***
На следующий день, после того, как Тигнари выяснил, что наблюдать за игрой лучше, чем играть самому — они с аль-Хайтамом отправились в музей. У Кавеха была странная философия — своеобразная, но действенная. Пусть от всего вечера, где Тигнари смотрел на мирную игру в карты, отдавало искривлением пространства — меньше недели назад он сказал бы, что Сайно скорее прыгнет с обрыва, чем позволит ему подглядывать в руку. Но теперь, когда Тигнари знал, что он действительно в тихой задумчивости похож на сурка… что ж, он однозначно боялся меньше положенного. И Сайно боялся тоже — меньше. На виду они с аль-Хайтамом были вдвоём. На деле же номер отеля превратился в штаб быстрее, чем Тигнари успел моргнуть: стол ощерился трекерами геопозиции, кровать накрыли одеялом из планов и чертежей, на полу валялись вчерашние карты вперемешку с рациями. Ни одну из них Тигнари не дали даже подержать; вместо этого он получил микронаушник, который чудом не потерялся в ухе, и ценный совет держаться к аль-Хайтаму поближе. — Мади будет следить за вами из кафе напротив. На Кавехе книжный магазин за углом на случай отхода. Все остальные останутся здесь. Ничего не трогайте, осмотритесь, сделайте выводы и уходите. Вы туристы, не мародёры. Напутственные слова Сайно давались плохо. Тигнари хотел ему об этом сказать, но решил, что бояться стоит в меру. «Вы туристы, не мародёры» — с этой мантрой Тигнари покупал билеты и делал первый шаг в зал, открывший для него историю во всей красе. Колоннадский музей по сравнению с любым другим казался бы неоперившимся птенцом: всего три этажа древней архитектуры и быта — но много лет назад Тигнари это не волновало. Эти три этажа казались ему дворцом, собственным древним царством, окном в ушедшую эпоху. Здесь Тигнари был как художник в галерее напротив любимой картины — никаких лишних эмоций, никакого стресса и давления, полный покой. Отвлекал только аль-Хайтам. И наушник, в который Сайно скомандовал: — Описывайте, что видите. — Статуи, — буркнул Тигнари, мигом вырываясь в реальность. — Много статуй. Бюсты. Камни. Саркофаги. Ещё статуи… Даже в наушнике было слышно, как Сайно закатил глаза. — Что-нибудь необычное. Аль-Хайтам, где вы сейчас? — Вторая секция, если смотреть по нашему плану. — Двигайтесь вглубь. Проверьте сначала то, что мы отложили как потенциальную подсказку. Тигнари не хотелось двигаться вглубь — как аль-Хайтам, целеустремлённо и уверенно. Ему хотелось проживать каждый шаг, дышать стариной, зная, что он в безопасности. Что он наконец-то дома. Но аль-Хайтам уже исчез впереди, маневрируя между редкими туристами, и Тигнари со вздохом отправился за ним. Первым делом они проверили каменную стелу — девятая секция, между кошачьей фигуркой и древним светильником. Аль-Хайтам долго смотрел на стелу с выражением глубокой задумчивости на лице, потом повернулся к Тигнари и тоном, который наверняка подцепил у Сайно, поинтересовался: — Есть какие-то мысли? Тигнари склонился над стеклом. — Магии нет. Резьбой по камню валука шуна занимались редко. Если ты не видишь в иероглифах каких-то тайных шифров, это просто каменная плита. Аль-Хайтам помрачнел. Тигнари тяжело было называть тысячелетнюю стелу из гробницы царя Салеба «просто каменной плитой», тяжело было проходить мимо, не рассказав хоть кому-то — хотя бы той пожилой паре — его полную историю. Но цель есть цель. Экспонатов эпохи Дешрета в Барселоне, как и во всём мире, было не так уж много, и тем не менее мама всегда приходила сюда за тем кусочком истории, который никак не могла поймать за хвост. Дешрет жил и правил пустынным царством больше тысячи лет, на этом сходились все историки — а дальше начинались проблемы. Его след с приходом новой эпохи, когда единое царство раскололось, а города возникали и уходили в пески вместе со своими царями, будто вымарали из временной ленты чёрным маркером. Будто боялись или стыдились того, что принесло им правление Алого Короля. Только в последние двести лет какие-то обрывки цельного пазла начали раскапывать среди песков — и всё равно этого было недостаточно, чтобы знать наверняка. Изучая правление Дешрета, мама говорила, что это как смотреть на незнакомый тебе язык: сам факт, что здесь что-то написано, ты понимаешь, а вот заглянуть в суть текста не можешь. — Твоя мать — очень интересная личность, — вдруг сказал аль-Хайтам, и так Тигнари понял, что думает вслух. Стыдно ему за это не стало, он часто так делал — но сейчас его слышал не только аль-Хайтам, но и добрый десяток людей по каналу связи. — Гордись, Тигнари, — немедленно ожил Кавех, — он редко раздаёт комплименты. Аль-Хайтам действительно смотрел на него с воскресшим интересом — будто под обложкой с сухим названием оказался самый увлекательный в мире детектив. Они стояли посреди секции с древней письменностью, и здесь как будто было бессмысленно что-то искать. — Она лучшая, — сказал Тигнари. — Думаю, она бы здесь поселилась, если бы знала, что у неё есть шанс найти посох. — Твоя мать интересуется посохом? Сайно. Тигнари прикусил язык, ответил с куда меньшей охотой: — Это было её мечтой. Даже не найти, хотя бы доказать его существование. Мне кажется, мы с папой немного… спутали её планы. — Ты собираешься ей рассказать? Тигнари застопорился у застеклённого папируса — домашнего задания органского мальчика, седьмой век до нашей эры — и растерянно сморгнул. Теперь Сайно интересовался его семьёй? Рассчитывал напроситься на ужин или подбирал запасные варианты на случай нового бунта на корабле? — Она… не обрадуется. Она считает, что чёрные рынки и частные коллекции разносят историю по кусочкам. Посоху место в лучшем музее мира, потому что он тоже часть нашей культуры — так она говорила. Аль-Хайтам вдруг вздохнул: — Как бы я ни хотел согласиться, она не права. Ни один музей, даже самый лучший, не сможет позаботиться о магическом артефакте такой силы. — А что не так с его силой? Аль-Хайтам обрёл вид человека, который готовится зачитать самую длинную и невероятно познавательную лекцию в своей жизни — но, к счастью или к сожалению, в наушник снова влез Кавех. — Все артефакты опасны. Прямо высшая степень опасности по шкале опасности. Чем древнее штука и чем сильнее был её обладатель, тем больше побочек вылезет, когда спустя пару сотен или тысяч лет какой-нибудь паренёк с металлоискателем откопает её у себя на заднем дворе. — Магия склонна источаться со временем, — аль-Хайтам выразительно постучал ногтем по наушнику, и громкий шорох едва не взорвал голову Тигнари изнутри. — Любая магия, даже самая сильная — по капле, но возвращается назад в природу, в изначальные элементы. Визуализируй это как… мозаику, из которой вытаскивают по случайному кусочку. Чем больше вытаскиваешь — тем некрасивее становится картина, до тех пор, пока ты не перестаёшь с концами видеть, что на ней вообще было изображено. — И вот тогда-то начинаются проблемы. — Нарушается сама структура. — Вылезают те самые побочки. — И изначальный эффект, заложенный в артефакте, искажается до неузнаваемости, — аль-Хайтам дёрнул рукой, будто хотел и вовсе вытащить наушник, но передумал в последний момент. — Он может превратиться в проклятие и медленно убивать носителя, может изменить структуру… — Прямо как те шабти, которые вместо служения фараону заставляли служить себе? По губам аль-Хайтама в ответ на беспечность Кавеха скользнула рассеянная улыбка: — Правильно «ушабти», но в целом — да, это оно. — Кстати, Сайно, куда они делись?.. — Ушли с молотка в Боливии, — мрачно вклинился тот. — Мы ведь так и не узнали, кому. Аль-Хайтам бросал по сторонам пустые взгляды, дожидаясь, пока они закончат. И после очевидно долгой паузы продолжил так, точно его и не прерывали: — Но иногда под воздействием независимых внешних факторов магический эффект может… хм, законсервироваться. Тогда мы получим артефакт, который всё ещё работает как задумано. Такие обладают наибольшей ценностью, и за такие на чёрном рынке идёт настоящая охота. Тигнари, мыслями ещё где-то на ушабти, кивнул сам себе. Золотой скарабей Сайно. Посох Дешрета, вероятно. — Но чаще всего вместо идеальной мозаики мы получаем то самое искажённое подобие. Люди достают из земли артефакт — и он начинает действовать, но не так, как задумано. Пуритане раскопали индейское поселение и получили салемских ведьм. Саксонское золото спровоцировало танцевальную лихорадку — Германия, четырнадцатый век. Массовая истерия в Танзании, орден хашашинов, собранный вокруг… — А как насчёт волшебных ламп? Аль-Хайтам оторвался от любования своими познаниями, осёкшись на полуслове. Выглядел он удивлённо, но ответить — и снова к счастью или к сожалению — не успел. — Не в каждой старой лампе живёт джинн, — снова послышался глубокий голос Сайно в наушнике, — но если тебе не повезло с конкретной лампой — лучше утопить её в море. — Поче… — Джинн исполнит все твои желания, даст тебе богатство и славу, даст силу и здоровье — а потом, когда ты ему наскучишь, выпьет досуха и душу, и тело. Как вампир, раз уж тебе так нравятся вампиры. Практический совет, Тигнари, — было слышно, как Сайно хмыкает, — никогда не связывайся с джиннами. Тигнари стоял над домашним заданием органского мальчика из седьмого века до нашей эры и не видел на хрупком папирусе ни строчки. Мама рассказывала ему то же самое — но это были страшилки на ночь, как подкроватные монстры и призраки в древних руинах. Монстров и призраков не существовало, а Тигнари, когда вырос, перестал бояться и их — и джиннов, просто за компанию. — Значит, Дори сейчас целиком и полностью зависит от джинна? — Пока она представляет интерес — да, — Сайно как будто улыбался, — и длиться это может месяц, а может сотни лет. Но как только джинну станет скучно… ей не позавидуешь. В зале с письменностью повисло скорбное молчание. Аль-Хайтам предпочёл не вмешиваться, Тигнари не знал, что отвечать, наушник молчал мрачным злорадством. Воспоминание о Дори, которая с нежной улыбкой прижимала к себе лампу, встало перед глазами и как будто налилось красным. — До этого момента, — кашлянул аль-Хайтам наконец, — мы с большой вероятностью не доживём. Идём. Впереди много работы. И Тигнари, отогнав от себя картину, которая мешала в нём ужас с пристыженной надеждой, позволил увести себя в следующий зал.***
Сосредоточиться на задании после новости о том, что Дори ещё будет ходить по этой земле не один десяток лет с карой в виде мучительной смерти, было почти невозможно. Тигнари всю жизнь учился совмещать несколько дел одновременно, но сегодня был не его день: он бродил по Колоннадскому музею в пародии на экзистенциальный кризис и соображал, что к нему обращаются, лишь когда аль-Хайтам повторял во второй раз. Всё равно без толку. Они ничего не нашли. В душе Тигнари был к этому готов: он слушал, как аль-Хайтам с безукоризненной вежливостью расспрашивал куратора музея по поводу их коллекции из дворца Абджу, видел, как куратор отрицательно качал головой. Ему даже не показалось открытием, что аль-Хайтам знает испанский — Кавех в тот момент соловьём залился в наушнике. — Ещё он знает английский, само собой, французский, итальянский, фарси, немного китайский, и, клянусь самим Дешретом, однажды он оскорбил меня на аль-ахмарском… — Все экспонаты из открытого зала мы осмотрели, — доложил аль-Хайтам, когда вернулся к Тигнари. Почему-то с водой. — Выпей, на тебе лица нет. Остальное в хранилище, и куратор сам точно не знает, описано оно или просто пылится в ящиках. Он также не смог сказать, какие экспонаты отправятся на аукционы — «Простите, без комментариев». Тигнари с силой приложился к пластиковой бутылке. Это могло значить только одно. — Возвращайтесь, — скомандовал Сайно. — Переходим к плану Б. К плану Б, в котором они незаконно вламывались в хранилище. — Чёрт возьми, — выругался Кавех; вот с ним Тигнари был полностью солидарен, — а я так надеялся!.. От запаха книг меня скоро начнёт тошнить. — Подыши ещё немного, тебе полезно. — Хайтам, при всей моей любви… При всей его любви — Кавех должен был остаться в этом квартале до самого вечера. Тигнари выучил план назубок, потому что сложно не думать о том, что вызывает по телу мурашки: за эти сутки он, кажется, узнал о воровстве больше, чем за всю жизнь, читая в интернете о банковских мошенниках. Вчерашним вечером Кавех, склонившись над планом музея, цвёл самым настоящим удовольствием. — У любого музея, — расписывал он с горящими глазами, — есть три рубежа охраны. Первый, — и принялся загибать пальцы, — это все входы и выходы. Окна, двери, крыша, подкопы от предыдущих грабителей — блокируется всё. Второй — это внутренние залы, галереи, хранилища, даже туалеты. Просто спрятаться в кабинке и дождаться закрытия не выйдет, но знаю одну историю про парня, который попытался, он сейчас в Румие… — Кавех. — Прошу прощения. Третий рубеж — это сами экспонаты. Всё, что лежит, висит, стоит и сидит за стеклом. А сейчас я расскажу, — и Кавех полез за маркерами, — где и почему нам сказочно повезло. Во-первых, им повезло в том, что они грабили музей, а не аукционный дом. — В чём проблема каждого второго музея мира, который специализируется на древностях? Они возникают либо стихийно, либо потому что человеческий мозг приучен думать дерьмовыми ассоциациями. Где место этой древней штуке? В таком же древнем здании, конечно! И мы получаем развалюху, которую объявили культурным наследием — ни датчиков движения, ни лазерной клетки, ни сканеров сетчатки. Устанавливать это дорого и небезопасно, если ты охраняешь просто кучку древностей. К тому же музей, у которого настолько серьёзные проблемы с финансированием, на это не пойдёт. Будет проще, чем кажется. Во-вторых, им повезло в том, что они грабили частный музей. — Даже если мы попадёмся, чего никогда не случится — я вас умоляю, кто будет нас искать, Интерпол? Мы крадём не историческую ценность, а безделушку старика, у которого за другой пазухой дорогущая сеть отелей и который пропажу обнаружит — повезёт, если через пару лет. Знаете, сколько находок теряется на проверках? А знаете, сколько из них потом находят заново? Не оставим следов от проникновения — и нам вообще ничего не грозит. В-третьих, им повезло в том, что они грабили не сам музей, а хранилище. — Помните, что я сказал про три рубежа? Третий — сами экспонаты — нас не интересует, а именно на него и раскошеливаются больше всего. Картины Ван Гога все утыканы комбинированными извещателями, а наша цель — простая дверь в простое хранилище. Готов на своих рецептах си-четыре поклясться, что она запирается на обычный ключ с сигнализацией в худшем случае. В-четвёртых, им повезло в том, что до хранилища никому нет дела. — Если ты куратор музея и тебе привезли пятьсот одинаковых камней из гробницы, ты не пойдёшь устраивать каменную выставку из всех пятисот. Ты поставишь в зал один, самый красивый, а остальные швырнёшь в хранилище, опишешь и забудешь, как страшный сон. Кого волнует, что там валяется? Крадут самые видные экспонаты — дайте мне в этом музее пять минут, чтобы посчитать камеры наблюдения, и я скажу, хватило ли у них денег повесить в хранилище хотя бы одну. Итак, на закате, когда до закрытия музея оставался всего час, Кавех вошёл внутрь. На нём был целый список обязанностей («И я не уверен, что он выполнит хоть что-то из того, что пообещал», — качал головой аль-Хайтам). Определить самые удобные входы и выходы, сосчитать камеры, найти слепые зоны, приметить охрану и её маршруты, выяснить тип сигнализации — всё это было задачей Кавеха. И он как будто не очень переживал по этому поводу. — Я человек многих талантов, — заливался он по рации. — Ещё я занимаюсь ремонтом машин, неплохо рисую, могу построить палатку из куска фольги и пары зубочисток… Сайно, я слышу, что ты глушишь мой канал! Прекрати, как друга прошу. Тигнари знал, что сказала бы Дэхья: усмехнулась, потрепала бы по макушке, «не переживай, лисичка, у Сайно всегда всё схвачено». Ему бы этого не хватило, конечно — но своей энергетикой Дэхья заражала, а сейчас у Тигнари была её урезанная версия. В лице Кавеха, который отчёты по делу перемежал не только со своими талантами, но и со своими историями. — Ещё один в пятом секторе на втором этаже, круговой маршрут по всему периметру раз в двадцать минут. В общем, и потом я ему говорю: «Ты знал, что оранжевый категорически не твой цвет? Носи зелёное». Я люблю зелёный. А Хайтам сразу в позу, мол, ему хватает зелёных штанов, Сайно, его тошнит от хаки, сделаешь с этим что-нибудь? О, ещё охранник. Итого четыре. Сайно скрипел зубами, но молчал. Из этого Тигнари делал вывод, что либо у них годами практики проверено, что Кавеха не заткнуть, либо за это его и любили. К закрытию Кавех вернулся в отель — безмерно собой довольный. — Здесь охранный пункт, — говорил он, дорисовывая на плане прямоугольники. — Оборудование скромное, как я успел подсмотреть, но кое-чем надо заняться вплотную. Камеры точно придётся перенастроить, но пожарная сигнализация и блокировка дверей — всё в одном месте. Есть ручные извещатели, и двери, конечно, запираются на ключ, но если заглушить автоматику… — У нас будут развязаны руки, — кивнул Сайно. — Если накроется что-то одно — накроется всё. — Ты прямо читаешь мои мысли! Итак, дальше. Камеры — здесь, здесь, здесь… Кавех поочерёдно ставил точки на углах плана, высунув от усердия кончик языка. Тигнари наблюдал за ним со спокойствием буддийского монаха, познавшего простую суть жизни: если ты хочешь жить её честно, всегда найдётся наёмник с пятном от маркера на носу, который спустит твои желания в выгребную яму. — Хранилище подвальное — с одной стороны, это хорошо, потому что оно не на виду у охраны. С другой, плохо, потому что я рассчитывал влезть через окно, и с позиции туриста не особо посмотришь, что там происходит… Днём хранилищем пользовались активно, и Кавех не мог точно сказать, какой интервал у ночных проверок. Не мог сказать, как изменяются маршруты охраны после закрытия, не мог сказать, станет их больше или меньше. Именно поэтому им нужна была сегодняшняя ночь. Сегодняшней ночью Кавех проведёт у музея всё время до открытия, заделывая дыры в недостающей информации. Завтрашний день они потратят на то, чтобы доработать каждую деталь плана до идеала. А завтрашней ночью проникнут в хранилище, достанут подсказку и уйдут. Проще некуда. Тигнари уже привык, что спать в полевых условиях у него получается плохо — неважно, в палатке посреди пустыни или в номере с храпящим Рашидом на соседней кровати. В этот раз его поместили под охрану Мади: тот был молчаливым трезвенником, который ненавидел кроссворды и был настолько тихим, что Тигнари забывал о его присутствии в номере. У него не получалось даже лежать в темноте и считать его вздохи: Мади концепт дыхания как будто не признавал. Неудивительно, что первым делом с утра, когда Сайно поднял его громким стуком и Тигнари вывалился в коридор, он получил в лоб: — Выглядишь так себе. Долю секунды Тигнари обдумывал, насколько помятое у него лицо, раз снизошёл даже Сайно. А потом решил поступить по привычке. — Плохо живётся с мыслью, что завтра могу проснуться в тюрьме. Сайно хмыкнул. Часы показывали всего семь утра, а он уже был одет и пропах табаком — наверняка караулил Кавеха внизу. — Ничего с тобой не случится. Если бы не ты, я бы вообще не тратил эту ночь на разведку. — Мне надо сказать спасибо? — Было бы неплохо, но сойдёт и не облажаться. Идём, иначе Кавеха мы уже не поднимем. Сайно стоял у своей двери — а Тигнари молча смотрел на него и пытался соображать. Интересно, что это сейчас было — попытка в дружелюбие? Сайно выглядел как человек, который дружелюбие видел только в детских мультфильмах — и то не до конца понял саму идею. Что бы ни говорила Дэхья, он в последнюю очередь подходил под портрет командного игрока. Тем удивительнее было, что он собрал себе такую разношёрстную команду мечты. Дэхья, которая литрами скупала уходовую косметику и держала дробовик увереннее, чем Тигнари шариковую ручку. Аль-Хайтам, который мрачнее тучи и с которым не угадаешь: пилить его надо ради информации, или он будет счастлив поделиться сам. Кандакия, которая сначала хотела обкорнать ему когти, а потом улыбалась как ни в чём не бывало. Кавех, который пытался взорвать храм, а сейчас с видом израненного бойца сидел в центре комнаты с чашкой кофе в руках, счастливый, будто выиграл в воровскую лотерею. — Мы выиграли в воровскую лотерею! — сказал он, едва Тигнари прикрыл дверь. — Это будет проще простого, как кассу в магазине обнести. Слушайте. И вот там, в тесном номере, из-под общего пера наконец-то выработался окончательный план Б. К началу ночи они знали о трёхэтажном музее больше, чем Тигнари узнал о нём за всё детство. Было в этом что-то… почти мерзкое: как вскрывать кому-то грудную клетку на прозекторском столе, когда все тайны, которые человек хранил при жизни, против его воли выплывают наружу. А Тигнари как близкому родственнику надлежало не только не лишиться чувств, но ещё и опознать жертву. Потому что внутри — и его прошибало холодком от этой мысли — будут только они с Сайно. Тигнари хотел спорить с ним до хрипоты и бросаться жалкими аргументами, но глубоко в душе давящей рациональностью понимал, что Сайно прав. Меньше людей — меньше шансов быть обнаруженными. Меньше шансов быть обнаруженными — меньше поводов вступать в открытую конфронтацию. Сайно хотел невидимой тенью зайти и выйти с главным призом в кармане, а это было возможно лишь в одном случае: когда они действуют вдвоём. План был проработан до мелочей и вылизан до идеала. А каждый раз, когда Тигнари пытался в уединении погрызть себя мыслью «не хочу грабить своё детство», на ум приходили слова Сайно о том, что ему пора вырасти — и вместо тревоги оставалось лишь ярое желание доказать ему, что Тигнари на это способен. Может, командным игроком Сайно и не был, но лидер из него получился достойный. Тигнари не помнил, когда в последний раз его собственные эмоции так мастерски обводили вокруг пальца. Стоя вместе с Сайно у чёрного хода, он уже был абсолютно спокоен. За сегодняшний день волнение утекло через все щели; испарилось навязчивое желание ругаться на испанском, злиться на то, что они с Сайно дышат одним воздухом. Тигнари был готов настолько, насколько это возможно. — Ну, что, — пробормотал он глухо, — самое время сказать, что если что-то пойдёт не так — ты меня бросишь и сбежишь. Они заняли позицию во внутреннем дворе, где деревья маленького парка давали шанс притвориться любителями ночной фиесты на двоих. Тигнари скребло при воспоминании, что это была его идея: вся Барселона была похожа на идеальные квадратные коробочки, и никто не знал, что происходит у них внутри. Сейчас их в худшем случае видели поздние курильщики с балконов отеля напротив — две неясные тени, одна, возможно, с хвостом. Вдобавок древесная крона давала хорошую защиту от надоедливой мороси. Дождь добрался до Барселоны, но всем своим бледным видом показывал, что в Каире ему нравилось больше. Сайно снова курил. Тигнари снова не сказал, что его это бесит. — Я не бросаю людей, которых сам отправил на задание. — Может быть. Но я-то не совсем человек. — Ты сейчас правда хочешь поговорить о формулировках? Сайно выпустил дым, весело прищурился: у него сегодня было подозрительно хорошее настроение. Он собирался добавить что-то ещё, но в узком окне первого этажа, за которым они наблюдали, дважды мигнули фонариком. Сигнал. Сайно вздохнул как будто с сожалением, затушил сигарету, подобрался. — Кавех. Идём, — и обернулся за плечо, явно раздумывая. — Будешь меня слушать — и никаких «если» не понадобится. Просто делай то, что я говорю. Тигнари не стал вставать в позу: не время и не место. Остаточная капля волнения вытекла дрожью по хвосту, и он, поджав губы и босиком ступая по мокрой парковой дорожке, двинулся за Сайно. Правильно, Тигнари, делай, а не думай. Подумать будет много времени в тюрьме. Он начинал чувствовать себя аль-Хайтамом. Первым шагом для них было проникнуть внутрь, не потревожив первый рубеж охраны — блокировку дверей. Первый шаг для Кавеха начинался намного раньше. [ — Знаете, — говорил он, зажав во рту украденный со шведского стола чуррос, — частный дом мало чем отличается от музея. И туда, и туда в неположенное время беспрепятственно проходят люди, а для них открывают дверь и выкатывают ковровую дорожку. Аль-Хайтам фыркнул: — Хочешь переодеться в сантехника? Или в уборщицу? — Если тебе нравятся кружева и оборочки, так бы и сказал. Ковровая дорожка нам не понадобится, потому что у нас уже, — и Кавех с видом победителя выложил перед собой связку ключей, — есть это. ] Сайно отправил его не просто наблюдать. Сайно отправил его действовать — и Кавех действовал. Любая уборщица, которая работает в ночную смену, говорил он тогда, думает только об одном: закончить работу и уйти спать. Но Барселона — город, который ночью и не думает засыпать. Сколько сомнительных пьяниц может встретиться бедной уборщице по дороге? Сколько потеряет равновесие в попытке поздороваться с красивой девушкой, неважно, насколько она красива на самом деле? Сколько выкрадет ключ от нужной двери в одном шаге от этой двери? Работа Кавеха была филигранной. Пострадала лишь его гордость — от скользкого замечания о его талантах притворяться пьяным. [ — Что вы сделаете, если перед самым приходом на работу вы потеряли ключи? Конечно, вам положен дубликат, но пока уладятся формальности, пока его изготовят и выпишут… Две, а то и три ночи вам придётся просить охрану о том, чтобы вас впустили — через главный вход, разумеется, ведь на чёрном нет ни звонков, ни глазка. И когда охрана будет занята одной дверью, я войду через другую. ] Чёрный ход вёл по узкому коридору вдоль комнаты охраны, вдоль кладовой, вдоль инвентарной и кабинетов дирекции — и заканчивался дверью, на которой снаружи висела табличка «Посторонним вход воспрещён». Кавеха интересовала только комната охраны. [ — Внутри постоянно находится один охранник. Не знаю, повезёт ли нам сегодняшней ночью, но в моё дежурство он не спал и даже не собирался. Наш единственный шанс — это его бесконечный стаканчик кофе и слабый мочевой пузырь. У меня будет минут пять, и вот здесь, — Кавех обвёл всех счастливым взглядом, — самое зыбкое место, где за меня можно помолиться. ] За пять минут Кавеху предстояло отключить сигнализацию, зациклить камеры и выскользнуть в инвентарную — единственную комнату, откуда можно было безопасно посветить во внутренний двор. Только это означало, что Кавех больше не нуждался в молитвах. Сам Кавех с фонариком мог не трудиться: когда Сайно подтолкнул Тигнари в инвентарную, он стоял в окружении папок и шкафов и генерировал свет одной своей широкой улыбкой. У Тигнари камень из пяток как будто вернулся назад в сердце. Самая паникующая его часть уже не рассчитывала увидеть Кавеха не за решёткой. — Ну, кто лучше всех? — свистящим шёпотом пропел Кавех. — Где моя премия? — Получишь с посоха лишний процент, — Сайно тряхнул головой, размял шею. В темноте инвентарной было почти не разглядеть его выражение лица, но довольство чувствовалось. — Как обстановка у охраны? — Тихо-мирно. Через две минуты, — Кавех глянул на часы, — номер шесть, мой любимчик, отправится от нашей двери в дальний угол смотреть на кошачью статуэтку. У него с ней какая-то особенная связь, прошлой ночью… — Кавех. Он виновато улыбнулся, поднял пустые ладони вверх. В этот раз они не стали набивать наушники толпой людей: Кавех не хотел, чтобы частоты охранной системы взбесились от случайного совпадения, Сайно не хотел, чтобы их отвлекала чужая трескотня. Внутри они могли рассчитывать только на себя. Тигнари стоял у самой двери, прислушиваясь: гулкие далёкие шаги по первому этажу, гудение мониторов за стеной, стук стаканчика кофе о стол. Они шептались в паре метров от людей, которые даже не подозревали, как плохо делают свою работу. — Порядок? Тигнари дёрнул ухом: Кавех обращался к нему. — Моей совести тоже понадобится лишний процент с посоха. — Потом привыкнешь, в первый раз всегда сложно, — Кавех улыбнулся, а Тигнари вычеркнул из списка его возможных цивилизованных карьер должность психотерапевта. Кавех снова глянул на часы. — Сайно, вам пора. Прозвучало как крайне оптимистичный приговор к смертной казни. «Вас убьют, но вам сказочно повезло: сегодня скидки на эвтаназию!» Сайно занял позицию у двери — он снова был с высоким хвостом и пистолетом, в коротких перчатках и кожаной куртке. Тигнари от души понадеялся, что пистолет ему нужен просто для самоуверенности. Он сам завязал волосы, но только лишь потому, что короткое каре лезло в глаза, а не потому что очень хотел походить на нового кумира. — Готов? Тигнари кивнул: выбора у него не было, но приятно, что его мнением интересуются. Сайно прижал палец к губам. — Ни звука. Сразу за мной. — Увидимся снаружи! — радостно помахал им Кавех. И под сердцебиение Тигнари, которое звучало громче пистолетных выстрелов, они вышли из инвентарной на чужую территорию. [ — Дальше всё будет зависеть только от вашей удачи. Дверь в общий зал охраняет номер шесть, маршрут до хранилища на виду у номера три и номера четыре. У вас есть окно ровно в полторы минуты, чтобы выйти из одной двери, пройти весь зал насквозь и войти в другую. ] Они проскользнули мимо комнаты охраны — дверь нараспашку, стакан кофе и слепой взгляд в мониторы, на которых охранник больше не увидит ничего интересного. Тигнари инстинктивно задержал дыхание: в щели под выходом в зал скользнул луч фонарика, послышался хрип и возня. Он схватил Сайно за плечо в ту же секунду, как тот взялся за ручку. — Да купи ты себе что-нибудь от кашля! — окликнули за дверью раздражённой скороговоркой. — Третью ночь на весь музей хрипишь, я скоро начну думать, что у нас привидения! Они застыли перед дверью, прислушиваясь к каждому шороху. Сайно обернулся, спросил одними губами: «Что у них происходит?» Тигнари в ответ только головой покачал: говорили на испанском, Сайно можно было не знать подробностей. — Заткнись, а? Сам пыли нанюхаешься, а потом чихаешь на всё вокруг. Вот этот мужик скоро развалится от твоих аллергий. — Вот этот мужик — это, между прочим, бюст великого шаха Рамшара… — Да мне до лампочки, если честно. Пыльная рухлядь и есть пыльная рухлядь. Снова шаги: охранники расходились по своим постам. Тигнари кивнул, и Сайно одним мягким толчком впустил их в общий зал. Тигнари всегда мечтал оказаться в каком-нибудь притягательном месте ночью: казалось, что будет как в фильме, когда с восходом луны оживают древние статуи и запретная территория наполняется собственной жизнью. Но зал был погружён в темноту, по стеклянным витринам вдалеке плясали отблески фонарных лучей; ночной музей, напротив, был тих и безмолвен. Тигнари был к этому морально готов, но ребёнок внутри него всё равно расстроился. Сразу после того как понял, что вернулся домой грабителем. Тигнари снова прислушался: номер шесть шёл к любимой кошачьей статуэтке, номер три, поклонник шаха Рамшара, заворачивал за угол. Теряясь за колоннами, Сайно уверенной тенью повёл Тигнари прямо через зал — к самой сложной части плана. К двери в хранилище. [ — На ночь хранилище запирает лично куратор музея, и я не настолько соскучился по тюремной койке, чтобы пытаться залезть подальше и открывать его всеми ключами подряд. Дверь придётся взломать, но с отключённой сигнализацией вы не поднимете лишнего шума. Тигнари переглянулся с аль-Хайтамом. Тем днём они поймали неожиданную волну единения: один тревожился за себя, другой за наполненность в тюремной камере. — Вопрос только, — Кавех щёлкнул пальцами, — во времени. ] Из общего зала они свернули в ещё один маленький коридор — почти неприметный, если не заблудиться в лабиринте колонн в поисках туалета. Отключённый свет хорошо укрывал их от фонарных лучей, но раз в десять минут номер один проходил мимо и обязательно светил в проём. Из-за задержки у служебной двери у них было ровно шесть минут на взлом в полной темноте. И всё это Кавех выяснил, проведя рядом с музеем всего одну ночь. Сайно присел перед дверью на корточки, ощупал замок, потянулся в карман — Тигнари услышал тихий лязг отмычек, который напряжённым нервам показался похоронным звоном, но не сказал ни слова. Его задачей было только слушать. И он услышал — но не то, что хотел. Ночной музей был тих и безмолвен, но чуткому слуху это не помеха. Тигнари продолжал улавливать шаги по каменному полу, разговоры в отдалении, сердцебиение Сайно — даже то, как высоко над их головами стеклянную крышу разрывало каплями дождя. За то время, что они провели внутри, ненавязчивая морось сменилась яростным рёвом — и Тигнари наконец понял, почему он чувствовал дым, но не видел огня. Над спящим музеем сверкнула вспышка молнии. А следом за ней по всему зданию жадным рокотом ударил гром. Тигнари ощутил, как знакомый первобытный страх стальными тисками сжимает ему сердце. Начиналась гроза.