***
В Гизу они вернулись, когда солнце уже уверенно хозяйничало на горизонте. Было раннее утро воскресенья, город сонно просыпался, а Тигнари мечтал наконец заснуть. Дэхья аккуратно спросила, что вообще произошло, Кавех всё-таки потыкал палкой из скабрезных комментариев: они встретили их измученную делегацию, как победителей после тяжёлой войны, но стоило Сайно объявить, что посох фальшивый, всё снова погрузилось в печальное молчание. В разбитое корыто пальцем никто не тыкал, но они как будто поняли: больше подсказок не будет. И погонь, руин и хлещущего через край адреналина — тоже. Их ждала пустота и неизвестность. Плохой исход, но могло быть и хуже. На Тигнари такие утешения работали слабо. Он снова оказался в квартире Кандакии, почти силой заставил себя впихнуть в пустой желудок подогретые бобы и наспех принять душ, чтобы смыть пот и песок. В мозгу забрезжило взятое с Сайно обещание наведаться домой — Тигнари, не особо соображая, уставился в зеркало. Заклеенная ссадина на лбу, симметричные порезы на обеих ладонях, выцветающие до шрамов подтёки на запястьях, не говоря уже о синяках разной степени свежести по всему телу. Ему нечем было всё это объяснять. Когда он заглянет домой, придётся сказать Коллеи голую правду. С другой стороны — кажется, речь шла не о «заглянуть», а о «вернуться насовсем». Это ведь был конец, верно? Посох оказался обманкой, других зацепок у них не осталось, ведущая ниточка обрывалась без малейшей надежды. Вряд ли даже Сайно знал, что делать дальше. Сайно… Когда Тигнари выбрался из ванной, в комнате Сайно не оказалось: он курил на балконе, сидя в плетёном кресле и пусто глядя в окна соседнего дома. Тело казалось полным энергии — вот-вот вскочит и бросится на кого-нибудь, — но в глазах поселилась перманентная усталость. Он был потерян. Тигнари долго наблюдал за его силуэтом, переминаясь в солнечных отсветах на пороге кухни. Хотелось что-нибудь сказать, но что именно — он не знал. Готовность разговаривать питалась только шоком от пережитого, а на деле он ведь открыл бы рот — и слова перешли бы в зевок. Тигнари устал не меньше, хотя как будто не имел на это права. Если отбросить игру в сенет с древним божеством, всё остальное тащил на себе Сайно. Включая полную ответственность за то, что Тигнари чувствовал при одном взгляде на него. Сайно потянулся, сбрасывая пепел, и уловил за дверьми знакомые очертания. Долю секунды они смотрели друг на друга сквозь стекло, а затем Сайно махнул рукой: ладно уж, заходи. Тигнари тенью скользнул на балкон. Тишина между ними казалась почти не обременительной — сомнительное достижение за всё время знакомства, но… — Ты как? Они спросили одновременно. Тигнари повёл плечами, не уверенный в выборе между «так себе» и «худший день в моей жизни»; Сайно, напротив, скептически усмехнулся. Между ними было одно свободное кресло, но Тигнари остался стоять. Дверь на балкон прикрылась, и теперь кожу обдувал жаркий египетский воздух; влага после душа испарялась, нестерпимо хотелось спать. Но поговорить — поговорить хотелось больше. Цивилизованные разговоры с Сайно Тигнари научился ценить. Особенно после всего произошедшего. — Не притворяйся, — тяжело попросил Тигнари, сминая между пальцев мокрое полотенце. — Я видел, что было. Тебе хреново. — Бывало и… — Если скажешь «хуже», я швырну тебя с балкона, клянусь. Они зависли друг напротив друга, как актёры, не до конца отработавшие сценарий — Сайно держал в пальцах сигарету, будто пытался определиться, донести её до губ или оставить догорать до фильтра; Тигнари ткнул в полотенце хвостом. Растянутая футболка до колен казалась хлипкой защитой от взглядов, которыми Сайно его награждал. Сайно помолчал. Сигарета действительно догорала — он больше не пытался затянуться, а в ситуациях, когда затяжка забивала собой время до ответа, это был плохой знак. Тигнари даже удивиться себе не успел — какие наблюдения для несчастного месяца знакомства, — а Сайно уже проронил в пустоту между ними: — Тадж был мне как отец. Вместо отца. Первый, кого я действительно уважал и кого по-настоящему хотел защищать, — на Тигнари он не смотрел и говорил степенно, размеренно, будто текст по суфлёру читал. — Может, он и использовал меня. Может, он не видел во мне того же, что я в нём. Не знаю. Плевать. Порядки у него были ужасные, и я строил команду по-другому, но всё равно ума не приложу, как он с его принципами оказался на стороне Сангема-бай. Тигнари снова почувствовал между ними эту странную нить одной мысли на двоих. Сайно, который вёл за собой десятки людей, видевших столько же, сколько он сам, никак не мог примириться с тем, что вёл с ними в комплекте Тигнари. Не росшего в таких условиях, не готового ни к чему, что на него свалилось, продолжающего жить и рисковать собой только ради зыбкой надежды на что-то большее. Груз ответственности и вины Сайно был несопоставим с тем, что тащил на себе Тигнари — в худшую сторону. На Сайно свалилось куда больше. — Может, — Тигнари скованно пожал плечами, чувствуя себя плавающим в теме студентом у доски, — здесь всё решают деньги. Он ведь не сказал ни слова. — Может быть. Но я не могу позволить себе сомневаться. Я должен был… — Со мной ты не сомневался. Сайно поднял взгляд. Огонёк сигареты уткнулся в фильтр. Что-то между рёбрами Тигнари безвозвратно рухнуло в пропасть. Он не планировал сворачивать в эту тему так резко, но с Сайно, который смотрел на него, переставляя невесть что в глубине своего мозга-лабиринта, глупо было сейчас же идти на попятную. И Тигнари распрямил плечи, готовый к тому, что ему скажут: «Тоже может быть, а теперь будь добр, выкинь это из головы». И у него не останется другого выхода, кроме как… — Я не знаю, что ты хочешь услышать, — сказал Сайно пресно, — и не знаю, что должен говорить. Без отрицания, без подтверждения. Сам догадайся, что происходит у меня в голове, и дай боже попадёшь в правильный ответ — если он вообще существует. Тигнари набрал в грудь воздуха. Хорошо, он сделает всё сам. — Если это была глупость, так и скажи. Всё проще, чем тебе кажется. Вот только он знал, что «глупость» — это когда вы в водовороте эмоций ловите общую волну и случайно сталкиваетесь губами. Это неловкое молчание после и нежелание когда-нибудь ещё поднимать тему — случилось и случилось, мимолётное помутнение рассудка без признака чувств, не более. А Тигнари чувствовал, и ему думалось, что Сайно что-то да чувствовал в ответ. Хотя бы потому что теперь у них был один секрет на двоих. Хотя бы потому что его обязанность защищать Тигнари в тех руинах стала чем-то большим. Хотя бы потому что случайность стала закономерностью. — Я… — Сайно неопределённо взмахнул сигаретой и помотал головой. — Хорошо, я скажу как есть. Это глупость, — Тигнари не успел даже понять, что у него из груди рухнуло в самые пятки, а Сайно продолжал: — …потому что у меня есть то, что выше всего этого. Есть цель, есть необходимость. Потому что я не хочу, чтобы ты рисковал из-за того, что меня угораздило к тебе привязаться. Потому что я рискую постоянно, а ты рано или поздно вернёшься домой. Потому что — чёрт возьми, есть тысяча причин, по которым я не должен… — Сайно помедлил, облизал губы. И на шёпоте завершил: — …не должен хотеть тебя рядом со мной. А я умею отличать эгоизм от необходимости. «Необходимость в тебе отпала, а вот эгоизм никуда не делся», — невысказанная фраза повисла между ними и спланировала с обрывками пепла Тигнари под ноги. В глаза ему Сайно не смотрел — он не смотрел вообще никуда, провалившись вместо этого в пустоту. Сам позвал Тигнари на этот чёртов балкон, а теперь будто мечтал сбежать с него назад в древние руины — туда, где чувствовал себя в своей стихии. Где простой каирский сурдолог не преследовал бы его философскими допросами про их абстрактное «мы», потому что был бы слишком занят собственной жизнью. Тигнари переступил с ноги на ногу. Ему было холодно, и глупое желание зарыться в тёплые объятия крепло с каждой секундой. Наверное, только оно и продиктовало наконец открыть рот. — Сайно, — позвал Тигнари тихо, — всё действительно намного проще. — Всё нихрена не проще, — огрызнулся Сайно без особого энтузиазма. — Ты знаешь, что творится у меня в голове. Это не делает проще. — Делает. Если ты хочешь меня поцеловать — поцелуй. Потому что я… я хочу. Тигнари опустился на колени, поймал чужой взгляд своим — ясным и чистым. Он видел этот взгляд всяким: полыхающим глубокой личной ненавистью и пышущим молнии отголосками огромной силы. Спокойным, задумчивым, боящимся, усталым, обнадёженным — Тигнари мог по пальцам пересчитать эти скупые эмоции, но в этом и была их прелесть. Моменты, когда Сайно с ним терял образ воинственного наёмника со стальным стержнем по позвонкам, становились особенно откровенными — будто Сайно перешагивал слои брони и в конечном итоге оставался перед ним обнажённым. И Тигнари было действительно так сказочно плевать на потустороннюю сущность в чужой голове, на цель, на долг, на обстоятельства — если Сайно мог хотя бы на краткий миг это отпустить, значит, Тигнари появился в его жизни не зря. Простая логика, помноженная на чувства, и пусть всё остальное катится ко всем чертям. Тигнари мог бы донести это словами — если бы ему дали их сказать. Потому что Сайно слепо, отчаянно уткнулся ему в губы, и все мысли на мощном толчке выбросило из головы. Сайно целовал так, будто сорвался окончательно — грубее, сильнее, перехватывая малейшие потоки воздуха. Тигнари поплыл в его руках, подался навстречу, собирая прикосновения каждой клеточкой тела. Ладони Сайно скользили по его лицу, губы Тигнари сминались под его напором, тело трепетало от жадной, болезненной влюблённости. Тигнари сам не понял, как оказался у Сайно на коленях, как один поцелуй-доказательство превратился в сплошную их череду, как футболка упала с плеча, холодя ключицы. Сайно оставил смазанный поцелуй на угле челюсти, зарылся лицом в изгиб шеи, весь разгорячённый и пахнущий табаком. И Тигнари повело с такой силой, что желание рухнуть в кровать куда-то испарилось — вместо него голову заняло желание рухнуть в кровать в чужих объятиях. Сайно скользнул пальцами по голой коже, подушечки прошлись по шероховатости нового синяка и старого шрама — нежно, даря щекотку вместо липкого страха. Абсолютно потерянный в ворохе чувств, Тигнари машинально изогнулся навстречу, приник своей грудью к чужой. Солнце золотило их россыпью искр, хвост метался, как заведённый, и его накрыла чужая ладонь. Сайно утопил пальцы во влажном мехе, исступлённо приник губами к ключице, кулак сжался у самого основания хвоста — и Тигнари, едва хватающий лёгкими никотиновый воздух, как со стороны услышал собственный изобличающий стон. И всё прекратилось. Ладони упали вниз по талии, бережно, будто Сайно держал на весу фарфоровую вазу. Последний поцелуй мурашками пополз по груди, последний выдох по влажным следам опалил кожу. Сайно отстранился, пьяным взглядом мазнул по приоткрытому рту Тигнари — и тихо, чётко сказал: — Нет. Я не могу. Яркий контраст между горячими прикосновениями и скупыми словами окончательно вернул Тигнари на землю. Он сидел у Сайно на коленях, бесстыдно прижимаясь своими голыми бёдрами к его, пальцы гуляли по распущенным волосам, губы горели поцелуями. Голова взрывалась нестерпимым желанием, таким диким, какого Тигнари в жизни не испытывал. И всё это желание слёту упёрлось в высокую каменную стену. И по щелчку сменилось на раздражение. Тигнари легонько пихнул Сайно в плечо, фыркнул в самые губы вызывающе: — Ты же наёмник, мать твою. Мы больше не увидимся. Просто трахнись со мной, погоды не сделает. Наверное, будь у него мозги на месте, Тигнари сгорел бы со стыда. Но Тигнари злился — на то, что они оказались в тупике и он не видел из него выхода. На то, что теперь это жгучее желание зудело в плавящемся теле необходимостью поставить галочку «провалено» и разбежаться, чтобы больше действительно никогда не встретиться. На то, что его собственная генетика нелепой шуткой подписала ему приговор до конца жизни остаться в одиночестве. Сайно пропустил сквозь пальцы прядь его волос. Сказал беззвучно: — Нет. Я не стану. И этим распалил злость ещё больше. — Что так? — ощерился Тигнари. — Спать с валука шуна ниже твоего достоинства? Всё остальное можно, а спать уже за гранью? — Тигнари, — Сайно придержал его за плечо. Помедлил. Что-то сквозило в его взгляде, что-то непонятное и тяжёлое. — Ради всего святого. Дело не в этом, дело вообще не в тебе. Я не хочу, — губы изогнулись, будто ему была противна сама мысль, — спать с тобой, пока не отвечаю за свою голову целиком. Тигнари осёкся на выдохе, и сердце пропустило удар. О. Ну, конечно. — Ты… ты даже так меня ненавидишь? — Я — нет. Продолжать Сайно не требовалось. Они оба тяжело дышали, будто пробежали марафон под пулями, и — наконец-то — Тигнари почувствовал это. Запоздалый, но невероятно яркий стыд, который жёг до самых внутренностей. Короткое помутнение сознания, которое обернулось для него пожаром на щеках. — Я… — он запнулся, неуверенный, что вообще говорить. Дикость. Он готов был сквозь землю провалиться. — Что ж. Я… я понял. Хорошо. Тогда… пойду спать, наверное. Он сполз на пол, чувствуя, как лицо занимается краской на каждом неловком движении по чужим коленям, одёрнул злополучную футболку и подхватил полотенце. Одеяло казалось хорошим убежищем, пусть Тигнари и знал, что после такого чёрта с два уснёт. Но ему не дали даже ступить за порог. Скрипнуло кресло — и Сайно поймал его за запястье. — Нари, — шепнул тихо, и Тигнари застыл, весь покрывшись мурашками на предательски треснувших рёбрах. — Нари, постой. Тигнари несчастно открыл рот, но не смог выдавить ни слова. Так его звали только мать и Коллеи. Так Сайно не должен был его звать никогда, ни при каких обстоятельствах. Но оно легло на губы так чётко и правильно, будто они были знакомы всю жизнь. И Тигнари сломался в очередной раз. Обернулся, уткнувшись бледным взглядом в чужой. — Что? Сайно стоял посреди балкона, купаясь в солнечных лучах и потерянности. Ладонь сжалась крепче — не до боли, как знак. Не уходи. — Это не значит, — сказал Сайно низко, — что я… Не значит, что я не стал бы. Проклятье. Я просто… ты ни при чём, я просто не могу. Не хочу всё испортить. На губах у Тигнари осела растерянная шутка — что-то про злобных джиннов, которые убивают всю романтику, — но он не дал ей сорваться с языка. Он тоже не хотел — жалеть о том, что ещё скажет и сделает, заведённый такой близостью. Но одну, последнюю вольность он себе позволил. — Знаешь, — пробормотал так, что сам с трудом себя понял, — мне кажется, за эту твою честность я в тебя и влюбился. Признание повисло тишиной. Хватка разжалась, Сайно разомкнул пересохшие губы — но Тигнари уже скользнул с балкона вглубь квартиры, не собираясь выяснять, какую реакцию честность Сайно выдаст на такие заявления. Проклиная себя всеми испанскими ругательствами, какие только приходили на ум, он спрятался под одеялом и уткнулся лицом в его темноту, тяжело дыша. Вот уж действительно — проклятье. Его последние отношения длились неделю. Предпоследние — два дня. В списке приоритетов Тигнари любые чувства стояли далеко в самом низу, придавленные страхом влюбиться по-настоящему и остаться у разбитого корыта, необходимостью работать и заботиться о Коллеи. Груз такого же долга — может, и несопоставимый, но для него важный. Он и здесь Сайно понимал, но это понимание добивало его окончательно. Шаги зашуршали по комнате как будто тысячу лет спустя. Тигнари изо всех сил притворялся, что спит, но когда они остановились над его диваном и замерли на растянутую вечность — он уже не мог их игнорировать. — Что ещё? — пробурчал из-под одеяла. Сайно ничего не сказал. Послышался скрип, пружины придавило тяжёлым телом: Сайно сел в изножье, поддел пальцами кончик хвоста, торчащий наружу. С упрямством обиженного кота Тигнари забил его себе под ноги и услышал негромкое: — Я не отвечаю за свои слова, потому что жутко хочу спать, — и Тигнари фыркнул в одеяло, — но… я рад, что могу быть с тобой честным. И рад, что из всех возможных валука шуна мне встретился именно ты. Одеяло навалилось комом из тепла и беспомощности, и когда оно принялось жарить печкой, а молчание стало совсем потерянным — Тигнари высунул из-под него поблёскивающие досадой глаза. Сайно ему улыбался. Выжато и скупо, но что ещё с него требовать после такой ночи. — Комплименты у тебя получаются такими же, как шутки, — доложил Тигнари ворчливо. — Есть куда расти. — Но ты же понял, что я имею в виду. Наверное, Тигнари должен был отреагировать на чистосердечное признание (а для Сайно это было всё равно что встать на одно колено и спеть серенаду) как-то по-другому. Должен был порадоваться или прийти в абсолютный ужас — из крайности в крайность, как умели только в дешёвых мелодрамах. Но Тигнари, всё ещё неспособный утрясти в голове одну простую мысль, лишь отмахнулся: — В общих чертах. Ты помнишь, что обещал отвезти меня домой? Скрип пружин поймал чужой вздох раньше, чем Тигнари его услышал. — Помню. Отвезу, как только ты отдохнёшь, а я получу хотя бы малейший намёк, что нам делать… с текущим положением дел. Тигнари кивнул в подушку. У него оставался ещё один вопрос — как Сайно в принципе поступит с «текущим положением дел», если на этот раз им попался настоящий тупик, — но ватная голова говорила, что ответа на этот вопрос Тигнари знать не хочет. И он выбрал вместо него простодушное: — Ты задушишь меня во сне? — Сайно, удивлённый, помотал головой. — Чудесно. Тогда ложись уже, я не могу отдыхать за двоих. Диван скрипнул снова: Сайно лёг так, будто под ним были не старые пружины, а килограмм тротиловой взрывчатки, которую Кавех усовершенствовал до степени «взорвёт всю планету, если неправильно чихнёшь». Тигнари поёрзал, высвободив одеяло, его накрыло чужим теплом и знакомым запахом крепкого кэмела — и он потянул носом, чувствуя, что невольно улыбается. — Ты просто надавил на жалость, чтобы не спать на матрасе. — В точку, — пробормотал Сайно устало. Но Тигнари, надо же, совсем не обиделся. Сайно чинно отвернулся к стене, прихватив с собой половину одеяла. И мгновение спустя уже спал — так крепко, как не мог притворяться ни один пойманный среди ночи ребёнок. Хотел бы Тигнари сказать, что он, в отличие от Сайно, ещё долго не находил себе места и ворочался под пустыми тревогами и собственной обидой. Но правда была в том, что он провалился в усталость прошедшего дня с головой. Даже не успев как следует погрызть себя за то, что действительно — в первый и последний раз в жизни — влюбился в наёмника. И, что, возможно, хуже… неведомо как влюбил его в ответ.***
Утро для них наступило, когда египетское солнце уже было далеко за горизонтом, и этим вечерним утром Кандакия смотрела на них обоих слишком прозорливо. Она не сказала ни слова, но наверняка лишь потому, что после передышки на сон ждали другие дела. Когда на улице стемнело окончательно, её гостиная снова превратилась в карманный штаб для главных действующих лиц. Дэхья устроилась прямо на полу, Кавех мерил шагами весь периметр, аль-Хайтам занял треть дивана. На этот самый диван Тигнари старался не смотреть: слишком стыдливо грели воспоминания о чужом теле под боком, пусть даже ничего не случилось. Dios, в основном как раз потому что не случилось. Посох-пустышка лежал на кофейном столике вместо коробок от пиццы, как грозный праздничный торт. Обсидиан тускло переливался в жёлтом свете ламп: аль-Хайтам успел по одному случайному стуку выяснить, что он был настоящим. Золото, вероятно, тоже. Таким образом, у них оставалось всего два варианта: либо кто-то потратил кучу сил и времени на правдоподобный дубликат, и тогда настоящий посох им было в жизни не найти… либо это и был настоящий посох. Из которого за тысячи лет в забвении попросту ушла вся его легендарная сила. Если бы кто-то поинтересовался мнением Тигнари, он бы честно сказал, что оба варианта абсолютно паршивые. К счастью, здесь от него много не требовалось: за оптимизм отвечали Дэхья с Кавехом, за пессимизм — аль-Хайтам, а Тигнари с Кандакией остались в кружке взвешенного молчания. Сайно буравил посох пристальным взглядом, будто один он мог заставить обсидиан расколоться на части и обстрелять их шуточным конфетти. И наконец, стряхнув с плеч задумчивость, позвал: — Хайтам, — тот поднял голову от сцепленных в замок ладоней, — какова вообще вероятность подделки? — Кем-то младше самого посоха — небольшая. Если бы мародёры наведались в сам Хадж-нисут, они бы камня на камне не оставили. И не стали бы утруждаться идеальной репликой. Дэхья вяло хохотнула: — Если вот так у Дешрета выглядели фальшивые артефакты, то боюсь представить, сколько золота можно было вынести из его тронного зала. Он явно шиковал по полной. — Посмотри на это с приятной стороны, — предложил Кавех великодушно. — Даже если в этом посохе ничего нет — он всё ещё из золота, и его всё ещё можно продать. Как и всё добро, что валяется в тронном зале. Сайно мысленно бил обсидиан на кусочки — одними нахмуренными бровями. Кто бы знал, мелькнула у Тигнари быстрая мысль, что продавать посох он не собирался. И если этот был настоящим, но магии в нём не осталось, то его сделка… — Странно, между прочим, что оно просто «валяется», — прикинула Кандакия. — Хайтам прав, мародёры если грабят, то наверняка. Но вы сказали, что там ничего не тронуто? — Нет, — покачал головой Тигнари, — всё в идеальном состоянии. Археологи бы… мы можем дать им какую-то наводку? Это памятник невероятных масштабов, может… Он смотрел на Сайно, но усмехнулся снова Кавех: — Ну, вот, Хайтам тебя уже заразил. Нет, мы от археологов держимся подальше. — Прости, лисичка, но тогда придётся объяснять властям, почему там вход расчищен взрывчаткой. Рано или поздно какой-нибудь фермер наткнётся сам, а наш след уже потеряют, повздыхают и забудут. Тигнари пфыкнул. С другой стороны — вспоминая движущиеся статуи и живой сенет, — может, оно и к лучшему, если тронный зал самого Дешрета размоет песками. На раскопках такого уровня археологический совок превращался в детскую пластиковую лопатку. — Возвращаясь к вопросу подделки, — вдруг кашлянул аль-Хайтам, будто вспомнив, что ещё сидит здесь, — если это действительно не тот посох, то его могли изготовить лишь в то же время, что жил сам Дешрет. Я могу отвезти его в Рабат, установить точный возраст… — Нет, — оборвал Сайно, — посох останется здесь. Аль-Хайтам с отсутствующим видом пожал плечами, а вот Тигнари такие ультиматумы заставили напрячься. Сайно, в отличие от всех остальных, прекрасно знал про Таджа и знал, что тот выбрался живым. Знал, что его следующим шагом будет вернуться к Дори, доложить о том, что посох уже у них в руках — и выдвинуться в открытую атаку. Когда заманчивый блеск новой сильной игрушки отразится у Дори в глазах, церемониться она не будет — и неважно, что у них вместо посоха была фальшивка. Почему тогда… — Ты думаешь, что это всё-таки подсказка? В упор Сайно не смотрел, но и отвечать не торопился. А вот аль-Хайтам поймал новую волну скептического вдохновения: — Маловероятно. Мы не делаем скидку на историю, а за четыре тысячи лет могло произойти что угодно. Даже четыре тысячи лет не нужны — предположим, что какой-то жрец после смерти Дешрета прячет посох в тронный зал. А потом приходит эпоха Гюрабада, всё пустынное царство распадается на вассальные города, Дешрета решают стереть из истории — и настоящий посох уничтожают или присваивают, а вместо него, как насмешку или как дань уважения, кладут реплику. Весь путь обрывается, конец истории. — Вот никак не могу понять, — пожаловался Кавех в пространство, — на чьей он вообще стороне. На аль-Хайтама, который филигранно закатил глаза, он при этом не смотрел. Точно поссорились. — На стороне прагматизма. Мы упёрлись в тупик, и никому не хочется это признавать, так что я скажу за вас: мы упёрлись в тупик. Не за что. Если бы сейчас кто-то попытался придушить аль-Хайтама, Тигнари не стал бы этого кого-то винить. Но кое-что в складной истории не давало ему покоя. — Тогда почему всё упирается в тронный зал, а не, например, в гробницу Дешрета? Это было бы намного логичнее — похоронить посох вместе с хозяином. Где вообще гробница Алого Короля? — Давайте загуглим, — оживился Кавех и тут же поник. — А, ну да, гугл не знает. Никто не знает, друг мой. Это я запомнил: кое-кто слишком часто брюзжит на ухо о том, что утеряно такое бесценное историческое достояние. — Надо же, что ты запомнил, — скрежетнул аль-Хайтам. — А какого из Людовиков казнили во время Великой французской революции, до сих пор сказать не можешь. — Да, не могу! — Кавех всплеснул руками, губа дёрнулась. — И что? И какая разница? Призрак этого Людовика как-то поможет нам выжить во всём этом дерьме, или он тебя волшебным образом охраняет, а я не в курсе? Тигнари чувствовал, что сейчас был самый подходящий момент вклиниться и затушить занимающиеся угли, но Кавех остыл сам — так же быстро, как вспыхнул. Бросил в аль-Хайтама полный злобы взгляд, буркнул себе под нос что-то вроде «совсем мозги потекли» и уселся на пол, к Дэхье. Та, озадаченная, потрепала его по голове. Комната замолчала. Тишину прорезало не сразу и очень тихо. Аль-Хайтам кашлянул: — Кави… — но тот лишь ногу на ногу закинул и отвернулся. — Хватит уже. Что там у нас, подсказок больше не осталось? Глухой тупик? Замечательно, поехали отсюда. Достало. Тигнари хотел было переползти к нему и сказать… хоть что-нибудь. Вернуть долг за те моменты, когда Кавех сам вытаскивал его из раздрая, а теперь кипятился едва не на ровном месте. Что бы у них с аль-Хайтамом ни произошло, собирался сказать Тигнари, они могли это решить, если бы не рубили сгоряча. Им всем стоило бы немного успокоиться. И Тигнари бы так и сделал, если бы не первые ворочающиеся в голове сомнения. Кажется, аль-Хайтам действительно его заразил. Малейшая ниточка к догадке рвалась на лету — будто птице методично обрезали крылья. Тигнари упёрся взглядом в золотую фигурку ибиса на втоке. — А разве… — он открыл было рот, но тут Сайно оборвал его тихим, решительным: — Хватит, Тигнари. Кавех прав. Если учёному-историку нечего сказать, если ты не чувствуешь в этом посохе магии, если у нас нет следующей точки — я тоже не вижу смысла тянуть это и дальше. Губы у Тигнари дрогнули. Какой-то несчастный час назад Сайно сонно ворочался у него за спиной, абсолютно расслабленный и спокойный — а теперь стоял перед всеми, как твёрдая скала, и швырялся в него ножами. — Но… — Я сказал: хватит. Мы потеряли шесть человек, ты сам едва не погиб, и я больше не хочу рисковать никем из своих людей напрасно. Мы, — плечи у Сайно сгорбились, голос надломился, — гоняемся за призраком. И обвёл взглядом молчаливую гостиную: ну же, все вы тут так думаете, вот он я — признаю это вам в лицо. Кандакия закусила губу, Кавех с концами растерял улыбчивые морщинки у глаз, аль-Хайтам сложил руки на груди. Дэхья подалась вперёд, недоверчиво, будто Сайно сказал, что их следующей точкой назначения станет ночной клуб. — Ты что это… ты соскакиваешь? — Мы соскакиваем, — поправил Сайно грубовато. Каждое слово роняло Тигнари на рёбра камень за камнем. — Если наводка появится — вернёмся в игру. Пока что — нет. Это слишком дорого нам обходится. Впервые на памяти Тигнари Дэхья, которая никогда за словом в карман не лезла, потеряла возможность открыть рот. Она так на Сайно и смотрела — будто её саму с обрыва толкнули. — Вот так просто? Сайно, ты уверен, что… — Уверен. Это приказ, Дэхья, мы не обсуждаем приказы. Возвращаемся в Абу-Даби, — его взгляд нашёл Тигнари: ни следа недавней трепетности, сплошная пустота. — Прости, что всё так заканчивается, но тебе надо собрать вещи. Я отвезу тебя в Каир, заплачу за помощь, и мы попрощаемся. Остальные свободны. Никто не сдвинулся с места, так что Сайно вышел из комнаты первым. Хлопнула дверь на балкон, Тигнари показалось, что он различил щелчок зажигалки и даже ту тихую обречённость, с которой губы выдохнули дым. С которой его собственное сердце проделало в груди дыру и вывалилось на пол, разлетевшись на камеры. Тигнари тупо смотрел себе под ноги, отказываясь не то что понимать — верить. Было бы у него в душе меньше на Сайно надежд, не случилось бы того поцелуя в руинах и их разговора на этом самом балконе — он бы уже рвал и метал, бросившись на Сайно с когтями. Но он просто. Смотрел. Переваривая мысль о том, что это — это конец. Не только для них всех. Для него, сдуру доверившего всего себя одному не самому законопослушному наёмнику — особенно. Его швырнули через плечо и оставили валяться на холодном полу, слепо хватая губами воздух. И всё то, что он успел почувствовать и во что поверить — рассыпалось на осколки прямо в руках. Тигнари не услышал над собой шевеления, но очнулся, когда лицо ткнулось во что-то тёплое и живое. Накрыло стойким запахом масла для волос: Дэхья обнимала его до треснувших рёбер, и Тигнари с придушенным всхлипом уткнулся ей в плечо. — Ну, лисичка, — пробормотали на ухо, — тихо. Я бы на твоём месте радовалась… Тигнари задрожал всем телом — явнее знака, что он не собирался радоваться, и не придумаешь, — и Дэхья натужно вздохнула. — Да к чёрту, не умею я утешать. И прощаться не умею. Не раскисай, ладно? Пожалуйста. А то сама сейчас разревусь, тебе не понравится зрелище. Она отстранилась. Вместо неё тут же налетел Кавех, выливая на Тигнари вместо терапии сказочные песни о том, что они ещё увидятся, Сайно не слушай, он у нас придурок редкостный, и Хайтам, кстати, тоже — и не отстал до тех пор, пока Тигнари не выдавил хилую улыбку. Аль-Хайтам кивнул ему, видимо, в знак высочайшего уважения, Кандакия в собственной квартире казалась бледной тенью — с ней они ещё попрощаются. Когда Тигнари будет уезжать. А потом череда хлопков и пустота в комнате возвестила о том, что все ушли. И Тигнари, не чувствуя собственных ног, поднялся. Из головы выветрились все эмоции, теперь в ней развернулся скупой алгоритм: пройти по квартире, собрать остаток своих вещей, обнять напоследок Кандакию, взглянуть на посох. В мозгу что-то забрезжило, но Тигнари отмахнулся: мы ведь не обсуждаем приказы, мы им просто следуем, потому что только генерал задница имеет долбанное право решать, есть у них подсказки или нет… Вещей у Тигнари оказалось не так много: только то, что сейчас было на нём, и флакончик арганового масла, который Дэхья будто специально оставила на столике. Брать с собой вверенный пистолет казалось дурным вкусом — сомнительный сувенир с медицинского симпозиума. Чемодан пропал где-то на Мадагаскаре вместе с обещанной помадой для Коллеи, телефон Сайно наверняка выбросил в ближайшее мусорное ведро ещё в Барселоне. А в Гизе теперь будет валяться мешанина из его сердечных мышц и покрошенных рёбер. Когда он сам себя заверил, что всё-таки не станет швырять Сайно с балкона, у того в пепельнице уже покоился целый ёжик докуренных сигарет. Тигнари выразительно прокашлялся от двери, буркнул севшим голосом: — Я готов. Поехали. Он даже не взглянул в зеркало и не знал, насколько ужасно выглядит для якобы вернувшегося из Марракеша врача. Он скажет Коллеи правду, потому что во лжи уже не было смысла, а потом они… Тигнари не знал. Что-нибудь придумают. Как всегда. Сайно вывел его из квартиры к серому седану, на каких ездила половина Египта, скептически осмотрел пустые руки Тигнари, из которых нечего было класть в багажник, и кивнул на переднее. Хлопнули дверцы. Мягко заурчал мотор. До Каира было меньше часа езды, и весь этот час Тигнари собирался потратить на то, чтобы утихомирить желание проехаться Сайно кулаком по лицу. Просто напоследок. Исключительно из самых светлых, мать их, чувств. Когда седан в гробовом молчании выехал от дома Кандакии и принялся петлять по вечерней Гизе, Сайно будто очнулся от оцепенения и позвал: — Ну, теперь рассказывай. Тигнари к нему даже не повернулся. В горле клокотали обида и злость. — Что рассказывать? Домашний адрес по буквам продиктовать или просто в навигатор вбить? Сайно цокнул языком: — Рассказывай, что пришло тебе в голову. Я не могу вечно наворачивать здесь круги, через пару часов придётся вернуться. — Наворачивать… — Тигнари осёкся. Яркая мысль ударила по глазам заново поднявшимся солнцем, и он ахнул: — Ты им соврал? Сайно помялся, барабаня пальцами по рулю. Его неуютное молчание сказало всё за него, а выражение лица замерло в каком-то ещё не разблокированном для Тигнари спектре искренней вины. Он им соврал. Maldito sea, он действительно им соврал. — Дэхья вряд ли поверила, — Сайно как-то скованно повёл плечами, — слишком хорошо меня знает. Кавех тоже, но скорее от огорчения. У нас не так много… — ¡Estúpido! Я поверил, идиота ты кусок! В повисшей тишине, наверное, только глухой не услышал бы, как по его телу громкой прибойной волной пронеслось облегчение. Сайно не собирался делить всё на ноль, Сайно не собирался делать из него мёртвый, бесполезный груз, Сайно не собирался его бросать. И уж точно не собирался сворачивать поиски, на которые потратил столько лет, из-за тупиковой находки. «Ты соскакиваешь? Вот так просто?» — это неподдельное удивление в глазах, неверие, отрицание… Конечно — потому что Сайно никогда бы так и не поступил. Всё было очевидно. Как вообще Тигнари допустил мысль, что это может происходить взаправду? Сайно чуть опустил плечи. Его нелепо сложное лицо хотелось не то поцеловать, не то впечатать носом в рулевое колесо — и если бы машина стояла, Тигнари бы так и сделал. На чистом энтузиазме. Потому что так. Было. Нельзя. — Прости, — покаялся Сайно на шумном выдохе. Седан свернул в очередной лабиринт одинаковых домов — новая Гиза, вылизанная до глянца и магнолий у подъездных дорожек. — Прости, правда. Я… это единственный способ не дать Таджу очередную фору. Если бы у меня было больше времени подумать, я бы не стал устраивать спектакль. — Королева драмы, а не генерал наёмников, посмотрите на него, — Тигнари закатил глаза, поджал губы, но злость понемногу таяла, растворяясь в свободных вдохах полной грудью: так организм отходит от подскочившего напряжения после скримера на страшном аттракционе. — Зачем? Какого хрена ты… — Я обдумал, — произнёс Сайно негромко, — то, что сказал мне ты и о чём отказался говорить Тадж. По всему выходило, что на Мадагаскаре у Рахмана фора была не больше двух дней — как только мы выяснили координаты и прибыли на место. А в Гизе нас и вовсе уже ждали — целенаправленно, чтобы вырвать посох прямо из рук. Помнишь, что сказал Тадж? Он за нами наблюдал. Знал, что мы появимся. Значит, за нами действительно следят. Тигнари молчал, предоставив Сайно право развернуть цепочку до конца. Воздух всё ещё шёл в лёгкие на слабом сипении. — У Таджа не так много опций. Есть целый арсенал артефактов — но магию ты бы почувствовал, а больше ни с кем из команды он не виделся. Остаётся только предательство. И если кто-то из моих людей действительно сливает ему все наши передвижения… — костяшки Сайно, сжимавшие руль, побелели, — то только кто-то из тех, кто узнаёт о них в первую очередь. Тигнари задышал чаще: он понял. — Кто-то из тех, кто сейчас был с нами. Сайно не ломал трагедию. Он перекрывал утечки. За окном вместо домов и собственного мутного отражения замелькали обрывки воспоминаний. Дэхья, ловящая его в объятия после Ай-Ханума; Кандакия, варящая с ним бобы на собственной кухне; аль-Хайтам, защищающий его от нападок Сайно; Кавех, подливающий ему вина на террасе домика в Барселоне. Любой из них. Кто угодно. Рука Сайно вдруг легла ему на колено. И сжала самыми кончиками пальцев. — Не думай об этом слишком много, — попросил он почти ласково. — Это моя проблема, и мне её решать. Не хочу прятать концы в воду от собственных людей, но если это единственный способ уменьшить жертвы… придётся пережить. Те, кто останутся, поймут. Тигнари покачал головой. Нормы морали Сайно он судить не собирался — в наёмническом кодексе чести он ужасно плавал, потому что в глаза не видел никакого кодекса, — но вполне мог представить, как ему было паршиво на этом концерте. Его вины это не умаляло; бесило само понимание. «Те, кто останутся». Что же он собирался делать, когда предательство выплывет наружу? — А прямо сейчас, — добавил Сайно громче, — нам нужно заняться другим. Что ты собирался сказать до того, как я всё испортил? Тигнари всё-таки скосил на него взгляд, поджал губы. Он ведь действительно поверил. Он думал, что прямо сейчас его окончательно и бесповоротно сбросили с несущегося во весь опор поезда, а потом пару раз переехали всем составом по рельсам. Но Сайно поверил ему в ответ. В другом отношении, конечно, и… тем не менее. Поверил, что Тигнари достаточно сообразительный, чтобы углядеть в фальшивом посохе то, чего не углядел их карманный учёный. — Ты будешь извиняться за это до конца своих человеческих дней, когда мы добудем долбанный посох, — пробормотал Тигнари въедливо. И вздохнул. — Ладно. Хорошо. Мне не даёт покоя… ты видел ту фигурку ибиса? Разве на посохе Дешрета мог быть именно ибис? Сайно снова принялся барабанить по рулю. Задумчиво. — Дешрета не отождествляли с каким-либо животным, — продолжил Тигнари, восстанавливая ход своих мыслей до того, как Сайно счёл нужным прокатить его на американских горках из страха и отчаяния. — Вспомни его статуи, фрески, барельефы — всё, что нам попадалось. Человеческое лицо, как у всех пустынных правителей. Тогда почему на его посохе именно ибис? Они переглянулись. И с заминкой на несчастных полсекунды произнесли: — Жрец, — и Сайно улыбнулся ему, довольный, как будто Тигнари протянул ему выигрышный лотерейный билет. — Один из тех храмов, что мы осматривали. Ибис. И единственный храм, в котором кроме статуи с направлением была статуя самого Дешрета. Краткий проблеск озарения проложил для них новую путеводную нить — и салон снова погрузился в неуютное молчание. — Почему аль-Хайтам, — мыслями вслух Тигнари обращался скорее сам к себе, — не обратил на это внимания? Вычислил полный маршрут ценностей из разграбленного дворца по одной шкатулке, а здесь ничего не сказал? Сайно подавил вздох. Та же мысль, только куда более накрученная, наверняка осела и у него на языке — но сказал он лишь: — Если у Хайтама что и может переплюнуть его долбанные принципы, то это долг. Думаю, пара раз, когда я спасал ему жизнь, что-то да значит. — Но ты можешь говорить так про кого у… — Тигнари. Не сейчас. Сейчас мне нужно снова наведаться в храм, — Тигнари вскинулся было, но Сайно отмёл: — Нет. Без тебя. — Да почему? Рассказал — молодец, иди гуляй? Сайно не ответил, и Тигнари выразительно, чтобы было видно даже в лобовом стекле без отражений, закатил глаза. Он всё ещё злился — за утреннюю выходку, даром что свою, за выходку вечернюю, за всё, что между ними накопилось неразрешённого и острого. Кое в чём, например, несмотря на хилое понимание, они не могли сойтись до сих пор. — Я не позволю себе, — Сайно сбавил скорость и говорил стиснув зубы, — подвергать тебя лишнему риску. — Да нахрен лишний риск, сколько раз проходили! Хочешь, я тоже тебе кое-что скажу — так, просто обмозговать? — седан остановился на обочине какого-то дома, Сайно повернулся к нему лицом, но Тигнари так было даже лучше — и он глаза в глаза отчеканил: — Когда Рахман сказал, что убил тебя, я имел глупость ему поверить, и это были самые паршивые сутки в моей жизни — а я закончил медицинский, мне есть с чем сравнивать. Я больше не хочу — слышишь? не хочу! — сидеть и ждать, пока кто-нибудь опять скажет мне: мои соболезнования, он мёртв! Сайно смотрел на него с болезненно-ироничными красками по радужке глаз. — И поэтому ты бросился за мной под завал? — Представь себе! Придурок чёртов, ты мне нужен, я не хочу отпускать тебя неизвестно куда! Кто вытащит тебе пулю из задницы, если ты пойдёшь один? — А кто вытащит пулю из тебя, если ты сунешься за мной? Мне ничего не будет, а что мне делать, если пострадаешь ты — не подумал? Тигнари негодующе фыркнул: снова-здорово, его пытались победить примитивной логикой, пока голова работала на топливе из чистого упрямства. Он подорвался с места, не зная, куда деть нелепую эмоцию махать кулаками и кричать на весь салон, но ремень безопасности больно впился в плечо — и Тигнари, зашипев, повалился назад на сиденье. Вспышка прошла, а вот эмоция осталась. И он уставился на Сайно, злостно размышляя, порвать этот ремень и прямо сейчас въехать ему по лицу — или отряхнуться, извиниться и предложить выпить по чашке чая. И оба варианта стёрлись в ноль, когда Сайно перегнулся через коробку передач и просто его поцеловал. Сколько бы раз он так ни делал — каждый раз было по-новому и каждый раз Тигнари ускользал в отрыв от реальности, думая, что упустил момент, в который потерял сознание. Один долгий, почти болезненный поцелуй — а когда Тигнари осмелел достаточно, чтобы потянуться навстречу, Сайно уже оторвался от его губ и замер лоб ко лбу. — Ты тоже мне нужен, — шепнул на грани сердечного ритма, — и именно поэтому ты никуда не пойдёшь. Я осмотрюсь и вернусь за тобой, если будет безопасно — как в прошлый раз. Пожалуйста, обещай мне хотя бы это. Тигнари перевёл дыхание. Кивнул, чувствуя тепло чужих пальцев по скуле. Грубость кожи на контрасте с мягкими прикосновениями сводила его с ума: даже если Сайно и так знал, что это был запрещённый приём, Тигнари в жизни не скажет ему об этом вслух. Сайно и без того замечательно справлялся с тем, чтобы утихомиривать его злость какими-то элементарными «всё будет хорошо». Тигнари, дурак, и тут ему верил. — Ладно. Обещаю, — и он, в последний раз выдохнув по чужим губам, отстранился. — И что дальше? Вернёшь меня под домашний арест к Кандакии? «Я передумал, смешная лисичка побудет у нас»? Сайно чуть склонил голову набок. Улыбнулся: — Заманчиво, но раз уж мы всё равно выехали, а я тебе обещал… как насчёт заглянуть домой?