Как поют пески

— Значит, это была спланированная засада. — Из того, что оказалось под рукой, да. Как только Хайтам сообщил, что весь наш план полетел в задницу… здесь, — Сайно выразительно повёл рукой по коридору и уткнулся в низкий потолок, — было не из чего выбирать. Они шли… определённо куда-то, но Сайно не знал, куда. Ориентироваться на инстинкты Тигнари было бесполезно: зал с каменными стражами, куда он больше не сунулся бы под страхом смерти, перебивал все ощущения того, что ещё могло здесь находиться, а Тигнари не хотел вывести их под новый обстрел шакальими копьями. Или пулями тех людей Рахмана, которые остались в живых. Сайно сам признал, что не успел как следует изучить переходы и комнаты, но здесь даже у команды археологов-профессионалов ушли бы десятки лет скрупулёзной работы. Подземный лабиринт простирался где-то под песками, должно быть, на многие километры и этажи; однажды им попался коридор, который настолько круто забирал вверх и заканчивался тупиком, что Тигнари при одной мысли, как глубоко они находятся, едва не растерял свой и без того отсутствовавший завтрак. К счастью, есть не хотелось. Спать или отдыхать тоже. Присутствие Сайно работало как батарейка: твёрдо зная, что Рахману больше не удастся без последствий направить на него пистолет, Тигнари чувствовал облегчение. Он верил не зря. — Я мог дождаться вас снаружи, — продолжал Сайно, — мы всё равно отвадили охрану, Дэхья была на подхвате. Но я просил не вмешиваться. Могла повториться ситуация с Таджем, а в открытом пространстве у Рахмана было куда больше шансов подставить тебя под удар. — То есть ты решил, что джинн при полном параде впечатлит их меньше, чем ожившие статуи. — Может, так и было. А может, я просто заблудился. Даже в разрезе того, что Сайно в очередной раз спас ему жизнь, Тигнари с лёгкостью нашёл бы пару десятков причин высказать ему недовольство — кажется, это была старая привычка. Его никто не предупредил (интересно, как именно стоило), его оставили думать, что он вот-вот умрёт (ладно, уже не в первый раз), ему, на худой конец, на плечи в комплект к шраму от молнии и синяку от обвала добавили косые царапины от когтей. Тигнари не сообщил об этом лишь потому, что не хотел, чтобы полезная информация скатилась до вымученных извинений. А ведь Сайно наверняка извинился бы. Вот она, вера в его арку искупления во всей красе. — Ты заблудился, а меня пару раз могли убить, — буркнул Тигнари в ладони. Что-то вертелось в его голове, с самого Хадж-нисута не давало покоя, и он сделал невнятную попытку облечь это в слова: — Если только… в смысле, я не могу отдавать полный отчёт в панике, но сейчас мне кажется, что эти статуи меня… не трогали? Сайно сбавил шаг, помолчал — взвешивал. То, что он сходу не критиковал каждое заявление Тигнари в ноль, до сих пор не переставало удивлять; в компании наёмников, которые априори знали и умели больше, Тигнари временами забывал об этом приятном чувстве, когда тебя слушают. — Вполне логично, — вдруг признал Сайно. — Ты же валука шуна. Защита обычно стоит против тех, от кого артефакт защищают, а не против тех, кому хотят его отдать. И если так… Он не договорил, но Тигнари уже наловчился угадывать остатки фраз в малейшей дрожи пальцев по воздуху. «Если так — во всём, что случилось в Хадж-нисуте, виноват был только я». — Я всё равно не хочу возвращаться и проверять, — поторопился Тигнари, — просто догадка. Неважно. — Будем надеяться, что проверять больше и не придётся. Есть хоть малейшее понимание, где мы вообще? Тигнари задумался, выбирая между очевидным «под землёй» и недовольным «я тебе не компас», но всё это свелось к несодержательному выдоху. Искорки желания огрызаться ещё более очевидно говорили о том, что он на нервах, и Тигнари давил их, потому что не хватало ещё огрызаться на человека, с которым только что целовался. — Мне кажется, — осторожно начал он, прижимая уши: потолок шёл всё ниже, и скоро им грозило перейти на движение ползком, — это гробница. Может даже… гробница самого Дешрета. Сайно шёл чуть впереди, подсвечивая узкие стены фонарём и целясь в пустоту пистолетом, так что Тигнари не видел его лица. Но по плечам можно было уловить секундное удивление: — Неужели. — В смысле… — Тигнари сделал глубокий вдох: радость, что ему наконец-то есть с кем поделиться распирающим потоком информации, служила предохранителем от волнения. — В смысле, мне весь этот лабиринт очень напоминает классические гробницы. — Допустим. Но я бывал в гробницах, почему именно эта должна принадлежать Дешрету? — Ты видел фрески в том проходе? По дороге сюда? Сайно молчал так долго, что Тигнари уже подумал, будто ему стыдно признавать, что нет. — Видел, — вздохнул Сайно наконец — слишком тяжело, подозрительно тяжело. — Но положение Касалы… — Так звали того жреца? — Сайно кивнул, Тигнари сощурился. — Ты же говорил, что не знаешь аль-ахмарский. Плечи Сайно пошли волной: он явно морщился. И молчал ещё дольше, до тех самых пор, пока тесный коридор не вывел их в очередную галерею. Тигнари давно решил, что не будет давить и выуживать то, что Сайно, уже наученный хоть какому-то доверию, мог сказать и сам. Но эти многозначительные паузы, пока в его голове висел рубильник между правдой, ложью и игнорированием… с нетерпением Тигнари они сочетались плохо. — Касала… — вдруг начал Сайно, так и не повернувшись к нему лицом, — можно сказать, он был моим отцом. По магической линии, — Тигнари не успел ни обработать новые вводные, ни даже удивиться для приличия, а Сайно говорил дальше: — Он был для моего джинна предыдущим сосудом. Добровольно заключил сделку, чтобы убедиться, что наследие Дешрета спустя сотни лет будет в безопасности. Тигнари сморгнул. В центре галереи они замедлили шаг, и теперь Сайно рассказывал древнюю историю пустому проходу. — Но если джинн помнит Касалу, который жил тысячи лет назад… разве ты не должен был с самого начала знать, где спрятан посох? По стенам заплясала тень вялой усмешки. — Нет. Наверное, Касала стал единственным, кого сделка с джинном не убила. Когда он решил, что посох не должен попасть не в те руки, он переманил джинна в другой сосуд, разорвал их связь и… оставил в святилище. Дальше, — Сайно повёл плечами, — ты уже знаешь. Касала отправился в мировой тур по древним храмам, а лампа с джинном осталась лежать в руинах и лежала там ещё четыре тысячи лет, пока её не нашёл Сайно. Тигнари кивнул: да, оставшуюся историю он представлял. — И давно джинн рассказал тебе про Касалу? — Примерно пару часов назад. Нари, джинн в твоей голове — это не гугл для событий тысячелетней давности. В моих мыслях он может копаться сколько угодно, но о чём думает он сам, я в жизни не узнаю. Джинны лгут, и даже в таком тесном соседстве я не верю этому конкретному на слово. Тигнари содрал корочку с настрадавшейся губы. А потом, предпочитая насчёт подобных вещей не думать дальше «захотел — сделал», подступил к Сайно со спины и уткнулся лбом в его плечо. — Мне нравится, как ты меня называешь. Нари, — по телу отражением прокатилась новая усмешка — тише, интимнее. — Это для самых близких людей, между прочим. Гордись, что я тебе разрешил. Для целых двух людей во всём круге знакомств, если быть точным. При мысли о Коллеи в горле свернулся тугой ком, и Тигнари отстранился, почти уверенный, что на лице чёрным по белому отразился щелчок. А Сайно выбрал именно этот момент, чтобы развернуться к нему и поймать придушенную панику губами. Которыми после быстрого поцелуя шепнул: — Радкани звонил Хайтаму уже из больницы. Коллеи под присмотром, с ней всё хорошо. Невысказанное «возможно, ты был прав на его счёт» упало куда-то под ноги. Тигнари безнадёжно улыбнулся: — Так ты всё-таки и есть джинн? Теперь ты читаешь и мои мысли за компанию? — Инсинуация. Несложно догадаться, что за право зваться близким тебе человеком нужно пройти семь кругов ада и агрессии. Сцеловывать улыбку Сайно было самой приятной вещью за последние дни. Дрожь успокаивалась, гонимая стальной верой: с Коллеи всё хорошо. И с ними тоже будет. — Агрессия, — пробормотал Тигнари больше для галочки, — только для тех, кто со мной не считается. Если снова не понизишь меня до инструмента, я обещаю не обзываться в ответ генералом задницей. Брови Сайно взлетели, и Тигнари сделал быстрый шаг назад. Дело было не в страхе, что сейчас ему прилетит, дело было в том, что ему хотелось, чтобы Сайно видел его улыбку. Чтобы знал про его веру и не думал, что старания эту веру поддерживать пропадают зря. — Идём, — сказал Сайно наконец. — У нас на хвосте всё ещё может быть отряд Рахмана, — смерил Тигнари задумчивым взглядом, остановился на кончике хвоста, и Тигнари на всякий случай предупредил: — Никаких шуток про мой собственный хвост. На губах, которые он только что целовал, сложилась лёгкая досада. И они двинулись дальше по галерее — откровенно наугад, в слепой надежде найти хоть что-то. Тигнари и правда хотел бы помочь. Сайно вернул ему пистолет, который он оставил у Кандакии, выдал собственный газовый фонарик и даже доверил ставить метки на пройденных дверях — едва заметные полоски у самого пола, чтобы не зацепился случайный взгляд и за ними не последовали аккурат по хлебным крошкам. Но на этом возможности Тигнари как ценного члена команды заканчивались: магия сквозила отовсюду и сбивала с толку, а в самой гробнице не было ни намёка на план с пожарными выходами. Единственное, чем он мог помочь, — это собственными мыслями. — Если это действительно гробница Дешрета и посох лежит где-то здесь, то логичнее всего была бы погребальная камера. Она должна быть в самом центре, — Тигнари бормотал так оптимистично, будто бесконечные коридоры могли подсказать, где здесь в принципе центр. — И… и вход в неё могли замуровать. С Рахманом мы проходили много тупиков, но если возвращаться и расчищать каждый… Сайно не отвечал, и Тигнари вполне понимал причину. Слишком много «если», слишком мало «наверняка». Они блуждали по переплетениям ходов, комнат и лестниц, их шаги и разговоры разносило гулкое эхо, было жарко и душно. Даже вздумай Сайно свернуть все их поиски иголки в стоге сена и повернуть назад, сначала им предстояло понять, куда это вообще — назад. — Но почему тогда здесь нет ловушек? Если не учитывать зал с шакалами, гробнице самого Дешрета должны были обеспечить первоклассную охрану… только если те, кто его хоронил, не думали, что это место в принципе кто-то найдёт. Или не побоится войти. Или у нас сегодня счастливый день, что думаешь? В приступе бессилия Тигнари надеялся хотя бы вызвать улыбку, но Сайно отреагировал совершенно по-другому. Окинул его серьёзным взглядом, от которого впору было прижимать уши и интересоваться, что он успел натворить, — и с таким же серьёзным лицом вдруг спросил: — Что ты обычно ешь на завтрак? Тигнари застопорился посреди очередного нигде. Уши вместо того, чтобы прижаться, встали торчком, хвост дёрнулся в немом: «Прости, что?» — Прости, что? — Сейчас примерно полдень, а мы не завтракали, — Сайно нахмурился, будто Тигнари превратился в пятилетку, которому надо было объяснять элементарные вещи. — Если бы это был обычный день, что бы ты съел на завтрак? Наверное, от резкой смены тона беседы Тигнари ошалел настолько, что мозг пошёл по самому короткому пути. Задали вопрос — нужно ответить. — Я… обычно не завтракаю. Смена в больнице начинается в семь, а я плохо сплю, и у меня остаётся не так много времени. Я беру с собой фрукты и… — Тигнари замолчал, осознав подвох по одному прозаичному взгляду. — Ты меня просто отвлекаешь! Сайно пожал плечами: — Я знаю, что у тебя за характер, знаю всю твою биографию и все твои сильные и слабые стороны. А что ты ешь на завтрак — нет. Давай скажем, что я заполняю пробелы. Тигнари заткнул рот ладонью и принялся глухо давиться в неё смехом, пока в задней части мозга брезжила мысль, что Сайно, в общем-то, был прав. Они знали историю друг друга, Тигнари носил при себе его секреты, а Сайно успел прекрасно понять, как на него давить и чем расположить к себе. И при всём при этом Тигнари не имел ни малейшего понятия, что Сайно вообще за человек. С точки зрения мелочей, рисующих полный портрет, Сайно оставался таким же замурованным проходом, как и тот, на который они только что вышли. — Ладно… а ты? Ты что ешь на завтрак? — Что угодно, кроме насекомых. Ненавижу насекомых. — Ты был в Бангкоке, и тебе не понравились местные сверчки?.. — по угрюмому взгляду Тигнари понял, что с блеском промазал. — Хорошо, я спрошу по-другому: я хочу знать причину? — А спокойно спать хочешь? — Понял. Молчу, — они прошли в молчании ещё один низкий коридор, когда Тигнари позвал: — А любимый фильм у тебя есть?.. Сайно усмехнулся. Кажется, его очевидная тактика забить безнадёжность невинными разговорами оправдывала себя на глазах. — Предпочитаю книги. Если появляется редкая возможность включить телевизор, я просто надеюсь, что там не новости, по которым мою команду крутят в криминальной сводке. Наверное, Тигнари должен был спросить, какая у него в таком случае любимая книга — и он бы расстроился, если бы это оказалась не «Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей». Но вместо этого он выбрал снова затрястись от смеха. — По-моему, это третья хорошая шутка, которую я от тебя услышал. Остановившись под анфиладной балкой, половина которой уже рухнула в песок, Сайно, озадаченный, склонил голову к плечу: — За сегодня или… — О нет. В общем. — У тебя настолько плохое чувство юмора, что ты ведёшь счёт? — Проблема не в моём чувстве юмора, Сайно, — Тигнари говорил до странного ласково, будто роль пятилетки передалась по кругу. — Проблема в тебе. Все сомнительные шутки ты выдаёшь с каменным лицом. Никто не понимает, что будет, если действительно засмеяться — может, ты их тут же и пристрелишь. Если бы он видел всё лицо Сайно, а не один его глаз за плечом, он бы решил, что на нём была художественно написана искренняя досада. Сайно замолчал, но это было явно не из нежелания продолжать разговор: он задумался. И Тигнари не стал бы мешать ему переоценивать всю свою личность прямо посреди древней гробницы, но в голове появилось кое-что ещё. И показалось немного, но оптимистичнее идеи про «твои шутки не помогают тебе сближаться с людьми, прими и смирись». — Знаешь, когда мы… — В тот раз, — вдруг оборвал Сайно, — на Мадагаскаре. Когда я сказал, что могу тебя понести, а ты рассмеялся. Ты и это записал в хорошие шутки? Тигнари сощурился на него в свете фонарика. Он пережил с Сайно кучу допросов по поводу и без, но не думал, что когда-нибудь тема допроса сведётся к этому. — Ну, да, это и правда… — а потом до него дошло. Тигнари прикусил язык. — А. Ты не шутил. — И не думал. Но мне понравился твой смех. Сайно отправился дальше, а Тигнари так и стоял, переваривая очередное завуалированное признание в… в чём-то. Наверное, глупо было ждать от Сайно полноценного раскрытия души и монолога на тему того, что он чувствует: такие, как Сайно, расшибутся в лепёшку, но не скажут очевидного вслух. Да и какое, чёрт возьми, «очевидное» могло быть в их условиях? Подстёгнутый новой волной безнадёжности, Тигнари нагнал Сайно и бросил так, словно этого откровения между ними не случилось: — Так вот, когда мы выберемся отсюда, я покажу тебе свой любимый фильм. «Амели». И не отпирайся! — Тигнари повысил голос, едва завидев, что Сайно уже открыл рот. — Он для меня как терапия. А ты должен мне терапию после всех этих ужасов. Явно понятия не имевший, что это вообще за фильм, Сайно кивнул для проформы, заверил растерянным: — Хорошо, — но это было точно от незнания, что делать с той версией Тигнари, которая напирала так, будто под угрозой была не его ментальная стабильность, а жизнь на целой планете. И главный вопрос, который стоило задать хоть кому-то из них, так и повис неозвученным. А дальше-то что? Тигнари вернётся домой — к привычной жизни, которую постарается привязать всеми правдами и неправдами, к работе, к кандидатской, к Коллеи. А Сайно? В какую страну его забросит собственная работа? Он хотел обычную жизнь без джинна, запертого в теле, но что для него включала в себя эта обычная жизнь? Явно ведь не спокойные свидания с валука шуна в обёртке из «ты должен мне терапию». Потому что — хорошо, Тигнари признает это хотя бы для себя — он предлагал именно свидание. Сурдолог. С ушами и хвостом. Наёмнику. Который до недавних пор славился тем, что ненавидел уши и хвосты. Дикость. Наверное, Тигнари так бы и продолжил гонять по голове зыбкий вкус этого заранее провального романа пополам с тем фактом, что он, собственно, провальный… но Сайно вдруг выставил руку вперёд, и Тигнари, не успев затормозить, врезался грудью прямо в рукоять пистолета. — Ай! Что… — а потом заметил в новом пустом проёме блеск. И задохнулся. — …это такое? Сайно скосил взгляд. Его глаза тоже блестели — почти живым, настоящим весельем. — Часть моей зарплаты. Ну-ка. Они отыскали сокровищницу. В сравнении с залами, через которые им уже довелось пройти, этот был небольшим, но дыхание у Тигнари перехватило. От пола до потолка переливались золотые иероглифы, ниши в стенах были уставлены кувшинами, статуэтками и сосудами для благовоний, в горах древних монет утопали разукрашенные сундуки. В самом центре на пьедестал подняли богато расписанный обсидиановый ковчег для каноп, по его углам замерли статуи сфинксов, а у стены, возвышаясь на целую голову, зеркально стояли две статуи самого Дешрета. Его голову украшали немес и пшент из чистого золота, по бёдрам стелился схенти, в руках покоился уас — одна статуя была точной копией другой, и они охраняли увесистые створчатые двери. — Дешрет и его Ка, — задохнулся Тигнари севшим до шёпота голосом. — Сайно, это точно его гробница. Где-то здесь похоронен Алый Король. Он сказал вслух — и слова отозвались мурашками по хвосту. Тигнари был прав, знал об этом из каких-то глубин подсознания, и факт этой правоты оставил все прочие эмоции далеко за бортом. Они нашли гробницу царя Дешрета. Не верилось. — Что ж, — признал Сайно сквозь торжественную тишину, — если это действительно то место, посох должен быть здесь. Тигнари шагнул вперёд, и Сайно не стал его останавливать. Фонарный луч множился на сотни маленьких зайчиков, отплясывая по золотым поверхностям — иероглифы, статуи, кувшины, украшения… В дальнем углу стояла тяжёлая колесница, рядом с ней оставили лодку с тремя парами вёсел. Чтобы фараон мог присоединиться к солнцу в плавании через загробный мир. Тигнари озирался по сторонам с такой скоростью, что взгляд не успевал за мыслями. Всё в этой комнате заставляло нервы тихо гудеть камертоном. Всё в этой комнате совсем немного, но… — Магии почти не осталось. Только что-то очень далёкое. — Значит, безвредное. Сайно обогнул ковчег для каноп, по пути смерив его задумчивым взглядом, и принялся шарить лучом по нишам в стенах. Без особого пиетета вытащил чёрно-золотой кувшин, который от одного прикосновения лишился ручки, повертел, посветил в пыльное горлышко и вернул на место. Прошёлся до жертвенного стола, поднял кончиками пальцев золотой нож… и с равнодушным выражением лица сунул в карман. Тигнари подавился: — Ты только что… украл песеш-кеф у царя Дешрета? — Чистое золото с многовековой историей всегда идёт за хорошие деньги. А ты думал, что я собираюсь платить тебе пожертвованиями из благотворительного фонда? Тигнари прикусил губу. Почему-то он уже не впечатлялся: видимо, сенсорные рецепторы за последний месяц спеклись и не подлежали восстановлению. — Премией за первое место на конкурсе отсутствия археологической этики. — Я наёмник, — напомнил Сайно мягко. — Денег от Сангема-бай мы не получим, а вот Дешрету уже четыре тысячи лет как наплевать, что случится со всем этим добром. Тигнари всё равно отвернулся, не желая знать, что ещё исчезнет в карманах Сайно и потом загадочным образом всплывёт на каком-нибудь подпольном аукционе. Он вырос на убеждениях, что воровать нехорошо, но одно дело — слышать, а другое — быть соучастником. — Нари, — вдруг позвал Сайно за спиной, — посмотри-ка. — Не буду я никуда смотреть. И в суде честно скажу, что ничего не знаю. Тогда Сайно сам развернул его за плечи. В руке у него блеснул золотой скарабей — почти точная копия того, который теперь был у Рахмана, — но показать он явно хотел не это. За статуями Дешрета, скользнув по амфорам и драгоценностям, фонарь упёрся в золотые двери. — Печать не сломана, — Сайно указал на створки, поверх которых шла тисненая вязь на аль-ахмарском. — Что бы ни было внутри, оно в целости и сохранности. Тигнари встал перед дверью, прислушиваясь к ощущениям. Россыпь остаточной магии по всей сокровищнице сбивала с толку, но он готов был поклясться, что оттуда, из-за слоёв золота и древнего камня — тянуло в десятки, в сотни раз сильнее. — Скорее всего, — Тигнари обнаружил, что говорит одними губами, — там погребальная камера. Если в этом ковчеге канопы, а Дешрет и его Ка сторожат запечатанную дверь… значит, тело внутри. Сайно кивнул. Благоговения к тысячелетней мумии он точно не испытывал. — И посох тоже. Наверное, Тигнари стоило бы на него разозлиться за это абсолютно невпечатлённое лицо, но атмосфера сокровищницы сожгла и развеяла по ветру прах всех остальных эмоций, кроме волнительного предвкушения. Он не стал останавливать Сайно, когда тот шагнул вперёд, вручил ему свой фонарик и клацнул когтями по воздуху. На миг в голове у Тигнари всё-таки пробилось подобие осторожности — он подозревал, что вламываться в погребальную камеру Дешрета с помощью силы джинна будет не лучшей идеей, — но затем золото треснуло, и две половинки печати упали на пол. Сердечный ритм Тигнари поймал очередную яму. Они с Сайно переглянулись. — Готов? Когти ушли в пустоту, Сайно занёс ладонь — но Тигнари перехватил её в воздухе. — Постой. Дай лучше я, — и на озадаченный взгляд пояснил: — Мы не знаем, что внутри. — Именно поэтому я и… — Оттуда тянет магией. Сильной. Если Касала оставил посох именно там, у кого меньше шансов схватить смертельное проклятие — у джинна, которых Дешрет поработил, или у валука шуна, которым этот посох предназначен? Сайно свёл брови в немой досаде: наверное, тяжело было признавать, что в вопросах галантного самопожертвования Тигнари тоже для разнообразия мог оказаться прав. Несколько долгих секунд между ними висели полумрак и упрямство… а потом Сайно кивнул. — Хорошо. Я сразу за тобой. С этим Тигнари спорить уже не хотел. Не дав себе ни единого шанса одуматься и пнуть Сайно первым, он толкнул створки от себя — и те распахнулись тяжело и беззвучно, как идеально смазанный механизм. Шаг внутрь отдался по всему телу ощущением, что что-то в глубине древней гробницы… проснулось. Инстинкты пронзило сотней иголок, и не успел Тигнари даже перехватить фонарь — затрещал огонь. Вспыхнули каменные жаровни, по воздуху отчётливо поплыл запах благовоний с ладаном, блики пламени рассеяли темноту. Это и правда была погребальная камера. Тигнари хватило одного взгляда, чтобы это понять. Даже несмотря на живой огонь и ощущение магии; даже несмотря на то, что камеры самых богатых фараонов были не больше его тесной каирской кухоньки, а эта потолком уходила далеко ввысь. Сюда не добрались разрушения и вездесущие пески, здесь не было ни следа человеческого присутствия. Зато здесь были знакомые воины-стражи — Тигнари машинально подался назад, но они оставались неподвижны, — барельеф, изображавший Дешрета во всю высоту камеры, статуя шакала с весами в зубах у исполинского пьедестала… и сам пьедестал. На котором в отсветах рыжего пламени купался тяжёлый саркофаг. Тигнари двинулся вперёд, за шумом крови в ушах даже не слыша, следует ли Сайно за ним. Он боялся не то что отвести взгляд, он боялся моргнуть: отвлечёшься на миг, впустишь в сознание действительность — и проснёшься в своей кровати от будильника на утреннюю смену. Мысли вылетели из головы, оставив после себя только одинокое «чтоб меня». Саркофаг самого Дешрета. От которого не просто тянуло магией. От него искрило и полыхало, как от ярко бушующего пожара. Пьедестал был расписан вязью иероглифов и красками — дешретская лазурь, киноварь, изумруд и золото, — кое-где покрылся трещинами и за четыре тысячи лет наверняка утратил былое великолепие, но это не мешало ему выглядеть… монолитно. С саркофагом наверху он казался таким же нерушимым, как древнейшие пирамиды Египта, будто пройдёт ещё четыре тысячи лет, а единственное, что его ждёт, — это потрескавшиеся углы и выцветший орнамент. Тигнари остановился в шаге от пьедестала и поднял голову. Саркофаг повторял очертания человеческого тела; голову отлили из золота, превратив в бесстрастную маску. В сложенных руках Дешрет держал ещё одну копию своего посоха — тоже золотую. Магия пронзала тело едва ли не болью, ноги подгибались под напором невероятной мощи, которой Тигнари не чувствовал даже от Сайно. Его повело в сторону, и Сайно, неведомо как оказавшийся рядом, подхватил его под плечо. Тигнари впился в его руку, зашептал: — Сильно. Очень сильно. Как будто… идёшь против течения. — Знаю, — кивнул Сайно, не отрывая взгляда от саркофага, — я и сам чувствую. Он потянул Тигнари вниз, заставив сесть прямо на пьедестале; по лицу едва уловимо мелькнуло напряжение, будто Сайно сдерживал лёгкую боль. Тигнари забеспокоился: — Ты… с тобой-то всё нормально? — Нормально, — отмахнулся Сайно. — Просто… да уж. Лучше и не скажешь. Да уж. Казалось, эти долгие мгновения тишины они переваривали одну на двоих мысль: посох был внутри. Значит, саркофаг предстояло открыть. Мелкая дрожь прошлась от кончиков ушей до кончика хвоста и так в нём и осталась. Тигнари выдохнул в нервный смешок: — Мама так хотела однажды встретиться с самим Алым Королём. Вряд ли она имела в виду это. Сайно прикрыл глаза и потянулся ладонью к саркофагу. Долю секунды пальцы висели в воздухе, затем рывком опустились на чистое золото — ничего не произошло, лишь вязь иероглифов отчётливее оформилась в темноте, а Сайно дёрнулся так, будто сквозь него пустили разряд. По предплечью побежали миниатюрные молнии и, не успел Тигнари даже поймать знакомый удушливый приступ паники, пропали. Сайно открыл глаза. — Мощная защита. Я не вскрою саркофаг даже с помощью джинна. — Gracias a dios, — шепнул Тигнари благодарно. — Воровства из царской сокровищницы с меня хватило, не надо усугублять. — Есть другие предложения? Тигнари помолчал. Древняя сила самого места, сила того, что скрывалось под золотой маской пустынного царя — она бушевала по черепной коробке, мешая думать. Но Тигнари исправно пытался. — Вряд ли моя кровь. Можем попробовать, конечно, мне не жалко, но… сомневаюсь, чтобы саркофаг разрешалось так осквернять. Если бы ты был древним жрецом, который хоронил своего царя и знал, что однажды его покой потревожат… что бы ты сделал? Тигнари опустил взгляд под пьедестал. Что-то вертелось у него в голове, далёкое, недостаточно важное, чтобы обратить на это внимание и вспомнить полноценно. Шакалы, весы, суд… — Я бы позаботился о том, чтобы этот покой нарушил только достойный. — Но вся цепочка и так к этому вела. Всё было придумано для валука шуна. Святилище в Ай-Хануме — молчание, вера в бога. Звёздная карта в Абджу — зоркость глаз, наверное. Не знаю. Алтарь в каменном храме — самопожертвование. Сенет в Хадж-нисуте — сообразительность. А сейчас… что ещё осталось у валука шуна, чтобы окончательно убедиться? Взгляд снова упёрся в весы, которые шакал держал в зубах: на одной чаше, сросшись с ней в отлитую скульптуру, лежало золотое перо. И догадка проскочила в голове вспышкой сверхновой. — Чистое сердце, — прошептал Тигнари. — Конечно. Сайно покосился на него, вскинув брови, и Тигнари обернулся, поражённый и взбудораженный. — Самый известный ритуал из древних мифов. Божественный суд. В загробном мире судья взвешивал сердце умершего, и если оно было легче или вровень с пером на другой чаше — умерший был достоин отправиться в рай. А если тяжелее… — Сердце пожирал крокодил, и умерший отправлялся в ад. — Ну… — Тигнари стушевался, — да, хорошо, в общих чертах. Вот тебе способ проверить, насколько вошедший достоин посоха Алого Короля. Нужно… — и осёкся: Сайно схватил его за руку, лёгкой шоковой терапией вырывая из мыслей. — Что? — Я, — Сайно едва поморщился, — не стану вырезать тебе сердце. Он говорил прозрачные, очевидные для всех вещи — и всё же хватка была крепкой, а Тигнари от серьёзности тона почувствовал предательский укол тепла прямо по этому самому сердцу. И улыбнулся: — Спасибо, конечно, но вряд ли в этом весь смысл. Валука шуна не заберёт посох, если умрёт в шаге от него. Я… попробую просто дотронуться. Сайно всё ещё не отпускал. Если он боялся, что Тигнари тут же прыгнет с пьедестала и радостно отправит себя на (недоказанный) божественный суд — у Тигнари были для него новости. Осознание наряду с чужой силой продолжало потряхивать искрами тока, и за нахлынувшими инстинктами Тигнари даже не разбирал, боялся ли сам. Наверное, боялся. Куда уже без обязательного страха перед новым испытанием. — Ты не думал, — поинтересовался Сайно низко, — что произойдёт, если окажется, что ты немного… не соответствуешь стандартам древних жрецов о чистоте сердца? Тигнари нахмурился: — Ну, вообще-то… — Ты ведь даже в родной культуре изгой, — Тигнари сморгнул, ошарашенный, и Сайно опустил голову, явно поняв, что прозвучал слишком грубо. Слова толкались из горла через силу: — Я имею в виду, что не хочу заставлять тебя так… Тигнари выдернул запястье и сердито сложил руки на груди. Ну, вот, опять старая песня на новый лад. — И что мы дальше будем делать? Посмотрим, сфотографируемся на память и уйдём? У нас из кандидатов только я, ты, — губы тронуло саркастичным изломом: предлагать Сайно, наёмнику и убийце с джинном в голове, подойти к весам было затеей изначально провальной, — и люди Рахмана, если кто-то из них ещё остался в живых. Или ты предлагаешь организовать для валука шуна трёхэтапное собеседование? Устроить сюда паломничество по записи? В свете жаровен черты лица Сайно ожесточились. Что бы ни происходило у него в мозгах, ему явно давалось больших трудов через себя переступить — и вот так, глядя на Тигнари снизу вверх, озвучить тихо и непреклонно: — Я предлагаю уйти. Тигнари поднял брови: — В шаге от посоха? Развернуться и… — Да. — Из-за недоказанного и очень маловероятного риска моей жизни? У тебя опять режим заботливой няньки? Поздновато ты опомнился. Сайно снова поморщился. Костяшки пальцев побелели. — Нари… Тигнари стиснул пальцы сильнее. Он всей душой ценил редкие порывы нежности посреди смертельной опасности — но, на его взгляд, Сайно включал эти порывы очень не вовремя. Тигнари оценил бы и банальный цветочный букет на их первое свидание в древней гробнице, например. — Ну что — «Нари»? Мы даже не знаем, правда ли всё, что я тут выдумал, — Сайно открыл было рот, но Тигнари громко пфыкнул и отвернулся. — Хватит с меня, ладно? Если ты, упрямый идиот, сам себе жизнь спасти не хочешь, то вот тебе информация к сведению: я давал клятву Гиппократа, я хочу. Хочу, и могу, и сделаю, понял? Сайно поднялся на ноги, двигаясь скованно, как кукла, но Тигнари на него уже не смотрел. Он прыгнул с пьедестала, ощутив лишь шевеление воздуха за спиной, поджал губы… — Нари, нет! …и, развернувшись лицом к статуе шакала, уложил ладонь на золотые весы. Сайно бросился к нему, но споткнулся в шаге от статуи, точно налетел на невидимую стену. Лицо исказилось болью, колени подогнулись — Тигнари укололо страхом, тело дёрнулось навстречу, но ладонь не шелохнулась, будто вплавившись в чашу. Кожу окутало горячей волной, шерсть на хвосте вздыбилась, и между рёбрами по щелчку пальцев вспыхнул настоящий пожар. Тигнари сморщился, сжал зубы, удерживая болезненный стон, а когда кости затрещали нестерпимо — сорвался на крик, которого даже не услышал. В голове зашумело, взгляд пронзило цветными вспышками, и силуэт Сайно на коленях у пьедестала поплыл туманом. Тигнари остался наедине с собственными ощущениями — с сильной магией, жарившей тело насквозь, с чем-то могущественным и древним, что бесцеремонно ворошило его жизнь. Под веками старым фильмом замелькали беспорядочные картинки: мать, держащая его за руку на раскопках; испанские виноградники; вспышка молнии, горящее дерево и перевёрнутый столик на террасе; здание Каирского университета в день, когда Тигнари впервые переступил его порог; плюшевый кот в руках у Коллеи; ласковая улыбка Дори, прижимавшей к себе кипу документов; мокрые кудряшки Нилу в дождевике; бутылка вина у мигающего автоответчиком телефона на кухне; Дэхья и аль-Хайтам в закатных лучах за стеклом Марракеш-Менары; взгляд Сайно на пороге палатки; ряды хранилища Колоннадского музея; мадагаскарские джунгли, выжженная саванна, мишень на скале, балкон квартиры Кандакии, зал с разрушенными статуями, набор для сенета, снова взгляд Сайно… Картинки менялись сотней кадров в секунду, а Тигнари мог лишь жмуриться и хватать ртом воздух. А потом всё… прекратилось. Картинки сменились чернотой, а на голову будто вылили ведро ледяной воды. Огонь по коже зашипел, сошёл на нет — и Тигнари открыл глаза. Перо лежало вровень с его ладонью. Баланс, осознал Тигнари прерывистым выдохом, не изменился. Что-то в этих весах сочло его сердце достаточно… чистым. — Сайно? Сайно! Рука снова могла шевелиться. Хвост беспокойно заметался. В нос вкрался запах озона. А в уши — низкий рокот, с которым ожил древний механизм. Крышка саркофага открывалась. Тигнари пошатнулся, уверенный, что сейчас его снова подхватит стальная хватка и родное дыхание опалит макушку, но ничего не произошло. Он рухнул перед шакалом на колени, взгляд толчком нашёл Сайно — тот смотрел куда-то сквозь него, упираясь ладонями в каменный пол, и по венам снова бесконтрольно бежали маленькие молнии. — Сайно! Сайно моргнул. В глазах танцевал огонь жаровен, плечи дрожали. — Забери посох, — прочитал Тигнари по сухим губам. — Сломай его. — Но… — Живо! Одним поворотом рубильника эмоции переключились на липкий страх, и Тигнари вскочил. Он успел обвыкнуться с силой джинна — та всегда накатывала волной, сгущалась в воздухе, как гроза, и лишь первый разряд молнии по небу давал понять, что началось. Сейчас Тигнари не чувствовал волны, не видел разрядов; мощь отдавалась по хвосту толчками, будто Сайно отчаянно не хотел выпускать её наружу. Подстёгнутый болью в его глазах, Тигнари вихрем вскочил на пьедестал. Саркофаг ожил: вязь иероглифов светилась золотом, крышка медленно скользила в сторону, открывая взгляду клубок темноты. Задней частью мозга Тигнари ожидал увидеть истлевшую мумию, усыпанную драгоценностями и сжимавшую в скрюченных пальцах посох… но стоило огню жаровен проникнуть в щель и отразиться тенями, он понял, что отчасти ошибся. Мумии в саркофаге не было. А посох — был. Коричневый обсидиан, золотые узоры, бешеная, накатывающая магия — точная копия подделки из тронного зала, но на этот раз Тигнари знал, что добрался до цели. Никакая подделка не могла заставить его инстинкты так вопить, никакая подделка не чувствовалась бы такой… настоящей. Посох Алых Песков был прямо перед ним, подлинный артефакт невиданной силы — нужно было только протянуть руку и… Запястье рвануло резкой болью. Тигнари отлетел на пол, не успев даже понять, что произошло. Затылок ударился о камень, мир завертелся перед глазами цветным калейдоскопом — с губ в пространство сорвался стон, и Тигнари, ошалело моргая, упёрся взглядом вверх. Туда, где горели ярко-алые глаза и светились обжигающим пурпуром острые когти. — Сайно? Сайно высился над ним — окончательно утвердившаяся гроза, вспышка молнии, которой Тигнари не заметил. Брови подёрнулись отвращением, губы приоткрылись — и голос, низкий и раскатистый, эхом сотряс мёртвый зал: — Хоть в чём-то он был прав. С твоей смертью стоило повременить. Тигнари приподнялся на локтях — даже на такое ничтожное изменение голова взорвалась тупой болью, а выдох превратился в шипение: — Сайно… Взгляд равнодушно скользнул мимо. Сайно обернулся, руки тяжело рухнули на саркофаг, когти душераздирающим скрипом заскребли по золоту. Он навис над клубящейся темнотой, весь поломанный и неправильный — и Тигнари прошибло осознанием. Он больше не чувствовал в чужом теле знакомого сердечного ритма, а инстинкты не узнавали за пеленой силы ничего человеческого. Он смотрел не на Сайно. На того, с кем ещё не имел чести познакомиться напрямую. Натужно хрипя, Тигнари перевернулся на бок. — Н-не смей. Не трогай… посох. Сайно подвешенной марионеткой дёрнулся к нему, и Тигнари успел мимолётно порадоваться, что переключил всё внимание на себя. Комок ледяного ужаса свернулся внутри, вопя о том, что Сайно — или то, что сейчас управляло его телом — нельзя подпускать к саркофагу. Отвлеки его. Доберись до посоха. Сломай. И всё зако… А затем Сайно шагнул к Тигнари. Глухо клацнули когти, и в голове эхом отдался раскатистый гром: — Пользы от валука шуна мне больше нет. Наконец-то тебя можно убить.