Как поют пески

[ — Смотри, Нари. Мы с тобой уже много таких находили, ты знаешь, как это называется? В тот день мама привела его на склад с находками — в просторную палатку посреди общего лагеря, которую отличал лишь брезент подороже и замок на выходе. Тигнари на самом-то деле было всё равно, что археологи называли это складом: для него ряды полок и столов стали таким же полноправным музеем, как Колоннадский в Барселоне или Британский в Лондоне. Это был единственный раз, первый и последний, когда мама взяла его с собой в Иорданию на раскопки дворца набатейского периода. В палатке было много древностей, которые археологи уже достали из-под земли: глиняная посуда, осколки керамики, статуэтки и столовые приборы… но мама привела его к самому дальнему столу. И Тигнари, безмерно собой довольный, расправил плечи. — Это амфора! — Молодец, — мама потрепала его по макушке. — Дотронься до неё. Аккуратно, чтобы не сломать… вот так. Чувствуешь? Тигнари почувствовал. Палец ударило током, как от колючего шерстяного шарфа, и он отпрыгнул от стола на добрый метр. Хвост едва не снёс стеллаж, мама с улыбкой поймала его за руку. — Тише-тише, пугаться не надо. Очень давно, тысячи лет назад, в этой амфоре жил джинн. Помнишь, я рассказывала тебе про них? ] Тогда Тигнари разве что кольнуло, легко и играючи, но сейчас — сейчас древняя сила стояла перед ним во плоти. И это был уже не ток, это была чистейшая буря, бушевавшая в знакомых глазах. Если бы джинны могли убивать одним взглядом, Тигнари давно был бы мёртв. Так ярко горящей ненависти он, достойный образец «не таких, как все», не помнил ни от кого и никогда. И эта ненависть в одно мгновение обрушилась на него. Тигнари скатился с пьедестала на каменный пол так быстро, что когти мелькнули у самого плеча. Что-то в нём взорвалось болью, но на это плечо наслаивались старый шрам, синяк и царапины — было уже не разобрать. Тигнари закашлялся древней крошкой, приподнялся на локте, обернулся за спину. Сайно смотрел свысока. Если бы не разряды по алой радужке, Тигнари готов был бы поклясться, что на его губах прорезалась скука. — Ты, — толкнули эти губы, — слишком упрямишься для того, кто пять минут назад добровольно пошёл на смерть. Может, будь этот голос другим — знакомым, хрипловатым баритоном, пусть даже с искажёнными злобой интонациями, — Тигнари бы замешкался. Тот Сайно, который целовал его в танцующем огне Хадж-нисута, прижимал к себе в пустой комнате Коллеи или нёс на руках сквозь ревущий зал с каменными стражами — тот Сайно сделал бы Тигнари полностью безоружным. По той простой причине, что остался бы собой. Но этот… это был джинн. И Тигнари не должен был колебаться. [ — Духи самой природы с безграничной силой и возможностью помогать людям — потрясающие существа, правда? Но на самом деле, Нари, — мама опустилась перед ним на колени, ладони легли на плечи, брови нахмурились, — джинны невероятно опасны. Они существуют — где-то там, в забытых руинах, которые мы ещё не нашли. И если ты однажды наткнёшься на джинна, помни, что они не любят людей. А тебя, мой милый, — с губ сорвался вздох, — невзлюбят вдвойне. ] Стиснув зубы, Тигнари потянулся к кобуре на поясе. А ведь однажды он уже грозился так сделать — кто же знал, что, когда возможность представится, сердце будет ломать рёбра так громко и так отчаянно. Он не хотел. Он не мог. Всё должно было закончиться не так. — Я, — проба голоса вышла сиплой, Тигнари сам с трудом себя услышал, — рисковал ради Сайно, а не хотел порадовать его карманного монстра. Он перевернулся на спину. В руки легла тяжёлая рукоять пистолета, и Тигнари направил его вверх — туда, где пламя играло на чужой усмешке. — Ну и ну. Что же ты собрался делать? Трясущееся дуло было достаточным ответом на и без того риторический вопрос, но Тигнари повысил голос: — Назад. Я выстрелю, клянусь. Часть его всё ещё надеялась, что это ужасная, пришедшаяся очень некстати шутка. Что сейчас разряды электричества рассеются в воздухе, когти дымкой уйдут в пустоту, а Сайно взглянет на него своим обычным, человеческим взглядом — и Тигнари как следует поколотит его за мёртвое чувство юмора. Сайно ведь говорил, что джинн не может его контролировать, обещал, что держит его в узде… И кто из них кому соврал? Кто был бо́льшим дураком, чтобы в это враньё поверить? Но другая часть, взывавшая к реализму, приказывала: не трать время. Выстрели. Внешняя оболочка ничего не значит, это уже не Сайно, поэтому, Тигнари — жми на спуск и разгребай последствия. Если бы он ещё мог действительно исполнить угрозу. На мгновение Сайно замер, будто раздумывая. По когтям бежали электрические узоры, тело дёрнулось, накренилось — и он легко прыгнул вниз. Тигнари спиной различил дрожь по камню, дулом в ослабевших руках следя за эмоциями на чужом лице. — Стреляй, — предложил Сайно вкрадчиво. — Даже если хватит сил, я не стану его исцелять. И когда я покину этот сосуд, он умрёт от твоей же пули. Пистолет в пальцах окаменел до монолитной глыбы. Тигнари прекрасно знал, что джинны по натуре — редкостные обманщики, но это не помешало животному страху пробраться под кожу и неуютно заворочаться по вздыбленной шерсти. — А я с удовольствием посмотрю, — Сайно шагнул к нему, остановился сверху, позволив дулу упереться прямо в живот, — как хорошая пустынная лиса собственными руками отправит кого-то на смерть. Давай, маленький валука шуна. Повесели меня напоследок. Долю секунды костяшки пальцев белели на спусковой скобе. Малейшее усилие, всего лишь надавить чуть дальше — и пистолет выстрелит, а у Тигнари появится время добраться до посоха. Но… если в чужих словах была хоть капля правды… — Нет? — вздохнул Сайно в долгом молчании. — Видимо, ваше племя как скорбело по каждому мёртвому дереву, таким и… Тигнари нажал на спуск. Он направил пистолет выше, в потолок, и, воспользовавшись замешательством, сделал то единственное, что мог — сквозь звон в ушах двинул пяткой Сайно по колену и рванул дальше. Спина ободралась о камень, на голову посыпалась крошка; Сайно нетвёрдо качнулся, но на ногах устоял. За ту секунду, что эхо выстрела гуляло по залу, Тигнари успел вскочить и выровняться. Кажется, пока спасало лишь то, что его видели мышью в кошачьих когтях: для охотничьего инстинкта пойманная мышь из добычи превращалась в игрушку, её не было нужды убивать сразу. Даже если она извернётся и бросится прочь — израненная и перепуганная, далеко ли сумеет убежать? [ — Но почему? — Тигнари смотрел то на маму, то на пыльную амфору — растерянный и непонимающий. — Я же… я что-то успел сделать не так? Мама снова вздохнула. Тигнари уже уяснил для себя: вещи, которые ей было неприятно объяснять, всегда сопровождались вздохами. — Ты мой сын, Нари. Ты валука шуна, — кончики пальцев легонько почесали у основания ушей, и Тигнари зажмурился, потянулся навстречу. — Иногда — запомни хорошенько — этого будет достаточно не только для джиннов. Но джинны… они ходят по земле дольше нашего. Наверное, тот джинн, который жил в этой амфоре, жив до сих пор — вот настолько они древние. Наша с ними история немного отличается. И только из-за этой истории… — Они настолько злопамятные? — К сожалению. Тигнари надулся. Злопамятных он не любил, для него всё решалось в моменте, и то, что было тысячи лет назад, пусть зачастую и стояло прямо перед глазами, но всё равно давно прошло и закончилось. — Может, ты пока не понимаешь, — мама покачала головой и поднялась на ноги. — Я надеюсь, что тебе и не придётся. Давай забудем про джиннов, ладно? Идём, Валя принесла на завтрак немного пахлавы… Тигнари принял пахлаву за откуп от резкой перемены темы, но знал, что дело было не в абстрактном «пока». Нет, дело было в нём самом, а он не поймёт и безо всякой привязки к возрасту. Никогда не поймёт. ] А ещё — ещё Тигнари спасало то, как Сайно двигался. Рвано, дёргано, как марионетка в руках неумелого кукловода. Может, джинн и мог перехватить контроль над телом, но что-то там, внутри, не давало сделать этого… целиком. Эта догадка придала немного смелости. Тигнари осторожно попятился назад, к пьедесталу. — Ты действительно настолько нас ненавидишь? — крикнул он в нелепой попытке потянуть время. — Просто потому что валука шуна Дешрет любил, а вас привязал к земле? Тигнари сделал ещё шаг и упёрся спиной в пьедестал. Лицо Сайно исказилось чистым гневом. — Дешрет любил валука шуна лишь потому, что вы слабы. Слишком слабы, чтобы угрожать его великому пустынному царству. Один мой щелчок пальца — и его тело истлело бы в прах, а города погрязли бы в песчаных бурях. Пока вы нежились в оазисах, пока ваше племя процветало, — Сайно склонил голову к плечу, наблюдая за тем, как дуло пистолета ходуном ходит у Тигнари в руках, — мы оставались в плену, вынужденные уповать на милость человека. Несправедливая участь для тех, кому даже не было дела до людских проблем, не находишь? Тигнари ничего не находил и почти ничего не слышал. К мозгу бешеными толчками подгонялась кровь: добраться до посоха, стучала она, добраться и сломать, и… В рассеянном эхе вдруг клацнули когти — и Сайно всплеском силы рванул вперёд. Тигнари выстрелил на чистом инстинкте подкатившей паники, даже не поняв, попал или нет; ноги в прыжке оторвались от земли, он тяжело повалился на пьедестал. Очередное падение на камень врезало по позвонкам и вышибло дух, но Тигнари было некогда замечать ломоту по телу и горящие лёгкие. Он поднялся, споткнувшись в воздухе, ладони рухнули на открытый саркофаг. Посох блеснул внутри — Тигнари едва успел протянуть руку и коснуться холодного обсидиана, как тело пронзило разрядом в тысячу вольт. Его схватили за самое горло. Посох выскользнул из пальцев и позвенел по полу, Тигнари захрипел, почувствовав острую удавку на кадыке — Сайно поднял его, как пушинку, и Тигнари забился в стальной хватке, мечась хвостом по его ногам. — Упрямая лиса, — прорычал Сайно ему на ухо, — ты будешь умирать так долго, что вся жизнь до этого покажется секундой. Горло сдавило с такой силой, что саркофаг перед глазами слился в сплошное золотое пятно. Тигнари выронил пистолет, вцепился обеими руками в чистую энергию, распахнул рот в попытке впустить хоть немного воздуха; сознание замерцало и грозилось вот-вот погаснуть. А затем Сайно отпустил. Тигнари рухнул на колени, держась за горло, и беспорядочно закашлялся. Он не успел даже набрать воздуха, как его вышибло из лёгких снова: Сайно пнул его в живот, Тигнари безвольно мотнуло на спину, и в грудь упёрлась подошва ботинка. Сайно навис над ним грозовым силуэтом. Его взгляд за растрёпанными волосами стал единственным, за что Тигнари сумел зацепиться. — Я скормлю тебе собственный хвост, — процедил Сайно. Давление на грудь усилилось, затрещали рёбра, глаза предательски защипало. — А затем буду поочерёдно вырывать когти, пока ты не начнёшь молить о смерти. Если у моего сосуда не хватило на это силы воли, я покажу, чего на самом деле заслужил весь твой народ. Тигнари тяжело сипел на остатках воздуха. Сердце безумно колотилось в клетке рёбер, придавленное и почти растоптанное; страх танцевал под кожей волнами, страх, что джинн действительно это сделает — и у него будет лицо человека, которого Тигнари полюбил. Это было в разы хуже. Это заставляло цепляться за малейшие шансы изо всех сил. Тигнари слепо заскрёб ладонью по полу в попытке нашарить пистолет. Ногти тыкались в камень, в голове стучало отчаяние — и в ту секунду, когда пальцы коснулись холодного металла… — Не так быстро. …Сайно склонился над ним. Ботинок сместился с груди — и вместо неё тяжело опустился на запястье. И Тигнари закричал. Боль пронзила резкая и острая; в ушах, звенящих от собственного голоса, почудился мерзкий хруст. Подошва ботинка упиралась прямо в незажившие следы от верёвок, утопила запястье так, что пьедесталу впору было развалиться под ними на куски, и на этот раз физическая боль множилась на эмоциональную — от одного того, каких размеров отвращение замерло на чужом лице. «Я никогда не воспользуюсь этим, чтобы тебя ранить». Обрывок воспоминания доконал Тигнари окончательно, и из глаз брызнули слёзы. Сайно смотрел — изучающе, кровожадно, сквозь пелену влаги, которую небрежно смахнул большим пальцем. — Что теперь? — хмыкнул с издёвкой. — Попробуешь укусить меня? Тигнари быстро, надрывно дышал, пытаясь хотя бы так умерить боль. Рука онемела, пальцы разжались. В голове мелькнуло обречённое: просто убей меня. Но раньше, чем этот импульс оформился в чёткое признание поражения, раньше, чем Тигнари захрипел вслух — Сайно склонился ниже. Так близко, что передние пряди щекотали лоб, а чужое дыхание обжигало губы тоненькими искрами. — Давай. Где твой характер, а? Где желание перегрызть мне глотку? Стиснутыми зубами Тигнари удержал предательский всхлип в груди. Наверное, будь сам Сайно на его месте — он бы бил не думая. Его бы совсем не смутило, что чужая ненависть поселилась в глазах, в которых на неё уже не должно было остаться места. Тигнари же чувствовал себя бабочкой, нанизанной на иглу и упрятанной под стекло. Ни пошевелиться, ни воспротивиться — только хлопать крыльями и ждать медленной смерти. — Зачем… — голос срывался на жалобный фальцет, но Тигнари толкал слова из чистого упрямства, — зачем было столько возни? Ты сотню раз мог… меня прикончить. Сайно сощурился. Давление на руку ослабло, но Тигнари всё равно не способен был ей пошевелить. — Увы, Касала не собирался вручать ключ к повелению джиннами… джинну. Целые века нашего соседства его ничему не научили. — Так в этом всё дело? Ты мстишь тому, кто уже тысячи лет как мёртв? Тигнари продолжал говорить вовсе не потому, что у него был какой-то великий план или ему до сих пор верилось, что Сайно снова придёт и вытащит его из очередной смертельной ловушки: Сайно был прямо здесь, и… вряд ли Тигнари мог на него рассчитывать. Он говорил, потому что малодушно боялся момента, в который угроза исполнится. Боялся новой боли. — Ключ к повелению джиннами, — повторил Сайно медленнее, чётче, будто Тигнари плохо его расслышал. — Возможность подчинить себе каждого, кто ещё остался на этой земле. Касала был глупцом, раз отказался от такой силы. И мой нынешний сосуд, — он брезгливо подёрнул плечами, — не лучше. — У него есть имя, — выплюнул Тигнари. — И честь побольше, чем у древнего куска… Клокочущая ярость оборвалась давящим сипением: Сайно снова схватил его за горло. Сквозь озон и пожар в лёгких Тигнари уловил слабый запах собственной крови. — Честь, — прокралось в уши насмешкой. — Ты думаешь, что для такого человека честь что-то значит? Тигнари затрясло. Попытки дышать гасились о боль, попытки думать — о глаза, в которых не было ничего человеческого. — Всё ещё… больше… чем у тебя. — Твоя вера в него настолько похвальна, что похожа на фанатизм, — Сайно непринуждённо покачал головой, когти царапали кадык. — Или дело не в этом? Его лицо собиралось из влажного тумана и снова пропадало за белой пеленой. Тигнари хрипел на последних вдохах кислорода, чувствуя, что окружающий мир понемногу падает в бессознательную пропасть — ещё пара секунд, устало протекло по голове, пара секунд, и я больше ничего не… — Нари. Рука с горла вдруг исчезла. И Тигнари распахнул глаза. Ощущение силы не ушло, но притупилось, как схлынувшая боль. Сайно замер вплотную к его лицу, медленно моргнул; ураган в глазах успокоился, и на долю секунды, обманчиво долгую вспышку… Тигнари поверил. — Са… — Нари, — губы сложились в пренебрежительную усмешку. Тигнари обмер. — Это тебе хочется услышать? Взгляд сместился ниже. Склонившись так, что кончик носа щекотал трепещущий кадык, Сайно втянул запах капель крови по шее. — Насколько же сильно, — голос звучал низко и почти ласково, — валука шуна должны были истосковаться по прежней всеобщей любви, раз ты с таким благоговением потянулся навстречу первому, кто хотел тебя убить. Нет. Нет, пожалуйста… Утихшее было тело затряслось снова. Тигнари попытался вскинуться, но вторая рука с лёгкостью вжала плечо в пол. Сайно — то, что было у него внутри, плавя голову всё это время — не собирался его убивать: он и вправду… играл с ним. Зная, что любая попытка к сопротивлению обречена на провал. Ведь если Тигнари добьёт не сжатое горло или сломанные кости, то… это справится в мгновенье ока. — Мне не понять, что движет смертными существами, — продолжал Сайно с усмешкой. — Но даже последний глупец осознал бы, что это проигранная партия. Свою первую и последнюю попытку ты предпочёл потратить на того, кому было предначертано умереть. Интересно, на что ты надеялся? Как же Тигнари хотел закрыть глаза и провалиться в пустоту, лишь бы не видеть, не слышать и не чувствовать. Но молнии по алой радужке гипнотизировали собственной неотвратимостью, парализовали сердечный ритм — и Тигнари остался задыхаться бессилием. Он никогда и ни на что не надеялся. Он… действительно. Позволил себе влюбиться, прекрасно зная, что это пропащее. Понимая на уровне инстинктов, что никакое это не спасение — это медленная смерть в одиночестве, это шанс для кого-то другого однажды обратить это в свою пользу. Не в таких обстоятельствах, в конце концов. Не с такой жизнью. — Я был в его голове, — говорил Сайно нараспев, будто молитву читал. — Я видел его мысли. Я чувствовал всё до последнего удара сердца. И я окажу тебе услугу напоследок, — губы скривились: так ребёнок наблюдал за мошкой, которой оторвал крылья. — Ты ему не нужен. Он бросил бы тебя точно так же, как рано или поздно бросал всех на своём пути. Умереть до того, как разобьётся сердце, — это милость, которую я могу тебе подарить. Наверное, именно в эту секунду Тигнари должен был сдаться с концами. Наверное, эта секунда и была дана ему для того, чтобы отпустить и смириться — принять собственную смерть как издевательский подарок от рук древнего духа и поблагодарить за неё в то мгновение, когда эти когти вспорют ему рёбра. Наверное, если бы джинн решил разыграть эту карту много дней назад, Тигнари бы действительно ему позволил. Сейчас же он почувствовал в сердце укол адреналина. Кровь жадно устремилась к мозгу, хвост концентрированной яростью забился по полу, а рот открылся сам собой и выплюнул Сайно в лицо одно ёмкое, злобное: — Неправда! И вся эта ёмкость и злость вдруг потонула в громовом раскате. Выстрел. Тигнари вздрогнул ледяным холодком по спине. Сайно удивлённо приподнял брови; с губ вместо издевательств сорвалась кровь. А затем он медленно, недоверчиво повернулся. — Вот же ж мать твою, — присвистнули где-то далеко, — сдаётся мне, мы помешали чему-то очень интересному. В свете жаровен Рахман, окровавленный и потрёпанный, сам казался большим рыжим костром. На лице прибавилась пара подтёков, правая рука повисла бессильной плетью: её обматывали чёрные остатки чьей-то футболки. Но левая держала дымящийся пистолет, и пистолет этот смотрел Сайно прямо меж глаз. А за Рахманом… Тигнари не думал, что захочет в шаге от смерти вернуться к сцене собственного удушения, но медовая улыбка Дори нагнала на него куда больше страха. На её белой блузке не было ни единого пятнышка, брюки безукоризненно выглажены, каблуки цокали по камню так величественно, как цокали бы по мрамору её дворца. В стенах древней гробницы она была самым неправильным её элементом — невозможно, не должно было произойти. Но произошло. — Отойдите от саркофага, — велела Дори громко и холодно. — Оба. Посох мой. Сайно усмехнулся. Выпрямился, в одно мгновение потеряв к Тигнари всякий интерес, и тот с трудом подтянул к себе онемевшую руку. Перелома не было, но прямо по кисти уже наливалась огромная алая гематома. — А, Сангема-бай, — по плечу Сайно стекала кровь. Он едва хрустнул шеей — и по полу зазвенела выпавшая пуля, а неопрятная дыра в затылке принялась затягиваться прямо на глазах. — Нет. Не вмешивайся — и останешься жива. — Какая щедрость, генерал! Рахман без лишних церемоний выстрелил снова, и на этот раз Сайно встретил пулю поднятой ладонью. Та отскочила от когтей, как резиновый мяч, а на лице Сайно прорезалась досада. Третий выстрел врезался в ухо статуе шакала и раздробил его на мелкие куски. Рахман оттеснил собой Дори, стреляя без передышки, но Сайно, весь окутанный молниями, не обращал на это внимания. — Назад, — зарычал Рахман, сам отступая под тень прохода. — Не подходи, чёртов ты ублюдок!.. Сайно равнодушно отмахнулся от новой пули. Голос рокотом звучал сквозь выстрелы: — Ты ведь хотел новую попытку меня убить? Я не вижу особых успехов. Он шёл прямо вперёд, как глыба льда, и Тигнари понял, что произойдёт, раньше, чем взметнулись когти. Он успел зажмуриться и отвернуться, но уши навострились сами собой. Не было ни крика, ни звука падающего тела — лишь слабый свист, будто по воздуху резанули кнутом, и сипение. Где-то за его спиной Рахман выронил пистолет и спустя целую вечность тишины рухнул на колени. Воздух сильнее пропитался кровью; чуткий слух различал, как она толчками стекала на пол. Где-то там, в общей какофонии сердечных ритмов и дыхания, медленным эхом затих последний удар пульса. Рахман был мёртв. Тигнари задавил отчаянный крик кулаком в зубах. Его мутило, и он был уже не уверен, реален этот чёрный блеск прямо за саркофагом или ему мерещилось. — Надо было убить тебя в Руб-эль-Хали, — донёсся голос Сайно, когда Тигнари понял: нет, не мерещилось. Посох отлетел к подножию саркофага. Тигнари силой заставил себя стряхнуть холод со спины, перекатился на колени и медленно, волоча за собой повисшую руку, пополз вперёд. Дори снова цокнула каблуками по полу. Её голос даже не изменился — всё тот же ласково-холодный тембр: — Значит, у генерала завёлся собственный джинн. Двое на двое, да, мой хороший? Тигнари машинально повернулся, но Дори обращалась не к нему. Тело Рахмана неподвижно лежало в луже крови, а Дори стояла с Сайно лицом к лицу, бережно удерживая в руках свою лампу. На лице ни капли испуга — лишь вздёрнутый подбородок и остро обточенная челюсть хищной птицы. — Всю грязную работу самой, — посетовала Дори. И приказала с улыбкой: — Убей его. Лампа упала в кровь, и её джинн волной жаркого пустынного ветра вырвался на свободу. Из клубов дыма соткалась оболочка бесплотного духа — смутно похожие на человека очертания вихрились и то и дело меняли форму, будто размытые дождём. Сайно хватило времени лишь на сухую усмешку: воздух затрещал, и джинн Дори устремился ему навстречу. Пошатнувшись, Тигнари ухватился за саркофаг. Даже его зрение, способное различить мельчайшие звёзды в ночном небе, не могло уследить за тем, что происходило: в гробнице из ниоткуда сгустились яркие тучи, ежесекундно загораясь молниями и сталкиваясь раздирающим громом. Сайно двигался текуче и плавно, разрывая туман в клочки, но фигура в центре грозы упорно ткалась обратно. Озон перебил запах благовоний и крови, заглушил каблуки Дори, которая шагала прямо по алым следам — к Тигнари. Пальцы уверенно легли на рукоять маленького пистолета. Не обращая внимания на схватку позади, Дори поправила очки и мило улыбнулась: — Я не буду церемониться с предателями. В сторону, иначе твоей девочке вернут только пару ушей и хвост. Приступ паники, который должен был захлестнуть с головой, разбился о забрезжившую надежду. Тигнари скосил взгляд: посох лежал на расстоянии вытянутой руки, и потерять его прямо сейчас было бы слишком… просто — слишком. — Дори, — он осторожно двинулся, проверяя, держат ли ноги, — пожалуйста. Ты можешь это прекратить. Если его уничтожить… Сквозь новый раскат грома смех Дори показался тонким и девчачьим: — Уничтожить самую ценную реликвию Дешрета? Милый, где бы я оказалась, если бы постоянно разбрасывалась такими находками? — Рано или поздно джинн тебя убьёт. Ты ведь знаешь, что произойдёт, когда он решит от тебя избавиться? Говорить мешало саднящее горло и неприятный холодок, с которым кровь стекала по шее. Сайно едва его поцарапал, но осознание, что один небрежный росчерк когтями заставил бы его повторить судьбу Рахмана… Тигнари снова качнулся в сторону, не позволяя страху пробраться слишком глубоко. Нет. У него ещё был шанс. — Мы можем сломать посох. И ничего не случится. Ты будешь… — Я буду жить скучную человеческую жизнь без капли магической силы, — довершила Дори поднятой бровью. — Снова. Ты ведь такая умная маленькая лисичка, Тигнари… Прожить семьдесят лет и ничего не добиться или использовать века, чтобы построить империю? Посмотри на царя Дешрета. Тысячи лет… — …которые пошли прахом, стоило ему подпустить джинна слишком близко. Дори шла медленно и торжественно, словно в её воображении древняя погребальная камера превратилась в её личную ковровую дорожку. Каблуки оставляли кровавые следы — в тон ногтям, играющим по рукояти пистолета. — Я вложила слишком много денег в погоню за этим посохом, — улыбалась Дори. — И я не позволю какому-то самоуверенному валука шуна превратить это в невыгодную инвестицию. Мне нужен результат, Тигнари, а ты — ты один уже слишком дорого мне обошёлся. — Приношу извинения? Ещё шаг. Тигнари сместился за шакалью статую, и разбитое Рахманом ухо закрыло его от пистолетного дула. И тогда он прыгнул. Дори выстрелила мгновенно, будто только этого и ждала — одна пуля врезалась в камень, другая зазвенела о золотые ленты саркофага. Тигнари перекатился через него, рухнул на цветущую синяком руку, которая снова взорвалась болью, и прокусил губу, чтобы не заорать. Сквозь пятна в глазах блеснул обсидиан — и Тигнари наконец ухватился за него, крепко, как за спасательный круг. Посох был у него в руках. Ладони нагрелись, тело пронзило новой волной магии, но Тигнари стряхнул её с хвоста. Оставалось всего ничего — размахнуться как следует и закончить то, что началось в марокканской пустыне. Выстрел просвистел мимо его уха — так близко, что шерсть тревожно вздыбилась, а в барабанные перепонки прокрался звон. Дори поднялась на пьедестал, и теперь их разделял только саркофаг и два метра полёта следующей пули. — Бросай, — приказала она. — Последний шанс, Тигнари. Душа у него в тысячный за сегодня раз должна была уйти в пятки. Но Тигнари, который смотрел прямо в чёрное дуло и без того чувствовал себя полумёртвым, успел лишь обыденно подумать: достало, что в меня постоянно кто-то целится. Эта мысль придала ему смелости, больше похожей на глупость. Тело получило команду действовать — и он, как послушный валука шуна, бросил посох. Прямо в Дори. Дори на миг замешкалась. Прицел скользнул вниз, а Тигнари уже прыгнул следом. Мышцы напрягались сами, на чистом отчаянии, не успевая даже получать инструкции: он ударил, метя в руку с пистолетом, и тот отскочил с пьедестала, потерявшись в тенях. Дори, посох, сам Тигнари — всё смешалось в беспорядочную кучу, где ему заехали каблуком по колену, а тяжёлое стекло втоком огрело под дых. Тигнари вцепился в него обеими ладонями, потянул на себя… — Нет! Тупой зверёныш, не смей, это моё! …и рванул назад. Он снова упал на спину, но нервные окончания в плечах атрофировались всплеском адреналина: боли Тигнари уже не чувствовал ни на свежих синяках, ни в продавленном запястье. Он пятился до тех пор, пока затылок не упёрся в камень. Дори села. Её одежда извалялась в пыли, розовые кудряшки сбились до колтунов, очки слетели, а по щеке набухала свежая царапина, которую Тигнари даже не помнил, как оставил. Её взгляд, дикий и загнанный, упёрся в посох — в зрачках сверкали такие яркие молнии, что впору было подумать о ещё одном джинне. — Отдай! Тигнари прижался к камню сильнее. И откуда здесь… Ну, конечно. Статуя шакала. Переключатель в голове щёлкнул новой идеей. Прижав посох к груди, Тигнари медленно сдвинулся к краю пьедестала. — Забери, — предложил он Дори хрипящей светской улыбкой — и прыгнул вниз. Сдавленно зарычав, Дори бросилась за ним. Без пистолета она походила не на живую угрозу, а на сошедшего с ума, одержимого добычей дикого зверя — казалось, даже взгляд подёрнулся пеленой, не видя ничего, кроме тёмного обсидиана у Тигнари в руках. Её каблуки тормозили шаг, тело двигалось скованно: Тигнари держал её на расстоянии по мере сил, кругом ведя от саркофага назад. К статуе. — Разве я, — Дори скалила зубы, как самый настоящий валука шуна, едва помня себя от злости, — предложила тебе недостаточно денег? Что тебе нужно, Тигнари? Лучшая клиника? Лучшие врачи? Особняк в центре города? Ты бы получил всё это, если бы просто сделал, как я сказала! Она замахнулась, целясь острыми ногтями прямо в лицо, и Тигнари отпрыгнул в сторону. — А ты выбрал наёмника? — в глотке Дори застрял беззвучный смех. — У тебя дурной вкус, мой милый. Как только посох будет у меня, я расправлюсь с ним прямо на твоих глазах, если у тебя хватит глупости дожить до этого момента. Спина почувствовала холодок золота и поднимающуюся от него магию. Тигнари остановился, краем глаза всё ещё видя бушующую в воздухе грозу: кто бы ни выигрывал сражение, оно не закончилось. Свистели когти, стлался туман, и лишь в самом эпицентре мелькали неясные тени, отдалённо напоминающие людей. Не смотреть туда, заглушить сбитое дыхание и сосредоточиться на Дори потребовало неимоверного усилия воли. Тигнари замер спиной к шакалу, выставил посох перед собой. Давай. Давай же. — Этот наёмник, — сообщил Тигнари, сдерживая дрожь в голосе, — не потребовал ничего за свою помощь. Я не позволю к нему притронуться. У Дори сделался такой вид, будто наконечником посоха ей влепили пощёчину. И, тряхнув спутанными волосами, как рассерженная львица, она ринулась вперёд. Тигнари пригнулся, уходя от захвата. Тело откликнулось так быстро, точно этого и ждало — Сайно столько раз проделывал это с ним, у него была возможность следить за каждым движением мускулов. Уйти от простёртой руки, нырнуть за спину, перехватить локоть прямо в воздухе, развернуться… и сжать покрепче. Здоровой рукой Тигнари по-прежнему держал посох, и в другой руке откликнулась новая боль — но дикий страх и взвинченность сделали половину работы за него. Дори споткнулась в шаге от статуи шакала, а Тигнари сцепил пальцы до слёз в глазах, вывернул, надавил — и тяжело опустил её ладонь на чашу весов. Они с Дори застыли вплотную друг к другу. Блеснуло золото, весы качнулись; Дори крупно дёрнулась, и Тигнари почувствовал по её телу волны древней магии. — Что за… Её дыхание сбилось, а взгляд остекленел. Тигнари отступил, боясь даже дышать. Он знал, что сейчас происходит: прямо поверх жара в каждой клеточке перед глазами Дори мелькала вся её жизнь. Сила Касалы взвешивала её душу. Наверное, сейчас было не лучшее время проверять забрезжившую теорию, но другого выбора Тигнари не видел. Поднять пистолет и выстрелить… нет, он бы расстался с посохом раньше, чем собрался с духом нажать на спуск. — Прости, — Тигнари сделал ещё шаг назад. И повторил нелепо: — Прости, пожалуйста. Дальше… дальше буду решать не я. Словно в ответ на его слова гробницу обдало порывом горячего воздуха. Весы пришли в движение… и чаша с пером взлетела вверх. Дори снова пошатнулась, обернулась через плечо. В глазах вместо чистого гнева вдруг прорезалось удивление. — Это было… что ты сделал? А затем её ноги подкосились, и она, вмиг лишившись сил, рухнула у статуи без чувств. Лицо разгладилось, ушло напряжение и морщинки у глаз, стёрся оскал с губ: перед Тигнари лежала простая женщина в пыльной белой блузке. И Тигнари больше не слышал её дыхания. Растерянный и придавленный, он попятился снова. Между рёбер запоздало кольнуло, но не ужасом, а жалостью: это было неправильно. Он не должен был. Ему стоило найти другой способ, стоило придумать что-то получше. Слишком много людей погибло, чтобы этот посох наконец попал в чьи-то руки. И Тигнари… «Прекрати, — заявил ему чужой голос. Голос, который взял моду разговаривать с ним в моменты наивысшего отчаяния, чтобы Тигнари наверняка думал, что сходит с ума. — Сделай наконец то, за чем мы пришли». Яростный рёв пронзил погребальную камеру. Тигнари обернулся. Гроза в воздухе рассеялась. Туман вяло клубился по полу, пытаясь собраться из клочков в человеческую фигуру, и Сайно стоял в самом глазу опавшей бури. Волосы торчали сбитыми космами, лицо заливала кровь, щёки под ней на контрасте казались белее мела. А по груди сквозь истерзанную и обвисшую клочьями майку багровела уродливая рваная рана. Он не исцеляется, понял Тигнари, задохнувшись немым криком. Почему он не исцеляется? — Сайно! Утихший было шторм столкнулся с ним взглядом. Губы дёрнулись отвращением: — Надо же, ты ещё жив. Надежда, что Сайно сумел вернуть себе контроль, умерла так же быстро, как и появилась. Тигнари перехватил посох крепче. Ноги дрожали так, будто это его кровь сейчас по капле стекала в лужу у ног, будто это по его нервам отдавалось напряжение схватки. На высохшие было глаза снова набежали слёзы, и Тигнари всхлипнул: — Исцели его. Пожалуйста, я сделаю всё что угодно, только исцели его!.. Грудь Сайно тяжело вздымалась и опускалась. Вряд ли, заторможенно подумалось Тигнари, джинны нуждались в дыхании. Сражение вымотало даже его. — Нет, — Сайно усмехнулся, и с губ сорвался ещё один ручеёк крови. — Я не ста… Посох в руках Тигнари вдруг потеплел. Сайно оборвал себя, покосился на него с затаённым страхом в самой глубине зрачков; края раны на груди медленно поползли навстречу друг другу и с явной неохотой образовали взбухшую царапину. Из неё, мешаясь с кровью, сочилась сукровица. Тигнари замер. Эмоции менялись в груди россыпью новогодних огоньков: ужас на бессилие, бессилие на осознание. Он перевёл взгляд на посох, который продолжал уверенным жаром греть всё его тело, и подавил возглас. «Ключ к повелению джиннами. Возможность подчинить себе каждого, кто ещё остался на этой земле». Пока посох у него в руках, джинн будет его слушаться. — До конца, — потребовал Тигнари. Долгую секунду не происходило ничего. А потом Сайно признал сквозь стиснутые зубы: — Я исцеляю физические раны, а не магические. Сосуд останется цел, — и склонил голову, блеснув вкрадчивостью под веками, — если справится с такой силой. Невидящим взглядом Тигнари смотрел, как со щёк Сайно сходит последний румянец. Он стоял, покачиваясь, как маятник, и казалось, что вот-вот упадёт без чувств — и больше не поднимется. Джинн разрушал его тело. Знал, что рано или поздно оно не выдержит. Мешая под рёбрами смятение, Тигнари сделал к Сайно шаг. Он должен был что-то сделать. Должен был успеть. — Ты можешь вытащить нас отсюда? — тот промолчал, и Тигнари пришлось добавить в скачущий голос твёрдости: — Отвечай! Два удара сердца — и Сайно неохотно, через силу кивнул: — Могу. — Тогда исполняй. Вынеси нас наверх. Тигнари прижал посох к себе, чувствуя, как тот греет приятным теплом по продрогшему телу. Он не знал, что произойдёт дальше, но Сайно лишь поднял руку — ему недоставало двух когтей, и растерянные атласные ленты змеями шевелились по ладоням, — а затем щёлкнул пальцами. И мир у Тигнари перед глазами поблёк и растворился. Стелющийся по полу туман будто подхватил его в бесплотные руки и вытолкнул сквозь толщу камня и смерти на солнечный свет. Одно мгновение темноты — и Тигнари, не удержавшись на ногах, повалился на горячий песок. В глаза били ослепительно яркие лучи, за которыми проглядывало безоблачное голубое небо. Тигнари распахнул рот — и в него хлынул свежий воздух. Рядом стелилась длинная тень храма Ибиса и слышался шелест песка по барханам. Джинн действительно вынес их наружу. Где-то за спиной раздался тихий хрип. Тигнари вскочил на ноги, обернулся: Сайно полулежал на локте, лицо побелело до цвета снега, пульс скакал по всему телу, как бешеный. Когтей больше не было, ушло ощущение пропитавшего воздух озона. Должно быть, на их спасение у него ушли последние силы — потому что взгляд, упёршийся Тигнари в лоб, на мгновение прояснился. И Тигнари прочитал в нём то, с чем сознание Сайно угасло за громкой яростью его джинна. Ломай. Сайно без слов подтолкнул по песку свой армейский нож. Даже это усилие стоило ему напряжённого выдоха по сжатым зубам — и Тигнари понял, что нужно делать, так чётко, как если бы Сайно вместо ножа подал ему инструкцию к действию. Он больше не собирался медлить. Онемевшими пальцами обеих рук схватился за рукоять ножа, вдохнул в последний раз пьянящую силу посоха — и сквозь вспышку боли в запястье направил лезвие вниз. Треск стекла заменил ему пару ударов сердца. Обсидиановый наконечник раскололся на куски. По песчаным дюнам пронёсся ветер — словно магия возвращалась в саму природу, обдав Тигнари снопом искр напоследок. И всё наконец-то смолкло. Всё закончилось. В раздирающей тишине Тигнари смотрел на коричневую крошку, которая мешалась по песку. Ему казалось, что должно произойти что-то… что угодно: ожившая Дори, залпы пистолетных выстрелов, голос джинна, издевательски смеющийся над его надеждами. Но пустыня была мертва, а вместе с ней умерла большая и важная цель. Теперь у Тигнари осталась другая, не менее важная. Он не помнил, как добрёл до Сайно и упал перед ним на колени. Веки слабо трепетали, а пульс на углу челюсти звучал под пальцами тяжёлыми толчками — он постепенно замедлялся, словно тело и в самом деле не справлялось с таким объёмом чужой силы. Тигнари крепко зажмурился, чтобы вернуть расплывающемуся зрению чёткость, и лишь затем понял: от прикосновения не ударило током. Магия не окутала штормовым облаком и не поползла ветвистыми рисунками по телу, потому что… потому что больше не было никакой магии. Тогда Тигнари склонился ниже и зашептал: — Сайно, — губы дрогнули в ответ, но с них сорвался только хриплый выдох, — Сайно, я… я больше ничего не чувствую. У нас получилось. Слышишь? Получилось! Ладонь Сайно слепо поползла навстречу его руке и накрыла сверху. Пальцы тряслись и казались холоднее льда. Паника ударила в голову Тигнари с такой силой, что зазвенело в ушах. Хвост дрожащей антенной протянулся по песку, и Тигнари, не соображая дальше секундной мысли, прижался к чужим губам. — Сайно, — выдохнул в них судорогой, чувствуя, как на языке мешается неуютная ржавчина, — пожалуйста. Не смей закрывать глаза. Посмотри на меня. Говори со мной. Maldito necio, мы тебя вытащили, не смей теперь бросать меня тут одного!.. Тигнари отстранился, чтобы взглянуть на рану. Магия из неё ушла, и она затянулась до бледной царапины. Наверняка оставит шрам, но крови больше не было — и Тигнари не знал, чем ещё может помочь. Без привычных искр магии под пальцами тело Сайно казалось хрупким, как фарфоровая кукла. Джинн измотал его. Осознанно выпил по капле до самого дна, лишь бы, даже проиграв схватку, отобрать у Тигнари то, что считал своим. И едва это поняв, Тигнари явственно увидел, как собственный взгляд подёрнулся алой пеленой злости. — Вставай, — потребовал Тигнари непреклонно. Он должен был сделать… что-нибудь. Как-нибудь. Он придумает, он вытащит Сайно, пусть только откроет глаза. — Вставай, Сайно! Ты оправился от пули в лоб, я ни за что не поверю, что ты можешь… вот так просто! Один раз я уже думал, что ты умер, я не хочу опять! Пожалуйста, прошу тебя… Он хлопнул Сайно по щеке, но не дождался никакой реакции. Нет. Нет, он не может. Тигнари не позволит ему. — Te amo, ¿escuchas? — голос брал такие высокие ноты, что Тигнари даже не подозревал у себя их наличие. — Así que no te atrevas a morir en mis brazos o te sacaré del otro mundo, ¡estúpido pedazo de idiota! Он знал, что это бесполезно. Знал, что ни один мёртвый ещё не поднялся из-за обычной брани. Но не мог ничего с собой поделать: сбитое дыхание требовало орать на всю мощь просевших лёгких, и Тигнари орал — от бессилия, на клокочущей злости и страхе. — Пожалуйста… ну же, ну же!.. В сбитом дыхании слух уловил удар сердечной мышцы — громче, сильнее, чем все предыдущие. Тигнари замер с занесённой ладонью, которой собирался снова и снова трясти Сайно, пока тот не придёт в себя — но. Но Сайно справился и сам. Неуверенно, через силу и ускользающую реальность на его лице прорезалась улыбка. — Нари, — слабо хрипнул он, — я же просил… если оскорбляешь меня, то хотя бы так, чтобы я понимал. Его веки тяжело поднялись — и этот ясный, чистый взгляд светлых глаз, которые смотрели на Тигнари с абсолютной нежностью, стал толчком к тому, что силы оставили Тигнари окончательно. Злость потонула в облегчении, и он вместо новой пощёчины прижал Сайно к себе, дав наконец волю полноценным слезам. Ему в ответ из-под сердечного ритма поднялась тёплая вибрация: Сайно беззвучно смеялся. — Я наконец-то чувствую настоящую боль. Не думал, что буду по этому скучать. Тигнари пихнул его в бок, едва не зарыдал на грани: — Нашёл по чему скучать, придурок упрямый! Я думал, что ты… ты… ты вообще представляешь, что я… — Тихо, — попросил Сайно кровью по губам. — Я тут умираю, не читай мне лекции. Теперь сквозь слёзы рассмеялся Тигнари — но только лишь потому, что шутка откликалась по сердцу безнадёжностью. Он не знал, как они выберутся и что будет дальше, после того, как он самолично поставил на этой смертельной гонке жирную точку — но Сайно был жив, Сайно был рядом, Сайно отвратительно шутил. Это было больше, чем Тигнари смел надеяться в своём первобытном ужасе всего пару минут назад. — Ты не умрёшь, — пообещал он, глотая слёзы, — даже не надейся. — И не надеялся. Ты бы не позволил, — голос Сайно звучал близко к шевелению губами, но у ладони нашлись силы осторожно уместиться на его макушке. — Нари… то, что ты сделал… Он смолк; пальцы дрогнули по меху, и Тигнари вяло повёл ухом, греясь о человеческое прикосновение. Сайно и в лучшем состоянии не давались простые, искренние слова, а сейчас Тигнари, едва способный держать веки поднятыми, был благодарен ему уже за попытку. — Обсудим это потом, ладно? — попросил он из последних сил. — Когда выберемся. Если Сайно и успел сказать что-то в ответ, Тигнари уже не разобрал. Его глаза требовали закрыться прямо здесь и сейчас, тело стреляло болью, а сознание заволакивало туманом — и Тигнари, как ни силился с этим бороться, сдался. На него навалилось слишком много. Минуту, пообещал он себе, всего одну минуту передышки. От плена, выстрелов, схваток, гроз, магии, древностей и прочего кавардака за последние сутки. Под аккомпанемент живого сердцебиения Сайно и его тихого: — Я пытаюсь сказать, что ты… — Тигнари наконец закрыл глаза и тут же провалился в темноту без чувств. Последним, что он услышал, стал шелест ветра по пустынным дюнам. Магия разбитого посоха уходила в землю, и пески пели тихую, печальную песню, навсегда прощаясь с его силой.