«Налив вино или винный спирт в сосуд с сурьмой, мы получим смесь, вызывающую понос и рвоту, поскольку ядовитые свойства сурьмы вином не уничтожаются. А если сурьму разбавить очищенным уксусом, выйдет красивый экстракт великолепного цвета. Когда уксус обработкою в бане Марии отделяют от желтого порошка, выпадающего в осадок, а порошок промывают чистой дистиллированной водой, у порошка уже нет силы уксуса, он сладок, и его можно собирать, как наш урожай. Полученное вещество не только не вызывает поноса, но является прекрасным, восхитительным лечебным средством, производящим чудеса врачевания. Подержи этот порошок во влажном месте, и он превратится в жидкость, используемую в хирургии для обезболивания.» Василий Валентин, «Двенадцать ключей мудрости», Ключ восьмой «Триединство двойственности».
***
ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ РАЗЪЕБАТЬ НАХРЕН ЭТОТ ГРЁБАНЫЙ СТОЛИК С ЭТОЙ ВИНТАЖНОЙ, БЛЯТЬ, ТАРЕЛОЧКОЙ И ЭТИМИ ВОЗДУШНЫМИ, МАТЬ ИХ, ЗЕФИРКАМИ !!! Или… Нет, хочется, конечно, не этого. Хочется, чтобы перестало так болеть… КАКОГО ХРЕНА?! Ибо трёт ладонью по груди. Сонджу порывается было подойти, но взгляд Сяо Чжаня пригвождает его к месту. Сонджу застывает, не зная, как быть и что делать. Он озирается, находит планшет и устраивается в кресле напротив — оно далековато от стола и выпадает из центрального пятна света, но сейчас это очень кстати. Ибо стонет и запрокидывает голову на широкую спинку дивана, накрывая лицо согнутой в локте рукой, второй всё ещё цепляясь за ткань на груди. Какого хрена? Это ведь мог быть такой спокойный вечер… Да нет, видимо, не мог. Глаза щиплет, одна слеза скатывается по щеке, а другая тут же впитывается в прижатый к лицу рукав. Надо дышать. Он же снова опухнет… Ну и похуй. Сейчас главное — дышать. Ноздри раздуваются сильнее, когда их касается тонкий свежий аромат. Ибо узнаёт его с закрытыми глазами — только сегодня утром он сравнивал Сонджу с ландышем — таким же, как он, нежным… И таким же ядовитым, как… В общем, красивый цветок. Откуда он тут? Ещё и в феврале… Ибо открывает глаза: на столе рядом с… нет, это не зефирки, это безе — что-то про поцелуи на каком-то… Ну конечно, белки от тех желтков, что пошли сегодня утром ему на гоголь-моголь, «чтобы Бо-ди красиво пел»… Блять. Он переводит взгляд на горшочек с белыми цветами, уютно обёрнутыми в крупные плотные листья — будто в ладонях, в больших — как у него… Возможно, этикетка, край который виден с левой стороны, прояснит, что это за зимний сорт или тепличная версия. Ибо едва касается горшочка кончиками пальцев, поворачивая, и тут же одёргивает руку. Тем же шрифтом, что и на телефоне, только чёрным по белому, там написано «CONVALIA». Нет. Нет! НЕТ!!! Он НЕ будет ненавидеть этот цветок. Он не будет ненавидеть ни Росси, ни других Валентинов, сколько бы их ни было, только за имя. Он не будет ненавидеть этот день и день рождения Сонджу — хватило своего… Он не возненавидит этот месяц и начало весны — он просто… разберётся. Просто. Разберётся. Просто ему нужно время. Факты. Всегда помогают факты. Сяо Чжань любит его — он в этом уверен. Сяо Чжань знает, как болит тема гонок — вернее, их отсутствия. Сяо Чжань даже не может радоваться в полной мере безопасности, сопряжённой с их отсутствием — потому что он знает, как болит. Значит ли это, что ему болит так же, и что этот его Валентин или тема, которой он касается, так же важна Сяо Чжаню? Последнее — вряд ли. Разве что метафорично — гэ ведь так любит метафоры… Блять, почему просто не сказать словами?! Или он говорил, но не был услышан? Или был услышан, но… Но. Видимо, да. Ибо перебирает в памяти последние фразы, когда готово было полыхнуть — вот как сегодня утром. О! О. Он определился. А Ибо, видимо, нет. Потому что дело не в Валентинах — с ними-то как раз они определились. Интересно всё-таки, что это за… Из размышлений вырывает короткий писк электрочайника — Сяо Чжань уходит на кухню заваривать чай, а у Ибо разом пропадают все мысли. Он встаёт, подходит к Сонджу и смотрит на перевёрнутое изображение, пояснение к которому Сонджу пытается найти на корейском. Цвет и слово срабатывают как пароль. — Я в душ. Сяо Чжань точно будет недоволен — он наверняка шаманит там что-то запредельное, чтобы утешить своего щеночка, которому он наступил примерно на всё — и пить это нужно свежим, но… Но. Сначала тёплая, потом горячая вода — Ибо плавится изнутри, и жар снаружи почти неощутим. Магента. Магия магенты. Закольцованный в ленте Мёбиуса спектр. Материя, дух и душа — жёлтый, циан и «невозможный» переход, линза пространства… и времени. Пространства-времени. Триединство двойственности. Три человека с одинаковой полярностью и так удачно разными акцентами — интересно, у них получится? Ибо врубает ледяную воду, шипит, потом снова добавляет тёплой — идея стабильна, непоколебима, она будто и не его — ну да, так и есть, он просто подсмотрел. Накатывают воспоминания о переживаниях персонажа Е… Двойственность. С нерушимым вектором внутри. И неукротимым. Цепочка ассоциаций уводит далеко и… не то, чтобы надолго, но явно на дольше, чем предполагалось — и всё же это оптимальный момент. Когда он выходит из душа, голоса в гостиной спокойные, диалог плавный — Ибо как можно бесшумнее проскальзывает в спальню, надевает домашнее. Босиком прохладно — но это хорошо. Хороший повод. — Соскучились по мне? Он забирается на прежнее место и тянется за чашкой под хмурый взгляд Сяо Чжаня. — Чай давно остыл. — Мгм. Прекрасно, я так распарился… Так что в самый раз. — Мм. Полегчало? — Мгм. — Щипчики принести? — Хочешь, чтобы я тебя покормил, не прикасаясь? — Нет, мне сладкого на сегодня достаточно. — Можно макнуть в острый соус. Или в уксус. — О, да, именно уксуса здесь как раз и не хватает! Как я мог забыть?! — Мном, гэ, они очень вкусные. — Верю. — А что вы тут… О чём говорили? — Вот пусть хён тебе и расскажет. Сяо Чжань подцепляет стремительно опустевшие тарелку и чашку и уходит на кухню. Ибо поворачивается к Сонджу и хлопает по дивану рядом с собой. — Хён, иди сюда, тут больше места, образуй меня, необразованного. Сонджу пересаживается, устраивается. Сяо Чжань возвращается, смотрит на них, качает головой, вздыхает и… уносит ландыши на кухню. Жест неоднозначный, но на столе становится свободно, можно положить ноги… Сонджу начинает рассказывать и показывать рисунки, но видно, что он сам ещё путается, поэтому разбираться придётся вместе. Когда Сяо Чжань возвращается, у Ибо уже достаточно вопросов. — Гэ, а почему эти латинские надписи переведены, а вот эти, которые внутри — нет. — Вот эти, которые внутри — это буквы иврита. — А ты знаешь иврит? Пауза. Крохотная, но ощутимая. Сяо Чжань моргает. Они смотрят друг на друга. Сонджу переводит взгляд с одного на другого. Ибо, до того подавшийся всем корпусом вперёд в порыве жажды знаний, откидывается на спинку дивана, потом откладывает планшет, встаёт, огибает столик, походит к Сяо Чжаню и перекидывает ногу через его бёдра, усаживаясь верхом. Он кладёт руки ему на плечи, ведёт вверх по шее, по скулам, оглаживает большими пальцами брови и целует прикрытые веки. Он кладёт локти на его плечи — кисти рук свисают за спинкой кресла — наваливается всем своим весом и трётся ухом об ухо, как кот. Он шепчет: — Гэ, давай просто будем вместе. — Давай. Сяо Чжань кряхтит, подхватывая Ибо под попу и поднимаясь вместе с ним. — У тебя гости. Он возвращается с Ибо по его прежней траектории и роняет его на диван — Ибо падает прямо в объятия Сонджу и смеётся. — У нас, гэ, у нас гости. Сяо Чжань трёт спину, бурчит что-то и говорит, что ему нужно отойти. Левой рукой Сонджу перебирает волосы Ибо, голова которого лежит на его груди, прямо на сердце. Правая рука в плену у Ибо. — Помнишь, мы смотрели «Ender’s Game»? — Мгм. — Меня тогда впечатлило то, что ты сказал, что командир всегда прав не потому, что он командир, а он командир потому, что всегда прав. И что нельзя оставаться командиром, если не прав… Ты говорил, что стремление к власти гарантирует невозможность быть правым всегда, потому что власть становится важнее правды. Но это не значит, что тот, кто стремится к правде, не может получить власть. Ты говорил, что всё дело в стремлении, в том, что движет… Я тогда подумал, что, когда ты увидишь, как люди вокруг тебя повсеместно жертвуют правдой ради чего угодно, даже ради пустяка, ты поймёшь, что это так не работает… А теперь думаю, что ты таки был прав. Потому что вижу, что ты не изменил своих взглядов, но… Тем не менее у тебя есть власть. Во всяком случае её намного больше, чем у тех, кто готов был жертвовать правдой… по разным поводам. — Не сказать, чтобы я не стремился упрочнить свои позиции… — Это понятно. И всё же… Я потом прочёл книгу — там объясняются мотивы нападения и того, почему Эндер слышал то, чего не слышали другие. Он, как и ты, не стремился заглушить боль — потому что понял, что это не выход. А он очень хотел найти выход — это было его главное и искреннее стремление. И в книге его сестра, которая хочет мира, более явно противопоставляется его брату, который хочет власти путём войны. В итоге Эндер вместе с сестрой отправляется искать место для совместной жизни людей и этих, насекомообразных. То есть, он — с сестрой. А сестра — Валентина. — И… что? Ибо даже приподнимается, чтобы обернуться на Сонджу, и видит в проёме двери Сяо Чжаня, скрестившего руки на груди и опирающегося о косяк — любимая поза в последнее время. Сяо Чжань хмыкает, разворачивается и уходит. — Ну, я просто подумал, что Эндер в каком-то смысле тоже твой герой. — Ты всё это так подробно помнишь… — Я помню не только это. — Хён… — Я хочу сказать, что он тоже жалел, когда приходилось быть жёстким, но в то же время он понимал необходимость таких мер — и не просто соглашался с этим, принимая действия других, а сам действовал так. Хоть и переживал потом о последствиях. Но его переживания были не о самих действиях, а о нюансах, о дозировании силы удара, например — но не о том, нужен ли был удар. — И что ты хочешь этим сказать? — Что Сяо Чжань… — Сонджу оглядывается, но в дверях никого нет, — он не пытается разрушить тебя. — Я знаю. — Он не пытается причинить боль просто ради того, чтобы сделать больно. — Но от этого не мене больно, понимаешь? — Да, но… Ты сам говорил, что когда понятно, то не обидно. — Это было до того, как мы с ним познакомились. — Теперь ты так не считаешь? — Теперь есть третья составляющая. — Какая? — Ну, как бы предположение о том, что человек, который чувствует твою боль, потому что вы вместе, может попытаться свести её к минимуму, а не выкрутить на максимум. — А если он не может точно рассчитать? — Кто? Сяо Чжань? Я тебя умоляю! Ибо всё же задумывается — и в этот момент Сяо Чжань заходит в гостиную и кладёт на стол чехол для телефона с уже привычной сегодня фразой, только помельче, а под ней — лица актёров, игравших Эндера и Валентину, на фоне космоса. Красивый принт. Сяо Чжань таки профессионал в дизайне. Можно было бы только порадоваться… Собственно, Сяо Чжань и радовался, когда приобрёл специальный принтер для чехлов — наделал кучу эмодзи и одно время даже использовал их для демонстрации настроения, но оно стало слишком часто меняться, поэтому он забил… Однако всё равно время от времени чехлы с какой-то эмоцией появлялись в разных местах дома по разным причинам — и Ибо помнил, что важно не пропустить и отреагировать на каждую. Однажды он нашёл такой пустой чехол у себя в сумке — они не то, чтобы поссорились накануне, но расстались не в самом лучшем настроении, и Сяо Чжань хотел ещё что-то сказать, но Ибо спешил… Они расставались почти на месяц — съёмки в разных местах и плотный график не давали возможности втихую сгонять друг к другу или даже встретиться где-то на полпути. Ибо знал об этом и переживал… Но, уже в самолёте, наткнувшись в сумке в поисках планшета на чехол с виноватой улыбкой, он понял, что всё у них с Сяо Чжанем будет хорошо, потому что какой бы язвой тот ни был, но желудок Ибо был ему небезразличен. И вот теперь… Ибо вертит чехол в руках, потом, не глядя, отдаёт его Сонджу. — Это для тебя. Для твоего. Сонджу принимает подарок, а Ибо отмечает почти полное отсутствие каких-либо эмоций по этому поводу. Разве что мысль о том, что если он отыщет тот свой чехол, то у всех троих будет… одна фраза — единая форма для таких разных смыслов. Он снова ловит руку Сонджу и кладёт её на своё сердце. Сяо Чжань выводит на телевизор «Путь воды» и устраивается по левую руку от Ибо. Они хотели сходить на Аватара в кино, но сегодня последний день проката, а они так и не выбрались — зато он уже скачан, и можно посмотреть дома, не устраивая шпионских вылазок под прикрытием. Кино обещает быть интересным.***
— Гэ, этот какая-то фигня! — Что именно, Бо-ди? — И, что, ты говорил, будет ещё 3 и 4, про огненных, типа Вэней, которые не в ладах с планетой? — Типа того. Так вроде бы сказал Кэмерон. — Тупо, что одна фраза про то, что люди собираются колонизировать Пандору для жизни людей, потому что Земля разваливается, но при этом сходу пытаются уничтожить и эту планету — и всё, больше никаких упоминаний. — Может, об этом будет дальше. — Ага, типа хорошие люди, спасли планету от её нехороших огненных обитателей. Офигеть. — Есть другие предложения? — Ну это же очевидно! — И? — Хён, а что бы ты сделал? Я потом скажу, что думаю. — Я думаю, что Кири — дочь аватара Грэйс, оплодотворённого Эйвой при попытке переноса её души — поэтому она так хорошо слышит Эйву и может лучше других дышать под водой и управлять… или простить… общаться с другими существами, типа актиний, без создания связи через косу. То есть, получается, что такой тип существ оптимален для планеты — значит, и люди могут… Так же. — Это неприемлемо для тех, кто прилетел. Кроме, может, того учёного — но он тоже, бухает из-за того, что китов убивают, но участвует в этом. — Значит, либо люди погубят планету, либо она их. Сяо Чжаня умиляет их категоричность. — Значит, возможно, только часть людей сможет прижиться на этой планете. — Ага, десятая часть — восемьсот миллионов, почти золотой миллиард. — Если история повторяется здесь, то почему бы ей не повториться и там? — А можно как-то по-другому, по-человечески… или, ну, я не знаю по-какому… для разнообразия? — Конечно можно. — Ну и? — Ну и… Просто обычно приходят, чтобы узнать — значит, ещё не знают. А когда знают — не приходят. Разве что за редким исключением — но уже с другой целью. — Ну, пришли, узнали… — А понять? — Что? — Узнать — не значит понять. — И что? — И вот, когда уже даже узнали, но ещё не поняли — не до конца — то вот это всё и происходит… — И что делать? — Разбираться, Бо-ди, разбираться. Сяо Чжань не удерживается от того, чтобы поерошить Ибо уже порядком отросшие волосы. Телефон коротко пиликает, оповещая о том, что уже полночь. Ибо разворачивается с Сонджу. — С днём рождения, хён! С днём рождения! Он обнимает его лицо, стискивает щёки — губы превращаются в пухлое сердечко, которое он и целует. — Спасибо, Ибо-я. Сяо Чжань хлопает Ибо по бедру, но тот лишь оттопыривает попу и лезет к Сонджу целоваться обстоятельнее. Это заводит. Во всех смыслах. Сяо Чжань решает взболтать, не смешивая — хочется причинить боль, которая доставит наслаждение, и подарить наслаждение, достигающее невыносимости. Одновременно. Он приспускает с Ибо домашние штаны — под ними ожидаемо не оказывается белья, и неожиданно лоснится впадинка полупопий. Сяо Чжань хмыкает, прощая задержку в душе, и касается пальцем, сминает, проникает, потом двумя — Ибо в ответ только покачивается, пытаясь насадиться — он столько ждал… Когда Сяо Чжань входит в него, он стонет, сильнее впиваясь в Сонджу, а тот гладит его по бокам, проходясь горячими ладонями под футболкой, цепляя и стягивая её с него. Ибо утыкается головой в живот Сонджу, видит его стояк, хочет добраться до него, но Сяо Чжань трахает слишком напористо, Ибо шатает и ведёт — и он просто трётся о пах Сонджу щекой, носом, губами — чем придётся. И когда, наконец, Ибо удаётся удобнее упереться руками в диван по сторонам от Сонджу, Сяо Чжань наотмашь бьёт его ладонью по правой ягодице, Ибо кричит и кончает, и Сяо Чжань, спустя пару толчков — тоже. Ибо стонет и матерится, потом затихает. Сяо Чжань перехватывает его под грудью и заваливает на себя. По краю сознания проскальзывает мысль о том, как Сяо Чжань дорожит чистотой всех поверхностей в квартире, но горящая от шлепка булочка подсказывает, что под ней явно не шероховатое плетение диванной обивки. Из Ибо течёт, он смотрит вниз и видит между ног край своей футболки. Какой же он, сука, предусмотрительный, его гэгэ. А потом его разбирает смех. Если хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах. А Сяо Чжаню о них можно даже не рассказывать. Тот тем временем шуршит упаковкой влажных салфеток — ну конечно. Ибо откидывает голову на широкую спинку — как же он любит того, кто спроектировал эти диваны! Как ему не хватает этой возможности в разъездах! Сяо Чжань вытягивает из-под него футболку, обтирая вытекшее, комкает её, встаёт и, выходя из гостиной, небрежно бросает через плечо: — В спальню. Сонджу аккуратно берёт Ибо на руки и несёт в спальню. Вопроса в какую — не возникает. Сяо Чжань, забросив футболку в завтрашнюю стирку, входит следом. Сонджу ставит колено на кровать и опускает Ибо — тот нехотя отцепляется. — Кажется, у диди на тебя были планы, — усмехается Сяо Чжань, опускаясь на свою, правую, половину. Ибо зыркает на него, надув губы, и отворачивается — лежать можно только на левом боку, правая ягодица всё ещё печёт. Сонджу, раздевшись, ложится рядом, гладит левой рукой по плечу, по спине, спускается к пояснице и останавливается у края более горячей кожи — его горячие ладони сейчас не лучшее… — А ты поцелуй, — говорит Ибо и переворачивается на живот, едва приподнимая попу, чтобы обозначить место. Сонджу спускается ниже, ведёт рукой по ноге, склоняется и целует покрасневший отпечаток. Потом поднимается рукой выше и гладит вторую половинку — Ибо выгибается сильнее и чуть разводит колени — рука соскальзывает к промежности. — Ибо-я… — Я хочу тебя, хён. — Ибо… — Я хочу. Голос совести в лице всех, кто был в курсе, на разные лады убеждал его в том, что это просто благодарность, чувство вины, желание поддержать или, в конце концов, сделать приятное в подарок — но что в любом случае Ибо не может его хотеть, имея такого Сяо Чжаня. Сонджу чувствовал, что это не так, но ему говорили, что последнее, чему может доверять влюблённый дурак — это своим чувствам. Ему говорили, что Ибо никогда не признается, никогда не скажет прямо, что Сонджу ему надоел. И всё это было очень даже похоже на правду… Бы. Если бы не Ибо — если бы речь шла не о Ибо. Возможно, именно поэтому он вспомнил сегодня те слова Ибо про Эндера и его решения — чтобы узнать, не изменилось ли что-то с тех пор в этом смысле. Кажется, нет. Ключевое — кажется. Или нет? Ибо нетерпелив, он снова поворачивается на бок, забрасывает правую ногу на Сонджу и переворачивает того на спину, седлая, а затем нависая над ним. — Если ты сейчас не трахнешь меня, я трахну тебя. Без растяжки. Суровая Ибошинка пытается быть грозной, но Сонджу расплывается и тает — в груди отпускает, в животе теплеет — его Ибо хочет его. Хочет. Его. Он проводит руками по расставленным бёдрам, потом приподнимается в желании поцеловать и притягивает Ибо к себе. Пальцы касаются тёплого места на ягодице, и Ибо тихо шипит, а потом всё же целует Сонджу и в поцелуе переворачивает их снова, оказываясь на спине. Он выгибается в пояснице, заставляя Сонджу встать на колени, и приподнимает таз — Сонжду подхватывает его под поясницу и трётся уже вставшим членом о ещё влажный вход. Он оглядывается в поисках смазки, но Ибо говорит, что хочет так… Сяо Чжань смотрит на них, лениво поводя рукой по члену, и думает о том, как часто ему будет снится Сонджу, трахающий Ибо. Сонджу, как всегда, был нежен и аккуратен — он доводил Ибо до исступления медленно, заставляя того рычать и кусаться. Кажется, больше всего на свете Сонджу нравилось выманивать зверя Ибо и играть с ним в кошки-мышки. Причём мышкой был он. Сяо Чжаню тоже нравилось играть — только он чаще бывал кошкой, а то и охотником на диких зверей, укротителем. Хозяином, за своей жёсткостью прячущим уязвимость. И Ибо это нравилось. Ведь нравилось же? Но, видимо, ему нравилось не только это. А потом эти двое долго мылись, плескались, сосались и… В общем, долго. А потом они вернулись снова стали лизаться, как котята. И Сяо Чжаню ничего не оставалось, кроме как присоединиться. И вот теперь они лежат, томно переглаживаясь — третий час ночи, сна ни в одном глазу. Ибо, наконец, может более-менее спокойно лечь на правый бок, обнимая себя Сонджу и гладя Сяо Чжаня по лицу, убирая со лба чёлку. — Гэ, я думаю, ты — магента. — Что? — Ну, я — циан, Сонджу — жёлтый, золотой, а ты — магента. — Мм. — Ведь так? — Это вопрос? — Думаю, нет. — Мм. — И это значит, что ты — точка перехода. — В смысле? — Ну, ты то место, где одна сторона ленты Мёбиуса переходит в другую. — Бо-ди, это не сторона переходит… — Да-да, я знаю, это пространство так… Но если упростить… — Не надо упрощать. Упрощённые модели заводят в тупик, потому что не работают — а люди забывают, что это всего лишь модели, да ещё и упрощённые. — Вот именно поэтому ты и магента — сочетаешь в себе крайности всего доступного спектра. И поэтому ты такой невозможный. — Мм? — Как тот первый треугольник того… Ну, из кубиков. — Я думал, невозможный — в смысле невыносимый. — И это, конечно, тоже. Но мы не сдадимся. — Вы? — Мы. Все мы. — А. Ну-ну. Судя по тихому дыханию и потяжелевшей руке, Сонджу таки заснул. Сяо Чжань подтягивает одеяла и накрывает их с обеих сторон — Ибо достаются оба. И одеяла — тоже.***
Утро встречает их корейским омлетом — полукруглой запеканкой с рисом (вообще-то, это японское блюдо, Бо-ди… Конечно, гэ, как скажешь, всё равно спасибо!). У Сонджу на омлете улыбка. У Ибо — прямая полоса. У Сяо Чжаня — ничего. Ибо берёт баночку с соусом и капает под полосой точку. Смотрит на Сяо Чжаня, улыбается, а потом, хищно оскалившись, обращается к своему омлету: — Вот теперь я тебя съем! Сяо Чжань закатывает глаза и качает головой, но в его губах прячется довольная улыбка. Запах ландышей, наполнивший кухню, напоминает о том, что у них получилось. Ибо даже кажется, что он выиграл главную гонку в своей жизни и получил самый желанный приз. Впрочем, относительно приза всё так и есть.***
Сонджу уходил первым — он летел домой, где его ждали родные и стол с настоящей деньродженной едой — суп из водорослей и вот это всё… Ибо ждала фотосессия записи песни, которую он обаоцзыл позавчера — всего лишь позавчера, а казалось, что несколько жизней тому… А потом — съёмки нового фильма. Сяо Чжань оставался в Пекине, но тоже ненадолго… И всё же именно уход Сонджу ощущался острее всего. Может быть потому, что Ибо всё ещё переживал за него… Они с Сяо Чжанем стояли у окна, обнявшись, и смотрели на летящие по небу самолёты. Ибо тихонько вздохнул. — Он улетел. — Но он обещал вернуться.