***
— Порнушку читаешь? — Мм. Про СюэСяо. Ибо плотоядно скалится, делая акцент на Сяо. Сяо Чжань пожимает плечами. — Я думал, эта тема давно пройдена. — Даже не начата. — Ты же… — Я смотрел иначе. Теперь думаю, что было бы, будь Сяо Синчэнь женщиной. — Наверное, то же, что и с матерью Вэй Ина. — А вот нет. Смотри: сначала он, то есть она, путешествовал…а бы с Цзычэнем, и тот, как тру бро, охранял бы… её — он же монах и всё такое. Потом она бы пожертвовала ради него глазами потому, что всегда чувствовала, что в их паре он сильнее, и она ему типа по жизни должна, не понимая, что чтобы быть с ним на одном уровне, ей приходится напрягаться интенсивнее — то есть отдача её больше, чем его. Но она не сечёт и уходит, виня себя, и вляпывается в Сюэ Яна — сущее наказание для такой никчемной неё — всё как она хотела, только она теперь слепая, поэтому не видит. То есть, она и с самого начала не прозревала, в чём разница, потому что Баошань их такому не учила. А вот Сюэ Ян, в отличие от канона, сразу видит её и всю разницу — потому что он знает, как живут девочки на улице, точнее, как не выживают. И он всегда был рад, что не девочка, потому что при всей уверенности в себе такого бы, наверное, не осилил. Ну, он так думает. Ибо переводит дыхание, потому что торопился высказать главное, чтобы донести важность своего открытия и заинтересовать Сяо Чжаня, которого эта тема почему-то не трогает… так, как его. — И вот тут самый, как ты это называешь, цимес. Сяо Синчэнь встречает А-Цин — буквально воплощение того, во что не верит Сюэ Ян — девочка, которая выжила на улице и не особо страдала, только колючек репейных понацепляла и потому хамит, но меру знает, потому что… ну, потому что зрячая. И именно то, что они обе девочки, и сносит крышу Сюэ Яну. — То есть, у них там тройничок? — Нет, погоди! — Ну-ну. — Ну вот. Сяо Синчэнь НЕ МОЖЕТ оставить А-Цин, потому что уверен, что она без него… — то есть, без неё — пропадёт. Мало того, он, то есть, она думает, что единственное, что их отличает, это воспитание — потому что уверен в её слепоте. И он, то есть она, думает, что если будет рядом, то восполнит то, чего ей не достаёт. А-Цин то есть. А Сюэ Ян видит в них человека и небожительницу, которая пытается жить как человек, но не по-человечески. И разница состоит в том, что Сяо Синчэнь не боится остаться без еды, без крыши, без одежды — её даже изнасиловать нельзя ни простым смертным, ни основной массе заклинателей. Но именно благодаря тому, что она женщина, Сюэ Ян, в отличие от канона, не пытается соперничать с ней, не пытается победить — наоборот, он уважает её силу, её стремления, он восхищён тем, какая она, и как легко, естественно и органично ей быть такой, тогда как для А-Цин это просто невозможно. Сяо Чжань посмеивается и подаёт Ибо стакан воды, который тот осушает в пару глотков и с благодарностью возвращает — руками он жестикулирует, потому что его распирает от избытка озарения. — Но что люто бесит Сюэ Яна, так это наивное слепое самобичевание, комплекс неполноценности и вот это всё — оно вызывает дикую агрессию и желание разрушить, выжечь напрочь — поэтому он подстраивает каверзы, чтобы Сяо Синчэнь всячески унижали, обманывали… чтобы он, то есть, она, наконец, возмутилась, воспряла… Но она — нет. И Сюэ Ян не знает, каким клином выбить это неосознавание собственной ценности. И всё время между ними маячит его мизинец, который для него лично важнее, чем целый клан чужих уёбков. Но Сяо Синчэнь не знает об этом, ведь рядом с ней — милый мальчик, который иногда бывает излишне резок с теми, кто обращается с ней непочтительно, как она того и заслуживает, потому что он не знает, как она провинилась. Мало того, забота Сюэ Яна и его очевидное сексуальное влечение дают ей повод предложить своё тело для удовлетворения его желаний — как единственную возможную плату за то, что он остался с ними после выздоровления. И как бы Сюэ Ян ни хотел этого, он ненавидит причину и готов скорее убить Сяо Синчэнь, чем трахнуть в таком формате и при таком отношении. — Какие страсти! Я бы почитал. Сонджу входит в комнату, целует Ибо в макушку, берёт со стола планшет и разочарованно откладывает обратно, когда понимает, что всё рассказываемое Ибо пока ещё не написано. Но когда Ибо готовится продолжать, он включает смартфон на запись и кладёт перед ним. Ибо хмурится, но решает не отвлекаться. Его несёт так, как никогда — он сам едва успевает осознавать, что говорит, но очень уж хочется донести… — Гм, так вот. Там, где Сяо Синчэнь видит свою ущербность и несостоятельность самостоятельной жизни как успешной заклинательницы, Сюэ Ян видит идеальное приложение своих навыков и вдохновение жить ради прекрасного, а не ради мести — потому что никакое количество уёбков и близко не стояло по значимости с прекрасным… прекрасной Сяо Синчэнь. А Сяо Синчэнь даже не подозревает, какую тьму превращает в свет одним своим существованием, которое она считает недостойным. И последнее, что Сюэ Яну остаётся — это раскрыться, чтобы раскрыть ей степень её собственной значимости в её же собственных представлениях о добре и зле. Но, судя по тому, что он наблюдал ранее, она может загнаться ещё больше, в том смысле, что даже самый ничтожный обманывал её — и так ей и надо. Поэтому… Всё, дальше не знаю. — Браво! Сяо Чжань беззвучно аплодирует и кивает с выражением глубочайшего одобрения на лице. — Дальше всё, по-моему, очевидно: А-Цин обладает достаточной уверенностью в себе — поэтому и не дала себя в обиду за столько лет на улице, не продалась ни под какую крышу — вот она и научит Сяо Синчэнь ценить и уважать себя, как минимум за то, чему та будет её учить в плане развития тела и ядра. Придётся и Сюэ Яну терпеть эту девчонку с ними, держа её, конечно, в тонусе, чтоб не расслаблялась. Ибо, наконец, откидывается в кресле, расслабляясь. Он рад, что Сяо Чжань вписался — теперь всё это можно обсудить, а не держать в себе, что ощутимо напрягало, особенно в свете пока не найденного выхода. Сонджу берёт телефон, переводит аудио в текст и пересылает им, а Сяо Чжань говорит, что готов к приватной фотосессии на плёнку, которую сам будет проявлять. Ибо догадывается, что ему было трудно согласиться с таким раскладом, но не уверен, что знает, насколько. И вот, наконец… Сонджу расцветает, наивный — он ещё не знает, что значит стоять под прицелом Мастера Сяо. А Сяо Чжань идёт в спальню расставлять свет, шлепком по ягодице отправляя Ибо в сторону ванной. Занимаясь светом, Сяо Чжань думает о том, что в некоторой степени понимает бешенство Сюэ Яна относительно поведения Сяо Синчэнь, которое очень похоже на глупость… если не знать. Но Сяо Чжань уже знает — Сонджу не глуп, просто его лицо превращается в лунный пряник, когда он смотрит на Ибо. Да и Ибо, смотрящий на него, Сяо Чжаня… И сам Сяо Чжань… Он закрывает лицо руками, вспоминая… Нет, лучше не вспоминать. Он надеется, что флирт и высокомерие в достаточной мере скрывали… это. Тем временем Сонджу с Ибо располагаются в перекрестье прицела камеры, подсветки и отражателей. — Гэ, — голос Ибо слегка с хрипотцой, — как ты хочешь? Чтобы кто кого… сначала? Да, это всё-таки будет не так просто, как уже стало казаться. Сяо Чжань небрежно взмахивает рукой. — Делайте что хотите. Меня тут нет. Ага, конечно. Главное себя в этом убедить. Всего лишь. На фоне загорелого Сонджу тонкий светлокожий Ибо кажется значительно младше — в одежде это не так заметно. Всё его крепкое жилистое тело кажется хрупким, хотя Сонджу очень мягок, а его губы касаются Ибо с благоговейным трепетом. Именно этот трепет каждый раз завораживает Сяо Чжаня и будит в нём фотографа, скульптора… Он не знает, какой материал лучше мог бы передать эту нежность на грани вспышки сверхновой — он просто каждый раз жадно впитывает это зрелище и каждый раз жалеет, что не зафиксировал его. Что ж, пришла пора… Ибо абсолютно раскрепощён перед камерой, но расслабленность и едва ощутимые прикосновения заставляют его вздрагивать — Сяо Чжань видит в объективе в реальном времени волну вздымающихся волосков, поднятых мурашками по коже. Сонджу стоит, опираясь одним коленом о постель и поддерживая Ибо, голова которого откинута ему на плечо — кончиком носа Ибо водит по шее Сонджу, пока тот оглаживает его бока, проводит рукой над грудью, едва касаясь соска. Руки Ибо заведены назад — одна ладонь лежит на бедре Сонджу, другая зарывается пальцами в волосы на затылке, склоняя голову Сонджу ближе… Когда они целуются и Ибо становится вполоборота к камере, свет обрисовывает контур его тела, идеально акцентируя эрегированный член на фоне Сонджу, находящегося преимущественно в тени. Сяо Чжань ловит множественные эстетические оргазмы. Ибо стонет — и это разом меняет атмосферу в комнате. Они договаривались, что он не будет — по крайней мере, постарается — но вот… Сяо Чжань очень старается игнорировать этот сорвавшийся было звук, но за ним следует ещё и ещё… В конце концов, он тоже человек. Максимум, на что он остаётся способен — это сменить камеру на штативе и включить видеозапись. Стоны Ибо — это отдельная тема. Этот ребёнок может долго выносить тяжёлую нагрузку, сцепив зубы и не издавая ни звука — он упрям, как осёл, и вынослив, как верблюд. Но нежность делает с ним что-то такое, от чего он превращается буквально во флейту — каждый выдох сопровождается такими руладами… Сяо Чжань клялся себе, что когда-нибудь запишет это невообразимое звучание, которое сбивает его с ног, заставляя ползти к источнику. Раньше это не было так заметно, когда инициатором этих звуков был он сам. Но теперь, когда Ибо с Сонджу, а Сяо Чжань может наблюдать их со стороны… Ну, то есть, как может? Очень недолго. Ибо прижимается всем телом к Сонджу, трётся об него, закинув руки ему на плечи и открывая доступ к таким чувствительным бокам… Сонджу мнёт его ягодицы — и Сяо Чжань просто не может не притереться уже вставшим членом меж двух округлых половинок, скользя пальцами по рёбрам и боковым мышцам. Ибо всхлипывает и стонет снова: — Чжань-гэ… Стоны Ибо вызывают сложную гамму чувств — это всегда возбуждение, замешанное на какой-то сильной душевной боли. Заставить стонать такое существо… А вот стоны Сяо Чжаня долгое время оставались за пределами постели — ему казалось, что они слишком нарочиты, показушны, будто их снимает скрытая камера для фансервиса. Поэтому сначала Сяо Чжань сопел, пыхтел, но очень старался не сорваться — а когда это всё-таки происходило, то зажимался, потому что ему казалось, что Ибо тотчас же с презрением оттолкнёт его… за наигранность. Но Ибо не отталкивал — он успокаивал, гладил, шептал, ласкал… а потом внезапно кусал, вызывая вскрик с визгом и руганью. Со временем Сяо Чжань привык, и только шипел — но чем больше он расслаблялся и позволял себе не думать о том, как выглядит и каким может показаться, тем меньше было укусов и прочих неожиданных подстав, которыми этот лев дрессировал его, раз за разом вырывая из загона мыслей. Вот и сейчас… А что сейчас? Эти двое так и лижутся дальше, а он сам позорно кончил, едва прикоснувшись, от одного только стона Ибо. Сяо Чжань приводит себя в порядок и забирается в постель, куда Сонджу уже затащил Ибо. Ибо извивается на простыне, его руки заведены за голову и прижаты одной рукой Сонджу — другой тот колдует между ног Ибо, которые он то разводит шире, сгибая в коленях, то снова пытается свести. В какой-то момент из невнятного бормотания вырывается яркий стон: — Гэ… Гэ, я хочу тебя! Сонджу отстраняется, но Ибо хватает его за руку и мотает головой — велит продолжать, а сам тянется к Сяо Чжаню. — Гэ, я хочу трахнуть тебя… М? Этот ребёнок. Все говорят, что он вежливый и послушный. Ага, конечно. Легко казаться послушным, когда у тебя всё под контролем. Вот из них с Сонджу он вьёт верёвки одним полувдохом. — И как же ты хочешь трахнуть меня, маленькое чудовище? Ибо выпячивает губы и дует щёки, но Сонджу снова вырывает из него стон, и Сяо Чжаню ничего не остаётся, кроме как предложить себя в максимально удобной, исходя из актуального положения тел, позе. Ибо, довольный, наползает на него, чуть ли не облизываясь, нескольким движениями разрабатывает ещё не совсем сомкнутый после прошлой ночи вход и вставляет свою немаленькую игрушку в покорного своей судьбе Сяо Чжаня. Борец за права женщин, мать его. Грех жаловаться. Наличие третьего вызывает азарт, подстёгивает желание, ускоряет оргазм и выводит его на какую-то запредельную высоту, закольцовывая общую страсть. Иногда после секса возникает такая бурная жажда деятельности, что они с Сонджу ложатся только на рассвете. Ибо не может позволить себе такую роскошь — его график требует раннего подъёма, поэтому он просто просит побыть с ним, пока он не уснёт — что, впрочем, происходит почти мгновенно.***
За завтраком Сонджу сидеть удобнее всего — его задница обычно страдает меньше других. Надо будет это исправить, — мстительно думает Сяо Чжань. Вечером он возвращается позже всех. В гостиной пусто, со второго этажа доносятся негромкие шорохи и комментарии. Сяо Чжань снимает пальто и ботинки, моет руки и лицо, идёт на кухню за водой — там его ждёт заботливо накрытый ужин. С одной стороны — приятно. С другой — непонятно. Это такая завуалированная просьба не отвлекать? Слегка прикрытая салфеткой с корявым, будто с извиняющейся ухмылкой, смайликом. Сяо Чжань качает головой, садится и ест неторопливо, затем откидывается на спинку стула и закрывает глаза. Сегодня он устал. Но кухонный стул — не самое удобное место для отдыха, поэтому… Выйдя в коридор, он всё-таки решает подняться. В этой комнате они редко бывают вместе — это место творчества, и, хотя фактически у каждого есть своя область с его инструментами, сам процесс заполняет всё пространство своими флюидами — звуками, запахами, вдохновением. Сейчас Ибо стоит в стойке перед диваном, любимый ковёр скатан в рулон и сиротливо ютится у панорамного окна. В руках у Ибо шест, положение которого Сонджу поправляет, едва касаясь предплечий Ибо и что-то тихо говоря. Ибо так же едва слышно мычит, выражая согласие и понимание, а потом Сонджу отходит и… Сяо Чжань не уверен в том, что он только что увидел: вот Ибо стоит в стойке с шестом наперевес — и вот он снова в той же стойке, но между этими мгновениями было ещё одно… где Ибо будто превратился в литое колесо движения, в котором неразличимы отдельные составляющие. Это было так быстро, что Сяо Чжань не уверен, что ему не показалось. Тёмные окна с мерцающими сквозь туман огнями города, приглушённый свет, отражения в стёклах… И тихие, неявные звуки… Всё кажется каким-то зыбким, ненастоящим. Но вот Ибо замечает Сяо Чжаня, зовёт его по имени — и будто разом включается и свет, и звук, и осязание… Сонджу тоже кивает, приветствуя, и Сяо Чжань подходит к ним, садясь на диван как можно дальше от центра действий, и на попытку Ибо приблизиться машет рукой и просит повторить. Ибо сосредотачивается, оставаясь к нему лицом, но потом всё же разворачивается — видимо, абстрагироваться от окружения полностью пока не получается… А потом — Сяо Чжань снова не успевает заметить, что это было. — Круто, да? — Я… не понял. — Значит, получилось! Ибо сияет и очевидно разрывается между желанием обнять и попробовать ещё. Сяо Чжань устраивается поудобнее и снова машет рукой, мол, продолжай… Он знает, что обнимашками дело не ограничится, а Ибо явно в ударе — пусть. Веки тяжелеют и опускаются сами — Сяо Чжань засыпает, загипнотизированный чередой кругообразных движений и танцем бликов света. Самое прекрасное в сегодняшнем дне — это поцелуй в уставшие веки. Нет, кажется, было что-то ещё — но он не знает, как это назвать — кажется, он не понял… — но это было красиво. — Гэ, гэ, не спи тут. Гэ, вставай, пойдём в постель. Хён, давай вместе. Его тормошат, поднимают, пытаются поставить на ноги — зачем, если можно скользить в тумане по кругам из бликов света…? Это ведь так красиво…***
Утром он просыпается на удивление бодрым, рядом тихо сопит Ибо. Сонджу, видимо, в гостевой. Сяо Чжань, едва касаясь, целует Ибо в лоб и выбирается из постели. За утренним чаем к нему присоединяется зевающий Сонджу. — Когда вы легли? — Я где-то к трём, Ибо ещё хотел покрутить, но обещал тоже скоро… Наврал, наверное. — Наврал. Спит как сурок. — Мм. — Так… что это такое, что он крутил? — Это… Называют по-разному — обычно просто колесо. — Креативненько. — Мой мастер называл его колесом жизни. — М? — Он говорил, что, когда удаётся крутить правильно, задействуются не только все основные мышцы, но и всё тело как бы становится распятым на колесе, которое вращается в единстве со вселенной — и тогда и в тонких, и в плотном теле всё становится идеально. Он говорил, что тогда не эго человека управляет движениями, а наоборот — эго размазывает в кручении, когда тело нанизывается на колесо вращения. Мы тогда смеялись — дурные были. Но когда у меня первый раз получилось… Я… Даже не знаю, как описать. Мысли пропали. Такая эйфория, очень тихая и пространственно бесконечная. Но это ощущение схлопывается при первом же отвлечении — остаётся блеклое воспоминание восторга, но и оно быстро стирается, потому что кажется, что такого не может быть. — Поэтому А-Бо не хотел отвлекаться… — Мгм. — А чего вдруг? — Да всё из того же Истока… Мы говорили про неуязвимость, вследствие которой отпадают животные страхи, и что поэтому даосы и укрепляли тело и дух, чтобы подобные «мелочи» не отвлекали и не влияли на принятие решений. Говорили, что человек, знакомый с реально великой силой, не станет размениваться на обиду, месть, попытку унизить, чтобы возвыситься — потому что всё это не идёт ни в какое сравнение с этой силой. То есть, это не та сила, которую используют, чтобы победить противника, а та, благодаря которой понимаешь, что противники — это друзья. И то, что происходит с ними — это любовь. Даже если через смерть. Но это только при самом тяжёлом раскладе — и всегда с согласия с силой. — Прям джедаи. — Ну… Да. Сонджу улыбается. — Кто джедаи? Где джедаи? Джузи-Чжань? — О, солнышко взошло! — Какое солнышко? Тучи, туман и морось. — Ты наше солнышко! Иди сюда! Ибо зевает, чуть не выворачивая челюсть, и, не раскрывая глаз, идёт на зов, выставив вперёд руки. Его подхватывают, обнимают, усаживают и дают в руки тёплое. Он окунает лицо в струящийся пар, вдыхает. — О, волшебный чай, ммм… Доброе утро! — Как спалось? — Круто! Ибо смеётся, и Сяо Чжань улавливает оттенок круга в этом круто. Им скоро снова расходиться, поэтому Ибо торопится поделиться новостью с набитыми щеками, потому что «так вкусно, Чжань-гэ!». — Все законы, все системы, все права — всё фигня! Если люди будут автономны и неуязвимы, если общение будет происходить исключительно по желанию, а не из-за базовых необходимостей, то мир станет… ну, может не идеальным, но гораздо круче, чем сейчас. — Ты хотел сказать, гораздо проще? — Почему проще? — Если автономность и неуязвимость будут приниматься не как достижение, а как данность, то… к чему стремиться? — А творчество? Все же такие разные! И автономность только в основе, чтобы не было страха за жизнь — а так-то учиться есть чему друг у друга. — И что ты предлагаешь? — Создать школы, где люди смогут учиться НАСТОЯЩЕМУ. — А правительственный грант на это ты получить не хочешь? — Ну гэ, ну понятно же, что это всё неофициально — но учителя таких школ смогут обеспечить конфиденциальность и быть прозрачными для… всех остальных. — И… Что это значит? — Что что значит? — Ты понимаешь, что это значит? — А что? — Ну, если они смогут стать прозрачными… то, может, они уже и есть…? — …Может. Может и есть. Гэ… — Тебе пора. — Гэ… Так… Они есть? Они действительно есть? Сяо Чжань смеётся, выпроваживая Ибо из-за стола, целует его, подталкивая к выходу. Когда за ним закрывается дверь, Сяо Чжань, сложив руки на груди и привалившись к косяку двери, вздыхает. — Он ещё такой ребёнок… — Так… А они действительно есть? — Сонджу-я, а как их может не быть? — А как же… А почему… А как узнать? — А зачем? — Ну интересно же… — Пока тебе интересно, ты можешь крутить колесо жизни. А вот когда станет жизненно необходимо… — То есть, когда станет совсем плохо? — Нет. Когда станет невозможно жить иначе, даже если всё очень хорошо. — А… откуда ты знаешь? — А как этого можно не знать? Сонджу вспомнил светящуюся змейку, бегущую по контуру земли и неба. Яркое чувство невыносимо сдавило сердце, а потом будто взорвалось, на глазах выступили слёзы. Сонджу любит этого человека, он любит этого Сяо Чжаня и… Это больше. Это — другое. Это — всё.***