10 простейших правил жизни в общаге

      Закончился сентябрь, а вместе с ним улетучились последние крохи тепла. Начались так ненавидимые мной дожди, солнце не выглядывало больше, чем на полчаса, а ветер стал настолько ледяным, что пробирал, казалось, до костей. Вставать к первой паре становилось сложнее — все-таки, желание идти на учебу, пока ночная тьма не ушла, отсутствует даже у самых задротов.       Дождь противно барабанил по стеклу, пока сидел за письменным столом напротив окна и делал домашку на неделю. Я привык делать большую часть работы заранее, чтобы позволять себе немного расслабиться в будни — старая школьная привычка. Правда, когда живешь в общаге, такая моя практика не всегда успешно работает. Коменда может выдумать внезапную активность в виде субботника — такой вот каламбур — в воскресенье, или же у соседей будут какие-то планы на выходные, отличающиеся от твоих. Никогда нельзя быть уверенным в завтрашнем дне, общежитие — непостоянная структура.       К счастью, сегодня все складывалось вполне удачно. У Тилля завтра коллоквиум по истории Азии, а если судить по его рассказам, то этот предмет ведет не преподаватель, а Ганнибал Лектер, который сожрет тебя, если ты неправильно ответишь. Линдеманн читал материал и всеми силами старался не беситься. Неожиданно, но даже Шнайдер сидел и спокойно учил какую-то английскую грамматику, привычно напялив наушники, из которых орала музыка так, что я мог разобрать каждое слово, спетое вокалистом. Я же мониторил новостные сводки и выписывал из статей необходимые лексемы — классическое задание для журфака. Еще нужно будет написать эссе на пятнадцать страниц. То есть, хотя бы начать, сдавать его, слава богу, не завтра.       — Все, я заебался, — попытка Тилля выучить материал к коллоквиуму и не взорваться от злости с треском провалилась. Он отбросил увесистую пачку печатных листов сплошного текста и взвыл: — Каким образом я это запомнить должен? Кугэ, букэ, даймё, буси, тодзама, фудай… Пизда, — он запускает обе руки в волосы, сжимая пальцы, и предпринимает последние слабые попытки удержать себя от полноценного эмоционального вскипания, — 34 вопроса… И знаешь, каких? — он подхватывает лежащий на краю кровати помятый листок с вопросами — взрыва избежать не удалось, — Вот, например: «Кто такие ронины?» Я знаю, кто такие ронины — самураи без хозяина, в переводе с японского «человек-ветер». А знаешь, как запомнил? На вот этого посмотрел! — Тилль в запале указывает широкой ладонью в сторону Шнайдера. Невольно смотрю на того — Кристоф уже давно ничего не учил, а пританцовывал в такт музыке в наушниках, — Он «человек-ветер», блять! Но на коллоке, видите ли, недостаточно того, что я знаю. Я, нахер, по лекциям учу, она сама нам это диктовала, а знать я должен больше, чем в лекциях написано! — он бросает последний злобный взгляд на распечатанные лекции и на выходе произносит, недовольно скрестив руки на груди: — Хатамото, блять! Выговаривать бы эту хуйню научиться.       Прокашливаюсь в попытке отогнать накатывающие волны нервного смеха.       — Тилль, да ладно тебе, — бормочу приободряюще, — Неужели препод настолько зверь?       — Она у нас первый раз коллоквиум принимать будет, и если отталкиваться от того, что нам про нее говорили — да, зверь. И не просто зверь, а опиздошенная на всю голову, — выпаливает Линдеманн, активно жестикулируя, — Я лекции-то еле успевал писать. Она даже разговаривает со скоростью миллиард знаков в секунду.       У подобных преподавателей пытаться писать лекции — бесполезная затея, на самом деле. Складывалось ощущение, что те в какой-то момент понимали, что студенты на пределе возможного и уже не чувствуют пальцев от долгой писанины, и это фантомное ощущение власти и воли над состоянием других заставляло подобных лекторов диктовать вдвое быстрее. Такое встречалось редко, особенно у нас, на журфаке — писать и без того много приходится. Но если нам и попадались преподы с подобными замашками — я нарочно нихуя не писал. Сфоткать лекции у Флаке, который будет вести записи даже под угрозой смертной казни — не проблема, зато нервы целы и руки не отваливаются.       — Да уж, пиздец, — монотонно произношу, не желая больше задевать друга за живое. Следующий вопрос задаю лишь на свой страх и риск: — И много вам подобных испытаний предстоит?       — Всего пять — кроме Японии еще Китай, Индия, Османская империя и страны Африки, — бормочет Тилль и вымученно добавляет после минутного молчания: — Будет этому когда-нибудь конец или нет?       — Когда сдашь Африку, — отвечаю ему зачем-то.       — Японию бы сдать для начала.       Вздыхаю, залезая на стул с ногами, и принимаюсь клацать пальцами по клавиатуре ноутбука. Один из лексических оборотов, который нужно проиллюстрировать примером из текста, никак не поддавался моему пониманию. Просить помощи у Флаке буду лишь в крайнем случае — он сам иногда настолько напрягается от своего же занудства, что создается впечатление, что у него очки запотевают. Поэтому решаю гуглить, хотя знаю, что нихуя там не найду. Относиться бы ко всему проще, как Кристоф. Он никогда не усложнял себе жизнь, а если уж проебы и появлялись — справлялся с ними на раз. Я уверен процентов на триста — та грамматика, которую он учил от силы минут двадцать до этого, будет сдана им завтра на пятерку. Либо умный дохуя, либо везучий — варианта всего два. А вот мы с Линдеманном точно пойдем нахуй — он не сдаст, а я буду переделывать эту работу еще раза четыре минимум. Хотя надрываемся, как шахтеры.       — Подозрительно тихо у вас, — после короткого стука в дверь к нам вошел Лоренц, так и не дождавшись на это разрешения, — Пауль, я к тебе.       — Ага, но помоги мне сначала, раз уж ты сам приперся, — смиряясь со своей судьбой, говорю я, — Ты медиатекст сделал?       — Да, давно уже.       — Заебись, вот это мне объясни, — тыкаю пальцем в один из терминов, перечисленных в задании, — Я не понял ни пизды.       — А, прием блистательной неопределенности. Смотри…       — Какой неопределенности? Что за название идиотское? — снова выпав из чтения лекций, хмуро бормочет Линдеманн.       — Не отвлекайся, блять, «человек-ветер», — ухмыляюсь я, заставляя Тилля начать сверлить свое чтиво еще более злым взглядом, — И ты, Флаке, тоже. Чего там с неопределенностью?       — Ну да, смотри, — продолжает Лоренц, присаживаясь на край моей кровати, — Простыми словами, это «сглаживание углов». То есть, представь, что мы завтра с пар приходим, а общага рухнула, камня на камне не осталось. А комендантша на это говорит, типа «вот так досада» или вроде того. Это когда ты при помощи речевого оборота выход из безвыходной ситуации находишь.       Я думаю, по моему лицу Флаке видит, что из его разъяснений понял я мало. В разговор вновь вклинивается Тилль, недовольно бурча:       — Вот если я сейчас брошу учить эту хуету, а преподше завтра скажу, что знаю все просто идеально — это блистательная неопределенность?       Флаке пожимает плечами:       — Изначально — это вранье, Тилль, — после этих слов мой сосед отрывает грозный взгляд от лекций и упирает его в Лоренца, — Хотя, суть ты верно передал.       Мне нужно быть благодарным Линдеманну — его эмоциональная нестабильность в данный момент помогла мне намного больше, чем препод на лекции и дополнительные объяснения одногруппника.       — Ладно, дальше сам разберусь, спасибо, — отмахиваюсь, отбрасывая от себя тетрадь с заданием, — Ты зачем пришел-то?       — А, да, точно. Помощь твоя нужна, — друг вздыхает, будто готовясь сказать мне что-то неприятное, и я еще раз вопросительно киваю, хмуря лоб в недоверии, — Короче, день первокурсника же скоро. А у нас сценаристов не хватает.       — Ну, сочувствую. Я тут каким боком? — стараясь отогнать от себя худшие предположения, спрашиваю я.       — Ты же писал в прошлом году одной команде, помнишь? Причем, они же тогда и победили, вроде.       — Блять, Флаке, ну нет… — морщусь и закрываю лицо руками.       — Пауль, ну да! — настаивает одногруппник, — Больше просить некого, а ты точно справишься. Тебе же не сложно?       — Сложно, — бормочу, не отнимая ладоней от лица.       — Да не ломайся ты, — решает попытать удачу Линдеманн, — Ты же чисто из принципа выебываешься, а на самом деле уже согласен.       Недовольно выдыхаю, наконец опуская руки и хмуро смотря на своих собеседников. У меня может быть миллиард поводов вновь не вляпываться в студактив, и схуяли я должен переступать через себя? Флаке смотрел на меня выжидающе, Тилль — с осуждением, а я не понимал, почему вообще должен соглашаться. Как будто я, как Бэтмен, являюсь каждый раз, когда вижу силуэт летучей мыши в небе. Интересно, если бы меня вызывали, как Бэтмена, мой знак как выглядел бы? Как клоунская рожа?       — Ну что, как успехи? — в комнату без стука вошел очередной посетитель в лице Рихарда.       Неосознанно выпрямляю спину, слыша его голос. Как бы я ни пытался делать вид, что привык к общению с ним, до сих пор в присутствии Круспе я каменел. В районе солнечного сплетения собирался ком, а каждое слово приходилось буквально выдавливать, прилагая также немало усилий на то, чтобы они звучали максимально беззаботно. Он же выглядел настолько безразлично, что меня это даже обижало. Какого хуя? Почему я боюсь сказать при нем что-то лишнее, а он становится только еще ехиднее, будто замечает мой ступор и просто смеется надо мной.       — Никак, я же говорил, что он откажется, — гнусавит Флаке в ответ, махая в мою сторону рукой, — А ты его вместе со мной продавливать пришел?       — Так, — отрезаю еще недовольнее, чем ранее, — не надо никого продавливать, я просто не согласен. «Плохой коп, хороший коп» на мне не сработает.       — Я не собираюсь тебя уговаривать, — заваливаясь на койку рядом с Тиллем, выдыхает Рихард безразлично, — Но почему ты так резко отказываешься? Мне интересно просто.       Почему-то этот вопрос бьет под дых. Еле удерживаю себя, чтобы не начать тупо открывать рот, как выброшенная на берег рыба. Приведя мысли в порядок, отвечаю:       — А должны быть причины? Просто не хочу опять связываться со всем этим.       — Если ты про профком — то тебя туда никто и не зовет, — с легкой иронией проговаривает Круспе, — Просто сценарий нужно написать, а ты в этом шаришь вроде.       — Наконец-то кто-то твои тупые юморески по достоинству оценил, а ты отказываешься, — внезапно встревает в разговор Шнайдер, снявший наушники и вставший со своей койки, — Что-то вас тут многовато собралось, вам не кажется?       На его вопрос никто не отвечает, а тот, кажется, и не ждет ответа. Кристоф шлепает босыми ногами по скрипучему полу к тумбе, где мы храним посуду. Видимо, чаю решил попить.       — Кто вам вообще сказал, что я могу написать нормальный сценарий? — я всплескиваю руками в непонимании, — А если я напишу полнейшую хуйню?       — На комплимент напрашиваешься? — Рихард не сдерживает усмешку, смотря на меня исподлобья.       Блять, ну вот опять. Как он это делает?       — Пауль, да ладно тебе, соглашайся, — Флаке изо всех сил старается уговорить меня, — У тебя одна группа будет, у нас некоторые по две или три взяли. Хочешь, соцфак тебе дадим? С сестрой чаще пересекаться будешь.       Слушаю Флаке и чувствую, как начинаю краснеть, как знамя коммунизма. В это мгновение мне становится стыдно. Ломаюсь, как ребенок. А иногда переступать через свои же принципы даже полезно. Буду надеяться, что это как раз такой случай. Хотя, я готов согласиться чисто ради того, чтобы Флаке перестал смотреть так жалобно, а Рихард так саркастично, сука такая.       Ну, я поломаюсь, конечно, еще немного. Для приличия — не могу же я резко согласиться, когда так долго отнекивался. Лишь бы не уговаривали больше. Как будто я какая-то пиздодельная звезда со своим райдером, по которому организаторы не донесли в гримерку нужное количество хрустальных бокальчиков для мартини, вот я и выебываюсь. Хотя если бы у меня реально был райдер, я бы прописал в нем стул, чтоб посидеть можно было, и какие-нибудь сигареты, на усмотрение организатора. Желательно, тонкие.       Из размышлений меня вызывает звон разбивающейся посуды. Поворачиваюсь на звук — источником был Шнайдер, до этого долго гремевший посудой в поиске нужной чашки. Нужно сказать, что он ее нашел, но тут же разбил искомую об пол. Кружка разлетелась на удивительно мелкие осколки, казалось, усеевшие периметр всей комнаты.       — Мда, незадача, конечно, — с трудом исключая из своей речи мат, безразличным тоном прохрипел Кристоф. Он выпрямился и осмотрел результат своих трудов.       — Вот! — восклицает Лоренц, срывая голос от высоких интонаций, от чего мы все подскакиваем на месте, — Пауль, блистательная неопределенность!       Ухмыляюсь, понятливо кивая, и смотрю на Шнайдера. Тот упер руки в боки и открыл рот в немом «чего?» Попялившись на нас еще пару секунд, наш сосед досадливо мотает головой, и идет к соседям за веником.       — Так, ладно, — выдыхаю, осматривая своих собеседников и возвращаясь к прошлой теме разговора. Как и хотел — точного ответа не даю, — Я могу же подумать, да? Или вы мне заведомо выбора не даете?       — Можешь, но только до завтра, — говорит Флаке обрадованно, смотря на меня с какой-то безграничной надеждой. Будто от меня будущее человечества зависит.       — Окей, — выдыхаю, наконец-то отмахиваясь от этого обсуждения, — Я все еще сомневаюсь, что это хорошая идея.       — Я уже тоже, — подначивает Рихард полушепотом, хотя все его прекрасно слышат.       Хочу встретиться с ним взглядами, но он намеренно меня игнорирует, с ухмылкой изучая, видимо, просто невероятно интересный список вопросов к коллоквиуму Тилля. Что за провокации ебучие? Какую реакцию ты от меня ждешь?       — Все, наконец-то отъебались от человека, — слишком поздно спохватывается Линдеманн, защищая меня. Он поворачивается к Рихарду и хрипло говорит: — Раз уж сам список взял — спроси меня чего-нибудь. Проверим мою память.       Круспе пробегается по вопросам и читает, выбрав понравившийся:       — Так, назови причины революции Мэйдзи.       — Ты нарочно самый сложный вопрос из списка выбрал? — возмущается Тилль, даже не думая начинать рассказывать материал, — Я не так глубоко читал.       Круспе хочет как-то возразить, но его прерывает снова открывающаяся дверь. Возможно, мы бы не обратили на это внимания, если бы зашел Шнайдер, ведь это ожидаемо, но на пороге стоял Олли. Он не двинулся дальше придверного коврика, а застыл в ожидании, привычно спрятав руки в карманы широченных штанов. Выждав несколько секунд, пробурчал немногословное:       — Ты идешь?       Уже собираюсь спросить, к кому из нас он обращается, как слышится голос Круспе:       — Да-да, пошли, — он встал с места, отбрасывая лист бумаги, который держал в руках, и обращается к Тиллю: — Сам себе расскажешь.       Линдеманн бормочет что-то недовольное, а Рихард шагает к ожидающему его Оливеру. Видимо, у них сегодня легкая атлетика. Выдыхаю с некоторым облегчением — съебывает, наконец-то. Они собираются выходить из комнаты, как дверь снова отворяется — это уже пришел Шнайдер с потрепанным веником в правой руке и совком в левой. Он почти столкнулся с Олли, и хмуро проговорил:       — Да что за паломничество у вас сегодня? — он отходит вбок, пропуская Риделя и Круспе, и как только дверь за ними закрывается, проходит вглубь комнаты и замечает Лоренца. Его присутствие, видимо, триггерит Кристофа: — Флаке, ты тоже пиздуй, давай. Leave us alone блять.       Флаке кивает мне, поднимаясь со своего места. Киваю ему в ответ, еще раз подтверждая свое обещание подумать. Но это позже — сначала разберусь с блистательной неопределенностью.

***

      На следующий день после пар я уже сидел в одной из аудиторий главного корпуса и ждал группу, для которой буду писать. Все-таки, мне дали соцфак — социологи, туристы и рекламщики на мне. Моя сестра пока не знает об этом, надеюсь, что для нее это станет приятным сюрпризом. Волнуюсь, но не так сильно, как ожидалось — один на один меня со сборищем первокурсников пообещали не оставлять. Как сказал Флаке, придет кто-то с профкома, и обязанность переговорщика ляжет на него. Кто конкретно — мне не сказали. Надеюсь, этот кто-то будет нормальным.       Залезаю на высокий преподавательский стол, усаживаясь, и смешно поматываю свисающей со стола ногой. Уже почти 18:00, а это значит, что скоро должен быть звонок с самой последней на сегодня пары. Через некоторое время помещение аудитории наполнится особо активными студентами первого курса. Далее нам предстоит мозговой штурм — будет накидывать темы, на которые я должен буду написать перечень шуток или каких-нибудь тупых сценок, из которых и сложится выступление. А дальше уже все зависит от перваков — как отыграют, такое место и займут. День первокурсника каждый год представляет собой факультетское соревнование в остроумии, творчестве и креативности. И похуй, что сценарий им писать не обычно не доверяли, а заставляли всяких дебилов, вроде меня. Я уже сочинял шутки для родного журфака в прошлом году — они даже первое место заняли тогда. Это далеко не моя заслуга, но осознавать это факт все равно приятно.       В аудиторию, тем временем, потихоньку начинают подтягиваться студенты. Первыми вошли трое студентов, среди которых я заметил знакомое лицо. Смугловатая девушка с милыми кудряшками тоже меня узнала, о чем оповестила меня своей скромной улыбкой. Та самая соседка Софи, но, к своему стыду, вспомнить ее имя у меня никак не выходит. И, неожиданно, рядом с ней я не наблюдал свою сестру. Ее соседка пришла в компании комично выглядящего рыжего парня, больше похожего на богомола из-за своих несоразмерно длинных конечностей, и коренастой девушки, беспрестанно о чем-то разговаривающей. Возможно, я бы не обратил на это внимания, ведь я же с Шнайдером уже третий год живу и привык к бесконечному балабольству, но у этой девчонки был необычайно высокий и громкий голос.       — Здравствуйте! — здоровается она с энтузиазмом, заставляя меня вздрогнуть от визгливости ее голоса.       — Здрасте, — растерянно отвечаю, обводя зашедших немного охуевшим взглядом и начиная болтать ногой еще сильнее. На этот раз от нервозности, а не от расслабленности.       Они рассаживаются по местам, забывая о моем существовании и продолжая трещать о чем-то своем. Еще раз хмуро осматриваю их, вынимая из кармана телефон, и упирая все свое внимание в его экран. Не люблю незнакомцев и просто не умею чувствовать себя комфортно в их компании. Из-за того, что ты этих людей абсолютно не знаешь, ты не можешь выдворить из себя ощущение потенциальной опасности. Знаю, что этот загон абсолютно беспочвенный — ведь недавно в моем окружении появился человек, который и после некоторого общения продолжает вызывать похожие эмоции. Но и расслабиться не могу, мало ли, что произойдет в следующую минуту.       А в следующую минуту происходит не самое ожидаемое — рядом со мной на тот же преподавательский стол опускается кто-то. Все вокруг вдруг наполняется запахом каких-то конфетных духов и горячего шоколада из кофейни за углом. Поднимаю голову — по левую руку от меня сидит та самая девушка, соседка Софи. Она явно смущается — теребит край своего пушистого свитера и закусывает нижнюю губу. Стараюсь улыбнуться ей в ответ как можно беззаботнее, чтобы она не чувствовала себя некомфортно.       — Ты же брат Софи, да? — осмеливается она заговорить.       — Да. А ты — соседка, — произношу все с той же улыбкой и надеюсь, что не выгляжу по-идиотски.       Она часто кивает и протягивает мне свою миниатюрную руку:       — Рейна.       Ах, вот как ее зовут! Немного стыжусь, все-таки, имя не самое распространенное, чтобы не запомнить его.       — Пауль, — говорю, мягко сжимая ее пальцы в своих, — А где Софи? Почему с вами не пришла?       — Ее преподаватель задержал, — отвечает она, наконец-то смотря мне в глаза, — Она доклад на конференцию готовит, под его руководством. Обсуждают.       — Она мне рассказывала, — было бы странно, если бы это было не так. Это же Софи — она активна, как уран. Интересно бы было узнать количество сфер, где она еще не успела засветиться, — А это все с вашей группы?       Рейна смотрит в сторону еще двоих людей, находящихся в помещении помимо нас, и произносит:       — Нет, из нашей группы еще не все подошли. Плюс рекламщики и туристы. Всего 28 человек, — от нее не скрывается то, что я на мгновение поджимаю губы, — Ну да, многовато нас.       — Не пойми меня неправильно, — оправдываюсь я, ухмыляясь, — Я не социофоб, не ненавижу людей. За исключением некоторых, конечно, — вижу, как она застенчиво улыбается, — Но для меня это правда тяжело. Большие скопления людей — не для меня. Тем более, если они такие же энергичные, как моя сестра.       Девушка смеется, прикрывая рот ладошкой. Не думал, такая глупая аллегория — даже не шутка — может рассмешить.       — Нет, Софи одна такая, — говорит Рейна, — Не переживай, они отзывчивые, но не навязчивые. А ты сценарий нам будешь писать?       Подтверждаю ее догадку, кивая.       — На мозговой штурм пришел, — объясняю свое внезапное появление. Я же с этой группой даже на студактиве не был, и для них я буквально возник из неизвестности, — Будем решать, о чем мне писать, чтобы вы нормально выступили. Например, когда я на первом курсе был и нас готовили ко дню первака, — я вдруг ударяюсь в воспоминания, — наш автор решил схалтурить, и переписал какие-то тупые шутки из разных шоу, у комиков с телека потырил. Ладно бы, он что-то смешное тырил, но нет. И так, к примеру, в ходе одной шутки я должен был залезть в мусорный мешок.       Рейна удивляется, сводя брови к переносице, и с ухмылкой переспрашивает:       — В мусорный мешок?       — Да, вот такая шутка, — чувствую, что она перестает меня стесняться. Осознание этого почему-то радует меня, и я шутливо подначиваю девушку: — Смешно?       Она вновь смеется, на этот раз открыто, не прикрывая лицо. Нужно признать, что смех у Рейны достаточно приятный, мелодичный. Начинаю посмеиваться вместе с ней, будто бы и впрямь сказал что-то смешное.       Под аккомпанемент из нашего смеха в аудиторию входит Софи. Она удивленно осматривает нас, и уголки ее рта приподнимаются в какой-то снисходительно-доброй улыбке. Так обычно смотрят на своего ребенка, делающего первые шаги самостоятельно. Она подходит к нам, не переставая улыбаться.       — Привет. Вы уже познакомились, я погляжу, — говорит она, приобнимая меня за плечи.       — Как видишь, — обнимаю девушку в ответ, — Задержалась.       — Ладно, общайтесь, а я пойду, — тихо произносит Рейна, и снова обращается ко мне: — Приятно было познакомиться.       — Мне тоже, — улыбаюсь я, глядя вслед уходящей новой знакомой. Поворачиваюсь к Софи и снова вижу ту самую странную ухмылочку, — Что ты как странно улыбаешься?       Сестра бросает мимолетный взгляд в сторону своей соседки и щебечет:       — Да так, рада тебя видеть, — увиливает от ответа, — А ты тут вообще что делаешь?       Вкратце рассказываю сестре о том, как меня под угрозами и шантажом заставили писать сценарий первокурсникам, и что я тут сижу чисто ради того, чтобы меня не расстреляли из рябинострела где-нибудь в общажных коридорах. За время нашего разговора успел прозвенеть звонок, в аудиторию подтягивалось все больше и больше людей, и с каждым вошедшим человеком я надеялся, что больше никто не придет. Но люди все шли и шли. Как же хорошо, что не мне одному с ними возиться.       Примерно после этой моей мысли дверь снова открылась, и я досадливо посмотрел в ее сторону, ожидая увидеть еще парочку первокурсников. Замираю, вылупившись на зашедшего в помещение Круспе. В данный момент он больше похож на какого-то пижонистого молодого препода, чем на студента. Опять во всем черном — водолазка, джинсы, берцы. Весь такой пиздатый, что я понимаю, что мы отсюда не уйдем, а уплывем, потому что девчонки сейчас затопят все этажи этого здания.       — Это все? — Рихард обращается ко мне.       Пожимаю плечами, наблюдая, как моя сестра ретируется к своему месту за партой.       — Откуда я знаю? Я их первый раз вижу, — Рихард подходит к преподавательскому столу и становится рядом со мной, — Значит, тебя с профкома прислали?       — Недоволен выбором? — он опять хитро ухмыляется, ища в телефоне список студентов, задействованных в дне первака.       — Почему же, я в восторге, — удерживаю себя, чтобы не закатить глаза.       После многозначительного протяжного «м-м», Рихард начинает пересчитывать собравшихся студентов, полушепотом называя их по именам. Надо же, каждого запомнил в лицо, какой ответственный.       — Все тут, давай начинать, — говорит Круспе, осмотрев аудиторию еще раз.       Выдыхаю и спрыгиваю со стола, готовый быть социально активным на протяжении ближайших пары часов.

***

      Старенький университетский ноутбук плохо поспевал за ходом моей мысли — я перебирал по клавиатуре слишком быстро, а слова на вордовском листе появлялись с явным опозданием. Мне казалось, что я сам плохо успеваю за теми идеями, которые приходят ко мне в голову. «В начале было слово», или как там? Одна маленькая и, честно говоря, не самая смешная шутка, стала отправной точкой для полноценного материала. Из одной шутки вытекала другая, а на ассоциации с ней — уже третья, и так далее.       Встреча с первокурсниками прошла плодотворно. Как и сказала Рейна, они оказались не навязчивыми и в меру продуктивными — так, чтобы и помочь, и не заебать. Мы выбрали тему, они рассказали малую часть их факультетских локальных приколов, чтобы я знал, от чего отталкиваться. И я не ожидал, что меня так затянет.       Не знаю, какой час по счету сижу в профкоме за компом и беспрестанно накидываю приходящие в мою голову идеи. Это далеко не готовый сценарий — просто сборник мемов, которые можно упорядочить и забавно обыграть. Но это потом — для начала хочу переписать все то барахло, которое сейчас роится в моей голове.       Рихард все это время сидел неподалеку и постоянно был чем-то занят. То что-то писал, то что-то читал, то отвечал на чьи-то сообщения, то есть был максимально продуктивным, делая вид, что ни разу меня не караулит. Изредка я спрашивал его мнения по тем или иным моментам, он давал ироничные комментарии — все, как обычно. На самом деле, я до сих пор тяжело понимаю, какие у нас отношения — мы нейтральны или мы ехидничаем на каждой репликой друг друга. Если я это понимал, мне бы было понятнее, как вести себя в его присутствии. Сейчас, за работой, расслабиться я мог только тогда, когда забывал, что он сидит напротив меня.       — Пауль, — Круспе зовет меня по имени, и мои брови неконтролируемо ползут вверх — он почти никогда этого не делал, — может, достаточно на сегодня? Почти четыре часа прошло.       Кидаю взгляд в угол экрана ноутбука, на часы. Действительно, времени дохуя прошло. Разминаю уставшие пальцы и произношу хриплым от долгого молчания голосом:       — Просто хотел все записать, чтобы не забыть потом.       — У тебя достаточно времени будет, сценарий нужен не завтра, — отзывается Рихард устало, — Поехали в общагу, поздно уже.       Смотрю в окно слева от меня — уже стемнело, улицы освещены лишь оранжевым светом фонарей. Вечереет слишком быстро, и это еще один повод не любить осень. Световой день так короток, что иногда даже не успеваешь понять, а был ли этот день вообще.       — Поехали, — отвечаю тихо, потирая затекшие запястья, — Ты все это время меня ждал что-ли?       — Да, — говорит Круспе. Смотрю ему в глаза с сомнением, и он добавляет: — Профком же должен кто-то закрыть.       Мы поднимаемся со своих мест почти синхронно и идем на выход. Весь наш путь до первого этажа прошел в молчании, но в каком-то комфортном, что удивительно. Рихард изредка оборачивался на плетущегося за его спиной меня, и в его взгляде не было той снисходительности, к которой я так и не мог привыкнуть. Он смотрел скорее с интересом, он будто проверял, все ли со мной в порядке или что я делаю на данный момент. Тупая ассоциация, согласен. Не знаю, кем я должен быть, чтобы внезапно заинтересовать Круспе.       Покинув здание главного корпуса нашего универа, я уже нацелился идти к выходу с кампуса, как заметил, что Рихард держит курс в противоположную сторону.       — Ты куда? — спрашиваю удивленно и тыкаю пальцем в сторону ворот, — Выход там.       — Я на машине, — произносит он через плечо, не замедляя шага.       Ничего себе. Своя тачка — еще один плюс к его пиздодельности.       Нагоняю его около университетской парковки. Рихард снова оборачивается на меня, проверяя, иду ли я за ним, и прикуривает на ходу сигарету. На обычно переполненной парковке на данный момент около пяти машин, и я не могу предположить, какая из них принадлежит моему соседу. К счастью, предполагать и не приходится — Круспе подходит к серебристому фольксвагену, стоящему у пожарного хода. Машина не новая, но ухоженная. Разблокировав двери, Рихард садится на водительское сиденье.       — Не знал, что у тебя машина есть, — проговариваю, занимая место пассажира.       — Ты вообще многого обо мне не знаешь, — надевая привычную саркастичную маску, отзывается Круспе.       — Ну, ты не сильно и распространяешься, раз уж на то разговор пошел.       Мы выезжаем с территории университета на почти пустое шоссе. Думаю, по таким дорогам мы доберемся до общаги достаточно быстро.       — Спрашивай, — с улыбкой в голосе говорит Рихард, — Сам же говорил, что у нас «просто не было возможности пообщаться». Считай, что это одна из таких возможностей.       Бросаю взгляд влево, на Рихарда. Он расслабленно ведет машину, придерживая руль одной рукой за нижнюю его часть. На меня не смотрит — все его внимание устремлено на дорогу. Задумываюсь на пару мгновений. Что бы я хотел у него спросить? На самом деле, вопросов у меня дохуя, но не думаю, что озвучивать их сейчас — хорошая идея. Но и отделываться от него так просто тоже не хочу.       — Почему ты решил переехать в общагу спустя два года жизни на квартире?       Круспе абсолютно не удивился, лишь как-то удовлетворенно улыбнулся. Будто этого и ждал.       — Обстоятельства поменялись.       — Это я уже слышал, — отмахиваюсь, — Давай играть по правилам. Отвечай честно.       — А где было обговорено, что я должен быть честным, — со смешком выпалил Круспе, — Ладно, скажем так: я поссорился с соседом по квартире. Подойдет?       Согласно киваю, решая подтвердить одну догадку:       — Твой сосед — это та девушка? Которая приходила в начале сентября, — Рихард молчит, и я решаю пояснить, о ком говорю. Выходит плохо — я неопределенно вожу рукой в воздухе, пытаясь обозначить жестами ее экстравагантную внешность, и добавляю: — Такая вот…       Рихарда смешат мои потуги — он мягко посмеивается, отвечая:       — Можно сказать и так.       — Вы встречались?       — Нет, — на этот раз его голос звучит сухо и безэмоционально.       — А выглядело так, что да, — отзываюсь недоверчиво.       Он хмурится. Напряжения его мимика и тело никак не выдают, но я чувствую, что он действительно не очень хочет об этом говорить со мной.       — Откуда такие выводы? — слышу его отстраненный голос.       — Ну, она тебя по всей общаге тогда искала, — стараюсь говорить как можно простодушнее, чтобы не раздражать Круспе еще сильнее, — А ты… не особо гостеприимно ее встретил. Вы вели себя, как пара, только разругавшаяся к хуям и выясняющая отношения.       Умалчиваю о том, что подслушал их ругань в коридоре блока. Не думаю, что Рихард будет рад узнать об этом. Да и просто стыдно об этом упоминать, честно говоря. Молчание затягивается, и я уже думаю, что Круспе и не собирается отвечать мне, как слышу его шумный вдох, после которого он произносит:       — Нет, мы не встречались, — повторяется, поворачивая на проспект, где находится наше общежитие, — Были друзьями. Долго жили вместе. И действительно поругались.       — Могу узнать причину? — интересуюсь чисто на удачу, не надеясь на его откровенность. Но неожиданно он подхватывает:       — Конечно, раз уж у нас вечер откровений, — вижу, в темноте салона машины сверкает его хитрый взгляд, — Ей не понравились некоторые мои поступки и принципы.       Не нахожусь, что сказать ему в ответ, лишь отворачиваюсь к окну. Знакомые пейзажи — мы почти подъехали. Представляю, как захожу в родную 365-ю и заваливаюсь спать с чувством исполненного долга. В голове всплывает лишь одна маленькая деталь — и меня простреливает:       — Блять. Какое сегодня число?       — Четвертое, — услышав это, не могу сдержать свой раздосадованный вопль, чем, видимо, пугаю Рихарда: — Что такое?       — Сегодня Пластырь на вахте.       — И? — он произносит это слишком равнодушно, что меня это даже оскорбляет.       — Ну, он сучара, — говорю это, как само собой разумеющееся, — И он меня недолюбливает. Он вообще почти ни к кому нормально не относится. Сейчас еще с ним разбираться час, чтобы он в общагу пустил.       Расстроенно осматриваю здание общежития, к которому мы, между тем, подъехали. Остается только смириться со своей участью — видимо, этот день не достаточно меня заебал, раз решил подсунуть мне главного босса в лице Пластыря.       Машина останавливается около общаги, и Рихард вынимает ключ из замка зажигания, уверенно произнося:       — Разберемся.       Выхожу из тачки, ощущая вечернюю прохладу и немного насмешливо наблюдая за Круспе. С кем он там разберется? Надо быть просто гениальным дипломатом, чтобы суметь договориться с Пластырем. Ни у кого и никогда это не получалось. Даже у крайне осторожного и внимательного Флаке и умеющего заболтать кого угодно Шнайдера. Ладно, интересно будет понаблюдать за попыткой Рихарда. А еще надо проверить, можно ли пробраться в общагу по пожарной лестнице с торца здания.       Дверь в общежитие открывается, и я уже вижу ненавистного вахтера на привычном месте. Он сидел в своей будке и читал газету, кутаясь в потрепанный клетчатый плед. Услышав, что кто-то вошел, он смотрит в нашу сторону поверх очков от дальнозоркости. Рихард, не теряя уверенности, подходит к турникету и прикладывает свой пропуск. Тот пищит, пропуская моего спутника далее.       — Здравствуйте, — Круспе здоровается, кивая.       — О, Рихард, здравствуй! — таких приветливых интонаций от Пластыря я не слышал никогда, — Поздновато ты сегодня.       На негнущихся ногах миную турникет, будто бы он захлопнется в любой момент. Уже хочу проскочить в сторону лестницы незамеченным, как слышу спокойный голос Рихарда:       — Работы много, вот, в профкоме задержались, — он машет рукой в мою сторону, — Ладно, пойду. Хорошего Вам вечера.       — И тебе, — добродушно отзывается вахтер.       Напоследок удивленно приглядываюсь к Пластырю, желая найти следы подмены — только этим могу объяснить данное событие. Мы заходим на лестничную клетку и начинаем подниматься на третий этаж, а я просто не могу удержаться от вопроса:       — Это что сейчас было? — Рихард за моей спиной смеется, — Нет, правда, что за волшебство? Ты его загипнотизировал?       — С людьми надо уметь разговаривать, — отзывается он поучительным тоном, — Особенно с пожилыми.       Смотрю на Круспе из-за плеча, вопросительно выгибая бровь. Тот ухмыляется, отмахиваясь:       — Не бери в голову, — мы приближаемся к нужному этажу и замедляем шаг, — Ну что, вопросы закончились?       Задумываюсь на мгновение. Как я упоминал раньше, вопросов к нему много, но не хочу задавать их все сразу. Поэтому отвечаю:       — На сегодня все.       — Окей, — тянет Рихард и разворачивается к своему блоку как только мы поднимаемся на третий этаж. Перед уходом ехидно проговаривает, чем вводит меня в ступор: — Но в следующий раз моя очередь спрашивать, — и был таков.       Невольно смотрю ему вслед. Перспектива того, что он будет о чем-то меня спрашивать, пугала. Рихард создавал впечатление очень проницательного человека, а у меня, какие-никакие, скелеты в шкафу все-таки имелись. То, что я спрашивал сегодня, пусть и было на поверхности, но и не отличалось особой простотой — о подобном обычно снихуя не спрашивают. Я бы, на месте Круспе, закидал меня самыми провокационными вопросами чисто из чувства мести. Да и не хотел я ему рассказывать больше, чем он уже знал. Мало ли, куда он эту информацию направит.       С этими мыслями я уже подошел к двери 365-й. В нашей комнате полумрак — свет выключен, и по стенам рассеивался теплый свет настольной лампы. Окидываю взглядом помещение — Шнайдер, очевидно, спал, а Тилль, хоть и приготовился ко сну, но продолжал читать все те же листы с материалами по истории Японии.       — Ты сдал? — спрашиваю с сомнением, стягивая кроссовки и проходя вглубь комнаты. Привычно миную стадию приветствия — мы почти никогда не здороваемся, слишком уж много общаемся.       — Да хуй там ночевал, — тихо отзывается Линдеманн, не скрывая недовольства, — Как и почти вся группа. Всякие пиздолизы только сдали.       — М-м, ну поздравляю, — стараюсь сделать голос приглушеннее, чтобы не разбудить сопящего Кристофа, — Пересдача когда?       — Завтра. А потом послезавтра, и так далее, — монотонно тянет мой собеседник, — Если завтра не сдам — больше не пойду. Нахуй надо.       Стягиваю свою повседневную одежду, сразу же начиная готовиться ко сну.       — А экзамен как сдавать будешь, Рэмбо?       — Это уже история умалчивает, — Тилль перебирает стопку листов, оценивая масштабы трагедии, — А ты чего так долго?       — В профкоме задержался, идеи для сценария накидывал, — говорю это, сопровождая протяжным зевком, — А потом Рихард подвез. Иначе бы я до сих пор асфальт топтал по дороге сюда.       Тилль заражается от меня зевотой. Видимо, у всех сегодня был сложный день, об этом можно судить хотя бы по так рано вырубившемуся Шнайдеру. Все-таки, понедельник — день тяжелый.       — Он мне не говорил, что тачку забрал, — задумчиво тянет Линдеманн, потирая затылок.       — Круспе вообще, как я погляжу, любит загадочного из себя построить, — бормочу хмуро, разбирая вещи.       — Ну, он скрытный достаточно. Кому попало о себе не рассказывает ничего, — Тилль трет лицо и кидает листы с лекциями прямо на пол, — Все, заебался. Спать хочу. Тебе свет оставить?       Отрицательно мотаю головой и хватаю с полки зубную щетку, направляясь в коридор, к умывальникам. Тилль же заваливается на бок, еще раз протяжно зевает и вырубает лампу.       В коридорах тихо. Видимо, понедельник подействовал пагубно не только на нас, и все решили лечь спать пораньше. Обычно общага не спит долго — жизнь бьет ключом, всегда шумно, слышны голоса. Но не по понедельникам.       Смотрю на свое усталое лицо, отражающееся в зеркале над раковиной. Не знаю, в чем дело — в ебучих сосудах, в постоянном курении или работе за компом, но темные круги вокруг моих глаз с каждым днем становились все чернее. Провожу по ним пальцем, будто хочу стереть, как какую-то косметику — не получается. Что ж, спать надо больше, а курить меньше, но это задача почти невыполнимая. Поэтому так уж и быть, буду похож на Майкла Майерса из фильмов «Хэллоуин». В этом тоже есть свой шарм.       Мои размышления неумолимо возвращались к Рихарду.       «В следующий раз моя очередь спрашивать»       То есть потенциально будет какой-то «следующий раз»? Что его может заинтересовать? Мне готовиться к допросу? И вообще, зачем ему что-то знать?       Сегодня он был достаточно откровенным, чем меня обезоружил — теперь я просто обязан быть честным с ним. Вообще, он не должен был отвечать на все эти вопросы. Я же видел, что Рихарду не очень нравится говорить об этом. Вдруг в памяти всплывает невольно подслушанная сцена между ним и Лив:       «Я вообще ничего не должен был тебе объяснять. Мы все решили еще два года назад — тебя все устраивало, Лив. И что поменялось?»       Все-таки, друзья так не общаются. Они же явно не недавно просмотренный сериал обсуждали. Да и тем более, что такого Рихард должен был сделать, чтобы сбежать от своей «подруги», не оглядываясь? Она искала его, значит, на что-то надеялись, ждала от него ответа. А он так грубо оттолкнул ее, проигнорировал, исчез, не объяснившись. Зачем? Чтобы быть сегодня честным со мной? Ну да, сравнил — старая подруга и сосед по общаге, которого он знает чуть больше месяца.       Проделав все вечерние процедуры, возвращаюсь в комнату. Не могу сказать, уснул ли Тилль, но все равно стараюсь не создавать лишнего шума. Передвигаюсь на ощупь в темноте — скудного света уличного фонаря, светящего через окно, не достаточно. Кое-как дохожу до кровати и залезаю под одеяло, наконец-то расслабляясь. Прикрываю глаза, и чувствую, как начинаю вырубаться, как слышу приглушенный голос Кристофа. У того, видимо, новое проявление его сомнамбула.       — Пчеловозка, — бормочет Шнайдер странное, явно выдуманное слово. Интересно, что ему снится, что он говорит именно это?       Сдерживаю ухмылку, но Линдеманн, видимо, решает, что его комментарий данной ситуации просто необходим:       — Заебись, Шнайдер, — его голос звучит раздосадованно, — Теперь, когда у меня завтра спросят о причинах кризиса в период сёгуната Токугава, отвечу — «пчеловозка».