Маленькая смерть в огромном мегаполисе

Снова между нами осталась эта нелепая нить и я разрываю нервы Целых две недели Шевчук прожил в Уфе. Они дались морально тяжело, солист пытался, подружиться с голосами в своем разуме, сладить с новым даром, еще сложнее принять себя. Вообще Юра запутался, какая из проблем казалась страшнее, смириться с новым даром или же осознать очередную подножку судьбы, а именно факт того, что случайно влюбился в Рустэма. Паренек не отходил ни на секунду. Постояннно таскал Шевчука за компанию, брал его на прогулки, заставлял кататься на велосипедах по утрам, а до обеда сидели где-нибудь в уютной кофейне, попивая ароматный капучино. Все больше Юрий наслаждался компанией молодого парня. Много краснел, смущался, стоило Тэму, заваливать комплиментами или просто улыбнуться, на что не упускал момента, подарить улыбку в ответ. Частенько парнишка старался, взять Юрия за руку, переплетал их пальцы, вытаскивая из задумчивого состояния. Мрачные мысли утаскивали солиста далеко назад. Много думал о прошлом, о многолетней жизни с гребаным Шумайловым, наполненной абьюзом. Страшно подумать, сколько же клавишник причинил страданий, по его вине на лице образовывалась куча побоев, щека буквально горела от постоянных пощечин. Радовало одно. После очередного избиения Юре удалось, в конец сбежать, разрушить все, за что цеплялся годами. На сегодняшний день жизнь представляла собой маленькую однушку в Уфе без наличия какого-либо уюта, гложащую обиду с ненавистью внутри, паренька по имени Тэм. Последний окончательно забрал разум Шевчука. За две недели по уши влюбился в парня. Единственное боялся, признаться, возможно Юра просто не готов, начинать новые отношения. Складывалось почти идеально. Жаловаться не на что, Тэм стал, во всех смыслах устраивать разбитого морально солиста. Пока в один вечер Булатов не спросил: — Юр, вот мы две недели общаемся. Я бы хотел, спросить кое-что, а вернее попросить тебя, объяснить одну вещь. Шевчук непонимающе уставился на шатена, мысленно готовился к худшему исходу. Скорее всего спросит про злосчастные синяки, проходить те, словно на зло не желали, оставляя на лице отвратительный след, или решит поинтересоваться про лишний вес? О, Шумайлов тем еще любителем придраться за новые килограммы оказался. Из-за него Юрию приходилось, ежедневно после завтрака бежать в туалет, где засунув себе в рот два пальца, вызывал тошноту, специально садился на жесткие диеты, отказывал себе в нормальном питании, всерьез поверил в реальность лишнего веса. Страхи Шевчука смешались воедино. Он нервно сжал пальцы, не желая, показать свою слабость, спросил: — И о чем же ты хотел спросить? — Слушай, я же вижу — у тебя далеко не все в порядке. Наверное, прозвучит некорректно, с чем это связано? Видно за километр, ты явно страдаешь…— неуверенно произносит Тэм, карим взглядом с любопытством рассматривал побитое лицо напротив. — Кто тебе наплел чепуху? Никто не страдает. Я всегда задумчивый хожу, или ты не замечал? — нервно усмехается солист. — Не пытайся отрицать. Я тебя слишком хорошо чувствую. Словно терзает какая-то проблема. Положив голову на тыльную сторону руки, шатен раздраженно вздохнул. Видимо, Булатов не слезет с него живым без рассказа. Хочешь, не хочешь, придется наконец, приоткрыть завесу тайны своего прошлого. Шевчук сглотнул давящий ком, он прекрасно знал, откуда тянулась волокита проблем. Разумеется, боль жила внутри еще с тех дней, когда не стало любимой всем сердцем Эльмиры. Смерть жены буквально изнутри убила Юру. По-прежнему не получалось отпустить, смириться с потерей. До сегодняшнего дня помнил мельчайшие детали тех дней, то, как старался объяснить маленькому Пете, куда делась мама, по какой причине остались вдвоем, из-за чего слезы на лице папы не прекращались. Можно подумать, тот день окончательно уничтожил Шевчука, прежнего больше не существует и даже, когда удалось, возродиться, Шумайлов все сломал. — Тебе не нужно, знать. Я…я…в общем. ты наверное знаешь, моя жена…она умерла…— голос заметно трясся, Юрию все еще трудно в слух произносить то страшное слово, не мог признаться самому себе. — Тише, все хорошо. Не переживай. Я знаю про твою жену. Пожалуйста, я не хотел, задевать, Юрка, — в один момент Рустем прижал дрожащего солиста к себе, просто не в силах смотреть на то, с какой силой мужчину накрывала истерика, — Ладно, да, мой вопрос действительно оказался неуместным. Я не то ляпнул, прости только. Я вообще хотел про синяки узнать. Они от твоего бывшего? Ответом послужил сдавленный кивок головой. Мужчина до последнего не хочет показывать то, как на самом деле выглядело изуродованное лицо. Собравшись с мыслями, Шевчук убирает руки, открывая собеседнику жуткую картину. Облик солиста оставлял, желать лучшего. Виднелось множество побоев, синяки, один глаз едва открывался, бровь вовсе рассечена, на лбу виднелись синие пятна от прошлых синяков. Одна разбитая нижняя губа привела Булатова в ужас. Он ожидал, увидеть все, только не разбитое почти в мясо личико. Несомненно находил Шевчука привлекательным, для своих лет выглядел шикарно, Тэма тянуло к нему во всех смыслах, без стеснения залипал на идеальное тело мужчины. На лице ран не счесть, сколько увечий принесли прошлые отношению доброму сердцу, представить трудно. — Надеюсь, ты отвалишь от меня с расспросами? Я не хочу, не смотри, пожалуйста. Побои просто ужасны, — умоляюще просит Юра, не пряча болезненные раны, тихо добавил, — Знаешь…наверное, мне правда будет проще поделиться с тобой тем, о чем я молчу достатояно долго. Прошу лишь об одном, пойми меня правильно, не осуждай. У меня не оставалось выбора. Тут и про…про неё, про Костю…— дабы голос не трясся, шатен делает глоток чая и начинает непростой рассказ. Тэм отвел его в зал, усадил на диван, обеспечивая комфортные условия. Он отлично видел, насколько тяжело давалось воспроизводить не самые сладкие моменты непростой судьбы. Декабрь, 1992 год, Ленинград. Холодный декабрьский вечер. Казалось, ни чем не примечателен. Улицы Северной столицы заметало белоснежными хлопьями, тот приятно хрипел под ногами, деревья, крыши домов окутало белоснежным одеялом. Температура на градусниках опускалась еще ниже, чем показывли неделю назад. Можно, наивно подумать, будни ленинградцев, по-прежнему ничем не отличались. Люди так же торговали, очередей меньше не стало, кто-то ломился в них за последний кусок мяса. Однако, если опустить лирику, в одной из Ленинградских больниц за свою ускользающую жизнь боролась молодая, красивая девушка. Брюнетка по имени Эльмира Бикбова, жена Юрия Шевчука. Больше полугода лежала в больничной палате, отважные медики помогали ей до конца сражаться, не поддаваться на болезнь. Рак постепенно сжирал красавицу. Она мучалась целыми днями. К началу декабря перестала, быть похожей на саму себя. Карий взгляд наполнен мукой, терзаниями, кожа стала бледной, почти мертвенечески побелела и лишь муж узнавал в ней свою любимую. На протяжении нескольких дней Бикбова слабо просила Юрия, продолжать жить даже, если ей придется навсегда оставить его с их маленьким сыном на руках. За время, сколько жена лежала на грани смерти, Шевчук пролил немало слез, выгдядел разбито, у койки девушки постоянно торчал, не в силах отпустить её. Деньги с концертов пускал на лечение, ни копейки не жалел. Мечта спасти Эльмиру по-прежнему не угасала. Юрий от сильного стресса похудел, виднелись мешки под глазами, их не спрячет оправа очков, темные синяки видно за километр, на щеках легко разглядеть застывшие дорожки слез. Влажные слезы никак не пропадали с бледных щек. Так продолжалось до середины декабря. Солист после концертов несся к ней, сидел возле больничной койки, нежно сжимал руку, поддерживая супругу. Больше всего боялся, потерять Бикбову, от чего становилось только невыносимей. На всех концертах выкрикивал боль, в песнях старался, дать волю эмоциям. Перед женой не позволял себе показать слабость, подбадривал. — Юрочка, ты бы домой шел. Тебе поспать ведь, нужно, — хрипло проговорила брюнетка, рассматривая смутным взглядом родные черты напротив, — Ты уставшим выглядишь. Как там Петенька поживает? На вопросы жены Шевчук слабо, измученно улыбается, подушечками пальцев гладил её по руке. Отлично видел то, насколько бедняге туго приходится, по сморщенному личику догадывался, какие боли испытывала. — Разве я вправе тебя оставить? Не говори глупостей, я с тобой буду, сколько потребуется, — вздыхает мужчина, не спуская с нее взгляд, — Не переживай за Петеньку. Он с моей мамой. Ты бы поспала, родная… — Не получается, спать…твоя мама приехала? Я бы хотела, с ней встретиться, она ведь придет? — Раз тебе хочется, обязательно приглашу маму сюда, только прошу, отдыхай. Давай ты поспишь? Не мучай себя, дорогая, — голос предательски дрогнул. Юрий отвел бегающий взгляд в сторону, закусывая губу до крови. Он всегда просил Эльмиру, в разы больше отдыхать, правда, кто слушать станет. В подобные моменты ей по-прежнему удавалось противостоять желаниям мужа, не слушать, делать по-своему. В любой ситуации привычный бунтарский, своенравный характер оставался при актрисе, лишь сейчас темноволосая соглашается. Устало сжав ладонь Шевчука, девушка постаралась заснуть. Состояние актрисы заметно ухудшалось. Врачи не прогнозировали ничего положительного. Утверждали, осталось совсем немного, не понимали, какое чудо держало больную в мире живых. — Я люблю тебя, актриса Весна. Пожалуйста, дождись до утра, я обязательно приду к тебе. На забинтованном лобике Юрий оставил нежный, краткий поцелуй, в попытке заглушить новый поток боли, рвущийся наружу. Тело сильно трясло, наблюдать за тем, как уходила в страшной агонии возлюбленная, давалось морально тяжело. Еще немного – и Юрий свихнется. Сойдет с ума. Желание жить пропадало, разбитое сердце вот-вот распадется на множество осколков, не выдерживая. Ночь прошла словно в тумане. Солиста понесло по барам, где напивался в дрова, заглушая душевные мучения. Сколько влил в себя алкоголя, сложно сказать, за часы темноты скитался из одного бара в бар другой, пока не оказался у себя дома только под утро. Голова от похмелья сильно гудела. В ушах немного слышался звон громкой музыки клубов, где прошлялся до рассвета. Квартира встретила солиста давящей тишиной. Раздевшись, шатен прошел внутрь, где увидел в гостиной явно подавленную маму. На ней нет лица. Женщина приложила тыльную сторону руки к губам, едва сдерживая рыдания, не замечала ничего вокруг. Заметив ее состояние, Юрий кинулся к маме, отрезвление пришло быстро. Сердце в груди учащенно стучало. Волнение накрывало еще больше. — Мамуль, ты чего тут? Все в порядке? Мам, что произошло? — не без страха спрашивает Шевчук, заботливо прижал мать к себе, поглаживал по плечу. — Юрочка, сынок ты мой, за что же тебе выпала столь тяжкая ноша. Прости, я не…я не в силах сказать… — Ты о чем? Пожалуйста, скажи все, как есть. Я ведь с ума сойду от незнания. Мамуль, что случилось? Слезы держать бесполезно. Фания Акрамовна взглянула на фронтмена зареванным взглядом, довольно тихо одними губами произнесла страшное: — Из больницы звонили утром. Эльмиры не стало…мне очень жаль. Прими мои соболезнования.. То, что происходило дальше, Юрий Юлианович почти не помнил. Происходило точно в тумане. В сознании стиралось моментально моменты нескончаемой боли. Впервые за всю жизнь гитарист явился на похороны, одетый во все черное стоял в первых рядах, не скрывая чувств, безутешно рыдал, прижимаясь к матери. Попрощаться с Бикбовой, приехали многочисленные родственники, практически каждый третий подходил, сыпал лицемерными соболезнованиями, на них разумеется, никакой реакции не шло. Горе убило Шевчука. Люди представить не могли, насколько сильно оно уничтожило певца. От гроба жены едва оттащили. Много кричал, плакал, срывая голос. Сознание отказывалось, поверить, сбылся самый главный страх из всех. Теперь Юра остался один. Бесеонечное количество дней провел, сидя у себя в комнате, закрывшись ото всех, рыдал едва ли не в голос. Не находил себе места от убивающей тоски. Осколки внутри заставляли раны кровоточить. Сколько бы мама не старалась, Юрий окончательно ушел в горе с головой, ни на что не реагировал. По прежнему не снимал траур. Расхаживал в черной футболке, такого же цвета штанах, не в состоянии толком улыбнуться, попытки привести в чувства, с треском проваливались. Убивался певец до такой степени, что дошло до потери голоса. За дни одиночества Шевчук изменился. Лицо стало еще бледнее, похудел на четыре килограма, почти не спал, глаза раскраснелись от постоянных рыданий, губы искусаны до крови, на запястьях виднелись следы холодного лезвия. Сидя ночами на полу ванной, солист позволял лезвию, исполосовать свои вены, алая кровь стекала вниз, пачкая кафель. Порезы любыми способами прятал от матери. Не пускал к себе никого, ни друзей, ни сына, отдавшись страданиям. Сознание начало кровопролитную войну, убивая подавленного вдовца гораздо сильнее. Голос постепенно пропадал. Хуже стало, когда у Юрия не получилось, ответить на очередные распосы матери. Женщина поселилась у сына, помогала ему по дому, следила за тем, чтобы тот ничего не сделал с собой, не без труда уговаривала, поесть. — Юрочка, ты тут как? Смотри, я принесла супчик твой любимый, поешь капельку. Похудел ты сильно. Давай, посиди маленько, нельзя же столько лежать, — заботливо просит Фания. Ответа не последовало. Только давящая тишина смешивалась с тем, как тикали настенные часы. А Юрий молчал. При всем желании не получалось, простое слово вымолвить, с губ срывалось пугающее безмолвие. Устремив на маму зареванный взгляд, певец открыл рот, тем самым дал, понять, ничего от него не услышит. Не потому что, настолько погряз в своих муках, просто на просто не получалось высказаться. — Юр, ты слышишь меня? Я к тебе обращаюсь. Все хорошо? Ничего не болит, сынок мой? — пуще прежнего заволновалась Фания, поглаживая спутанные волосы Юры. На щеках виднелись дорожки слез, которые заметить каждый может. С того момента дар речи пропал окончательно. Юрий отказывался посетить врача, на чем настаивала мама. Никого слушать не хотел, еще сильнее замкнулся в себе. И словно ангел, в жизни убитого морально Шевчука появился Шумайлов. Клавишник вернулся из поездки, про горе у своего друга узнал сразу, поэтому первым делом помчался к нему. Признаваясь честно, лысый давно питал к Юлиановичу совсем не дружеские чувства. Вместе с ним пришлось, провести много дней, сколько сил потратил на то, чтобы помочь вокалисту, прийти в себя, сложно сказать. Костя заменял Фанию Акрамовну, если той требовался отдых, сидел рядом, беседовал с Юрием на разные темы, успокаивал от истерик, которые накатывали постоянно и казалось, им нет конца края. Старался показать Юре, что он не один. В окружении есть человек, которому не плевать, жив ты или нет. Им оказался небезразличный Шумайлов. Прошедшие дни клавишник старался, полностью уделить убитому горем Шевчуку. Делал все возможное, стараясь от души, вернуть к жизни. От прежнего шатена остались лишь обломки, испачканные кровью. На прогулках солист тихо плакал, глотая душащие слезы, поддавался на истерики, руку Кости сжимал крепче. На одной из них Шумайлов осмелел. Перплел их пальцы, соединил в единое целое, притянув Юрия к себе, поцеловал ппямо в губы. Пальцы запустил в темную шевелюру, желая, ощутить мужчину по полной. Тогда на удивление младшего Юра ответил. Можно сказать, тот момент стал точкой невозврата, общим началом совместной жизни. Отношения мужчин развивались неприлично быстро. Костик помогал исполнителю, проживать свою боль, держался на нужной дистанции, дожидаясь момента, когда сумеют оба, вывести на более серьезный уровень. Несомненно им есть, куда расти. Почти постоянно Константин делал Юрию милые сюрпризы, искренее желал, увидеть долгожданную улыбку на бледном личикк. Сначала получалось плоховато. Отпускал личное горе с трудом, ночами одолевали кошмары, видел там то, в каких мучениях умирала Эльмира, не получалось, простить себе её смерть. Такие моменты помогали, пережить объятия клавишника, тот поселился у Шевчука, позволил его матери, уехать домой. Сослался на улучшающееся состояние солиста, чему женщина сильно радовалась, доверяла еще тогда, о чем потом правда искренне пожалеет. На дворе стоял жаркий июль. С момента смерти Бикбовой прошло только восемь месяцев, а отпустить кончину жены, у Юрия пока не получалось. Сумел, заново заговорить, в один из вечеров они с Костей признались друг другу, случился их первый раз, после которого Юрию казалось, просто не может, отпускать мужчину из своей рухнувшей жизни. Роман со стороны казалось, наполнен бесконечной лаской, нежностью, страсть пылала с обоих сторон. Костя буквально носил Юру на руках. Никогда не повышал голоса, выполнял любые хотелки, выслушивал истерики, помогая, пережить то, что никак не хотело, отпускать на совсем. Сегодея певец решился, первый раз за все время сходить на кладбище к жене. Прсле похорон больше не появлялся. Один вид могилы заставлял, вновь разрыдаться, рядом стоял маленький Петя, ему приходилось еще хуже. Не без труда объяснили, почему мама вдруг резко ушла из их жизни навсегда, больше не увидит её. На детстких щеках застыли дорожки слез. Петя пытался, держаться, видел подавленность отца, потому не хотел, выводить его из себя еще больше. Они вместе положили красивые цветы, Юрий привел могилу в порядок. После не долгого разговора с любимой принял решение, вернуться домой, Ленинград окутывал мрак ночи, темнело через чур быстро. Возвравщаясь обратно, шатен глотал душащие слезы, держа за руку сына. Тот шел рядом. Не решался, нарушить столь необходимую тишину. Правда молчание убивало не меньше, Петя решается, заговорить первым: — Пап. Из мыслей выдернул голос сына. Юрий перевел зареванный взгляд на мальчишку, как бы спрашивая, чего тот вдруг надумал, поговорить. — Значит мама, она умерла? Её правда больше нет? И не вернется к нам? — Правда, сынок. Твоей мамы…ты понимаешь. Да? Извини, я…я пока не в состоянии даже произнести в слух, ты мальчик взрослый можешь, сам понять. Мне сложно говорить о ней…— трясущимся голосом ответил Юра. — Ты из-за неё всегда плачешь? — Сильно заметно? — как-то сухо, не без волнения спросил гитарист. — Достаточно, чтобы заметить. Пап, я тебя люблю, пожалуйста, не плачь. Мне больно видеть, как ты плачешь, ночами тебя слышу, — признается Петр, опуская карий взгляд в тротуар. Последняя фраза заставляет, опуститься на корточки, сына заботливо прижал к себе, успокаивая. Юрий героически держался, стоило Пете, появиться у него перед кроватью. Мальчик заходил к нему, переживая за своего папу, ведь больше никого ближе не осталось. От осознания Юрию хотелось, закричать, не без усилий подавил в себе это чувство, дрожа только сильнее. — Сынулька, прости старика. Ты же знаешь, я тоже тебя очень люблю. Мы теперь должны, вместе держаться, кроме друг друга у нас с тобой никого нет. Ты мой самый близкий человек. Я правда стараюсь, справить, держаться тяжело. Не хочу просто…тебя грузить своими переживаниями, рано же еще на такое смотреть, — вздохнул Юра. — Я все понимаю, папа, не думай иначе. Может быть я еще маленький, я много осознаю вещей, чем ты думаешь. Я не брошу тебя и никому не позволю, тебя обижать. Кто кроме меня защитит? Заботливо Шевчук потрепал Петю по волосикам, обнимая его сильнее. Поднявшись с колен, произносит: — Ты у меня смышленный малый. Вижу, ты правда не по годам умен, сынок. Ладно, пошли домой, дядя Костя нвверняка нас потерял там. Встречался Юрий с Шумайловым больше полугода. Постепенно удалось, капельку отойти от траура, от него остались только черные вещи, их снять, пока не получалось. Отношения шли достаточно гладко. Не наблюдалось у пары ссор по мелочам, криков, там царила взаимная любовь с обеих сторон, взаимность, страсть. Так продолжалось не долго. Стало хуже, когда впервый раз клавишник повысил на Юру голос. Началось по ерунде. Сначала не устроил завтрак, потом повторялось много раз, поводы были разными. Начиная от претензий за излишнюю худобу, завершалось лишней копейкой, потраченной Юрием на излишества, будь то одежда или еда. Сегодня штиль перерос в бурю. Константин перечитывал все до последней копейки. К новой валюте привыкали трудно, реформа Гайдара никому особо по душе не приходилась, её осуждал и Костя. Он буквально превращался в подобие параноика. Отсутствие денег делало свое дело. Шевчуку хотелось, радовать своего сына незначительными покупками, часто брал на рынок, позволяя мальчишке, выбирать абсолютно разные игрушки, наклейки, кассеты. Пересчитывая то, что осталось у них на дне семейного кошелька, Шумайлова практически трясло. Дрожащими руками перебирал каждую купюру, пока не осознал страшное. Не доставало десяти тысяч. Их он откладывал на новую машину, оставалось совсем не много, встал на очередь, договорился с нужными людьми, чтобы порадовать семейство. Разозлившись, мужчина сжал кошелек, держа его пальцами, опасно понесся к спальне. Там сидел Юра. Музыкант не давно вернулся до музыки, на коленях лежала знакомая гитара, издавала приятные на слух звуки. Только один момент перевернул все спокойствие истошным криком Шумайлова. — Ах ты, мразота такая! Кто тебе позволял, лезть в мой бумажник?! У тебя совсем мозги поехали или что?! — повысил голос лысый. Гитара оказалась в миг на пол, едва не разбилась, а самого Юрия резко схватили за волосы. Их Константин сказал, оставить в таком виде, какой есть, больше привлекал. Сейчас о другом. Сгорая от раздражения, мужчина тащит солиста в коридор, на крики и мольбу о помощи не обращал никакого внимания. Юру грубо откинул к стене. Усаживаясь верхом, Костя прошипел, — Я тебя еще раз спрашиваю, сладкий ты мой, тебе кто разрешал, десятку мою хапануть? Куда ты спустил мои бабки! На шмот?! — последовала хлесткая пощечина. Шатен лежал на полу, совершенно не ожидал, получить столь агрессивную реакцию на трату бюджета. Взявшись за щеку, Юра ответил: — Костя, остановись, я прошу! На них не написано твои они или нет. Бумажник наш общий. Ну…купил Петьке денди, он давно просил, себе дубленку взял на зиму…и мяса еще. Какая тебе разница куда я трачу? — Ах, он денди купил! Ты посмоти-ка. Мажор нашелся. Новым русским себя возомнил или кем?! — снова сорвался Шумайлов, влепив еще один удар, заставляя Юрия, вскрикнуть от боли. — Твою же мать! Слезь с меня, придурок, ты…ты что, творишь?! Не трогай! Пусти же! Сорвавшись, Костя прокричал: — Заткнись и терпи! Ты заслужил! Я накажу тебя. Знаешь, сколько я горбатился, чтобы заработать гребанную десятку?! Эту дубленку я выброшу, сам горбаться, теперь у нас не будет «Волги», как ты хотел! Ты…ты просто эгоист тупой! Я все делаю, чтобы только Юрочка порадовался, а Юрочка подумать не в состоянии, ценить мои заслуги, потому что я не хочу, чтобы ты ездил на автобусе! Дальше Шумайлов не контролировал себя. Он продолжал, наносить бесконечные удары, окончательно потерял контроль над порывом гнева. Избивал до тех пор, пока солист не лишился сознания, лицо превратилось в кровавый кусок. Увидев плоды своих действий, мужчина испугался, вызвал скорую. Медики приехали быстро. С неким безразличием перебинтовали, обработали раны, вкололи обезбол. Та ссора на долго осталась в сознании Шевчука. Увидев свое отражение, долго не мог, осознать, что любимый человек поднял на него руку. Посмел, избить. Хуже стало, когда пришлось, менять окровавленные бинты. Собственный вид пугал, отталкивал. Со злости разбил зеркало в спальне. Туда почти никого не пускал. Сыну вновь не позволял, приближаться, боялся, увидеть реакцию мальчика. Вновь Юру удалось, сломать изнутри, очередной раз растоптали чувства. Первый раз к нему заглянула мама. Её всегда рад видеть, не важно как себя чувствовал, только ее присутствие делало страдания легче. Когда Фания Акрамовна зашла, Юрий сидел на кровати перед новым зеркалом, обрабатывая все побои. Их на лице огромное количество. Царапины, кровоподтёки по-всюду, на носу имелась глубока рана, тот едва удалось, восстановить. Бровь разбита, как и нижняя губа, подбородок тоже не плохо так пострадал. Под левым глазом видно сильный фингал. Другой вовсе не открывался, только чуть-чуть заметна жалкая щелочка от него, на лбу тоже имелось множество синяков, так же имелась сильная шишка. Стоило, обернуться, Фания ужаснулась. . Она едва узнавала сына.  — Юрочка, господи! Кто с тобой это сделал? От куда все побои? Мой дорогой, не молчи только, скажи… — Мам, все в порядке. Просто…просто упал по дороге, — признаваться матери о проблемах, не собирался. Зачем лишний раз ей переживать. Однако Фания слишком хорошо знала сына, легко вычислила ложь.  — Не ври мне. Я же вижу, ты скрываешь правду от меня, пожалуйста, скажи. Что произошло? Кто избил тебя? Юра, надо в милицию, обратиться.  — Успокойся только, не надо, никуда подавать. Костя все сделал… Признание Шевчука шокировало. Фания Акрамовна успела, приготовиться ко всему, только не могла, принять абьюз в отношениях сына. Она слышала их ссоры с Шумайловым. Не подозревала до конца, каким чудовищем оказался возлюбленный сына, на что тот способен в состоянии гнева.  — Юрка, какой кошмар. Почему ты позволил ему, довести себя до такого? Он не смеет, поднимать руку на тебя, ты разве не говорил ему? Давай, в больницу сходим, вдруг что серьезное? Я ведь переживаю за тебя, — умоляюще попросила мама, обнимая Юрия, искренне волновалась за него.  — Не нужна мне больница. Костя скорую вызывал, сказали вроде…пройдет скоро, пока вынужден, ходить в бинтах. Иначе оно слишком ужасно выглядит, — взяв со стола сигареты, Юрий закурил, выпуская облако дыма куда-то в воздух. Присутствие мамы давало покой, правда её волнения совершенно не нравились ему.  — Прошу тебя, уходи от него. Бросай своего Шумайлова. Одним избиением не закончится. Я тебе плохого не посоветую, Юрка, посмотри, ты что не видишь, в кого он превратил тебя? — взволнованно говорит женщина.  Ответом служит сдавленный, отрицательный кивок в сторону.  — Нет мамуль. Я не могу, уйти от него, слышишь? У нас все наладится. — Да, где же наладится, он на тебя руку смеет, поднимать. Ты станешь, терпеть к себе подобное отношение? — возмущенно произнесла Фания, вскинув брови, — Он же позволяет, избивать тебя, уходи ты от него!  — Мама, ты не понимаешь, мы с Костей любим друг друга и я не хочу, расставаться. Он обещал, исправится, извинялся потом. Не бери в голову. Понимая, что Шевчука не переубедить, мысленно пришлось, сдаться.  — Ох Юрка, ты еще вспомнишь мои слова. Ничем хорошим ваши шуры-муры не закончатся. Послушал бы мать, а то же убиваться, будешь.  — Ой да ладно. Я наверное слишком люблю Костика, не готов, обижаться долго. Тем более тут есть моя вина, — Юрий вздохнул. Едкий дым выдохнул, выпуская тот в воздух, здоровый глаз устало прикрыл. Нервы давно на исходе. Для всех старался, держаться.  Тогда еще вокалист не знал, на какое дерьмо себя обрекает, с кем придется, жить под одной крышей долгие годы. Во что, выльется их роман, тогда даже никто не мог, предположить. Первый звоночек все проигнорировали. Насека на газлайтинг или абьюз не заметили. О своей влюбленности Юра пожалеет, но это будет позже, через много лет придет очередное разочарование.  Наше время. Уфа.  С большим шоком Булатов слушал историю, которую рассказывал не без труда Юра. Тот держался. Спустя годы научился, подавлять эмоции, прятал глубоко внутри себя. Одни печальные карие глаза выдавали подавленность. Нижняя губа предательски дрожала. Закончив наконец, говорить, гитарист не без упрека спросил: — Теперь ты доволен? Или тебе википедии мало? Мог же, там прочитать все. Не люблю, прошлое ворошить или еще хочешь, остальную жесть из моей жизни услышать?  — Да нет, Юр. Ты это прости только, я слова пытаюсь, приличные найти. Правда пока с трудом получается, — пораженно отвечает Тэм, — Ты герой для меня. Честно я восхищаюсь тобой. Мне только одно не понятно, зачем ты терпел этого мудака? Он тебе блин нос ломал сколько раз, а ты ждал у моря погоды, как влюбленная дурочка.  — Сам ты такой. Тоже мне нашел влюбленную дурочку. Если только поехавшего вдвоца. Я ведь просил, не осуждай меня, выбора не оставалось. Боялся, так же потерять, как её. В итоге снова остался у разбитого корыта. Вот ведь притянуло тебя. И зачем тебе сдался идиот старый? — нервно усмехнулся Шевчук. Поправив очки, внимательно взглянул на собеседника, подавля очередное желание, ощутить его губы на своих.  Булатов думал не долго. Словно прочел желание своего собеседника, придвинулся ближе, осторожно притянул к себе. Пальцами сжимал бедро, слегка пробираясь под футболку, втянул в страстный поцелуй. Целуя Юрия, вкладывал все чувства, какие только питал к мужчине, другой рукой сжал плечо. Ощущение прошла целая вечность. К поцелую подключился и солист. Он не менее чувственно, жадно целовал, слегка покусывая губы парня. — Тэм, ты…ты чего полез вдруг? Тебе не кажется, нам нужно объясниться. Что это было? — опешил Шевчук. Оба отстранились, тяжело дыша, робко не решались, взглянуть друг другу в глаза, подобно смущенным школьникам сидели рядом. — Никакой ты не идиот старый. Нужен ты мне. Люблю я тебя, Юрка. Ты разве не понял? Я правда очень люблю тебя! Ответ поразил солиста. Он ожидал, услышать абсолютно любую дичь, только к признанию, не готов. За время провеленное рядом, успел, влюбиться, упорно скрывал. И наконец услышал долгожданную фразу. Не сдержавшись, шатен прижался к Тэму, улыбку прятать, теперь перестал. — Любишь меня? Ты правда хочешь отношений со мной? — не веря, спросил Юрий, прижимаясь ближе, голову положил на сильное плечо нового возлюбленного. На вопрос получил утвердительный кивок, на что еще больше счастливо заулыбался уголками губ, — Тэм, ты просто лучший. Я тоже очень люблю. Ты сделал меня самым счастливым, я все готовился, услышать. Спасибо тебе…ты же не бросишь меня? Все будет хорошо у нас? — Юрка, дурашка ты у меня, конечно не брошу. Разве я теперь могу, тебя оставить? У меня самые серьезные намерения к тебе. Не переживай. Обнимая довольного Шевчука, парень мысленно для себя решил, наведаться к бывшему своего мужчины. Тот должен, ответить за все его страдания, а уж, как он будет, расплачиваться за слезы пролитые Юрой, мало волновало. На плечи Булатова легла новая ответственность. К их роману отнесся крайне серьезно, ведь любил Юру искренне и просто не мог, поверить, через что тот прошел. Обещал себе, дарить любимому радость, любовь без повода, в страхе повторить кошмар его прошлых отношений.