Освоение Сибири

      В тот день России не спалось. Бессонница накатывала неприятными волнами, выдергивая из усталой дремы, в которую он погружался каждые несколько минут. Подперев руками подбородок и навалившись на рабочий стол, Иван бездумно пилил взглядом карту мира напротив. Пятый раз он пытался там найти там Японию и в который раз промахивался, попадая уставшими глазами на Китай. Время было почти четыре утра и ложиться смысла уже не было.       Решив, что какая-либо деятельность может помочь в борьбе с сонливостью, Брагинский медленно встал. Также медленно собрал в одну кучу бумаги, вкладывая их в картонную серо-голубую папку. Медленно переложил ее к другим папкам и, взяв их все, медленно пошел к шкафу.       Одну папку сюда, вторую сюда… Зевота проходит мелкой дрожью по позвоночнику и прячется в судорогах пальцев. Сюда еще одну, эту в самый низ, подальше, глаза бы ее больше не видели. И пора возвращаться к столу, чтобы взять новые.       Спазм боли застал его посреди долгого шага. Будто вспыхнул огонь в правом боку, заставив согнуться пополам, но тут же исчез. И в ушах тихим криком пронесся отчаянный, знакомый сиплый вопль, полный боли.       — Нет… — хрипло выдохнул Иван, слыша тихий стук капель крови о стол. — Этого… не может быть… «…ГРАЖДАНЕ И ГРАЖДАНКИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА! Советское правительство и его глава тов. Сталин поручили мне сделать следующее заявление: Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории. Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей…»       Сибирь не стала слушать дальше. Всё было слишком ясно, чтобы оставаться на месте. Ноги сами понесли её к неприметному среди таких же серых зданий дому. Тот будто бы хотел спрятаться среди своих братьев, но намётанный за эти месяцы глаз быстро вычислил его. Вот и дверь подъезда осталась позади, а вот уже и пальцы вдавливают кнопку звонка. Тот противной трелью раздается где-то внутри квартиры, пока, наконец, среди механического писка не удается различить тяжелые неохотные шаги. Сибирь убрала руку и немного отступила. Из-за открывшейся двери выглянуло знакомое лицо с незнакомым выражением.       — Ты вовремя, — хрипло отметил Россия, впуская девушку внутрь. За несколько часов под его глазами пролегли круги, кожа смертельно побледнела и покрылась шрамами. Еще вчера его щека была гладкой. Сегодня на ней кровоточит рубец.       — Просто скажи, что делать, — Сибирь может помочь лишь малым. У неё достаточно ресурсов, чтобы запустить ускоренное производство.       — Ты можешь… разместить моих? — кашляя, выдохнул Ваня. — Заводы, людей…       — Не волнуйся. Я обеспечу тебе тыл, — девичья ладошка мягко прошлась по широкому плечу. И внезапно была остановлена чужой рукой.       — Не уезжай.       — Но мне нужно! Своим сказать, да и…       — Ты можешь сделать это и так, — взлохнул Иван. — Просто позови их. Сейчас можно. Сейчас крайний случай.       — Я нужна там!       — Ты нужна здесь! — тихий голос сквозил такой отчаянностью, что Сибири пришлось замолчать. — Ты нужна мне здесь.       Брагинская помолчала и виновато взглянула на Ивана. Аметистовые горящие глаза моляще смотрели на нее. Но она не могла обманывать ни себя, ни его.       — Я не умею ни стрелять, ни летать, как лечить — забыла. Только производить.       — Будь здесь, — как-то зло выдохнул Россия, сжимая прохладные пальцы. — Просто будь здесь.       — Хорошо… — пробормотала Сибирь, невольно съеживаясь под его мрачным пристальным взглядом. Иван помолчал, отведя глаза.       — Военным корреспондентом будешь, — отошёл, написал что-то на клочке бумаги и протянул Сибири. — Вот, иди туда. Там все тебе скажут.       Брагинская аккуратно взяла листок и глянула на Россию. Тот, сгорбленный, стоял, опираясь руками на стол, и мрачно глядел в закрытое окно. Сиреневые глаза в лучах солнца на секунду показались красными.       — А что с тобой будет?       Иван лишь качнул головой, продолжая что-то вычислять в уме. До Сибири внезапно дошло.       — Тебе нельзя! Ты же…       — Я страна! — грубо оборвал её Россия. — Мне всё можно!       Сибирь закатила и молча вышла из комнаты.       В толпе бегущих людей едва ли можно было кого-то различить. Едва ли кто-то задумывался о чем-то так нужном в будни и таком бестолковом сейчас. Едва ли можно было остановиться и подумать, осознать случившееся. А он смог. Он — невысокий юноша с вьющимися аж до плеч каштановыми волосами, которые все собирались отрезать, и сделали бы это сегодня, но, видно, не судьба. На усыпанном мало заметными веснушками лице появилось выражение полнейшей отрешенности. Большие карие глаза, обрамленные пушистыми, выцветшими непонятно из-за чего ресницами, уставились в никуда. Тонкая ниточка губ будто стала еще тоньше. Тело вдруг показалось таким невесомым, неосязаемым. Толпа почти что текла через него. Где-то в далеких закоулках сознания были слышны людские мысли. Но одна вертелась прямо в центре, и знакомый голос повторял ее раз за разом: «Не может этого быть!..». Город и сам не понимал, как так можно вероломно вломиться к мирным людям. Как можно быть таким… зверем?..       — Минск! — грозный окрик заставил юношу вернуться на грешную землю, причем очень неосторожно: его чуть не сбили бегущие. Беларусь, уже в военной форме, бешено сверкая темно-синими глазами, уперла руки в бока и наклонилась к столице. — Ты чего тут стоишь? А ну марш в пункт!       — Здравствуй, Наташа, — медленно проговорил Минск, касаясь мозолистыми пальцами натруженных ладоней Арловской.       — Совсем запустился… сейчас мы тебя подправим! — Беларусь вытащила маленький ножик и без сожаления обрубила густые каштановые пряди и выбросила в ближайшую урну. — Пойдем, Мстиславушка, надо успеть. Там еще новеньких переводят.       И никому не было дела до высокой светловолосой девушки, уводящей за собой крепкого, но нездорового на вид паренька… У всех были проблемы поважнее.       Весь день Тюмень был как на иголках. Он не знал, что делать. Он не знал ничего и чувствовал себя только что рожденным. Когда мир вдруг поворачивается к тебе неожиданной и далеко не приятной стороной, невольно впадаешь в ступор. У Тюмени это выражалось в ходьбе по комнате и редким пинанием невинной табуретки. За мельтешением города молчаливо и мрачно наблюдал Тобольск, сидевший на диване.       — России позвонить? — предложил он. Его низкий серьезный голос звучал хрипло и как-то неровно. Темно-фиолетовые глаза, казалось, хотели просверлить в Тюмени дырку.       — Я не запоминал его номер, — огрызнулся Тюмень, снова ударяя ногой по табуретке. Произведение деревянного искусства врезалось в стену.       — Идиот, — решил Тобольск, даже не дрогнув. — Москве позвонить?       — Сам придурок, — не остался в долгу Тюмень. — Ну че я ей позвоню?! — он изобразил пальцами телефонную трубку и приложил ее к уху. — Здравствуйте, я знаю, у вас там война, но не могли бы вы найти для меня одну заносчивую курву?! Да, спасибо, извините, что побеспокоил!       В голосе его промелькнули истерично-визгливые нотки и, нервно дернув рукой, он плюхнулся на пол, хватаясь за волосы. Жесткие и короткие пряди встопорщились, будто сухая трава.       — Не знаю… Ниче не знаю! Почему именно вот сейчас, ну вот. Ну вот как! Где эта… Мать её!..       — Спокойно. Она может себя защитить, — Тобольск начал нервно накручивать прядь угольно-черных волос на палец.       — Да может она, знаю я, че она может, в неприятности она влипать может и гореть задницей, что сама справится!..       — Справится. О, слышишь?!       Долгожданная телефонная трель раздалась в другой комнате. Оба сорвались с места, заставляя пола дома натужно скрипеть, и одновременно сдернули со станции бордовую трубку.       — Сибирь?!       — Тюмень? — в трубке, прерываемый шуршанием, раздался знакомый хрипловатый голос. На фоне слышался шум, голоса, но все это было неважно. Жива. И то хорошо. — Тобольск с тобой?       — Я здесь, — отозвался парень, нервно зачесывая назад волосы. — Ты как? Этот тут…       — Слушайте, — Сибирь перебила его, а на фоне опять раздались чужие голоса. — Нужно ускорить производство. Немедленно. Удвоить объемы, утроить! С качеством не подкачайте… На фронт все-таки ведем.       — Обижаешь, сестриция! — смог выдавить из себя улыбку Тюмень, чувствуя, как в уголках глаз нестерпимо щипет, и сжал трубку в кулаке так, будто она — единственное, что могло ему помочь. — Тебя когда ждать?..       На другом конце провода замолчали. Треск и шелест связи угнетающе разнеслись по комнате.       — Не знаю… Но я останусь здесь.       — Ты не можешь! — не выдержал даже вечно угрюмый и титанически спокойный Тобольск.       — Я нужна здесь. Ребята… Теперь вы за меня. Позволят боги — встретимся.       — Обязательно встретимся, слышишь?! — успели прокричать города, прежде чем услышали глухие гудки. «Береги себя, сестренка…»       Тюмень с тяжелым выдохом положил трубку обратно. Побелевшие пальцы разжались, чуть подрагивая, а потом снова сжались в кулак. Быть сильным.       — Давай, звони этой придурочной, — он стукнул пальцами по столику, на котором стоял телефон. Тобольск вопросительно выгнул бровь, поднимая трубку. Раздались долгие, молчаливые гудки.       — Которой из?..       — Да ты знаешь о ком я! Этой… Гражданке Социалистического общества Зануд. Давай, не тупи, а то пешком побежишь! У нас с тобой такая важная миссия!       Пешком, впрочем, было бы далеко. Ведь столь замысловатое прозвище принадлежало никой иной как Свердловску. И сейчас ей было не до занудства. Впрочем, как и не до шуток.       Поезда, шумя и выплевывая дым огромными тучами, готовы были отправляться в путь. Пожухлая трава у рельс едва заметно покачивалась под редко налетавшим ветром. То и дело раздавался скрип и долгий гудок, возвещающий о прибытии или отбытии поезда. Везли металл, везли дерево, везли людей. Увозили оружие, увозили медикаменты, увозили солдат. А она стояла на месте, у столба для свиданий. Табличка над ней, скрипя, покачивалась.       «Ее тоже переплавим…» — отстранено подумала девушка, приглаживая выбивающиеся из пучка волосинки и убирая их за уши. Война почти никогда не касалась ее свои жарким дыханием, но вместо нее чувствовался огонь из печей. Когда плавят брак, когда плавят куски ненужной арматуры, кованные заборы, изысканные лавочки — вот тогда война. Когда красота становится не усладой взгляду, а радостью для литейщиков. Тогда ей становилось страшно.       Снова прозвучал гудок поезд, незнакомый и чужой. Прибыли люди, напуганные, невинные, эвакуированные. Дети из городов, дети из детдомов. Где-то взрослые, почти как она, а где-то совсем крохи. С ними сильные и слабые взрослые, матери, сестры, дедушки и братья. Их пугающе много, но если все передряги будут для них шансом к спасению и возвращению в мирную жизнь… То придется перебороть этот страх.       — Это… Эм… Из Центра… Сказали из Липецка, с Воронежа, Тамбова… Сто двадцать один, — Свердловск подняла серьезные серые глаза, кивая. Не первый поезд и не последний. Лишь бы все дожили в холодных, насквозь продуваемых вагонах. — Пока их в Дом Культуры, а потом решим…       — Мы здесь ничего не решим, Казань! — Астрахань стоял рядом с сестрой, припекаемый утренним солнцем. Казани было куда хуже с черными волосами и непокрытой головой.       — И ведь она была здесь, была! — Рената досадливо ударила кулаком по ладони. — Шайтан ее дернул сюда тащиться! Стояла бы там, меньше бы волновались… А ну, кыш! — татарка махнула рукой на севших неподалёку ворон, имевших наглость каркнуть.       — Все будет в порядке, она себя сумеет защитить, — осторожно погладил сестру по плечу Астрахань. Казань не спешила сбрасывать его руку, но не спешила успокаиваться:       — Ох, неладное что-то будет… Не на месте сердце мое…