***
Он еще никогда так не ненавидел снег. Белый покров земли словно играл с ним, заставляя вспоминать замерзшие трупы, окруженные багровым ореолом крови. Сколько же его людей погибло в этих снегах? Сколько мучений испытали их семьи? Сиреневые глаза с раздражением наблюдали за кружащимися в воздухе снежинками, будто эти невесомые служанки зимы были виноваты во всех страданиях. Радовало лишь одно — договор подписан, и Пруссия объявил войну Франции. Россия потер ладони друг об друга и хмыкнул. Вокруг его исполинской фигуры начал сгущаться мрак. Совсем скоро он прижмет Франциска, заставит отплатить за сгоревшее сердце. Пристальный взгляд из-под светлой челки выловил снующих по лагерю пруссов. Ах, да, куда ж он без союзников… И хоть половины еще нет на месте, здесь уже шумно и весело. А скоро станет еще веселее. — Да где же они? — недовольно пробурчал Россия, пряча замерзшие ладони за спину. Где-то недалеко свои отношения выясняли император Александр и фельдмаршал Шварценберг, которые никак не могли договорится сколько солдатов куда посылать. Хотя Брагинский был уже склонен к тому, чтобы просто идти прямо. И не важно, что здесь реки и март. Хотелось, чтобы вся эта круговерть побыстрее закончилась. Он устал, люди устали, не только здесь, на фронте, но и в тылу, земля устала впитывать в себя кровь своих детей. Но в то же время хотелось отомстить. Пусть изнеженный Франция почувствует на своей скользкой и, несомненно, дорогой шкуре, что такое страдания! Пусть он узнает, каково это, когда сгорает сердце. Впрочем, где-то в глубине души зарождалась надежда, что скоро этому всему придёт долгожданный конец. «Осталось потерпеть совсем чуть-чуть» — ласково говорил внутренний голос, и Ивану хотелось верить, что это не сказки…***
Россия закусил губу. Он и его народ всё вытерпит, лишь бы не стать рабами вновь. Они обрели свободу, доставшуюся им огромной ценой, и ни за что не отдадут её. Аметистовые глаза украдкой глянули на императора. Всё также сосредоточен, на лбу пролегла глубокая морщина; светло-зелёные глаза напряжённо глядят перед собой. Тонкие губы стали почти одной линией. Несмотря на то, что держался он ровно, как и подобает самодержцу, вся его фигура напоминала Ивану знак вопроса. Александр Павлович молчал. Что ж, он привык решать проблемы сам и посвящал в это дело только узкий круг лиц. А то и вообще никого. Карету ощутимо тряхнуло, и это ненадолго вывело монарха из раздумий. Россия с интересом наблюдал резкую перемену в лице правителя. Тот поглядел по сторонам, шумно вздохнул, устало потёр переносицу и вновь впал в прострацию. Брагинский же вернулся к созерцанию тоскливого города за окном. Сквозь разводы угадывались однообразные крыши зданий, ничем не отличающиеся друг от друга скудные украшения фасадов. От общего вида столицы почему-то захотелось плакать. Иван мотнул головой, отгоняя плохие мысли. Нет, так дело не пойдёт. Непогода непогодой, а хорошее настроение надо возвращать. Память ему в помощь…***
Лейпциг был красивым городом. Конечно, валяющиеся трупы, взрытая от ядер земля, следы конских копыт, сломанная мостовая и разбитые стены его не красили, но чувствовался здесь какой-то особо утончённый саксонский дух. Иван глубоко вдохнул полуденный осенний воздух, напоенный кровью, пылью и порохом. Сейчас он казался слаще всего на свете. — Мм… — довольно протянул он. — Час дня, а столько всего уже сделал… Город отвоевал… Молодец я! — Нда. Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, — раздался рядом бархатистый и ворчливый женский голос. Брагинский оторвал взгляд от лейпцигских красот и перевёл его на подошедшую девушку. — Сибирь, я тоже рад тебя видеть! — совершенно искренне сказал Россия и стиснул черноволосую в железных объятиях, пропуская мимо ушей порцию ругани, щедро приправленной словечками собственного производства. — Шайтан тебя дери, Ваня! Что ты ко мне при каждой встрече обниматься лезешь?! — шипела Сибирь, извиваясь в надежде получить немного воздуха. — Так я ко всем так, — пожал плечами Брагинский и вдобавок растрепал и без того пушистые волосы Александры, от чего та стала похожа на ходячую тучу — такая же мрачная, грозная, наэлектризованная и… Впрочем, неважно. Девушка смотрела на Россию, прикидывая умственные способности оного, когда неподалеку раздались немецкие ругательства вперемешку со стонами боли и кряхтеньем. — О, еще одного идиота привели, — фыркнула Сибирь, направляясь к источнику сией какофонии. — Почему идиота? — тут же устремился за ней Иван и остановился, поняв, кому здесь «помощь не нужна, и он сам справится». — Хотя, что я спрашиваю… — Нам нужно отвести вас в спокойное место… Здесь небезопасно, может обрушиться крыша, — двое медиков очень убедительно кивали, показывая на свисшую черепицу одного из разрушенных зданий, которая иногда падала мелкой красной крошкой. Особенно интенсивно она начинала падать, когда упрямый пациент, в попытках передвигаться, стучал кулаком по светлой стене. — Никакая крыша не будет для меня угрозой! — отчаянно сопротивлялся упрямый элемент. Белые волосы, хоть и припорошенные пылью, торчали во все стороны, налитые кровью глаза сощуривались до мелких щелок из-за текшей на них крови. Но чтобы вытереть кровь, надо было бы отцепить стену. А в его шатком положении со сломанной ногой это было опасно. — Пожалуйста, позвольте Вам помочь, — лепетали молодые люди на немецком. Видимо, они прекрасно понимали, кто перед ними, и как силен его гнев, но не могли предать собственную профессию. — Я справлюсь сам! — великий Пруссия ударил кулаком по хлипкой стене. Сухой треск прошелся по округе, а солидный кусок черепицы упал вниз, задев по касательной буйного пациента. Гилберт экстренно решил прилечь, получив куском крыши по хребту. Сибирь и Россия и молча переглянулись, понимая мнение друг друга об умственных способностях беловолосого. — Ладно, надо помочь… — вздохнула девушка и, перехватив кашляющего кровью пруссака, аккуратно потащила из-под завала. Иван проворно оттаскивал придавившие Гилберта куски крыши, два медика иностранного происхождения путались под ногами, раздражая и так нервную сибирячку. — Назад! — в конце концов рявкнула она на местном языке, отчего те отшатнулись. — Ты говоришь по-немецки? — кряхтя, спросил Великий, брезгливо осматривая добротную, но не новую одежду Сибири, задерживаясь взглядом чуть ниже плеч. — Да, — коротко кивнула Брагинская, отдавая пострадавшего в руки России. — Тяжеловат он для меня. — Кто это? — немедля спросил Пруссия, оказавшись на плече Ивана. Тот цокнул языком. — Забыл я вас представить… Это Сибирь. — Можно просто Саша, — милостиво разрешила девушка. — А это — Пруссия, — Иван похлопал страну по пояснице. — Великий Пруссия! — поправил его королевство, как бы случайно пнув ногой в бок. — Он же Гильберт… Блять! — охнул Иван от пинка. — Байльшмидт, чтоб тебя! Сибирь обернулась и повертела пальцем у виска. С этим все было ясно. Видимо, нормальных посреди Европы водилось еще меньше, чем на Родине. — Великий Пруссия, настолько велик, что его ударила крыша, — хихикнул Брагинский, на всякий случай потряхивая Байльшмидта на плече. Тот, заохав и заскулив от боли, не смог отомстить. — Его надо в госпиталь… — подали голос местные врачи, робким лепетом пытаясь обратить на себя внимания великорослого Ивана. — У нас есть носилки… — Да я сдохну, пока доеду! — Пруссия, понадеялся, что есть шанс получить бесплатную заботу, любовь и ласку от женских рук, поэтому прикинулся тяжелораненным. Картинно закатив глаза, он обмяк, судорожно дернув сломанной ногой. — Ничего, трупик закопаем, — фыркнул Иван. Гильберт незаметно ущипнул его за спину, мол, не порть планы. — Не, не надо его закапывать, — подала голос Сибирь. Байльшмидт довольно улыбнулся, считая, что уже покорил сердце черноволосой дивчины. — Если у него с организмом все в порядке, то его органы можно будет использовать для пересадки. Альбинос нервно сглотнул. Как же так? Его Великие органы кому-то пересадят. Обычным солдатам. Пруссия всерьёз задумался над этой проблемой. Тогда пусть они гордятся, что их организм вобрал в себя частичку Великого. — Далече до госпиталя, — вздохнул Россия, мысленно прикидывая расстояние и свои силы. Таскать зазнавшегося пруссака ему не хотелось — и без того спина болит. — Так я подлатаю. У него сейчас половина ран уже зажила, осталось только с переломом справиться и над лицом постараться, — Брагинская в уме посчитала расходы. — Для этого все есть. Мы вон там обитаем, — она махнула в сторону уцелевшего домика в самом конце улицы. — Ишь куда забрались, — крякнул Иван. Но это всяко ближе, чем до местного госпиталя с вежливыми врачами. А когда на тебе восемьдесят килограммов живого немецкого веса, то начинаешь невольно склонятся к тому, чтобы поскорее их сбросить. — Но… Но… — защебетали местные лекари, явно желая что-то сказать о том, что это их пациент, они его первыми нашли и вообще нечестно воровать раненных. Просто врожденная вежливость мешала им это воспроизвести вслух. — Он — мой союзник, — очень величественным тоном сообщил Россия бедным немчикам. — И я не могу бросить его в беде! Сердце не позволяет. — Как патетично-то… — пробурчал пруссак из-за спины, недовольно хмурясь, потому что от висения вверх ногами его лицо начинало потихоньку краснеть. В итоге медики удалились по своим делам, Пруссию донесли и в буквальном смысле сбросили на лавку. Заслужив оханья и причитания с долей ругательств в свой адрес, Россия наконец-то смог лечь и отдохнуть, а заодно и понаблюдать за цирком, который он предвкушал всю дорогу. — Ты можешь лежать спокойно? — в металлическом голосе Сибири звучало плохо скрытое раздражение. — А я что делаю? — возмущался Пруссия на ломаном русском. — Пытаешься меня лапать, — заявила девушка. Россия напрягся, стараясь не засмеяться. Многих девушек покорил Байльшмидт, но что он будет делать с таким вредным, но лакомым кусочком? — Я потягивался. Извини, что задел! — пытался выкрутиться Гильберт и заохал, едва Сибирь коснулась его перелома. — Ты что, цветочек? — Саша чуть сильней надавила. — Потерпеть не можешь?! — Ай, да ты что делаешь?! — орал в свою очередь пруссак, извиваясь. — Аля, по-моему, ему и правда больно, — подал голос Иван, а зря. — Еще раз меня Алей назовешь — на обед разделаю! — Брагинская послала ему уничтожающий взгляд и начала колдовать над переломом. — Разделай его, он вкуснее… — со знанием дела в голосе поскуливал Гильберт, стуча кулаком по лавке и кусая себе губы. Иван пожал плечами и решил, что ему жизнь своя дороже, поэтому надо бы отдохнуть. Прикрыв глаза и стараясь абстрагироваться от скулежа, ругательств, проклятий и прочих словесных искусств немецкого языка, он погрузился в легкую дрёму.***
— Тпр-р-ру! Приехали! — раздался голос кучера, вернувший из сладких объятий памяти. Брагинский чуть вздрогнул от остановки, но тут же выпрямился, разминая затекшую спину. Александр поднял на него глаза, покачал головой и первым вышел из кареты. От его веса она чуть качнулась, застучали каблуки сапог по мостовой. «Пора идти…» — сам про себя вздохнул Россия и вышел под серые небеса Вены.