Как поют пески

[ — Значит, ты боишься грозы? ] Тигнари замер посреди темноты. Стены узкого коридора сжимались и медленно, неотвратимо двигались вперёд — на него. Запирая в клетке, заставляя панически вбирать воздух всей грудью и не ловить от него ни капли кислорода. [ Маленький Тигнари прижал уши и помотал головой. Он цепко держался за мамину руку — ухитрился, даже сидя в кресле в добром метре от неё. Доктор смотрел на него из-за стола с доброй и тёплой улыбкой, которая в сочетании с белым халатом посылала в мозг лишь сигналы об опасности. — Я ничего не боюсь. Особенно грозы, ясно вам? ] — Сайно, — прохрипел Тигнари одними губами. Новая вспышка молнии резанула по векам, новый грохот грома оглушил до звона в ушах. Гроза была прямо над ними, яростная и живая, как хищник, который рычит в прыжке на добычу. — Сайно, пожалуйста… Тигнари пошатнулся, опёрся ладонью в стену. Пространство плыло перед глазами, плясало цветными мушками, искажалось и смеялось над ним. В такт грому в ушах глухо стучало собственное сердце. [ — Он сам не понимает, что происходит, — вздохнула мама. — С полгода назад мы пили чай на террасе и… Кажется, это была сухая гроза. В дерево рядом с нами ударила молния, а Нари был ближе всех. ] — Помолчи, — прошипел Сайно, на секунду отрываясь от двери. — Если не хочешь сам попробовать, то помолчи. Тигнари слышал его, но голос долетал откуда-то издалека — Сайно с тем же успехом мог кричать ему с другого конца станции метро под грохот проезжающего поезда. Он что-то говорил, но Тигнари не улавливал суть. Гроза была ближе и яснее. Гроза была громче. [ — У нас очень чуткий слух, понимаете? Он две недели жаловался на звон в ушах, мы отвели его к сурдологу — очень приятный врач, он Нари понравился. Молния… — мама заколебалась, её хватка на пальцах Тигнари сжалась крепче. — Молния почти его не задела, но ожог всё равно остался. Шок, боль, громкий звук — ему семь лет, а сейчас при виде грозы он даже не понимает, почему так сильно пугается. ] Рука вместо стены наткнулась на желе. Тигнари сполз на колени, прижал уши к голове; чувствовалось, как хвост мечется из стороны в сторону бешеной сигнализацией — тревога, опасность, беги. Шрам на лопатке не просто закололо, а зажгло болезненным огнём. — Сайно! Он даже не понял, шептал или кричал. Горло сжалось от нехватки воздуха, Тигнари распахнул глаза, но ничего не увидел. Перед ним были собственные колени, белеющая в темноте рука и холодный каменный пол. А потом в диком звоне и какофонии явственно, как колокольчик, послышался щелчок. [ Доктор перегнулся через стол с любопытством во взгляде. — Если ты не боишься грозы, — сказал он ласково, — давай попробуем закрыть глаза и представить себе грозу, хорошо? Давай. Вот так. Представь, что за окном сейчас сверкнула молния. Она очень далеко — но ты же зоркий мальчик, правда? Ты её увидел. Вспышка озарила черноту под веками так же ясно, как могла бы наяву. Тигнари отчаянно схватил ртом воздух. ] И увидел, как в давящей коробке стен появился выход. — Тигнари, внутрь, — приказал Сайно, оборачиваясь. Эмоции на лице сменились мигающей лампочкой: удивление, недоверие, страх. — Тигнари? Он смотрел на Сайно, не понимая ни слова. Волосы у него были цвета чертящей небо вспышки, и глаза сверкали в удушающем мраке точно так же — вспышкой. Чьи-то руки схватили его под мышки, грубо вздёрнули на ноги. Тело прошибло электрическим разрядом, мир замелькал вокруг каруселью, Тигнари подавился остатками воздуха. Ему зажали рот рукой, потянули за собой — внутрь, вниз, в темноту. [ — Тише, Тигнари, дыши. Сейчас гроза далеко. Я с тобой, мама с тобой. Ты в безопасности. ] — Твою мать, — глухо выругался Сайно, который то появлялся рядом, то исчезал вдалеке, — твою чёртову мать, что ты творишь? Его опустили на холодный пол, прислонили к стене. Перед взглядом снова появилось острое лицо — собралось из тумана и распалось на кусочки. Тигнари открыл рот, но не смог выдавить ни звука. На рёбра, которые давило и корёжило ознобом, легла чужая рука: Сайно проверял сердцебиение. — Тигнари, — другая рука оказалась на щеке, холодная и обтянутая перчаткой. Сайно хлопнул его по лицу — несильно, чтобы обратить на себя взгляд, и что-то в запертом в тесной клетке теле снова потянулось к этому прикосновению. — Тигнари, чёрт возьми, дыши. [ — Хорошо. А теперь отвлекись от грозы, снова представь мой кабинет. Посмотри на маму. ] — Тигнари, смотри на меня. [ — Она сейчас держит тебя за руку, чувствуешь? ] — Тигнари, я тебя держу. Давай. Сосредоточься на мне. Дыши! [ — Опиши мне её. Какая она? ] — Скажи, что ты видишь. Давай, говори со мной. [ — Если сосредоточиться на том, что сейчас рядом с тобой, становится не так страшно, правда? ] Медленно, неуверенно в окружающую темноту начала просачиваться реальность. Сайно сидел прямо перед ним, ясный и чёткий, как картинное полотно. Его ладонь крепко держала за плечо, его глаза были прямо напротив, его запах — табак и почему-то сандал — просочился в ноздри со спасительным кислородом. Горящими лёгкими Тигнари сделал судорожный вдох — и понял, что может дышать. — Тигнари, ты меня слышишь? Смотри на меня. Говори. Голос. Спокойный и уверенный. Точка, за которую можно зацепиться. Тигнари вдохнул снова. — Глаза, — прохрипел он. — У тебя точно есть… глаза. Под солнцем они светло-карие, почти жёлтые, но когда ты злишься, они краснеют, как у альбиноса… Он сбился: вдалеке снова почудился гром, и лишь спустя долгую секунду он понял, что это Сайно до хруста сжал его руку. — Хорошо, у меня есть глаза. Дальше. — Нос, — без раздумий выпалил Тигнари, — у тебя странный нос. Всё лицо острое, скулы, подбородок, а нос маленький, даже без горбинки, как будто у ребёнка оторвали… — Чудесно, — в голосе Сайно звучало мрачное веселье. — Что ещё? — У тебя постоянно обветренные губы. Не понимаю, как ты с ними живёшь и почему они не в крови, наверное, у тебя всё-таки нет крови, потому что ты чёртов вампир. Ты пробовал гигиеническую помаду? Или бальзам? Сайно тяжёлым взглядом вгрызался в его лицо. А Тигнари поймал себя на том, что грудную клетку больше не рвёт судорогами, мир не теряет фокус, а Сайно всё ещё держит его руку в своей. — Мне кажется, — медленно сказал он, — ты пришёл в себя и теперь просто издеваешься. Последний глубокий вдох прошёлся по телу волной тепла и облегчения. Сердечный ритм успокаивался, ураган паники стих до зыбкого штиля. Тигнари сосчитал в голове до десяти, потом до двадцати — и неуверенно кивнул. — Я… да. Я в порядке. И всё пропало. Разжалась хватка, исчез запах, ушло желание кожей чувствовать чужую энергию; Сайно поднялся на ноги, и его выражения лица в темноте было не разобрать. Тигнари остался сидеть, придавленный осадком животного ужаса и бетонной плитой из собственного стыда. Он не просто боялся грозы — все его инстинкты сходили с ума, переключались в состояние красного кода и посылали организму сигналы опасности. В моменты первого грома Тигнари снова становился ребёнком — ребёнком, счастливый вечер которого в одну секунду обернулся звоном, страхом и болью. И подарил на память безобразный ожог, бесформенную кляксу взбугренной кожи на спине. Отец сказал, что на людях, которых ударило молнией, цветут цветы, но это была красивая ложь. Работала она до тех пор, пока Тигнари не взглянул на себя в зеркало после больницы и не увидел, что с ним стало на самом деле. Тот звон в ушах стал его ночным кошмаром. Даже не боль, даже не ужас при виде молнии — звон, навязчивый, как голоса у сумасшедших, преследовал и загонял в угол. У Тигнари часто спрашивали, почему именно сурдология, а он открывал рот — и не знал, что ответить. Людям тяжело объяснить, как создание с чутким слухом воспринимает его потерю. Это как лишиться руки или ноги. — Я, — Тигнари попробовал голос: он звучал тихо и жалко, как у нашкодившего ребёнка, — не имел в виду ничего плохого про твой нос. Нормальный нос, как у всех. Сайно прозаично хмыкнул. В темноте его силуэт походил на древнего языческого идола. — Сейчас я включу фонарик, — предупредил он таким тоном, будто ничего не случилось, — а ты попробуешь не ловить панику на ровном месте. Тигнари уже знал, что получит своё — новую порцию расспросов, новые издёвки на грани, новые обвинительные интонации, — просто сейчас в списке приоритетов Сайно было задание, а не ответы. Бетонная плита принялась давить ещё сильнее: его детская фобия едва не накрыла всю их миссию, а он даже не знал, как оправдаться. Впервые, если бы Сайно едко ткнул его носом в провал, Тигнари не нашёлся бы с аргументами в свою защиту. — Нас, — он запнулся, попытавшись встать, — кто-нибудь услышал? Сайно щёлкнул фонариком. Яркая вспышка посреди мрака заставила Тигнари вздрогнуть, а сердце — пропустить лишний удар, но обошлось без серьёзных последствий. Сайно опустил луч в пол и протянул ему руку. — Нет, — помедлил и со странной интонацией в голосе продолжил: — Я повернулся, а ты стоишь на коленях и хрипишь. Честно — я решил, что ты подавился комком шерсти. Тигнари и правда подавился. Воздухом от гнева. — Ты считаешь это смешным? — Да, я считаю это смешным. Если ты нет, это только твои проблемы. — Я не вылизываюсь! У меня не бывает комков шерсти! — Рад слышать. Идём, — Сайно повёл фонариком вокруг себя и безнадёжно вздохнул, — у нас много работы. Только сейчас Тигнари понял, куда Сайно его притащил. Они стояли посреди хранилища Колоннадского музея. У больших национальных музеев для хранилищ отводились отдельные здания, но частная коллекция — совсем иной случай. Наверное, до реставрации, в каком-нибудь пятнадцатом веке, в этом подвале держали вино: толстые каменные колонны подпирали собой потолочные арки, стены были старыми, сложенными из шероховатого кирпича, а в воздухе стоял приятный запах застоявшейся древности. Хранилище было вполовину меньше большого общего зала над ними, но в свете того, что им предстояло заглянуть в каждый уголок за тем-не-знаю-чем, казалось просто гигантским. Впереди простирались ряды истории. Глиняные горшки и вазы, старая посуда, статуэтки и бюсты — настолько деформированные веками, что по ним нельзя было даже определить, человек это или кошка. Полки, уставленные папирусными свитками и звёздными картами. В самом дальнем углу, как поверженный страж, от стены до стены протянулся воин с крокодильей головой. Кавех сказал: «Маршрут охраны обходит хранилище стороной, поэтому как только вы попадёте внутрь — в вашем распоряжении вся ночь до самого открытия». Лучшего и желать нельзя. — Ну, — Сайно обернулся к Тигнари, его волосы мягко серебрились в свете фонарика, — вперёд. У нас семь часов до прихода утренней смены. Тигнари окинул печальным взглядом залежи древностей, которые кураторы музея посчитали недостойными экспозиции. — Сандвичи прихватил? — Могу предложить только какую-нибудь ненужную мумию. Тигнари дёрнул ухом, но от Сайно не послышалось и тени смешка. Его лицо было предельно серьёзным, взгляд — оценивающим. — Ты не умеешь шутить, — покачал головой Тигнари, — вообще. Оставь эту затею. — Я не… — Вот, кстати, любопытный факт: в Средневековье европейцы действительно ели мумий. Из них делали порошок, который потом добавляли в еду. Взгляд Сайно остался непроницаемым. — Я думал, что привёл сюда валука шуна, а не второго аль-Хайтама. Тигнари едва удержался от того, чтобы показать ему язык. «А я думал, что ты наёмник, а не стендапер на полставки», — эту мысль тоже пришлось оставить себе. Их ждало хранилище древностей, в котором они даже не знали, что искать, и Тигнари очень хотел хотя бы пару минут в тишине. Успокоиться, собраться с мыслями и — взяться за работу. — Начнём с картотеки, — предложил он, когда Сайно с фонариком отправился осматривать черепки и статуэтки. — Магии я не чувствую, но, может, так мы быстрее поймём, что ищем. Если бы Сайно счёл идею недостойной, он бы так и сказал. Но он молча кивнул, оставил фонарик на полу направленным на массивный ящик у дверей — и открыл первую полку. Они с Тигнари склонились над аккуратными карточками; Тигнари на мгновение зажмурился, чтобы бешеная энергия Сайно не отвлекала от дела. Они работали молча. Время от времени Сайно протягивал ему карточку, Тигнари читал — и либо откладывал, качая головой, либо шёл проверять. Попадались карточки и экспонаты с жёлтыми бирками — это значило, что их отправят на аукционы. Крокодилу в дальнем углу кто-то налепил такую на осколок уха, и Тигнари задумался, как его вообще протащили в подвал сквозь не самую большую дверь. Мыслями он в целом был далеко от ограбления, опасности, охраны над каменным потолком и пункта, в котором им ещё предстояло проделать обратный путь. Он втянулся в методичную проверку любого крючка, чувствуя краешком мозга, что вот так он был бы не прочь провести остаток дней. Страх всё ещё был с ним, опутывал липкими нитями, которые сжимались вокруг горла всякий раз, когда сверху, снаружи Тигнари слышал отдалённые звуки грома. Но он больше не позволял ему проникать настолько глубоко: как только первая паника прошла, а мозг переключился на другие заботы, Тигнари перестал чувствовать себя напуганным ребёнком. О том, как Сайно его успокаивал, думать не хотелось. Говорить тоже: Тигнари знал, что услышит, и заводить об этом разговор первым было для него равносильно самоубийству. Но совесть взяла своё, и Тигнари, откладывая в сторону карточку с «фрагментом гроба малика Музаффара, девятый век до н.э.», кашлянул: — Сайно, — тот поднял взгляд, — спасибо. За помощь. Рука Сайно, перебиравшая свою стопку, дрогнула. Самый её верх посыпался на пол. — Не стоит, — наконец сказал Сайно, и это был совсем не тот тон, что Тигнари ожидал от него услышать. Сайно звучал почти мирно, будто штудирование картотеки успокаивало это вечно клокочущее недовольство в его груди. — Было бы мало радости, если бы ты подставил всю операцию. Я сделал то, что должен был. А вот этого Тигнари уже ожидал. Но отозваться подготовленными словами не успел: Сайно отложил очередную карточку и без особого любопытства спросил: — Часто у тебя случаются панические атаки, или тебя напугало что-то конкретное? Тигнари опустил взгляд, упёршись в «звёздную карту из обсерватории Балаша, девятнадцатый век до н.э.». На ней стоял жёлтый маркер — уйдёт в аукционный дом. Что-то забрезжило в его мозгу, но Сайно поглотил собой и полным нежеланием ему отвечать. На ум снова пришло твёрдое, уверенное лицо Дэхьи. Кажется, это был как раз тот случай, когда его секрет чуть не отправил их в могилу. — Бронтофобия, — признал Тигнари, стараясь, чтобы голос звучал как можно более безразлично. — С детства. Рядом со мной ударила молния, остался шрам. Вот теперь Сайно смотрел на него с любопытством. — Тот ожог на спине? — Как ты… — картинка в голове сменилась: полуголый Тигнари посреди палатки, тактические ботинки, грустная Кандакия, пристальный взгляд и странная усмешка. Тигнари вздохнул. — А, ну, конечно. Ты на меня пялился. — Посреди моего лагеря… как ты тогда сказал? Чудна́я магическая лисичка? — свет фонарика бил им под ноги и прятал оттенки мимических эмоций в тени, иначе Тигнари готов был бы поклясться, что Сайно улыбался. — Естественно, я буду пялиться. — То есть других валука шуна ты не встречал. На этот раз Сайно молчал ощутимо дольше. — Вживую — нет, — Тигнари решил, что не станет уточнять насчёт мёртвых. — Ты первый. — Если я первый, откуда столько… — Тигнари неоднозначно повёл рукой, не желая почти вплотную к Сайно вслух говорить про ненависть. Хрупкое равновесие между ними установилось чудом; было бы опрометчиво его разрушать. — …предрассудков? Я могу понять, почему лично от меня ты не в восторге, допустим. Но от всех сразу?.. Сайно переложил ещё одну карточку в стопку, которая не стоила его внимания. Он действовал в перчатках, раскладывал в том же порядке, что и достал — они должны были выйти такими же призраками, как и вошли. Тигнари пришлось напомнить себе: несмотря на то, что они сидели на полу перед огромной картотекой и почти соприкасались коленями, друзьями они не были. И сухой голос Сайно, которым он бросил: — Возвращайся к работе, — об этом замечательно напомнил. Тигнари закатил глаза, но послушался. Он уложил хвост на колени, пытаясь согреться: термостат у входа Кавех отключил вместе со всеми системами охраны, и в подвальном хранилище промозглым теперь казался не только голый пол. Отовсюду веяло холодом, сверху раздавались шаги, кашель и изредка — гром. Их равновесие снова погрузилось в молчание, натянутое опасно, как ловушка со спусковым механизмом. Тигнари хотелось знать, потому что он не понимал. Такая тихая ненависть обычно идёт от сердца, из далёкого прошлого, в котором человека задело за живое что-то безмерно личное. Такая ненависть проносится через годы и не исправляется одной новой точкой зрения. Если Сайно ни разу не встречал валука шуна, откуда тогда взяться личному? Слепо вертя карточку перед глазами, Тигнари уплыл от неё мыслями ещё дальше, чем был. Что в его внешности, культуре, обычаях могло вызывать у Сайно такое пренебрежение? У него точно не было аллергии на шерсть, иначе рядом с Тигнари он чихал бы не переставая. Вряд ли какой-то валука шуна подсунул ему отравленный гриб или силой заставил съесть сырое птичье яйцо. Пытаясь тыкаться в эту тему слепым котёнком, Тигнари чувствовал себя так, будто блуждает по лабиринту без карты. Карты?.. Тигнари замер и выпрямился. То, что уплывало от него на другой берег под бурным течением, оттолкнулось и с силой врезалось прямо в мозг. — Это может быть карта, — прошептал он, — буквальная карта. Звёздная. Сайно наградил его задумчивым взглядом. — С чего ты… — Слушай меня! — Тигнари вцепился ладонью ему в колено; его мелко тряхнуло, Сайно изменился в лице, но Тигнари был слишком взбудоражен, чтобы обращать на это внимание. — Пустыня — абсолютно мёртвое место, так? Никакого мха на северной стороне дерева, потому что нет никаких деревьев. Никаких годовых колец, муравейников, снега и прочей чепухи. Днём стороны света определяли по восходу солнца, а ночью по… — Звёздам. Тигнари закивал. — Звёздам! Старейшая звёздная карта, которая мне здесь попалась, — он потряс перед Сайно карточкой, — вот, девятнадцатый век до нашей эры, самый конец эпохи Дешрета! А теперь угадай, кто эти карты составлял, — и расправил плечи, горделивый и довольный собой. — Дам подсказку: те, у кого зрение достаточно острое, чтобы разглядеть мельчайшие точки на ночном небе. Сайно постучал пальцами по другому колену. Если он и разделял восторг Тигнари, то успешно это скрывал. — Могла звёздная карта оказаться во дворце Абджу? — Почему бы нет? Мы замечательно ориентировались по звёздам. Валука шуна — единственные, кто четыре тысячи лет назад мог такое составить. Это исключительная вещь для тех времён, телескопы ещё не изобрели, карты продавались дорого. Она наверняка сохранилась в целости, если её планируют отдать на аукцион… — Ты знаешь, сколько в куче местного хлама может валяться таких карт? — окликнул Сайно, но Тигнари — Тигнари уже не слышал. Сердце стучало как ускоренные часы — тик на радость, так на гордость. Он пробежался глазами по карточке, которую держал последней, огляделся по сторонам в поисках нужного направления, подпрыгнул — ноги от долгого сидения по-турецки закололо кислородом, но Тигнари снова не обратил внимания. В его голове от картотеки сквозь коридоры темноты уже был проложен маршрут. Его гнало вперёд именно то, о чём говорил Кавех: азарт, который он впервые почувствовал, когда взял в руки старую шкатулку. И в последнюю очередь волновали условности. Карта была здесь. Должна была быть. Пусть потрёпанная, пусть устаревшая на четыре тысячи лет — не проблема, они разберутся, они восстановят этот путь, потому что иначе… Тихий звон вырвал Тигнари из упоения собственным гением. И все его радостные эмоции — замерли и обвалились в пугающую черноту. Кто-то был наверху. Кто-то открывал дверь хранилища. Тигнари обернулся к самому входу — туда, где по полу валялись разбросанные карточки и горел фонарик. Света уже не было, а в остаточных бликах Тигнари рассмотрел Сайно с пистолетом наизготовку. — Сайно! — Тихо! — шикнул тот в ответ. — Слышу. Прячься — и ни звука. Ни звука. В голове бешено застучало, замочную скважину скрежетнуло металлом о металл. Тигнари юркнул в проход между белеющими простынями укрытых саркофагов, вцепился ладонями в холод каменной колонны, задержал дыхание. Казалось, теперь оно, громкое и сипящее, разносилось на всё хранилище задорным: «Эй, я здесь!» Тигнари сполз по колонне, пригнулся, подобрал хвост в обе ладони. За шумом крови по телу он почти не слышал всего остального — как щёлкает замок, как наверху открывается дверь, как по лестнице шаркает походка. Мысли гнались по черепной коробке и отскакивали от стенок, как теннисный мяч. Mierda, кто это мог быть? Кавех сказал, что ночью в хранилище никто не заглядывает! Если это охрана, Тигнари найдут в мгновение ока. А Сайно? Сайно остался у самого входа. Что он будет делать — достанет пистолет? На выстрел сбегутся все остальные, в подвальном помещении без окон, с единственным выходом у них не останется ни шанса… Проклятье, надо было спрятаться в саркофаг. Надо было точно спрятаться в какой-нибудь саркофаг, не зря Тигнари всё детство об этом мечтал… Их гость принялся спускаться; Тигнари весь сжался в комок, на лбу проступил первый холодный пот. Их найдут, схватят и отправят за решётку. Тигнари успел поймать всего одну цельную мысль: если они выберутся, он как следует извинится перед аль-Хайтамом за паранойю, потому что сейчас, спрятавшись за колонной и не видя ни единого выхода — вполне его понимал. Шаги достигли подножия лестницы и остановились. Что-то тяжёлое стукнулось о каменный пол. Послышался ещё один щелчок — без результата. Раздражённый выдох, снова щелчок. Кто бы там ни был, он возился с термостатом. А потом женский голос. — Отлично, и как мне прикажете мыть полы в полной темноте? Пыль стряхивать не дают, а теперь хотят, чтобы я здесь ещё и навернулась сослепу? Старческий женский голос с характерным мурсийским выговором. Ночная уборщица. Тигнари зажал себе рот ладонью, опасаясь, что из него может вырваться что-то среднее между всхлипом и смехом. Его потряхивало самым настоящим страхом, но, по крайней мере, никто не пристрелит его моментально. Уборщица потопталась на пороге, попыталась ещё несколько раз щёлкнуть выключателем — безуспешно, разумеется. И с проклятиями, которые бубнила себе под нос, принялась снова подниматься по лестнице. — Пусть только попробуют не включить свет… Здесь и так вечная помойка, на что они вообще рассчитывают… Хлопка двери Тигнари не услышал, но шаги удалились. Он отсчитал десять секунд и шёпотом позвал: — Сайно? — Молчи, — шикнули на него откуда-то из темноты. Голос у Сайно даже без самого факта голоса был мрачным. — Твою мать… Сиди где сидишь. Не высовывайся. Тигнари вздрогнул: чужое напряжение окатило его ледяной водой из-под настоящего водопада, и он прикусил язык. Кажется, он никогда в жизни так не силился услышать лишний звук — понять, когда уборщица вернётся, или в едва различимом дыхании Сайно прочитать его мысли. Каждая клеточка тела умирала от напряжения. Что уж там, Тигнари готовился умирать целиком. Пара минут ожидания — и снова шаги. Торопливая испанская речь, суетливое шарканье. Сердце Тигнари пропустило лишний удар: на этот раз двое. — …говорю вам, свет не включается. Здесь точно не выбило пробки, вы проверили? — Терпение, сеньора. Я попрошу вас остаться наверху. Тигнари судорожно сглотнул. Он узнал и интонации, и характерное покашливание — номер шесть, любитель кошачьих статуэток. Уборщица привела охрану. — То есть вымыть пол вы мне не дадите? — Сеньора, все системы безопасности — повторяю, все, по всему музею — отключены, и нам неизвестно, по какой причине. Вы точно хотите мыть пол в одной комнате с потенциальным грабителем? Mierda. Cagada. ¡Caray! Тигнари уткнулся носом в хвост так, будто тот мог по волшебству перенести его подальше отсюда — или хотя бы сделать невидимым. По позвонкам разрядом пробежал колючий холодок, шерсть вздыбилась, теннисный шарик принялся летать по голове с громким мы-не-выберемся-нас-посадят-мы-умрём. Шаги. Снова шаги. Тяжёлая мужская поступь. Охранник спустился в подвал, щёлкнул выключателем, хмыкнул, когда у него, очевидно, тоже не вышло. Затем послышался шорох одежды и звук, от которого у Тигнари оборвались оставшиеся целые нервы — щелчок взведённого курка. Охранник включил фонарик, и его свет прошёлся мимо укрытия Тигнари дальше по коридору. На короткий миг ему показалось, что кончик хвоста отбрасывает на пол причудливую тень; это оказалась лишь ручка кувшина с нижней полки, но Тигнари успел едва не поседеть. Луч света повернулся и пропал: охранник обшаривал им самое начало хранилища. — Сеньора! — крикнул он наверх. — Вы что-нибудь здесь трогали? — А похоже, что мне в шестьдесят три года нужна сломанная нога? — сварливо отозвались оттуда. — Ничего я не трогала! Охранник задумчиво хмыкнул. Картотека, прошибло Тигнари новой судорогой, они ведь разворошили всю картотеку!.. Сколько Сайно успел убрать, прежде чем их застали врасплох? И, maldito sea, где сам Сайно? Тигнари не успел оформить внятную мысль о том, что его подставили и бросили — как тишина сама дала ответ. Послышался глухой удар, затем ещё один — что-то тяжёлое рухнуло на пол, но так тихо, будто его бережно подхватили при падении. Слабый лязг металла и снова тишина. Долгая, неподвижная тишина, в которой Тигнари мог нащупать только собственный сердечный ритм. А потом снова шаги. На этот раз точно по направлению к нему. Сайно вырос в проходе именно в тот момент, когда Тигнари готов был замахнуться своим фонариком — и опять, в третий раз за всё время, перехватил его руку прямо в полёте. Долю секунды они смотрели друг на друга: Тигнари с безумно круглыми глазами, Сайно сощурившись. А затем Сайно рванул его на себя. — У нас тридцать секунд, максимум, — прошипел он Тигнари в самое ухо, — хватай карту и бегом. Тигнари открыл было рот — куча «но если» и «почему» толкались на языке, но он проглотил их все. В крови снова подскочил адреналин, и Тигнари сделал именно то, что ему приказали. Звёздная карта из обсерватории Балаша, девятнадцатый век до н.э. Шестой ряд, пятая секция, отделение одиннадцать. Тигнари в два прыжка подскочил к ровным рядам плоских закрытых ящиков, отыскал номер, рванул на себя — внутри, запечатанный между двумя слоями стекла, лежал ветхий листок папируса. Тигнари замер над ним с протянутой ладонью. Прямо в центре было то, чего там точно быть не… — Я сказал — хватай и бегом! В уши Тигнари ударил громкий звон разбитого стекла. Сайно всадил по нему рукоятью пистолета, рванул папирус наверх, едва сморщившись, когда осколки оцарапали кожу. Грудь Тигнари раздирало отчаянным желанием заорать, и он даже не понимал, что будет причиной крика — подкатившая к горлу паника или вопиющее неуважение к истории. А потом Сайно бесцеремонно сунул папирус ему в руки и обернулся на лестницу. Пистолет наготове, плечи распрямлены, губы поджаты. Он заговорил так, будто цеплял каждое слово крючком и вытаскивал из горла силой: — Прямо за мной. Не оборачиваться, не мешкать, не спотыкаться, делать, что я говорю. Уши и хвост прижми как можно плотнее — нам не нужны лишние наводки. Возразить Тигнари не смог бы чисто физически: Сайно схватил его за руку, и они побежали. Всего на мгновение затормозили у двери — рядом с коробкой термостата примостился ручной пожарный извещатель. Сайно врезал и по нему, бросил: — Извини, сейчас будет шумно, — и дёрнул за рычаг. И музей ожил. Сигнализация взорвалась какофонией звуков и хаоса, а Сайно уже летел вверх по лестнице, утаскивая Тигнари за собой. Они пронеслись мимо ошарашенной уборщицы с такой скоростью, что Тигнари едва заметил её круглые глаза и открытый в немом крике рот, выскочили в коридор и свернули в общий зал. Там стало ещё хуже. Ещё громче. Ещё светлее. Ещё отчётливее. На них, кажется, были обращены все фонарные лучи всех охранников всего музея — восемь, вспомнил Тигнари задней мыслью, Кавех пронумеровал их от одного до восьми. Восемь человек с оружием наготове. Сайно не обратил на них никакого внимания. Он бежал — и Тигнари, который не мог сделать ничего кроме, бежал за ним. [ — Теперь, — сказал Кавех, откинувшись на пол и болтая ногами в воздухе, — самая гадкая часть. Что нам делать, если мой великолепный план накроется задницей и придётся валить? Он выдержал драматичную паузу. Сайно ткнул его карандашом прямо в пятку. — Ай! — Хватит выделываться, говори по существу. — Ладно-ладно. Итак, в музей у нас всего один вход — сзади. Но выходов на самом деле полно. Парадная дверь, окна на первом этаже, крыша, вентиляция, на худой конец, — Кавех покосился на Тигнари и с сомнением покачал головой, — если ты сможешь упрятать хвост, конечно. Если внутри нас обнаружат, какая уже разница, как выбираться? С утра дерзкое ограбление музея будут светить по всем новостям, и лучшее, что мы сможем сделать, — это хотя бы красиво смыться. ] Вдоль колонн, за угол, резкий поворот налево, лоб в лоб с заграждением у саркофага. Волосы растрепались, фонари били со всех сторон, Тигнари не успевал даже оглядываться по сторонам и следить, кто держит его на мушке. Фантомные звуки выстрелов уже отдавались по ушам, фантомные пули уже пробивали тело насквозь. Он цеплялся за ладонь Сайно, чувствуя, как по пальцам бежит чужая кровь, видел впереди его белые волосы — и бежал на них, как на маяк. — Стоять! Стоять, или я выстрелю! — Кавех, мать твою! — выругался Сайно сквозь зубы. Он свернул по залу от закрытого саркофага направо, в ряды глиняной посуды; луч фонарика полоснул Тигнари по спине — а может, это была молния, Тигнари уже практически не различал. — Где? Куда делся этот… И словно в ответ на его вопрос по музею прокатился новый раскат грома. Но это была не гроза. Это был взрыв. [ — О нет, — вздохнул аль-Хайтам. — Только не это, — поддержал Сайно. — Именно это! — заткнул обоих Кавех. Он улыбался широко, как маньяк, и вот здесь Тигнари впервые стало по-настоящему страшно. — Если нам придётся вырываться с боем — я устрою им бой. Пусть попробуют пострелять, когда на головы сыпется стеклянное конфетти, — Кавех ткнулся щекой в ковёр. Его глаза блестели сквозь ворс настоящим безумием. — В самом крайнем случае — и ни секундой раньше, клянусь! — я подорву крышу. Вы подадите мне сигнал и… ] В момент, когда крыша музея разлетелась на тысячи осколков, они уже были в безопасности. «Крайний случай» Кавеха держался на трёх ожиданиях. Раз: взрыв создаст достаточно хаоса, чтобы охрана ненадолго, но смогла потерять их из виду. Два: взрыв заставит их — «Если они достаточно умны и недостаточно ленивы» — перегруппироваться и хотя бы часть охраны отправить наверх — на случай, если грабители бегут через крышу. Три, и тут Тигнари мог даже почувствовать к полубезумному гению Кавеха уважение: взрыв именно на крыше создаст наименьшую угрозу для экспонатов. Сайно толкнул его по направлению к туалетам. Дверь с табличкой инвалидной коляски была заперта; Сайно, не церемонясь и не предупреждая, просто выстрелил. Звук должен был оставить от барабанных перепонок Тигнари одно несчастное решето, но в общей панике — звон стекла, крики, топот, завывание пожарной сирены — показался настолько ничтожным, что Тигнари едва поморщился. Они ворвались внутрь, промчались через всю кабинку. Тигнари порывисто обернулся за плечо: за распахнутой дверью было пусто, в коридоре не виделось даже отблеска фонаря. Их потеряли. Пожалуйста, пусть их потеряли… [ — Да, это будет немного позорный побег, — согласился Кавех, — и газетчики ухватятся за него, потому что это смешно. «Грабители ворвались в Колоннадский музей, похитили штуку из хранилища и сбежали через туалет для инвалидов» — ну а что мы сделаем, если там единственное достаточно широкое окно, на котором не стоит решёток? Высоковато, но всё ещё лучше, чем вентиляция. Если попадётесь в вентиляции — получите пулю прямо в зад, и вот это уже действительно смешно… ] «Высоковато» в понимании Кавеха оказалось полутора метрами от пола, но Тигнари и без того неплохо прыгал — а на чистом адреналине мог бы и до Бурдж-Халифа достать, если бы захотел. Стекло, по словам Кавеха, было «не идеально прочным, но и не самооценкой аль-Хайтама — от пары выстрелов должно разлететься». Тигнари прижал уши плотнее, в ладони у Сайно снова блеснул пистолет. На стекло ушло три пули — три отправленных в свободное падение сердечных удара. Сайно швырнул наверх свою куртку, отступил. — Давай. Быстро. Просить дважды Тигнари не стоило: он подпрыгнул, замешкался, когда на него ощерились оставшиеся в проёме осколки, а затем, набрав в грудь воздуха, оттолкнулся ладонью прямо по крошке и прыгнул. Окно выходило в переулок, в котором на полное страха мгновение Тигнари остался совсем один. Он стоял в окружении мусорных баков и хаоса в голове, ладонь оцарапало стеклом и жгло до дурацких слёз, сердце так и не смогло вспомнить, какой у него ритм. Тигнари прижимал к себе рассыпающийся папирус и инстинктивно молился только о том, чтобы Сайно сейчас оказался рядом. Это была очень долгая секунда в полном параличе. А потом реальность приземлилась на ноги прямо перед ним. Сайно спрыгнул, кроша подошвами остаточные осколки, поймал взгляд Тигнари, кивнул. По его щеке бежал косой росчерк от глубокого пореза, губы заливало кровью, волосы растрепались. Но он был здесь — и Тигнари этого хватало, чтобы заставить себя идти дальше. — Туда, — скомандовал Сайно, утягивая куртку; пистолет махнул за угол, назад во внутренний дворик, откуда они пришли. И они снова побежали. Гроза сошла на нет, но дождь продолжался — щедро поливал макушку Тигнари, как из пожарного гидранта, заставлял скользить по тропинкам и палой листве и вместе с этим приносил облегчение. Косые струи будто смывали с него грязь того, что и как он только что сделал, и пусть Тигнари знал, что это вернётся, что будет и стыд, и страх, и новый приступ панического интервью с собственной совестью — пусть. На адреналине эти минуты, которые Сайно тащил его по лабиринту улиц, показались ему полными свободы. Стены домов расступились на широкую улицу, и Сайно повёл его прямо под прицел ночной Барселоны. Они сбавили шаг, за ними никто не гнался; кем бы ни был Кавех, гением или дьяволом, его план сработал. Один из его планов. — Где… — Тигнари набрал в грудь больше воздуха, но вышло всё равно сипло. — Где Кавех? Сайно обернулся за плечо. Он продолжал сжимать его руку, но тут же, будто голос Тигнари напомнил и о факте его присутствия целиком, отпустил. Тигнари слепо уставился на свою ладонь: капли дождя смывали с неё чужую кровь. — Уже убрался, — сказал Сайно наконец. — Кавех не подставит никого, но себя точно в последнюю очередь. — А твоя щека… — Дай ей пять секунд и успокойся уже. Сам не ранен? Закололо вторую ладонь. Тигнари осторожно сжал её в кулак и порадовался тому, что дождь не выдаст влаги в его глазах — даже если бы на улице было достаточно светло, чтобы её разглядеть. — Царапина. Порезался о стекло. Почему-то его измученному сознанию показалось, что сейчас вышел бы отличный момент для новой шутки. Показалось, что Сайно обернётся и с непроницаемым лицом предложит одолжить своего скарабея, или скажет что-нибудь про кровь валука шуна, или… — Потерпи ещё минуту, займусь тобой в машине, — …или вот так. — Сейчас главное иди. И старайся особо не думать. Тигнари сглотнул и огрызаться, чтобы себе же не сделать хуже, не осмелился. Он даже не смог уцепиться за мысль про машину: чёрт с ней, и с Сайно, и с музеем, и с царапиной. Если там, куда его на этой машине повезут, будет кровать и не будет решёток, он согласен даже назад в пустыню. Не думать было бы замечательно. Жаль, что, в отличие от Сайно, Тигнари успел хорошо изучить свою голову. На обочине в квартале от музея стоял обычный седан, который ничем не отличался от ряда таких же — кроме заведённого мотора и безмолвного Мади за рулём. Тигнари обрадовался ему больше жизни: мозг по дороге успел убедить его, что никаких наёмников не существует в принципе, а Сайно — и вовсе его визуальная галлюцинация. В тепло салона он садился с мыслью, что пережил ещё одну гонку с риском для жизни. Это стоило вялой улыбки. — Поехали, — скомандовал Сайно, вваливаясь на заднее с другой стороны. — Как можно быстрее. С утра мы будем во всех новостях. «Грабители ворвались в Колоннадский музей, похитили штуку из хранилища и сбежали через туалет для инвалидов». Тигнари, весь на нервах, почувствовал, как его распирает предательским смехом. — А ты давай сюда руку, — Сайно тут же магнитом повернулся к нему. Его порез затягивался, волосы липли к лицу, залитые кровью губы дрожали, словно он сам изо всех сил держался, чтобы не улыбаться. — Столько полезной крови пропадает зря. Мади завёл двигатель, и седан, мягко урча, тронулся в долгую дорогу по ночному городу. Тигнари послушно вытянул ладонь. — Эта тоже была несмешной. Вот теперь Сайно улыбнулся. — Может, это у тебя нет чувства юмора.