Как поют пески

Кажется, Тигнари впервые видел, чтобы Сайно ел. Этот факт открылся для него вместе с другим, не менее удивительным: самое мирное выражение лица у Сайно складывалось, либо когда он спал, либо когда сосредоточенно пережёвывал фалафель. Тигнари наблюдал за ним краем глаза, настраивая контакты в новом телефоне, и каждый раз казалось, что он поднимет голову, а Сайно за столом уже не будет. И малейших напоминаний, что он вообще появлялся в его жизни, тоже — несмотря на ярко оставленный в ней след. Но у Сайно пока хватало совести не уходить. Тигнари и не намерен был отпускать его так просто: список его претензий был выше Эйфелевой башни, но озвучить вслух хотя бы самую первую, про чемодан и телефон, мешал образовавшийся в горле ком. Тяжело было начать. Тяжело было даже смотреть. Сайно на его кухне был тем элементом жизни, с которым Тигнари уже успел попрощаться, и одно его присутствие наводило на мысли об… опасности. Будто вот-вот за дверью снова появится Рахман, Дори вернётся вместе с лампой, и для них двоих начнётся новая гонка — только теперь гоняться будут за ними. Вряд ли, думал Тигнари рассеянно, уничтожение могущественного древнего артефакта прошло для целого мира бесследно. Но об этом говорить не хотелось. Вообще ни о чём больше — не хотелось. А в Сайно с самого начала их совместного путешествия не изменилась, наверное, всего одна черта: он по-прежнему не всегда собирался считаться с тем, чего Тигнари хотелось. — Кавех, — сказал он вдруг, — своими торгами за посох привлёк к нам немного больше… нежелательного внимания, чем хотелось бы. Я рассчитывал задержаться в Каире, но уехать придётся раньше. Он гонял баклажаны по тарелке с таким усердием, будто от количества соуса на них зависела вся его жизнь. Тигнари почувствовал по сердцу болезненный укол: такой же, наверное, должен был знаменовать собой его собственную попытку начать этот разговор. Разговор о том, что Сайно в его квартире останется не навсегда. — Насколько раньше? — Завтра-послезавтра нам лучше уехать. До того как в страну нагрянут не самые дружелюбные аравийцы. Сайно закончил с пытками и отставил тарелку, и Тигнари пусто проследил за её скрежетом по столу. Ну, вот. Завтра-послезавтра — отличный срок, чтобы поставить в календарь уборку осколков разбитого сердца. Угораздило же. — И куда, — голос вышел на полтона тише, чем Тигнари хотелось бы, — дальше? — На запад, скорее всего. Нужно заглянуть на пару немецких чёрных рынков и убедиться, что в Испании потеряли наш след. Потом… не знаю. Я всё ещё должен Дэхье Багамы. Это явно было рассчитано на то, чтобы вызвать у Тигнари пусть слабую, но улыбку. Тигнари не принял этот расчёт: улыбаться тоже мешал ком в горле. Сайно истолковал тяжёлое молчание как признак ему говорить дальше. — Ты… можешь поехать с нами. Отпуск полагается вместе с компенсацией. Он не сказал нужного вслух, но Тигнари — в который по счёту раз за время их кристального чтения мыслей друг друга — прекрасно понял то, что маскировалось преувеличенным безразличием. Не он один ощущал, что желание остаться рядом переросло в острую нужду. И не он один не мог ничего, решительно ничего поделать с текущим раскладом. — Коллеи, — односложно сообщил Тигнари потрескавшемуся узору столешницы. — Я не могу. Может, когда-нибудь мы с ней выберемся из Египта и случайно пересечёмся с тобой в Маспаломасе, как знать? Теперь на чужую улыбку рассчитывал он. И Сайно и правда тускло улыбнулся: — Мне нельзя в Маспаломас. Куда угодно, но только не туда, — а потом вдруг запустил руку в карман, и на столе под одинокой лампой блеснуло знакомое золото. — Что ж, если остаёшься… Торговаться на чёрных рынках ты, очевидно, не умеешь? На столе лежали золотой скарабей и песеш-кеф из гробницы царя Дешрета. Тот самый нож, которым, вероятно, тысячи лет назад в последний раз провели по губам мёртвого божества, чтобы подготовить его к путешествию в загробный мир. Тигнари вдруг стало интересно, куда делся сам Дешрет. В саркофаге лежал только посох — никаких признаков истлевшего тела или ожившей по сценарию мумии. Погребальная камера была построена по всем канонам той эпохи, и если только в саркофаге не было двойного дна… — Я прогуливал наёмнические лекции, прости. Тигнари потряс головой в попытке избавиться от ненужных мыслей. Какая уже разница, куда делся Дешрет? Цель была достигнута, его кандидатская писалась в совершенно другой области по совершенно другой теме. Вот если бы он мог намекнуть маме, где искать гробницу… И позволить отряду простых археологов столкнуться с залом, полным каменных стражей, и золотыми весами, которые умерщвляли всякого нечистого сердцем. Нет уж, обычным людям будет куда лучше и дальше жить в неведении. Не все тайны, в конце концов, требовали немедленных ответов. — Тогда скарабея оставь на память, а это я заберу, — Сайно снова накрыл песеш-кеф ладонью и как ни в чём не бывало сунул обратно в карман, как связку ключей. — В Берлине есть пара коллекционеров, которые выложат хорошие деньги, дай мне неделю, и я пришлю чек. Вот теперь Тигнари почему-то затрясло от плохо сдерживаемого смеха. «Я пришлю чек» — как будто Сайно был тем самым командировочным членом семьи, который появлялся раз в год с ворохом открыток со всего света и загадочно исчезал до следующего когда-нибудь. Двоюродный дядя с несмешными шутками, которого любили только за сувениры и интересные истории. Вот кем Сайно, видимо, предстояло стать. И если бы ещё Тигнари любил его только за это. — Что ж, — усмехнулся он мелко, — я так понимаю, на этом мы и прощаемся? «Спасибо за ужин, вот тебе подарок, я пришлю чек»? Если Сайно решил первым поднять тему — у Тигнари были все права первым поставить её ребром. Руки зачесались взять тарелки и притворно деловито засновать по кухне — выбросить остатки, убрать посуду, вытереть стол и расставить всё по местам, — но Тигнари буквально придавил пяткой кончик хвоста, чтобы остаться сидеть. Каким бы ни оказался ответ, он должен был выдержать его глаза в глаза. Хотя бы здесь сохранить остатки своей невиданной смелости и не наброситься на Сайно, чтобы привязать его к стулу и пресечь попытки улететь от Тигнари на Багамы. Тигнари, в конце концов, позволял себе думать, что он не такая уж плохая пассия, чтобы прятаться от него настолько далеко. Сайно встретил его взгляд своим — виноватым, будто вот-вот скажет: «Ну, да, я пошёл». Но вместо этого вдруг дёрнулся: — Да, ещё кое-что, — и из другого кармана на столе появился простой кнопочный телефон. Он явно был из тех дремучих времён, когда не существовало даже понятия 3G-сетей: монолитный кирпич, на котором сохранилась допотопная антенна. Тигнари воззрился на него, нахмурив брови. — Один у меня уже есть. Он мне больше нравится. — Этот, — Сайно постучал по мёртвому экрану, — на случай, если понадобится моя помощь. Позвони, подожди три гудка и выключи. Сам телефон уничтожь, я приеду, как только смогу. Тигнари вздохнул. Значит, вот что ему оставляли на самом деле: краденый золотой скарабей, не то как сувенир, не то как насмешка, загадочный чек с чёрного рынка Европы и одноразовый телефон для экстренных случаев. Никаких сообщений и видеозвонков, ничего, с чем можно было бы мириться на расстоянии. Сайно даже не пришлёт ему новогоднюю открытку. — Отличный прощальный подарок, — подытожил Тигнари. — Спасибо. Вряд ли я им воспользуюсь. — Нари, — пальцы Сайно на столе дрогнули, будто он очень хотел взять его за руку и в последний момент решил, что это уже слишком, — я не могу остаться, чтобы гарантированно обеспечить тебе безопасность. Даже если мне хочется — не сейчас. А оставить кого-то из своих людей… — Нет уж, мне не нужна нянька. — Вот видишь, — Сайно мучительно скривил губы, — тоже не могу. Это лучшее… — Я понял. Хорошо. Иди уже, мне надо прибраться. «Не сейчас». А когда, Сайно? У этого «не сейчас» был конкретный срок, или Тигнари стоило радоваться уже тому, что его не разворачивали сразу же, как всё закончилось? Он был в шаге от злых слёз, но дал ведь себе обещание, что не позволит сентиментальности пробраться на лицо раньше, чем за Сайно окончательно захлопнется дверь. Тигнари казался себе сильнее, чем был на самом деле, и не собирался объяснять, что ему не нужна «безопасность». Ему нужна оглядка на то, что Сайно им… чтоб его. Дорожил чуть больше, чем показывал. — Нари, — просительно вздохнул Сайно, — я правда хотел бы… — Хотел бы, но не можешь. Я понимаю, Сайно, мой генетический код — это мои заботы. Ты ведь… — Тигнари бестолково погонял монолитный телефон по столу, — ты больше ничего мне не должен. Мы в расчёте. Сайно всё-таки накрыл его ладонь своей. Нахмурился: — При чём тут твой генетический код? Тигнари отзеркалил его хмурость, заштриховав поверх бледной, усталой улыбкой. Рассудком он не собирался превращать «свои заботы» в заботы общие, но что-то у него в душе, эгоистичное и требующее к себе внимания, всё-таки прорвало наружу. Что ж, ладно. Пусть. Он скажет. — Ещё один занимательный факт о жизни валука шуна, — праздно доложил Тигнари столешнице, — мы влюбляемся один раз и до самой смерти. Когда ты уедешь — я просто… просто останусь. Это не заклеится даже через десять, через двадцать лет, мне физически не позволено любить кого-то ещё. Такая вот квота, и я свою потратил на тебя. А теперь, — и отвернулся, обращаясь уже к стене, — уходи, прошу тебя. Спасибо за всё, увидимся когда-нибудь, что там ещё говорят, чтобы наврать с три короба… Ладонь сжалась сильнее. Сайно сморгнул, такой растерянно-прибитый, что Тигнари засмеялся бы, будь у него силы. — Постой, я правильно услышал? Один раз и… — Dios, да! — Тигнари всплеснул руками. — Хочешь, чтобы я вслух сказал? Мы, мать твою, моногамные животные! Один-единственный раз — и делай с этим что угодно, всё, генетика решила за меня, — и уставился на Сайно, злобно сверкая глазами, — что я полюблю твердолобого, упрямого идиота, который превратил мою спокойную жизнь в американские горки, который собирается сбежать на долбанные Багамы, а теперь смотрит на меня, как будто я опять говорю на испанском, и, клянусь тебе, мне действительно очень хочется вспомнить абсолютно все ругательства, которыми ты заслуживаешь… Сайно молча перегнулся через стол и заткнул его словесный поток губами. И Тигнари подавился клокочущим гневом поперёк глотки. В голове бешено застучало: да как он смеет, вот так нагло, да он издевается… — Нари, — шепнул Сайно, едва отстранившись, чтобы схватить воздуха, — если ты думал, что я так просто тебя брошу… Тигнари затрясло. Вообще-то, именно так он и думал. — …то я найду способ, — твёрдо продолжал Сайно, — доказать тебе, что это не так. Что ты потратил… эту квоту не зря. Не сейчас. Не завтра и не через неделю. Но я попрошу тебя — в последний раз в жизни попрошу — мне довериться. Дождаться меня. Дождаться. Тигнари подавился неслучившимся поцелуем, которого он хотел и не мог себе позволить. Потому что прекрасно понимал: здесь и сейчас, на пике своих нелепо сильных чувств, одно новое прикосновение губами столкнёт его с обрыва окончательно. И Сайно точно никуда не поедет. Тигнари не сможет его отпустить. — Хорошо, — рвано выдохнул он, — хорошо. Я дождусь. Только не надо превращать это в какую-то слезливую мелодраму, я перегрызу тебе горло, если посмеешь найти на Багамах валука шуна получше. Сайно усмехнулся: — Вряд ли мне повезёт с валука шуна получше, особенно на Багамах. Кстати, про мелодрамы… помнится, ты обещал показать свой любимый фильм. Но если ты всё ещё хочешь, чтобы я ушёл… Тигнари сморгнул, чувствуя, как его фатально-боевой настрой сдувается примирительным тоном. Mierda, он ведь и правда обещал. В гробнице, посреди и без того абсурдного разговора, это казалось чем-то из разряда несбыточных мечтаний: если бы у меня был миллион долларов, тогда я… а сейчас Сайно, живой и здоровый после всего, что им выпало вместе пережить, действительно был согласен. Остаться у Тигнари. И посмотреть чёртову «Амели». Самый нелепый фильм, который только можно было предложить посмотреть наёмнику, но Тигнари тогда не особенно думал на этот счёт. — Я… нет, не хочу. — Если что-то не так, скажи. Я правда уйду. Тигнари всё-таки позволил себе сердитый блеск по глазам. Как ему надо было объяснять, что во всём этом, начиная с признаний, которых он не хотел, и заканчивая любимым фильмом — всё было не так? С Сайно Тигнари успел хорошо уяснить лишь один язык, и этот язык — осторожные взгляды мимоходом или крики, пока на фоне всё взрывалось и сходило с ума. Этот язык был далёк от языка, которым Тигнари должен был донести до него очевидное: «Раз уж не можешь остаться навсегда, останься как можно дольше». — Никуда ты не пойдёшь. Хочешь любимый фильм? Отлично, ты сам напросился. И нужным языком Тигнари явно не владел. Он оставил Сайно с его лёгкой улыбкой греть диван в гостиной, пока сам пытался возиться с проводами и гнать из костей стылую безнадёжность. Телевизор он не включал целую вечность, а когда решил не тратить на него лишнее электричество — выдернул из розетки и забыл, что тот вообще стоит в комнате. На то, чтобы быстрым взглядом пройтись по вечерним новостям и уснуть до следующей больничной смены, Тигнари хватало и телефона. Одной рукой разбираться было откровенно неудобно: левая, с намертво забинтованным запястьем, всё ещё стреляла болью при малейшей попытке ей воспользоваться. Тигнари мог только порадоваться, что Сайно явился уже после того, как он резал овощи на ужин, подпирая их локтем и беспрестанно шипя, но сейчас у него была не настолько широкая спина и не настолько высокий болевой порог. К скрипу пружин и шагам Тигнари был готов. К тому, что вместо человеческой помощи Сайно встанет у него за спиной и уткнётся лбом в затылок — уже нет. Тело прошибло крупной, почти неуютной дрожью. Хвост протестующе задёргался, но в него вдруг зарылась чужая ладонь, прошлась трепетно вдоль шерсти и так и осталась на самом кончике. Сайно тихо вздохнул. А Тигнари так же тихо сообщил ему: — Так ты фильма не увидишь. Сайно играл в глухоту. Вторая ладонь легла Тигнари на плечо, осторожно, будто у него по венам вместо крови потёк сахар, а мышцы превратились в мягкую глину. Если бы у Тигнари не было чуткого звериного слуха и умения по шёпоту Коллеи составлять из обрывочных вздохов цельные предложения, он бы даже не услышал, как Сайно сказал: — Прости меня. Ты не должен был пострадать. Лёгкая досада от начатой заново песни приглушилась обстановкой. Тигнари не мог развернуться и кулаком по голове втолковать, что перед ним не надо извиняться, когда эта самая голова грела ему спину. — Всё это… — Сайно повёл кончиками пальцев дальше по руке. Остановился у самой кромки бинтов на предплечье, где их узлы закрывала рубашка. — Я помню ощущения. Чужие, но как мои. — Не… — начал было Тигнари, но Сайно перебил, не сделав и попытки дослушать: — Мне хотелось тебя сломать, Нари. Увидеть твой страх. Разорвать тебя на куски. Всё, что джинн требовал сделать с тобой каждую секунду, что я на тебя смотрел, я тогда и собирался сделать. И то, что он говорил… — Про то, что я тебе не нужен? — отстранённо поинтересовался Тигнари. — Про то, что ты бросишь меня? По-твоему, я поверил хоть единому слову? Долгое молчание само по себе было достаточным ответом, но Сайно вознамерился разрушить свою репутацию последнего кремня до конца: — Неважно, поверил или нет. Это было моё лицо и мой голос. Тигнари стряхнул с хвоста дрожь, и тот вырвался из чужих пальцев. Рука нелепо повисла в воздухе, будто теперь Сайно вовсе не знал, куда её приспособить. Тигнари пришлось подхватить её на развороте, всё-таки столкнувшись с Сайно взглядом. — Ты поэтому выдумал ту историю про Кавеха и аравийских бандитов? — спросил он тихо и в лоб. — Потому что теперь тебе стыдно смотреть мне в глаза? Проще уехать и забыть? Небольшой прогресс в виде слабой усмешки — и Сайно снова опустил голову. — Нет, аравийские бандиты и правда существуют. Нари, я уезжаю, чтобы… чтобы мне было к кому возвращаться. Пока всё не утихнет, ты должен быть в безопасности, а мне кажется, что твой лимит угроз давно превышен. Я за это в ответе. Он выглядел таким несчастным и таким побитым, даже зная, что Тигнари простит ему всё на свете, чтобы ещё раз услышать это интимное «Нари» его голосом… — Ты достаточно меня изучил, чтобы знать, когда у меня превышается лимит, — ласково довёл Тигнари до его сведения. — Обычно я начинаю на тебя бесконтрольно орать, правда? Сайно бегло поморщился, но кивнул. Его замершая ладонь, позволявшая Тигнари чертить по ней бессмысленные узоры, красноречиво говорила о том, что он уже жалеет, что завёл весь этот разговор. Но Тигнари всё равно крепнущей по голосу уверенностью продолжил: — Ну так скажи, Сайно. У тебя в голове полное досье на мои сильные и слабые стороны, не вздумай отрицать, я знаю. Разве в них водится глупость? — Нет. Твои слабые стороны — бронтофобия, непривычность к рискованным ситуациям, неумение плавать и острая реакция на громкие звуки. Глупости в этом списке нет. Dios, у него и правда было досье. — То есть ты признаёшь, — кивнул Тигнари, — что верить тебе после всего случившегося — это не глупость. — Я… — И хотеть тебя — тоже не глупость. Сайно беспомощно свёл брови, пойманный в свою же логическую ловушку. Эту его смешную тревожную складку хотелось стереть губами, лишь бы не обзавёлся морщинами. Но Тигнари ограничился тем, что коснулся своим лбом его. И вместо узоров по ладони наконец сплёл их пальцы, ощущая, как тело покалывает искрами. На этот раз — не магии. Он был не на краю обрыва, он уже падал. — К чёрту фильм, — шепнул Тигнари. — Не можешь принять, что я тебе верю — отлично, я сам покажу. Наверное, он никогда не ловил одно желание на двоих так отчётливо — ровно до этого момента. Всегда кто-то целовал первым, всегда эта миллисекунда до податливого ответа превращалась в неуютное, отчаянное «ему этого не хочется». Но сейчас они потянулись друг к другу одновременно. Тигнари сцепил их ладони так крепко, что никакая физическая сила не смогла бы разорвать. Он не считал вдохи и прерывистый сердечный ритм, он не обращал внимания на мимолётную боль там, где Сайно всё ещё придерживал его за перебинтованное запястье. Он просто ловил по губам россыпь медленных, глубоких поцелуев, чувствуя, что сама их нежность действует на него лучше любого лекарства. Сайно скользнул дальше, по шее, и Тигнари с удовольствием запрокинул голову, подставляясь под иголочные прикосновения губ. Сайно зацеловал каждый сантиметр царапин, оставленных его когтями, каждый гематомный цветок, которые распускались где-то под воротом рубашки. Отстранился — и медленно коснулся губами сбитых костяшек на пальцах. Тыльной стороны ладони. Кромки бинтов. Глаза у Сайно были прикрыты, ресницы подрагивали, но Тигнари и не нужно было видеть его взгляд, чтобы понимать, что это тоже извинения. Что вся эта череда бережности и заботы была не потому, что Сайно глубоко в душе сам терял стальной стержень, а потому что с Тигнари не мог по-другому. — Мне жаль. Жаль, что я подставил тебя под удар. Тигнари забрал у него руку и уложил кончики пальцев на щёку. — Ты сделал хуже, — улыбнулся невесело, — ты неведомо как заставил меня влюбиться в катастрофу. Долго и внимательно Сайно смотрел куда-то за его затылок, где прижатые кончики ушей подрагивали от желания каждый вдох забить чем-то куда более нужным и приятным, чем пустые разговоры. А потом подался навстречу движению пальцев, как ластящийся кот. — Тогда мы снова квиты. Мерный выдох превратился в настоящую горячую волну до самого хвоста. Тигнари сморгнул, едва способный соображать. Ему хотелось снова услышать это признание вслух — но ещё больше хотелось чувствовать его каждой клеточкой тела. Поэтому на поцелуе, который дольше и упорнее других сжигал лёгкие дотла, он наконец нетерпеливо подтолкнул Сайно к дивану. — Хочу тебя, — получилось шепнуть в перерыве на вдох, — insoportable, dios, cómo te deseo… Сайно поймал бессвязный поток речи губами. Его руки неведомо как оказались у Тигнари под бёдрами, подхватили с лёгкостью, и в следующий раз, когда у Тигнари получилось открыть глаза и набрать воздуха — он сидел у Сайно на коленях, упоённо подставляя ключицы под новые поцелуи. Прикосновения обжигали спину под рубашкой, хвост метался по чужим коленям. Совсем как в тот раз, на балконе в Эль-Гизе, где жаркое солнце сушило разгорячённую кожу ещё больше. С той лишь разницей, что теперь Тигнари не собирался оставаться со своим пожаром наедине. Он сделал провальную попытку поддеть на Сайно майку, прикусил губу, когда запястье снова стрельнуло. И Сайно встряхнулся, на мгновение подняв такой же мутный взгляд. — Нари, я… — Если хочешь меня остановить — останови сейчас. Эта ничтожная секундная пауза растянулась в голове до целой вечности. А затем Сайно невесомо поцеловал уголок его губ. — Не хочу. — Тогда замолчи. И разденься уже. Говорить Сайно как будто и не собирался, но Тигнари нужно было знать наверняка. Губы уже жгло настоящим огнём, но в череде медленных-долгих-тягучих поцелуев это было слишком незначительным препятствием. Сайно хотелось чувствовать всем телом, и Тигнари не видел ни единой причины, по которой лёгкие должны были стать исключением. Смазанному сознанию казалось, что в руках Сайно он провёл целую вечность. Взгляд заволакивало абсолютной нереальностью происходящего, комната плыла от жара в голове. Сайно стянул майку сам: рана на его груди и правда сохраняла вид бледной царапины, но Тигнари всё равно знал, что она оставит первый в его жизни шрам. Он спустился по ней вдоль груди к животу, возвращая долг щекоточными поцелуями, сполз коленями на пол, путая наполовину расстёгнутую рубашку в рукавах, и замер у пряжки ремня. Хвост бил по ногам наэлектризованным возбуждением, Тигнари на рефлексе облизал губы. Ему хотелось. Взгляд Сайно — сверху вниз, пьяный и болезненно-влюблённый — оказался на самой кромке тумана, в который заволокло комнату. Тигнари порывался хотя бы открыть рот, хотя бы спросить? — но язык тела дал ему ответ сам собой. Бёдра разошлись в стороны, пальцы завозились с ширинкой; Тигнари слышал звон металла краем уха, далёкий и вязкий, как кисель. Резинку белья он, съедаемый животным нетерпением, поддевал уже сам, задвинув все звенящие «этого-не-должно-было-случиться» куда подальше. Сайно разрешил бы ему что угодно, и это — в том числе. Тигнари не думал. Не позволял себе думать: его мозг уже был где-то в пятках, а за тело отвечало что-то другое, больше и сильнее, чем он сам. Он склонился и, потянув носом по дорожке живота пряный сандал, коснулся головки члена губами. Запах Сайно вкрадывался в самую грудную клетку. Тигнари прикрыл глаза, отчасти упоённый, отчасти уверенный, что если сейчас наткнётся на ответный взгляд, то умрёт на месте. Он пробежался по члену самыми кончиками пальцев, отмечая, как вяжет на языке фантомный привкус — горько-сладкий, показалось Тигнари, когда он вобрал головку в рот, забивающий рецепторы, приятно тянущий в паху. Он слышал тихий выдох из чужой груди, с которым в волосы зарылась ладонь, и этого уже было достаточно в качестве зыбкого вознаграждения. Сайно не давил, не подсказывал и не диктовал свой темп. Только гладил, невесомо и самыми кончиками пальцев, позволяя ведомому на инстинктах Тигнари делать всё, что заблагорассудится. Он чувствовал губами бешеный кровоток чужого тела, и это абсолютно сводило с ума. Само осознание ситуации — сводило с ума. Тигнари брал в рот откровенно неумело, втягивая щёки и языком пытаясь прикрыть острые клыки, но даже так с затаённым восторгом ощущал, как сбивается дыхание Сайно на резких толчках. Вобрать губами самую головку — и его ладонь в волосах подрагивала, глотнуть глубже — по бёдрам проносилась лёгкая судорога, выпустить изо рта — наружу вырывался смазанный выдох. Поймать нужный ритм и, помогая себе рукой, ускориться в такт чужому сердцебиению… Тигнари ловил эти реакции громкими сигналами: как Сайно нравилось, что следовало делать. Даже с полным отсутствием опыта он быстро учился. Если не брать в расчёт, что сама картина была за гранью его понимания. Если бы Тигнари кто-то месяц назад сказал, что перед этим закалённым наёмником, чья кожа купалась в лучах пустынного солнца, а глаза метали молнии, он будет сидеть на коленях со слезами на глазах и членом глубоко в горле — Тигнари врезал бы этому шутнику между ног. А теперь, когда его язык обводил узор бледных венок у самого основания и трепетно проходился по всей длине, собирая терпкий привкус на корне… теперь волны возбуждения по собственному телу смешными не казались. Теперь хотелось ещё. И намного больше. Он глотал жадно, лихорадочно, потерявшись в поплывшем рассудке. Мазал языком, прослеживая движение крепкой сцепкой кулака, и брал так глубоко, как позволяли ещё не отточенные рефлексы. Давился собственной слюной и тяжёлым привкусом, который заставлял в следующую попытку забрать губами, языком и стенками горла абсолютно всё, что только могло непривычное тело. Тигнари с трудом слышал и понимал, что происходит; из головы вытеснило всё лишнее, кроме одного простого желания, танцевавшего на кончиках поджатых пальцев ног и прянувших ушей. Желания услышать и осознать тот момент, когда он сможет буквально попробовать ещё одну эмоцию Сайно на вкус, до этого — сплошную загадку и тайну за семью замками. И если бы не острый жар, которым Тигнари прошибло негромкое: — Нари… — он бы наверняка смог. Но Сайно прошёлся пальцами по его уху, вырывая назад к себе, вычерчивая узор капилляров под шерстью точно так же, как сам Тигнари чертил языком вены. Голос сорвался до хриплого, интимного полушёпота. — Встань. Тигнари упрямо мотнул хвостом. Ему нравилось, как чужое тело плыло под его губами, как густел запах сандала, как наслаждение жаром отдавалось по кончикам пальцев. Это было новым чувством, от которого он не собирался отказываться… — Пожалуйста. …так просто. На подрагивающих ногах Тигнари кое-как поднялся. Губы одновременно горели огнём и немели холодом, взгляд отказывался ловить фокус. Почему-то теперь казалось, что его любительское своеволие будет встречено не с такими распростёртыми объятиями: в конце концов… — У меня это первый раз, — сварливо объявил Тигнари, избегая смотреть Сайно в глаза, — так что я… что? Сайно наверняка хотел сказать что-то другое — mierda, точно хотел, прежде чем Тигнари выдал себя с потрохами. Его ладони легли Тигнари на талию, но теперь будто ощущали себя в разы более потерянно. И до Тигнари в повисшем молчании начало доходить, что он только что сказал. — Я имел в виду, что я не… — Ты никогда ни с кем не спал? — Сайно смотрел на него так, будто он превратился в лягушку, голос звучал недоверчиво и растерянно. — Ни единого раза?.. Теперь была очередь Тигнари тушеваться и отводить взгляд. Если бы кровь не приливала к голове, щёки налились бы заново, а так лишь заалели отчётливее. — Мне… знаешь ли, мне было не до этого. Не такая интересная у меня жизнь. Он сделал попытку отстраниться — и где-то в далёких планах сбежать в ванную, чтобы под водой прятать неловкость и проклинать себя за постыдную правду, — но Сайно удержал на месте. Его ладони всё ещё лежали у Тигнари на талии, его взгляд вспарывал до костей. А раз сбежать Тигнари не дали, стоило защищаться. Он с вызовом вздёрнул подбородок: — Ну, генерал? Я в полной мере соответствую твоим представлениям о валука шуна в человеческом обществе? — Нари, — Сайно сморгнул, вконец завернув в тупик, — я даже не думал… — и осёкся: явно понял, что если продолжит говорить, то испортит уже испорченное. Шепнул вместо этого: — Я буду осторожнее. Если станет неприятно — просто скажи. С такими формулировками он должен был звучать так, будто отдаёт очередной приказ, но голос был мягче всего, что Тигнари успел от него услышать. Мягче любых извинений и похвал, мягче заверений и обещаний. Это обещание, конечно, нельзя было поставить в один ряд с обещанием защищать его жизнь, но… — Иди сюда. …этому обещанию сопротивляться не моглось и не хотелось. Сайно утянул его за талию назад на мягкую опору, спиной к себе — и не успел Тигнари опомниться, в его затылок пришёлся лёгкий, почти ласковый поцелуй. Сайно на ощупь нашёл пуговицы его рубашки, зацеловывая следом открывающуюся полоску кожи — загривок, верхний позвонок, пробитые гусиной кожей плечи. И… Тигнари выдохнул в слепую пустоту перед собой: — Нет. Не надо. Губы коснулись горящей ряби старого шрама, и тело как будто вспомнило, что такое удар молнии: почудилась вспышка, в ушах вспыхнул иллюзорный гром. Тигнари рванулся, умом понимая, что Сайно ничего не делает, что всё давно закончилось, но это… это было выше его сил. Все инстинкты кричали: нет. Только не снова. Только не туда. Только не то, что сам Тигнари, и без того не слишком высокого о себе мнения, считал настоящим уродством. Рубашка окончательно спала по коже, открывая Сайно взгляд на голую, подрагивающую спину. Тигнари прекрасно чувствовал, что в водовороте событий ей досталось сильнее всего: царапины от когтей, синяки от постоянных падений, чёртов шрам, который Тигнари никогда и никому не хотел показывать. Не отрываясь от долгих поцелуев, Сайно придержал его за талию, шепнул в самое ухо: — Ты красивый. Даже так. Тигнари затрясло под его губами. Развернуться хотелось до протяжной боли в груди — настолько желание заткнуть стыдливость боролось с желанием ощутить наконец Сайно полноценно. Но Сайно держал, целуя его шрам, держал, гладя кожу под самыми рёбрами, держал, едва обращая внимание на мечущийся хвост — и Тигнари. Тигнари позволил Сайно точно так же, как только что позволили ему. Он доверял. Это было важнее. Бережными касаниями по плечам чужие ладони подсказали ему прогнуться. Тигнари упёрся локтями в диван, колени вздёрнули тело кверху — беззащитнее, обнажённее уже некуда. Сайно спустил по бёдрам его штаны, огладил ягодицы. Контраст собственного знания о нём привычном — стальной стержень без намёка на ласку — с тем, что происходило с ним сейчас, вёл настолько, что собственные пальцы поплыли у Тигнари перед глазами, и он машинально подался навстречу прикосновениям. Как же он хотел. Невыносимо. Сайно навис сверху, утопил собой, будто рассчитывая, что Тигнари вплавится под ним в обивку дивана. Долгий, сухой поцелуй пришёлся в самую косточку плеча, где брала начало первая царапина. — Я остановлюсь, если ты скажешь, — напомнил он. Хвост Тигнари замахал досадой пополам с нетерпением, рот злостно выцедил: — Мне приходилось терпеть и похуже. Давай уже. — Я не хочу, чтобы ты, — новый поцелуй, в изгиб шеи, — терпел. Хочу, чтобы… Сайно осёкся. Наверное, для него всё это тоже было слишком, и Тигнари не стал его винить. Он сам едва соображал, что несёт и что происходит. Пальцы бережно скользнули по спине, а потом тепло вдруг исчезло. Тигнари дёрнулся назад, вздрогнув, и на плечо тут же легла рука. — Всё хорошо, — мягко раздалось сверху, — я сейчас. Тигнари так и хотелось — сейчас, безо всяких пауз и просьб. Он почти успел потребовать, но пальцы бережно огладили кромку уха. — Пожалуйста. Я быстро. И он остался стоять — на локтях и коленях, опустив голову, игнорируя и дрожь, и тянущую боль синяков и царапин, и отчаянно стиснутые зубы, и лихорадочно хлопающие на кухне ящики. Казалось, прошла вечность, прежде чем диван опять прогнулся под чужим весом и спину обожгло благодарным поцелуем. Что-то зашуршало, Тигнари узнал запах — оливковое масло — и повернул голову в растерянном: — Ты… — Тише. Так будет лучше. Тигнари уткнулся в обивку, пряча краску на щеках за беспорядком волос. Сайно отвлекал его поцелуями, первый раз коснулся деликатно, будто спрашивая. Наружу вырвался безвольный всхлип: чужая откровенная забота выбивала из равновесия. В его понимании таким вещам было просто не положено с ним случаться. Пик иллюзорных мечтаний пришёлся на поступление в университет: там было много новых лиц, много знакомств, много юношеского максимализма и несбывшихся надежд. Тигнари надеялся не на любовь — это было бы для такого, как он, уже слишком, — но хотя бы… на компанию. Потом ушло. Ушло вместе с выпуском, когда выяснилось, что дружба заканчивалась на последнем семинаре, а большинство людей, несмотря на всё его обаяние и старание, не собирались водить компанию с валука шуна. У Тигнари не было даже времени расстраиваться: стоило учиться дальше, стоило присматривать за Коллеи. Его маме, думал он, повезло чуть больше: с отцом они познакомились на каком-то съезде учёных-любителей, оба были с ушами и хвостом, оба были своего рода изгоями в обществе людей, оба влюбились. Один раз и на всю жизнь. Тигнари с этим знанием очень не хотелось давать себе вольностей — и вот куда это его завело. Сайно растягивал его так осторожно, будто от одного неправильного движения Тигнари рассыплется в прах прямо в его руках. Смазки у Тигнари не водилось — деньги на ветер, вот и весь смысл, — а чёртово масло… он мог лишь надеяться, что будет не так ужасно, как говорили все его знания о собственной анатомии. На первом медленном толчке тело подвело ослабевшими коленями, ноги едва не разъехались в стороны, и Тигнари задавил стон дискомфорта об обивку дивана, упрямо зажмурив глаза. — Всё нормально, — прошипел сквозь зубы. — Ты уве… — Давай. Постепенно стало легче. Спокойнее. Сайно упёрся ладонью рядом с его лицом, задавил и затмил жаром собственного тела, отвлекая россыпью иголочных поцелуев везде, куда мог дотянуться — по загривку, плечам, спине. На втором пальце тупая боль сменилась ноющим дискомфортом, на третьем — перестала тянуть и ушла совсем. Тело привыкало к новым ощущениям, разносило по самым дальним капиллярам первые искры, казалось, потерянного возбуждения. Вездесущий хвост метался, перепачканный в масле и придавленный телом Сайно, как никогда сигнализируя о желании чувствовать его внутри целиком. Тигнари знал, что ему нужно лишь открыть рот и попросить — и Сайно сделает. Кожа чувствовала каждый его напряжённый нерв, кости пронизывало бурей дичайшего возбуждения от самого факта близости. Если бы Сайно просто трахнул его у стенки, едва переступив порог квартиры — Тигнари на пожаре этого возбуждения даже не стал бы возражать. Но сейчас он мог лишь остро задыхаться и ловить первые признаки инстинкта податься навстречу. Насадиться быстрее и глубже, вышибить в себе искру того удовольствия, которое Сайно своим осторожным темпом не давал ему получить. Тигнари уткнулся лбом в ладонь, дыхание спёрлось до тяжёлого и надрывного: он и правда хотел. Ему и правда становилось невыносимо до боли от осознания, что эти толчки внутрь его тела могли быть чем-то больше и ближе. И когда Сайно погрузился по самые костяшки, оставив новый поцелуй у кромки волос, Тигнари не выдержал. Простонал: — Сайно, хватит, пожалуйста!.. Он вскинулся, вжался бёдрами в чужие в отчаянной попытке получить своё больше и ближе, но Сайно бережно придержал за плечо. Его голос казался неестественно низким, почти оседающим по костям шёпотом: — Не хватит. Тебе будет… — Плевать, как мне будет. Necesito estar más cerca de ti ahora mismo, ¿escuchó? Тигнари едва не всхлипнул, чувствуя, как мозолистые пальцы оглаживают его изнутри. Ухо вдруг обожгло слабым смешком: — Я всё равно не понимаю. Заполненность внутри исчезла, и Тигнари снова чуть не сорвался — на разочарованный стон. Влажными, прохладными пальцами Сайно огладил основание его хвоста, но добился лишь того, что Тигнари стало ещё жарче и ещё невыносимее. — Трахни меня, — выдохнул он в ладони, — пожалуйста. Так понятно? Возможно, в голове у Сайно нашлась бы ещё пара тысяч аргументов против наравне с заранее провальным «ты уверен, что…». Окончательно потерявший рассудок, Тигнари готов был с коленей опуститься ещё ниже и молить на грани скулежа, лишь бы это наконец случилось. И Сайно сдался. Толкнулся внутрь на одном долгом поцелуе из сплошной их череды — аккуратно, медленно раздвигая тугие стенки, тяжелея дыханием о затылок, в который уткнулся сослепу. Колени у Тигнари дрожали и ныли, но он едва обратил на них внимание за пеленой ощущений, которая добралась до мозга и устроила в нём не просто пожар — настоящий взрыв. Он выдавил стон, который пришёлся в самую обивку, ногти отчаянно заскребли по грубой ткани. Было ново, больно и до желания стиснуть зубы неприятно — настолько, что собственный стон показался сбивчивым проклятием. Широко распахнувшимися глазами Тигнари уцепился за свои белые костяшки, ртом — за спёртый, потный воздух, ощущениями — за ту единственную точку в теле, которая продолжала растекаться спокойствием. Тягучими поцелуями Сайно жёг его шею, бормотал как сам не свой: — Я пытаюсь, Нари, я правда пытаюсь аккуратнее… Тигнари затих, чувствуя, что заполненное до предела тело плавит разум о черепную коробку. Концентрация всего и сразу сбивала рецепторы с толку, но он всё равно различил собственное невнятное: — Más cerca, Cyno, te lo ruego. — Тише, — Сайно склонился ниже, член толкнулся глубже, Тигнари задохнулся острее. — Всё хорошо? Хорошо. Теперь — хорошо. — Да, да, пожалуйста, no te detengas… Это было похоже на сон на грани пробуждения, когда голову разрывает сплошными противоречиями — верой в происходящее и одновременным осознанием его… искусственности. Тигнари мог бы тысячу раз провертеть этот момент в воображении, представить в мельчайших подробностях, и всё равно собственное тело не давало лгать. Собственные ощущения не могли подвести. Сайно толкнулся снова — медленно подался назад и медленно налёг, тягучим огнём по венам сплавляя их в одно. Тигнари даже не разобрал, кого из них пробило на тихий стон: всё казалось смазанным, нереальным, далёким от здравого смысла. Сайно действительно был внутри него, действительно зацеловывал его плечи, действительно сцепил их ладони, навалившись сверху ярко горящим костром. И если вся жизнь Тигнари вела к тому, что он под этим костром сгорит до горстки пепла, это была хорошая смерть. Лучшая из всех, которые могли бы подстерегать его на этом пути. Взятый темп — мучительно долгий, на грани желания толкаться навстречу — не оставлял рассудку Тигнари ни шанса. Сайно двигался плавными толчками, будто что-то до сих пор мёртвым клеем держало его стоп-кран, целовал сухо и осторожно, пока Тигнари сгрызало желание почувствовать его настоящего. Не эту версию для хрупкого стекла — того Сайно, которого он видел в гробнице, с решимостью во взгляде и готовностью принять на себя пулю. В него он влюбился тогда, его полюбил сейчас. — Быстрее, — попросил Тигнари пересохшим горлом. Размётанные волосы Сайно защекотали его плечи, он склонил голову, позвал: — Ты справишься? — Я тут не граблю музей, чтобы справляться, — огрызнулся Тигнари рефлекторно. И тут же отпустил на выдохе, повернулся так, чтобы хоть краем глаза видеть в вечернем полумраке горящий взгляд. — Всё нормально. Прошу тебя. Долю секунды Сайно колебался — а затем новый толчок вышиб из лёгких Тигнари весь воздух. Сайно двинулся до самого основания, вжался в ягодицы на хлёстком ударе, уши опалило его гортанным стоном. И Тигнари безо всяких шансов удержаться потерял голову. Их пульс, бешено скачущий прерывистой линией, будто слился в один — настолько в унисон для его чуткого слуха звучали удары сразу двух сердечных мышц, настолько синхронным казалось сбитое дыхание. Сайно отпустил ненужную бережливость, ускорился до тихих шлепков, резавших уши громче выстрелов, и теперь каждое движение выбивало из глаз — из горла, из сердца — болезненные искры удовольствия. Плотный запах и ощущение огня по ягодицам сносили Тигнари крышу. Он неровно толкнулся навстречу, стремясь почувствовать ещё глубже — но ладонь на пояснице оборвала попытки. Сайно распрямился, мурашками сполз до основания мечущегося хвоста, зарылся в мех пальцами. Тигнари повело. — Нет. Сожми, сильно… — Так? Стон выбился из горла раньше, чем ощущения хотя бы добрались сквозь тело до мозга. Сайно схватился за основание хвоста, потянул вверх, заставляя плотнее упереться коленями в диван — и Тигнари, слепо подчинившись давлению, поймал в глазах цветные вспышки. — Да… да, так хорошо… На смену вспышкам пришла чернота: он зажмурился, не в силах выносить мутную реальность. Собственный член ныл почти болезненно, до пелены по внутренней стороне век, отвердевший под уверенным желанием и чужим запахом. Сандал ложился на язык, табак проникал в вены, и Тигнари вело ими на сплошных инстинктах. Всё, что осталось за пределами их тактильного контакта, перестало иметь значение. Только череда толчков, которыми Сайно плавил его до костей, и выдохи, в которых Тигнари чудилось собственное имя. Только то, во что превратилась эта ночь, которой никогда и ни за что не должно было существовать. Сайно брал его грубее, отпуская понемногу внутренние тормоза: движения смешались в беспорядочные толчки, губы перестали участливо шептать на ухо что-то бережно-заботливое. Сайно позволял голосу прорваться наружу негромко и редко, будто его до сих пор что-то держало — а этого Тигнари не хотел. Он хотел полностью и без остатка — всё, что Сайно мог ему дать. — Укуси, — он задохнулся тяжестью по горлу, — меня. Стон прокатился по гортани, оборвался на губах. Колени уже не держали: Тигнари почти лежал, спасаемый только хваткой ладоней. Сайно склонился, будто слух его подводил, и этот выдох на глубоком толчке до самого основания показался Тигнари настоящей мольбой. — Нари?.. — Укуси. Сильно, до крови. Чтобы остался след, — Тигнари слепо уткнулся взглядом в ладони — только они, как знание, что у него ещё есть чувствующее весь этот огонь тело, удержали его в реальности. — Пометь меня, Сайно. Пусть… «Пусть от тебя что-то останется, раз уж сам ты уйдёшь». Мысль осталась проглоченной на языке вместе с новым стоном: Сайно без единого колебания приник губами к его шее, и все нужные и ненужные слова испарились из головы. Сайно целовал, замерев в нём так, что Тигнари чувствовал болезненную пульсацию по плотно сжатым стенкам. Жар поцелуя скрадывал тело до костей — а затем, не дав Тигнари опомниться и перевести дыхание, Сайно действительно укусил. Он собрал зубами кожу на загривке, сжал до яркой, нестерпимой боли. Вспышка уколола иглой и промчалась по телу бесконтрольной дрожью — Тигнари застонал низко и хрипло, выгнулся в крепкой хватке, пытаясь урвать как можно больше этой правильной полноты. Хвост забился настоящей эйфорией, в ноздри вкрался аромат собственной крови — а Сайно держал его кожу в зубах, пока Тигнари пытался ловить последние крохи рассудка. Так нужно. И так больно. И так… правильно. — Ещё, — заскулил Тигнари, — хочу ещё, слышишь? Губы прижались прямо к точке пульсации. Ласковый шёпот забил уши: — Нари. Нари, у тебя кровь. Я слишком сильно… — Так надо. Оставь. Не смей трогать, no te atrevas a parar, Сайно, пожалуйста… Сайно снова сплёл их пальцы, и Тигнари вцепился в знакомые мозоли, как утопающий цепляется за спасательный круг. Его хватка была такой надёжной, такой хорошо изученной, что Тигнари должно было хватить и этого — но не хватало. Чтобы сохранить в воспоминаниях и эту ночь, и Сайно целиком, ему было мало. И даже пульсирующая боль, которую Сайно смазывал сухими поцелуями, не могла поставить ему мозги на место. Для всего остального мира Тигнари был безнадёжно и безвозвратно потерян. Нестерпимое желание взять ещё больше продиктовало извернуться и лечь на спину. Затылок болезненно загудел, синяки заныли, но Тигнари едва сморщился — скрестил лодыжки у Сайно на талии, потянул ими на себя, сплетая руки на его шее. Поймал наконец его взгляд, знакомый до дрожи, подёрнутый дымкой полного отсутствия рассудка. И улыбнулся: — Так лучше. Solo mirarte es suficiente, mi amor. В глазах Сайно промелькнул призрак узнавания. И в самые губы Тигнари, которых он нестерпимо долго не касался, он прошептал: — Кое-что на испанском я всё-таки знаю. — Вот тебе ещё одно хорошее слово, — сощурился Тигнари ему в глаза. — Bésame. Поцелуй меня. Без единого колебания, без единой паузы Сайно накрыл его губы своими. И Тигнари с наслаждением потянулся навстречу, ловя по телу всё новые и новые искры их близости. Сайно не нужен был никакой джинн, чтобы пускать миниатюрные молнии. Тигнари и без того чувствовал себя в самом центре грозы. Сайно топил череду его надрывных стонов поцелуями, двигался быстрее, сильнее, беспрекословно подчиняясь давлению пяток на поясницу и прикосновений-царапин по плечам. Сумасшедший темп сводил возможность вдохнуть воздуха к нулю, тело обволакивало тяжестью запахов, горло драло настоящим огнём. Сайно обхватил в плотно сжатый кулак его член, поймал сбивчивый ритм, с которым двигался глубоко внутри, и Тигнари изломом в спине выгнулся навстречу. Он не знал, какими словами передать отчаянное желание, чтобы это никогда не прекращалось. Он хотел тянуть эту ночь долго, до конца жизни, собирая тепло тела Сайно и мягкость его губ, ловя каждый выдох, встречая новый толчок вибрацией по горлу в долгом поцелуе. В редкие моменты свободы, даже заполняя лёгкие воздухом, Тигнари тратил его на бесконтрольные стоны. Сознание, которое цеплялось только за наслаждение по самым костям, рвало из тела ту честность, на которую он был способен. И Сайно встречал её глубокими поцелуями, громким сердцебиением, прерывистыми вдохами. Всё, что Тигнари от него слышал, было отдельными гласными собственного имени, и это топило так, как не могло ничто другое. А в момент, когда возбуждение стало настолько остро-невыносимым, что проще было закрыть глаза и ждать, пока сжарит заживо, Тигнари, напротив, с радостью кинулся в огонь. Придавленный хвост забил по дивану, ногти отчаянно заскребли по коже, ритмичные толчки разогнали по телу крупную дрожь. Тигнари встряхнуло, рот открылся сам собой: — Bésame. Сайно понял без перевода. Оргазм прокатился по горлу вибрацией, утопленной в его губах, Тигнари зажмурился с силой, от которой побелело под веками. Его будто прошибло новым ударом молнии — настолько ярким и долгим казалось само ощущение. Тигнари выплеснулся в сжатый кулак, дрожа всем телом, цепляясь за Сайно, как за спасательный круг. Бешеная пульсация в такт ударам сердца сводила его с ума. — Нари, — пробилось сквозь слабый звон в ушах, и Тигнари остервенело замотал головой: — Нет. Не останавливайся, не смей останавливаться. Каждый новый толчок бил по оголённым нервам. Тигнари не успел даже прийти в себя после оргазма, даже не понял, что именно произошло — а рваный темп вернулся, вколачивая его ватное тело ещё глубже в диван. Тигнари с трудом приподнял тяжёлые веки. Сайно навис сверху, весь встрёпанный и возбуждённый, с бисеринками пота по лбу, которые хотелось собрать губами — он смотрел, точно не мог заставить себя отвести взгляд. И таких взглядов, наверное, не удостаивалось ни одно найденное им древнее сокровище. — Te quiero con todo mi corazón, — шепнул Тигнари не в силах сдержаться. И, наверное, это стало точкой, которая сломала Сайно окончательно. С его губ сорвался длинный стон, он попытался отстраниться, но Тигнари на остатках сознания упрямо скрестил лодыжки, не позволяя выйти. Туман в голове горел, подожжённый знанием, что так — так будет правильнее всего. Сайно замер глубоко внутри, толкнувшись сильнее, до звёзд в глазах. Тигнари собрал дрожь его оргазма всем телом, сцеловал её с приоткрытых губ, любовно обвёл по покатым мышцам плеч. И Сайно затих, едва справляясь с тем, чтобы дышать. Этот момент Тигнари тоже хотел бы запечатать навсегда. Жаль, что у них было не так много времени. — Скажи, — попросил вдруг Сайно хрипотцой в голосе, — что я не испортил тебе первый раз в жизни. Реальность возвращалась по кускам — вот жгучая пульсация в загривке, вот ощущение влаги от поцелуев на шее, вот приятно тянущая россыпь искр в низу живота. Вот лицо Сайно — потерянное, плавающее, слишком мирное для той его версии, которой Тигнари удостоился в первые недели знакомства. В эти глаза без фокуса он и усмехнулся: — Нет. Ты установил слишком высокую планку. Сайно не хотелось отпускать, но Тигнари позволил. Позволил сесть, кончиком хвоста чувствуя остаточную дрожь по его бёдрам, позволил растрепать волосы и уставиться в пустоту комнаты. Тигнари осторожно потянулся за ним, проверяя, держат ли ноги. — Мне нужно в душ, — сказал тихонько, ловя пальцы Сайно своими. — Ты… будешь здесь, когда я вернусь? Взгляд Сайно нашёл его. Прорезалась осмысленность. — Я останусь. До утра. Если, — он склонил голову, — ты хочешь. Тигнари хотел так, что готов был снова опуститься перед ним на колени — умолять или заниматься вещами, от смелости которых у него алели щёки, он не знал. Но надеялся, что его скованного кивка достаточно, чтобы передать благодарность. В ванной Тигнари, повернувшись к зеркалу спиной и собрав влажные волосы в пучок, долго разглядывал след от укуса на загривке. Ровно по центру, до сих пор стреляющий болью, он набухал ярко-алым и наверняка назавтра расцветёт ещё одним синяком. Тигнари полностью устраивало. Жалел он лишь о том, что и синяк рано или поздно сойдёт. Когда он на цыпочках вернулся в комнату, Сайно в ней не было. Их одежда лежала аккуратной стопкой в углу развороченного дивана, а сам Сайно обнаружился на кухонном балконе — в одних трусах и с неизменной сигаретой. Тигнари подошёл к нему со спины. По плечу, до которого он в процессе мог дотянуться здоровой рукой, шли беспорядочные, кровоточащие следы от ногтей. — Я тебя поцарапал, — доложил Тигнари как мог ровным голосом, — а ты ни слова не сказал. Сайно выпустил дым в сторону, скосил взгляд. Улыбнулся: — Мне нравится, что они не заживают. Пусть у меня тоже что-нибудь останется. Тигнари обнял его со спины, вдыхая лавину запахов. Табак, сандал, кровь и пот. Не то сочетание, которое он находил приятным, но сейчас он готов был вечность дышать только этим. Сайно сводил его с ума. Тигнари не говорил, но подозревал, что он и без того догадывался. — А сам ты точно не можешь остаться? Получилось куда более жалко, чем ему хотелось. Сайно и здесь будто почувствовал: затушил сигарету, развернулся, ловя Тигнари в кольцо рук, прижался губами к влажной кромке волос. — Я вернусь, как только смогу, помнишь? Дома у меня нет, так что… Он повёл плечами. Тигнари пусто пробормотал: — Me gustaría ser tu hogar. — Что? — Говорю, что здесь холодно, — он тряхнул хвостом, прекрасно зная, что Сайно больше не станет спрашивать с него за такую плохую и очевидную ложь. — Пойдём внутрь, пока соседи не начали гадать, почему на балконе у валука шуна курит какой-то аравиец в трусах. Сайно коротко рассмеялся — но, надо же, послушался. Не в первый раз за сегодняшний во всех отношениях аномальный день. Этой ночью они снова делили одно одеяло на двоих. Но теперь Тигнари засыпал в тёплых объятиях того, от кого бы в жизни не ждал подобной теплоты.