Множество лиц одного датского совершенства…

Это так странно и завораживающе: видеть, какие они похожие и разные одновременно. Волосы чуть длиннее или чуть короче, разные шрамы и ожоги, мимолётные отличия в улыбке, повороте головы, даже в том, как они открывают глаза. Когда я снимаю с Найджела рубашку, ту самую, в дурацких таксах, у меня дрожат руки – слишком много крови, слишком холодная кожа, и он сам такой тяжелый. Я пытаюсь думать о чем-то дурацком и нелепом – удастся ли ее отстирать например? Да, я помню, что все это почти вымысел, попаданчество в чистом виде, но все равно мне не хочется обнаружить на своей кровати мертвое тело, особенно такое совершенное. Дальше все, как в первый раз – промыть, зашить, укол, еще укол, забинтовать, ждать. «Какого черта я тут делаю? И почему я не сдох?» Даже в этом похожие и разные. Из них всех Найджел самый беспокойный. И невыносимый. Был бы невыносимым, если бы не был так хорош. Он слишком похож на дикого зверя, раненного и запертого в клетке. Но в отличие от того, предыдущего, он не кипит, не держит все внутри, он ругается, курит, рассказывает истории о Бухаресте. Он вообще все время говорит, просто не замолкая. А когда у него поднимается температура – бредит. Ему скучно лежать, но больно сидеть или ходить. - Я думала, ты будешь все время говорить о Габи. - Зачем? - Ну ты все это делал ради того, чтобы ее вернуть. Пока смерть не разлучит вас, и все такое. Разве нет? - Не знаю, как я тут оказался, и как ты меня вытащила с той набережной, но будем считать, что смерть уже разлучила меня с Габи. И знаешь, это уже было в моей жизни. Раны, от которых я должен был сдохнуть, и женщина, которая меня спасает. Интересно, ты тоже потом свалишь от меня к рыбоглазому америкашке? - Я не могу никуда свалить, потому что, во-первых, это мой дом, и это ты ко мне свалился. А во-вторых, мы, к счастью, не женаты. И даже не любовники. - Это легко исправить. Или нет? Знаете, что мне в нем больше всего нравится? Как к нему возвращается подвижность, движения становятся мягкими, текучими. А эти резкие переходы от покоя к стремительной реакции – как бросок кобры. Интересно, почему вся эта кошачья пластика дана такому безумному, насквозь прокуренному и напрочь отмороженному сукиному сыну? Габи была права: он почти наверняка самый красивый мужчина на свете. В постели с него как будто слетает вся эта шелуха, налипшая на него в трущобах Бухареста: ругань, нелепые рубашки в облипку, даже отчасти агрессия. Остается только потрясающая пластика, удивительные формы, поразительные глаза и слишком длинные волосы, которые рассыпаются при любом движении головы. Восхитительно наблюдать, как от возбуждения у него глаза становятся просто черными от расширенных зрачков, а голос низким и хриплым. И он реально ловит кайф от того, когда доставляет удовольствие: настоящий мастер отложенного оргазма. С ним удивительно легко в сексе: ему плевать, кто доминирует, он открыт к любым экспериментам, даже самым пугающим и шокирующим, его не нужно уговаривать или просить. Секс заменяет ему длинные философские разговоры: он всегда и везде готов перейти от слов, в которых он не силен, к делу. Самая прекрасная сцена, которая запечатлелась в моей памяти: одной рукой я удерживаю его руки над головой, второй – оттягиваю его голову за волосы, освобождая доступ к шее. Наклоняюсь к нему и кусаю, чувствуя, как напрягается его тело подо мной, еле удерживаясь на грани оргазма. Это и правда прекрасно – чувствовать контроль над таким сильным и пугающим мужчиной! Когда ему становится заметно легче, он начинает исчезать. Уходит тихо, как бы чутко я не спала – не слышу, как он встает и закрывает за собой дверь. Я не боюсь, что с ним что-то случится – он сам может случиться с кем угодно. Он выжил в самых страшных кварталах Бухареста, кто ему может угрожать в тихом провинциальном городишке? Но Найджел всегда возвращается – сидит развалившись на лавочке возле подъезда с неизменной сигаретой или дремлет в моем кресле, уронив голову на грудь. Я не спрашиваю, что он ищет и где гуляет – просто жду, какое откровение даст ему свободу от моей тесной квартиры и этого не-его мира. «Я сам все продолбал. Считал, что хорошего секса и моей любви достаточно, чтобы мы были счастливы. Мне было плевать, о какой жизни мечтает она. Получается, нельзя никого удержать? И нет никакого – пока смерть не разлучит?» Ему больно. По-настоящему. Больнее, чем от ножа и пистолета. Он отпускает женщину, ради которой готов был убить весь мир. И утром, когда он исчезает, меня еще долго преследует запах его сигарет…