Как поют пески

Второй раз за несчастные несколько часов Тигнари оказался в одной машине с Рахманом, но его самого это соседство перестало пугать до холодка по спине. Если раньше всё упиралось в то, что ему угрожали его собственной жизнью, то теперь страх перекинулся на тех, кого он должен был защитить. Рахман впихнул их с Нилу на заднее сиденье, по бокам от Коллеи, не позволив взять с собой даже лекарства на экстренный случай. Тигнари чувствовал, как Коллеи потряхивает, но она молчала и непроницаемо смотрела перед собой. Пальцы слабо зарылись в хвост Тигнари, и лишь редкое усилие, с которым Коллеи на поворотах сжимала хватку, давало понять, что ей ещё страшнее. Давящее молчание пахло провалом по всем фронтам. Тадж ехал с ними, за рулём, но вздумай он направить на Рахмана пистолет и вышибить ему мозги — позади пристроилась целая колонна из наёмников, им не удалось бы сбросить хвост. Тигнари даже не задумывался, как легко он начал оценивать обстановку и отбрасывать варианты в стиле «взять и выстрелить в человека» — кажется, это тоже было своего рода профдеформацией. Когда ты достаточно насмотрелся на пистолеты в реальной жизни. Цепочка тонированных хаммеров рычащими зверями пересекла Каир, объехала Гизу и тронулась на северо-запад по выжженной пустыне. Солнце нагревало крышу, макушка Тигнари плавилась, пот заставлял волосы липнуть к лицу, но он едва чувствовал на коже жаркие капли. Все мысли теперь были сосредоточены на том, как выбраться из очередного витка непредсказуемости — и не просто выбраться, а увести за собой Коллеи и Нилу. Он подставился, только чтобы спасти им жизнь. Внутри медленно тухнущим огоньком умирала надежда на то, что всё это было не зря. Впереди показались величественные силуэты пирамид, а Тигнари добрался в голове до нового тупика, когда в машине что-то переменилось. Рахман оценивающе сощурился из-под козырька на виды жёлтых барханов, махнул Таджу рукой: — Останови здесь, — и с дружеской ухмылкой повернулся к Тигнари. — Ну, зверёныш, я спрошу один раз. Куда мы едем? Хаммер медленно сбавил скорость; Тигнари уловил в лобовом зеркале нахмуренные брови Таджа и поймал по соседству собственную озадаченность. В низу живота неуютным комком щупалец зашевелилось подозрение. — Храм Собека, — Тигнари прочистил горло. — Это дальше на… — Это я уже слышал. А если хорошо подумать? Тигнари встретил его взгляд и не спрятал свой в пол лишь по той причине, что Коллеи сидела рядом и её быстрое дыхание заставляло сердце ритмично пропускать удары. Мотор окончательно заглох, Тадж недовольно цокнул языком: — Рахман, ты что творишь? — Хочу убедиться, что меня не считают за дурака. Этот зверёныш мало того что уже удирал, так ещё и якшался с пацаном, который точно так же попытался меня надуть. Нам не нужны лишние проблемы с Сангема-бай, я прав? Тигнари не ответил: язык примёрз к нёбу, губы сковало холодком. И тогда Рахман достал пистолет. Но направил не на него. На Коллеи. — Так что, зверёныш? Говорим обстоятельно, или я всё-таки дурак? Коллеи затрясло так, что Тигнари не смог разобрать, чей страх сейчас бушевал у него по рёбрам — свой или чужой. Его взгляд панически заметался между дулом пистолета и мертвенно-бледным лицом: губы у Коллеи пересохли, зрачки расширились, пульс пробивал отметку под двести. — Нари, это… Тигнари заслонил её собой, как со стороны услышал собственное: — Не трогай её. — Рахман… — предостерегающе протянул Тадж, но Рахман отмахнулся от них обоих, как от назойливой мухи: — Тебя, зверёныш, даже перспектива остаться инвалидом не впечатляет, так что я прибью девчонку, если не заговоришь. Куда. Мы. Едем? Коллеи вцепилась в хвост изо всех сил — и Тигнари прошитой дрожью почувствовал, как стремительно слабеет хватка. Её дыхание сбилось, в грудной клетке барабаном зачастило сердцебиение, тело обмякло на сиденье. Тигнари обернулся, успев увидеть, как мелькнуло за веками выражение потерянного удивления, а с губ сорвалось беззвучное: — Нари? — Тигнари! Нилу подхватила Коллеи, и её голова безвольно мотнулась к плечу. Коллеи была похожа на куклу, у которой резко обрезали все нити — такая же поникшая и слабая. Звуки долетали далёкими и ненадёжными, будто Тигнари сам был в шаге от обморока; адреналин подгонял кровь, но тело — тело застыло каменной статуей, а в мышцы пробралась глыба льда. — Тигнари, у неё приступ, нам надо в больницу! Лицо Нилу, перепуганное, с большими глазами, плавало на периферии. Тигнари мог различить бисерную россыпь пота на лбу Коллеи, её дрожащие веки и приоткрытые губы — но всё остальное смазалось и растворилось за морозящей паникой. — Рахман, убери пистолет. Девочке нужен врач! — Девочке не понадобится врач, если я пущу в неё пулю. Считаю до трёх, зверёныш. Раз… Тигнари часто задышал, пальцы задёргались тремором. Он столько лет провёл в нервическом выжидании криза, готовый при малейших признаках подорваться за «скорой», а сейчас, когда угроза висела прямо над головой, не мог даже пошевелиться от сковавшегося ужаса. — Рахман, я предупреждаю… — Тигнари, нужен шприц, эзерин, миостин, хоть что-нибудь… — Два. Коллеи рвано дышала. Уголки губ, всё ещё хранившие на себе отпечаток лёгкого удивления, разгладились. Ладонь скользнула по хвосту, выбивая из Тигнари искру — и одновременно с этим щёлкнул затвор. — Тр… — Ибис! Тигнари рявкнул без единой мысли в голове, осёкся, парализованный сорвавшейся с языка правдой. Пистолет маячил перед самым лицом, и Тигнари, схватившись за холодные запястья Коллеи, забормотал безотчётно: — На посохе была фигурка ибиса, а не крокодила. Тебе нужен храм Ибиса. Я больше ничего не знаю, Коллеи надо срочно отвезти в больницу, пожалуйста! Что-то в задней части мозга успело родиться и умереть — придушенный смех от того, что он умолял Рахмана, наверное, — но Тигнари почти не обратил на это внимания. Бледный, трясущийся, он склонился над Коллеи, стараясь уловить дыхание. Шумное и свистящее, оно замедлялось до критического; рано или поздно оно остановится совсем. И тогда Коллеи… — Пожалуйста! Я сказал всё, что знаю, у нас нет с собой лекарств, она может… По ушам дало издевательским смешком. И Рахман показательно медленно вернул пистолет на бедро. — Тадж, вези девчонок, куда им там надо. Мы со зверёнышем… — Я поеду с ними! — Мы со зверёнышем, — повторил Рахман, будто не заметил, — заглянем в храм. Если я выясню, что он соврал и здесь, просто пристрели обеих. Тигнари затрясло с амплитудой осинового листа. Тадж убрал руки с баранки руля. — Я не выполняю твои приказы. — Срать мне на то, что ты там выполняешь, ты у нас сердобольный, вот и вези. А ты, зверёныш, на выход. Тигнари поднял отчаянный взгляд, сморгнул пелену, поймал на себе взгляд ответный — из зеркала. Тадж едва покачал головой, губы поджались, и чудом живыми остатками рационального мышления Тигнари уловил: сейчас эта рокировка — наш лучший вариант. [ — Если ситуация сложится так, — Сайно оставил попытки притворяться, что этот план не хоронит его нервные клетки, и теперь ходил кругами по комнате, — что у тебя не будет другого выхода, кроме как сказать им правду… — Мы ведь именно этого и стараемся не допустить? Тигнари задержал на Кавехе долгий взгляд. Может, Кавех и переоценивал его смелость (и Тигнари было почти приятно), но сам Тигнари был о ней достаточно скромного мнения. И это мнение, как и мнение Сайно, говорило о том, что если Дори заподозрит подвох и надавит сильнее, если обстоятельства будут против них… В таком случае Тигнари сломается. — Я буду там, — спокойно продолжил Сайно. — Мы не предусмотрим всего, так что придётся действовать по обстоятельствам. Тигнари снова поймал его мысль слишком быстрым ударом сердца. «И тогда нам лучше помолиться, чтобы эти обстоятельства нас не угробили». ] Тигнари стиснул ладони Коллеи, худые и бледные, в своих. Взгляд зацепился за шрамы от верёвок, грудь закололо едким страхом, и Тигнари стиснул зубы, загоняя его подальше под кожу. — Всё будет хорошо, mi tesoro, — пообещал он одними губами. И выпрямился. Сделать… сделать хоть что-то. Прямо сейчас. — Нилу, держи её голову под углом. Следи за дыханием. Откройте окно, нужен свежий воздух. Я… вернусь к вам, как только смогу. Нилу едва кивнула. А сам себе Тигнари поклялся: когда всё утрясётся и они вернутся домой целыми и невредимыми, он до конца жизни будет выплачивать ей долг за смертельную угрозу, которую под неё подвёл. — Будь осторожнее, — шепнула Нилу напоследок, — пожалуйста. Мы будем ждать. Тигнари тоже кивнул: это был предел его лжи, в которую самому не верилось. Он удержал крохотную искру от прикосновения на последний долгий миг — а затем оторвался и кое-как нашарил за собой дверную ручку. Вывалился под солнце, которое вместо жары обдавало порывами снежной бури, крепко обхватил себя руками и склонил голову. Почему всё случилось именно так? Почему каждый раз, когда Тигнари брал на себя смелость что-то обещать, когда пытался всё исправить — это самое всё катилось у него из рук и он делал только хуже? Почему он настолько… «Бесполезный? — вдруг зазвучало в голове знакомым хриплым смешком. — Хватит мнить себя героем, Тигнари, это не твоя партия. Делай что должен, а я позабочусь об остальном». Колонна хаммеров стояла за ними, замерев, как ждущий команды взвод на военном параде. Рядом упала широкая тень Рахмана, и толчком в спину Тигнари повели к ближайшей машине. Позади взревел мотор, но Тигнари не обернулся. Они отъехали не так далеко от города, Тадж успеет — Тигнари повторял это про себя, как молитву, и всё равно чувствовал, как по внутреннему голосу сталью режет страх. Сотни и тысячи «но» и «что если» оборвались беспомощным писком, когда Рахман впихнул его в точную копию их первой машины и скомандовал водителю: — Храм Ибиса. И поживее. Тигнари впился ногтями прямо в порезанную кожу. Dios, что он только что натворил? «Прости, Сайно, — отозвался он тому голосу, который креп в его сознании чужой уверенностью. — Надеюсь, я выиграл вам достаточно времени».

***

Тигнари думал, что сразу после переезда в Каир обошёл все возможные раскопки, но дельта Нила была крайне богата на похороненные в песках секреты. Новые храмы и гробницы откапывали каждый год, и храм Ибиса оказался в числе тех, что нашли всего пару лет назад. Пока шли работы по описи и реставрации, туристов туда не пускали — только археологи и охрана. Тигнари успел побывать там через фотографии в ту ночь, когда они с Сайно сидели у Кандакии на кухне, разгадывая загадку храмов, а сейчас… сейчас его везли туда, куда он сам стремился попасть, под дулом пистолета в сопровождении целого конвоя. Дори не скупилась на охрану. У неё были свои люди, люди Рахмана, люди Таджа — и все они сейчас стройной колонной ехали позади, готовые стрелять в Тигнари на поражение, если он неправильно дёрнется. Он попытался воскресить в памяти количество машин: не меньше десятка, значит, как минимум, сорок человек. Кого бы Сайно ни взял с собой, их не хватит, чтобы отбиться от такой толпы. А если он отправился в одиночку… Тигнари абсолютно не знал, как с этим справиться. Его съедало заживо, а он сидел, смотрел отсутствующим взглядом на пустынный пейзаж с редкими пальмами и фермерскими домиками — и переваривался собственным бессилием. Рахман, игравший с пистолетом по левую руку, одним присутствием давил малейшие мысли в стиле «сопротивляйся, бей, беги, делай хоть что-нибудь», и если в тот раз Тигнари придавало сил желание помочь команде, то теперь… теперь он не знал. В его жизни за последние недели была целая куча точек, на которых он думал, что пора опустить руки и сдаться окончательно, но эта точка была самой чёткой и жирной из них. Тигнари держался на слепой вере, что Тадж успеет в больницу, а Сайно знает, что делает: больше у него не осталось ничего. Даже собственная жизнь уже не казалась такой важной разменной монетой. Если бы он мог помочь Коллеи, бросившись под пулю за неё, его тело уже хоронили бы египетские пески. Храм Ибиса острой иглой вспарывал воздух в стороне от проложенной дороги, окружённый шуршащими барханами. Наверное, тысячи лет назад он был действительно величественным местом, даже при своих скромных размерах, но сейчас камень слился цветом с песком, колонны держались подпорками, вязь барельефов на них источилась до бледных теней, а от птичьих статуй на входе мало что осталось, чтобы опознать в них птиц. Храм был законсервирован в безлюдной дюне почти сорок веков, выцвел и обветшал, но древнего очарования неразгаданной загадки не утратил. Тигнари впервые за всё время поднял голову: какая-то его часть рассчитывала по одному взгляду понять, что нужно искать, какая-то — боялась и правда увидеть, как Рахман выходит из машины с пистолетом наперевес и открывает огонь по археологам. Хаммеры притормозили вдалеке, на безлюдной площадке, и тут Тигнари уже понял, что что-то не так. Даже в выходной день на раскопках должно было быть оживлённо. Но вся округа была пуста: ни следа машин на парковке, ни следа людей у храма — и это насторожило не только Тигнари. — Ухо востро, — велел Рахман обстоятельно, выбравшись наружу. — Четверо к зверёнышу. Попытается удрать — стреляйте по ногам. Сангема-бай он нужен живым, но насчёт здорового инструкций не было. Наёмники рассредоточились по прямой дороге к храму; в сплошном чёрно-зелёном месиве блестело оружие и не слышалось ни единого шёпотка. Тигнари взяли в кольцо: отлично, теперь у него был собственный отряд телохранителей-палачей. Связать его никто не порывался, но Тигнари и сам понимал, что, с верёвками или без, его положение более чем плачевное. Даже если он сумеет извернуться между широкими спинами, открытая пустыня не оставляла ни шанса — а сейчас был не тот случай, когда он мог бы прошагать по ней всю ночь и не поймать пулю в спину. Поэтому, подгоняемый грубыми толчками, Тигнари на деревянных ногах отправился вперёд. На входе в храм вмонтировали железные ворота. Обычно так ограничивали желание мародёров влезть на раскопки по ночам, но сейчас решётка была распахнута, а на ней висел трепещущий под ветром бумажный лист. «Ведутся работы», — успел прочитать Тигнари, прежде чем Рахман звучно щёлкнул перед ним пальцами. — Ну, куда дальше? — Понятия не имею, — огрызнулся Тигнари, за миллисекунду забраковав вариант «прямо и нахрен». Горло было сухим, и язвить получалось только хрипотой. — Я догадываюсь, а не знаю наверняка. Рахман поводил пистолетом из стороны в сторону. Ему как будто нравилось чувствовать себя крутым парнем с пушкой. — Надеюсь, ты хоть раз в жизни выигрывал в лотерею. Если здесь окажется пусто, я найду валука шуна посообразительнее. — Удачи в поисках. — Один у меня на примете есть, — Рахман подмигнул ему слепым глазом и стал от этого ещё жутче. — Одна, точнее. Как раз сейчас где-то в Испании, недалеко придётся лететь. Тигнари споткнулся на ровном месте, за секунду наполнившись уже не страхом — кажется, на него в коробке для эмоций не осталось места, — а неразбавленной злостью. Задрал голову, с вызовом посмотрел Рахману прямо в лицо и плюнул: — Оставь в покое мою семью. Всю мою семью. — А то что — укусишь меня? Делай своё дело, зверёныш, и приступ той девчонки так и останется наибольшей из твоих проблем. Хвост дрожал от неприкрытой ярости, и Тигнари стоило нечеловеческих усилий сделать хотя бы прерывистый выдох и вспомнить, что это вообще такое — дышать. Рахман, для которого Коллеи уже стала «той девчонкой», Рахман, который намекал, что она не единственная, до кого он доберётся, Рахман, который без малейших колебаний забирал жизни людей, будто выбрасывал игрушечных солдатиков… Всё познавалось в сравнении. С Сайно Тигнари действительно повезло выиграть в лотерею — возможно, в первый и последний раз в своей жизни. Он задавил слепое желание орать и скрежетать зубами в очередной раз прокушенной губой (кажется, в таких условиях ей не светило зажить), сглотнул ржавчину на языке и мотнул головой: — Ладно. Идём вперёд. — Вот это у тебя мозги, — одобрил Рахман издевательски, — как же я сам не догадался. Сквозь ворота Тигнари прошёл в окружении своего караула смерти. Он до последнего ждал, что произойдёт чудо: Сайно одной вспышкой молнии прикончит отряд из сорока человек, Дэхья прострелит Рахману второй глаз, высунувшись из-за статуи, Кавех спланирует с потолка дождём из гранат, на худой конец. Но не произошло ничего. Воздух древнего храма накрыл приятным теплом, и косые лучи солнечного света заиграли по стенам сквозь песок и пыль. Наверное, бо́льшую часть того, что здесь нашли, успели развезти по мировым коллекциям, но даже так храм производил впечатление. По периметру шли красочные росписи сцен из жизни жреца: подношения божеству, одинокая молитва, преклонённое перед троном колено… краски облупились временем, но их реставрировали долго и тщательно. Храм был небольшим, места хватало лишь на каменные полки, где раньше наверняка стояли канопы и украшения, вскрытый саркофаг в самом центре зала и две статуи позади. Человек с головой ибиса — длинный клюв был повёрнут на запад, в сторону от входа; и — Тигнари узнал его мгновенно — Алый Король. Рахман включил фонарик, чтобы осветить дальние углы, и его луч заплясал по статуе. Дешрет сливался спиной с монолитным троном, его правая рука была простёрта вперёд, а в руке… — Неужели, — присвистнул Рахман. — Вот и твой счастливый билет, зверёныш. …в руке Дешрета лежал посох. Не каменный — настоящий посох, поблёскивающий обсидианом под фонарным лучом. Тигнари машинально повёл взглядом ниже, ко втоку — и едва удержался от того, чтобы нахвататься в лёгкие храмовой пыли. На втоке расправил крылья золотой ибис. Это был тот самый посох, который они добыли в Хадж-нисуте. Тигнари шагнул вперёд, позабыв, что не умеет ходить сквозь людей; сердце бешено застучало, в черепной коробке загремели звенья цепи. Если посох был в храме, значит, Сайно успел здесь побывать. А если он оставил его так просто — значит… — Вы двое, — Рахман махнул рукой себе за спину, — проверьте статую. Наёмники отделились от толпы. Саркофаг обошли по кругу; Тигнари помнил, что внутри уже ничего не лежало, найденную мумию увезли куда-то во Францию, а вместо неё заботливо поставили табличку. Археологам так и не удалось узнать, кто именно был здесь похоронен, но… Тигнари и без исторической справки чувствовал, что это был жрец самого Алого Короля. Потому что от статуи Дешрета слабым покалыванием тянуло магией. И — Тигнари навострил нюх — странным запахом. Другим, затхлым и древним, будто прямо за статуей… — Босс, — позвал грубый голос, — здесь проход. На этот раз желание Тигнари пройти дальше полностью совпадало с желанием Рахмана. Ботинки заколотили по каменному полу, взметнулось оружие, на одинаково безучастных лицах прорезалась суровая готовность. Рахман нырнул за исполинский трон, на фоне которого даже он выглядел сущей букашкой… и хмыкнул: — В самом деле. В троне высотой с двухэтажный дом была аккуратно проделана арка под человеческий рост. Фонарные лучи пронзили клубок темноты: прямо вглубь статуи спускалась обитая золотом каменная лестница. Углы прохода оплели паутина и вековая пыль; откуда бы он ни взялся, им не пользовались со времён самого Дешрета. — У нас в археологах такие дубины, что раскопали храм и не заметили лестницу? — Рахман скрипучим басом расхохотался в кулак. — Или всё дело в посохе? Ну-ка, кто-нибудь, заберите его. Сразу четвёрка наёмников умчалась выполнять приказ. Тигнари выглянул из-за статуи в зал — просто потому что ему не хотелось смотреть на лицо Рахмана. Посох забрали из ладони, долю секунды храм оставался неподвижен, а затем Тигнари почувствовал. Резкий порыв ветра, будто в подземном коридоре открыли окно — и прямо из воздуха медленно, как рябь по воде, принялся ткаться камень. Рахман не сказал ни слова. В полной тишине десяток наёмников столпился за троном и смотрел, как проход зарастает на их глазах. Тигнари успел лишь дважды моргнуть — а на месте провала в темноту уже ничего не было. Ровный, гладко отёсанный каменный трон. — Понял, — хмыкнул Рахман, хотя тут не нужно было иметь даже две цифры в айкью, чтобы понять. — Верните посох на место. Либо наши старые друзья не думают так далеко, либо они ещё там. Тебе, зверёныш, какой вариант больше нравится? Тигнари не нравились оба, так что он решил смолчать, сомневаясь, что хоть один его ответ придётся Рахману по душе. Если Сайно действительно оставил здесь посох, успев забрать следующую подсказку, то только из расчёта потянуть время, а если он всё ещё был внутри… то рано или поздно они столкнутся. Послышался тихий звон: посох вернулся в ладонь Дешрету, и проход снова принялся просачиваться сквозь камень. Тигнари бросал по сторонам насторожённые взгляды, но никто из наёмников не выглядел особо впечатлённым. Либо их делали на одной фабрике, где в лицо ставилась прошивка всегда оставаться равнодушным, либо — что более вероятно — их давно было не взять магическими фокусами. Тигнари не нравилось, как он начинает о них думать — точно так же, как о команде Сайно в первые дни в марокканской пустыне, — но оценить собственные переживания ему не дали. Проход вырос перед ними загадочной темнотой, и Рахман потёр руки в предвкушении: — Ну, вперёд. Десять человек пусть останутся здесь, оцепите храм и доложите Сангема-бай, что мы нашли. Остальные — пушки наготове. Во всё, что движется, можно стрелять. Тигнари успел подумать: независимо от того, что тысячи лет спало там, внизу, по крайней мере, Коллеи этого не увидит. А потом его подтолкнули в спину, и ему пришлось вслед за цепочкой наёмников сделать первый шаг по холодному камню. Вниз, в темноту. Фонарики заплясали по стенам узкого коридора; никаких проходов и ответвлений — только вперёд. Тигнари брёл между потёртых фресок и холодного камня, играя с самим собой в угадайку: когда в последний раз здесь ступала нога человека, кем этот человек был? За неимением аль-Хайтама мозг принялся подкидывать догадки сам: тайный проход из храма жреца, служившего Алому Королю, вряд ли мог быть предназначен для кого-то, кроме самого жреца. В храмах и гробницах ложные двери и наслаивания уровней, чтобы сбить мародёров со следа, были обычным делом, но этот проход был скрыт магией, и скрыт намеренно. Куда в таком случае он вёл? Коридор уходил далеко вглубь и почти незаметно, под ничтожным градусом кренился вниз. По ощущениям они брели куда-то на юг, всё дальше от города. Тигнари потерял счёт времени, способный только гадать, как далеко они уже ушли и сколько тонн песка давило на эти стены. Нос не улавливал ничего, кроме сухой древности, хвост не коротило ощущением магии, даже та паническая жилка в мозгу, на каждом шагу кричавшая, что его убьют, притихла под общим напряжением. Наёмники маршировали в ногу, и их молчание доканывало: они казались роботами, которые избавились от «зловещей долины», но так и не прошли тест Тьюринга. Единственный, кто Тигнари всё ещё пугал, шёл прямо перед ним. Рахман без особого интереса светил на бледные фрески на стенах, хмыкал и переключался фонарным лучом на пол или потолок. Мотивы фресок изменились: аль-ахмарская вязь чередовалась с богатыми городами, богатые города — с разрушенными и объятыми огнём, пожары — со жрецом в белых одеяниях, который руководил постройкой остроугольного храма. Тигнари замедлил шаг, когда понял, что на фресках рассказывается история. В спину тут же грубо уткнулось холодное дуло: — Чего встал? Шагай, — но Тигнари его проигнорировал. — Вот так, — пробормотал, забывшись, сам себе, — закончилось его правление. Он развернулся, позабыв и о том, что со всех сторон его окружал конвой с пистолетами на взводе. Поднял взгляд, в котором было больше человеческой досады, чем страха. — Пустите, — потребовал, — я хочу посмотреть. Наёмник не сдвинулся с места. — Босс… — Да пусть смотрит, — фыркнул Рахман впереди, — может, что интересное расскажет. Тигнари медленно побрёл назад, к самому началу фресковой записи. История проносилась перед глазами в обратном порядке: храмы, пожары, города — пока Тигнари не добрался до первой фрески. Дешрет с посохом в руках над цветущим оазисом. — Он построил богатое царство посреди песков. Объединил народы, возвёл города и встал во главе целой цивилизации. Это было… мирное время, Дешрета боготворили и почитали. Тигнари степенным шагом шёл назад, даже не заботясь отделением зыбких догадок от голых фактов. История, записанная фресками, любила говорить мама, одна из самых надёжных: сейчас можно на любом заборе увековечить факт про свой член, но в древние времена фреска считалась едва ли не предметом с собственной мистической силой. То, что выносили на всеобщее обозрение, расписывали дорогими красками и золотом — не подлежало сомнению. И однажды кто-то должен был это увидеть и понять. А раз у Тигнари оставалось всего два варианта — тянуть время дальше или сесть на пол и разрыдаться, — он предпочёл тот, от которого будет больше пользы. Ему. Коллеи. И Сайно, который остался где-то там, в клубящейся темноте за фонарными лучами. — Он создал посох и покорил с его помощью саму природу. Избавил от угрозы свой любимый народ, — Тигнари подавил неуместную улыбку: фигурные силуэты с ушами и хвостами склонялись перед величественной фигурой Дешрета, к которому со всех сторон тянулись золотые капли. Джинны. — Валука шуна создавали оазисы, джинны возводили города… Пустыня процветала. А затем что-то изменилось. Тигнари долго смотрел на фреску, пытаясь понять её смысл. Дешрет на коленях, окружённый тёмными потёками — будто густые мазки краски замарали камень. Посох лежал в ногах Алого Короля, а за его спиной поднималась бесформенная тень. — Джинны его… обманули? Или что-то свело его с ума?.. И на пустынное царство обрушились бедствия. Города горели, оазисы источались, реки пересыхали… Царство раскололось. Начались войны за трон. Дешрета больше не хотели видеть своим правителем. Тигнари сбавил темп, невольно зачарованный ответами, которые открывались прямо на глазах. В этом тайном коридоре остался целый кусок истории, разгадывалась загадка, которая насчитывала десятки веков: что случилось с тысячелетним правлением Алого Короля? Почему его личность вымарали из летописи? — А затем он пожертвовал собой. Чтобы спасти цивилизацию. Дешрет входил в объятый огнём храм. Его посох остался в руках у одинокой белой фигуры позади — фигуры с вытянутым птичьим клювом. Дешрет завещал свою реликвию тому, кто был здесь похоронен. — Валука шуна оставили пустыню и ушли в леса. А этот жрец… служил Дешрету до самой своей смерти. Может, он был единственным, кто знал, что случилось на самом деле. И спрятал посох, чтобы однажды его нашёл верный сторонник его хозяина. Посох ярко сиял в цветущих пальмах, а над ним кружились тёмные тени. Последнюю фреску — расправившего крылья ибиса в центре остроугольного храма — окружала аль-ахмарская вязь. — Насмотрелся? — вдруг позвал Рахман. Тигнари вздрогнул, начисто забыв, что его слушает не Сайно, а человек, который с радостью его убьёт. Повернулся: — Я не… — Очень интересно, но нам с этого никакого толку. Лекция закончена? Идём дальше. — Что значит — никакого толку? Это ценная историческая… — Если уйдёшь отсюда живым, дашь интервью газетчикам. Может, тебе денег подкинут за такую, — Рахман изобразил пальцами кавычки, — ценную историческую что-то там. А меня интересует куш побольше. Тигнари снова чувствовал себя аль-Хайтамом: вот уж кого из этого коридора не вытащил бы даже вооружённый отряд. Но его оттолкнули в сомкнувшееся кольцо — и стройный марш десятков клонов по древнему коридору возобновился. Скрипя зубами и то и дело оборачиваясь в темноту, Тигнари без особого энтузиазма переставлял ноги. За его спиной остались ответы на тысячелетние вопросы, его единственный способ отвлечься от липкого страха, а Рахман вёл его навстречу такому же бесценному артефакту, вместо которого видел мешок денег. С другой стороны, Сайно собирался этот артефакт уничтожить — с точки зрения сухой истории, тоже не самая благородная цель. Казалось, прошла ещё одна молчаливая вечность, прежде чем коридор принялся забирать выше. В каменном полу появились новые ступени, ниже и длиннее отвесной лестницы на спуск; Рахман сделал знак, и в воздух взлетели пистолеты. Затем начали гаснуть фонари. Тигнари был к этому готов: чувствовал самым кончиком хвоста, что рано или поздно новая загадка обернётся проблемами с оборудованием. Ветерок магии впереди колол голую кожу, но так слабо, что можно было не снисходить до того, чтобы говорить об этом Рахману. Ровная колонна наёмников застопорилась в полной темноте, Рахман отрывисто скомандовал: — Чего ждём? Факелы! Одна за другой зачиркали зажигалки и занялись газовые горелки. Рахман явился подготовленным. А всего через несколько шагов неровный огонь и длинные тени потонули в открытом проходе. Коридор опоясывался аркой и расширялся до анфиладной галереи; Тигнари выпустил из лёгких затхлый воздух. Что ж, куда-то они точно пришли. Оставалось понять, куда. С молчаливой команды Рахмана четверо наёмников перешагнули порог. Огонь их факелов отразился на стенах галереи: росписи на аль-ахмарском перемежались замурованными дверьми и пустыми провалами. Между колоннами в глубину песков расходился целый лабиринт. — Босс, здесь чисто. — Славно. Вперёд, и будьте начеку. И глаз со зверёныша не спускать, иначе хрен найдём. Тигнари сглотнул. Его повели по галерее, оставив смиренно ждать, пока из темноты очередного прохода на них выскочит… что-нибудь. В этом месте не было ощущения как в Ай-Хануме, будто всего пять минут назад здесь ходил сам Дешрет, но не было и забытой роскоши Хадж-нисута. Больше всего собственный узел в животе откликался на воспоминания о мадагаскарском храме: мёртвые комнаты, мёртвая тишина. Своей интуиции Тигнари доверял, а той её части, которая обречена была ловить мурашки от магии — ей тем более. И сейчас эта часть говорила, что им нужно вперёд. Наёмники проверяли каждое ответвление, но возвращались ни с чем: либо тупик, либо кольцо, либо старые тубы от папирусов и песчаные дюны. Стены галереи подточились временем, но Тигнари не слышал натужных скрипов и шорохов. Значит, обвал им пока не грозил. Пока. Что бы это ни было за место — оно было большим. За галереей началась целая вереница путаных коридоров и комнат, пустых и заброшенных; Рахман поставил одного из людей впереди оставлять на стенах отметки, и с каждым откровенно случайным поворотом вероятность наткнуться на меловой крест вырастала в геометрической прогрессии. Встречались коридоры, полностью расписанные золотой краской, встречались грубо отёсанные прямо по каменной породе, встречались те, которые выводили на гору песка вместо прохода или угрожающий провал в земле. Всё было одинаково пустым и казалось одинаково бессмысленным. Прямо как… Прямо как в гробнице, которую и надлежало строить лабиринтом. Ребёнком Тигнари уже сновал бы за матерью нетерпеливым хвостом, суя нос в тёмную неизвестность, но тогда у него не было чувства, что каждый новый поворот подводит его шансы выбраться отсюда всё ближе к нулю — не говоря уже о том, чтобы выбраться живым. Приказ Рахмана за ним следить теперь казался почти рациональным: если бы Тигнари вырвался и пропал в переплетении ходов, вряд ли и сам бы себя нашёл. Они шли по чёртовому лабиринту без карты и спасительной нити, и чем дольше шли, тем более раздражительным становился Рахман. — Ну, зверёныш, — спрашивал без особой радости, будто для галочки, — что-нибудь чувствуешь? Ощущение магии то нарастало, то затухало. Иногда тянуло сверху, иногда — слева, а Тигнари не испытывал ни малейшего желания становиться в руках Рахмана живым компасом с ушами и хвостом. Без связи с внешним миром Рахман всё равно ничего ему не сделает. Чем ещё он собирался угрожать? Всё, что мог, Тигнари уже потерял. И он молча качал головой. Рахман скрежетал зубами, но на его бесполезность махал рукой. Тигнари, в конце концов, не обязан был показывать дорогу — он здесь только на случай нужды в крови. Делиться догадками тоже не хотелось. Если это действительно была гробница и если она действительно принадлежала тому единственному, кто приходил Тигнари на ум, Рахман прямо на месте пройдётся на руках от счастья. А Тигнари на сегодня хватило ярких впечатлений. [ — Тогда почему всё упирается в тронный зал, а не, например, в гробницу Дешрета? Это было бы намного логичнее — похоронить посох вместе с хозяином. Где вообще гробница Алого Короля? — Давайте загуглим, — оживился Кавех и тут же поник. — А, ну да, гугл не знает. Никто не знает, друг мой. ] «Похоронить посох вместе с хозяином». Настрадавшееся сердце Тигнари пропустило удар: могла ли дрожь по хвосту быть вызвана не магией самого места, а магией посоха? Настоящего, того самого посоха? Если Рахман до него доберётся… Под ложечкой вдруг ёкнуло, и мысль провалилась в пустоту. Очередной поворот и крутая лестница вверх вывели их в зал — больше всех, что они уже проходили, размером с аудиторию для поточных лекций. Только здесь вместо доски на дальней стене сверкала золотом статуя Дешрета, вместо сидений были изукрашенные колонны, вместо пожарных выходов — пустые провалы. А вместо преподавателя и студентов — ряды знакомых статуй с шакальими головами. Тигнари не успел даже поёжиться, как мелкая дрожь щелчком пальцев превратилась в истошно орущую сирену. И он сначала услышал, а затем уже увидел, как затрещал камень, обращаясь в жизнь. В этом зале их было больше десятка. Шакальи морды, обточенные копья, пустота в глазницах и грохот тяжёлых шагов — всё это накрыло волной цунами с такой силой, что Тигнари попросту парализовало. Он примёрз к каменному полу, совсем как тогда, в Хадж-нисуте, глаза широко распахнулись: одна за другой статуи сходили с постаментов, и на этот раз у Тигнари не было ни пистолета, ни шанса на чудесное спасение джинном из машины. В мозгу успело пронестись обречённым: что ж, вот теперь точно конец. А потом сквозь звон в ушах прорвались звуки реального мира. — Огонь! — рявкнул Рахман где-то впереди. Воздух разорвало десятком выстрелов, Тигнари инстинктивно прижал уши; он хотел крикнуть, что это бесполезно, крикнуть, что проще дождаться верной смерти, но голос просел до хрипа. Пули заскребли о каменные статуи, на пол просел мелкий щебень. И — разумеется — ничего не изменилось. Тигнари затрясло истерическим смехом. Да, именно так он и умрёт: в окружении людей, которые и без того желали ему смерти, нанизанным на копьё, от которого больше никто не спасёт. Если у Рахмана не было при себе собственного джинна, у Тигнари оставалось секунд тридцать, чтобы составить завещание. — Огонь! Стреляйте, мать вашу, уроды криворукие! Рахман выпустил в ближайшую статую весь магазин, пуля отбила у шакала кончик уха, но тот едва обратил на это внимание. Звук падения камня перебил истошный крик; Тигнари обернулся, только чтобы увидеть, как остриё копья пригвоздило к полу тело наёмника. Так легко, словно он был жуком на булавке. Так быстро, словно человеческие кости превратились в масло. Тигнари замутило. Зал поплыл перед глазами, и он не сразу сообразил, что страх ударил в голову не ему одному. Смерть нажала на рычаг опасности — и в зале воцарился хаос. Стройные ряды наёмников смешались. Выстрелы звучали жалко и неуверенно, тонули в грохоте камня и звоне криков. Рахман пытался пробиться вперёд, но его оттеснили к колонне в самом центре зала; один за другим наёмники, отстреливаясь от того, что им было не убить, пятились назад или скрывались в боковых проходах. Тигнари больше не охраняли, и в общей панике он остался один на один с паникой собственной. Стоило ему это понять, в голове мелькнуло чёткое и ясное: беги. Неважно куда, тебя всё равно потеряют в лабиринте. Лучше возможности не будет. Смерть от пули будет такой же смертью, как от копья. Беги. На него уставились слепые глазницы шакала. И Тигнари, не думая и не оглядываясь, побежал. Он чувствовал своё тело так же хорошо, как, наверное, натренированные бойцы чувствовали каждый мускул в рукопашной схватке. Инстинкты реагировали за него: здесь нырнуть под каменные ноги, здесь дёрнуться в сторону, уходя от замаха, здесь прижаться к колонне, о которую чиркнула шальная пуля. Казалось чудом, что его до сих пор не задело, но Тигнари предпочитал не верить в удачу слишком долго. В размытом фокусе он заметил Рахмана: они на мгновение столкнулись взглядами, мелькнула неприкрытая ярость, но затем сразу две статуи скрыли его за собой. И это стало секундой, в которую снова что-то изменилось. Тигнари сделал от колонны шаг, готовый бежать дальше, но внутренности резко подцепило на крючок. Нога споткнулась на ровном месте, судорожный вдох впустил в лёгкие запах озона. И Тигнари почувствовал. Почувствовал грозу. А в следующее мгновение его накрыло с головой. Сайно появился будто из ниоткуда: мелькнула вспышка — и он уже прижимал Тигнари назад к колонне. Взгляд горел алыми рисунками молнии, когти держали за плечи, по точке контакта плясало электричество такой силы, что вышибало дух. Он весь светился пурпуром, он казался иллюзией, которую агонизирующий перед смертью мозг подкинул, чтобы поиздеваться: хотел джинна из машины — вот, Тигнари, получи. И Тигнари подавился металлическим вкусом во рту: — Что ты… — Цел? Голос звучал как из бочки, глубокий, пробирающий до мурашек. Голос Сайно, который сочился силой тысячелетнего джинна. Нет, он не был иллюзией. Тигнари не могли обвести вокруг пальца собственные инстинкты. Долю секунды Тигнари мешкал, и этой доли хватило, чтобы… — Мать твою, вот так встреча! Какими судьбами, а? Сайно протащил Тигнари по колонне за мгновение до того, как мимо них просвистела пуля. Рахмана в другом конце зала даже сотня оживших статуй не остановила бы от попытки убить Сайно ещё раз. Во рту снова завяз накатывающий истерикой смех. Наверное, вид у Тигнари, распластанного по древней колонне когтями джинна, был действительно безумным. Сайно окинул его быстрым взглядом, скомандовал резко: — Держись крепче, — и с лёгкостью оторвал его от пола. Тигнари едва успел вцепиться ему в шею, борясь с искрами по каждой точке соприкосновения, а Сайно за колонной уже не было. Он пронёсся мимо копья, нырнул вправо от пистолета, перепрыгнул мёртвое тело. Когти простёрлись Тигнари по плечам, выстрелы и грохот сточились о треск электричества в ушах. Сайно бежал через весь зал напрямик, а вслед ему неслось бессильно-яростное: — Я прибью вас обоих, прибью, как только увижу, слышишь?! Сайно усилил хватку так, что у Тигнари затрещали рёбра. Мимолётная боль заставила распахнуть глаза: Рахман чудом увернулся от копья, занёс пистолет. Но целился он вовсе не в стража. — Сайно! На этот раз Тигнари услышал — и звук выстрела, и рычащее ругательство сквозь зубы. Сайно вздрогнул, когти впились в плечи, и на долгое, полное животного страха мгновение он заколебался в пространстве, потеряв равновесие. Тигнари часто задышал. Сквозь озон пробилась соль и ржавчина — запах крови. — Сайно… — Просто держись! Резкий скачок показался мёртвой петлёй — а затем зал превратился в картину в арочной рамке, и их накрыла темнота. Сайно вынес его в один из проходов и помчался дальше, в пустоту. Тигнари в его руках затих, исчерпав лимит крика и шёпота. Его била крупная дрожь, голос не слушался, а тело на каждый вдох отзывалось ураганом запахов и ощущений. По коже плясали миниатюрные молнии, но страх подкатывал к горлу не от них. Куда больше Тигнари боялся, что Сайно сейчас упадёт — и больше не встанет. Они петляли по коридорам, в которых не было ни малейшего признака света и звука. Руки Тигнари задеревенели, ноги казались налитыми свинцом — он даже не сразу сообразил, что Сайно остановился, а его сила растворилась без следа. Мягкое пурпурное свечение ушло, и в полной темноте Тигнари, которого обычные человеческие руки бережно опустили на пол, различил только блеск глаз. И подавился прерывистым: — Пуля… — По касательной. Сейчас заживёт. Сайно сполз по стене напротив и будто впервые за всё это время полноценно вдохнул. Он был потрёпан больше обычного, сердце гулко стучало — но он был жив, и Тигнари этого оказалось более чем достаточно. Он рухнул перед Сайно на колени и вот так, не дав себе даже восстановить дыхание, поцеловал. В поцелуй у Тигнари утекли все слова, которые стоило бы сказать этими самыми губами. Начиная от благодарности за очередное спасение жизни и почти обидчивого «я сотню раз успел подумать, что ты бросил меня» — и заканчивая целым списком вопросов разной степени серьёзности. Но Сайно прижал его к себе, и скомканный список улетел в мусорное ведро. Через пару секунд он вернёт себе важность — а пока Тигнари мог раствориться в эмоциях, в которых впервые за этот долгий день не было ни капли страха. И он снова был Сайно благодарен. За то, что тот ответил на поцелуй, дав Тигнари эти пару секунд бледного спокойствия.