Реквием по Преисподней
19 февраля 2023 г. в 04:53
Запись 133.
Я убила свою мать. Вчерашней ночью я сбежала из дома, потому что убила свою мать Жизнь моя в Эрмиче кончилась трагедией. И все моими руками.
Вчерашней ночью я убила свою мать. Все случилось словно в тумане. Но я помню каждую деталь того вечера. Сейчас я далеко от Эрмича. Решение бежать из этого города и оставить жизнь, прожитую за его стенами, теперь кажется мне большой ошибкой. Куда мне идти? Что делать мне, ребенку, здесь, за стеной Роза? Почему я бежала не в столицу? Туда сложнее перебраться, вот почему. Но ответ на один только вопрос из тысячи не решает поставленные на моем пути баррикады проблемы. Я стала беспризорницей. Позор, какой позор! Мои руки навечно по локоть в крови. Что меня тут ждёт? Что же я наделала? Жизнь моя отныне не будет прежней. И все это - я. Я сама на себя наложила это проклятие. Поставила на себе крест. Если я считала кров матери адским котлом, то сейчас я добровольно прохожу все его девять кругов. Добровольно! Сама! А Джульетт? Я ее оставила. Нет, я бросила ее! Почему я ее бросила? Благородие, добродетель, достоинство и честь ненароком проснулись в моей гнилой души? Нет, я испорчена. Я стала хуже моей матери. Мне нет прощения, и никогда не будет. Поступила ли я правильно? По чести ли? По справедливости ли? Я не знаю. Скверные сомнения! Конечно, нет! Неправильно, нечестно, несправедливо! Я обрекаю себя на участь убивицы, я же посылаю себе наказание. Описав в мельчайших подробностях все случившееся, чтобы натыкаться на эти страшные страницы каждый раз, перелистывая дневник свой. Я буду перечитывать это и напоминать себе, какие бесы орудуют моим существом. Читай и упивайся пожизненным позором на твою душу!
Я направлялась домой после уроков, как вдруг Джульетт перехватывает меня за территорией гимназии и предлагает прогуляться в парке. Это было нашим излюбленным местом. Я колебалась и распиналась перед ней о том, что, если не буду дома в положенное время, мама будет мучить меня вопросами, а она не любит, точнее не любила, когда я пропадала где-то на долгое время после учебы. Но Джульетт беспрестанно умоляла меня, заверяла, что «один разок - и ничего страшного не случится». И что же сделала я в итоге? Слепо ей поверила.
Мы гуляли в парке до семи часов вечера, солнце на тот момент уже заходила за горизонт. Когда пришло время расставаться, я неслась домой со всей прытью, отбивала себе ноги, чуть ли не спотыкалась об бордюры, а пока бежала, успели опуститься мрачные сумерки. Сердце мое билось лихорадочно не только от отдышки, но и от страха, жуткого страха того, что меня ожидают плетки.
Добравшись-таки до пресловутой квартиры, я осторожно постучалась сначала один раз, потом другой. В тонкой щели под дверью торчали слабые лучи света сальных свечей; они обрывались степенными, грозными, словно громовые рокоты, шагами матери. Чем ближе они становились, тем пуще стеснялась моя грудь. Послышался лязг задвинутого засова, и дверь медленно отворилась. В слабо освященном проеме я увидела лицо матери. Оно было мертвенно спокойно и не выражало ни одной ясной эмоции. Глаза блестели металлическими бликами, а тонике ее губы были сжаты, что делало их еще более незаметными. Это лицо мне было хорошо знакомо. Оно означало то, что и ожидалось. Не впуская меня за порог, она спрашивает строго:
- Где ты пропадала?
С потупленной в пол головой я рассказала все, как было. Но мать не дала мне договорить, грубо схватила меня за подбородок, обратила к себе и сказала:
- Смотри прямо, когда говоришь со мной. Ты не прислуга, чтоб в пол пялиться.
Я глядела ей в глаза, полные жестокого хладнокровия. После моего извинения она отпустила мой подбородок, и пустила меня в нашу маленькую квартиру.
Мы были бедны и жили без всякой роскоши, нежели чем большинство моих одноклассниц. И мне приходилось принимать атаки с двух фронтов: обветшалый родной кров и гимназия.
Раздеваясь в прихожей, выходящей сразу к кухне, я поняла, что по дороге потеряла берет. Я поспешила в свою комнатушку, но мать остановила меня одним словом и приказала мне сесть за стол ужинать. За окном уже здравствовала безлунная ночь. Я развернулась и медленно подошла к столу, но не смела садиться. Мама подошла к плите и принялась накладывать застывшую порцию. Все это время меня не переставало покидать гнетущее ожидание чего-то ужасного. А чего именно, я уже понимала, потому что это происходило постоянно. Она положила тарелку с приборами на стол и говорила мне: «Не будешь же ты стоя есть». Я недоверчиво уселась на шатающийся стул и принялась за холодную еду. Мама сидела напротив и смотрела. У меня пропал какой-либо аппетит, и я оставила тарелку полупустой, сказав, что наелась. Мать велела есть до конца, но я уверяла ее, что сыта. С минуту она сидела молча и неподвижно, потом вышла из-за стола и встала надо мной. Ее тень угрожающе отбрасывалась на меня и на тарелку. Мама взяла меня за шиворот рубашки, как котенка за шкирку, и потянула наверх так, что мне было трудно вздохнуть. Она припала к моему уху и сказала полушепотом:
- Сколько раз я говорила, чтоб ты не пропадала без предупреждения? И сколько раз ты меня не послушала?
- Всего один раз, маменька. - тараторила я, трепеща. Убрав мертвую хватку с воротника, мама переместила пальцы на мой затылок, сжав его так сильно, что из моей груди вырвался глухой болезненный стон.
- Один? На моей памяти их больше.- утверждала она строго.
- Мне больно.- наконец промямлила я. Но мама только сжала мой затылок сильнее, и проговорила следующее:
- Больно? Это хорошо, что больно. Боль тебя научит жизни. Я делаю это не из-за того, что такая плохая мать, а из-за того, что люблю тебя такой любовью, которой никакая другая матушка не может одарить своего ребенка. Я учу тебя жить, Неточка (мать звала меня Неточкой в уменьшительно-ласкательной форме). И я хочу, чтобы из тебя получилось нечто достойное. Так что ты должна благодарить меня за боль, а не нюни распускать. Они делу не помогут.
Я не знаю, какая сила снизошла на меня в тот момент. Не знаю, почему решила, будто смелость - это то, что сыграет мне на руку. Но как же я ошибалась.
Прилив этой непонятной отваги и торжества начал говорить за меня:
- За розги-то благодарить? Да уж лучше убей.
Вся необъятная сила, вся та мнимая смелость, что обуревала меня разом улетучились. И я поняла, что подписала себе смертный приговор. Мать взялась за мои волосы под самый корень и потянула их вместе с кожей. Ее голос дрожал от нарастающей злобы, а в глазах бешено скакали блики ярости.
- Да как ты смеешь такое говорить своей матери. - свободной рукой она ударила меня по щеке, а потом, сказав то же самое, только суровей, ударила еще раз, по устам. Все горело от поочередных побоев, и я почувствовала сильную зудящую боль в нижней губе. Оказалось, что моя мать рассекла ее своим ударом,- Я здесь распинаюсь о том, с какой любовью забочусь о ней, а ей хоть бы убиться! Ты если после этого молишь об убийстве, ты как жить собираешься? Я покажу, как щедро тебя все уроды поимеют. Да так, что после этого больше и слова подобного матери не посмеешь сказать, неблагодарная ты мразь!
Она ловко расстегнула ремень, державший ее юбку, и сложила его в ладони. Я осознала точно, что больше не собираюсь претерпевать бесконечное рукоприкладство, поэтому резко схватила кухонный нож, лежащий подле меня на столе и наставила его перед лицом матери. Она в миг обомлела, лицо ее протянуло выражение сильного шока, а в глазах мелькал испуг и ужас. Помню, как я испытала постыдное блаженство, ощущая власть над своей матерью. Я закричала ей: «Не трогай меня больше!» Мое тело было напряжено всеми членами и лихорадочно тряслось в адреналине. Сознание более не могло оставаться покойным: я чувствовала, что могу убить ее, если она сделает ко мне хотя бы шаг. Мама выронила ремень из рук и успокаивающим голосом взялась уговаривать меня бросить нож. Я ее не слушала. Я ничего не слушала. В моих ушах начало звенеть настолько сильно, громко и больно, что я даже не могла разобрать собственных мыслей. И я даже не помню, что думала тогда. Просто делала, как велели мне инстинкты.
Подсознательно я не хотела ее убивать. Но я понимала, что сделай она лишнее движение, и нож в моих руках окажется вонзенным ей в сердце. Я не любила свою мать. Не той любовью, которой любят дочери своих матерей. Все в моей жизни было не так, как у остальных. Таков мой рок - быть изгоем везде, где бы я не оказалась.
Еще с минуту мама тщетно заставляла меня положить нож, и я все равно оставалась стоять с ним, крепко держа в руках. Тогда она в последний раз решила попытаться уберечь меня от ошибки всей моей жизни.
- Доченька, Неточка, голубка…Пожалуйста, не делай глупостей. Я обещаю, я больше не буду. Не буду, правда, не буду тебя бить, не буду. Только оставь нож, Неточка, родная. Я ведь мама тебе, а не лиходей какой с улицы. Ну зачем на маму нож наставлять? Подумай, ведь ты одна останешься, сиротой, беспризорницей. - горестно говорила она, но на ее глазах не было даже намёка на слёзы.
Мама делает шаг ко мне, и я тут же кричу ей: «Не подходи!» В этот момент она вновь меняется в лице: теперь оно не ласковое и жалостливое, а разочарованное и яростное. И снова это хладнокровие с металлическим блеском в чёрных, точно смерть, глазах. Мама шустрым и ловким движением отбирает у меня нож и бросает прочь. Она снова берется за ремень, лежавший у подола ее юбки, толкает меня со всей силы на пол и кричит: «Неблагодарное отродье!» Как вдруг я слышу громыхание отшибленной двери и быстрый топот по скрипящему полу, короткий удивленный вдох матери, глухой удар об что-то полое, и грохот падения. Я лежала, съеженная в позе эмбриона, и укрыла голову руками. Но когда я услышала все вышеперечисленное, то открыла глаза и увидела раскинутое по полу тело матери и темную фигуру человека, стоящего ко мне спиной с битой в руках и тяжело дышавшего. Загадочная фигура развернула ко мне голову через плечо и заботливо осведомилась, все ли со мной в порядке. Это была Джульетт.
То, чему я была свидетелем, повергло меня в состояние ощущения чего-то фантастического, нереального. Случившееся также заставило меня усомниться в устойчивости этого мира: сегодня я вижу дорогую подругу, милую, сентиментальную и безобидную, лежащую на мокрой травке и мечтающей о грандиозном будущем, а завтра перед моими глазами выступает человек, готовый пойти на жестокое преступление. И прежний ее образ разом стерся из моего сознания. В тот момент, в комнате, тускло освещенной парой оплывших свеч, тень которых мрачно падала на ее встревоженное лицо, я тщетно пыталась развидеть в его чертах то прежнее, что осталось в моей памяти от Джульетт. Тогда я заключила, что совсем ее не знала. Как там говорилось: поставь человека в определенное положение, и он явит другую свою сторону. Это был тот случай.
Джульетт отбросила окровавленную биту и подбежала ко мне в волнении. Она нежно обрамило мое лицо в своих ладонях, и глаза ее метались по нему, убеждаясь, что я не сильно покалечена. Неустанно спрашивала, в порядке ли я, и все ли со мной хорошо. Разум мой метался; я бросала взгляд то на Джульетт, то на маму, лежащую на полу. И заметила зияющее красное пятно на ее лбу и на чёрных волосах. Помнится, я сильно испугалась при виде крови и от понимания, что, возможно, Джульетт этим ударом могла убить мою мать.
Первое, что я задала подруге, было: «Что ты тут делаешь? Почему не дома?» Джульетт ответила тем, что я забыла свой берет в парке, а она решила его вернуть. Услышав подозрительные возгласы, доносившиеся за дверью, она побоялась за мою жизнь, схватила из сеней первое, что оказалось под рукой, а потом случилось то, что случилось. Я чувствовала, как все ее тело тряслось в бешеной лихорадке. Затем она принялась слезно извиняться передо мной, за то, что побудила прогуляться с ней в парке, и не знала, что происходит в моей жизни за территорией гимназии. Я стала успокаивать ее, говорила, мол, в этом нет ее вины. А пока мы сидели на холодном полу и отходили от острого потрясения, воздух, точно стрелой, поразило протяжным болезненным стоном. Тело моей матери зашевелилось. Я и Джульетт в миг оцепенели, и наши взгляды устремились на нее в пустом ожидании. Мама прилагала все свои усилия, чтобы опереться на локти, и попутно бормотала невнятные вещи. Наконец, она обернула окровавленную голову к нам и с ненавистью и страданием в глазах посмотрела на нас с Джульетт. Как только мама окинула нас взглядом фурии, тотчас же ее лицо искривилось в презрении, и она сказала, обративших к Джульетт: «Мелкая дрянь. Я тебя на корм свиньям отправлю!»
Мама тяжело дышала и с теми же стараниями пыталась встать на ноги.
Я подолгу остановила свой взор на валявшейся бите. На фоне пыхтений бедной матери, я поняла, что должна довести начатое до конца. Причиной тому послужила мысль о том, что жить так более нельзя, невыносимо. И я решилась погубить свою мать. А впоследствии и всю свою жизнь.
Я встала с пола и подобрала биту, подходя к рыпающейся матери все ближе. Джульетт в недоуменном страхе все спрашивала у меня, что я делаю. Я не знала. Разум помутнел. И я убила в себе человечность. Мама заметила меня, стоящую над ее душой с битой руке, и глаза ее расширились так, что чуть ли не выходили из глазниц в немом ужасе. Она жалобно простонала что-то похожее на «не надо», но я смотрела на нее бешено и равнодушно. Тотчас, со всей болью в дрогнувшем голосе, я сказала последние услышанные ею прижизненные слова: «Ты меня никогда не любила». Я замахнулась тяжелой битой и ударила свою мать по голове шесть раз. И каждый очередной удар сопровождался мною криком отчаяния. Эта ярость, эта гневливая месть. Сделали меня сущим дьяволом в глазах Джульетт и в своих собственных. От воспоминаний хруста размозженного черепа мне становится тошно и хочется вывернуться наизнанку, лишь бы не припоминать это больше. Ничто более так не звучит. От приступа животной ненависти меня пробуждает вскрик Джульетт, призывающий остановиться. «Хватит! Она уже мертва!»,- говорила она умоляюще. Бита в моих руках повисла над бездыханном телом матери, и осознание происходившего пришло ко мне далеко не сразу. Как только я поняла, что смотрю на кровавое месиво из волос и облезшей кожи, меня вдруг поразило страшное потрясение от содеянного моими же руками. Я чувствовала, как мне становится дурно, бросила биту с отвращением, кинулась в ванную и меня стошнило в раковину. Да так, что было ощущение, будто из меня бесов выгоняют. Если б только это было правдой.
Я посмотрела на свое отражение в зеркале над раковиной и теперь уже не узнавала саму себя. Глаза полны отчаяния, внутренней обиды, неимоверной ненависти, страдания и бешенства. Ничего святого. Один мрак. Я ужаснулась своим отражением, но взгляда не отводила. Я решила запомнить себя такой, потому что с того самого момента это клеймо неотрывно от моего существа. Клеймо убивицы. Я показала себе свое настоящее лицо, и ему теперь не скрыться от глаз других.
Набравшись сил и пройдя на кухню, где все и случилось, я понадеялась, что все это просто страшный сон, и я не увижу на полу мертвую мать. Но все мои надежды были тщетны. Я с отвращением отвернулась от трупа матери и обратила взгляд к Джульетт, сидящей в углу. Глаза ее отражали бурю эмоций, бушевавших в ее душе: страх и ужас. Она не сводила застывшего в трепете взора с бездыханного тела матери и спросила у меня: «Что нам теперь делать, Нина?» Если б я сама знала ответ на этот вопрос. Но главным в ту минуту для меня было успокоить Джульетт. Я опустилась к ней на колени и пыталась придумать, что говорить. Мне надо было заставить ее поверить, что я сохраняю здравый рассудок. Хотя на деле мое сознание все еще не отошло от страшного потрясения. Я смотрела ей прямо в глаза и говорила, что нам надо взять себя в руки и придумать план дальнейших действий. Джульетт вроде подуспокоилась и смиренно согласилась со мной. Но что делать дальше, я не имела ни малейшего понятия. Тогда совершенно неожиданно Джульетт выпалила наш план: «Нам надо избавиться от тела. Сейчас это самое главное. Справимся с этим, и уже на ходу решим остальное». Ее голос переменился в одну секунду, стал решительнее и твёрже. Меня это поразило, и я зачем-то я вбила себе в голову, что на ее фоне мои способности трезво оценивать ситуацию показались жалкими. В очередной раз я попыталась привести мысли в порядок и одобрила идею Джульетт. Оставить маму никак нельзя, ведь если ее найдут, а очень скоро так бы и случилось, поскольку тело имеет свойство разлагаться, то все подозрения упадут ни на кого иного, кроме меня. Сделать это надо было до рассвета, иначе будет только сложнее. Оставалось только сообразить, куда деть тело. И каким образом в городе перенести его незаметно от зоркого глаза полиции и прохожих? Я задала этот вопрос гласно, и благо Джульетт из богатой, состоятельный семьи, ведь ей пришло в голову следующее: «Наша повозка. Перенесем ее на ней». Я поняла, что это отличное решение и, в нашем случае, кажется, единственное. Тело мы закатали во все пододеяльники и простыни, голову в мешок из-под картошки и наволочки, чтобы кровь не просочилась на белые ткани. Затем Джульетт попросила меня остаться в квартире, а сама она вернутся уже с повозкой. Я согласилась, так как ждать приходилось недолго. Джульетт жила буквально в паре километре от меня. В напутствие я заверила ее быть острожной. Волнение грызло меня изнутри. Тогда она посмотрела мне в глаза многозначительно, прошептала, что ни за что не бросит меня, и мы крепко обнялись, будто в последний раз нашей жизни. Когда она ушла, я осталась один на один с трупом матери, перемотанным, но все же тягостное чувство гложило меня. Поэтому я прошла в свою комнатушку и ждала там.
Стоило луне выйти за густые клубы облаков, как вся комната осветилась серебром. В ту ночь я особенно присматривалась ко всему, что в ней находилось. К небольшой полке с шестью книжками, перечитанные мною по несколько раз. К маленькой скрипучей кроватке без постели, ибо все ушло на заматывание трупа матери. К рябиновой ветке, которую я отломила по пути с уроков в один недавний осенний день. К одиноко стоящей на тумбе свечке с оплывшими краями и коробок спичек подле нее. Все это я видела в последний раз. Мне хотелось растянуть то мгновение. Мгновение бренного успокоения и ночной безмятежности. И уже тогда, стоя посреди комнаты я приняла решение, из-за которого теперь пожинаю плоды. Пока не вернулась Джульетт, я достала свой маленький чемоданчик, и судорожно уложила в него все самое необходимое, прихватив пару любимых книг, чтобы ощущение одиночества не доводило меня до крайности. Закончив, я надежно закрепила чемодан, и поставила у комнатной двери. Это был единственный для меня выход. Чтобы выжить.
Когда в дверь постучались, я вздрогнула и подумала, что это могли быть соседи, услышавшие странные звуки сверху. Но мне послышался голос Джульетт и я, выдохнув, отперла входную дверь. Я не стала говорить ей о моем отчаянном решении. Нам нужно было разгребать то, что мы учинили. Джульетт воодушевленно проговорила, что повозка в нашем распоряжении. Теперь оставалось только перенести тело. Я быстро оделась, прихватила с собой нож на всякий случай, и мы принялись его поднимать, я держалась за ноги, а Джульетт за плечи. Хорошо, что мама была невысокой и худой, иначе было бы куда проблематичней переносить ее вниз по лестнице. Мы старались не издавать лишнего шума и, не дай бог, разбудить кого-нибудь из соседей. Я и мама жили на третьем этаже, так что управиться нам стоило довольно быстро. Но вот мы уже на втором этаже и внезапно слышим, как сверху кто-то спускается вниз. Джульетт сразу же окинула меня боязливым взглядом, и я тоже. Сердце мое заколотилось так часто, что его было слышно за все шесть этажей. Я помню, как представила, что сейчас нас поймают с поличным; нашу жизнь в тюрьме для отъявленных убийц и мою скорейшую в ней смерть. А шаги все близились, и вдруг остановились где-то на четвёртом. Оказалось, что один из жильцов зашёл к знакомой знахарке, и просил раствора от головной боли. Мы с Джульетт тяжело выдохнули в унисон и проворно спустились к парадной. Повозка стояла у черного входа. Перед тем как выйти на улицу, я осмотрелась по сторонам. Убедившись, что никого нет, мы быстро прошли к кибитке и положили тело в салон. Я поинтересовалась у Джульетт о том, умеет ли она вообще водить повозки.
- Нет. Но зато умею ездить верхом. Как-нибудь разберёмся.- ответила она.
Сильного доверия мне это не внушало, но выбора не было, а время не на нашей стороне. Мы сели на козлы и поехали. И сообразили мы только тогда: а куда мы, собственно, едем? Где избавиться от тела? Мы начали перебирать всевозможные варианты: река, канализация, думали даже закопать тело в лесу, но все было не то. Где-нибудь да была прореха и риск, что нас вычислят, либо тело найдут, и начнётся расследование. И тогда я предложила самый надежный способ - канализационный отстойник, на что Джульетт возразила, сказав, мол, он находится на окраине города, и туда предстоит долгий путь. А я парировала тем, что карманные города, как наш Эрмич, не такие уж и большие, тем более, если ехать по переулкам, а не по главной дороге, можно сэкономит уйму времени. Джульетт понимала, что это единственный разумный вариант, ибо в отстойнике от тела не останется и следа, а на споры часов тратить никак нельзя. И ей пришлось согласиться. Мы направились к городской канализационной станции.
Однако на пути все же проблемы возникали. Пока мы мчались по узким переулочным дорогам, нас застал дежурный полицейский. Неясно, что понадобилось полиции на переулке, видимо выходил из ближайшего трактира. Он подозрительно посмотрел на нас с Джульетт, и приказал остановить карету. Джульетт шепнула мне: «Говорить буду я». Когда мы оказались у самого лица полицейского, то он прищурился, взглянув на Джульетт. Лицо его сразу же смягчилось, и он воскликнул: «А, госпожа Фрис! Что вы делаете в такое позднее время? Ваши мать и отец осведомлены, я надеюсь». Джульетт натянула лучезарную улыбку и стала разводить сцену, что называется. Пролепетала мусору о том, что ей захотелось немного пошалить и прогуляться вместе с подругой (то есть, со мной) на карете под покровом ночи. И взяла слово с полицейского, что он ничего не расскажет родителям. Тот, конечно же, очаровался манерами и юношескими порывами Джульетт, и пожелал хорошей прогулки и в то же время с якобы суровым видом предупредил насчёт комендантского часа, и мы устремились дальше. Я заметила по лицу и тяжелому выдоху Джульетт, как ненавистны ей вечные кривляния перед знакомыми ее «папеньки». Отец ее - важный человек в Эрмиче, востребованный торговец. Завидовала ли я когда-нибудь Джульетт из-за ее благосостояния? Никогда. Уж кто-кто, но я не завистливый человек. Эта низость лишь замедляет развитие себя, как достойной личности. Но об этом говорить уже не в моей прерогативе. Если б я могла, то забрала бы Джульетт куда-нибудь, от тех людей подальше.
После этого мы не обменялись друг с другом и словом. Потом, с минуту погодя, Джульетт спрашивает томно: «Куда ты потом собираешься идти?» Я соврала, ответила, что не знаю. Мне не стоило будоражить ей нервы в пути, непонятно, как бы она отреагировала.
- Ты ведь не вернешься…
- Нет.- поспешила перебить ее я, ответив на вопрос без разбора. Джульетт только прикусила губу и больше ничего не говорила.
Где-то через полчаса мы уже были у канализационной станции. До сих пор не понимаю, каким образом нам удалось умело пробраться к отстойнику, но важно не это. Надо было все делать быстро. Мы стояли на краю огромного канализационного «фильтра», труп матери лежал подле нас. С этим делом пора было кончать.
- Давай, скидываем, и уходим отсюда. Поедем, наконец, домой.- тараторила в волнении Джульетт.
По дороге в отстойник я почему-то вспомнила про недавний урок анатомии, там мы говорили про легкие и их отличительную особенность. Учитель говорил, что в легких много воздуха, и его плотность меньше, чем плотность воды. Поэтому они являются единственным органом, не тонущим в воде. И только над водоемом я сообразила, к чему мне эти воспоминания. Да, годы учебы в пафосной гимназии дали о себе знать. Хотя я и попала туда по гранту.
Я предупредила Джульетт о том, что надо проткнуть легкие. Она сначала не поняла меня, и я припомнила ей тот самый урок, пояснила, что, если не сделать этого, труп всплывет на поверхность. Джульетт лишь кивнула головой в нетерпении. Попутно она спросила, чем же я буду протыкать легкие. Я опустилась к телу, нащупала грудину и достала нож, спрятанный под моим пальто. Она удивилась и недоуменно, и не очень довольно, воскликнула:
- У тебя все это время был нож? - Лишняя осторожность не помешает.- это все, что я ей ответила. Только не говори, что ты хотела пырнуть того полицейского.- сказала она, взбудоражившись. Я не винила подругу, за нее явно говорили расстроенные нервы. Ее раздражимость перешла ко мне, и я, повысив голос, сказала коротко: - Было б зачем, пырнула.
Джульетт только всплеснула руками и больше не смела что-либо сказать. Я сразу же смягчилась и пожалела, что ответила ей грубо в такой нелегкий для нас обеих момент. Я уже была готова вонзить нож в грудь матери, как краем глаза заметила, что Джульетт смотрит на все это в ожидании. Я решила, что ей не стоит видеть подобное в очередной раз, и сказала ей отвернуться. Мнимое благородие проснулось во мне, видать. Хороша благодетельница, как же. Своим ответом она перечеркнула все мои жалкие аргументы:
- Это не самое худшее, чего я сегодня наведалась.
Я сделала дело, протерла лезвие об простыни, и убрала нож обратно. Джульетт подошла ко мне, и мы вместе на счет «три» сбросили труп в глубокий отстойник. Буквально за секунду до конечного счета, я невольно уловила взглядом, как мешок с наволочками на нем слегка раскрылся, и я увидела мертвенный, мутный, с селедочным блеском глаз матери. Я забыла прикрыть ей веки…И теперь я вижу, в каком тяжелом страдании и болезненности они застыли навсегда. Еще некоторое время я смотрела в воду, унесшую вглубь труп моей родной матери. Я помню, как отдаленной голосок в моем сознании пронесся, вопрошая: «А может она меня все-таки любила?» От прострации меня пробудила рука Джульетт, легшая на мое плече. Я оберегал голову к ней, и лицо ее выражало легкую печаль и сострадание. Она всегда понимала без слов, что я чувствую. А лёгкая грусть и чувство пустоты действительно пробежались по моей душе в тот час. Джульетт протянула мне свою ладонь и сказала ласково: «Нам пора. Все кончено». Я приняла ее руку, и мы поднялись с колен, уйдя прочь с канализационного отстойника. Я думала о том, чтобы больше в жизни сюда не возвращаться. Дай бог.
Было уже за полночь. Мы молчали всю дорогу к дому Джульетт. Я не смела нарушать эту тишину, и она тоже. Словно мы были на похоронном марше. Когда мы пристроили повозку на заднем дворе, направились из нее к парадному входу. Добравшись до него, Джульетт сказала мне, что дома много свободных комнат, и я могу жить с ней под кровом ее родителей. «Скажем, что твоя мама тебя бросила, убежала с каким-нибудь барыгой в столицу. Родители тебя знают и любят, так что прием окажут ласковый, пожалеют и снабдят тебя всем, что нужно. А мы будем жить как…сестры, да»,- говорила она неустанно. Но я не хотела слушать и перебила ее мечты в монологе, сказав, что я не пойду с ней в дом. Брови ее тут же слегка нахмурилась в растерянности, она заколебалась и выдавила из груди одно только: «Как?»
Все, что я ей впоследствии говорила, стесняло все мое существо с ужасной душевной болью, сердце изнывало, а мысли говорили мне остановиться и принять это чертово приглашение. А от боли в ее прекрасных глазах и слез на длинных ресницах, дрожащего голоса ее, все это становилось для меня пуще невыносимого.
- Я не пойду, Джульетт. Я приняла решение бежать из этого города. Он меня только душит. И будет напоминать обо всем, что случилось.
- Ты говоришь глупости. Ну куда ты пойдёшь? Ты ведь можешь умереть на улицах. Прошу тебя, не делай поспешных выводов. У нас все будет хорошо. Мы будем вместе, бок о бок. Ты этого не желаешь? - трепетно молвила Джульетт. Она мяла мои плечи, вбирала мои ладони в свои, с надеждой и страхом глядела в мои глаза, а я все упиралась.
- Я так не могу. Я уже принесла в твою жизнь столько потрясений, и все за одну только ночь. Нет, Джульетт, я твердо решила. И даже тебе меня не переубедить.- я старалась сохранить нотки решимости и холодности в моем голосе, но выходило все боком. Один ее тревожный взгляд побуждал меня остаться. Однако это не представлялось возможным. И потом Джульетт умоляла в отчаянии:
- Тогда возьми меня с собой. Убежим вместе. Мне презрен Эрмич в той же мере, что и тебе, я готова следовать за тобой, куда бы ты не пошла. Прошу, только не оставляй меня здесь одну. Ты единственное, что придает мне радость жизни, я без тебя не справлюсь.
Слезы ее начинали тяжело стекать по багровым щекам.
- Справишься. Ты сильнее меня. Я бегу, потому что слаба. Это поступок трусов. Но ты не такая. Ты невероятная. Самая чудесная на всем свете, и тебе всегда будет место в жизни. Я - изгой с того самого момента, как увидела свет. Тебе со мной будет тяжело, понимаешь. Я буду вести тебя только на дно. Прошу тебя, останься в Эрмиче, не расстраивай своих родителей, живи в удовольствие. Ради меня.- говорила я, и все мое тело предательски тряслось от овладевавших мною эмоций и переживаний. Я брала ее лицо в свои руки, гладила по волосам, все, чтобы успокоить, и успокоиться самой.
- Без тебя мне не знать никакого удовольствия. Не мучь меня и себя, я же вижу, ты этого не хочешь! Если ты там погибнешь, что со мной будет?..
Я более мне выносила слушать жалобные мольбы и слезные терзания Джульетт, и резко заключила ее в крепкие объятия. Я готова была разразиться рыданиями вместе с ней, но я держалась. Держалась, потому что так проще сказать злополучное «прощай». Я слышала ее всхлипывания под своим ухом и то, как она молила меня не бросать ее. Тогда я вынесла, что если не уйду сейчас, точно не уйду потом. Поэтому я прибегла к отчаянным мерам; я аккуратно зажала ей локтевой нерв на правой руке, чтобы спровоцировать потерю сознания.
Я знаю об этом, потому что в моем детстве был случай: я сильно ударилась локтем об край столешницы, почувствовала неприятное покалывание, как все мои члены сводятся, а глаза мутнеют, и незаметно для себя я вырубилась на полчаса.
Перед тем, как она припадет к моим ногам без сознания, я осторожно отстранилась от нее, но лица наши были так близко, что я могла чувствовать на своих губах ее горячее, отрывистое дыхание. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я прошептала ей только одно: «Прости меня». После этого ее веки замкнулись, она начала терять равновесие, но я успела схватить ее под мышки, и бережно уложила на лестницу парадного входа. Ее ресницы и щеки были словно сбрызнуты хрусталем. Вся заплаканная была. Моя милая, бедная Джульетт. Почему ты только выбрала любить такого человека как я?
После этого я позвонила в колокольчик в парадной, постучала пару раз, и окинув покойное лицо Джульетт последним взглядом, я поспешила скрыться во мраке улиц и домов, пока ее родители не открыли дверь. Мне оставалось еще одно дело, требующее вернуться в эту страшную квартиру: осталось лишь забрать чемодан, отмыть биту от крови, которая еще не успела впитаться в деревянную материю, и выбросить ее где-нибудь в трех кварталах.
Не стану описывать что да как все было, поэтому сразу перейду к моему ночлегу в библиотеке - излюбленном мной месте.
Я бродила по городу под ночным звездным небом, и на улицах царила мертвенная тишина. Мне хотелось насладиться ею сполна, пока есть возможность, пока я не пересеку стену и не вверю себя в руки божьему велению. Впервые за ту ночь мне было хорошо.
Я дошла до закрытой библиотеки, проворно перелезла через забор и зашла в здание через служебный вход, пытаясь взломать замок невидимкой. Это был долгий процесс. Но в итоге я взбесилась, терпения не хватило, и я разломала его булыжником.
Пройдя к читальному залу, я нашла на столах свечи и, достав из своего кармана спички, зажгла одну. Я решила устроиться в секторе с историческими драмами, вокруг моих любимых книг мне было спокойней. Я сидела на полу, облокотившись на стеллажи с множеством произведений, и положила свечку подле себя.
В кромешной тьме и глухой тиши, с одним только маленьким облезлым чемоданом и оплывшей сальной свечкой я впервые явственно почувствовала, насколько одинока. Мучила себя вопросами о том, зачем я бросила Джульетт, зачем вообще пошла гулять в парке, ведь тогда я бы не сидела на холодном библиотечном полу с клеймом матереубийцы и беспризорницы. Я видела свою вину во всем, что приключилось. И меня это доконало. Наконец, за самые долгие четыре часа моей жизни, я заплакала. Глухое рыдание выдавливалось из моей груди, а щеки обжигались горькими горячими слезами. Я осталась одна-одинешенька. И приняла тот факт, что с того момента вынуждена только выживать, и ничего более.
Ночью я не заметила, как внезапно уснула после облегчающего душу потока соленых слез. И рано утром меня находит библиотекарша, миссис Ридд, с которой я состояла в хороших и теплых отношениях. Она стояла в ужасе от увиденного, и все расспрашивала, почему я здесь. Спозаранку я даже забыла, что произошло ночью, но когда вспомнила, сон как рукой сняло. Я сказала ошарашенной даме следующее:
- Миссис Ридд, мне нужна ваша помощь. Я должна пробраться в приделы стены Роза.