Освоение Сибири

      Военный пункт было видно издалека. Длинная очередь, вышедшая за пределы дверей на улицу, ставила на нем своеобразное клеймо. Люди молчали, переминаясь с ноги на ногу и сжимая паспорта в руках. Кто-то выглядел вдохновленным, кто-то — серьезным. У всех были свои причины, чтобы добровольцами пойти на фронт.       Девушек было много. Сибирь встала за одной из них — низкорослой и пышненькой, с толстой косой русовато-рыжих волос. На девушке была студенческая форма, в руках она держала портфель. Совсем молодая, ничего не успевшая. А Сибирь?.. Ну, она хотя бы старше.       — Медсестрой пойду, я ж курсы сдавала!..       — А я водителем, говорят, там дисциплина мягче, не то что у солдат.       — Я вот радистом точно буду, кружок заканчивал!       Тихий гомон людей в очереди. Все оживленные, серьезные, все еще о чем-то мечтающие. Они молодые, не застали войны, жили под мирным голубым небом. Небо, конечно, и сегодня голубое, вот только мира уже нет.       Очередь продвинулась на одного вперед. Сзади подошли еще люди. Сибирь со вздохом посмотрела на бумажку с адресом, что дал ей Россия. Почему он не хотел, чтобы она уезжала? Из беспокойства ли? Но там, за горами, не было ли ей безопаснее?.. Впрочем, может, из-за беспокойства за себя?..       Очередь снова продвинулась, на этот раз больше. К кому-то в начале подлетела женщина, растрепанная, взволнованная, выдернула за руку из очереди. Она явно что-то говорила, но слов слышно не было — лишь открывающийся в панике и грусти рот, обрамленный морщинами. Одну из молодых девчонок уволокли домой под ее вялое сопротивление, а Сибирь теперь стала на одно место ближе к фронту.       А ее семья волновалась бы так за нее? Будь они тут, вытащили бы из этой очереди смертников и отнесли бы домой? Брагинская вспомнила взволнованный голос мальчишек из телефона и хмыкнула. Да, эти бы поймали, подняли над головой, как Ленина в лучшие годы, и унесли дружным строем куда подальше. И не объяснишь им, что надо, что может она, что сильнее их. Волнуются и всё тут. Мелочь пузатая. «Надеюсь, они справятся одни», — вздохнула Сибирь, снова продвигаясь на шаг вперед. Последний человек впереди, и…       — Имя, фамилия?       — Александра Брагинская.       — Возраст?       — Двадцать четыре года.       — Кем работали?       — Редактором. В издательстве.       Скрежет ручки по бумаге, паспорт из рук в руки, бумаги, направления, снаряжение, поезд. Вокзал и вагонный состав уже стали чем-то привычным, даже родным, и более не пугали. Даже наоборот. Как будто пришел к своему дальнему родственнику.       Вновь толпа людей, не увидишь на этих лицах улыбки. Только слезы, скопившиеся в уголках глаз и губы, изогнувшиеся в скорбной линии. Каждый понимал, зачем туда едет. Каждый понимал, куда они отправляют своих сыновей, дочерей, мужей и так далее. Не было слышно смеха, звуков радости, нет. Лишь тихие переговоры, гудящий, однотонный гомон, прерываемый всхлипами. Кого-то видели в последний раз. Кому-то еще предстояло вернуться. Но, как известно, страшнее неизвестности нет ничего. На кого ляжет рука Судьбы? Кто погибнет героем, а кто им вернется?       Не знала ответов на эти вопросы Сибирь. Точно также, как не могла предложить она, что с ней будет. Если бы двести лет назад сказали бы, что она будет защищать Родину от захватчиков, она бы очень удивилась.       — За Наташей там присматривай… Она хорошая, просто нервничает очень… — просил Иван, опустив глаза в пол. Вроде, все сказали. А вроде и нет. Казалось бы, все инструкции даны, но…       «Может, ты скажешь мне еще что-то?..» — говорила упрямая надежда и заставляла стоять на месте.       — А я… Я за твоими пригляжу, — вспомнил Иван. Да, на него же тоже переходит часть ответственности. Не то чтобы большая, но все же. — Все хорошо будет, ты не волнуйся.       — Угу… — качнула головой Сибирь, вспоминая родных. Кто-то вкалывает за троих на заводе, кто-то на поле — каждый наверняка помогает, чем может. Неизвестно, когда она еще увидит родные лица, обнимет их всех, загнав холод куда подальше. Железная вера в победу просто была с того момента, когда она, остановившись на улице, слушала сообщение. Но вот когда до этого дойдет, когда?!..       Выдохнув, Сибирь неожиданно для самой себя сделала шаг и крепко обняла Россию. Также внезапно она отскочила и, пробормотав что-то вроде прощания, скрылась в вагоне, подгоняемая волной стеснения и краски на щеках.       Внутри было тесно. Столпившиеся у окон молодые парни и девушки махали руками родителям и родным, посылали воздушные поцелуи любимым, стараясь приободрить. Пришлось проталкиваться, чтобы залезть в вагон, а затем искать свободное место. Все было завалено сумками, тюками и мешками, в проходе попадались деревянные ящики с красным клеймом железных дорог. Свободное место нашлось лишь на боковых койках, окнами выходящих на перрон. Ну, почти свободное. Кто-то тут уже сидел, деловито листая новые страницы маленькой, дорожной книжечки.       — Не может быть… — пробормотала Сибирь, как-то заторможенно опускаясь рядом. Знакомые зеленые глаза, кажущиеся еще больше то ли от плохого освещения, то ли от еще больших кругов под ними; теперь уже отросшие светло-русые волосы, и одежда, наконец пришедшаяся по размеру. Парень отложил блокнот и воззрился на Сашу. Удивление в его глазах стало радостью, тонкие губы неуловимо изогнулись в приветливой улыбке.       — Ба, кого я вижу! — Шурик — а это был именно он, навязчивый паренек, встреченный однажды в поездном вагоне — от души пожал холодную ладошку, ничуть не причитая о температуре. — Не буду спрашивать, как ты здесь и зачем.       — Действительно, все же очевидно, — краем рта улыбнулась Сибирь. На миг ей представилось, что такие живые, наполненные энергией молодые люди навсегда закроют глаза там. Сердце болезненно заныло от накатившей безысходности и тупого отчаяния. Почему они, те, кто движет прогрессом, те, за кем будущее, должны уйти из этой жизни, а другие обречены на вечное скитание по земному шару?!       — Эй, ты чего раскисла? Только сели ведь! — ободряюще хлопнул ее по плечу Шурик. Его неунывающий вид и то хорошее, что так чувствуется, когда говоришь с поистине чудесным человеком, было конечным. Страшно представить, что на этом лице с прямым носом и острыми скулами больше никогда не появится улыбка, больше не вырвется из глубин души заразительный смех. И как ужасна картина мертвенно-спокойных закрытых глаз на этом всегда живом и подвижном лице. Сибирь помотала головой, отгоняя жуткие видения. Как бы она хотела, чтобы эти, по сути своей, дети, за считанные часы выросшие, все, все до единого вернулись домой!       — Ничего, просто как-то это все… — Брагинская замялась, не сумев подобрать правильное слово.       — Как-то это все давит и угнетает, согласен, — вздохнул парень, взлохмачивая короткие пряди. — Не будем. Не хочу страшиться прежде времени и строить ненужные догадки. Лучше расскажи, как ты тут, в Москве? Как Иван поживает? — вдруг хитро сощурился он, — Не с ним ли ты обнималась, а?       Пунцовые щеки Сибири выдали ее с головой.       — В Москве хорошо, работу нашла, Иван хорошо, да, с ним, — протараторила она, отводя глаза. Почему-то стало… стыдно? Но что стыдного было в простом порыве одинокой замороженной души?       — Рад, очень рад, — хихикнул Шурик и подмигнул Саше. — Ничего, авось, все и ладно будет.       — Кхм, ты это… какими судьбами в Москве? — желая перевести тему, спросила Сибирь.       — Учился же, — Шурик осторожно загнул уголок страницы, помечая место, где остановился, и закрыл книгу. — Вот, смотри!       Он показал обложку, на которой типовым шрифтом было высечено «Основы радиотехники и радиоэлектроники». Обычная книга, которую печатают в больших количествах для студентов институтов и университетов.       — Так-то я просто на электротехника учусь, а это так, для себя. Для общего, так сказать, уровня образования, — козырнул Шурик умным видом. На перроне зашумели люди, где-то в начале состава загудел поезд, что потащит их прочь от Москвы. Тонкий голос проводниц, что давали отмашку красными и желтыми флажками, потонул в последних словах уезжающих и остающихся.       Сибирь глянула в мутное окно, где еле-еле можно было что-то различить из-за грязных пятен да толпы снаружи. Знакомая белобрысая макушка виднелась совсем далеко. А может, это и не он вовсе…

***

      Вновь пахнет золотом. Этот ненавистный запах все время следовал за отцом. Значит, он где-то рядом. Но ничего не видно. Мутная пелена обволакивала все вокруг, не давая ничего распознать. Кто-то ходил совсем рядом, от кого-то пахло по-другому, лязг оружия, звон металла и отчаянная просьба вернуться.       Кровь. На руках кровь. Повсюду. Ее слишком много, ледяная красная жидкость будто хочет задушить. А такие знакомые и такие ненавистные теперь уже черные глаза с едва заметными золотыми бликами с укором смотрят, прожигая сердце насквозь острым кинжалом вины и лютой злобы с примесью необоснованной обиды. Изображение вдруг покрылось коркой льда, треснуло и разбилось на тысячи окровавленных осколков.       Знакомый шарф, почему-то рваный и грязный. «Ваня?.. А ты почему здесь?..» Боль, будто поезд, мчалась по всей голове, пока прояснялись знакомые черты: крупный нос, вечно удивленные и внимательные сиреневые глаза, причудливо изогнутые губы и почему-то нескладное в общем лицо. Как будто…       «Подросток?..» — спрашивала в никуда Сибирь. Образ с хрустом разорвался на окропленные кровью кусочки. Почему так много красного здесь? И ответ где-то рядом, а ты будто лиса около невидимой добычи: чуешь, а схватить не можешь. Досадно, вновь прокручиваешь все в памяти и… пустота. Как будто грубо выдрали кусок. Боль с характерным стуком колес проехалась мимо. Минутку, этот стук…       Этот стук Сибирь слышала наяву. Все тот же душный вагон, издевательское солнце, будто в насмешку над людьми повешенное на презрительно чистое небо. Тот же Шурик, сладко посапывающий в явно приятном сне. Сибирь помотала головой, еще немного гудящей после ночных кошмаров и уставилась в окно от нечего делать.       Щемящая тоска, лица родни, оставленной за горами, — все постепенно стиралось вместе с изображением за стеклом. Несмотря на грязь, надоевшее солнце порядком припекало, не спасал почему-то свернувшийся в клубок холод. Пока Шурик, странно согнувшись, дремал, Сибирь, стараясь справиться с волнением, сунула руки под стол и коснулась стены. Тоненькая струйка воды слабо стекла на пол и растворилась где-то в темноте. Какая-то потаенная слабость вдруг накрыла все ледяное естество. «Что за…» — отрешенно подумал Сибирь, стараясь справиться с поплывшим изображением. Наверно, они слишком далеко от России. Сибирь помнила, как отец когда-то давно говорил ей о силе. Той чудесной силе, что дает родная земля. И как этой силы не хватает, если уходишь куда-то далеко!       То место, куда их везли, было Сибири чуждым. Возможно, когда-то она и проходила здесь в каком-то военном походе, но то, что это не ее родное, чувствовалось сразу.       Мир вдруг замер на крошечную длю секунды. Сделав глубокий вдох, как пловец перед прыжком, как солдат перед выстрелом, застыл. А затем шумно выдохнул, отдаваясь в ушах странным гулом.       Поезд тряхнуло так, что с верхних полок упали люди. Неземной скрип сжал голову в тисках, пол под ногами ходил ходуном. Раздался долгий металлический гул, знакомый всем, кто хоть раз видел, как сгибают металл. Стены накренились, зависая на секунду, а затем пол и потолок поменялись местами.       Человеческие крики заполонили голову. Стены, наконец, замерли, но все тело колотилось словно в лихорадке. Гул не уходил из ушей, а по спине потекло что-то теплое и вязкое.       — Вставай, вставай! — слышалось как из-под воды. Смазанный голос, гулкий и непонятный. Чьи-то руки встряхнули ее, доставая из тьмы и являя на блеклый, белый свет.       Вокруг была разруха. Упавший вагон перевернулся на бок, из-за чего перемешались все люди, вещи и плохо закрепленные предметы. Кого-то придавило, кто-то лежал без сознания или без жизни, ударившись в время падения. По спине струйкой текла кровь, правда, неясно: своя или чужая.       — Ты как? — перед глазами появилось обеспокоенное лицо Шурика. У него была содрана кожа на лбу и виске, руки его были в крови, а одежда порвалась. Но голос, даже если дрожал, был лишен любой истерии и паники.       — Нормально… — смазано пробормотала Сибирь, чувствуя тупую боль в затылке, постепенно сходящую на нет. Зрение никак не могло привыкнуть к почему-то перевернутому миру и разбросанным вокруг телам и вещам. Кто-то где-то шевелился, раздавались стоны, вскрики, гул общих разговоров неприятно отдавался эхом в и без того гудящей голове. Духота втолкнула в легкие спертый воздух, поселила во рту знакомый металлический привкус, заставила губы скривиться. Захотелось наружу. Только бы выбраться!       — А… что… — пытаясь связать два слова, начала было Сибирь, но догадливый Шурик опередил ее вопрос:       — Бомбят, конечно. Давай, быстрее! Иначе от нас только пыль останется. Это, кажется, твое, — парень сунул ей родной чемодан, закрепил себе на спину свою сумку и подтолкнул девушку вперед к возможному выходу.       — Подожди, а… А остальные как же? — не понимала Брагинская, ползком пробираясь через людей, так похожих сейчас, в напряженную минуту, на мечущееся стадо. — Неужели… их оставим? Помочь бы… надо…       — Мертвыми мы никому не поможем… Раненных не оттащим… Да куда тащить, леса вокруг!.. — он истерически хихикнул, идя сзади, а потом закашлялся от попавшей в легкие пыли. — Вон там, выход…       Тамбурные двери хоть и были закрыты, но не на ключ. При падении у них вынесло косяк, сдвинув весь механизм двери. Пришлось толкнуть посильнее, прежде чем она распахнулась.       Перевернутый состав валялся, будто дохлый уж. Упали не все вагоны — самые последние лишь покосились, но устояли. А самые первые… Искореженный металл и разорванное дерево осталось вместо них. Кровью почти не пахло, только гарью и пылью.       — Надо отойти к деревьям… — Шурик опасливо взглянул на небо, махнув рукой в сторону редкого кленового и березового подлеска возле полотна железной дороги. — Мало ли…       Сибирь поняла его и без слов отправилась к ближайшему дереву. Хоть оно и не росло на её землях, но девушка чувствовала, как плохо сейчас этой покачивающейся на ветру берёзке, как стонет она, земля и все вокруг. И отвратительный удушающий запах, проникающий внутрь вместе со жгучими и так сейчас ненавистными солнечными лучами, и издевательски чистое небо, куда уходит вся пыль и мельчайшая грязь — все это заставляло стонать, почти выть от… чего? Досады? Несправедливости?       Брагинская одернула себя. Не маленькая девочка, знает, что войны были и есть, а, кто знает, может, и будут. Но сейчас это было как-то… особенно плохо. Горечь с привкусом обиды и непонимания. Откуда все это взялось?       — Надо… идти куда-то, да? — спросила первое, что пришло в голову, Сибирь, стараясь отвлечься на более насущные вопросы. Выбраться определенно надо было, но куда идти, что делать? На незнакомой местности все казалось чужим. Неприятным.       Шурик только вздохнул. Конечно, он ведь тоже не знал. Они все не знали — жившие вечно и угасающие за столетие — словно это было впервые. И только земля, видавшая многое и прошедшая через еще большее, была к ним снисходительна. Но решения, увы, подсказать не могла.