***
Аль-Хайтам не разобрался. — Без шансов, — заявил он после получаса в гробовой тишине. Их испанский отдел толпился на тесной кухне загородного домика в окружении выставки «Собери сам»: шкатулка стояла ровно в центре, вокруг неё разложили карту, углы подпёрли стопками книг. Тигнари был прав: контуры совпали идеально, рисунок восстановился, но на этом их череде побед предстояло закончиться. Аль-Хайтам, который появился только во второй половине дня, скорбно изучил карту под всеми углами (Тигнари успел задремать в кресле в углу, Кавех откровенно сопел на широком подоконнике), а потом сообщил вот это. Сайно хлопнул по столу. Они, бедные, первыми страдали от его гнева. — Что значит — без шансов? — То и значит, — огрызнулся аль-Хайтам, умудрившись при этом не потерять надменного выражения лица. — Мы её не прочтём, даже если нам в руки попадёт краденый суперкомпьютер. Ни одна программа не вычислит ход движения звёзд по ночному небу за четыре тысячи лет, если она не знает, что это за звёзды — а она не знает. Все названия на древнем языке, у нас нет точки опоры. — Погоди, — раздалось ворчание с подоконника, — и чем это тебе не точка опоры? Орион — он и на аль-ахмарском Орион. Кавех проснулся. Для человека, на чьих плечах держался весь план проникновения в Колоннадский музей и ответственность за взорванную крышу, для человека, который не спал двое суток — он выглядел на редкость полным энергии. И моментально скис, когда аль-Хайтам обрушил его мечты с обрыва. — Орион на аль-ахмарском был Сах, это раз. Созвездия за четыре тысячи лет могли деформироваться — незначительно, но так, что если ты найдёшь здесь Сах — это может оказаться Стрелец. Это два. И три… Его взгляд вдруг нашёл Тигнари. Тот вздохнул. — Это не аль-ахмарский. Это старый язык валука шуна, а у нас, по-моему, были для созвездий ещё какие-то названия. Под прицелом десятка взглядов он снова почувствовал себя так, будто начал кукарекать посреди научного доклада. Чужие ожидания всегда кромсали его лезвием ножа, а чужие ожидания, которые он сейчас собирался не оправдать — загоняли этот нож аккурат между третьим и четвёртым ребром. — Я почти не знаю языка валука шуна, — сказал Тигнари тихо. — И названий созвездий я тоже не знаю. Смогу восстановить алфавит, оттуда я что-то помню, но всё остальное… Кавех был единственным, кто как будто не расстроился. — Тоже мне беда, гугл знает. Аль-Хайтам сначала выдумывает себе проблемы, а потом вспоминает, что девяносто девять процентов решаются, если открыть гугл и… — …и обломаться, — злорадно отрезал аль-Хайтам. — Я не удивлён, что ты не знаешь языка. Он существовал давно, ещё до того, как валука шуна перебрались из пустыни в тропики, и собственного Розеттского камня по пути вы нам не оставили. А названия созвездий… что ж, вы не очень любите делиться своей культурой. Тигнари кивнул, не найдясь с ответом. Каждое слово было правдой, каждое слово защищало его от очередных обвинений, и всё же аль-Хайтам выглядел… почти как Сайно. Словно уже провёл незримую черту между «ты» и «мы» и не собирался даже носком ботинка ступать за её пределы. Сайно стоял над картой мраморным изваянием — неподвижный и задумчивый. Тигнари снова не видел, чтобы он спал: после остановки Сайно отправился на второй этаж раздавать приказы и перераспределять силы. В отель, знал Тигнари, они уже не вернутся, потому что отель был безопасной точкой сбора на случай, если первоначальный план сработает как надо. Он не сработал. И результатом Сайно был недоволен. Они все сейчас катались на американских горках от надежды к тупику, и каждый раз, когда вагончик врезался в тупик, Сайно становился мрачным и отстранённым. Сила толчка била по его голове, встряхивала мозги, превращала чёткие инструкции, по которым он жил, в полную кашу. И Сайно оставался потерян в пространстве, откуда его могла вытащить только команда. Тигнари вдруг почувствовал к нему острую жалость. С лихорадочным огнём в глазах листать детектив, а на сюжетных поворотах натыкаться на вырванные страницы; гнаться за добычей по лесу, полному капканов, и находить каждый из них пустым; рассказывать Тигнари о новой ниточке, которая наконец сможет привести маму к великой цели, а потом разочарованно отмалчиваться на расспросы, потому что ниточка порвалась. Вот о чём Сайно ему напоминал. Параллель стала такой ясной и чёткой, что на мгновение вырвала из тесной душной кухни и оборвала все чужие разговоры. Тигнари очнулся, только когда Кавех потряс его за плечо. — Эй, — он зевал и жевал гласные, но улыбался мужественно, — ты ещё с нами? Тигнари сморгнул пелену с глаз. На кухне не осталось никого, кроме них двоих и Шохрэ — она стояла над упаковкой хлеба, сделав первый шаг к приготовлению сандвичей, и Тигнари вдруг понял, что со вчерашнего вечера не ел. Звёздная карта так и осталась лежать на столе, брошенная, как ненужная детская игрушка. — Я собираюсь посмотреть, как красиво мы засветились в новостях, — Кавех кивнул на телевизор в углу. — Ты со мной? Тигнари повозился в кресле. Наблюдать за дырой вместо крыши ему не улыбалось, но если там крупным планом мелькнуло его лицо и его уже успели объявить в международный розыск — Тигнари предпочёл бы принять это к сведению, прежде чем выходить на улицу. — А остальные? — Кто куда, — пожал плечами Кавех. — Сайно наверх — драматизировать или отсыпаться, не уточнил. Хайтам в сад — общаться с братьями по разуму, — сквозь раздвижные двери на террасу было и правда видно, как аль-Хайтам с отсутствующим видом меряет шагами задний двор. — Кто-то зачищает хвосты, кто-то пакует вещи… — Я готовлю сандвичи, — весело напомнила Шохрэ. — Кто-то о нас заботится, спасибо, Шохрэ. Не ешь их, — шёпотом посоветовал Кавех. — У нас тут всегда полно работы, но тем, кто вчера рисковал жизнью, полагается день отгула. Так что, будешь смотреть? Тигнари не встал бы из этого кресла, даже если бы Кавех предложил посмотреть подряд все сезоны «Соседей». Он вздохнул, устроил хвост на коленях, воссоздавая иллюзию домашнего комфорта, приготовился к центрифуге в груди — и кивнул. — Как ты, кстати, — поинтересовался он из праздного любопытства, чтобы в паузе забить чем-то голову, — пролез на крышу? — Волшебники не раскрывают своих секретов! Разве фокусник после того, как вытащил кролика из шляпы, начинает объяснять, что в ней двойное дно? Кавех с энтузиазмом защёлкал по каналам. В Барселоне каждый день и каждую ночь что-то происходило, но взрыв музея определённо попал бы на первую строчку любого уважающего себя выпуска новостей. И долго искать не пришлось. Репортёр стоял прямо у парадного входа: всё запаковано жёлтой лентой, на фоне сотрудники и полиция, как и полагалось новостному хаосу. С этого ракурса особых последствий не было видно, но Тигнари знал, что стоит взять повыше — и любителей археологии ждёт неприятный сюрприз. — А вот и оно, — довольно улыбнулся Кавех. — Ну, переводи — а то я на испанском могу только выругаться и сосчитать до трёх. Тигнари уставился в телевизор. Им для новостей достаточно было выйти в интернет, но Кавех, кажется, обожал лишнее внимание и патетику — а Тигнари на этой конкретной вечеринке наёмников уже научился ценить людей, которые с ним не огрызались. — Музей закрыт для посетителей, — принялся переводить Тигнари, — руководство не даёт комментариев по поводу сроков. По нашим данным, грабители проникли без взлома… — Ну, ещё бы, с такой-то охраной! — …действовало как минимум шесть человек, все вооружены… — А, ерунда, — Кавех отмахнулся, — они вечно приукрашивают, чтобы не показаться идиотами. — …покинули музей через крышу, на которой предварительно была установлена взрывчатка. — Вот чёрт. И ни слова про туалет для инвалидов? Тигнари повёл ушами, пытаясь через комментарии Кавеха вслушаться в испанский. — Нет, прости. На месте преступления работает оперативная группа, в данный момент полиция допрашивает свидетелей с целью опознать грабителей. Мы не получили от руководства музея сведений о том, что было украдено, но, согласно источникам, выставочные экспонаты не пострадали. Двое сотрудников из числа охраны музея, — Тигнари запнулся, — госпитализированы с травмами, но угрозы для жизни нет. Звон битого стекла и дождь из осколков где-то у них за спинами, пока Тигнари бежит за Сайно вперёд, в темноту. Он прикрыл глаза, и Кавех утешающе похлопал его по плечу. — Они сами виноваты. Не полезли бы в хранилище — всё было бы хорошо… — Это их работа, — возразил Тигнари еле слышно, — разбираться с грабителями. А они кто? Грабители. И что они сделали? Ограбили музей. — Да, плохая тактика утешения. Но морализм тебя до добра не доведёт, — Кавех вздохнул, сжал его плечо снова, помолчал. — Нам ещё повезло, что нарвались на хилую охрану, а не на кого-нибудь типа Рахмана. Вот там точно угроза для жизни, и никто не знает, кому. — Кавех, ты не делаешь лучше. — Виноват. Молчу. Кавех и правда заткнулся. Тигнари краем уха продолжал ловить фразы из новостей: фонд Клоса дал официальный комментарий… культурное наследие… расхищение ценностей… преступники не опознаны… оружие, взрывы, травмы… есть основания считать… Тигнари прижал уши к голове, ясно показывая, что не будет слушать дальше. Ничего важного больше не было — ни слова про валука шуна, смерти или конкретные догадки. Наверное, стоило радоваться: преследование им не грозило, если они удерут из страны как можно скорее, но… это как украсть в магазине у школы жвачку, а потом до конца жизни бояться туда заходить. Только в масштабах целой страны — страны, которая, вообще-то, была Тигнари домом. — Пойду посплю, — бросил он полушёпотом. Кавех не стал его останавливать. Тигнари побрёл наверх — в коридор с парой гостевых спален, от которых веяло фальшивым домашним уютом. «Милая сеньора с Airbnb сказала, что мы не должны пить на глазах у соседей, а остальное её не волновало», — так Фахим говорил, проводя их внутрь. Этот домик был прикрытием в многоэтажном плане, и наверняка по всей Барселоне, если не по всей стране, было спрятано ещё штук пять таких же. Сайно предусмотрел всё до последней мелочи. Сайно. Тигнари слышал за одной из дверей его дыхание. Мерное, глубокое — он и правда умел спать. Дэхья порадуется, тускло улыбнулся своим мыслям Тигнари. Возникла ещё одна, такая же нелепая: толкнуть дверь и взглянуть, насколько безмятежное у Сайно лицо, когда ему не надо тащить на своих плечах заботу о спасении чужих жизней. Или дождаться, пока он проснётся, и послушать новые разговоры с самим собой относительно того, как ужасно Тигнари ему мешает. Вместо этого Тигнари закрылся в другой спальне, в самом дальнем углу. Окна выходили на соседский газон, по которому прыгал смешной шпиц, в комнате стойко пахло освежителем воздуха «Морской бриз», а на чистую кровать хотелось лечь и больше не вставать. Именно это он и сделал.***
Он не помнил, что ему снилось, и вставал таким же разбитым и помятым, каким ложился. Смеркалось; никто его не трогал, но в тёмном коридоре Тигнари едва не вляпался в тарелку сандвичей, которую кто-то оставил прямо на полу. Плавленый сыр давно остыл и неохотно тянулся, да и сами сандвичи были на вкус как пластилин, но пустой желудок Тигнари это мало волновало. Внизу раздавались шаги и негромкие голоса. Туда идти не было желания — одним своим присутствием напоминать, что он снова превратился в бесполезный инструмент со смешными ушами, конечно. Тигнари с удовольствием заперся бы в этой спальне, позвонил Коллеи, послушал её размеренный голос, который поверит в очередную неумелую ложь, и построил себе из одеяла и подушек крепость, чтобы аскетично провести в ней остаток жизни. Но эта самая жизнь над ним посмеялась. Щелчок приоткрытой двери дальше по коридору и знакомую поступь Тигнари услышал раньше, чем тень выросла на пороге. Он состроил недовольное лицо, но в темноте его мимические потуги, наверное, пропали зря. — Проснулся, — констатировал Сайно. Его глаза ярким пятном выделялись на неподвижном лице, подсвеченные тусклыми фонарями из сада. — Чудно. Есть разговор. — Я успел что-то сделать, пока спал? — вяло поинтересовался Тигнари. — К счастью или к сожалению — нет. Сайно вошёл, не дожидаясь отмашки, но дверь за собой закрывать не стал — значит, разговор не конфиденциальный. Он завис над Тигнари молчаливой статуей, от которой, перебивая освежитель, тянуло сигаретами, и Тигнари неохотно подвинулся, скомкав одеяло. — Что тогда? Меня объявили в международный розыск? Сайно помолчал. Не так скорбно, как мог бы, если бы действительно объявили — Тигнари понемногу учился разбираться в оттенках его молчания. — Мы с аль-Хайтамом поговорили, — заявил он негромко. — У него есть идея, но ты вряд ли будешь в восторге. Тигнари не смог скрыть своё удивление: брови взлетели, глаза округлились. — Теперь ты интересуешься моим мнением? Добровольное жертвоприношение? — Интересуюсь, потому что затронет не тебя одного. Скажи для начала, — Сайно опёрся ладонями на кровать, закинул ногу на ногу и обрёл безмятежный вид пенсионера в любимом шезлонге, — что с Сангема-бай? Тигнари молча смотрел ему в глаза. Кажется, Сайно решил взять первый приз на конкурсе освоения эмпатии — иначе Тигнари в упор не понимал, откуда такие старания. — Она звонит с самого Марракеша. И пишет. Я не беру трубку. — Ты уверен, что она за тобой не следит? Элементарный вопрос с однозначным ответом, а Тигнари снова замолчал. Такой очевидный — в мире охоты за сокровищами — ход попросту не пришёл ему в голову. — Почему ты… — Если Тадж так легко вышел на тебя в огромном городе, твоё местоположение может быть известно не только мне. Подумай. Тигнари честно попытался перебрать в голове все свои точки контакта с Дори. Они друг к другу не прикасались, Дори не держала в руках ничего из его вещей. Разве что… — В её доме? — прикинул Тигнари. Голос почему-то сел. — Охрана забирала у меня телефон. Теперь замолчал Сайно. Их диалоги могли бы завершаться намного быстрее, если бы текли естественно, как у лучших друзей или хотя бы хороших знакомых — без мучительных минутных пауз посреди ничего. Когда из вариантов только изучать лицо напротив и ждать, удивит тебя ответ или разозлит. — И где он сейчас? Рукой, на которой не было повязки и которую не кололо зудящей болью, Тигнари указал на прикроватную тумбу: телефон лежал у цветочной вазы на зарядке. — И он постоянно при тебе, верно? — Естественно. Тигнари взглянул на Сайно как на идиота. Может, он никогда в жизни не слышал про смартфоны и подростковую зависимость от соцсетей? Чем он занимался сразу после подъёма, если не проверял ленту в Фейсбуке? — Что ж, — усмехнулся Сайно, — вот так тебя и нашли. Детский трюк, я должен был догадаться раньше. Тигнари молча ждал. В голове подкипала до готовности злость на собственную наивность. Ничего, о чём не смог бы догадаться и он, но… мерзко. Мерзко и противно от самого себя — за то, что даже с кучей шпионских боевиков за спиной не подумал о том, что в Марракеше на него вышли не по счастливому совпадению. А Сайно подумал. И если так, Дори и без новостей знала, где они были и куда направлялись. Тигнари ведь почти не выпускал телефон из рук: Нилу могла позвонить в любой момент с тревожными новостями, он должен был знать. — А это значит, — вдруг ожил Сайно, — что появление Таджа в Барселоне — лишь вопрос времени. — Ты же сказал, что для тебя это не проблема? — Это не значит, что я буду в восторге, — Сайно не сводил с него взгляда, как плохой полицейский на допросе. — Если, конечно, ты сам ему не… А Тигнари ненавидел плохих полицейских и допросы. — Хватит во всём меня подозревать. Если бы я врал, Тадж уже готовил бы себе на кухне сандвичи, не думаешь? Сайно не дрогнул даже в попытке улыбнуться, но поперёк бровей залегла хмурая складка: он оценивал информацию, взвешивая на двух чашах весов выбор между правдой и ложью. И наконец кивнул. Поверил. — Если не хочешь с ним второго свидания, прости, но мне придётся забрать у тебя телефон. Тигнари сжал губы в тонкую полоску, за секунду наполнившись абсолютным разочарованием — не просто в Сайно, в мире в целом. А ведь он только начинал думать, что у них могло получиться хотя бы со взаимопониманием. Первый приз за освоение эмпатии Сайно всё-таки не светил. — Я не могу. Нет. Оборвать свою единственную связь с домом? Звонить Коллеи с городских таксоматов посреди какого-нибудь Маспаломаса? Позволить ей самостоятельно его уличить? Тигнари обещал, что не втянет её в эту огромную ложь. И этого обещания Сайно было не понять. — Это ради твоей же безопасности. В твоих же интересах. Я правда должен тебя убеждать? Сайно смотрел с таким вялым любопытством, будто Тигнари подсунул ему слишком лёгкий кроссворд. Они опять стояли на том же минном поле, и в душе Сайно наверняка только и мечтал, чтобы Тигнари блестяще подорвался — и избавил их обоих от беготни по кругу в попытках выяснить, кто упрямее и кто лучше дерзит. Ради его же безопасности, конечно. Это точно тот же самый человек, который дважды отправил Тигнари на суицидальную миссию? Или у него тогда день начался не с той ноги? — Я теперь, — отфыркнулся Тигнари, — должен быть ещё и благодарен за то, что ты меня убеждаешь? А не угрожаешь сам? Если Сайно на благодарность и рассчитывал, то удивление от перемены сценария он хорошо скрывал. А Тигнари — Тигнари снова чувствовал себя загнанным зверьком, у которого между лопаток уже чесалось знакомое желание показать наличие зубов и когтей. Он готов был ещё сотню раз рискнуть собственной жизнью, но связь с Коллеи и его хрупкая ложь были последними маячками здравого смысла. Якорями в собственную обыденность. Тигнари не мог позволить Сайно так просто взять — и отобрать это. Нет уж. — Если тебе придётся угрожать — я буду угрожать, — сообщил Сайно тем временем. — Если придётся отобрать телефон силой — значит, я отберу. Но если ты не заметил, я пришёл поговорить, а не в очередной раз подраться. — Это мне тоже должно польстить? Сайно покачал головой. И вдруг пожаловался в пустоту: — Как же с тобой тяжело. Оружие в руках не держал, грозы боишься, мечешься по своим нормам морали, — губы дрогнули в улыбке, больше похожей на усмешку, — и любое цивилизованное решение проблемы встречаешь в штыки. — Приношу извинения, таким уж родился, — буркнул Тигнари, отвернувшись к стене. Снова знакомая схема про злость и полную от неё невпечатлённость. Что Тигнари нужно сделать, чтобы Сайно впустил на своё лицо хоть каплю эмоций? Рассказать ему плохой анекдот? — И раз уж на то пошло — почему мой телефон для тебя вдруг стал проблемой? С каких пор тебя заботит, кто за тобой следит? — С тех пор как тобой пользуются, чтобы найти уязвимость во мне. Может, Таджу ты помогать и не станешь, но если я не смог предотвратить одну вашу встречу — где гарантия, что в следующую он не направит на тебя пистолет? Тадж никогда не гнушался грязными методами, ты правда хочешь, чтобы до них дошло? Скептический голос Сайно выводил из себя. Тигнари вскочил на ноги, взмахнул руками; левую, порезанную, снова закололо. — Конечно, не хочу! А знаешь, чего хочу? Чтобы ты объяснил мне наконец, ради чего я это делаю! Дай мне хотя бы одну достойную причину терпеть твои суицидальные порывы! Часть его сейчас очень хотела, чтобы Сайно его переубедил. Сказал что-то безумно пафосное и благородное, весь преисполнился божественного сияния, расставил всё в голове Тигнари по местам. А другая часть, маленькая, хрупкая и почти раздавленная всем пережитым — она хотела домой. На террасу с виноградниками. — Суицидальные порывы, надо же, — Сайно смешливо хмыкнул. — Ладно, зайдём с другой стороны. Ты не думал, зачем Сангема-бай вцепилась в посох Алого Короля? Тигнари нахмурился, обернувшись за плечо, и ничего загадочного в чужих глазах не увидел. Сайно никогда не соскакивал с темы на тему без причины, но они разговаривали на его условиях. Тигнари любил узнавать людей получше — в основном по тому, как с ними текла беседа, но с Сайно она не текла, а шла строго по прокопанной траншее. Действительно как на допросе. — Ты бы знал, если бы побывал у неё дома. Нет особых причин, ей просто нравится собирать в коллекцию древние артефакты. Сайно откинул голову к потолку. Может, он и поспал, но измученное и вечно недовольное выражение лица никуда не делось. — Неверно. Что ты вообще знаешь про посох? Про его силу? — Тигнари открыл было рот, но Сайно оборвал: — Сейчас послушай меня, и послушай внимательно. Дешрет использовал посох, чтобы запечатать волю джиннов. Привязать их к предметам, к земле, сделать их слабыми. Целая раса сильнейших магических тварей оказалась у Дешрета в руках — и всё благодаря одному артефакту. А теперь вспомни, что тебе говорили про джиннов, и сложи два и два. Лампа Дори. Нежная улыбка. Поток энергии, идущий через всё тело насквозь — к самым костям. «Джинн даст тебе богатство и славу, даст силу и здоровье — а потом, когда ты ему наскучишь, выпьет досуха и душу, и тело». Тигнари задышал чаще. — Сангема-бай не повесит посох на стену и не будет любоваться по вечерам, — продолжал Сайно ровно, неумолимо. — Она воспользуется им, чтобы поставить собственного джинна на колени. Она знает, чем рискует — и очень хочет этого избежать. Тигнари смотрел на него без единого признака доверия в глазах: когда вводные в сотый раз изменились, картинка перестала складываться. Его опять подвесили болтаться под потолком. — И ты ей позволишь? Ты же… ты же сам говорил, что отдашь посох, если она предложит лучшую цену. — Это была вынужденная мера, — Сайно скосил на него оценивающий взгляд: как Тигнари воспримет эту ложь. — Ты нужен был мне на моей стороне, а тогда был не особо в настроении слушать разумные доводы. Но ты спрашивал, почему я охочусь за артефактами, и, что ж, вот тебе ответ: иногда они просто не должны попасть в руки не тем людям. Я сам выбираю себе покупателей. На языке у Тигнари так и чесалось хамоватое сравнение с Робином Гудом, но мысли застыли, как парализованные. Чётко и ясно по мозгу кардиограммой прожглась та единственная, которую Сайно так и не высказал вслух: стоят ли твой телефон и твоя самоуверенная ложь такой разрушительной власти, которую возьмёт в руки кто-то ещё? «Останешься на стороне Сангема-бай — и получишь свои деньги с шансом один из ста. Останешься на моей — они твои в любом случае». Как-то слишком быстро ставка выросла от просто денег до моральных дилемм. Хвост Тигнари опасливо дрогнул, пойманный удушливой необходимостью снова делать выбор. Выбор, который для него мог стать последней возможностью выбирать вообще. Хотел благородства и пафоса, Тигнари, получай. — Значит, тогда ты мне соврал. У тебя есть другой покупатель. Сайно приподнял пустые ладони в пародии на извинение. — Может, и есть. Но тебе не нужно об этом знать. Деньги ты получишь, это будут уже не твои заботы. Тигнари набрал в рот воздуха, готовясь к категоричному: «Представь себе, я слышал, как вы с ним это обсуждали. Если вы по ходу ещё и собираетесь делить мою шкуру, наверное, знать я всё-таки имею право», — но категоричность испарилась на первом же слоге. Сайно не брало ничего, даже его сарказм, так стоило ли стараться. — Мне нужно знать, — едко сообщил Тигнари вместо этого. — Если для тебя это не подразумевается само собой, то чтобы быть «на твоей стороне», мне маловато правды. — Сейчас я скажу тебе правду. В руках Сангема-бай посох будет разрушительной силой, и он нужен мне не просто для того, чтобы продать подороже. Думай обо мне что хочешь, но, — взгляд Сайно мрачно сверкнул, — всем будет лучше, если Сангема-бай его не получит. Что ж, теперь для разнообразия Тигнари ему верил. Потому что кусочком своего до жути эмпатичного мозга понимал: он нужен был Сайно. Без вранья, без прикрас, сурово и прямо, как есть. Раз уж случилось так, что Тигнари во всей этой игре — слишком ценный приз, Сайно предпочтёт, чтобы этот приз был в его руках. И пусть он добивался этого словами, а не угрозами, вряд ли у Тигнари оставался бы выбор, создавай он ещё больше проблем. — Ты рассказываешь это мне, — Тигнари снова не узнал свой голос: низкий, будто он кричал и сам себя не слышал, — не просто так, верно? Тебе снова что-то от меня нужно. К чести Сайно, стыдиться он не стал. — Прежде чем я скажу, я хочу убедиться, что ты понимаешь риски. Что ты действительно будешь частью команды и осознаёшь, какую опасную игру мы ведём. Мои люди к этому привыкли, ты — нет. Но ты нужен мне, чтобы обойти Сангема-бай, так что давай честно: ты предпочтёшь отдать посох ей и наблюдать, как мир катится к чертям, или всё-таки сотрудничать? Тигнари сделал глубокий вздох. Dios, с Сайно каждый новый разговор — виражи по мёртвым петлям с плотно закрытыми глазами. Только почувствовав в животе что-то ёкающее, Тигнари понимал, что все эмоции снова провернулись вокруг своей оси и вытолкнули наружу нелепую злость. А злиться в такой ситуации он не хотел. Злость отключала рассудок — рядом с Сайно непозволительная роскошь. — Не проще ли играть на две стороны? Притворяться до победного? У вас ведь был договор, можно было… — Проще, — Сайно удовлетворённо сощурился, будто Тигнари в кои-то веки сказал что-то толковое. — Аль-Хайтам говорил то же самое. Но тогда я буду ждать от тебя подвоха, а я предпочитаю иметь дело с людьми, которые знают, чего хотят. За этим стояло что-то ещё. Тигнари не понимал, как объяснить свои ощущения — ощущения, что Сайно даже сейчас не говорит ему всей правды. С другой стороны, глядя наёмнику прямо в глаза, мог ли Тигнари ожидать от него правды, которой не заслужил? Он ведь из другого мира. Он Сайно даже не нравился. — А я, — вдруг добавил Сайно тоном, который будто стал на октаву ниже, на колючку меньше, — правда хотел бы тебе доверять. В основном потому что это избавит меня от кучи проблем, так что, Тигнари, не обольщайся. Комната погрузилась в молчание, одни тяжёлые мысли на двоих — пока Тигнари не почувствовал, что может хотя бы держать голос ровным. — Допустим, я отдам тебе телефон, — Сайно скосил взгляд, хмыкнул, но теперь уже Тигнари не дал ему ответить, — и что дальше? От меня тебе что нужно? Сайно вздохнул: — Предупреждаю, у нас нет другого выбора, — и расправил плечи. Теперь он смотрел прямо, собранно, будто внутренне готовый к тому, что Тигнари на него набросится. — Мне нужен разговор с твоей матерью. Если кто и сможет расшифровать звёздную карту, то это она.***
Сайно забрал телефон, прикрыл дверь — и Тигнари запустил ему вслед тарелкой из-под сандвичей. Затем пришла очередь подушки, одеяла, вазы на прикроватной тумбе, сельского пейзажа в рамке на стене. Всё, что попадалось Тигнари в руки, улетало в стены, в дверь, в окно — куда угодно, лишь бы выплеснуть. Если он кричал, то никто не собирался его успокаивать, а если плакал — то не бежал с платком утирать слёзы. Порез на ладони снова открылся, бинт пропитался ржавым запахом, кожу засаднило, но Тигнари этого не почувствовал. В тот момент он не чувствовал ничего, кроме комка злобы и безысходности, в который превратилось всё тело. Сайно сказал: это большой риск. Сказал: мы можем привлечь к ней лишнее внимание. Сказал: если тебе от этого станет спокойнее, я смогу её защитить. Спокойнее не стало. Пошёл нахрен со своим спокойствием. Сначала разложить всё по полочкам так, чтобы Тигнари оценил всю важность этого мероприятия, а потом сказать: понял, чем мы рискуем? Теперь подведи под этот риск постороннего человека. Легко и просто, Тигнари, давай, как выбрать фильм на вечер. О каком долбанном спокойствии могла идти речь? Щелчок стоп-крана получилось поймать, лишь когда Тигнари слепо схватился за матрас и споткнулся в попытке стащить его с кровати. Всё остальное бесформенной грудой валялось по всем углам, скомканное и жалкое — как и сам Тигнари целиком. И он упал на кровать плашмя, тяжело дыша и не понимая, где пол, а где потолок. Непозволительная роскошь, как же. Мама всю жизнь учила его не бояться. Папу он видел редко, так что самое тяжёлое досталось ей — воспитать в Тигнари твёрдость характера, научить отстаивать свою точку зрения, выживать в мире, где все не такие, как он. «Тебе повезло, малыш, — говорила она, гладя его по голове, — и не повезло одновременно. Мы исключительные — и этим можно гордиться. Но ещё это повод всегда держать ухо востро». Люди, говорила она, всегда будут видеть в тебе что угодно, только не такого же человека. Милую пушистую зверушку, предмет для насмешек, хищную угрозу — что угодно. И ты, Тигнари, должен научиться с этим справляться. Нельзя подстраиваться под чужие ожидания и быть тем, кого они хотят видеть. Не бойся ставить их на место, если они воспринимают тебя как глупца, не бойся давать сдачи на насмешки, не бойся улыбаться на оскорбления, не бойся, не бойся, не бойся. Покажешь страх всего однажды — и твоя уникальность превратится в твою слабость. А ты сильный, Тигнари. Возможно, сильнее меня. — Прости, — шепнул Тигнари в подушку, — прости, я совсем запутался. Вернёшься к Дори — и вручишь ей не красивый посох, а настоящую тротиловую бомбу. Останешься с Сайно — и Коллеи в случае их неудачи попрощается с деньгами на операцию, а через пару лет, возможно, и с… Классическая проблема вагонетки: неизвестное количество незнакомцев или один родной человек, и стоп-крана для этого этического эксперимента Тигнари никто не оставил. Мама фактически растила его на войне — они вдвоём против всего остального мира. Как тогда она умудрилась сделать его таким… сострадательным? Как вбила в голову, что сначала все остальные — те самые, кому они должны были противостоять, — а потом уже он сам? Теперь ведь это касалось её напрямую. Теперь всё, что хищными стервятниками слетелось над посохом, угрожало и ей тоже. Всё, что Тигнари успел и не успел пережить, начиная от смертельных опасностей и заканчивая, наверное, смертью — могло нависнуть над его матерью. Она ведь была куда более способной, чем сам Тигнари. Она искала посох всю жизнь. Если она окажется на его месте, он… он себе не простит. Он не мог так поступить. Сайно не поставил перед фактом, но Тигнари хорошо успел изучить его подход: первый в самое пекло, лучше я, чем кто-нибудь ещё, гордый, свободолюбивый, сначала приказы, потом попробуем в элементарную вежливость, если попалась своенравная пустынная лисица, которая плевать на его приказы хотела. Если Тигнари не согласится сам, Сайно усугубит эту проблему до масштаба апокалипсиса, лишь бы не дать подсказке пропасть впустую. Лишь бы найти посох. Сраный одержимый генерал засранец, который вдолбил себе в голову благородную цель и проложил к ней путь из голов случайных жертв. Конечно, пока он швырялся чёрствыми пряниками, а не щёлкал кнутом. Тигнари, может, и волен был забрать чемодан и укатить из этой разгромленной коробки, прихватив свою такую же разгромленную голову. Волен был каких-то пару дней назад. Теперь, когда стало ясно, что экскурсия в одни несчастные руины несколько затянулась, Сайно не отпустит его так просто. Заговорит зубы, потанцует вокруг, а если не почувствует от Тигнари должной тяги к самопожертвованию — что ж, у него всё ещё был пистолет. А теперь ещё и рычаг давления, который Тигнари по дурости самолично вручил ему в руки. Тигнари злился не на Сайно. Не совсем на него. На него — за то, что дал ему выбор без выбора и не делал ничего, чтобы сгладить ситуацию, хлестал взмыленных коней и пользовался любыми подручными средствами как оружием. На всё остальное — просто за то, что оно случилось. И не с кем-нибудь другим, а с ним, швырнуло в самый эпицентр событий и камнем утянуло на дно. Тигнари впервые не выдержал давления. Он не наёмник, ему позволено. Какие у него были варианты? Если он заартачится и откажет — спасёт ли это его мать от участи быть втянутой во всё это? Поможет ли остаться в неведении? Да чёрта с два. У Сайно теперь был телефон: звони и применяй радикальные меры в любой момент. В том, что он может и сделает, Тигнари не сомневался. «Если тебе придётся угрожать — я буду угрожать. Если придётся отобрать телефон силой — значит, я отберу». Надо полагать, если придётся добывать информацию самому — я добуду. Единственное, что мог сделать сам Тигнари, — это перетянуть всё на себя. Самому поговорить с мамой, самому убедиться, что с ней всё будет хорошо. Как Сайно и хотел: снова пойти у него на поводу и минимизировать риски. А самое противное — альтернатив Тигнари тоже не видел. Заполучить подсказку в кратчайшие сроки они могли только так, а позволить ей пропасть в никуда было равнозначно гаранту, что рано или поздно до неё доберётся кто-то похуже. Например — например, Дори. Дышать с этим стало не легче, но Тигнари хотя бы понял, что слезами горю не поможешь. Он сел на кровати, утёр лицо, слепо уставился в лужу постельного белья на полу. По комнате будто прошёлся ураган — не осталось ни одной целой безделушки, только матрас пропитался влагой, а цветочные занавески всё так же мирно колыхались, впуская в комнату запах дождя из сада. Медленный вдох — быстрые выдохи. Тигнари, оцепеневший и оглушённый, сидел в окружении собственного погрома, даже не помня, когда и на кого в последний раз так сильно злился. А едва почувствовал, что может держать лицо — встал. Не бойся, говорила мама, никогда ничего не бойся. Тигнари слышал её голос почти наяву. Только он, ласковый и спокойный, заставил его бесшумно выйти в коридор и спуститься вниз. Над кухонным столом, рассеивая вечерние сумерки, слабо дребезжала одна-единственная лампа. Сайно, Мади и Кавех с откупоренной бутылкой вина перебрасывались картами; аль-Хайтам склонился над папирусом прямо на полу, в одной руке телефон, в другой — записная книжка. Остальных не было видно: кажется, заслуженный выходной никого больше не касался. Кавех помахал Тигнари старой жестяной кружкой. — Доброе утро! Выспался? Давай к нам. Если скажешь мне, что у Сайно за карты, я притворюсь, что не заметил твои красные глаза. Тигнари его не услышал. Он смотрел только на Сайно — решительно и в упор. — Ты можешь обещать мне, — горло драло гвоздями, но Тигнари не церемонился с игрой в кроткую зверушку, — что моя мать будет в безопасности? Или у неё выбора тоже нет? Сайно отложил карты, склонил голову к плечу. Его стакан, отметил Тигнари механически, был почти полон. — Обещать не могу. Могу сделать всё, что в моих силах, чтобы была. Из их взглядов друг на друга при желании можно было высечь искру. Одно неосторожное движение по огниву — и вспыхнет. — Я буду говорить на своих условиях. — Говори как угодно. Если ты сгладишь острые углы, будет лучше для всех нас. Тигнари кивнул. И в изнеможении опустился на свободный стул. Кто-то подсунул ему вино, по телевизору крутили серию пенальти с чемпионата по футболу, а в руке у Сайно была проигрышная комбинация. Тигнари хотел было сообщить об этом Кавеху, но решил, что разбитых тарелок на сегодня ему хватит. Он отпил; горло откликнулось на влагу — даже такую — благодарностью; взгляд нашёл аль-Хайтама. — Давай карту, — вздохнул Тигнари наконец, — и мой телефон. Вагонетка понеслась по рельсам, набирая скорость. Себя Тигнари уже приговорил.