10 простейших правил жизни в общаге

      Подошвы обуви скрипят о свежевыпавший снег, и с каждым этим звуком я замечаю, что начинаю беситься все сильнее. Завалы этой белой дряни, которой радуется каждый ребенок, ветер, долетающий до меня, казалось с самого Северного полюса, да еще и суетящиеся восторженные идиоты, встречающие долгожданный декабрь — это ли не счастье? Никогда не любил зиму. Точнее будет сказать даже так — я не люблю все, что чуть холоднее лета. И похуй, что декабрь — месяц сказок и какого-то всеобщего веселья, похуй даже на то, что я родился в декабре. Последнее так уж точно причиной для радости сложно назвать. Все равно не люблю зиму, как и осень, как и весну, по крайней мере, до середины апреля. И перед тем, как осуждать меня, покажите мне того долбаеба, который на полном серьезе любит мерзнуть.       На сегодня все пары у меня закончились, и я шел встречать свою девушку. В романтическом представлении многих, я должен лететь к главному корпусу на крыльях любви, буквально подгоняемый попутным ветром, как «облако в штанах», но все, что я чувствовал сейчас — раздражение и усталость. Мы с Рейной планировали прогуляться, и возможно, я бы с этой прогулки соскочил, если бы до сих пор не чувствовал себя виноватым. За то, что обманываю, за то, что пользуюсь ее доверием, за то, что неделю прятал от нее засосы, которые так предусмотрительно оставил Круспе на самых видных местах шеи и ключиц. На это время я буквально сросся с единственной в моем гардеробе водолазкой. К счастью, Рейна не заметила, даже пару комплиментов сделала — сказала, что водолазки мне идут. Но мои прекрасные, невероятно чуткие соседи, естественно, все заприметили и посчитали нужным оставить свой комментарий. Шнайдер рассмеялся, а Тилль похлопал по плечу и изрек с видом столетнего мудреца: «Рейна, конечно, девчонка, что надо!» Ага, блять. Общался бы я с Рихардом, передал бы, что он «девчонка, что надо».       Если раньше со стороны Рихарда мне иногда прилетали хитрые взгляды и саркастические ухмылки, то теперь не было ничего. Он обратился в тотальный игнор, и не мне его осуждать. Скажу честно, что смотреть на этого человека и видеть абсолютную пустоту достаточно тяжело. Круспе и до этого-то был достаточно холоден, сейчас же он стал просто ледяным, как выпавший пару часов назад снег. А я, как вы поняли, ненавижу холод. Иногда даже казалось, что он вполне искренне меня не замечал. Пиздатый из него вышел бы актер, что еще могу сказать. Правда, отчасти я его понимаю — в тот вечер мы друг другу открылись, и, если бы не эта тупая история с поцелуем, то в будущем могли бы стать вполне хорошими друзьями. Но мой пьяный мозг, видимо, решил проверить, как я буду выпутываться из этой ситуации, протрезвев. Но пока я только все запутывал еще сильнее, и это наталкивает меня на неутешительный вывод, что в бухом состоянии я намного умнее, нежели в трезвом.       Но было одно обстоятельство, которое меня настораживало. Неужели призрачная возможность трахнуть меня полностью стерла из его головы факт наличия в его жизни девушки. Будем честны: если поставить рядом Лив и меня, то выбор достаточно очевиден. При всей моей глупой беспочвенной ненависти к этой девушке, не могу не согласиться — она невероятно красива и пиздецки подходит Рихарду. Наблюдал их пару раз вместе, и казалось, что эта пара с красной ковровой дорожки сошла, а не с иняза возвращается. Вывод из этого напрашивался один — Рихарду нужно это из чисто спортивного интереса. Шнайдер уже говорил мне, что Круспе «дефицитом внимания не страдает». И, похоже, проявленный мной по пьяне тот самый знак внимания стал триггером. Теперь ему нужно продолжение банкета, чтобы внести мое имя в мысленный списочек выебанных людей. Звучит, как абсолютная хуйня, но я, почему-то, верю в эту версию. Ну, или хочу верить. Не знаю, характерен ли Рихарду подобный поступок, но впечатление он производил вполне соответствующее такому поведению.       Здание главного корпуса все приближалось, а я все сильнее напрягался. Как будто там меня ждет что-то жутко неприятное. Да, там меня ждет моя девушка, но к ней я ничего, кроме жалости, не испытывал. Хотя, с недавних пор к жалости присоединилась некоторая доля редкого раздражения — Рейна хотела присутствовать во всех сферах моей жизни и непременно занимать там первое место. Я долго списывал это на ее влюбленность, но сейчас все эти мелочи складывались для меня лишь в желание обладать. Казалось, что Рейна просто хочет, чтобы я был поблизости, как верный пес, и ловил каждое ее движение. Возможно, я опять ошибаюсь — я вообще плохо в людях разбираюсь, как вы поняли. Но ее навязчивость становилась все более удушающей, и я ищу этому объяснение, как могу.       Хоть каплю радости мне могло добавить то, что в корпусе соцфака меня ждет Софи, но сегодня не тот случай. Именно в этот день она, скрепя сердце, впервые в жизни прогуляла последнюю пару с легкой руки Шнайдера. На самом деле, я уже начинаю даже радоваться тому, что он появился в жизни моей сестры. После полного разрыва наших отношений с матерью, Софи впала в апатию, и в одиночку я бы точно не справился с подобным. Шнайдер, как обычно, нарисовался вовремя. Ситуацию он знал в общих чертах, но не пытался залезть глубже, пока его не захотят в это посвятить, и хорошо понимал, насколько остро девушка может переживать подобное. Я невольно мог напоминать ей о пережитом, а сторонний человек, в данном случае Кристоф, вполне справлялся с функцией психологической поддержки. Он отвлекал ее бессмысленными разговорами, шутил, выдумывал что-то тупое, но милое — в общем, вел себя, как классический Шнайдер, и потихоньку вытягивал Софи из этого состояния. Сегодня, вот, гулять повел вместо последнего занятия. Надеюсь, он и дальше будет оправдывать мое доверие и доверие Софи, и, что немаловажно, придет в общагу не сильно поздно — сегодня его очередь ужин готовить.       Пересекаю ворота главного кампуса и иду к корпусу соцфака. Звонок тут, видимо, еще не прозвенел — нет привычной студенческой беготни и бесцельной суеты, по которой можно опознать любое здание, как ученый корпус. Необычайно тихо, как не бывает в университетских муравейниках. Присаживаюсь на ступеньки нужного корпуса, и сразу же проклинаю тот факт, что парадные двери соцфака выходят на парковку. Взгляд автоматически находит фолькс Рихарда, и почему-то в груди болезненно тянет. Не думал, что подобные эмоции у меня может вызвать простое созерцание тачки. Возможно, суть в том, кому эта тачка принадлежит. Будь у меня возможность, я бы вытряхнул подобные мысли из моей головы, как лишний мусор.       Меня посещает глупая, но очень стойкая идея — а что, если испортить Рихарду его машину? Как обычно делают стереотипные обиженные девушки в дебильных голливудских комедиях. А что — проткну шины, оставлю несколько меток на капоте, а на лобовом нацарапаю что-то типа: «Не для тебя моя роза цвела!» и буду таков. Предполагаю, что даже смогу выйти сухим из воды, подобное вполне можно списать на Лив, догадавшуюся об измене — думаю, такой поступок вполне в ее характере. Она похожа на заправскую такую стерву, и я так говорю не потому что ненавижу ее — эта дама правда так выглядит. А на меня такое поведение не похоже, я стану подозреваемым в последнюю очередь. Вот так и получится — и поднасру, и незамеченным останусь. Но я не буду так делать просто из уважения к машине. Не буду же?       Услышать громогласный сигнал об окончании занятия, не находясь в помещении, не сложно. В нашем универе вообще звонки больше на пожарную сирену похожи — причем, общегородскую. Вот и сейчас я вздрагиваю от резкого звука звонка, и чуть поворачиваюсь в сторону входной двери, вставая с лестницы. Сейчас из здания повалит куча радостных от своего освобождения студентов, и стоять у них на пути — все равно, что не уходить с дороги перед несущимся на тебя катком. Вовремя успеваю, к слову — толпа людей, повалившая из корпуса на улицу, напоминала больше поток воды, прорвавшей плотину. Значит, и Рейна скоро выйдет.       Так и произошло — грива ее кудрей достаточно быстро была замечена мной в этом студенческом стаде, а она же, напротив, не сразу обратила на меня внимание. Девушка на ходу куталась в объемный пушистый шарф и ярко смеялась, с кем-то переговариваясь. Мажористого вида темноволосый парень в коричневом клетчатом пальто и очках, которые явно не имели диоптрий, шел рядом с Рейной и смеялся с ней в унисон над какой-то ранее произнесенной шуткой. Я мог бы возмутиться на правах молодого человека и начать выяснять отношения, но все, на что я сейчас способен — флегматично проследить траекторию их движения от дверей до ступенек. Ровно в этот же момент девушка меня замечает и вздрагивает, как от испуга. Радостно и немного нервно разулыбавшись, она оставляет своего собеседника позади и ускоряет шаг, чтобы как можно быстрее броситься ко мне на шею.       — Пауль, я так рада тебя видеть! — она обвивает меня тонкими руками и утыкается уже замерзшим носом в щеку, — Скучала по тебе ужасно.       — Я тоже, — произношу с кое-как натянутой на ебало улыбкой, — Как дела?       — Так устала, последняя пара была очень тяжелой, — Рейна вздыхает, чуть отстраняясь от меня, но из объятий не выпуская, — Софи, кстати, не было.       В последнее время общение между Софи и Рейной постепенно сходило на нет. Несмотря на то, что они живут в одной комнате, в универ утром и в общагу после окончания пар они ходят по отдельности, а в моем присутствии ведут себя друг с другом как-то натянуто. Рейна сказала, что все в порядке и мне только кажется, а Софи пожала плечами и пространно пробормотала: «И не такое бывает».       — Да, она меня предупредила, — отвечаю, сцепив руки в замок на ее талии. Опять замечаю того парня в ненастоящих очках, удаляющегося в гордом одиночестве в сторону автобусной остановки, и решаю спросить: — С кем ты, кстати, разговаривала сейчас? Одногруппник?       Она отвела глаза и кивнула, руками проскользив от моей шеи к груди.       — Проект по психологии с ним вместе делаем. Обсуждали.       — М-м, — тяну вяло, решая вкинуть очередную несмешную шутку, — Вам подопытный не нужен, нет? Я бы подошел.       Рейна ожидаемо смеется, утыкаясь мне в шею, а я перевожу взгляд ей за спину и вижу две знакомые фигуры, вальяжной походкой направляющиеся к парковке. Лив, как всегда, в своем репертуаре — изумрудного цвета шуба, высоченные сапоги на какой-то сумасшедшей платформе и шляпа с широкими полями. При всей ее внешней неотразимости, единственная ассоциация с ней, которая возникла в моем пропитанном ненавистью мозгу — это поганка, выросшая на ядовитом болоте после ядерной зимы. Она грациозно плыла по покровам пушистого снега, внимательно изучая что-то на экране своего телефона и держа под локоть идущего рядом Рихарда. Тот тоже себе не изменял — длиннющее черное пальто было распахнуто, а из-под него виднелись того же цвета рубашка и джинсы, на клепаном ремне — длинная металлическая цепь, а на ногах — неизменные берцы. Я не мог оторваться от его фигуры, как бы не хотел проигнорировать его присутствие. Круспе же, будто ощутив на себе чье-то пристальное внимание, поднял голову и кинул на меня колючий взгляд. Воздух в моей груди замирает, и я уже думаю кивнуть ему в приветствие, как он моментально теряет ко мне всякий интерес и отворачивается. Ни ехидства, ни холода, ни злобы. Одно сплошное нихуя.       — Куда ты смотришь, милый? — слышу вдруг голос Рейны, о существовании которой рядом с собой уже давно забыл, — А, они. Тебя тоже бесят эти двое, да?       — Что? — я встрепенулся, испуганно смотря в глаза девушке, — Рихард и Лив? Они тебя бесят?       Рейна, поджав губы, кивает и произносит:       — Надменные такие, — она бегло смотрит в их сторону, — Да и слухи про них ходят… разные.       — Какие слухи? — напрягаюсь я.       Девушка выпускает меня из своих объятий и за руку тянет на выход с кампуса.       — Пойдем, — она улыбается, и в ее глазах зажигаются яркие огоньки, как в новогодней гирлянде, — По дороге расскажу.       Иду за девушкой, невольно оглядываясь назад, на машину Рихарда. Тот галантно распахнул дверь со стороны пассажирского сиденья перед своей пассией и, ожидая, пока она устроится, все еще не проявлял ни капли интереса по отношению ко мне. Нервно отмахиваюсь, проглатывая возникший в горле горький ком, и сжимаю пальцы Рейны в своей руке.       Мы минуем автобусную остановку и я опять замечаю парнишку, с которым моя девушка вышла из здания университета. Он тоже смотрел на нас, но, встретившись со мной взглядами, быстро отвернулся, скрывая свою заинтересованность. Рейна тоже как-то колко стрельнула глазками в сторону остановки, и тут же вновь опустила глаза.       — Ну, что ты хотела мне рассказать? — напоминаю ей, стараясь не выдать своей заинтригованной интонации.       — А, да. Прости, и головы вылетело, — Рейна посмеивается нервно и жмется к моему плечу еще теснее, — Про них много слухов разных. Например, все говорят, что они активно друг другу изменяют, хотя в отношениях состоят, — девушка тараторит, будто сама же не поспевает за тем потоком информации, которую хочет мне поведать, — Обоих частенько ловили, но они, как будто, и не прячутся. Хотя, когда они вдвоем — такая сладкая парочка, не оторвать друг от друга.       Ну, о подобном я и сам догадывался, как ни странно. И Рихард, и Лив не выглядели, как люди, сильно заебывающиеся над обязательствами и вообще способные на серьезные отношения. Круспе так вообще напрямую об этом говорил.       «Я как-то не привык себя рамками сдерживать.»       «Твои слова ничего не значат для меня.»       «Ей не понравились некоторые мои поступки и принципы.»       Удивляет лишь то, что из всей толпы восторженных воздыхателей, которая бегает за ним по всему универу, своей целью он выбрал меня.       — Кстати, еще я слышала такой слух, — Рейна перешла на заговорщицкий полушепот, — что они соревнуются — кто из них больше людей соблазнит. Выбирают кого-то, начинают ухаживать, склоняют к… — девушка замялась, подбирая слова, — всякому, а потом бросают. Они даже счет ведут, представляешь?       Вот это уже что-то новенькое. Такого я мало, что не слышал, я даже предположить подобного не мог. Похожий цинизм кажется каким-то нереальным, будто вылезшим из какого-нибудь подросткового сериала. А самое странное — я в это верил. Даже немного опасался — получается, что я мог стать одной из жертв этой странной ОПГ.       — Откуда ты все это знаешь? — стараюсь произнести эти слова со смехом, чтобы не выдать своей неприязни к осознанным только что фактам.       Рейна беззаботно пожимает плечами:       — Девочки со старших курсов рассказали. Ладно, хватит про них, — девушка как-то слишком легко отмахивается от сказанных слов, будто и не заметив их сути, и разворачивается ко мне полубоком, — У тебя же день рождения через два дня.       Сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Да уж, как бы я не пытался бегать от него, праздник все равно меня нагонял. Круг моего общения знал мое отношение к этому дню, но каждый год находился диверсант, который решал продемонстрировать мне всю крутость празднования дня рождения. В этом году, видимо, эту роль на себя брала Рейна, в силу того, что не успела узнать всего обо мне. Хотя очень навязчиво стремилась, нужно признать.       — Я не праздную свой день рождения, — говорю хмуро, и уже тянусь к карману, где лежит пачка сигарет и вовремя вспоминаю, что рядом со мной идет девушка. С досадой морщу нос — курить хочется ужасно.       — Пауль, не будь таким букой, — она недовольно хнычет, повисая на моем плече, — Это же твой праздник, как можно его не любить.       Не знаю, сколько раз мне приходилось объяснять этот свой принцип кому-то, но я делал это так часто, что вызубрил слова наизусть и отвечал каждый раз, как по шаблону.       — Этот день ничем не отличается от остальных, а искать повод для того, чтобы побухать мне не нужно.       Рейна поджимает губы:       — Я не про это. Думала, что мы вдвоем как-то отметим, — в ее глазах загораются хитрые огоньки, и она вновь льнет к моему боку, — Хотела наедине с тобой побыть.       Ага, ну вот и все. Намек явно должен был быть тонким, но прозвучал он настолько в лоб, что я почти покраснел. Сказать прямо — я не то, чтобы не рассматривал Рейну в подобном плане, я ее в принципе изначально как свою девушку не представлял. И сейчас мысль о потенциальном сексе с ней меня пугала и даже удивляла — будто арбуз выебать предлагают.       Точно знаю, что Рейна в любом случае сделает все по-своему. Я могу ответить что угодно, но для нее это не причина менять свои планы. Поэтому решаю ответить пространно, и надеюсь, что смогу разрулить эту ситуацию на берегу:       — Можем просто в этот день прогуляться сходить, а дальше — посмотрим.       Я выдавливаю добрую улыбку, а Рейна радостно обнимает меня, притягивая меня за плечи к себе и чмокая в губы.

***

      В общагу всегда радостно возвращаться. После длинного и сложного дня эта атмосфера казалась спасительной, и, даже несмотря на огромное количество людей, скрывала, заботливо прятала тебя под своим крылышком. Люблю сюда приходить — всегда себя защищенным ощущаю, как, наверное, должен был себя чувствовать в родительском доме.       Узкий коридор своего блока преодолеваю, кажется, в три крупных шага, скорее стремясь оказаться в стенах любимой 365-й. А там, как обычно, кипит жизнь — меня с порога встречают громогласные возмущения Тилля и флегматично слушающий их Олли.       — …источники, блять! А где мне их взять-то, если нет нихуя? — он стоял посреди комнаты и ругался на стопку каких-то листов, щедро рассыпанных по полу комнаты. Услышав хлопок двери, Линдеманн обернулся на меня, — О, приперся. Нагулялся с Рейной своей?       Пропускаю вопрос мимо ушей. Не только потому, что отвечать не особо хочу — просто не могу сдержать ухмылки, картина слишком уж комичная.       — В чем бумага виновата? — спрашиваю смешливо, осматривая комнату.       Все как обычно, за исключением разбросанных листов бумаги и Оливера, титаническое спокойствие которого близилось к состоянию полного анабиоза. Казалось, что чем злее Тилль — тем похуистичнее Ридель. Он подкручивал на пальце баскетбольный мяч, с которым, мне кажется, не расставался никогда, а во второй руке держал достаточно крупное соцветие цветной капусты, которое с громким хрустом ел, как яблоко.       — Да я ебал! — Тилль взрывается новым приступом ярости, поднимая руки вверх и отворачиваясь от валявшейся на полу стопки, не желая ее больше видеть, — Это моя курсовая, то есть куски от нее. Потому что всю эту ебалу переписывать надо! Видите ли, источниковая база слабая! А где я ее возьму, рожу что ли?       Олли, явно слушающий все это не в первый раз, в лице ни капли не меняется, лишь вновь звучно откусывает кусок капусты, и я еле сдерживаю смех.       — Ну, ты же сам тему выбирал, надо было проверить, есть ли по ней что-то.       — Ага, это вы там на журфаке в 22 веке живете, а у нас на истфаке — тоталитаризм до сих пор, — от своей же злобы Линдеманн даже запыхался, — Меня никто не спрашивал, просто дали тему и сказали: «Пиши».       Он осмотрел комнату, усеянную листами его же курсовой и упер руки в боки, устало выдыхая.       — Я не знаю, что ты орешь, тебе же не впервой, — произношу я, проходя к своей койке прямо по раскиданным листам, — В прошлом году ты курсач за ночь написал, помнишь? И это с учетом эмпирической главы, которой у тебя не было нихуя. Ты же довакин в этом деле.       — Дай повозмущаться человеку, — бросает Олли, устраиваясь поудобнее на койке Шнайдера.       — Мудрые слова, — пробормотал Тилль, нагибаясь и собирая страницы курсовой.       — Кстати, Олли, ты чего тут делаешь-то? Тебя из комнаты обычно не вытянешь, — задаю вопрос, чувствуя, как уголки губ невольно растягиваются в довольной улыбке. От одной родной обстановки общежития мое настроение уверенно ползет вверх.       — К Рихарду пришла эта его… — освободившейся от цветной капусты рукой он изображает, как красит ресницы и губы, явно обозначая этой пантомимой Лив.       Это ожидаемо, что они приехали сюда вдвоем — не впервые же уже. Но все равно эта информация, так безразлично озвученная Оливером, выбивает воздух из моей груди. Даже представлять не хочу, чем они там занимаются. Прочищаю горло, сам удивляясь своей реакции, и пытаюсь скрыть ее за приступом кашля.       — И этот заболел, — ворчливо отзывается Линдеманн, сверкая на меня хмурым взглядом, — Шнайдер тоже говорит, что простудился по ходу. Два, блять, влюбленных дебила, по паркам своих девушек таскают в такой холод. О себе не думаете — о них бы позаботились, романтичные вы бестолочи.       — Шнайдер уже пришел? — вычленяю из всей озвученной моим другом информации лишь то, что мне интересно.       — И более того — уже ушел готовить ужин, — подтверждает Тилль мои догадки.       — О-о, — тяну смешливо, — Кухня жива до сих пор?       — Зависит от того, дошел ли он до нее или потерялся где-то по дороге.       — Вот вам смешно, — произносит Олли все тем же флегматичным тоном, отбивая мяч об пол, — а мы даже у себя в комнате чувствуем, когда он готовить начинает.       Да уж, готовка Кристофу всегда давалась тяжеловато. Он невнимательный, и из-за этого мог испортить даже что-то простое. В последнее время Шнайдер приноровился, конечно, но чтобы смыть с себя подобное клеймо много времени надо. И то, мы, на правах близких друзей, всю жизнь ему это припоминать будем по мере возможности.       Вот это я понимаю — уют. За это и люблю общагу — за совершенно законную и искреннюю атмосферу полного абсурда.       Стягиваю толстовку, собираясь переодеться в домашнее, и в этот же момент дверь в нашу комнату без стука распахивается. С улыбкой оборачиваюсь, ожидая увидеть там Кристофа. Но, вопреки ожиданиям, в комнату заходит Рихард.       — Олли, ключи, — проговаривает он, кидая Риделю связку ключей от комнаты.       — Ага, — тот ловко подхватывает их свободной рукой, и спрашивает: — Уезжаете?       — Я ее до дома довезу и вернусь, — отзывается Круспе и окидывает полуголого меня пустым взглядом, чуть задерживаясь на шее и ключицах. Я, поежившись, хватаю футболку и спешно ее натягиваю, скрываясь от его взгляда, — Кстати, там чьей-то запеканке очень хуево в духовке. Не Шнайдера труды случаем?       Зря пугался — конечно же, Рихард моментально забыл о моем нахождении в этом помещении. Закусываю нижнюю губу изнутри, отворачиваясь.       — Ты его недооцениваешь, — спокойным голосом произносит Тилль, — если бы это был он — кухни бы уже не было.       За моей спиной раздается мягкий смех Рихарда и его удаляющиеся шаги. Я же замер на месте с нечитаемым лицом и думал — как человек смог испортить мое настроение лишь одним кратковременным визитом? Так же все охуенно было, нет, надо было прийти и все испортить. Заметно помрачнев, я убираю свои вещи в шкаф и сразу же усаживаюсь за домашку. Не самые приятные эмоции нужно направить в мирное русло — как раз эссе на подходящую, достаточно спорную, тему задали, изолью туда все свои возмущения и получу вполне заслуженную пятерку. Тем временем с кухни действительно потянуло запахом сгоревшей еды. Как будет весело, если там и правда догорает наш ужин.       — О, Пауль, как день прошел? — на пороге появляется невероятно довольный Кристоф и, не прекращая улыбаться, плюхается на мою кровать.       — Нормально. А вы с Софи как погуляли? — заглядываю ему в глаза, — Чего счастливый такой?       Он старается стереть с лица радостную улыбку, но глаза его продолжают сверкать яркими огнями. Не самое мое хорошее расположение духа благоприятствует, и я недовольно выпаливаю чуть быстрее, чем успеваю обдумать:       — Что ты сделал, тварь? — на самом деле, я давно уже обо всем догадался, и даже не ждал от Шнайдера ответа, лишь не мог сдержать свое негодование, переливающееся через край, — Пиздец, Шнайдер. Мало того, что не пожру из-за тебя сегодня нормально, так ты еще и сестру мою засосал.       Тилль ожидаемо разражается громким смехом, Олли поднимает на нас заинтересованный взгляд, наконец оставляя мяч в покое, а Кристоф подскакивает на месте и уносится на кухню, по дороге вопя:       — Блять, сучья духовка!

***

      Вот скажите мне — я похож на идиота? Или, может, на дегенерата абсолютного? Ну, или на крайний случай, на больного олигофренией, который по паркам ходит голубей хлебушком кормить? Нет? Тогда почему мой преподаватель решил иначе?       Я поступал в универ, чтобы в будущем работать на нормальной работе. Может, и не журналистом — людей с бесполезными гуманитарными специальностями сейчас хватает. Но, все-таки, я не хочу, чтобы пять лет жизни, проведенные в стенах моей альма-матер прошли в пустую. Ну, например, курьером я точно работать не планировал. Однако, мой препод по теории коммуникации посчитал, что я уже безнадежен и начал готовить меня к жизни после универа. Никак по-другому тот факт, что именно меня заставили хуярить в главный корпус и тащить Флаке его проверенный курсач, я объяснить не могу.       Злобно топая по ступенькам, желая, чтобы это здание обрушилось, я поднимаюсь на пятый этаж, в профком. В последнее время Лоренц оттуда не вылезал — выборы профорга скоро. Все усиленно готовились к смене руководящих лиц, а я, как обычный плебей, коммуницировал между интеллигенцией, то есть преподами, и правящей верхушкой, то есть профкомом. Ну, как и положено журналисту, по сути. Я бы так не ворчал, если бы мог передать это в общаге — нет же, это требовалось срочно, будто это и впрямь какой-то важнейший пакет документов. Тоже мне, нашли посыльного. Я со своей курсовой так не вожусь, как с курсовой Флаке. За этой яростью не замечаю, как уже пересекаю порог профкома.       Узкое душное помещение, заваленное всяким хламом, уныло встречает меня пустотой. Нет никого — ни профорга, руководящего последний понедельник, ни простых работников профкома, ни секретаря. Заебись, просто класс. С размаху бросаю рюкзак на стол, стягиваю куртку, кидая следом, и злобно плюхаюсь на один из стульев у президиума, собираясь подождать хоть кого-то. Передам через левого человека, похуй. Это уже будет его ответственность, а не моя. Лишь бы это поскорее закончилось, и я пошел в общагу — спать хочется ужасно, последнюю пару еле отсидел.       С первого курса тут ничего не поменялось, только барахла больше стало. Старые афиши в рамках, какой-то реквизит, грамоты, знамена факультетов — и это все валялось на кабинету абсолютно бессистемно, а наводить порядок никто не планировал, что очевидно. Фасад, казалось бы, вполне цивильный, если игнорировать мелочи — много шкафов у стен, большой переговорный стол в центре и крохотная софа напротив. А эти самые мелочи складывали пазл немного в другом порядке — на окне стояло несколько икеевских деревянных человечков в не самых приличных позах, в рамках для фотографий на шкафу — разнообразной степени тупости мемы, а венчала эту картину старенькая репродукция «Сотворения Адама», приклеенная к стене на стикеры с агитационными лозунгами профкома. Ну да, в такой обстановке создавать иллюзию активной работы намного проще, согласен.       Достаю из кармана телефон, планируя написать Флаке и позалипать в соцсетях некоторое время до его прихода. Очень хочу, чтобы это все поскорее закончилось, поэтому надеюсь, что он прочитает мое сообщение с нужной, уже вложенной в него, недовольной интонацией. Одновременно с тем, как адресату улетает его сообщение, отворяется входная дверь, и я смотрю на вошедшего через плечо.       — Пауль, — аккуратно прикрывая за собой дверь, произносит Рихард, — Не ожидал тебя здесь увидеть.       Угу, а я именно тебя, блять, и ждал. Стараюсь выровнять дыхание и отворачиваюсь от него.       — Не переживай, я скоро уйду, — говорю это максимально спокойно, периферическим зрением замечая, как Круспе проходит вглубь помещения и присаживается на край стола рядом со мной.       — Что ты, не торопись, — отзывается он мягко, — Твоя компания мне всегда приятна.       Не собираюсь ничего отвечать ему, лишь неотрывно смотрю в экран телефона, не понимая даже, что именно там листаю. Кожей ощущаю его взгляд. Внимание, которого я от него ждал последнюю неделю, почему-то, заставило сжаться еще сильнее, чем раньше. В этот раз я не сбегу.       — Мне кажется, у тебя проблемы с капиллярами, — расплывчато начал Круспе, и я уже хочу кинуть на него удивленный взгляд, но он продолжает: — Засосы долго держатся. Девушка твоя заметила? — я закусываю щеку изнутри, лишь бы не сказать что-то в ответ и сохранить невозмутимое лицо, — Думаю, что нет. Вряд ли вы с ней близки настолько. Да и ты прятал хорошо, — его голос звучит так уверенно и неторопливо, что мог бы успокоить меня, убаюкать, если бы я не понимал, что именно этот голос озвучивает, — Тебе, кстати, шла та водолазка. Почаще ее надевай.       — Что ты несешь? — спрашиваю полушепотом, не сдерживаясь.       — Да так, размышляю, — Рихард отмахивается, хитро сверкая глазами, — Как думаешь, она бы сильно расстроилась, если бы увидела засосы?       Этот вопрос заставляет меня съежиться. Он говорит об этом так открыто и откровенно, что у меня холодеют пальцы, а в голове невольно всплывают слова, сказанные мне недавно Рейной.       «Они соревнуются — кто из них больше людей соблазнит. Выбирают кого-то, начинают ухаживать, склоняют к… всякому, а потом бросают.»       Шумно выдыхаю, выплевывая:       — За своей девушкой лучше следи, Рихард.       После этих слов он смеется и как-то снисходительно отвечает:       — За тобой следить интереснее, — я снова отворачиваюсь, начиная нервно стучать пальцами по колену. Но Круспе, естественно, не успокаивается: — Знаешь, я бы посмотрел на то, как ты оправдываешься перед ней. Как краснеешь, рассказывая, что засосы оставил я, — он выдерживает короткую паузу и произносит, понизив голос: — Или как смущаешься, когда понимаешь, что у тебя встал, когда мы целовались.       Не выдерживаю этой пытки, вскакиваю с места и хватаю свои вещи, желая как можно скорее покинуть это помещение. Однако все мои попытки блокирует Рихард, слишком уж быстро оказавшийся за моей спиной и положивший свои руки на столешницу по обе стороны от меня.       — Отойди, — проговариваю строго, еще раз пытаясь рвануться к выходу.       — И не подумаю, — говорит Рихард мне на ухо и укладывает одну из ладоней на низ моего живота, поглаживая. Опять пытаюсь вырваться, но он удерживает, — Тш, спокойно.       Замираю, как загнанный зверь. Как бороться с этим — не могу даже предположить, поэтому закрываю глаза, желая превратиться в каменное бесчувственное изваяние. Рихард же прижимается к моей спине плотнее и укладывает вторую руку на мое запястье, надавливая и вынуждая выронить сумку. Я пропускаю свой следующий вдох — он, щекоча теплым дыханием, коротко целует меня в висок.       — Рихард, отпусти меня, — прошептал я дрожащим голосом.       Круспе будто не слышал, мягкими поцелуями покрывая висок и щеку. Рука уже давно пробралась под мой свитер и настойчиво ласкала напряженную кожу. Плотно сжимаю зубы, лишь бы не простонать. Теплое тело напирало сзади, сильные руки заключали в уверенные цепкие объятия, а настойчивые губы уже спускались к моей шее влажными поцелуями.       — Не надо, прошу тебя, — сам не узнаю свой же голос.       — Почему? — отзывается Рихард наконец, пальцами скользя по низу моего живота, от чего я вздрагиваю.       — Потому что… — не знаю, что ответить. Все слова из головы вылетают, и я могу лишь старательно ловить воздух губами и перебирать какие-то обрывки от слов, — Потому что я не хочу.       — Хочешь, — шепчет, потираясь губами о кожу за ухом.       Сжимаю пальцами столешницу, с шипением вдыхая — рука Рихарда проникает под резинку моих штанов и бегло проходится кончиками пальцев по тонкой коже на лобке. Меня опять окружает пряный аромат его духов — в данный момент этот запах еще больше напоминает мне огонь. Мысли путаются, как бы я ни пытался ухватиться хоть за одну из них — не получается. В голове лишь настойчиво пульсирует не мысль, а давно подтвержденный факт — Рихард может делать со мной все, что угодно, и я не смею оказать ему ни капли сопротивления. Руки этого человека, его взгляд, губы, его слова — все это творит со мной какие-то невероятные вещи.       Предпринимаю заранее провальную попытку сопротивления:       — Тогда потому, что у нас обоих есть девушки.       Он посмеивается, отрываясь от моей шеи:       — Тебе самому не смешно?       Закусываю губу почти до крови, но это не помогает, и хриплый стон вырывается из моего горла, когда Рихард скользит рукой вверх по моему торсу и задевает чувствительный сосок. Я невольно запрокидываю голову, умещая ее на его плече.       — Зайти могут в любой момент, — как-то жалостливо шепчу, опираясь на него всем телом.       — Похуй, — слышится сквозь пелену уверенный ответ.       Круспе мокро целовал мою шею, горячими руками прижимая меня к себе. Мне хотелось громко стонать, извиваться змеей, полностью выпустить ситуацию из-под контроля — будто до этого я хоть что-то контролировал. Весь контроль сейчас у него — его руки окутывали меня плотным кольцом, левая продолжала скользить вверх под свитером, а правая одними пальцами дотрагивалась до низа живота, поглаживая. Закрываю глаза, забываясь полностью и отдаваясь целиком его воле. Продолжая исследовать меня поцелуями, Рихард уже подбирается к моим губам. Вынимая руку из-под моей одежды, он укладывает ее на шею, за подбородок поворачивая мое лицо к своему. С готовностью распахиваю губы, готовый принять его, и уже чувствую его горячее дыхание, как руки Рихарда исчезают.              Он внезапно отстраняется, отходя на шаг назад, и я распахиваю глаза, озираясь. В этот же момент порог кабинета быстрыми и шумными шагами пересекает Флаке.       — Рихард, там тебя… О, Пауль. Что ты тут делаешь? — голос моего одногруппника звучит слишком чужим сейчас, и я перевожу немного бешеный взгляд на него, — У тебя температура что ли?       Представляю, как я сейчас выгляжу — встрепанный, красный, а глаза наверняка как у пьяного. Поворачиваю голову в сторону виновника такого моего состояния. Рихард окидывает меня улыбающимся взглядом и выходит из комнаты, не произнося ни слова.       Проговариваю все еще дрожащим голосом:       — Эм… Флаке, тут Майерс просил твой курсач передать…

***

      Стерео-звук долбит по ушам, а на экране появляются начальные титры. Следующие два часа мне предстоит провести наедине с какой-то второсортной драмой и моей «возлюбленной», к которой я чувствовал абсолютное нихуя. Жизнь удалась.       Сегодня мой день рождения, и за весь день я вряд ли бы вылез не то, что за пределы комнаты — я бы не выбрался даже за пределы своей койки. С какой-то точки зрения мне повезло — этот день выпал на выходной, и я планировал сегодня как следует отоспаться. По-моему, просто охуенное празднование двадцать первого дня рождения. Но с самого утра все сложилось так, чтобы я набрал Рейне и позвал ее куда угодно. Лишь бы опять сбежать. Но от того, что я ушел из общаги, легче не стало. От самого себя не убежишь, все-таки. О том, что произошло утром, я думал до сих пор и не знал, как отделаться.       Сон лениво выпустил меня из своих лап, и я, потягиваясь, громко и сладко зевнул. Даже смотреть на время не хочу — все равно в планах проспать еще часа три, не меньше. Переворачиваюсь на бок и упираюсь взглядом в мрачного Тилля, усиленно готовящегося к последнему в семестре коллоквиуму.       — Не спишь? — спрашивает он тихо, даже не глядя на меня.       — Это ненадолго, — тяну с блаженством в голосе, улыбаясь, — А что, мешаю?       — Да нет, — отвечает и откладывает в сторону конспекты, поднимаясь со своей койки.       Тилль встает в полный рост и разминает затекшую спину. Я же прикрываю глаза, собираясь опять сладко заснуть, как вновь слышу требовательный бас моего соседа:       — Эй, очнись, — еле продираю уже засыпающие глаза и смотрю на Линдеманна, подходящего широкими шагами к шкафу.       — Чего тебе надо? — бормочу сонно, садясь на кровати.       После недолгого копошения в нашем шкафу, он вытаскивает оттуда что-то большое и подходит ко мне, протягивая неизвестный предмет с бесцветным «на». Тру глаза и присматриваюсь — судя по форме чехла, там гитара.       — Что это? — отзываюсь озадаченно, буквально ощущая, как сонливость меня покидает.       — С днем рождения.       — Блять, я… — с заметным недовольством начинаю ворчать.       — Да знаю я прекрасно, что ты этот праздник не отмечаешь, и что подарки тебе тоже не нужны, — Тилль отмахивается, настырно протягивая мне подарок, — Это не от меня.       Он тряхнул гитарой в воздухе еще раз, заставляя меня наконец взять ее. Тяжесть инструмента приятно ощущалась в руках. Чувствую, как что-то больно ноет в районе солнечного сплетения.       — А от кого? — решаюсь наконец спросить, на что Линдеманн лишь отрицательно мотает головой, возвращаясь на свое прежнее место. Настаиваю: — Тилль…       — Хули ты спрашиваешь, если знаешь, что я не отвечу? — хмуро кидает мой друг, усаживаясь на кровать, — Ни от кого, Пауль. Забей.       Он вновь возвращает все свое внимание в конспекты, обозначая этим, что разговор окончен. Ощущаю, как дыхание спирает и кружится голова, когда я расстегиваю чехол. Невольно жмурюсь, понимая, что передо мной черный Gibson — инструмент, на который я слюни пускал еще со школы.       Звук этих струн до сих пор эхом в ушах отдается. Предполагать, кто это секретный даритель не было сил, а спрашивать у Тилля — себе дороже. Примерно час я просидел на одном месте, изучая гитару внимательным взглядом, будто пытаясь вычислить этого незнакомца по отпечаткам пальцев, оставленных на глянцевой поверхности. В голове закрадывается скромная мысль, что я знаю, кто это сделал, но я сразу же отгоняю подобное соображение. Нет, это точно не он.       Наверное, удивление и задумчивость сквозила в моем взгляде даже сейчас, хотя я пытался отвлечься всеми силами. Убегая из общаги, я надеялся оставить свою глупую рефлексию там же, но этот маневр провалился, и мысли прилетели за мной следом. Рейна на мою озадаченность внимания не обратила — как обычно, легкомысленно чмокнула в губы при встрече, крепко обняла, поздравляя с днем рождения и шепча на ухо ворох бестолковых пожеланий. Она выбрала фильм, утянула меня за руку в кинозал и усадила на крайнее сиденье последнего ряда, а я все это время был не с ней. Я представлял, как тонкие бледные пальцы касаются грифа черной гитары, мимолетно скользят вверх и, отрываясь от инструмента, переходят на мои запястья.       Рейна кладет голову мне на плечо и косится на меня игривым взглядом. Возможно, я выгляжу невероятно увлеченным фильмом — взгляда от экрана я так и не оторвал. Девушка решается меня отвлечь, и укладывает миниатюрную ладошку на мое колено. Стараюсь игнорировать тот факт, что ее прикосновения в один миг мне стали неприятны. Она настойчиво ласкает мое бедро, и я прикрываю глаза, но не от удовольствия — пытаюсь абстрагироваться и представить, что я сейчас в другом месте. В голове вдруг вспыхивает душное помещение профкома и горячая фигура за спиной. Ощущаю это почти, как наяву — его руки, поглаживающие низ живота и влажные губы, целующие тонкую кожу шеи. Поцелуи становятся совсем, как настоящие, и я понимаю, что меня исследуют губы Рейны, но настырно не открываю глаз, силясь сохранить в голове свою иллюзию.       Шумно вдыхаю, стараясь представить вместо ягодно-конфетного запаха пряный аромат горящей древесины. Выходит с трудом, и мои губы брезгливо дрожат. Тем временем рука, слишком маленькая и слишком настырная, следует вверх по внутренней стороне бедра. Нестойкая картинка в моей голове помогает представить, что это делает он — закусываю губу, чтобы не зашипеть. Теплые губы вбирают мочку моего уха, посасывая. Глаза щиплет, я силюсь не открывать их. Юркие пальчики подбираются близко к моему паху, легким движением проходясь по ширинке, и я не сдерживаюсь, шепотом произнося:       — Что ты делаешь?       Эхом в моей голове отдается низкий хриплый голос, а наяву мое ухо опаляет томный девичий шепот:       — Поздравляю тебя с днем рождения.       Нервно поежившись, я скидываю с себя ее руки. Мой самообман рассеивается, и я вскакиваю с места, быстрыми шагами пересекая кинозал и уносясь прочь. Даже не оглядываюсь на опешившую девушку, оставшуюся далеко за моей спиной. В висках пульсирует, ноги ватные, а все тело пробивает дрожь. Покидая здание кинотеатра, я осознаю такую простую, но очень больную мысль.       Я влюбился. И явно не в Рейну.