И боль, и страх проходят, неизменна только смерть.
Стоя под проливным дождем на семейном кладбище, Данте немигающим взглядом смотрел на открытый гроб и не верил тому, что видит. Он не мог принять, что седовласый старик с истончавшейся кожей, лежащий перед ним, — его папа. Леонарду было чуть больше сорока, но этому человеку на вид было не меньше семидесяти. Все его лицо исполосовали глубокие морщины, под глазами образовались большие мешки, а руки и шея были усеяны мелкими темными пятнами. С того дня Лео так и не пришел в себя, проведя две недели в агонии. И только несколько дней назад смог сквозь приступ попросить целителей, чтобы они прекратили лечение и дали ему напиток живой смерти. Им потребовалось согласие Джины, которая скрепя сердце согласилась, понимая, что ее мужу уже ничего не поможет. А позавчера Леонард спокойно ушел во сне, забрав с собой четыре любящих его сердца. Данте смотрел на могилу папы, но не чувствовал ничего. Словно происходящее не было реально, а потому не могло его потревожить. Ни монотонный бубнеж священника, ни всхлипы толпы, приехавшей проводить Лео в последний путь, ни заглушаемый воем ветра плач сестер, которых успокаивала Анжела, — ничто из этого не затрагивало его душу. Будто затрагивать было нечего. Брюнет медленно перевел взгляд на маму, которая с силой сжимала руку Луиджи, словно он был ее единственной опорой, а по ее щекам текли безмолвные слезы, отражая ее бессильное отчаяние и вынужденное смирение. Он не мог представить, насколько ей сейчас горько, и лишь надеялся, что никому из них с сестрами не придется оказаться на ее месте в столь молодом возрасте, а лучше бы и никогда. Неожиданное прикосновение к ладони вывело его из размышлений, и брюнет обернулся, сталкиваясь взглядом со школьной подругой. — Bonjour Fleur. Риччи кротко улыбнулся, глядя в заплаканные глаза девушки, и крепко сжал ее руку в ответ. — Je suis désolé. — прошептала она, всхлипывая. — Мне тоже. — хрипло ответил он, облизав пересохшие губы, и вновь посмотрел на маму. Ее взгляд не отрывался от свежей могилы, куда медленно опускали гроб. Луиджи обнял ее за плечи, прижимая ближе к себе, а Данте заметил, что Джина ненадолго оглянулась на соседнее надгробие, принадлежащее его не родившейся сестре. Она никогда не говорила о ней, по крайней мере ни с кем из детей, а они и не пытались первыми поднять эту тему, и каждый оставался со своей болью наедине. «Теперь ты будешь не одна». — подумал брюнет, подняв взгляд к затянутому тучами небу, и невольно вспомнил последний разговор с папой: — Я здесь полностью в руках судьбы, а для меня это хуже пытки. Мне всегда в жизни хотелось, чтобы право выбора оставалось за мной. Риччи тихо усмехнулся, ощущая давящий ком в горле, и с силой закусил губу. Осознание, что отец еще тогда все решил, разбудило в его груди затаенную злость. За то, что он не сказал им об этом. За то, что не объяснил, что чувствовал. За то, что бросил их. Переживания, так настойчиво прятавшиеся где-то в глубине его души, обрушились на него стремительной лавиной, не давая возможности разобраться в противоречивых ощущениях, и закружили мысли в водовороте отчаяния, безысходности, страха и отверженности, оставляя где-то на задворках осознание, что вины Лео в этом нет никакой. «Что ж, ты смог уйти на своих условиях». — горестно подумал Данте, смаргивая подступившие слезы, и крепко сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Когда погребение подошло к концу, и на могиле возвели сдержанное надгробие, Джина с родителями отошла в сторону, чтобы другие могли подойти попрощаться или принести соболезнования, а брюнет с Флер направился к сестрам. Донна обхватила его торс руками и уткнулась головой ему в грудь, продолжая сдавленно кричать и плакать, хотя слез ни у нее, ни у Эдди больше не было, а Эдвидже устало коснулся лбом плеча француженки, закрыв залитое ливнем лицо ладонями. — Спасибо, что приехали. — пробормотала брюнетка, а Флер, поглаживая ее плечи, успокаивающе улыбнулась. — Вы останетесь у нас? — шепотом спросила Доната, подняв взгляд на девушку. — Да, мама с папой будут помогать Джувэнне с делами. Флер, сморщив нос из-за ветра, что ударил ей в лицо, стала убирать прилипшие к щекам волосы, ворча на погоду, от чего трое Риччи беззлобно усмехнулись, невольно отвлекаясь от своих волнений, как к ним подошел высокий парень с багряной копной волос собранной в конский хвост и клыком в ухе. — Привет, мы не знакомы, я — Билл Уизли. — плавно сказал он, а Данте с сестрами по очереди пожали ему руку и представились. — Я искренне соболезную вашей утрате. Мы с Леонардом работали вместе несколько недель, и пусть это немного, но этого хватило, чтобы понять, насколько он добрый и отзывчивый человек. Он много рассказывал о вас с гордостью и любовью. Донна вновь всхлипнула, пряча лицо в куртке брата, а брюнет с Эдди сдержано поблагодарили его за теплые слова. Билл вытащил из внутреннего кармана жилета стопку писем и протянул Данте. — Это от Фреда, Джорджа, Джинни и Гермионы. Они очень переживают о вас. — Спасибо. — кивнул брюнет, забрав письма, и положил их в карман брюк, не испытывая никакого желания знать, что в них. Уизли вскоре попрощался и пошел к Джованне, а младших Риччи Луи с Анжелой забрали домой.
*
Брюнет сидел на заднем дворе за столиком, пока Эдди с Донатой о чем-то болтали в гостиной с Флер, а бабушка с дедушкой вместе с эльфами готовили ужин для близких друзей родителей. Он бесцельно смотрел на горизонт, наблюдая закат, поражаясь тому, как безразличен мир ко всему. Его не беспокоит ни чье-то рождение, ни чья-либо смерть. Земля не останавливается, Солнце не гаснет, океан не покидает берегов. Все идет своим чередом, словно тебя никогда и не было. А жизнь — бродячая тень, безумная сказка, наполненная шумом, яростью и не имеющая никакого смысла. — Как ты? — спросила Джина, садясь с другой стороны стола, а Данте от неожиданности вздрогнул, не слыша ее шагов прежде. — Я… Опустошен? Сломлен? Потерян? Разбит? Брюнет пытался найти подходящий ответ, но мама все понимала без слов. Джованна протянула руку и сжала ладонь сына, глядя на него со смесью тоски и нежности. — Не держи в себе скорбь. — надломленный голосом сказала она. — Невысказанная печаль заставляет сердце разбиться. Данте кивнул, поджав губы, и попытался улыбнуться, но выходило плохо. Он знал, что должен рассказать о том, что чувствует, что не только ему будет легче, но пока что не был готов. Джина медленно отпустила руку сына и вытащила на стол портсигар, взяв себе одну сигарету, а парень, не раздумывая, потянулся за второй. Риччи слегка приподняла бровь, глядя на Данте, но молча передала ему зажигалку и отвела взгляд на горизонт. Брюнет прежде курил пару раз, но ничего в этом для себя на нашел, но теперь ему казалось, что терпкий дым сможет заполнить ту гнетущую пустоту, что разрасталась внутри него. Он сжал фильтр губами и, подпалив табак, сделал медленный обжигающий легкие вдох. И ему действительно стало немного легче, пусть это и был осознанный самообман.*
Поздним вечером, когда гости ушли, а Флер с родителями отправилась отдыхать, Данте сидел в спальне мамы вместе с ней и сестрами, рассматривая комнату, которая никогда не казалась такой пустой, хотя все вещи папы оставались на своих местах. — Я могу остаться у вас? — неожиданно для детей спросила Джованна. — Я не смогу здесь спать… — Пойдем ко мне. — сказала Донна, лежа у мамы на коленях, пока та гладила ее по голове. Джина осторожно поднялась с постели и стала собирать одежду для сна, а Доната подошла к близнецам и тихо пробормотала: — Оставайтесь у меня тоже. Данте посмотрел на Эдвидже, и та коротко кивнула, потирая глаза от усталости. Выходя из спальни, он оглянулся напоследок и тяжело вздохнул, а после побрел к себе, чтобы взять одеяло с подушкой. В комнате Донаты была лишь одна кровать, но ребята привыкли ночевать все вместе и обычно ложились на полу, и этот раз не стал исключением. Единственное, что отличало эту ночь от прежних ночевок — тишина. Доната лежала в объятиях мамы и тихо всхлипывала, пока Джина слегка покачивалась, словно баюкала дочь; Эдди пустым взглядом смотрела в окно на метеоритный дождь, а Данте — на потолок, но вскоре усталость сморила его. Проснувшись глубокой ночью, он заметил, что мамы в комнате нет, и решил спуститься и проверить, как она. Подходя к ее спальне, он услышал сдавленный плач сквозь приоткрытую дверь и, заглянув внутрь, увидел, как Джина плакала на плече Луиджи, сжимая в руках рамку с папиным фото. — Я просто н-не понимаю… Почему хорошие люди должны так страдать? — бормотала она, дрожа от нарастающей истерики. — Почему все так несправедливо?.. Луи крепко обнял дочь, прижавшись щекой к ее макушке, и что-то прошептал. — Почему я теряю всех, кого люблю? — подняв глаза на отца, спросила Джованна, а он поджал губы, с горестно глядя на нее. — Время разрушает все. — с тоской прошептал Луиджи, погладив дочь по щеке. — Но нужно продолжать бороться, чтобы жить. Продолжать бороться и продолжать жить.