***
Если в тылу работу медика можно было назвать изнуряюще скучной, до обыденности однотонной, то в непосредственной близости от поля боя все встало с ног на голову. Работа была всегда. Не было ни момента, когда медики могли устало присесть на стулья или прямо на землю — каждую секунду требовалось бежать, тащить, перевязывать, вкалывать, мыть, обмывать и разрезать. Палатка с красным крестом на боку вся пропахла гниющей кровью и теплым мясом, а полог ее был постоянно откинут, чтобы не мешать медсестрам, несущим новых и новых людей. Саша и Маша занимались, в основном, транспортировкой солдат и первой помощью. С большими коричневыми сумками, набитыми обрывками бинтов, обезболивающим в ампуле, шприцами, лекарствами, масками и ватой, они тащили мужчин намного больше и тяжелее себя. Вены на руках и ногах вздувались, лопаясь и разливаясь васильками синяков, поджилки дрожали, а руки ходили ходуном, будто все тело пылало в лихорадке. Но каждый раз они, принося и укладывая очередного солдата, ползли дальше, в месиво пуль, жизней и смерти. Между боями было спокойнее. Хоть противники и сидели так близко, что без бинокля можно было увидеть черные точки машин и орудий, можно было передвигаться на корточках, а не ползком. В медиков почти не стреляли — особой нужды не было, да и обе стороны были не в тех обстоятельствах, когда патроны стоит тратить на тех, кто спасает чужие жизни. Поэтому опаска за себя немного утихала, позволяя работать чуть быстрее. Насколько это позволяло тело, конечно. Иногда Саша вспоминала Лесю. Думала — вот втроем им было бы намного легче, почему Иван отказался брать белоруску с ними? Но потом поправляла сама себя — Олесе и так сильно досталось. Ее тонкие руки, слабые ноги и совсем не железная спина не выдержала бы тех нагрузок, что приходится им терпеть тут. Там, в тылу, под надежной защитой уже отвоеванный полос и кусков земли ей будет куда безопаснее. Да и ведь тыл тоже помогает. Не напрямую, но также, как и все. И от этой мысли становилось легче. Они делают общее дело, все вместе защищают что-то одно, большое и свое. В самом полевом госпитале царила постоянная атмосфера паники. Кто-то кричал, кто-то стонал в полубреду, регулярно составлялись списки тех, кого на машинах отвозили в тыл, сначала в стационарные госпитали в мелких деревеньках, а потом — если было нужно — в большие города. С каждой такой машиной их работа облегчалась, но ненадолго. Все новые и новые мальчишки, парни и мужчины ложились на койки, а потом либо вставали с них и уходили, либо не могли покинуть их самостоятельно уже никогда. Дневная, а всё чаще и ночная суета добивала последние капли живости. Бледная Маша, шатаясь от недосыпа, чудом сохраняла трезвость ума и, наверное, уже на автомате перевязывала, дезинфицировала. Елена Степавновна проявляла чудеса стойкости, выдерживая по три-четыре операции за сутки. Казалось, что эта женщина возвращает людей с того света. За всеми делами Саша не успевала скучать. Послеоперационным и прочим больным требовался тщательный уход, где-то даже поддержка. Кто-то на эмоциях рассказывал ей о семье, кто-то проклинал войну и фашистов. Некоторые не сдерживали отчаянных слёз. Брагинская порой и сама хотела плакать от усталости и временами накатывавшей безысходности. Но она не могла себе позволить такой роскоши. Защита чужих жизней, здесь, в палатке врачей, отрицала упадший дух. И однажды едва не списала со счетов саму Сибирь. Осколочные ранения в живот и голову. Раздроблена кость. Потеря крови. Регенерация медленная. Всё это звучало, как приговор. Саша тупо смотрела на растерзанного Ивана и не желала признавать происходящее. Жуткие раны, вывернутые наружу остатки костей, хлещущая кровь — это не укладывалось в бессмертный образ воплощения. Да, Союз был ослаблен, но сейчас, когда победа безоговорочно за нами, сейчас, когда убираются проклятые фашисты с их родной земли, почему же сейчас его организм отказывается бороться?! Многочасовая и очень сложная операция стала пыткой похлеще, чем в плену. На негнущихся ногах Брагинская подавала инструменты, чистила их, делала что-то ещё, что было пропущено памятью. Пришла в себя она лишь тогда, когда Елена Степановна, облегчённо выдохнув, вытерла руки и произнесла: — Жить будет. «Как будто он мог умереть…» — чуть не хмыкнула про себя Саша, как вдруг червячок тревоги заворочался в сердце. А мало ли что? Может, и мог. Ведь нет больше их родителей, других Древних. Но ведь Союз не был завоёван, он уверенно шёл к победе! Получается, что воплощение где-то уязвимо?.. За такими мыслями Брагинская и не заметила, как Елена Степановна объявила отбой. Раненых больше не было, и теперь врачи могли немного поспать. Но к Сибири сон не шёл. Бесшумно скользнула она туда, где лежал Иван, и присела рядом. Непривычно белое, как снег лицо, казалось, замерло; загадочные аметистовые глаза закрыты, бледно-розовые губы чуть приоткрыты. Дыхание едва уловимо. Девичья ладошка мягко накрыла грубые мужские пальцы. Внезапно Сибирь поняла, что не хочет видеть Ваню в таком состоянии. Захотелось вдруг убрать все эти кровоподтёки, бинты и шрамы, заставить открыть глаза. Вернуть прежнего Ваню. Живого. «Почему же меня не было рядом?!» — отчаянно кусала губы Саша, чувствуя, как закипает в ней злость на тех, кто это сделал. Пока она жива, никто из её семьи не должен пострадать! «Как быстро я стала считать его семьёй…» — пронеслось в голове. Совсем недавно они готовы были загрызть друг друга при встрече. И сейчас это казалось таким неправильным! Как, впрочем, и всегда… Саша поймала себя на том, что ей будто чего-то не хватает. Будто она что-то забыла и никак не может вспомнить. А ведь Иван что-то такое ей говорил. Когда-то. Давно. — Ты чего не спишь? — раздался шёпот снизу. Сибирь вздрогнула и перевела взгляд на Союз. Тот сонно глядел на неё, медленно моргая. — На тебя смотрю, — честно ответила девушка. — Это пугает, — так же честно ответил Иван, с кряхтением переворачиваясь на бок и тяжело выдыхая. Видимо, ему все еще было больно, но просто так бездействовать, даже в столь малых масштабах, он не мог. — Тебе нельзя двигаться, швы могут раскрыться, — напомнила и ему, и себе Сибирь, глядя на уже постепенно смачивающиеся кровью бинты. Еще час или чуть больше, и нужна будет перевязка. Если, конечно, к тому времени все не заживет. Оно ведь должно зажить, да?.. — Говорят, когда сон без снов, то лучше всего спится. Я думал… Буду без сознания, так отдохну, — Иван поднял руку, глядя на бледную ладонь с тонкими линиями судьбы на внутренней стороне. Хиромантия бесполезна, если ты бессмертный. — Но все равно что-то снилось. Точнее… Ты снилась. Я точно помню. И что-то еще… В голове будто что-то взорвалось и раскололось, причиняя сильную боль. Что ж, видимо, пришло время раскрыть карты. — Знаешь, ты мне тоже часто снишься… — медленно произнесла Сибирь, — По крайней мере, до этого всего… Ты был таким маленьким, таким… незнакомым. Только проснувшись я понимала, что это был ты, и то с трудом. И ещё я хорошо помню кровь. Такая блестящая, словно золото… — невесело усмехнулась Саша. — Да, кровь… Много крови, — Иван вздохнул, на миг закрывая глаза. — Может это потому, что мы часто думаем друг о друге? — он открыл глаза и улыбнулся как-то задорно. — Я точно думал о тебе, прежде чем отключился. О тебе и о других… Думал, что если сейчас умру, то кто вас защитит?.. Он замолк, а потом поднял ладонь, будто призывая к молчанию. — Не говори, я сам знаю. Ты скажешь, что тебя не нужно защищать. Но на самом деле… Всем нужна защита. Маленьким и большим, смертным и бессмертным. Это не сразу понимаешь, но… — он замолчал, задумчиво нахмуривая брови. Словно ребенок, которому дали пример посложнее. Ни разу не взрослый мужчина в бинтах на койке военного госпиталя. — Может, и нужна, — согласилась Брагинская. — Вот только как всех защитить?.. — стоило лишь подумать об этом, как в сердце расцвёл горячий цветок желания. Такого правильного и до удивления естественного. Желания защитить. Уберечь. Спасти. — А ещё был снег… — совсем внезапно и невпопад пробормотал Иван. — И кто-то кричал… — А? — вынырнула из раздумий Саша. — Снег, говоришь?.. Да, что-то такое было и у меня. И крики… Чуется мне, мы видим одни и те же сны, — с легкой усмешкой провела Сибирь по своим волосам. — Хах… Да, забавно… Странно даже, — Россия повторил ее жест, проводя по своим коротким, мягким волосам. — Ничего плохого не случилось, пока я… Вынужденно отдыхал?.. Не хватало бой проспать, позор-то какой будет. Он подтянул ноги к себе, явно собираясь сесть на кровати. — Ничего не случилось, ляг обратно! — практически силком уложила его Сибирь. — Скоро бинты тебе сменят, а там, глядишь, и до боя заживёт. — Не хочу лежать!.. Когда ничего не делаешь, то начинаешь думать обо всяком… Чужими глазами видеть, что происходит… Мне оно не надо, — Россия вздохнул и снова сделал попытку сесть. — Перебинтовывайте, что надо, и я к себе пойду… Саша лишь вздохнула, осторожно снимая старые в кровавых подтёках бинты. Открывшиеся взору раны представляли собой весьма печальное зрелище, затягивались они медленно, рваные края отмирали. Продезинфицировав и убрав лишнее, Брагинская принялась заново забинтовывать Союз уже чистым материалом. — Ты уж это… — приговаривала она, — аккуратней будь, что ли… Ты, конечно, обладаешь бессмертием, но если продолжишь так бездумно рисковать собой, то ни к чему хорошему это не приведёт. Береги себя, ладно? — чуть устало попросила Сибирь и поднялась. — И ты… будь осторожнее… — почти прошептал эти слова Иван, чувствуя, как встаёт ком в горле. Нехорошее предчувствие вдруг сдавило сердце. Снаружи каркнул ворон. Любой бой всегда начинался со свиста. В нем, если прислушаться, слышался плач убитых и раненных, крики атакующих, слезы спасающихся. Но свист тот был мимолетен перед громом запущенных в противников снарядов, взрывающих землю на крупные черные куски, разбрасывающих вокруг резкие и острые осколки, оставляющие после себя горький запах пороха. Перед каждым выстрелом больших орудий была небольшая заминка, во время которой перезаряжались ракеты, доставались гранаты, искались патроны. Обычно в это время и рисковали блеклые фигурки в холщево-коричневых одеждах, выбегая с толстыми сумками на поле и ища среди бездыханных того, кому еще можно было помочь. Свои же старались прикрывать ответным огнем, давая медикам крохотные секунды на то, чтобы увидеть тонкое шевеление живого тела. После бессонных ночей мир казался медленным, неспешным. Глаза слипались, стоило только моргнуть, ноги передвигались медленнее. Каждый взрыв вливал в кровь прилив адреналина, но его хватало на пару-тройку рывков вперед, а потом снова все замедлялось. «Надо идти…» — постоянно напоминала себе Сибирь, таща в сторону палатки очередного худого мужчину, что был без сознания. Вся его голова была в крови, но он определенно дышал, вздымая плоскую грудь. Так, может, даже лучше. Не дергается, не мешает идти. В какой-то момент раненного подхватили еще одни руки. Маша, увидев боевую подругу, без слов перетащила контуженного на себя, маша ладонью обратно в сторону сражения. В ней сил было еще меньше, поэтому она не отходила далеко от палатки медиков. «Обратно?..» — даже мысли были медленными. Расцепив пальцы, Сибирь кивнула медсестре, а потом поползла вперед, пригибаясь и теряясь среди тел, комьев земли, неразорвавшихся снарядов, частей машин и оружий. Пару раз видела она знакомых бойцов, засевших в густых колосьях и державших оружие наготове. Хоть кто-то живой среди поля смерти. А впрочем, надолго ли они живы?.. Искривлённые трупы, утопающие в пропитанных кровью колосьях, будто прокладывали дорогу. Мужчины в самом расцвете сил и совсем мальчишки лежали с застывшими лицами, остановившись во времени. Смерть сегодня вышла на покос. Ни одного, кто подавал бы признаки жизни. Только пальба где-то рядом. Дорога мёртвых всё тянется. А под убитым телом может цепляться за жизнь кто-то живой. Ни шагу назад! Спасти, пока есть силы! Спустя какое-то время, для нее казавшееся вечностью, Сибирь приползла в небольшой пролесок. Редкие берёзки сиротливо опустили ветки с сожжёнными солнцем листьями. Золотое море омывало этот забытый всеми островок. И здесь, в этом неприметном местечке, отчаянно отстреливался Иван. Два его товарища уже были сражены вражескими пулями, оставалось лишь обороняться и держать эту важную стратегическую точку, пока не прибудет подмога. Сибирь молча кивнула себе, собираясь продолжить путь дальше. Раз здесь все спокойно, следует отправится дальше. Хоть она и так слишком далеко отошла от палаток и обратный путь будет тяжелым. Но это ли может пугать на войне?.. Пули свистели практически на голове, заставляя пригибаться к пропитавшейся пылью и кровью земле, пережидать атаку, и неспешно двигаться дальше. Живых становилось все меньше, под перекрестным огнем даже у раненных оставалось слишком мало шансов. Пальцы, то и дело касающиеся чужих рук, шей и плечей, стали чувствовать все меньше тепла. Здесь никого не осталось. Она повернулась, собираясь уходить, и снова бросая взгляд в сторону одиноких дрожащих берез, пропускающих сквозь желтую листву сияющий свет солнца. Там сейчас было тихо, до ушей доносился только сухой треск затвора винтовки. «У него… Заклинило оружие?..» — мысль пронзила голову и сердце ледяной стрелой. Любая ошибка на войне будет стоить живой, теплой крови. — «Нет, сейчас обязательно заработает!..» Среди противников раздался шум. С железным лязгом вставлялись патроны в магазин, щелкая, словно хлыст в воздухе. А со стороны Вани лишь тишина. Полная горячего страха тишина. «Нет-нет-нет!..» — Сибирь вскочила, сначала на четвереньки, а потом и на согнутые от усталости, боли и страха ноги. Первые шаги дались неуверенно, но затем она побежала. Сумка стучала по спине, волосы лезли в лицо, отчего их приходилось отталкивать дрожащими ладонями. По щекам потекли живые, теплые, как кровь, слезы. — Ваня!.. — она крикнула, видя его белую макушку среди берез, такую беззащитно заметную, доверчивую, открытую для пуль врагов. Нет, нельзя позволить Союзу вновь корчиться от боли, нельзя позволить крови хлестать из разорванных ран, нельзя хоть на секундочку приблизить к миру иному! Щелчок чужого затвора никто не услышал в шумном, громком дыхании бегущей. Последний шаг вышел словно бы неловким, сбивчивым. Сибирь толкнула Россию, роняя того, необдуманно сидящего, назад на землю. Свист наполнил горячий, грязный воздух, а потом в теле вспыхнула уже знакомая жалящая боль, наполняя грудь и живот. Только на этот раз она не думала исчезать. — Сибирь?..Глава 52. "Смерть Сибири"
2 февраля 2023 г. в 02:23
Машину немного потряхивало, и сонливость, периодически навязываемая духотой, постепенно отступала. Дорожная пыль медленно оседала на одежде, коже, солнце вовсю полыхало где-то в небе, не обращая внимание на уставших от жары людей. Сегодня они переезжали к новому месту. Туда, где начнётся новая военная операция, туда, куда вновь будут прибывать раненые, где они снова будут вместе получать нехитрую пищу и забывать о сне.
Сидевшие напротив Саши Елена Степановна и Маша вовсю дремали, склонив головы одна другой на плечо. Задумчиво глядели перед собой расположившиеся рядом солдаты. Тут же были и ящики с оружием, патронами, медикаментами и прочим необходимым. Тем же набивали еще пару часов назад и другие машины.
Брагинская, положив голову на руки, а локти уперев в колени, не хотела думать. Стоило только дотронуться до мысли о будущем, как тут же страх, будто хищный зверь, вгрызался в душу холодными зубами. Что будет дальше? В победе были уверены все. Но так ли они были уверены в своей дальнейшей жизни? Как жить, когда всё это закончится? К чему они придут?
Но не менее сильно волновала её и собственная судьба. Что делать ей, ставшей человеком по собственному желанию? Вернётся ли она к семье? А если и да, то как они воспримут такую новость? Как дальше жить будут? А может, они забудут её? Может, так даже и лучше. Тогда никому не будет больно, когда она умрёт в глубокой старости. А будет ли им вообще больно?..
Саша тихонько выдохнула. На эти вопросы она пока не могла ответить. Наверно, надо было сначала дойти до победы, а уже потом можно было бы и задуматься о таких вещах.
Лавка немного просела от веса севшего рядом мужчины. Союз тоже не выглядел радостным, как, впрочем, и огорченным. Больше всего ему подошло бы слово «задумчивый».
— Как ты себя чувствуешь?.. — вопрос казался банальным, но в голосе чувствовалось любопытство. Не смотря на войну и ужасы, что были вокруг, где-то глубоко в Иване все еще жил ребенок, который хочет знать ответы на все в мире вопросы.
Брагинская пожала плечами. Пожалуй, дать какое-то определение своему состоянию она была не в силах. Слишком много всего, чтобы обдумать, но также много, чтобы сделать в скором времени.
— А ты? — немного безразлично спросила Саша.
— Волнуюсь, немного, но за мной осталось слишком многое, чтобы я сейчас отступил или оступился. Поэтому… Только вперед, — он улыбнулся. — Позади Москва.
Иван замолк на несколько мгновений. Машину лениво потряхивало на раздолбанной сотнями колесами и подошвами дороге, пыль крутилась в воздухе, словно осколки хрустального воздуха. Было душно, солнце продолжало большими ладонями гладить макушки людей.
— Я понимаю, ты, наверное, тоже волнуешься. И я переживаю за тебя… Теперь. Но все будет хорошо! Иначе и быть не может, — уверенно сказал Иван, неловко касаясь пальцами плеча Сибири, то ли ободряюще сжимая, то ли утешающе гладя.
Хорошо? А что значило это хорошо? Восстановление, возрождение и стремление к новому — вот что их ждало. Это действительно смотрелось хорошо. Но в бочке мёда обычно есть ложка дёгтя. И кто-то её не замечает, предпочитая наслаждаться тягучей жёлтой субстанцией, а кто-то пытается избавиться, даже не приступив к трапезе.
— Конечно, всё будет хорошо, — криво усмехнулась Брагинская. — Хорошо будет неполным семьям, у которых кто-то пропал на войне, а кто-то умер от голода. Хорошо будет тем, кто пережил этот ужас и вернулся. Может, такие, как мы, воспринимают это нормально, но обычные люди кардинально меняются. Разве ты не помнишь прошлые войны? Хотя куда тебе было свой народ помнить… Ты ж у нас был у Его Величества на побегушках, жизнь простых смертных не для тебя была… — речь сошла на нет, пойдя трещинами и сломавшись в конце. Обжигающиё солёные капли покатились по щекам, смешиваясь с пылью. Саша отвернулась и постаралась вытереть глаза, но тщетно. Слёзы и тупое бессилие душили, сдавливали душу, сжимали сердце, которое отчаянно пыталось выпутаться из этих смертельных тисков.
— Я… Как и ты… — слышно было, что Союз пытается сдержать в себе праведный гнев в ответ на сказанные слова. — Жил людьми и своим, и твоим народом, также чувствовал их беды, как чувствую сейчас, Саша. Но это не должно останавливать нас и ломать. Мы боремся за тех, кто остался один. За детей, за семьи, даже за мёртвых. Мы не забываем о них, мы не прощаем себе то, что переживает каждый солдат и каждая солдатка. Я знаю, что тебе больно… И знаю, что страшно, как и мне тоже. Мне страшно на каждой войне. Но наша победа принесёт облегчение людям. И поэтому будет все хорошо.
Иван притянул ее к себе и обнял большими сильными руками, гладя по потертой шинели на спине.
Брагинская шмыгнула носом, зарываясь лицом в российский воротник. Девичьи руки вдруг крепко прижали к себе мужской стан. Суровые ханы, жестокие нравы, изнурительные войны, ссыльные каторжники проносились перед глазами. Но ведь среди всего этого было что-то, что укрывало и защищало от жутких картин реальности. Что-то родное и тёплое: вот радостный и гордый Тюмень, ставший полноправным охотником; вот тихая, едва заметная улыбка Тобольска; проникающие в душу песни Бурятии и радостная сестрёнка Казань. А может, и правда всё будет хорошо?..
— Прости меня, Вань…