***
Ждать пришлось примерно 10 минут. Даже я, не отличающийся особой терпеливостью, смог спокойно дождаться своего транспорта, не распсиховавшись. И вот я уже перебегаю дорогу от остановки до тротуара, ведущего в пятиэтажному зданию моего общежития. Издалека замечаю несколько машин, доверху нагруженных сумками с различным тряпьем и хламом. Родители первокурсников привезли своим чадам вещи и помогали заселяться в общагу. Мне бы завидовать — у нас с сестрой такого не было, но я улыбаюсь, рассматривая родителей, искренне озабоченных судьбой своих детей. Это выглядит достаточно мило. Вот, например, вчерашняя школьница взволнованно топчется рядом с мамой, деловито распрашивающей нашу коменду об условиях проживания. Чуть поодаль отец со своим сыном-первокурсником выгружают из багажника старенький холодильник. Мое заселение в общагу выглядело иначе. Я получил квитанцию об оплате проживания, оплатил ее из личных сбережений. Перед моим отбытием на учебу я распихивал по сумкам все, что мало-мальски могло мне пригодится в повседневной жизни, как вдруг в комнату постучалась мать. Зайдя, она поставила на пороге пакет с какими-то продуктами, затем положила на тумбочку несколько купюр и молча вышла. Я лишь проследил за ее действиями безразличным взглядом и бросил в пустоту сухое «спасибо», когда за матерью закрылась дверь. Изначально то, что она принесла, я брать не хотел, а думал демонстративно оставить в коридоре. Но в итоге взял. Во-первых, отказываться от этого, когда едешь в студенческую общагу — верх дебилизма, а во-вторых, такое скупое проявление хоть какой-то заботы со стороны матери все-таки меня немного тронуло. Я ехал в электричке, изредка бросая взгляд на пакет с какими консервами, а в моей голове пульсировала лишь одна мысль: «Она обо мне подумала». Прохожу мимо комендантши, все еще любезничавшей с чьей-то родительницей, и беззаботно произношу: — Здрасте, фрау Клейн. — Здравствуй-здравствуй, Ландерс, — спешно отвечает та и вновь принимается что-то разъяснять своей собеседнице. Возле входа меня чуть не сбивает с ног резко распахнувшаяся дверь, из-за которой выбежала первокурсница, чем-то похожая на Софи. Не заметив меня, она побежала в сторону парковки, видимо, чтобы забрать остатки своих вещей. Причем, настолько быстро, что я даже возмутиться не успеваю. Чтобы избежать повторения этой ситуации, как можно скорее захожу в здание. На вахте никого нет, турникет отключен, поэтому абсолютно спокойно прохожу в общагу без пропуска. Все вокруг кипит жизнью — где-то заведующие выдают первокам подушки с одеялами, где-то уборщицы старательно намывают подоконники, а где-то смеются вернувшиеся в родные стены старшекурсники. Поднимаясь на третий этаж, несколько раз пересекаюсь со своими знакомыми. Долго не задерживаюсь — перебрасываясь лишь парой фраз, продолжаю считать ногами ступеньки. — Извините, молодой человек, — эхом раздается женский голос. Это меня? Останавливаюсь и начинаю вертеть головой из стороны в сторону, и нахожу взглядом моложавую женщину, за спиной которой стоит полноватый парень, увлеченно играющий в нинтендо. — Мы с Мартином немного потерялись, — хихикает она, поправляя пересушенные от бесконечных осветлений волосы, — Не подскажете, где 473 комната? — 473? — переспрашиваю зачем-то, — Не там ищете. Это вам на четвертый этаж надо. Могу предположить, что в левом блоке, но вам лучше уже там у кого-то уточнить. — Ой, спасибо вам огромное, — произносит женщина с такой интонацией, будто бы я рассказал ей секрет вечной жизни, и говорит своему сыну: — Идем, Мартин. Минуя еще пару ступеней, отделяющих меня от моего этажа, слышу за спиной перебранку моих случайных знакомых, удаляющихся на четвертый этаж. Мартин что-то бормочет о том, что не хочет жить в общежитии в принципе, а мать его осаждает, сетуя, что сын мало социализирован и попутно ворча, что коридоры общежития похожи на лабиринт минотавра. Я живу в нестандартном представителе блочного типа студенческих общежитий. Обычно в блок объединяются три комнаты, у которых общая кухня и санузел. В нашей же общаге блоком называются восемь комнат, имеющих общий сортир и умывальник. Кухня — общая на два блока, душ — в подвале, один на всю общагу. Да, инновации сюда прорывались с трудом. Я ясно помню, что здесь поменяли трубы и вставили новые стеклопакеты во время моей учебы на первом курсе. Когда же я заселялся — в окнах были щели, размером с кулак, а батареи будто бы пережили пару войн и несколько нашествий. Пересекаю порог своего блока и следую к родной двери с металлической табличкой «Не влезай! Убьет!», которую Тилль притащил откуда-то год назад и циферками «365» вверху. Шарю по карманам в поисках ключей, и вдруг слышу за спиной знакомый низкий голос, с шутливыми интонациями выкрикивающий: — Э, ты кто, бля? — повернув голову, вижу широко улыбающегося Тилля, зашедшего в блок следом за мной, — Я тебя не звал, иди нахуй. Подхватываю настроение друга и, намеренно делая голос грубее, хриплю: — Кто нахуй? Ты? Эта идиотская реплика вызывает у Линдеманна громкий смех. Он тремя шагами пересекает расстояние между нами и стискивает в медвежьих объятиях, почти отрывая меня от пола и хлопая широкой ладонью по спине. — Подрос за лето, конечно, Пауль, — иронизирует, отпуская меня наконец и осматривая с головы до ног, — Чего ты тут топчешься? — Ключи искал, — снова запускаю руки по карманам и отвечаю соседу. — Нахера? Я открыл уже, — в подтверждение своих слов друг пихает дверь ногой. Та распахивается, и он, хватая мой чемодан, заходит в помещение, — Пожрать привез чего? — Конечно же, нет, — отшучиваюсь и осматриваю комнату. Все те же старые оранжевые обои в вензелях, тот же серый потолок, в попытке побелить который мы несколько раз чуть не подрались. Пружинные металлические койки, доисторический письменный стол напротив окна и примерно такой же по возрасту обеденный у входной двери. Трехстворчатый шкаф, обклеенный такими же обоями, что и на стенах, и трясущийся холодильник, по ощущениям, работающий последний понедельник. Вещи Тилля уже были разложены по привычным местам, а на койке Шнайдера валялись кучей брошенные в спешке сумки. — Шнайдер тоже уже приехал? — спрашиваю, подходя к своей кровати и закидывая на нее чемодан. — Я его не видел, — отвечает Тилль, плюхаясь на стул за письменным столом, — Когда я пришел, его вещи уже тут были. Видимо, где-то по общаге шатается. Задумчиво киваю, откидывая крышку чемодана и вытряхивая оттуда свое немногочисленное барахло. Оглядываюсь на наблюдающего за мной друга и с улыбкой замечаю: — С какого курорта ты такой загорелый? Сказочное Бали? — Ага, сейчас, — он осматривает свои оголенные руки, покрытые равномерным насыщенным загаром, — Меня сразу после сессии Егер на раскопки забрал. По его милости все лето лопатой махал. Но, ты прав, ебали там «сказочно», конечно. — Много накопали? — иронизирую, оглядываясь на друга. Вопрос, видимо, задевает Тилля за живое, и он начинает с возмущением рассказывать: — Говна всякого — полно, чего-то ценного — нихуя, но Егеру как по пизде ладошкой, — крякаю от смеха. Я уже успел отвыкнуть от того, что Линдеманн — просто кладезь искрометных фразеологизмов, аллегорий и эвфемизмов, — Не отпускал никого даже за сигаретами сходить. Девчонки, бедные, каждый камушек зубными щетками натирали. А мы копали, кажется, что бесконечно. Даже у меня руки с трудом сгибались первое время. Тилль учится на истфаке, как и большинство парней нашего универа. Среди представителей мужского пола, поступающих к нам, почему-то, укоренилось мнение, что история — наиболее перспективное направление обучения в гуманитарном университете. Но, чаще всего, для них все скатывалось либо в преподавательскую, либо в археологическую деятельность. Линдеманн пошел по второму пути, пусть и не совсем добровольно. Таких крепких и рукастых, как он, еще на первом курсе завербовал герр Егер, преподаватель кафедры и практикующий археолог. С тех пор мой друг регулярно мотался в различные археологические экспедиции. Пару раз он собирал свои монатки и уезжал в неизвестность прямо посреди семестра. И, судя по рассказам Тилля, все, что ему доводилось там делать — это копать, копать и… пожалуй, копать. — Если бы не начало учебного года — я думаю, он бы до сих пор нас там держал, — продолжал восклицать мой сосед, размахивая руками, — Я за лето даже дома не был, с раскопок — сразу сюда. Но Егер сказал, что мы еще можем понадобиться, пока заморозки не наступят. Достаю из чемодана банку с покупными маринованными огурцами и протягиваю другу. Тот отвлекается от возмущений и открывает банку лишь одним поворотом огромной ручищи. — То есть, тебя опять заберут скоро, что ли? — интересуюсь, укладывая на полку над кроватью предметы личной гигиены. — Бля, я надеюсь, что нет, — проворчал Тилль, звонко откусывая вынутый из банки огурец. Собираюсь спросить друга еще о чем-то, как меня прерывает чей-то громкий голос, раздавшийся из глубины общажных коридоров. Мы с Линдеманном встречаемся взглядами и прислушиваемся. По мере приближения обладателя голоса становится слышно, что тот поет. Очень фальшиво, но уверенно и громко. Через мгновение распознаю песню, исполняемую внезапным вокалистом. — Это что, «Богемская рапсодия»? — кривлюсь, спрашивая это. Надо постараться, чтобы настолько испоганить такую песню. Тилль кивает, тоже сморщив нос, — Артхаус какой-то. — Ситуация станет еще артхауснее, когда ты поймешь, что это Шнайдер. Повторно прислушиваюсь. Ну да, действительно Шнайдер. Хмыкаю, нисколько не удивляясь тому, что именно наш немного припизднутый сосед решил скрасить свой скучный путь до комнаты и исполнить песенку. Хотя, кто из нас не припизднутый? Тем временем голос и, соответственно, его обладатель, приближается к нашей комнате. Дверь отворилась и в помещение драматично влетел Шнай, продолжая петь: — Mama, ooh, didn't mean to make you cry… — заметив нас, он разводит руки в стороны и так же нараспев приветствует: — О, здравствуйте, родные. Линдеманн, посмеиваясь, встает с места и приобнимает нашего соседа. — Тилль, вот ты когда-нибудь кого-то так же обнимешь и ненароком сломаешь бедняге хребет, — кряхтит Кристоф, похлопывая своего экзекутора по спине. — Да ладно тебе, — Тилль отстраняется, продолжая весело улыбаться, — Ты где потерялся? С обзорной экскурсией по родной общаге ходил? Шнайдер переступает через мои сумки, разбросанные по полу, и отвечает: — Типа того. Пока со всеми поздоровался, пока проверил, кто уже приехал… Кстати, Олли и Флаке пока нет. А их психов вот только что на кухне видел, уже какую-то хуйню обсуждают. Психами в нашем университете принято называть студентов психолого-педагогического факультета. Их недолюбливали все, даже преподаватели. По ощущениям, они абсолютно не учились, лишь скакали между корпусами в своих форменных желтых футболочках с гербом факультета и проводили различные идиотские акции, мероприятия, раздавали буклетики. В общем, всячески доебывались до всех, кто проходил мимо них. Нашим друзьям, Оливеру и Флаке не повезло — их расселили в комнаты как раз к психам, причем, одногруппникам. Возможно, Флаке более везучий, ведь он живет всего с одним таким индивидом. Третья койка в их комнате с первого курса пустует. Коменда часто грозит подселить к ним кого-то, но пока так этого и не сделала. Шнайдер подходит ко мне, минуя завалы раскиданных вещей, кладет руку мне на плечо и с сарказмом спрашивает: — Ты все так «растишку» и не начал кушать, да? Со стороны койки Тилля слышится громкий ржач, а мои глаза закатываются настолько, что почти видят мозг: — Какие же вы оба креативные, я в шоке, — Шнайдер, посмеиваясь, хлопает меня по плечу пару раз и шагает к своему спальному месту. — Мы не виноваты, что ты не меняешься, — парирует он, сбрасывая свой багаж с кровати и расслабленно падая на нее, — Ну, давайте, рассказывайте, как жизнь? Полтора месяца, проведенные нами в разных местах, мгновенно стираются. Мы снова шутим, смеемся, рассказываем друг другу разные истории — будто бы последний раз это было вчера. В коридоре наверняка слышно наш галдеж, но нам похуй. Я за многое могу не любить общагу, однако за то, что она подарила мне таких друзей, буду благодарен еще долго. — Кстати, надо отметить начало учебного года, что-ли, — задумчиво тянет Кристоф, поочередно переводя взгляд с меня на Тилля, — Все-таки, 3 курс. Экватор. — Я за, но только в следующие выходные, — выдыхаю, заталкивая успешно разобранный чемодан под кровать, — Как раз за неделю все подтянутся. Да и пары завтра, не хочу в первый же день опухший приходить. — Поддерживаю Пауля, — соглашается Линдеманн, — У меня история Азии завтра первой парой, ее декан ведет. Шнайдер картинно хватается за голову и восклицает: — О, да вы оба, оказывается, ссыкло. — Окей, пусть я ссыкло, — пожимает плечами Тилль, — но зато меня кафедра не взъебет за заплывшую рожу и перегар. — Я тоже полностью согласен быть ссыклом, — бормочу, обессилено рухнув на кровать. — Ладно, через неделю, ловлю на слове, — Шнайдеру не остается ничего, как согласиться, — Сколько времени, кстати? Выуживаю из кармана джинс телефон, собираясь посмотреть на часы, но мое внимание цепляется за несколько уведомлений о пропущенных сообщениях от Софи. — Блять! — выругался я, спешно открывая переписку с сестрой. — Что такое? — спрашивает Тилль и чуть привстает с кровати. — Да просил сестру написать, когда она до своей общаги доберется, — хмурю брови в недовольстве, — а сам все ее сообщения проигнорировал. Вновь раздается насмешливый голос Кристофа: — Ого, кто-то хуевый брат? Не отвечаю ему, лишь показываю средний палец, читая сообщения. Софи, 14:43 Все, я в своей комнате А ты приехал? Софи, 15:04 Пауль? Софи, 15:21 Все хорошо? Бью себя по лбу, торопливо набирая ответ.Вы, 15:28
Блин, прости, забегался
Да, все норм, я в общаге
— Куда твоя сестра поступила? — доносится заинтересованный голос Тилля. Выключаю телефон, бросая его рядом, и поднимаю взгляд на товарища. — К нам, на социолога. В пятую общагу заселили. Линдеманн задумчиво хмыкает и снова спрашивает: — Все-таки к нам пошла? Не смог отговорить? — Как видишь, — ухмыляюсь, скрещивая руки на груди, — Кстати, вы же не против, если она будет приходить периодически? Мало ли, не хочу ее одну бросать. Шнайдер оживляется: — А она готовит вкусно? А симпатичная? Собираюсь сказать ему что-то едкое, но не успеваю. — Блять, заткнись, а, — голос Линдеманна звучит недовольно, и после секундного молчания он обращается ко мне: — Конечно, не против. Поможем, чем сможем. С благодарностью киваю своему другу. О нашем конфликте с матерью я им рассказывал немного, они и не лезли, понимая, что тема достаточно скользкая. Оба поддерживали, как могли. За два года я ездил к ним домой чаще, чем к себе. Их семьи всегда встречали меня с распростертыми объятиями, а матери до сих пор спрашивали у своих сыновей, как я поживаю. Я же каждый раз краснею и чувствую себя неуютно от такого внимания. Понимаю же, что не заслуживаю такого отношения от чужих мам. Я даже от своей такого давно не получал, не то, что от чужих. — Созрел вопрос, — после продолжительного и громкого зевка говорит Кристоф, — Кто ужин сегодня готовит? — Не я, — отрицательно мотаю головой. — Я пас, — одновременно со мной отрезает Тилль. — Сука, — выругался Кристоф, ударяя себя ладонью по колену, — а я на вас эту функцию планировал свалить. Может, на «Камень-ножницы-бумага» скинемся? Долго уговаривать нас не приходится — мы втроем почти синхронно выбрасываем вперед сжатые кулаки, приготовившись. Шнайдер ухмыляется и начинает отсчет, с воодушевлением произнося «раз-два-три!» Опускаю взгляд вниз и будто бы в замедленной съемке вижу, как оба моих друга разжимают кулаки в жесте «бумага», тем временем, как моя ладонь будто застывает, превращаясь в тот самый злосчастный «камень». — Ну, вот и решили, — улыбается во все зубы зачинщик этой авантюры, прихватывая мой кулак ладонью, как будто «оборачивая камень бумагой». Тилль звонко хлопает меня по плечу и снова откидывается на свою койку, закидывая руки за голову. — Ладно, наведу вам баланды какой-нибудь, — бросаю хмуро, залезая на кровать и вытягивая уставшие ноги, — но через пару часов. Спать хочу, пиздец.***
Я проспал долго, где-то полтора часа. Все это время Шнайдер разбирал вещи, полушепотом комментируя каждое свое действие. На него периодически шикал Тилль, залипающий в телефоне. В полусонном состоянии я слышал почти все, что происходило вокруг, но выработавшаяся за два года привычка позволила мне хорошенько отдохнуть. Первое время после заселения я подумывал купить маску для сна и беруши. Мне очень мешали спать бормотание Кристофа и храп Тилля, ведь сон у меня, все-таки, достаточно чуткий. Более того, мы все учимся на разных факультетах и у нас абсолютно разное расписание. То есть, в моем случае рано радоваться, если завтра к третьей паре. Например, Линдеманну же к первой. А это значит, что он обязательно поставит будильник на 6:00 и отнимет у меня законные, а, главное, такие необходимые, несколько часов сна. Со временем я адаптировался. Продолжал просыпаться, конечно, когда кто-то из соседей всхрапнет громче обычного, но моментально отрубался снова и продолжал смотреть свои розовые сны. Более-менее очухавшись ото сна, поднимаюсь с койки и иду готовить ужин, как и обещал. Из продуктов хватаю первое, за что цепляется рука — пачка какой-то лапши. Ну и заебись, наварганю что-то типа макарон по-флотски. На кухне ни души. Это хорошо — никто не будет под ногами мешаться. Для многих, очевидно, не блещущих умом, товарищей общая кухня стала своеобразным местом встреч. Часто тут галдели студенты, рассаживаясь на широком подоконнике, и что-то обсуждали. Нередко эти толпы разгоняла коменда, но чаще всего это делали неравнодушные жители, типа нас. Так как подобным времяпрепровождением на общих бытовых территориях зачастую грешили первокурсники, шугануть их как следует не составляло труда. Иногда было достаточно грозного взгляда или сказанного предупредительным тоном: «Ну и хули мы тут делаем?» В общем, сплошная дедовщина и превышение полномочий. Тупо пялюсь на закипающую в кастрюле воду, как слышу суетливые шаги, доносящиеся со стороны правого блока. Обернуться не успеваю — шустрый некто, видимо, заметивший меня на кухне, замедляется и забегает в общую комнату, споткнувшись о порог, судя по звуку. — Привет, Пауль, — поздоровался кто-то голосом Флаке. Вместо приветствия заторможенно киваю — сон до сих пор не отпустил меня. Высыпав в подсоленную воду сразу пачку макарон, поворачиваюсь к одногруппнику. Его испуганный взгляд не скрывали даже толстенные очки. — Только что комендантша приходила, — начинает Лоренц, запинаясь, — К нам, короче, третьего заселяют. — Давно пора, — ухмыляюсь, ставя на плиту сковородку, — Мы, значит, ютимся, как рыбы в банке, а вы там вдвоем прохлаждаетесь. Флаке закатывает глаза и упирает руки в боки. — Я бы лучше с десятью такими, как Шнайдер, жил, чем с этим… — делая неопределенный жест в примерном направлении своей комнаты, ворчит он, — А если мне второго психа подселят? — Даже если и подселят — Олли же с двумя как-то справляется, — стараюсь успокоить друга, попутно помешивая фарш на сковородке. — Так они его побаиваются, вот и весь секрет успеха, — Флаке мотает головой, взволнованно перетаптываясь с пятки на носок. Поворачиваюсь к Лоренцу, дабы сказать что-то поддерживающее, как замечаю Оливера. Высоченная фигура нашего соседа по общаге практически бесшумно пересекает порог кухни и подходит к нам. — Вспомнишь солнышко — вот и лучик, — бормочу с улыбкой, — Как жизнь, Олли? — Здоро́во, все нормально, — тот поднимает ладонь, приветствуя меня, и обращается к Флаке: — Ко мне сейчас Клейн зашла. Сказала собирать барахло и перебираться в вашу комнату. — Вот, — без отрыва от готовки говорю я Флаке, — а ты ныл. — Погоди, — тот поворачивается к Оливеру, — то есть, тебя к нам переселяют? Зачем? — Я тоже не знаю, нахуя это надо, — Ридель пожимает плечами, — Проблему с психами это никак не решит. — Зато вы объединитесь в борьбе с общим врагом, — отшучиваюсь, подхватывая кастрюлю с плиты, — Вас двое — он один. Забодаете его, он сам от вас сбежит. Олли фыркает, а Флаке скептически тянет: — Не забывай, что у нас есть еще двое таких же через стенку. В коридоре опять раздается грохот от быстрых шагов, на этот раз со стороны моего блока. Уже перевожу взгляд на дверной проем, чтобы увидеть, что за ураган там несется. После нескольких секунд ожидания вижу, что ураганом является Тилль. Тот резким шагом забегает на кухню и тараторит: — Флаке! — тот нервно вздрагивает и поворачивается к другу, с запалом интересующегося: — К вам третьего заселяют? — Ну да, — не изъявляя особого энтузиазма отвечает Лоренц, и кивает в сторону стоящего рядом соседа, — Вот, Олли. Линдеманн отрицательно мотает головой и на выдохе произносит: — Не, нихуя. — Чего «нихуя»? — возмущается Оливер, — Только что коменда приходила, сказала, в 380-ю переезжать. Отдышавшись, Тилль выпрямляется и разъясняет: — Мне сейчас Рихард написал, — слыша это, свожу брови к переносице и перевожу взгляд на разговаривающих соседей. Кто? Видимо, Оливер и Флаке в курсе, кто этот Рихард, раз так заинтересованно слушают, — Он с этого года в общаге жить будет. Сказал, что в 380-ю заселили. Скоро приедет. — Так он же, вроде, на квартире жил, не? — произносит Оливер, проводя рукой по щетинистому подбородку. — Больше нет, — Линдеманн пожимает плечами, — Он ничего конкретного не сказал, что-то типа «обстоятельства поменялись» и так далее. Закрываю крышкой готовую еду для соседей и громко спрашиваю: — Я извиняюсь, что прерываю вашу беседу, но кто такой этот Рихард? — Это мой друг, мы в одном классе с ним раньше учились, — произносит Тилль, — Поступали вместе и общагу хотели вместе заселиться, но он квартиру снял с кем-то. Два года там жил. Хотя место в общаге за ним закрепили, я еще смеялся над ним, типа «нахуя». Он говорил, «пригодится», — мой сосед ухмыляется, — Ну, вот и пригодилось. — А вы двое откуда его знаете? — Я с ним на легкую атлетику хожу, — раздается голос Оливера. — А мы с Рихардом в профкоме вместе работаем, — Флаке взглянул на меня исподлобья, — К слову, ты с ним тоже знаком. И тоже из профкома. Свою недолгую службу в профкоме я вспоминать не люблю. Этот период моего студенчества дался мне сложновато. Видимо, все-таки, социальная активность и работа на пользу общего блага — не мое. Бесконечные собрания, идеологические споры, организационные моменты так выматывали, что я не продержался там и трех месяцев. Плюсом занятости в профкоме можно назвать только то, что безнаказанно и по уважительной причине можно пропускать пары. Короче, хуевый из меня активист получился. — Так это когда было-то? — пожимаю плечами, замешкавшись, — Я из профкома только тебя помню, и то, потому что каждый день вижу. — Не, его ты точно должен был запомнить. Он же был… — Линдеманн склабится и указывает на свою шевелюру. Поднимаю брови, не понимая, что Тилль хотел этим сказать. Приходится обратиться за помощью к Лоренцу в решении этой загадки. Тот выдыхает: — Да дреды у него были. На себя тогдашнего Рихард сейчас мало похож, конечно, — Флаке задумчиво чешет затылок, — Но ему шло, нужно признать. Было по-панковски круто. — Честно говоря, он был на ебнутую белку похож, — высказал свое мнение Тилль, — Волосы сжег, они почти прозрачные были. Дреды заплели хуево. Ладно, хоть срезать догадался. Образ парня с белыми неаккуратными дредами всплывал в моей памяти смутно. Будто бы я смотрел на него сквозь какую-то пелену. Возможно, мы и правда знакомы, но общались настолько мало, что мой мозг сам удалил всю информацию о нем. — Все равно не помню, — отмахиваюсь, выкидывая из головы эту затуманенную фигуру. Тем более, зачем мне его вспоминать, если он скоро будет тут и мне вновь предстоит познакомиться с этим Рихардом. Кстати, о знакомствах: — Я один «не в материале», или Шнайдер не знает, кто это? — Они в одной группе учатся, — буркнул Оливер, убирая руки в карманы растянутых домашних штанов. — Заебись, — подытоживаю я и, подхватывая тяжелую посуду, иду на выход из кухни. Соседи медленно следуют за мной, будто телохранители, оберегающие владельца важного артефакта в виде сковороды с макаронами. Флаке и Оливер идут с нами, в сторону нашего блока — видимо, решают наведаться к нам в гости. Дружный строй нарушает отворившаяся дверь на лестничную клетку, чуть не сбившая с ног идущего ровно за мной Тилля. — Блять, ты в глаза что-ли еб… — надвигающаяся на моего друга гроза негодования внезапно рассеивается, — Опа. — Вы всей общагой меня встречаете? — слышу уже знакомый мягкий голос. Долго складывать два и два мне не приходится. Затуманенная внешность мало знакомого парня с дредами из профкома вдруг приобретает более ясные черты. Я вспоминаю его бледное лицо с живо выделяющимися на нем хитрыми голубыми глазами. Только вот спутанных белых волос у этого образа нет — их сменяют гладкие черные, небрежно убранные назад. Разворачиваюсь и подтверждаю свою догадку. В толпе моих соседей стоит незнакомец, которого я видел на вокзале, когда встречал Софи. Только на этот раз на его лице эмоций немного побольше. Парень ярко улыбался своим друзьям, обрадованным его переездом. Вещей, к слову, при нем не так много — небольшая дорожная сумка, рюкзак и чехол, судя по форме, с гитарой. Линдеманн, расплывшийся от радости, уже потянулся, чтобы стиснуть вновь прибывшего жителя, но Рихард сделал шаг назад, выставляя вперед свободную ладонь: — Так, держи себя в руках, — его губ касается кривоватая ухмылка, — Я бы не хотел быть задушенным в первый же день. — Да я же осторожно, — наплевав на запрет, Тилль навалился на своего друга, крепко его обнимая, — Сукин ты сын, как же я рад тебя тут видеть. — Мы с тобой в универе каждый день почти видимся, — хрипит Рихард, освобождаясь наконец из хватки моего соседа. — Ну, мало ли, — бормочет Линдеманн, продолжая радостно улыбаться. Оливер, обычно скупой на проявление эмоций, подхватывая всеобщую радость, хлопает нашего нового соседа по плечу: — Ворвался ты, конечно, внезапно, Рихард. Хотя, на тебя это похоже, — друзья рассмеялись, — Настолько внезапно, что даже коменда в ахуе. Хорошо, что в 380-ю не успел перебраться до того, как ты не приехал. — А она вам не сказала, что-ли? — Рихард в замешательстве переводит взгляд с Олли на Флаке и обратно. — Что? — Я же попросил, чтобы нас втроем поселили, — он ставит сумку на пол рядом с собой, — Знаю же, что вы через стенку все это время жили. Подумал, что так лучше будет. — Как? — ошарашенно выпаливает Лоренц, — Мы два года к Клейн ходили, умоляли нас вместе поселить. Как ты это сделал? — Все вам расскажи да покажи, блять, — отшучивается Рихард. И внезапно он смотрит на меня. Этот взгляд сковывает, будто бы я стою перед ним полностью голый. Он смотрел на меня так же три дня назад на вокзале, но тогда почему-то не придал этому особого значения. Холодные глаза с прищуром прошлись по мне пару раз, прежде чем Линдеманн не решил вклиниться в наш немой разговор: — Мы тут, кстати, выяснили, что вы не знакомы, — Тилль обеими руками указывает на меня, как на какой-то экспонат в музее, — Итак, мой сосед, хороший друг и будущий знаменитый журналист — Пауль Хайко Ландерс. — Лучшая рецензия, спасибо, — бормочу хмуро. — Заткнись, — отмахивается Тилль, уже вошедший в раж, переходит к Рихарду, — А это — мой друг детства, талантливый музыкант и лингвист — Рихард Цвен Круспе. Вышеупомянутый с ухмылкой кивает: — Приятно познакомится, — он склоняет голову вбок, — Виделись недавно, да? — Было дело, — придавая голосу немного беззаботности, отвечаю, — Взаимно. Я бы руку пожал, но… — указываю на занятые тяжелой сковородой руки. Рихард безразлично мотает головой, продолжая изучать меня взглядом. Хочу провалиться сквозь землю. Блять, да хватит смотреть.***
Уже второй час провожу в одиночестве. Это состояние вообще не свойственно такому месту, как общага, поэтому ощущаю себя порядком некомфортно. Подобных моментов, чтобы я один лежал в комнате и в абсолютной тишине пялился в потолок, у меня было мало. Точнее, один — и он происходил прямо сейчас. Все ушли в 380-ю. Мои друзья, преисполненные радостью от приезда Рихарда, решили устроить своеобразное празднование. Я под благовидным предлогом отказался — сказал, что сильно устал и хочу пораньше лечь спать. На самом же деле мне пиздецки некомфортно в компании Круспе. И, во избежание неловкого для меня вечера, проведенного глубоко в себе под прицелом сосредоточенного взгляда голубых глаз, я смотался к себе в комнату. За это время я поужинал, открыл ноут, прочитал все сообщения, которые успели понаписать мои одногруппники в общей переписке. Потом посмотрел какой-то глупый фильм с Лиамом Нисоном, разъезжающим на фуре по льду. Созвонился с Софи — та, не теряя прежнего энтузиазма, рассказывала, как ей нравится общаться с соседками и пересказала свое завтрашнее расписание. Прямо во время разговора с сестрой еще раз проверил, какие завтра занятия у меня — три пары, начиная с первой. Я даже собрал рюкзак — закинул туда прошлогоднюю тетрадь для конспектов, которую так и не закончил, ручку и простой карандаш. Ноутбук в универ я обычно не ношу, опять же, из-за лени. Он у меня старенький и порядком тяжелый. Тетради и телефона мне вполне хватает. И вот, мое вечернее времяпрепровождение скатилось в созерцание обшарпанного потолка нашей комнаты. Если прислушаться, то можно услышать, как за стенкой смеются соседи, как по коридору проходят редкие студенты или как по полу шаркает подошва старых тапок Пластыря, дежурящего по этажам. Я вырубил свет, собираясь спать, но через пятнадцать минут включил настольную лампу. Сон не идет — вот и рассеялась причина моего съеба. Я невольно вспомнил, что Софи сказала мне о Рихарде, после их совместной поездки в электричке. Она сказала, что он не рассказывал о себе, а лишь интересовался самой Софи. Интересно, он ко всем малознакомым людям так относится — препарирует человека, как лягушку. Сестра столкнулась с этим ближе, чем я сегодня, но по доброте душевной не обратила внимания. Хмурюсь, желая вернуться в прошлое и защитить ее. Будто бы я могу вернуться на три дня назад, телепортироваться в электричку и увести Софи подальше от этого странного парня. Занятый своими размышлениями и тщетными попытками заснуть, я не сразу замечаю прихода Шнайдера. Очухиваюсь, только когда слышу грохот сковороды, поставленной на обеденный стол. — Чего не спишь? — спрашивает он, принимаясь набивать рот давно уже остывшими макаронами. — Да голова болит, — вру я, вновь упираясь взглядом в потолок, — Вы закончили уже? А где Тилль? — Скоро должен прийти. Они с Рихардом курить пошли, — еле понятно бубнит Кристоф, усиленно пережевывающий еду. Ну, далеко не факт, что скоро. Тилль не умеет быстро курить. Точнее, курит-то он быстро — может в пару долгих затяг прикончить сигарету. Просто сам этот ритуал для него имеет немного другое значение. Скорее всего, он сейчас вытаскивает из своего друга секрет его внезапного переезда в общагу или просто разговаривает по душам. Линдеманн любит попиздеть, на самом деле. — А чего ты к нам не пришел, раз не спишь? — интересуется мой сосед. Блять, Шнайдер, ну вот как ты думаешь? — Говорю же — голова заболела, — произношу флегматично, смотря другу в глаза. Опять то же вранье, но в первый раз сработало, — Думал, в тишине полежу — пройдет. — Лучше бы таблеткой закинулся и пришел, — сетует Шнайдер, запихивая в рот еду какими-то непомерными порциями, — А так один весь вечер тут просидел. С одной стороны, я с ним согласен. Это проебанное время мне никто не вернет. Но, с другой стороны, зачем? Я уверен, что молчал бы эти два часа. — Там порция Тилля еще, — предупреждаю Кристофа, наблюдая, как стремительно кончается еда в сковороде. Друг безразлично машет рукой и продолжает есть. Ожидаемо. — Тебе завтра к какой паре? — звучит новый вопрос. — К первой, — скучающим тоном отвечаю, — А тебе? — Тоже, — Шнайдер корчит недовольную рожу, — Причем, философия. — Соболезную, — усмехаюсь. Уничтожив большую часть макарон, Кристоф ставит почти пустую сковороду обратно в холодильник. Он размеренно потягивается и зевает, принимаясь готовиться ко сну, как в коридоре раздается громкий смех Линдеманна. Этот звук срабатывает, как спусковой механизм — Шнайдер в одно движение скидывает покрывало с кровати ныряет под одеяло, притворяясь спящим. Попутно произносит испуганно: — Пауль, лампу выруби. — Придурок, — посмеиваюсь я, выполняя просьбу. Наш сосед входит в комнату в полной уверенности, что мы спим. Свет не включает и наощупь идет за едой. Помещение озаряет слабый свет открывшегося холодильника, и я слышу, как Шнайдер тихо трещит от смеха, удивительно, что Тилль этого не слышит. Тот, видимо, увидевший пустую посудину, в которой недавно были макароны, шепотом проговаривает: — Вот суки… Эта реплика почти рвет Шнайдера, но он держится, тихо хихикая в кулак. Я уже надеюсь спокойно заснуть в привычной атмосфере, как слышу дрожащий голос Кристофа, со смехом произносящий: — Художественный фильм «Спиздили», — и разражается хохотом. — Блять, Шнайдер, — недовольно закатываю глаза. — Какие же вы суки, — гаркает Тилль, шумно подходя двери и включая в комнате свет. Становится ясно, что спать мы ляжем еще не скоро.