последний раз, когда я видела его живым. Пройдя весь оставшийся путь без каких-либо приключений, я вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. Она была выполнена в светлых тонах, мама сама выбирал всю мебель, ведь хотела, что её девочка и первенец ни в чём не нуждалась. В дальнем углу около стены стоял платяной шкаф, практически полностью заполненный разноцветными красивыми платьями, что покупал мне отец чуть ли не каждый месяц, но большую часть из них я никогда и не носила, ведь слишком сильно прикипела к нескольким и не желала менять их на другие. Рядом с ним был комод, на котором стояли различные фарфоровый статуэтки и мягкие игрушки, от миниатюрных котиков до огромных пушистых медведей, но они никогда особо не привлекали меня, поэтому просто стояли там для красоты и пылились. Однако, когда я была ещё совсем ребёнком, то по словам мамы просто жить не могла без маленького, но невероятно непривлекательного и даже страшного мишки, что подарил какой-то друг семьи на мои первые именины. Напротив комода стояла кровать, что занимала большую часть комнаты. Каркас был сделан из какого-то светлого приятного глазу дерева, а на удобном матрасе лежало нежно-голубое покрывало и несколько маленьких подушек, на которых я обычно спала днём. Они были мягкие, словно небольшое облачко в небе, и, возможно, я именно поэтому так быстро засыпала, и мне снились обязательно хорошие и добрые сны. Больше там ничего особо не было, ведь комната, если сравнивать с другими помещениями в нашем доме, была маленькой, но мне хватало, ведь ничего кроме мягкой кровати с подушкой и тёплым одеялом, полки для книг и игрушек мне было не нужно. Я, как и задумывала, положила книгу на её законное место и, на секунду подойдя к зеркалу, в светлой резной оправе, что висело над небольшим туалетным столиком. Поправив чуть растрепавшиеся волосы, скорчила смешную рожицу и уже хотела спускаться к обеду, ведь настенные часы показывали ровно час дня, но тут на улице раздался какой-то шум, а в следующую секунду прогремел взрыв. Террористы подорвали первый этаж, когда же практически вся наша семья, за исключением матушки и полугодовалого Василия, что уже ждали нас в столовой, находились на втором. Насколько я узнала, маму с братом отбросило взрывной волной, но они, хоть и с трудом, выжили. Ударившись об угол столика, я упала на пол, оглушенная взрывом и, вроде бы, даже отключилась на какое-то непродолжительное количество времени, но очень быстро пришла в себя. Помню, как сильно болела голова, от дыма и побелки, что упала с потолка и стала оседать на мебель, слезились глаза и стало ещё труднее дышать, а по виску текла вязкая бордово-алая кровь, капая на платье и пачкая волосы. Мне ещё никогда в жизни не было так страшно. Кое-как умудрившись доползти до двери, я вжалась в стену рядом с ней и, поджав под себя ноги, заторможено пыталась грязными пальцами остановить кровотечение. Я не знала, что мне нужно было делать, как поступить в этой экстремальной ситуации, к которой меня никогда не готовили, но одно я осознавала точно — выходить из комнаты было никак нельзя, ведь шанс наткнуться на одного из террористов был слишком велик, да и я бы в любом случае не смогла бы пройти больше пары метров — ноги тряслись от страха и какое-то время я даже не чувствовала их, что напугало ещё сильнее. Я не знала, где были мои родители и братья, что с ними стало, выжили ли они — паника накрывала с головой, и я практически поддалась ей, если бы не громкая череда выстрелов, донёсшихся до моего, находившегося на тот момент в вакууме, сознания. Как потом выяснилось, первым стрелял мой отец, спустившийся вниз и заставший небольшую группу террористов в своей парадной. Одним точным выстрелом в голову он сразу же убил одного из них, но и те оказались вооружены до зубов, ведь кобура их револьверов была заряжена серебряными пулями, а под складками одежды прятались ножи из точно такого же смертельного для вампиров материала. Следствию так и не удалось выяснить, кто именно его убил, но то, что это сделали пятью пулями в самое сердце — было понятно, стоило лишь осмотреть тело. Никогда не интересовалась насколько больно вампиру при взаимодействии с серебром, но скорее всего это схоже с тем, что чувствует человек, которого ранили обычной, но смертельной для него пулей: невыносимая, адская боль, что в один момент разливается по телу и не оставляет тебя до самой смерти. Пальба прекратилась настолько же быстро, как и началась. Несколько секунд стояла полная оглушающая тишина, и я успела подумать, что всё закончилось, но топот нескольких пар ног и громкие голоса, перекрикивающиеся между собой, показали, что всё только начинается. Моя комната располагалась практически у самой лестницы, поэтому не удивительно, что ко мне они заглянули чуть ли не в первую очередь. Тем, кто проник в мой до этого момента уютный и безопасный уголок оказался высокий мужчина в помятом и рваном в некоторых местах костюме. Он, не скрывая своего присутствия и, не стесняясь абсолютного ничего, расхаживал по моей комнате, то и дело открывая какие-то ящики или резко приседая на корточки, заглядывал под кровать. Террорист не заметил меня, всё ещё сидящую около стены и трясущуюся как осиновый лист, исключительно по собственной невнимательности — это дало мне шанс, которым я не воспользовалась, до сих пор находясь в состоянии аффекта. Прятаться было не где, поэтому, когда мужчина, скрывающий своё лицо под грязной маской с единственными прорезями для глаз, разочарованно хмыкнул и развернулся по направлению к двери, собираясь выйти и обследовать другие помещения нашего дома, его взгляд наткнулся на меня. Возможно, мне показалось, но я увидела, как в болотных глазах сверкнул недобрый огонёк. В два шага преодолев расстояние между нами, террорист присел рядом со мной на корточки и, стянув маску, наклонил голову и приложил к моей шее серебряный нож. — Даже жаль будет калечить столь юное и с виду чистое создание, — на вид ему было не больше двадцати пяти. Мягкие черты лица, ровный нос и пухлые губы, искривлённые в садистской ухмылке — этот юноша не внушал ужаса своим внешним видом, но я, даже будучи ребёнком, на подсознательном уровне ощутила всю ту ненависть и решимость, что была в его глазах, смотрящих на меня и желающих моей мучительной долгой смерти. — Но, прошу, пойми нас правильно — мы не можем иначе. Вы — монстры, возомнившие себя богами, должны сдохнуть, — он рассмеялся и, слегка надавив на лезвие, прошёлся вниз по моей шее, на которой выступило несколько ярких капель крови. Сейчас, я понимаю, что та боль была ничем по сравнению с той, что ждала меня дальше, но тогда в моей голове это было самое ужасное, что могло со мной приключиться. Я кричала, срывая голос, просила его остановиться, убрать нож, пощадить меня, ведь я не была тем монстром, о котором он говорил, но юноша не слушал, с каждым звуком, изданным мной, всё сильнее давил на рукоять и смеялся, упиваясь моими страданиями и болью. У меня остался шрам — уродливая тонкая полоска с левой стороны шеи, но её трудно различить, если, конечно, специально не приглядываться из-за моей слишком бледной кожи. Хоть какие-то плюсы от того, что тебя постоянно сравнивают с ходячим мертвецом, но, благодаря вам, князь, это сравнение точно, как никогда. Он закончил свою пытку через какую-то жалкую минуту, что показалась мне вечностью. Убрав нож в карман, террорист снова ухмыльнулся и, схватив моё уже измученное тело, находящееся на грани обморока, на руки, вышел в коридор, лишая меня последнего шанса на спасение. Я не пыталась вырваться, не дёргалась и даже не плакала, ведь уже успела смириться, что меня несут на эшафот. Хотя бы призрачной надежды на спасение не было, а искать её казалось бессмысленным и очень тяжёлым делом, поэтому я просто закрыла глаза и начала мысленно повторять про себя ту сказку, что успела прочить до злополучного взрыва. «…Стала Рапунцель самой красивой девочкой на свете. Когда ей исполнилось двенадцать лет, колдунья заперла её в башню, что находилась в лесу; в той башне не было ни дверей, ни лестницы, только на самом ее верху было маленькое оконце. Когда колдунье хотелось забраться на башню, она становилась внизу и кричала: — Рапунцель, Рапунцель, проснись, Спусти свои косоньки вниз. А были у Рапунцель длинные прекрасные волосы, тонкие, словно из пряжи золотой. Услышит она голос колдуньи, распустит свои косы, подвяжет их вверх к оконному крючку, и упадут волосы на целых двадцать аршин вниз, — и взбирается тогда колдунья, уцепившись за них, наверх. Прошло несколько лет, и случилось королевскому сыну проезжать на коне через лес, где стояла башня. Вдруг он услышал пение, а было оно такое приятное, что он остановился и стал прислушиваться. Это пела Рапунцель своим чудесным голосом песню, коротая в одиночестве время. Захотелось королевичу взобраться наверх, и он стал искать вход в башню, но найти его было невозможно. Он поехал домой, но пение так запало ему в душу, что он каждый день выезжал в лес и слушал его…» Когда парень зашёл в гостиную, где уже во всю хозяйствовала остальная его группа, то бросил меня на пол, как мешок с картошкой, и отошёл к миниатюрной фигурке девушки, облачённой в чёрное пальто, совершенно дешёвое на вид, и с точной такой же по цвету широкополой шляпой на голове, вальяжно расположившейся на кресле и качавшей ногой в такт насвистываемой мелодии. Склонившись, он что-то прошептал ей и сразу же отошел к остальным трём мужчинам, державшим на мушке стоявших перед ними на коленях Андрея и Федю. Не смотря на свой совсем ещё юный возраст, они с вызовом и аристократической самоуверенностью смотрели на своих будущих убийц, что то и дело сплёвывали на дорогой паркет слюни, становясь похожими больше на верблюдов, чем на людей. Помню, как, поднявшись с пола, шипя от боли в разбитых в кровь от совершенно не мягкого падения коленей, увидела скривлённые в пренебрежительной брезгливой усмешке губы Андрея. Террорист тоже увидел это и с животной неконтролируемой яростью прошёлся своим огромным кулаком по его ещё детской пухлой щеке. Он пошатнулся и чуть было не упал, но Федя вовремя схватил его за рукав порванной рубашки. Я в один момент закипела от злости и, совершенно забыв о собственной боли и всё ещё вытекающей из раны на шее крови, на трясущихся ногах поднялась и была готова самолично выцарапать этому мерзавцу глаза, но меня остановила маленькая ладонь, опустившаяся на моё плечо и сжавшая его настолько сильно, что я вновь опустилась на колени, стиснув зубы от неприятных ощущений. — Птичка, куда это ты собралась? — у девушки были миловидные черты лица, она была даже красива, но с первого взгляда можно было понять, что передо мной стояла бывшая крепостная. Сухие, будто солома, блёклые тёмные волосы, загорелое веснушчатое маленькое молодое лицо и обычные карие глаза, в которых зияла чёрная дыра. — Сейчас же начнётся самое интересное! — недобро сверкнув глазами, террористка отпустила моё плечо и, плотоядно улыбнувшись напоследок, отошла к покрытой копотью стене, мастерски скрываясь в её тени, и махнула рукой, давая сигнал своим подопечным. Двое взрослых мужчин без масок, что направляли на моих младших братьев оружие, переглянулись между собой и, закрыв глаза, чтобы не видеть собственных действий, одновременно нажали на курок. Два мальчишеских бездыханных тела упали на пол. Федя всё также держал в своих маленьких пальцах рукав рубашки брата, а Андрей сжимал кулаки, прекрасно понимая, что будет дальше и что бороться, пытаться бежать, спастись — невозможно. Всю свою жизнь они были неразлучны, как попугаи, что сидели в клетке, стоявшей в парадной нашей дачи. Имея всего год разницы, братья понимали друг друга с полу слова, всегда делали всё вместе, за что потом попавшийся получал в два раза больше, но, не смотря на это, часто ссорились по пустякам. Иногда, когда дело уже доходило до драки, мне приходилось вмешиваться и исполнять роль третейского судьи. Они всегда практически одновременно шипели на меня, говоря, что это сугубо их личное, не касающееся девчонки, дело, которое должно решиться исключительно дуэлью или мордобоем. Первого случая, конечно, никогда не было, отец, после такого заявления, на всякий случай спрятал всё оружие, находившееся в дома, под замок, но вот драки, по мере их взросления, стали частым явлением. Федя ещё толком говорить не научился, а уже во всю махал кулаками, а Андрей лишь смеялся над ним, всегда уворачиваясь от раскоординированных ударов. Матушка никогда не ободряла такого, но отец считал это весьма полезным, поэтому наказывал вмешиваться в только в тех случаях, когда они уже совсем себя не контролировали. Помню, как однажды я искала по всему саду, роясь в мокрой от росы траве и только-только политых цветочных клумбах, выбитый зуб Андрея, чтобы предоставить его Феде, как заслуженный трофей. Ворчала тогда хуже дедушки, но всё же нашла и предоставила победителю такой важный приз — как вы можете понять ладили эти двое скверно, но я всё равно завидовала их связи, ведь у меня такого человека, с кем можно сначала подраться, разбивая кулаки в кровь, потом помириться за украденной порцией сладостей, и снова подраться никогда не было. Быть единственной девочкой в семье, так ещё и старшим ребёнком, оказалось не так радужно, как думали посторонние — я была одинока, хоть и окружена огромным количеством близких людей. Как там писал Лермонтов? «Страшнее нету одиночества, Чем одиночество в толпе, Когда безумно всем хохочется, А плакать хочется тебе» — точнее описания моего детства и придумать сложно. Прошу прощения, князь, я позволила себе слегка пофилософствовать, но это всё алкоголь, он ужасно развязывает язык! Впредь, обещаю, такого не допустить и довести свой рассказ до конца. Когда серебряная пуля оказалась аккурат в центре лба моих братьев, комнату сотряс громкий крик. В нём было столько отчаянья, столько боли и ненависти, что моё сердце сжалось и, казалось, перестало биться. Повернувшись в сторону, откуда исходил звук, я увидела падающую на колени рядом с их телами матушку, всю в грязи и крови, с постепенно заживающими ожогами на лице и руках, в порванном платье и сожженными волосами. В руках она держала покрытое копотью одеяло, в котором неподвижно лежал мой самый младший брат, и прижимала его к груди. По её щекам текли слёзы, а тело содрогалось от рыданий. Я хотела встать, подойти к ней, успокоить, сказать, что всё будет хорошо, что всё это — страшный сон и нужно лишь проснуться, но у меня не оказалось сил ни на что, кроме как просто смотреть на ещё совсем недавно громко смеявшихся, а теперь мёртвых братьев расширенными от шока глазами. Я не могла даже вдохнуть, воздух будто бы резко выкачали из комнаты, из-за чего я стала похожа на выброшенную на берег рыбу. — Вы монстры, монстры! — она кричала, билась в истерике, но им было плевать на её страдания. Я не успела заметить, как девушка вышла из тени — она сделала это слишком быстро, практически молниеносно оказываясь около плачущей матери. Наклонившись к ней, террористка что-то прошептала ей на ухо, введя ту в ступор, и, пока вампирша находилась в таком состоянии, вырвала одеяло с братом из её рук. Всё также быстро оказавшись около специально разожженного камина, девушка, не раздумывая ни секунды, с совершенно бесстрастным выражением лица, кинула туда ребёнка. Его крик, словно тысяча игл, врезался мне в голову, оставшись там на веки. Помню, как закрыла уши, лишь бы только перестать слышать предсмертные, раздирающие душу, словно острые когти, возгласы, но это не помогло, не спасло меня от участи стать свидетельницей жестокой бесчеловечной расправы над ещё одним моим братом. Я не знаю что чувствовала в этот момент мама, но, думаю, что именно его крики стали причиной её смерти. Никакая пуля, пущенная в сердце, не сравнится для любящей матери что застала смерть практически всех своих детей. Когда огонь своими языками полностью поглотил его только-только начавшуюся жизнь, девушка не торопясь, будто растягивая удовольствие, и насвистывая себе какую-то веселую мелодию под нос, подошла ко мне. Я уже знала, что та собирается делать, поэтому, вцепившись пальцами в подол платья, закрыла глаза, проговаривая про себя, что всё пройдёт быстро и будет совсем не больно, как укус комара. Настал мой черед: я уже приготовилась, как вновь увижу братьев, отца и дедушку, что будут приветливо махать мне из далека, как вскоре к нам присоединится мама, и мы будем жить долго и счастливо — это были хорошие предсмертные мысли, поэтому умерла бы я с счастливой и бесмятяжной улыбкой на лице. — Она человек. Человек! — распахнув глаза, я увидела маму, что, рыдая на разрыв, кинулась к девушке, уже направившей на меня дуло пистолета. Я никогда прежде не видела такого унижения с её стороны, да и не думала, что она способна на такое. Всегда важная, гордая, до последнего отстаивающая свою точку зрения — матушка ни перед кем не преклоняла голову, даже с отцом вела себя на равных, из-за чего тот и любил её до последнего своего дня, поэтому увидеть её на коленях перед обычным человеком, буквально молящую о спасении своего ребёнка — было для меня даже большим потрясением, чем смерть всей моей семьи. Когда убивали братьев, она не просила пощадить их, ведь понимала, что те не сжалятся над, пусть и детьми, но всё ещё вампирами, а я была человеком, такой же, как и они, поэтому мама не могла не попытаться спасти хотя бы одного своего ребёнка. — Человек? — девушка ехидно усмехнулась, переводя револьвер на неё и утыкая дуло между бровей. — И как же так получилось, что вся ваша семейка — вампиры, а она нет? Попахивает ложью, моя дорогая, а я ненавижу этот запах даже больше, чем всех вас вместе взятых, — слёзы в один момент исчезли из серо-голубых глаз матери, страх отступил и больше никогда не возвращался. Я увидела в них лишь непоколебимую решимость, уверенность в собственных силах, смешанную с издевательской насмешкой. Её губы растянулись в снисходительной улыбке, что заставила террористку чуть ли не зарычать от злости, но та сдержалась, видимо не желая поддаваться на провокацию, и лишь покрепче перехватила рукоять револьвера. — Вы ничего не знаете о нас, так ведь? — матушка обратилась к ней ласково, как говорила со мной или моими братьями, но девушку это не впечатлило, а наоборот — оскорбило. Наверное, ей было противно даже от мысли, что та, чья жизнь сейчас находится в её руках смеет разговаривать с ней столь фривольно, поэтому в следующую секунду раздался выстрел, от которого внутри меня вновь что-то перевернулось. Зажмурившись, я с трудом подавила рвущийся наружу всхлип и ещё крепче вцепилась пальцами в подол своего уже совершенно не пригодного для ношения платья. Тело матери с тихим стуком упало на грязный, покрытый копотью паркет, а внутри меня оборвалась последняя надежда на то, что выход из этой ситуации можно найти. Хотелось кричать, биться в истерике и поскорее закончить эти страдания, но я не могла позволить себе умереть вот так: жалко, унизительно, не достойно своих родителей и фамилии, подаренной мне по праву рождения — я не должна была умереть как обычный человек, поэтому, собрав все оставшиеся силы в кулак, выдохнула сквозь плотно сжатые зубы и открыла глаза, смотря на террористку и её сподручных так, как это секунду назад делала моя мать. Если умирать, то только с высоко поднятой головой и без капли страха в глазах. — Мы знаем достаточно для того, чтобы убить всех вас, — опустив револьвер, девушка подошла ко мне и села на корточки, пытливо вглядываясь в моих глаза. Грубо схватив за подбородок, она повертела голову в разные стороны, рассматривая меня как диковинную зверушку в зоопарке. Я попыталась вырваться, но на мой протест террористка ответила лишь усилением хватки, из-за чего моё желание высвободиться выросло в разы. Резко дёрнув головой вверх, мне удалось выбраться, хоть я и упала на спину, ударившись головой об обугленную деревяшку, что когда-то была частью спинки кресла. Быстро поднявшись на ноги, я отряхнула платье и выпрямила спину, чтобы показать — страха во мне нет и никакие действия не заставят его появиться. Когда один из террористов подошел ко мне сзади и, ударив чем-то по спине, заставил вновь опуститься перед девушкой на колени, я смотрела не неё, не отводя взгляд, с высоко поднятым подбородком и тенью самодовольной ухмылки на губах. Из глаз потекли непроизвольные слезы, что, скатываясь вниз по щеке, вызывали неприятное жжение на ещё свежей царапине, оставленной уже мёртвым террористом, тело которого неподвижно лежало буквально в паре метров от меня. Хотелось издевательски рассмеяться ей в лицо и спросить, почему она тянет, если так желает смерти всем вампирам, но я упорно молчала и лишь смотрела в её глаза, стараясь найти там хотя бы намёк на причину, по которой они совершили этот теракт. — Какая маленькая гордая птичка, — снова подойдя ко мне, девушка опустила револьвер и положила его около моих колен. Кинув на него мимолётный взгляд, я не решилась взять его, меня бы тут же расстреляли все те, кто стоял за её спиной, и унести с собой в могилу хоть кого-то. Мне нужно было выжить любой ценой, а после самолично найти каждого, кто причастен к смерти моих близких, и уничтожить их с такой же бесчеловечной жестокостью. — Так что же, это правда, и ты действительно человек? — по-совиному склонив голову набок, террористка выгнула бровь, вновь разглядывая меня с неподдельным интересом. Смотря на неё сверху вниз, я молча кивнула, ни на секунду не надеясь, что мне поверят, но, к моему огромному удивлению, девушка покачала головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями, и махнула рукой. Увидев, как оставшиеся в живых три человека, попадающие в поле моего зрения, опустили оружие, я на секунду поддалась эмоциям и облегченно выдохнула, но сразу же вернула себе прежнюю безразличную маску. Они всё ещё находились здесь, в моём доме, и могли в любой момент передумать, поэтому расслабляться было никак нельзя. Любое неосторожное действие или слово могло стоить мне жизни, что в этот момент являлась моей наивысшей ценностью. Всё остальное у меня уже отняли, поэтому я была намерена, как загнанный в тупик сворой гончих лис, до последнего сражаться ради спасения своей шкуры. — Тогда докажи это, птичка, — передо мной положили револьвер отца, что принесли из парадной, выдернув его из мёртвых пальцев. Трясущимися от волнения руками я взяла оружие и несколько секунд просто смотрела на него, никак не решаясь на дальнейшие действия. Догадаться, что от меня хотели эти люди было несложно, но осуществить это — ещё как. До этого момента мне никогда в жизни не предоставлялся шанс держать в руках что-то опаснее ножа или вилки, но сейчас от этого куска железа зависела моя жизнь, поэтому я не могла позволить слабости и страху взять надо мной верх. Положив палец на курок, я вновь закрыла глаза и начала шептать молитву себе под нос. Мои родители были очень религиозными: мы часто посещали церковные службы, молились перед едой и сном, а отец всегда жертвовал деньги на строительство храмов — я никогда не разделяла эту сторону их мировоззрения, но ни разу не посмела ослушаться и, как послушная дочь, делала всё, что мне говорили. Эту черту мне привили с раннего детства, а житьё по соседству с императором только укрепила её корни в моём сердце, но ради собственной жизни, ради того, за что погибла моя мать — я, не раздумывая ни секунды, вырвала их и совершенно не жалею. С этого момента мне стало проще дышать, а мир наполнился новыми яркими красками. — Да всегда пою и славлю Тебе, Преблагословенную мира Заступницу, Покров наш и Споручницу всех нас грешных, и покланяюся Сыну Твоему и Спасу нашему Господу Иисусу Христу, со Безначальным Его Отцем и Жизнеподательным Духом Святым во веки веков. Аминь, — открыв глаза, я покрепче перехватила рукоять отцовского револьвера и, подняв его, развернула дуло к себе и направила куда-то в район левого плеча. Палец на курке дрожал, но я должна была это сделать, чтобы спастись, поэтому, ещё раз прошептав последнюю строчку молитвы Пресвятой Богородице, я расслабила палец и нажала на курок. Выстрел. Он на секунду оглушил меня и заставил выронить револьвер, что с громким стуком ударился о пол, но шок быстро отступил и на его место пришла боль. Настолько сильная, что потемнело в глазах, а пустой желудок противно сжался, и я думала, что меня вырвет в тот же момент. Пуля застряла в плоти и приносила невероятный дискомфорт, смешанный с адской, практически невыносимой болью, но я даже не вскрикнула, лишь ещё плотнее сжала зубы и прикусила изнутри щеку, чтобы хоть как-то удержать себя в реальности и не упасть в обморок. Из раны хлынула кровь, пачкая и без того уже испорченное платье. Прошла секунда, две, три, десять, а она всё не останавливалась, продолжая фонтаном бить из моего плача. Девушка смотрела не отрываясь, видимо боясь, что если потеряет концентрацию хоть на секунду, я могу как-то обмануть её, провести, но этого не случилось, поэтому, когда по моим меркам пошла вторая минута, она кивнула выжившим членам своей группировки и, подойдя ко мне, как-то неловко погладила по спутанным грязным волосам. В голове сразу же появилась мысль о том, чтобы отстраниться, но у меня не было сил даже просто пошевелиться, поэтому я осталась сидеть, сжимая рукой рану, и ждала, когда же они наконец-таки покинут мой дом. — Действительно, человек, — прошептала террористка, перебирая пальцами пряди моих волос. Когда я подняла на неё глаза, то увидела в них то, что не ожидала — вину и стыд. Эти два чувства были настолько неподдельными и искренними, что я на секунду даже забыла, что за человек передо мной, и прониклась к ней жалостью, но потом воспоминания о её действиях будто стрела врезались в мозг и во мне снова разгорелась ненависть, которой, как я тогда думала, хватит на то, чтобы сжигать целые города. — Мне правда жаль, птичка, но я не могла по другому. Я должна отомстить всем вампирам за то, что один из них посмел сделать со мной, — по её щеке скатилась одинокая слеза, которую девушка быстро стёрла тыльной стороной ладони, а потом, махнув рукой остальным террористам, покинула мой дом настолько же быстро, насколько и заявилась в него. Я осталась одна и только тогда позволила себе разреветься. Слёзы стекали по щекам, обжигая кожу, но я не собиралась утирать их, ведь в следующую секунду они вновь вернулись бы, поэтому, сжавшись в комочек около трупа матери, я положила её ладонь себе на щеку и просто плакала. Она была холодной, не живой, но мне было всё равно. Хотелось хотя бы ещё раз почувствовать её ласковые прикосновения, увидеть лучезарную улыбку и услышать нежный голос, хотелось просто проснуться и понять, что это был всего лишь очередной кошмар, выдуманный моим воображением, но каждый раз, когда я открывала глаза, опухшие и покрасневшие от бесконечного потока слёз, передо мной была всё та же сожженная практически дотла гостиная, труп отца в парадной, к которой я лежала лицом, превратившийся в обугленный кусок мяса, завёрнутый в одеяло, Василий, Андрей и Никита, оставшиеся на полу и смотрящие на в потолок неживыми пустыми глазами, и холодное тело матери — мне было настолько больно от этой ужасающей детский разум картины, что я стала кричать, бить кулаками и ногами о пол, звать свою семью и проклинать тех, кто сделал это с ними. Где-то через час я успокоилась, но не потому, что смирилась с их смертью, а просто из-за того, что оставшиеся силы окончательно иссякли, и я могла лишь смотреть в никуда и тихо плакать, кусая щёку. Не осталось ни мыслей, ни чувств, ни эмоций — абсолютная пустота, сжирающая изнутри ещё хуже адского пламени, которое в тот момент показалось бы мне ласковым огоньком, с которым можно было бы поиграть. Помню, что хотела закончить свои мучения, воссоединиться с родителями, выстрелив себе в голову оставшейся в револьвере пулей, но не смогла, ужаснувшись собственных мыслей. Я должна была жить хотя бы ради того, чтобы отомстить, уничтожить, растоптать в пыль тех, кто посмел сделать это, посмотреть на их страдания, упиваться той болью, что они будут испытывать, но даже этого не хватит, чтобы моя чаша весов оказалась легче. Никто и никогда не сможет найти такое перо, что перевесит тот груз, что положила я.***
— Что было дальше вы наверняка знаете, князь, — осушив последнюю рюмку водки, Ирина со злостью бросила её в противоположную стену. Тонкий хрусталь, соприкоснувшись с каменной преградой, разбился на несколько десятков маленьких острых осколков и остался лежать на паркете. Феликс, молчавший всё это время, подумал о том, что они наконец-таки перешли к тому этапу, где начинает биться посуда, и от этой шуточной мысли на его губах буквально на мгновение проскользнула тень улыбки, которую девушка, слишком погруженная в собственные воспоминания и мысли, к счастью, не заметила, ведь она была настолько неуместна, что вампиру стало за неё стыдно. Ему открыли душу, рассказали о дне, сравнимом с днём Всемирного потопа, а он думает лишь о том, что от их отношений страдает теперь не только его психика, но уже и имущество — эта была неправильная реакция на её рассказ, абсолютно не то, что мужчина должен был испытать, но он и сам казался каким-то неправильным, неуместным в этой истории. Складывалось ощущение, что князь заглянул куда-то не туда, открыл ненужную ему дверь и из чистого любопытства решил узнать, что же за ней происходит. Их откровения оказались неравносильны, их нельзя было сравнивать. Феликс поведал ей о своих чувствах, мыслях, немного о прошлом, но это касалось лишь двоих — её и его. В откровении вампира не было чего-то столь трагического, тяжелого и наполненного смертью. Да, его мать умерла, застрелилась, не сумев справиться с потерей любимого сына — он никогда не думал об этом, но сейчас, услышав, как героически поступила родительница Ирины, князь вдруг понял, что эта женщина была эгоисткой, думающей исключительно о себе, своих проблемах и своей боли, а на чувства тех, кому она была дорога, ей оказалось наплевать. После смерти старшего сына, наследника и первеница, его отцу тоже было тяжело, он тоже горевал и убивался, но никогда не забывал о существовании ещё одного своего ребёнка, который в этот момент как никогда нуждался в поддержке и заботе. Феликсу нужна была мать, а он ей оказался совсем не нужен, поэтому та и застрелилась, прекрасно зная, что сын в этот момент находился в комнате и всё видел. Ей уже давно стало плевать, она настолько погрузилась в пучину отчаянья, что совершенно перестала видеть грань, разделяющую настоящий мир от выдуманного, из-за чего и окончательно сошла с ума. Сейчас вампир понимал это как никогда ясно, но тогда для него всё выглядело иначе, поэтому князь винил себя в её смерти. Он не видел в ней недостатков, идеализируя образ, которого никогда не существовало, рисуя себе совершенного другого человека. Ему нужна была та мама, что жила в его голове: хорошая, добрая, любящая, идеальная — но вот он не был нужен никому. Сейчас ничего не изменилось. Точная копия его матери сидела перед ним, говорила о чём-то тяжелом, личном, но Юсупов не слышал её и думал лишь о том, что был чертовски прав, когда сказал об их сходстве. Ирине он не нужен, ей никто не нужен, ведь она сломанная кем-то очень давно кукла, что выкинули в чащу самого непроходимого леса. Она цеплялась за жизнь, но потом в один момент решила расстаться с ней, не раздумывая и секунды — это ли не эгоизм в высшем его проявлении? — Их нашли, в течении нескольких дней шёл суд, а потом, когда террористов признали виновными, то расстреляли. Руневский даже не стал пить их кровь — настолько сильное отвращение к ним питал, но я присутствовал на этой казни, как член Негласного комитета, однако не помню, чтобы среди террористов была девушка, — вампир нахмурился, пытаясь вспомнить каждую деталь того дня, а княгиня только презрительно усмехнулась, но промолчала, не желая разглашать тайну своего почившего деда. Она, как и обещала, рассказала о дне покушении на их семью, но то, что происходило после — должно было касаться мужчину в последнюю очередь. — Будьте уверены, она мертва, — заверила его новообращённая и легла обратно на кровать, чувствуя неподдельную усталость от такого подробного копания в своём прошлом. Алкоголь ударил в голову, из-за чего начало тянуть в сон, поэтому Ирина прикрыла глаза, желая как можно быстрее уснуть и забыть обо всём, что сегодня наговорила. — Никогда больше не притронусь к алкоголю, — проворчала она, накрываясь одеялом с головой. Феликс, на её слишком детское заявление, лишь тихо рассмеялся, утыкаясь лицом в подушку. Княгиня по сравнению с ним всегда будет ребёнком. Глупой, глупой маленькой девочкой, что в один момент потеряла всё, а потом сломалась, не выдержав навалившегося дерьма. Ей было трудно, но она молчала, как партизан, скрывая свою боль за ядом и притворным равнодушием. Ирина могла бы построить хорошую карьеру в театре, ведь актёрского мастерства ей было не занимать — она могла провести любого, кроме того, кто слишком хорошо понимал всё то, что на самом деле творилось у неё внутри; кроме того, кто пережил тоже самое. — Я забираю свои слова о том, что вы слабая. Простите меня за них, — когда большая чужая рука легла на её талию, по телу девушки прошёлся электрический ток. Ей даже на секунду показалось, что она резко протрезвела, но эта мысль сразу же выветрилась из её головы, ведь княгиня, совершенно утратившая контроль над своим телом, не только не отстранилась, так ещё и прижалась ближе, упираясь спиной в чужую грудь. Вампир усмехнулся и, аккуратно убрав край одеяла, что закрывало шею, пригляделся, дабы найти один из тех шрамов, что получила девушка в тот день. Уродливая тонкая полоска растянулась от самого уха и практически до ключиц — теперь, зная о ней, князь никак не мог понять, почему же не заметил её раньше, ведь она всё же очень выделялась на бледной коже. Ведомый каким-то неведомым чувством, Феликс невесомо провёл по ней подушечкой большого пальца, изучая каждый миллиметр и стискивая зубы от нахлынувшей ярости. Никто, кроме него, не имел права причинять ей боль — от этой мысли тело будто бы прошибло молния, и князь резко отдёрнул руку, неловко пряча ту под подушку. Такая реакция вызвала у засыпающей Ирины лишь легкую усмешку, которую она утопила в одеяле. Развернувшись к мужу лицом, при этом чуть не ударившись затылком об его подбородок, девушка задрала голову и, как в день его откровения, убрав с лица мешающие обзору волосы, вцепилась пальцами в ткань чёрной жилетки. Положив подбородок в ямку между мужских острых ключиц, вампирша закрыла глаза, тихо сопя ему в шею. Мужчина ласково улыбнулся и прижал её ближе, кладя голову на светлую макушку, а рукой до синяков сжимая талию через толстую ткань одеяла. «Я никогда не прощу вас, князь» — подумала княгиня, но в слух ничего не сказала. Ещё слишком рано, нужно подождать, чтобы потом сделать как можно больнее.Двадцать третье мая 1901 года
***
В кабинете Феликса всегда было темно и пахло сигаретами, от которых раньше Ирину тошнило, из-за чего она наотрез отказывалась туда заходить, но сейчас этот запах уже настолько въелся в чувствительные ноздри, что стал практически родным и не вызывал никаких рвотных позывов. Девушка, теперь будучи вампиром, могла не беспокоится о своём слабом здоровье, поэтому частенько позволяла себе выкурить пару сигарет перед сном, сидя на подоконнике и смотря на медленно просыпающуюся природу. В последнее время княгиня обрела дурную привычку, свойственную описанным в книгах демонам ночи, но никак не соответствующую реальности — днём спала, а как только на улице начинало темнеть, просыпалась и чувствовала себя истинной хозяйкой пустого от уставших за трудные дневные часы слуг, занимаясь своими делами. Князь часто шутил по этому поводу, называя её Дракулой и спрашивая, не нужно ли сменить удобную кровать на чуть менее пригодный для сна гроб, на что вампирша лишь закатывала глаза и саркастически улыбалась, делая вид, что его шутка была верхом остроумия. У вампира, по её мнению, было весьма своеобразное понятие о хорошем юморе, но Ирина понимала, что по другому и быть не могло, ведь он сам — одно сплошное странное и непонятное многим создание. Хоть девушка и привыкла к его неожиданным заскокам, со временем совершенно перестав им удивляться, но всё же иногда, когда князь выдавал что-то ну совсем из рук вон выходящее, не могла сдержать внутреннего недоумения и мыслей о том, как ему это вообще пришло в голову. Его действия могли казаться странными, совершенно неуместными и, в какой-то степени, даже нелепыми и необдуманными, но княгиня всегда знала, что он делал это с ему одному известной целью. Феликс, проживший уже много лет, научился даже развлекаться с выгодой для себя. Например, совсем недавно, на очередном собрании Священной дружины, проходившей в доме Юсуповых, как в наиболее закрытом от посторонних ушей и взглядов месте, господин Коковцев, в честь приближения своих двухсот шестидесятых именин выпивший намного больше положенного, имел наглость через чур своевольно и даже пошло рассуждать о своей жене и женах членов Негласного комитета. Вампир, как и господин Свечников, предпочли не вмешиваться в дискуссию, лишь слушая и иногда переглядываясь между собой с одним единственным желанием в глазах — поскорее завершить очередное собрание, которое уже давно переросло во что-то отдалённо смахивающее на дружеский вечер. Только вот друзьями они никогда не были, поэтому, когда Владимир Николаевич резко обратился к Феликсу с через чур личным и неприемлемым для всеобщего обсуждения вопросом, тот еле сдержался, чтобы не выставить министра финансов за дверь, перед этим с елейной улыбкой, напрочь забыв о нормах приличия и этикете, послать того далеко и надолго, ведь какое дело совершенно постороннему человеку, почему у столь древнего рода, берущего начало в верхушке Золотой Орды, до сих пор не было наследника. Феликс на дух не переносил разговоры о трёх вещах: о своих проблемах, семье и делах, касающихся исключительно его — эти темы были не настолько болезненны для него, князь мог говорить о них, но исключительно под алкоголем с градусом не меньше, чем у водки, и наркотиками в огромном количестве. Он не хотел, чтобы кто-то лез ему в душу, предпочитая сам открывать её, когда считал нужным и только людям, которым хоть немного, но доверял. Ирина никаким образом не подходила под это описание, ведь, не смотря на долгие пятнадцать лет брака, никто из них не открывался друг другу до конца, не был искренен в большей части разговоров, а вампир слишком боялся предательства, чтобы вручить в тонкие руки нож, коим она как могла прикрыть его спину, так и вонзить в неё с присущим ей равнодушием. Он правда пытался доверять жене, приоткрывая своё сердце чуть больше положенного, но распахнуть эту дверь нараспашку так до сих пор и не решался, ведь девушка точно что-то недоговаривала. Что-то очень важное и, возможно, способное кардинально изменить их отношения. Князь, пусть и не так часто, замечал за ней какие-то странные взгляды, которые она кидала в его сторону, думая, что он не видел, но Феликс замечал всё, что было хоть как-то с ней связанно и даже старался понять мысли, что крутились в её голове, но, как бы не старался, так и не мог до конца разгадать причину этих задумчивых и пугающе холодных взглядов. Вампир думал, что она его ненавидела, ведь по другому и быть не могло после всего того, что он сделал: убил, не спросив обратил в вампира, а сейчас решил поручить дело, с которым девушка точно бы не справилась, слишком слабая, но никого лучше на эту роль мужчина найти не сумел, да и не искал особо, ведь хотел посмотреть, сможет ли та переступить через обломки себя старой и продемонстрировать новую маску, что вытачивала из камня на протяжении пяти лет. Феликс знал, что никогда не был и не станет образцовым любящим мужем, что будет ласково гладить её по голове, целовать в лоб и обнимать, мягко и нежно, не стараясь сломать хрупкие кости. Князь убедился, что после всего пережитого она точно это заслуживала, но не мог переступить через самого себя, не хотел становиться лучше ради кого-то, пусть даже для неё, но и Ирина никогда не пыталась заставить его измениться, ведь понимала, что этого не случится. Он действительно искренне ценил это. Ей не нужно было от него ровным счётом ничего: девушка жила в его доме, пила кровь, что стояла в недавно привезенной из Америки чудо-технике, что именовалась холодильником, могла заниматься своим любимым делом, которое вампир всячески поощрял и даже помогал развивать, то и дело беря какие-то наброски и реализовывая их, становясь её личным манекеном и моделью — но если бы ей дали свободу, хотя бы ненадолго ослабили удавку на шее, то княгиню бы не остановило ни одно из тех благ, что он ей дал. Она бы сбежала, вырвавшись из золотой клетки, и никогда бы не вернулась, не сдалась бы в плен и не позволила вернуть обратно — Ирина скорее бы убила сама себя, теперь Феликс знал, что смерть для неё больше не преграда, чем ещё раз оказалась в заточении, где её личным тюремщиком был он. Однако, не смотря на всё это, девушка не ненавидела его. Презирала, иногда боялась, редко когда понимала, но не ненавидела. Ирина доверяла, совершенно не опасаясь ножа в спину, ведь была к нему готова, всегда держа наготове ответный удар — куда более болезненный и точный. Девушка вошла в кабинет, застав мужа склонившимся над столом, на котором виднелись остатки белого порошка. Тихо хмыкнув, совершенно не удивившись занятию вампира в своё свободное время, она натянула на губы легкую, чуть наглую ухмылку и подошла практически вплотную, элегантно опустившись на стул напротив. Феликс, казалось, её присутствия даже не заметил, смотря зелёно-карими глазами с через чур расширенными зрачками куда-то за спину ожидаемой гостьи. Он практически через каждую секунду вздрагивал, передёргивая плечами, и трясущимися руками теребил кончик острого носа, на котором остались практически незаметные следы кокаина. Сложив руки на коленках, княгиня в упор глядела на него, ожидая, когда его вампирское высочество снизойдёт до неё, уже, увы, не смертной, и обратит своё внимание. Он позвал её посреди ночи, заставив подняться из постели, в которую она только-только легла, приготовившись ко сну. За окном было темно, хоть глаз выколи, а по всему дому, как обычно, горели лампы, неприятно светя в глаза, вышедшей из своего «подземелья» Ирине. Князь никогда не заговаривал с ней о своих страхах, но девушка была практически на сто процентов уверена, что тот панически боялся темноты, ведь в её голове не нашлось другого, более логичного объяснения всегда горящим по ночам лампам в коридорах, и тусклому, практически незаметному свету из-под двери самого вампира. Она всегда видела его, когда ходила мимо комнаты мужа в это время суток, изначально думая, что её супруг в данный момент всё ещё не спит, но довольно скоро любопытство окончательно свело её с ума, и девушка решилась на отчаянный, практически безбашенный шаг. Однажды ночью, слегка приоткрыв дверь, она заглянула в его комнату, надеясь увидеть там что-то поистине интересное, но, к своему разочарованию, не обнаружила ничего такого. Лишь мирно сопящего в кровати вампира, что закутался в одеяло практически с головой, поджав под себя ноги, становясь похожим на зародыша в утробе матери. Ирина, удручённо выдохнув сквозь зубы, тогда также тихо прикрыла за собой дверь, не желая мешать сну супруга, но в мыслях подметила, что спят они в одинаковой позе. Только вот она так делала, потому что любила обнимать одеяло, представляя, что это её мягкая игрушка, сгоревшая во время пожара, и не могла по другому уснуть, а по какой причине так спал Феликс для неё всё ещё оставалось неизвестной переменной уравнения. Возможно, это был единичный случай, а может быть ему банально так было удобно — вампирша не знала, но вот в том, что темнота была чуть ли не главным его страхом — оставалась уверена практически наверняка. Это было странным парадоксом, ведь девушка очень долго думала, что князь был сам соткан из маленьких лоскутков тьмы, но со временем, узнав его по лучше, поняла, как ошибалась. Большая часть личности супруга всё ещё оставалась для неё надоедливой загадкой, от которой она отмахивалась, как от камора, совершенно не желая её разгадывать, но тот маленький кусочек, что был ей известен, говорил о том, что в вампире было что-то помимо собственной темноты и многократно раздутого самомнения. Ирина иногда замечала, как он с детской мальчишеской радостью окунался в какие-то дела и мог неделями не вылезать из них, как время от времени хотел поговорить о чём-то важном, но, долго собираясь с духом, так и не решался, видимо боясь, что она не ответит ему с тем радушием, на которое тот рассчитывал — Феликс не был настолько плохим и прогнившим изнутри, коим хотел себя выставить. У него оказалось огромное количество раздражающих до глубины души недостатков, немыслимое число пороков и грехов, но он имел на них право, как и имело каждое живущее на планете существо. Князь был избалованным, самовлюблённым, наглым, жестоким, но также и травмированным, с кучей непроработанных и незакрытых гештальтов ребёнком, требующим постоянного внимания, поэтому Ирина не могла его винить и даже не собиралась пытаться изменить. Она ведь далеко не психолог и совсем не тот человек, что мог требовать сделать это. Имея при себе огромный пышный букет из различных травм и комплексов и на собственном примере зная, что к таким людям лучше не лезть, пока те сами этого не попросят, девушка не собиралась донимать князя такого рода темами для разговоров. Ей бы самой кто помог разгрести всё накопившееся в её жизни дерьмо, а поговорить об этом и послушать тысячу ненужных советов он за свою практически бессмертную жизнь точно успеет. — Вы пришли, — спустя три минуты, как княгиня переступила порог кабинета, Феликс наконец-таки обратил на ту внимание. Молча кивнув, вампирша вопрошающе выгнула бровь, как бы подгоняя супруга уже перейти к причине её прихода сюда. Набегавшись за день по всему дворцу, готовясь к стремительно приближающимся именинам князя, девушка на редкость утомилась и впервые за долгое время решила лечь по раньше, а тут её внезапно подняли из постели, сообщив, что барин хочет поговорить о чём-то необычайно важном и не требующим отлагательств до самого утра. Проклиная того на чём свет стоит, девушка, в одной спальной сорочке, пришла и теперь вынуждена сидеть и ждать, пока вампир соберётся с мыслями и наконец-таки поведает, ради чего поднял её в четыре часа утра. — У меня для вас очень ответственное задание, Ирина Александровна, — он обращался к ней по имени отчеству всего единожды — в их первую встречу, поэтому та невольно напряглась, не ожидая хотя бы ещё раз услышать это словосочетание из уст вампира. — Задание? — распахнув от удивления слипающиеся глаза, переспросила она. — Вы, скорее всего, запамятовали, князь. В вашем-то возрасте деменция — далеко не редкость, — не удержавшись от ехидной ремарки, начала княгиня, но её слова не вызвали никакой реакции у мужа, поэтому Ирина продолжила, подбирая слова таким образом, чтобы как можно сильнее надавить на наиболее гноящиеся раны. Это была, своего рода, маленькая месть за столь резкий и неожиданный рывок из сладостных лап Морфея. — Я — не член вашей дружины, а вы всё ещё не её глава, поэтому не думаю, что вы вправе давать мне какие-то распоряжения, не касающиеся быта, — заметив, как при упоминании секретной организации вампиров у Феликса руки сами собой сжались в кулаки, а на лице недобро заиграли желваки, Ирина растянула губы в довольной ухмылке и, с присущей ей ангельским видом, посмотрела прямо в глаза в миг выведенного на эмоции мужа. — Знал бы я пятнадцать лет назад, какую ядовитую гадюку пригрел на своей груди, — откинувшись на спинку кресла, Феликс выплюнул ей это в лицо с неменьшим ядом, на что девушка лишь рассмеялась, немного запрокидывая голову назад, открывая вид на сухую шею, вокруг которой так и хотелось сомкнуть руки, а потом душить, душить, душить до тех пор, пока самодовольная, точно такая же, как у него, ухмылка не сойдёт с тонких губ. — Но оставим эту лирику на более пригодное для неё время. Я действительно хочу поручить вам одно очень важное дело, и моё решение не обсуждается. Ясно? — на последнем слове внезапно повысив голос и громко хлопнув по столу рукой, вампир чуть приподнялся с кресла и оперся на стол руками, вперив взгляд в тонкий девичий силуэт, расположившийся в кресле напротив. Не отвыкшая ещё столь ярко реагировать на неожиданные резкие звуки, княгиня невольно дёрнулась, но взгляд не отвела. В данный момент она его не боялась, будучи слишком уверена в собственных силах и в том, что князь сейчас далеко не в том состоянии, чтобы прибегать к грубой силе. Покричит, хлопнет ещё пару раз по столу, ну а в крайнем случае разобьёт несколько вещей в кабинете, а потом всё равно успокоится, ведь агрессия — побочный эффект от наркотиков, который у вампиров проходит гораздо быстрее, чем у людей, поэтому уже минут через пять его должно было отпустить, а уж это время Ирина точное выстоит, если максимально сконцентрируется, обострив все чувства на двести процентов, и будет успешно уворачиваться от летящих в неё книг или других предметов, попавших под горячую руку князя. С того момента, как она стала вампиром, практически не убиваемым существом, супруг прекратил сдерживать себя в руках, всё чаще поддаваясь на провокации и собственную, практически неконтролируемую агрессию. — Я вас внимательно слушаю и готова сделать всё, что вы прикажете, — лицемерие сквозило в каждом её слове, но почему-то Феликса это не злило, а наоборот — успокаивало. Вернувшись в кресло, он в одно движение достал из коробка спичку и, чиркнув той о стенку, поджёг и поднёс к сигарете, уже находившейся в зубах. Ему было банально лень наклониться, чтобы достать из нижнего ящика мундштук, из-за чего князь принял решение в этот раз покурить так, ведь из-за одного раза пальцы не успеют пропитаться табачным дымом, да и сигарет у него ещё было много, поэтому задумываться о тотальном докуривании и экономии не приходилось. К тому же, выпендриваться перед женой, которая на этот фарс недовольно бы закатила глаза да и только, изображая из себя истинного эстета, не хотелось. — Будите? — спросил он у девушки, на что та, поколебавшись всего секунду, согласно кивнула. Лениво поманив ту к себе указательным пальцем свободной руки, Феликс чуть откатился от стола, чтобы вампирша могла удобно пристроится на его коленях. Это стало их маленьким ритуалом, помогающим чуть-чуть забыться и сделать что-то вместе, хотя бы на время существования одной сигареты побыть настоящей семьёй. Они никогда не разговаривали о нём, как будто бы сразу же после его окончания в кабинет врывался человек в чёрном и стирал память динеролизатором, но стоило чете Юсуповых остаться наедине, Феликс практически сразу же тянулся за сигаретой, обязательно предлагая ту девушке, которая практически всегда соглашалась, перебираясь к нему на колени. Она, будто кошка, удобно устраивалась на них, немного ёрзая в самом начале, пытаясь найти более выгодное для себя положение, клала голову ему на грудь, вцепляясь пальцами в одежду, а вампир всегда обнимал её одной рукой за талию, удерживая от падения, и ставил подбородок на макушку, вдыхая в организм кроме дыма ещё и запах лаванды, что не хуже наркотика заставлял все мысли разбредаться по разным уголкам мозга, оставаясь там до последнего глубокого вдоха. Никто из них не понял как и когда появилась эта традиция, но отказываться от неё, лишая последних минут спокойствия и настоящих себя, они не собирались. Слишком интимно, слишком важно, слишком откровенно — Юсуповы ненавидели себя и заодно друг друга за каждую выкуренную вместе сигарету, но всё равно каждый раз повторяли это снова и снова. Эгоисты, лицемеры, вампиры — в их ассортименте было ещё много различных масок, но наедине друг с другом они не хотели быть кем-то, кроме себя. Да, полностью откровенными быть не получалось, но это и не было особо нужно, ведь Феликс был готов душу продать за ещё одну сигарету в её компании, а Ирина уже отдала свою и совершенно не жалела, хоть иногда и задумывалась над тем, чтобы было, если бы муж по счастливой случайности, предоставленной господином Свечниковым, что каким-то чудом умудрился опоздать на поезд, не оказался бы рядом с ней в момент, когда она была уязвима и слаба настолько, что позволила себе вольность первой потянуться за поцелуем, первой поддаться пороку и желанию, уже давно горячей до изнеможения лавой разливавшейся внизу живота. Она ругала себя за эти мысли, пыталась загнать их в самые недра разума, но каждый раз, стоило мужу хоть немного пойти на сближение, наладив тактильный контакт, которого девушка всеми силами пыталась избежать, на коже появлялись предательские мурашки, а глаза сами собой поднимались чуть выше, стараясь незаметно найти чужие губы, обычно искривленные в хитрой усмешке. Для неё всё это было ново, необычно и неправильно, ведь Ирина мозгами понимала, что не может хотеть чуть большего от своего тюремщика, но тело говорило совершенно об обратном, а сердце и вовсе молчало, предпочитая не вмешиваться в эту борьбу. Феликс был красивым в своей немного женской манерности и нетипичной для двадцатого века внешности, весьма сексуальным, когда не дёргался и не вздрагивал от волны кайфа, разлившейся по телу, и ещё он был её мужем, с которым девушка должна была уже давно потерять свою невинность, которому, по задумке императора, должна была родить много «чистых» вампиров, не смотря на своё здоровье, но теперь, став демоном ночи, она могла не бояться мучительной смерти при родах, однако полностью испробовать все прелести взрослой замужней жизни до сих пор не решалась. Ирина боялась, что потом просто не сможет в нужное время исчезнуть, не сумеет нормально существовать без костлявого мужского плеча, за которым было ещё опаснее, чем под обстрелом из серебряных пуль на передовой, поэтому, как бы не хотелось в реальности узнать всё то, что пишут в книгах, она не могла себе этого позволить. Слишком большой шанс, что после этого всё пойдёт под откос. — Так вы скажете ради чего подняли меня из кровати, или это был какой-то новый способ соблазнить меня? Простите, но если так, то у вас ничего не выйдет, — подняв голову с груди вампира, девушка развернулась и выдохнула плотный дым прямо в его чуть приоткрытые губы. Она не знала, почему позволила столь несусветной глупости соскользнуть с языка, но княгиня не жалела. Ей хотелось узнать, как отреагирует на её слова Феликс, хотелось немного подразнить, прежде чем переходить к серьёзному диалогу. Ирина убедилась, что он будет таковым сразу же, как муж предложил ей покурить, тем самым давая себе возможность подготовиться к сказанному. Княгиня молча приняла правила этой игры, решив добавить ещё несколько минут к перерыву перед важным и, возможно, решающим матчем. — Никогда не любил иметь дел с умными женщинами, — он навис над ней, как коршун над маленькой мышкой, расправляя острые убийственный для неё когти, но маленькое серое создание не боялось смерти, наоборот — прыгало в её объятья, отбирая у хищника всё послевкусие от охоты. — Признаю, вы раскусили меня, — хитро улыбнувшись, зажав отнятую у девушки сигарету между пальцами, вампир провёл костяшкой по её щеке: от линии челюсти и до самого виска. На секунду прикрыв глаза, она поддалась навстречу, но потом же столь быстро отпрянула, смотря на князя с блестящими от веселья глазами и хитрой плутовской улыбкой. — Я поднял вас исключительно ради того, чтобы соблазнить и не выпускать из своих объятий всю оставшуюся ночь, а может и всю оставшуюся жизнь, — резко выпрямившись, Феликс снова затянулся сигаретой, задерживая дым в лёгких и привычным движением смахивая пепел на пол. Обычно, вампир не позволял себе сорить в собственном кабинете, только не здесь, но сейчас до пепельницы, стоявшей на столе, было, по его мнению, колоссальное расстояние, которое он был пройти не в силах. — Вы всё шутки шутите, князь, — не восприняв слова супруга всерьёз, Ирина рассмеялась, снова укладывая голову на его грудь. Сигарета практически истлела, обжигая пальцы вампира, а это значило, что у них оставалось не больше полуминуты. Во всеобщем восприятии, это время — ни что, пыль, но для них — целая вечность, в которой можно было сказать так много, но ещё больше оставить на подкорке мозга, чтобы обязательно подумать об этом на досуге. — Уже не смешно, — увидев, как муж, разжав пальцы, бросил окурок на пол, тут же туша тот каблуком ботинка, княгиня сняла игривую маску, вернув прежнюю — стервозную и немного скучающую. В одно мгновение вновь оказавшись на стуле, где сидела до предложения Феликса, девушка выпрямила спину и опять сложила руки на коленях. Время слабости закончилось, и нужно было возвращаться в реальность, снова отдаляясь и внешне становясь чужими друг другу людьми. — Вы правы, ma lune froide, шутки кончались, перейдём к делу, — деловито сложив руки в замок, сделав вид, что минуту назад всё так и было, начал вампир. — Так вот, задание. Вы должны будите побыть моим серым кардиналом в одной группировке анархистов, что в последнее время набирает всё большее влияние среди революционеров. Её глава — мой обращённый в вампира шпион, а вы станете его надёжной опорой. Той, кто будет делать вид, что беспрекословно следует указаниям, а на самом деле отдавать их от моего лица. Я думаю, что этот гениальный план и тот, кто его придумал, достоян похвалы с вашей стороны, — откинувшись на спинку кресла Феликс самодовольно ухмыльнулся с упоением наблюдая за реакцией девушки, которая была не совсем такой, как задумывалось изначально. Первую минуту вампирша, не мигая, подозрительно смотрела на него, видимо что-то обдумывая в голове, потом, резво вскочила со своего места и принялась шагами мерить кабинет, нарезая круги по центру комнаты, громко чеканя каждый шаг босыми ногами, опустив голову вниз и прижав пальцы к подбородку, а в конце и вовсе подлетела к столу, чуть не врезавшись в него, и громко рассмеялась, как над самой удачной и смешной шуткой со стороны князя за все пятнадцать лет совместной жизни. — Неужели я дождалась этого момента, и ваш мозг окончательно сгнил под действием наркотиков и всякой дряни, что вы, не задумываясь, суёте в рот? — Ирина, опершись руками о столешницу, наклонилась практически к лицу вампира, с исследовательским прищуром вглядываясь в глаза и пытаясь найти там хотя бы малейший намёк на то, что всё вышесказанное оказалось его очередной дурацкой и совсем неуместной шуткой, но Феликс был как никогда серьёзен. Он смотрел на неё расчётливым и непривычно серьезным взглядом, и от него у княгини по коже поползли невольные мурашки. Она не привыкла видеть его таким, ведь обычно в зелёно-карих глазах князя черти, как настоящие дикари, плясали русскую и веселились на полную катушку, но сейчас они куда-то исчезли, уступая место холодному расчету. Девушка уже давно поняла, что её муж только прикидывался безответственным идиотом и шутом гороховым, что веселил публику то и дело совершая что-то из рук вон выходящее, но за все пятнадцать лет брака она ни разу не видела по-настоящему серьёзного и собранного вампира. Было приятно, что тот хоть иногда снимал свою клоунскую маску, показывая себя с более взрослой стороны, примеряя на себя роль шахматиста, но Ирина не ожидала услышать, что в этой партии, где он, как оказалось, был практически гроссмейстером, ей уготована роль куда серьёзнее обычной пешки. Видимо, она всё-таки достигла края игровой доски и из обычной шестёрки превратилась в величественного слона, что должен был охранять самые важные секреты короля и карать тех, кто посмел хотя бы немного приоткрыть эту дверцу, запечатанную семью чугунными замками. До ферзя вампирша дорасти даже не планировала, ведь понимала собственную слабость и ничтожность по сравнению с остальными фигурами, коими Феликс свободно распоряжался, совершенно не расстраиваясь, когда кто-то выходил из игры, но девушка была почему-то уверена, что с ней он также легко и безразлично попрощаться не посмеет. Слишком долго они были вместе, слишком многое пережили, справившись со всеми преградами, попадающимися на пути, и Ирина, поверившая Феликсу, доверившая ему своё сердце и душу, не могла позволить тому избавиться от неё просто ради забавы. Он собственными руками довёл беспомощной пешку до последней клетки, предоставил новую, более сложную и опасную роль, сделал слоном — той, кто могла в любой момент предать короля, подарив ключи от тайн его врагам, но она не сделает этого до той поры, пока вампир сам не попытается съесть её, выведя тем самым из игры. — Вы слишком скептично настроены по отношению к кокаину, — с любовью погладив начищенный до блеска поднос с небольшой белой горкой из порошка в самом центре, сказал мужчина, на что княгиня лишь пренебрежительно фыркнула, понимая, что тот пытается увиливать от изначальной темы. Подумав, что всё же что-то от привычного мужа в нём осталось, девушка наклонилась вперед, грудью практически ложась на стол, и максимально приблизившись к лицу вампира, будто кобра, защищающая свои яйца от надоедливого мангуста, чеканя каждое слово чуть ли не по слогам, прошипела: — Я не буду в этом участвовать. У вас есть верные псы в виде Дашкова и Щербатова. Ими и помыкайте, как вашей гениальной головушке вздумается, — елейно улыбнувшись, чуть дёрнул головой, задевая своим носом её. По телу девушки прошёлся быстрый электрический разряд, от которого она невольно вздрогнула, но не отстранилась, продолжая недовольно щуриться и кривить губы в презрительной недовольной усмешке. Феликс, заметивший, как супруга быстро передернула плечами, продолжил улыбаться и, положив ладонь ей на щёку, провёл большим пальцем по нежной фарфоровой коже. Снова игра в гляделки. Снова молчаливое противостояние, только вот голубые глаза больше не были не по годам серьёзными, в них не осталось и намёка на былой несокрушимый стержень, выплавленный из стали. Там была лишь всепоглощающая пустота и князь, до этого всегда проигрывающий в этой игре, отводя взгляд в сторону, не желая сталкиваться с тем, чему так завидовал, сейчас наконец-таки выиграл. Больше не осталось преград, что могли ему помешать. Она была сломана, как и тогда, пять лет назад, не сумела восстановить прошлую себя, предпочтя надеть новую маску, только не безразличную и холодную, а наглую и уверенную, что очень быстро слилась с её лицом, вновь надёжно скрывая пустую ничего не ощущающую душу. Признаться, такой княгиня нравилась ему куда больше — с ней было веселее, в ней ключом била жизнь, с которой она его руками попыталась избавиться, но к своему сожалению и его счастью не получилось. Феликс переиграл её, уничтожив призрачную надежду на освобождение и заключив в ещё более долгую тюрьму, в которой оказался её суровым надзирателем, что хоть и редко, но давал послабления, но исключительно ради того, чтобы девушка почувствовала долгожданную свободу, успела поверить, что до неё остался всего лишь маленький шаг, а потом с равнодушной маской и непередаваемым восторгом внутри забрать её, вновь заключив узницу в уже ставшей домом золотую клетку. — Вы вампир уже больше пяти лет, и всё это время я не беспокоил вас, давая привыкнуть к новой жизни, — хватка стала сильнее, и Ирина, почувствовав, как пальцы сжали тонкую кожу, впиваясь в неё аккуратно подстриженными короткими ногтями, еле сдержала тихий всхлип, лишь выдохнув через плотно сжатые зубы. Она поняла, что особого выбора у неё не было: либо согласится сама, либо он её заставит — княгиня не была намерена доставлять мужу такое удовольствие, поэтому уже открыла рот, желая прервать его короткую тираду, что только набирала обороты, но длинный палец, прижавшийся к тонким губам, не дал ей этого сделать. — Я проявил милосердие и сочувствие, дал вам время подготовиться, не настаивал и не донимал расспросами, а просто молча ждал вашего откровения практически шесть лет. Я всегда иду вам на уступки и никогда не требую слишком многого, не прибегаю к силе, — Феликс внезапно отпустил её, снова не доведя дело до конца. Ему ещё так много хотелось ей сказать, ещё сильнее надавить морально, но чёртовы голубые глаза в которых плескалось абсолютное ничего выводили из себя. Он не мог больше выносить этой пустоты, так схожей с той, что зияла в груди, на том самом месте, где располагалось сердце, поэтому резко качнулся в кресле, разворачиваясь к ней практически спиной, и прижал пальцы к вискам, закрывая глаза. Вновь появилось желание сцепить пальцы на хрупкой шее, сжать её до хруста сухожилий и не отпускать до тех пор, пока хоть какая-нибудь эмоция, пусть на секунду, не проскользнёт в них. Внезапно испугавшись собственных мыслей, вызванных приливом агрессии, что уже довольно давно не проявлялась столь ярко, вампир прикусил губу и уже потянулся в карман за очередной сигаретой, но, не обнаружив там пачку и краем глаза увидев, как девушка, не скрывая собственного ехидства, вертела её в руках чуть правее того места, где стояла секунду назад, не сдерживая себя, со всей силы ударил по подлокотнику кресла кулаком, ломая его. Дерево, треснувшее напополам с характерным хрустом, упало на пол, заставив княгиню вновь вздрогнуть от неожиданного шума. Ирина, встряхнув распущенными волосами, перебросила мешающие пряди за спину и медленно, не желая ещё сильнее раздраконить внезапно заистерившего Феликса, обошла стол и присела на корточки подле князя, взяв того за сжатую в кулаке руку. Тот дёрнулся от её прикосновений, как от огня, и попытался выдернуть руку, но она держала крепко, поэтому мужчине пришлось смирится. Откинув голову на спинку кресла, он из-под полуприкрытых ресниц посмотрел на неё сверху вниз, желая лишь одного — поскорее остаться в одиночестве, налить себе из хрустального сосуда крепкий, тёмно-янтарно цвета коньяк, сделать парочку белых дорожек и наконец-таки покурить, задерживая ядовитый дым в лёгких до тёмных пятен перед глазами. — В вас не осталось ничего человеческого, князь, — мягко погладив напряженную руку, вампирша ласково, но так неестественно улыбнулась, что ему стало тошно. Подумав о том, что его жена — лицемерная кобра, пытающаяся обмануть более крупного хищника своим капюшоном, мужчина рассмеялся — горько, еле сдерживая рвущийся наружу вопль разочарования. Ему нужно было отдохнуть, сменить обстановку. Он устал быть князем Юсуповым — последнем в своём роду, наследником огромного состояния, что спускалось на наряды и частые гулянки. Ему надоело буксовать в тихой спокойной гавани, ведь море за спиной так и звало в свои объятья, обещая незабываемые приключения, и он, не раздумывая, бросился в них с головой, обещая себе обязательно вскоре вернуться домой. — Вы знаете, что я против насилия, ведь оно порождает ещё большее насилие и жестокость, но всё равно практически приказываете работать со своей новой игрушкой в лице этого анархиста, — Ирина усмехнулась, отпуская его руку и поднимаясь на ноги, отряхивая от невидимой пыли подол ночной сорочки. Возвышаясь над мужем, который, казалось, витал в своих мыслях и совершенно не слушал её, девушка выпрямила спину, стараясь казаться намного выше, чем была на самом деле. Ей нужно было превосходство хоть в чём-то, ведь чувство собственного достоинства требовало компенсации за то, что придётся самовольно склонить голову, практически без боя сдавшись обратно в объятья своему личному дьяволу и тюремщику. — Я повинуюсь, безропотно сделаю всё, что вы скажите, но помните о том, что вы сами вверили в мои руки эту организацию, а следовательно и всё подполье страны. Не могу обещать, что не попытаюсь однажды обратить его против вас, поэтому будьте аккуратны и почаще оглядывайтесь по сторонам, когда ходите ночью по тёмным переулкам, — присев в издевательском реверансе, княгиня склонила голову, доказывая свою покорность и преданность делу, что муж возложил на её хрупкие плечи, а потом ураганом вылетела из его кабинета, не забыв при этом громко хлопнуть дверью. Оставшись один, Феликс развернулся обратно к столу и, положив голову на подставку из рук, краем глаза зацепился за поднос с кокаином. Представив, как полностью погружает лицо в наркотик, вампир довольно заулыбался, решив как-нибудь обязательно проделать такой опыт, исключительно в исследовательских целях, ведь кому бы на его месте не было интересно, сколько потребуется белого порошка, стоящего огромное количество средств, чтобы окончательно слететь с катушек. Возможно, стоило испробовать это прямо здесь и сейчас, но курить хотелось больше, поэтому князь, поднявшись с кресла, подошел к окну, где валялась начатая когда-то давно пачка. Его, совсем новую, только-только открытую, приватизировала себе эта ведьма, с чистыми невинными глазами и дьявольски порочной душой. — Похоже, что моя глупая, глупая маленькая девочка наконец-таки отрастила себе зубки и сейчас пыталась угрожать мне, — поднеся горящую ярким сине-оранжевым пламенем спичку к фитилю сигареты, зажатой между передних зубов, вампир устремил взгляд в окно, где на линии горизонта начали появляться первые лучи рассветного розово-алого солнца. — Интере-есно, что из этого выйдет, и как далеко она зайдёт в своей борьбе, итог которой всё равно приведёт её ко мне, — Юсупов усмехнулся и с непонятным даже ему самому обожанием обернулся на захлопнувшуюся от удара девушки дверь. Как бы яро он не пытался откреститься от этого, как бы не старался не думать об этом больше положенного, мужчина с каждым днём всё больше стал понимать те извращенные чувства, что Дмитрий испытывал к ней. Осознавать то, что раньше казалось чем-то инопланетным, нереальным и невозможным вызывало двоякое, но далеко не отрицательное ощущение, чем-то схожее с первым убийством — одновременно и страшно, и хочется ещё и ещё. Вкус первой крови, ощущение от впервые вонзённых в человеческую плоть клыков — это чувство было схоже с этими, только в миллионы раз сильнее. Мысли путались от одного вида пшеничных волос, теперь всегда распущенных с закреплёнными сзади маленькой золотой заколкой с переливающимся всеми цветами радуги бриллиантом посередине передними, немного завивающимися пшеничными прядями, а небьющееся и ничего не ощущающее до недавнего времени сердце, казалось, вот-вот разразится громкими неровными ударами, стоит голубым глазам с личными бесами, сидящими в горящих на огромных ярких кострах котлах, посмотреть на него снизу вверх, бросить очередной вызов, который князь с радостью примет, влившись в негласное пари с куда большим азартом. Ирина для него всё ещё была слабой, сломленной, удивительно похожей на его покойную мать, глупой, глупой маленькой девочкой, каким-то чудом умудрившейся подарить ему дом — не просто здание, состоящее из стен и мебели, а место, куда хотелось вернуться, стоило только заехать за угол. Для большинства мужчин она бы никогда не стала эталоном красоты, слишком худая и нескладная, не смотря на присущую чопорную английскую элегантность, просачивающейся в каждом движении, и идеально ровную осанку, больше походившая на мальчишку, но в этом всём Феликс всё же нашёл какую-то особую, практически неземную эстетику, за которой был готов последовать куда угодно, ради которой был готов на всё, даже прыгнуть в пропасть, которую нормальные люди называли влюблённостью.Март 1908 года
***
Тонкие пальцы с невероятной скоростью перебирали листы бумаги, а глаза практически не задерживались на каждом из них дольше секунды. Ирина, нервничая и желая как можно быстрее найти нужный ей отчёт среди огромного количества других, разбросанных по всему кабинету, то и дело роняла какой-нибудь из уже просмотренных листов на пол, но даже не удостаивала их взглядом, решив оставить весь этот бардак в подарок Феликсу, которому уже давно следовало разобраться во всех этих бумажках, коих у него за последнее время накопилось огромное множество. У неё уже давно не было столько времени, чтобы помогать ему в этой скучной и требующей слишком много сил волоките, поэтому вампир очень быстро забросил поддерживать тот безупречный, практически педантичный порядок, оставляя важные государственные отчеты валяться где попало. В последнее время его кабинет стал всё больше походить на общественную свалку: сигаретные бычки, разбросанные по всему полу и подоконнику, остатки белого порошка на дорогом дереве, недопитый виски, что находился в бокале уже третий день подряд — казалось, что у вампира начался кризис среднего возраста и он стал превращаться в обычную деревенскую свинью, что могла гадить и есть в одном места, но княгиня знала настоящую причину такого поведения. Столыпин. В последнее время тот, по словам князя, совсем обнаглел и даже начал говорить странные и пугающие вещи — этот вампир-либерал стал намекать на исцеление и постепенное отхождение вампиров от власти. Феликса эта новость поразила в самое сердце, из-за чего он стал ещё более нервным и дёрганым, окончательно замкнулся в себе и день ото дня практически в два раза увеличивал дозу употребления наркотиков и сигарет. Ирину дела дружины не касались, и она сама не стремилась через чур сильно интересоваться ими, лишняя головная боль ей нужна не была, но новость о возможном скором превращении обратно в человека поразила даже её. Вампирша в методах решения этого вопроса полностью поддерживала мужа, считавшего, что Петра Аркадьевича стоило как можно быстрее убрать с шахматной доски, и была готова предложить любую помощь, которую могли оказать всадники. Раздраженно отбросив очередную стопку, которая вновь не содержала нужной информации, девушка на секунду остановилась, чтобы убрать с лица мешающие волосы. В одно движение поправив растрёпанную от постоянных быстрых перемещений по кабинету причёску, княгиня взялась за новую папку, лежащую посреди стола. Она была практически уверена, что последний отчёт Руневского должен был оказаться именно здесь, ведь вампир всегда складывал туда самые ненужные и бесполезные бумаги. Уничтожение мелких группировок анархистов и других революционеров его не интересовали с тех пор, как он создал свою — самую крупную и влиятельную, о делах которой ему предоставляли ежемесячный отчет со всеми подробностями буквально из первых уст. Ирине на удивление быстро удалось сработаться с Карлом, хоть та и всячески пыталась это отрицать. Ей претила мысль о том, что она стоит во главе всех тех ужасных и максимально извращенных пыток, что использовали всадники в качестве наказания за какой-либо промах. Пешка Феликса, как тот и ожидал, был кровожаден в своей борьбе за справедливость, устраняя всех, кто хоть на долю секунды мог стать угрозой. Он быстро поднялся по карьерной лестнице, став Богом подполья, которого уважали ровно настолько, насколько и боялись. Одни считали его психом, помешанным на собственном величии, другие же думали о нём как о человеке, что сможет возглавить их в нужный момент. Обращенный вампир упивался своим величием, своей силой и властью, но никогда не мог полностью использовать их так, как считал нужным. Карл думал, что хрупкая на вид девушка, которую Юсупов привёл к нему, закованному в цепи и сидящему на привези в подвале его дома, представив своей женой и той, кто будет для будущих всадников надёжной опорой, а для самого вампира — глазами и ушами, далеко на ангел, спустившийся с небес, а скорее бес, что слепо предан своему хозяину. Он так ненавидел князя за то, что тот с ним сделал, загорелся желанием отомстить за все те унижения, что ему пришлось вытерпеть и хотел начать с наверняка близкого человека, слишком слабого и немощного на вид, только вот, как и многие другие до него, попался в ловушку. Внешность бывает обманчива — Карл убедился в этом, когда рискнул приставить к горлу своей надзирательницы нож. Она даже бровью не повела, лишь усмехнулась и с абсолютно ничего не выражающим лицом превратила оружие, направленное на неё саму, против его хозяина. Вампир помнил, как кричал и молил её о пощаде, стараясь всеми силами вытащить серебряный нож, пробивший насквозь правое бедро, в месте, чуть ниже паха, но Ирина не давала, с каждым его словом проворачивая лезвие, ковыряя не затягивающуюся рану. На неё не действовали ни уговоры, ни просьбы, ни угрозы и даже слёзы — ничего. Ей было абсолютно всё равно, ведь девушка даже не смотрела в его сторону, держа в пальцах сигарету, то и дело втягивая в лёгкие табак, иногда стряхивая пепел прямо на его рану. Когда спустя, казалось, целую вечность, что новообращённый провёл в мучениях, она всё-таки вытащила из его тела серебро, позволив ране затянутся, у него не было сил даже встать, но та заставила его сделать это. С вампирской силой впечатав в каменную стену, оставив там маленькую паутинку из трещин, держа за грудки, княгиня резко нарисовала на своём лице мягкую покровительственную улыбку. Прижав одну руку к горлу, слегка душа, ласково провела свободной ладонью по щеке, стирая смешавшийся с грязью и кровью пот. — Меня не надо бояться, Карл, — сладкий шепот ласкал мужской слух, гипнотизируя, убеждая в безопасности и правдивости слов, и вампир бы поверил ей, повёлся на новую маску, если бы в голове не были так свежи воспоминания того безразличия, с которым она проворачивала в его теле нож. — Со мной надо дружить, если, конечно, хочешь жить, — внезапно разжав пальцы, Ирина отошла в сторону, издалека наблюдая, как игрушка её мужа обессиленно сползает вниз по стене. Девушка правда не хотела начинать знакомство с насилия, но у неё не осталось другого выбора. Ей нужно было сделать так, чтобы с ней считались, чтобы уважали и боялись не меньше Феликса — нельзя даже на секунду проявить слабость, ведь тогда всё это окажется бессмысленно. Она знала, что будет тяжело, что придётся идти наперекор всем своим прежним убеждениям, но вампирша подготовила себя к той цене, что рано или поздно придётся заплатить. Ей уже давно стало нечего терять, у неё совершенно ничего не осталось, поэтому пойти к своей цели по дороге из костей, крови и мяса не казалось чем-то противоестественным и неправильным. В её голове уже давно стёрлись грани, выстроенные в детстве, между добром и злом, хорошим и плохим, светлым и тёмным — она больше не видела разницы, всё смешалось в один серый невзрачный цвет. Осталась лишь собственная выгода и месть, что вела по этому миру, не давая вновь остановиться, опустив руки, и свернуть с дороги куда-то непроходимую чашу, кишащую всякими тварями, готовыми в любую секунду сожрать любого, кто перейдёт черту и зайдёт на их территорию. — Да где же ты, чёрт тебя дери? — уже откровенно психуя и поддаваясь эмоциям, девушка с яростью отбрасывала ненужные листки в сторону. Ей нужно было найти этот отчет, чтобы убедиться в своей неправоте, выдохнуть с облегчением от того, что она ошиблась, но нужная бумага, спрятавшаяся среди миллиона таких же, никак не находилась, и девушка со временем начала поддаваться панике. Возможно, самым верным решением сейчас стало бы просто успокоиться и дождаться супруга, воспользовавшись его помощью, но Ирина не могла ждать. Поезд в Москву должен был отойти с перрона уже через какой-то жалкий час, но девушка не могла сесть в него без абсолютной уверенности в том, что это именно тот человек о котором она думала, которого знала с детства и который, похоже, жаждал смерти не только Руневскому, но и всем вампирам, живущим на земном шаре. Феликс, присутствие которого в доме было бы как никогда кстати, сегодня, будто бы проверяя на прочность её нервы и терпение, застрял на Негласном комитете и, похоже, торопиться обратно не планировал. Когда девушка уже была в шаге от того, чтобы разнести весь кабинет в щепки, на глаза наконец-таки попался ровный каллиграфически правильный почерк Руневского. Молниеносно схватив листок, Ирина стала внимательно вчитываться в написанное вампиром-поляком и с каждой новой строчкой в душе всё быстрее прорастало, посаженное недавними словами Карла, зерно паники. Дочитав до конца и отбросив надоедливый листок на пол к огромной куче других, теперь столь же бесполезных отчётов, девушка закрыла лицо руками и еле сдержала отчаянный рык. Сомнений больше не оставалось — это был он.Лето 1909 года