Как поют пески

Ощущение времени безнадёжно потерялось в полной темноте. Голову раскалывало увесистым молотом, и каждый толчок, бросавший тело вверх, провоцировал на болезненное шипение и пятна в глазах. В них и без того клубилась сплошная чернота; всё, что Тигнари оставалось, — это слушать и чувствовать. Шум мотора посылал по телу вибрации. Он лежал, подобрав колени, как будто на заднем сиденье, и сквозь ноющую шишку на лбу пытался понять, куда его везут. На голову натянули холщовый мешок, отрезая доступ к окружающему миру, и с грудным, паническим дыханием воздух туда проникал спёртый и жаркий. Кто-то связал ему руки за спиной — с особым старанием, до стёртых запястий, которые Тигнари в жизни бы не освободил. А он пытался. Первые пару минут в этой машине он много чего пытался. Прислушаться, порвать верёвки, покататься по сиденью, закричать. В тёмном тумане откуда-то сверху — наверное, с переднего сиденья — в ответ на его сдавленные крики раздался характерный щелчок затвора и ленивый комментарий: — Раз проснулся, лежи спокойно, не то у меня рука дёрнется, — и Тигнари затих, окончательно потеряв ориентацию в пространстве. Больше не говорили — ни с ним, ни между собой. Сквозь мешок на голове пробивалось робкое солнце: кажется, светало. Машину стало чаще трясти на ухабах и кренить в сторону, будто они съехали с шоссе на просёлочную дорогу. Тигнари лежал, медленно пытаясь восстановить дыхание до нестыдно-ровного, и играл с собственными ощущениями в угадайку. Сколько времени прошло? Куда его везут? Кто и зачем, что важнее? А самое главное — и Тигнари снова начинал задыхаться, едва на краю мозга брезжило имя — где Сайно? Тигнари не питал насчёт собственной важности слишком больших надежд, и всё же тот Сайно, с которым они успели заново познакомиться после Барселоны, вряд ли оставил бы его в покорёженном ранглере посреди дороги. Что-то произошло. Что-то, о чём Тигнари рассказывать никто не собирался. Он не знал, сколько мотался по сиденью безвольной куклой, старательно колупая ногтями верёвку, но они наконец сбавили скорость. Машина остановилась, хлопнули передние дверцы, затем задняя. Чья-то рука потянула Тигнари за волосы, заставив со стоном вздёрнуть голову и сесть. — Подъём, зверёныш. Затёкшие ноги пронзило тысячей иголок, и Тигнари, спотыкаясь, вывалился из машины. Между лопаток упёрся холод металла. — Веди себя хорошо, уговор? Вперёд. С пистолетом, приставленным вплотную к спине, Тигнари недельной давности грохнулся бы в обморок, не отходя от машины. Тигнари нынешний, сбитый с толку и запертый в собственной отрешённости, уверенный, что хуже не станет, лишь дёрнул хвостом. — Можно хотя бы увидеть, куда это — вперёд? Сиплый голос после долгого молчания разодрал глотку гвоздями. За его спиной загоготали, дуло пистолета опасно заплясало по позвонкам. — Сними уже, — окликнули сбоку другим голосом. Знакомым. — Что он тебе сделает — зубы покажет? Смех стал громче. Тигнари переступил с ноги на ногу, только и мечтая, что впиться этими зубами кому-нибудь в глотку. Под пятками ощущался холодный песок, голые плечи обдувал ветер. Пистолет сместился чуть ниже, под копчик, и чья-то рука наконец сдёрнула с головы мешок. Хватая ртом свежий воздух, Тигнари проморгался. Они стояли в окружении старых, обшарпанных домов — двери и оконные рамы нараспашку, стёкла выбиты, кое-где через порог внутрь намело целую песчаную дюну. Тигнари заозирался по сторонам, пытаясь выцепить хоть какой-то ориентир, но без толку: позади вставало солнце, позволяя определить, где восток, слева виднелись вершины гор, справа — песчаная насыпь, которая подточила фундамент крайних домов. Весь остальной пейзаж был пересушенной равниной. Тигнари привезли в заброшенную деревню посреди целого нигде. Он стрельнул взглядом вбок — и от точки прикосновения холодного дула вниз по позвоночнику побежали мурашки. Вторым голосом оказался Рахман. Он выглядел… хуже, чем в их первую встречу. Лицо украшали синяки и кровоподтёки, волосы свалялись в грязи, по плечу шла пропитанная кровью повязка. В груди заворочалась придушенная радость: если это дело рук Дэхьи, Тигнари пообещал себе обнять её при первой же возможности. Если у него вообще будет возможность. — Ну, — пистолет конвоира снова сместился к лопаткам, подтолкнул вперёд, — шагай уже. И Тигнари, прикусив губу, пошагал. Брошенные дома, которые худо-бедно можно было спасти, превратили в полевой лагерь. За разваленными стенами притаилась ещё пара джипов, двери подпёрли перегородками, какие-то окна заклеили брезентом, какие-то — заколотили досками. Между домами сновали наёмники — Тигнари принялся считать их косые взгляды, но головная боль заставила сбиться на втором десятке. Очевидно, в джунгли Рахман привёл лишь часть своих людей: лагерь выглядел так, будто обживались в нём уже несколько дней. Тигнари втолкнули в один из домов, такой же голый и пустой, как и все остальные. Лестница на второй этаж обвалилась, и никто не трудился расчистить завал, но песок изнутри вымели по мере сил. В оконных рамах хлопал брезент, двери скрипели на одной петле, по всей коробке гулял жуткий сквозняк. Тигнари так и не смог определить причину дрожи — холодное мадагаскарское утро или тот факт, что он оказался лицом к лицу с Рахманом, — но его колотило так, что тряслось всё тело до самого кончика хвоста. Утешало только одно: если бы Рахман хотел его убить, у него уже была масса возможностей. Сайно — в груди снова кольнуло — был прав. Рахману в поисках наверняка пригодится ручной зверёк. Пистолет надавил под углом, и Тигнари, подчиняясь давлению, опустился на колени. Песчинки на каменном полу впились в кожу, голова загудела. Тигнари сжал кулак по свежему порезу, силой возвращая в глаза ясность. — Выйди, — приказал Рахман его конвоиру, — мы со зверёнышем поболтаем. Тоскливо хлопнула дверь. С опаской поджав под себя ноги, Тигнари медленно повернулся. Рахман с хозяйским видом устроился на лестничном завале. Теперь, в натянуто-спокойной обстановке, где никто ни в кого не целился, Тигнари мог получше рассмотреть его лицо — загорелое, острое и массивное, обточенное десятком мелких шрамов. Слепой глаз смотрел на Тигнари так же изучающе, как и зрячий. Военная выправка, с которой Рахман держал осанку, делала его похожим на Сайно — разве что Сайно в сравнении с Рахманом казался в два раза меньше. Тигнари болезненно сморщился. Слова готовы были вырваться сами собой, но он ждал: то, что Рахман не угрожал ему пистолетом, ещё ничего не значило. Все инстинкты по вздыбленному хвосту кричали, что огрызаться на него точно так же, как на Сайно, будет плохой идеей. — Ну, — наконец усмехнулся Рахман, — и где посох Алого Короля? Тигнари едва удержался от закатанных глаз. Банальнее вопроса он и представить не мог. — Понятия не имею. — Не дури мне голову, зверёныш, — покачал головой Рахман. Из всех прозвищ, которыми его успели наградить наёмники, это Тигнари оценивал как самое неудачное. — Мы были в храме. — И прирезали на алтаре своего человека. Огрызаться, напомнил себе Тигнари, будет плохой идеей. Но Рахман лишь повёл плечами: — Обычная неурядица, такое случается каждый день. Мы видели, что внутри. — Тогда вы видели и то, что посоха там нет. — Кажется, ты не понял, — Рахман улыбался пустой улыбкой. — Давай я спрошу ещё раз: где посох? Ангельское терпение, отметил Тигнари машинально. От пристального взгляда слепого глаза делалось не по себе: Рахман будто лез в самую голову, рассчитывая на ответ оттуда. Жаль, что Тигнари даже так сказал бы ему чистую правду. — Я не знаю, — повторил он настойчивее. — Но что-то же в этом храме лежало. Иначе вы бы так не рисковали, чтобы туда пробраться — или я не прав? — Тигнари молчал. Рахман тоже помолчал, потом широко усмехнулся: — Ты, зверёныш, явно не из нашего круга. Ты вряд ли представляешь, что можно устроить, чтобы ты заговорил. Тигнари молчал. Вот тогда показался пистолет — Рахман вытащил его из-за пояса, поднялся с лестничного завала и присел перед Тигнари на корточки. Тигнари невольно скосил взгляд на дуло, которое легко, как молоточек невролога, постучало по его колену. — Я тебя не убью, — сообщил Рахман. — Никто не убьёт: ты слишком ценный приз во всей этой игре, а мы, наёмники, не любим упускать возможности, которые идут прямо в руки. Но дорогу, например, ты сможешь показать и с раздробленным коленом — ноги для этого не нужны. Тигнари крупно вздрогнул. Хвост, который у него никогда не выходило успокоить, встревоженной метлой собирал с пола песок. Ему угрожали и до этого, ему угрожали практически всё время, начиная с момента посадки самолёта в клятом Марракеше — но не так, как Рахман. Угрозы Сайно ставили его перед спокойным фактом — если придётся, сделаю. Угрозы Рахмана махали перед носом красной тряпкой — смотри, что ты получишь, если не начнёшь слушаться. — Будете катать меня по развалинам в инвалидной коляске? — тихо спросил Тигнари. — Или хватит и носилок? Рахман вздохнул, на мгновение обретя сходство с простым деревенским парнем: неудобно, но что поделать. — Нечего на меня скалиться. Может, ты всё ещё надеешься, что тебя кто-нибудь спасёт — прав я, зверёныш? — Тигнари поджал губы. Рахману, кажется, нравилось быть в чём-то правым. — Прав, конечно. Но тут смотри, как выходит: мы слишком далеко от твоих старых друзей. А единственный, кто знает, что ты у нас… Он помедлил. Провокацию не углядел бы только слепой, но Тигнари позволил нахлынувшей панике отбросить осторожность, подался вперёд, скребя ногтями по верёвке. — Где Сайно? Рахман встал на ноги. По губам улыбкой прорезалось настоящее садистское удовольствие. — Мёртв, зверёныш. Я лично всадил ему пулю в лоб. Тигнари схватил губами воздух, и на этот раз — на этот раз паника обожгла взгляд взрывом сверхновой. Рахман наблюдал за ним с холодным спокойствием, проверяя на реакцию — наверняка рассчитывал на беспомощность, или на слёзы, или на крики. Вместо этого Тигнари, у которого всё вокруг поплыло злым туманом, будто со стороны услышал, как его собственный рот открылся и выплюнул: — Враньё. Он видел, как Сайно затягивал порезы за считанные мгновения. Видел, как пара секунд уходила на пробитую мышцу и раздробленную кость. Сайно оправился бы и от выстрела в упор, единственная причина, по которой он позволил забрать Тигнари прямо у себя из-под носа, — это лишнее время, чтобы… Рахман хмыкнул: — Да, я тоже на это попался, когда был уверен, что убил его в первый раз. Но теперь, — и запустил руку в нагрудный карман, — теперь такой фокус не пройдёт. Рахман протянул ему раскрытую ладонь. На ней, точно в центре, лежал знакомый золотой скарабей. Весь мир сжался до маленькой точки в чужой ладони. Тигнари будто снова опрокинули с обрыва — но на этот раз падение и не думало заканчиваться, он летел дальше и глубже, и только свист ветра в ушах давал понять, что его не просто подвесили болтаться под потолком, а бросили в бездонную пропасть. Бросили смертью единственного человека, на которого Тигнари так малодушно надеялся. — Хорошая штука, — Рахман одобрительно взвесил скарабея в пальцах и снова убрал в карман, — мне ещё пригодится. Ну, что, зверёныш, скажешь, где посох, или дать тебе время поплакать? Тигнари опустил глаза, сморгнул злые слёзы — те и правда предательски наползали на ресницы, скатываясь по щекам косыми дорожками. Рёбра раздавило чернотой, и Тигнари ничего не собирался делать, чтобы из осколков костей собрать их назад. — Дело твоё, — пожал плечами Рахман. Его голос слышался гулко, как из бочки, отдаваясь бессмысленным звоном в ушах. — Посиди здесь. Посмотрим, что ты скажешь, когда станет холодно или захочется поесть. Хлопка двери Тигнари не заметил. Он сидел, тупо глядя в свои расплывающиеся перед глазами колени, а затем, когда какое-то понимание реальности прокралось в голову и он понял, что остался один — затем наконец дал волю слезам.

***

Сайно мёртв. По черепной коробке стучало и перекатывалось. Тигнари сумел извернуться так, что связанные за спиной руки оказались впереди, зашился в угол, укрылся хвостом и сидел так, не слыша даже собственного дыхания. Мёртв. Кто-то снова толкнул дверь — через пару часов, а может, через пару минут. Что-то спросил. Не дождался ответа. Вышел. Без своего скарабея он не пережил бы выстрела в голову. Когда солнце стало клониться к закату и Тигнари только так понял, что просидел в оцепенении весь день, снова показался Рахман. При нём был таджин с чем-то горячим и съедобным, но запах еды вызывал одновременно болезненные спазмы в животе и желание самому броситься на пистолет. Рахман повторил свой вопрос про посох, не дождался ответа, вышел. И таджин забрал с собой. Скарабей был у Рахмана. Тигнари вытянулся на полу и уставился в лестничный пролёт. Пока кровь приливала к затёкшим ногам, он слепо тыкался по углам собственного мозга, пытаясь найти хоть какой-то вариант, что делать дальше. Выкрасть скарабея, отобрать у какого-нибудь наёмника оружие, удрать на джипе, просто удрать, согласиться работать на Рахмана — всё мимо. Сайно бы справился. Сайно точно что-нибудь бы придумал. Тигнари никогда в жизни не хотел снова столкнуться с ним взглядами так же сильно, как посреди заброшенного дома в центре пустыни. И этот контраст собственных ощущений по отношению к человеку, которого он в последний раз назвал сволочью, почему-то заставлял бессильно захлёбываться воздухом, не обращая внимания на то, что происходило снаружи. А снаружи становилось холодно. Дневную жару Тигнари пережил в полном отрицании, вечернюю прохладу — в поисках выхода, ночной холод, видимо, предстояло просто пережить. Пару раз в час к нему заглядывал безмолвный охранник; Тигнари слышал движение за дверьми. По лагерю ходили люди, урчали моторы, иногда улавливались обрывки разговоров. Ему компанию составлял разве что брезент на окне. Забрезжила усталая мысль. Тигнари не испытывал особых надежд, но проверить стоило. Кое-как поднявшись, пережив головокружение и очередное напоминание о шишке на лбу, Тигнари попытался выглянуть в щель через оконную раму. Этот дом был в деревне последним. Провал выходил на полукруг из джипов, между которыми деловито сновали тёмные силуэты — у каждого блестел либо пистолет на поясе, либо винтовка за плечами. Тигнари осмотрел края рамы: брезент закрепили гвоздями, и если очень постараться… если ночью лагерь будет спать… На месте Рахмана он оставил бы круглосуточную охрану — а для себя особенно. За дверью Тигнари слышал скучающую возню и редкие вздохи; за ним точно присматривали. Но окно… — …без главаря они всё равно больше не угроза. Прекрати ездить мне по мозгам этой хренью. Тигнари отшатнулся вглубь дома и замер. Голос Рахмана звучал далеко, между джипами, но Тигнари уже знал, что в жизни не перепутает грубый бас, который будет сниться ему в кошмарах. Брезент хлопнул, лицо обдало сквозняком. Тигнари поёжился, сделал осторожный шаг вперёд и навострил уши: голос отдалялся, а если Рахман обсуждал с кем-то Сайно, Тигнари должен был знать. Хотя бы… хотя бы чтобы лишний раз убедиться. — Пока нет. Загляну к нему с утра, может, пара суток без еды заставит его образумиться, — пауза; Тигнари схватился ладонями за хвост, унимая дрожь. — Слушай, мне-то некуда спешить. Твоей девчонке нужен посох — поздравляю, мне тоже. Уговор был шестьдесят на сорок, нечего менять сделку на ходу. Ответов собеседника Тигнари не слышал, но и характерного шипения рации между свистом ветра не различал. С кем бы Рахман ни разговаривал, он был далеко. — Да мне плевать. У вас было целых два источника — и один из них вы уже до меня просрали. Мне гораздо выгоднее держать зверёныша при себе, чем постоянно наступать кому-то на пятки. Тигнари казалось, что он различает Рахмана среди наёмников — высокий, крепкий силуэт, описывающий круги по объезженной равнине. Голос от злости брал ещё более низкие ноты: Рахмана явно выводили из себя. — Что мне непонятно, не объяснишь? Да, ты дал наводку на эти развалины, я охренеть как тебе благодарен. Но зверёныша я не отдам. Он будет понадёжнее, — Рахман помолчал, но не продержался и секунды: — Да с хрена ли мне быть вежливым? Нечего тут обсуждать. Шестьдесят на сорок только из-за твоих людей, которые ещё при мне, и скажи спасибо, что не восемьдесят на двадцать. Или катись к чертям. Голос умолк, Рахман пропал за очередным джипом. Тигнари помялся у окна ещё несколько долгих минут, но разговор, кажется, был закончен. «Хорошо, — обратился Тигнари к мысленному отражению, — что мы поняли, кроме того, что он ублюдок?» Занимать себя диалогами было легче и лучше, чем трупом лежать на холодном полу. У Тигнари появлялась хоть какая-то иллюзия действия — и он кидал в неё всего себя, лишь бы отвлечься. Лишь бы не думать о том, о чём думать уже не мог. Человек, с которым Рахман говорил, очевидно, отправил его на Мадагаскар. В охоте за посохом появлялась третья сторона — четвёртая, если считать Дори, — и одно это уже Тигнари не нравилось. Он задержался на мысли про Дори. С момента в Барселоне, когда Тигнари попрощался со своим телефоном, он старался лишний раз о ней не вспоминать — но… но. Твоей девчонке нужен посох. Два источника. Один из них вы уже до меня просрали. Если Рахман был вместе с Таджем… Тигнари тряхнул головой. Два источника. Кто тогда второй? Здесь мысли путались в сплошной клубок. Тигнари покрутил запястьями, которые спустя почти сутки с верёвкой практически перестал чувствовать, глубоко вздохнул. И вот опять — Сайно бы понял. Если бы он только… «Хватит, — приказал себе Тигнари, — dios, хватит распускать сопли. Сначала нужно выбраться — потом жалей себя сколько угодно». Хорошо. Выбраться так выбраться. Ещё немного подумав, Тигнари крадучись подошёл к лестничному завалу. Ступени были не очень изящно выточены из камня, нижние со временем просели, оставив огромную дыру, а верхние начинались на высоте двух метров. Тигнари заглянул наверх: те же голые рамы вместо окон, которые никто не трудился закрывать. Через них, наверное, можно было выбраться на парапет и пройти по крышам, нужно было только… допрыгнуть. Будь у него развязаны руки… Тигнари снова обернулся к брезенту. И, мерно выдохнув, уселся назад в свой угол. Теперь стоило подождать. Сначала до него долетал блеск костров, смех и болтовня — обрывками про футбол, обрывками про пушки. Если закрыть глаза, можно было представить, что его снова отправили под арест в штабе посреди марокканской пустыни. Представить суровый блеск в чужих глазах, шальную усмешку, ток, бегущий по венам от случайного касания. Больше всего этого не будет. Сайно был мёртв, а Тигнари собирался угробить себя следом. Постепенно снаружи всё свелось к ночной тишине и редким шагам патрульных. Костры погасли, разговоры стихли, лагерь погрузился в молчание. Тигнари не знал, спит ли его охранник, но заходить к нему перестали. Он пытался наугад отмерять время хотя бы по звёздам — их было видно через брезент, — но сдался, когда от ветра начали слезиться глаза. В промозглой коробке голого дома что одна минута, что целый день ощущались одинаково долго. Тигнари продрог, устал и до смерти проголодался. Никто не выдал ему новый китель взамен того, что остался лежать в палатке Кавеха в джунглях, никто не озаботился остывшим ужином для арестанта. Рахман держал слово: отстреливать ему колени сходу он, может, и не собирался, но взять измором зверька «не из нашего круга» было проще простого. Если бы сейчас Рахман снова вздумал навестить его с таджином, Тигнари положа руку на сердце не знал, сохранит ли он молчание во второй раз. К счастью, Рахман не вздумал. А у Тигнари были свои планы на завтрашнее утро. Когда далёкая луна поднялась выше линии гор, он снова встал на ноги. В темноте найти в оконной раме гвоздь, который прибили бы хуже прочих, было тяжело — для любого, у кого зрение не приспособлено к ночной пустыне. Тигнари выковырял тот, что держал брезент на честном слове, скрестил ноги и, помогая себе зубами, принялся за тугие узлы на верёвках. Он не отсчитывал время, которое с металлическим привкусом во рту ковырял грубую бечёвку, но когда запястьями получилось тряхнуть свободнее и верёвка змеёй скользнула к ногам — Тигнари почувствовал маленькую, но победу. На самых мысках, боясь даже дышать громче обычного, он подкрался к лестнице. Шаг на ступень, затем на следующую — тихо покатилась пыль, но завал выдержал. Тигнари задрал голову, примерился и — прыгнул. Секунду длиной с пару лет он болтался в воздухе. Руки, не до конца привыкшие к свободе, слушались плохо, колени скользили по камню, казалось, что любое шевеление рисует на нём огромную мишень для тренировки прицела. Тигнари подтянулся, забрался на второй этаж и целую вечность просто лежал, слушая, не откроется ли внизу дверь. Не открылась. Тогда Тигнари выдохнул и, отряхнувшись от пыли, поднялся. Если бы сейчас он упал, лететь на каменные завалы пришлось бы с высоты почти трёх метров. Вряд ли Рахман брал в расчёт то, что валука шуна уделали бы олимпийских чемпионов по прыжкам в высоту. Это его немного приободрило: Тигнари сильно недооценили. Может, у него ещё был шанс. До второго этажа песчаные дюны не добрались, но выглядел он так же уныло. Тигнари обошёл все комнаты, в которых были открыты двери, чтобы не выдавать себя скрипами, высунулся в каждое окно, проверяя ночную охрану и возможность выпрыгнуть. В одной из комнат было слишком высоко, в другой — далеко, третья выходила окнами прямо на голову его персонального охранника: тот дремал на пороге дома, обнимая свою винтовку вместо плюшевого медведя. При мысли о том, что он мог в любой момент поднять взгляд и прострелить Тигнари макушку одним движением, тот с острым головокружением отшатнулся от окна. В четвёртой комнате ему повезло: окно было узким, но от него рукой было подать до просевшей крыши соседнего дома. Свист ветра в голых проёмах и отсутствие брезента говорили о том, что в этот дом не совались, а значит, свалиться Рахману на голову не выйдет. Тигнари уселся на раму, свесив ноги, выдохнул, огляделся. По двое часовых стояли у джипов и в конце улицы; в его сторону никто не смотрел. Тогда он оттолкнулся и прыгнул. Для Тигнари звук приземления был похож на взрыв гранаты, но для всех остальных — вряд ли громче шороха в кустах. Тигнари застыл на краю крыши, балансируя на носках по покатым камням, затем выровнялся, успокоил дыхание. Пока неплохо. Пока он справлялся. Оставалось сбежать с концами. Прижав уши и едва не распластавшись по крыше, чтобы случайный фонарный луч не выцепил его силуэт, Тигнари окинул деревню быстрым взглядом. Мелькнула абсолютно дикая мысль прокрасться по всем домам, найти там спящего Рахмана и стащить скарабея прямо из его кармана — но едва Тигнари это представил, по мозгам колоколом застучала паника. Это казалось правильным, даже если Сайно уже не могло помочь, но… сам Сайно наверняка сказал бы, что он глупо выделывается. Было не время играть в героя. Маршрут по крышам Тигнари отмёл: улица в обе стороны шла прямо к часовым, и махать хвостом у них перед носом ему не хотелось. Оставалось вбок — по равнине к горам, где он станет лёгкой мишенью для любой винтовки с мало-мальски отлаженным прицелом, или по песчаной насыпи вниз, где будет шанс потеряться на склоне. Тигнари понятия не имел, куда пойдёт дальше: телефона с гугл мапс у него при себе не было, всю экипировку, даже фонарик, отобрали. Ближайшее живое место могло оказаться в сутках ходьбы наугад, где его сначала превратит в сосульку холодная ночь, а потом поджарит в омлет дневная духота. На миг Тигнари даже заколебался. Кусок сознания, который ещё не оставил изнеженную (как оказалось в сравнении) жизнь в Каире далеко позади, бесновался и кричал, чтобы он вернулся, сел на хвост ровно, дождался Рахмана и рассказал, что ему надо в Гизу. Рахман возьмёт его с собой, а в родной, знакомой местности удрать будет проще, раз уж ему так неймётся… В глаза вдруг ударил луч фонарика. Кто-то из часовых светил в его сторону. Тигнари в ужасе прижался к крыше животом, сунул хвост под колени. Луч соскользнул и пропал, но вместо него навострённые до предела уши разобрали шорох ботинок по песку — тоже в его сторону. — Зажигалку ему принеси, — послышалось недовольное бормотание, — ага, и за анчоусами к проливу сгоняй, чего уж там мелочиться… Медленно, по сантиметру в час, Тигнари пополз назад. Крыша должна была загородить его от взгляда наёмника, но если он свернёт в дом напротив и обернётся — гробом Тигнари послужат острая каменная крошка и песок. Он не хотел рисковать. «Просто пройди мимо, — молил Тигнари, перемещая колено ещё на сантиметр дальше, — пожалуйста, просто…» Вместо твёрдой опоры его ноги рухнули в пустоту. И Тигнари, не успев даже вскрикнуть, полетел вниз. На этот раз в спине отдалась боль: его тело и без того не привыкло столько двигаться, а онемевшее и непослушное, подводило раз за разом. Тигнари упал в песок навзничь, лодыжка подвернулась и неестественно хрустнула, он до крови прикусил губу, чтобы не закричать. Из глаз посыпались искры, и боль на мгновение оглушила его до звона в ушах. Он упал внутрь дома сквозь угловой провал — и теперь лежал, тяжело хватая губами воздух. Звёзды в потолочной дыре расплывались перед взглядом, сердце следом за телом провалилось куда-то в пятки. Слух вернулся голосом снаружи. — Что за?.. Тигнари рывком сел. По спине снова стрельнуло болью, но он не обратил внимания: взгляд упёрся в дверь, Тигнари успел с дикой безнадёжностью подумать, что сейчас она распахнётся и он всё-таки получит своё свидание с пистолетом. — Тарик, мать твою! Где моя зажигалка? Послышался тяжёлый вздох. — Сам за ней в следующий раз пойдёшь, понял? Снова шаги. Наёмник удалялся прочь. Тигнари подтянул онемевшую ногу к двери, чтобы хоть так выиграть себе время, когда его найдут, осторожно растёр лодыжку — та ныла и колола, но обошлось без переломов и вывихов. Можно было попробовать встать. Тигнари снова подумал о скарабее, который решил бы половину его проблем, закусил губу и покачал головой: он даже сам выбраться не мог, а о краже у Рахмана из-под носа нечего было и мечтать. Пока снаружи снова не зазвучали шаги, Тигнари тихо учился заново дышать и пытался справиться с болью в ноге. Наёмник прошёл мимо, показательно громко щёлкая зажигалкой. Тигнари выждал ещё пару минут без движения, затем опёрся о стену и встал. Лодыжку снова стрельнуло, Тигнари зажмурился, бормоча себе под нос ругательства. Он стоял посреди лагеря Рахмана, с которым не хотела связываться даже его команда, и злился на себя за то, что он настолько беспомощный. Кажется, это было пределом всех его глупых поступков за последнее время. Время и безразличие ко всей деревне оставили в доме огромный провал вместо дальнего угла. С него начиналась песчаная насыпь, Тигнари достаточно было подойти, помолиться и скатиться вниз. А потом надеяться, что его не обнаружат и не пристрелят. Проще простого. «Ладно, — вздохнул Тигнари мысленно, — всё равно спуститься бы пришлось. Мне всего лишь ускорили процесс». На мгновение он остановился в границах дома — пусть пустота и разруха будут служить напоминанием, что Тигнари в качестве «слишком ценного приза» не согласен на такие условия. Бледная попытка пошутить хотя бы для самого себя придала бодрости, и Тигнари наконец шагнул вниз по склону. Насыпь скрывала от него самый фундамент деревни, но сверху, если бы ещё какой-то часовой решил глянуть в эту сторону, Тигнари не удалось бы спрятаться. Впереди была ночная пустота, пара одиноких кустов и хилые деревья. Ни одной сотовой вышки или далёких городских огней — пустыня как она есть. Тигнари напомнил себе: Коллеи. Нилу. Дэхья. Кандакия. Кавех. Даже аль-Хайтам, чёрт бы его побрал. Шохрэ, Набил, Фахим, Наяб, Рашид, Мади… Все люди, которым он ещё мог помочь, если бы знал, что вообще творит. Если бы его выпустили отсюда живым. Тигнари представил ощущение: фонарный луч серебрит макушку сзади, раздаётся крик, затем звук выстрела, затем затылок взрывается болью. Представил, как умирает, не сделав и шага, без единой мысли, кроме бешеного «выбраться». И тогда он побежал. Бежал, спотыкаясь в песке и пугаясь собственного хвоста, который каждым прикосновением к спине дарил ощущение пули. Бежал, не обращая внимания на боль в ноге, разгоняя по телу кровь и панику. Бежал, пока не выдохся и не понял, что пейзаж абсолютно не меняется, только становится мрачнее и глуше. Тигнари сбавил темп до шага; лёгкие выгорели, волосы на лбу мешались с потом, лодыжку тянуло едва не до слёз. Он хотел остановиться, хотя бы подумать, хотя бы прикинуть — но думать было не о чем, а если бы он встал, то упал бы и уже не поднялся. Поэтому Тигнари шёл, переходя на трусцу и тут же выдыхаясь, кутаясь в хвост вместо тёплой куртки и разминая пальцы, чтобы их с концами не сковало холодом. Он бы не удивился, если бы сейчас начались галлюцинации. Впереди Тигнари и так мерещились дома, огни и источники тепла — не хватало какой-нибудь Дори, которая погрозит ему пальцем и скажет: «Ты доставил мне столько проблем, малыш». Или Коллеи, которая будет качать головой в маминых объятиях: «Нари, что же ты натворил». Или Сайно, который не скажет ничего, а будет лишь стоять безмолвным призраком под тем фонарём с извечным осуждением поперёк… Тигнари споткнулся. Впереди и правда был фонарь. Он выбрел на дорогу. Это придало ему сил: дорога, даже не широкополосная магистраль, а эта потрескавшаяся бетонная лента, означала, что ей кто-то пользуется. Рано или поздно, сейчас, или утром, или вечером — до которого Тигнари уже не думал, что доживёт — по ней проедет машина. Его подберут. Ему помогут. Нужно было только разыскать Дэхью, а там… Тигнари пошёл по обочине. Время от времени он оглядывался на лагерь — тот уже пропал за горизонтом, и всё равно казалось, что вот-вот за спиной послышится рёв моторов и предупредительный огонь. С этого ведь всё началось целые сутки назад. Этим всё закончилось для Сайно. Тигнари сцепил зубы, пошагал живее. Ноги ныли и не слушались, живот лип к спине, от голода слабо кружило и без того настрадавшуюся голову. Тигнари попытался подумать о еде, но тело скрутило спазмом, и он оставил затею. Легче было не думать совсем. Просто идти. Дорога была безлюдной, и фонари на ней встречались нечасто — все, как один, мёртвые и холодные. За дорогой явно никто не следил; Тигнари сомневался, что она вообще будет на картах, если бы у него сейчас волшебным образом оказался навигатор. Очередное ничего посреди очередного нигде. Луна перешла свой пик и теперь спускалась к западу, а Тигнари продолжал идти. За всю жизнь он не прошагал столько километров, сколько за одну эту ночь. Казалось, что ноги сбились в кровь, но физическая боль по сравнению с пустотой по всему телу чувствовалась отдалённым пустяком. Может, если бы он поел или провёл сам себе сеанс реабилитации после утраты, в темноте перестал бы чудиться алый блеск глаз, свечение луны перестало бы восприниматься за белизну волос, а в ушах не мерещился бы гул ранглера, в котором… Тигнари замер и рывком поднял голову: нет, гул ему точно не мерещился. На дорожной ленте впереди блеснули фары. Кто-то ехал ему навстречу. На мгновение в нём затрепыхалась живая надежда: это люди, ему помогут, он же на это и рассчитывал? — но затем всё тело прошибло липким страхом. Тигнари не знал, кто мог оказаться ночью посреди безлюдной дороги в безлюдной саванне, и если это и были люди… То только Рахман, который заметил пропажу. Целое мгновение Тигнари беспомощно озирался по сторонам. Ровное пустынное ничего — ни укрыться за большим камнем, ни спрятаться в ветвях дерева. Оружия у него не было, бежать бесполезно, драться равно проиграть без шансов. Его подхватят за шкирку, даже не тормозя машину, и вернут назад в лагерь. И очень повезёт, если не пристрелят на месте. От нелепости, идиотизма ситуации хотелось кричать. Пережить целые сутки без еды и воды, чуть не умереть от жары, потом от холода, сбить ноги в кровь и не чувствовать конечностей от страха — только чтобы вернуться к тому, с чего он начал? Ну уж нет. Ни за что. Тигнари подтянул себя на середину дороги, прижал уши, выпрямился как мог. Он бы и правда закричал, но изо рта вырывалось лишь несчастное сипение — а рёв машины, настоящий, реальный звук посреди мёртвой саванны, набирал обороты. Фары неслись к нему во весь опор, и Тигнари сощурился от их блеска в лицо, готовый зубами выгрызать себе свободу. Взвизгнули тормоза. Тигнари, практически не дыша, открыл глаза: в паре метров от него замерла решётка ранглера. Рахман. Больше некому. Хлопнула дверца, в свете фар мелькнула высокая тень — и Тигнари, не успев подумать дальше секундного отчаяния, бросился прямо на неё. В этот прыжок ушли все его силы, но Тигнари не собирался сдаваться просто так. Он рухнул на наёмника, и они покатились по дороге прочь от слепящего света. Тигнари не видел ни лица, ни дула пистолета, ни кулаков — он скалил зубы и беспорядочно махал руками, пытаясь хоть раз по-настоящему ударить. Костяшки впечатались во что-то твёрдое, тень под ним ойкнула от боли. Женским голосом. Тигнари не успел даже удивиться — в рядах Рахмана он не видел женщин, — как оба его запястья с лёгкостью перехватили. И удивлению уступила место задушенная паника. — Нет! — заорал он не своим голосом. Попытался рвануться назад, но женщина держала крепко. — Нет, с меня хватит! Не трогайте меня! Он исхитрился лягнуть коленом — и, кажется, попал в живот. Хватка на руках немного ослабла, Тигнари вырвался, отполз подальше, едва дыша. Если до этого ему думалось, что самые худшие границы боли его тело уже пережило, то боль новая вызывала желание свернуться калачиком и снова заплакать. — Не хочу… — упрямо толкнул Тигнари сухим горлом, — больше. Нет. Назад я не… Тень села посреди дороги, потирая висок. Адреналиновый всплеск пошёл кругами по воде, и Тигнари вдруг увидел и почувствовал — знакомое гнездо тёмных волос, знакомый запах увлажняющего крема, знакомый голос, которым до ушей добралось ошарашенное: — Ну, привет, лисичка. Какого дьявола?.. Дэхья. Тигнари несчастно хрипнул. Наверное, сошло за приветствие. Дэхья встала, покачиваясь после возни на дороге, и на этот раз Тигнари не стал на неё кидаться. Она опустилась перед ним, подхватила под руки — если она тоже была галлюцинацией, Тигнари было уже всё равно. Хватка у неё была тёплой, запах — родным, голос — дрожащим, а Тигнари даже не отложил в голове, что впервые слышит у Дэхьи дрожащий голос. Вконец ослабевшее тело решило, что с него хватит, и Тигнари сполз ей в объятия. — Прости… я думал, что ты… Облегчение застилало глаза пеленой первых слёз. Дэхья смахнула влагу пальцем, заботливо подтащила выше. — Ерунда, — отмахнулась она без намёка на задор в голосе. — Как же тебе досталось… Мы ехали тебя вытаскивать, а ты, выходит, сам?.. Сбежал от Рахмана? Как придёшь в себя, ты обязан мне всё рассказать. Я расстроюсь, если ты не дал ему в нос ещё сильнее, чем мне. Новый хрип. Тигнари задним умом понял, что Дэхья сказала что-то смешное, но сил смеяться у него тоже не было. Он, кажется, готов был свалиться в обморок второй раз за сутки. — Ну-ка, пойдём, — Дэхья вздёрнула его на ноги, взвалила руку на плечо. — Кавех, что ты пялишься на него, как будто на тебя сам Дешрет снизошёл, включи обогреватель! Мёртвым мешком Тигнари рухнул на что-то мягкое. Повеяло теплом, Дэхья приземлилась рядом, всучила бутылку воды. Тигнари слепо ткнулся пальцами в пробку — и тогда ему запрокинули голову и силой втолкнули горлышко в рот. — Давай, лисичка, — шептала Дэхья, — кошмар, как же тебя колотит… Сначала выпей, потом теряй сознание, договорились? Вода потекла по горлу самой вкусной вещью на земле. Тигнари закашлялся от первого глотка, затем примерился — и жадно осушил всю бутылку досуха. Фокус во взгляд не возвращался, но даже так он мог различить светлую макушку Кавеха на водительском и тёплую улыбку Дэхьи рядом. После всего случившегося… не верилось. — Вот, — донёсся голос Кавеха, — набрось мою куртку. Сейчас машина прогреется… Дэхья подоткнула куртку Тигнари под спину, расправила на плечах, и тот зашился в овечью шерсть, как кот в коробку. Только сейчас он понял, почему по ушам бьёт настойчивый лязг: у него стучали зубы. — Дэхья, — позвал Кавех, — спихни с сиденья гранаты, пусть ляжет по-человечески. Становилось теплее. Тигнари открыл рот, уцепившись за первое, что вернулось в голову после стольких часов пустоты, выдавил сиплое: — Как… — Тихо, не болтай слишком много, — Дэхья перегнулась через него, задребезжало оружие. — Ложись. Вот так. В горизонтальном положении сквозь туман пробилось непонимание. Дэхья улыбалась, Кавех весело барабанил по рулю — почему они… почему они вели себя так неправильно? Они не знали? Тигнари снова открыл рот. Сознание поплыло по волнам салонного тепла, но он должен был сказать. — Сайно… Ответа Дэхьи Тигнари уже не услышал. Организм всё-таки сдался, и он отключился.