Как поют пески

Привыкать было тяжело и почти больно. Первые дни Тигнари оборачивался на любой шум, вскакивал на любое что-то-не-так-чувство посреди ночи, пытался найти под подушкой пистолет и пару раз чуть не принял подростков под окнами за людей Рахмана. Первые дни прошли пусто, непродуктивно и ощущались скорее болотом, в котором Тигнари раньше плавал спокойно, а теперь обнаружил, что в трясине неудобно дышать. Вернувшись в больницу и найдя там ни капли не изменившегося — хотя и очень недовольного — Закарию, Тигнари впервые поймал за хвост острое впечатление, что спит. Когда мозг действительно осознаёт сон, он чётко упирается в нереальность происходящего — и с Тигнари… кажется, с ним было именно это. Он не понимал, почему у него весь мир рассыпался нестройным рядом домино, а Закария только бурчал на рассеянность и грозился урезать оклад. Почему все вокруг вели себя так, будто ничего не случилось? Почему все делали вид, что вернулся тот же самый Тигнари, а не тот, которого пытались убить и который пережил, вероятно, лучшее (худшее) приключение в своей жизни? Если бы Тигнари вздумал завести дневник, чтобы было что показывать своему так и не случившемуся психотерапевту, бо́льшая часть страниц в нём была бы безнадёжно пуста. Стоило лишь позволить привычному ритму вытеснить свободное время, дневать на сменах, вечера проводить на лекциях, а ночи тратить на кандидатскую — и внезапно обнаруживалось, что на полноценные мысли у его мозга не хватало ресурса. Тигнари снова засыпал лицом в стол, снова едва урывал время для перекуса в больнице, снова спрятался от реального мира за хроническим стрессом и плотно подоткнул хвост. Вот это — это было привычно. И если бы взгляд не цеплялся за невидимые всем остальным изменения, наверное, Тигнари даже убедил бы себя, что как раз то приключение в песках ему и приснилось. Операцию Коллеи назначили на конец ноября. Обточенные до бледных шрамов полоски верёвок на запястьях прятались под рукава медицинского халата. Золотой скарабей поселился на книжной полке — Тигнари иногда ловил себя на том, что слишком долго пялился в блики на его панцире, прежде чем затушить свет и лечь наконец спать. Одноразовый телефон уехал в самый дальний ящик стола, под ворох бумаг, и вот на него Тигнари не собирался смотреть до конца своих дней. Хотя соблазн в приступе острого одиночества включить его, подождать три гудка и сбросить вызов был огромным. Когда Коллеи вернулась из больницы, аккурат на второй день её домашнего отдыха в почтовый ящик бросили чек. Без имени отправителя, без обратного адреса, без приписок — один чек, на котором стояло лишь его, Тигнари, имя и сумма с парой лишних нулей на конце. В тот вечер Коллеи застала Тигнари на кухне с бутылкой вина и этим самым чеком и посоветовала: — Отправь ему эмодзи сердечка. Люди так делают, чтобы не писать тяжёлое «спасибо» и «я скучаю». Тигнари тогда, даже не поднимая туманного взгляда, покачал головой. Если бы не Коллеи, понимала рациональная часть его сознания, он бы и вовсе сошёл с ума — от всего и сразу. Что положено было чувствовать человеку (ладно, валука шуна), который вернулся из гонки за древним артефактом, пережив по дороге пару смертельных опасностей и по закону подлости отдав свой единственный шанс на любовь самому непривлекательному герою этой сказки? Оказалось, что чувствовать положено было целый коктейль, начиная от тревоги с тоской и заканчивая облегчением и радостью. До тех пор, пока Тигнари не перестало бы разрывать противоречиями, он изо всех сил пытался обойтись без лишних эксцессов. И писать Сайно в его планы не входило. Упрямство шептало: нет уж, Тигнари, ты доказал ему всё и даже больше. Его очередь. И если бы Сайно так хотел получить от него эмодзи сердечка, он бы оставил что-то побольше, чем телефон на экстренный случай. — Я думаю, — отозвался наконец Тигнари, смочив горло новым глотком, — то есть я хочу надеяться. Что он и так знает, что я скучаю. Это как-то… жалко? Я такой несчастный, приезжай и пожалей меня? Коллеи хихикнула в кулак и села на стул напротив. Её плохо держало на ногах, зато глаза не закрывались сами собой, а руки не тянуло вниз силой гравитации — может, до операции и не стоило загадывать наперёд, но Тигнари казалось, что она поправляется на одном ожидании. — Тогда подумай вот о чём, — Коллеи прибрала бутылку к рукам и сдвинула под стол. — Этот твой господин аль-Харад — ты явно понравился ему не за то, что круглые сутки ныл, какой ты действительно несчастный. И если он сейчас постучит в дверь, а ты сидишь… вот такой… — она едва повела рукой, а Тигнари уже представил и устыдился. — Понимаешь, что я имею в виду? Тигнари траурно кивнул. Возможно, это прорывались остаточные гены далёких предков, но в тот вечер он и правда чувствовал себя обычной пустынной лисой, которой не уделяют достаточно внимания. — Прости, — признал на тихом выдохе. — Ты права, конечно, ты всегда права, — и раньше, чем Коллеи успела бы поменять их местами, превратившись в здравомыслящую взрослую, уцепился краем мозга за старую мысль. — Знаешь, о чём я недавно думал? Не хочешь снова попробовать зелёный цвет? Коллеи улыбнулась — куда более довольно. — Хм. Мне нравился зелёный, так что если у нас есть лишние деньги… — Тигнари молча придвинул ей чек, давая возможность взглянуть на сумму. Коллеи тонко охнула: — О. Ну. Да, пойдёт. А давай и тебе что-нибудь покрасим за компанию? Чёлку, например, или хвост… — Пока что я остановлюсь на стакане воды. И, — Тигнари снова оценил количество нулей, — и пицце. Огромной пицце с дополнительной порцией грибов. Дальше стало как-то… легче. Сберегательный счёт, новая квартира, вдохи полной грудью. Жильё, которое предоставила Дори, всё равно когда-нибудь забрала бы в уплату долгов её компания, а Тигнари, получив возможность, мог не сидеть с чемоданом на пороге и ждать, пока их с Коллеи снова попросят на выход. Смена обстановки подействовала как свежий воздух: мало-помалу ушла иллюзия, что в дверь вот-вот постучат дулом пистолета, кошмары стали сниться реже, страх за всё подряд сменился привычным налётом стресса взрослой жизни. Не считая шрамов на запястьях, скарабея на полке и знания о том, что в дальнем ящике стола лежит телефон… всё как-то вошло в старую колею. Тигнари почти смирился. Почти. Время от времени сознание всё равно цеплялось за неосторожную ассоциацию и разворачивало цепочку от «сегодня слишком душно» до «почти так же, как было в пустыне в Марокко, когда мы с Сайно впервые встретились» — но болью кололо едва-едва, как фантомным желанием сморщить нос и чихнуть. Тигнари знал, что пройдёт нужное время — и они увидятся снова, а раз генетика не дала ему второго шанса, нечего было себя жалеть. В какой-то светлой сомнамбуле прошло достаточно времени, чтобы перестать и жить вчерашним днём. Коллеи спокойно перенесла операцию, Тигнари возился с новыми рецептами на таблетки, Нилу вернулась к работе сиделки. С ней была связана отдельная история, когда Тигнари попытался под чувством вины найти Коллеи кого-то другого, и Коллеи чинно терпела… до тех пор, пока Нилу не пришла сама, искренне обиженная. Это был долгий вечер, полный тактичных недосказанностей и кружений над деликатными темами, пока Тигнари не сдался под двойным напором. Генерала наёмников он переспорить мог, а вот двух девчонок — ни за что и больше никогда в жизни. К тому же Коллеи он более чем понимал. После всего, что случилось, важно было иметь рядом кого-то, кто… знал всю правду. Тигнари на эту роль подходил плохо, ему от всех злоключений досталась немного другая часть, а вот Нилу справлялась куда успешнее. Да и тюбик краски для волос держала в руках лучше, чем он. У Тигнари же осталось не так много. Полный список забот, от новых пациентов до старых студентов, плюс кандидатская, плюс кроткая надежда, плюс налаживание старой жизни. Наверное, единственной, кто заметил, что с ним что-то не так, стала — вот это неожиданность — Махфи. — Нет, серьёзно, тебе как будто исполнилось сорок, а я не в курсе, — громко пожаловалась она однажды. Был конец декабря. Каир обрастал европейскими новогодними украшениями, сувенирные магазины ящиками тащили на витрины приманки для туристов, в городе процветал хвойный демпинг, а у студентов заканчивалась череда экзаменов. Тигнари с Махфи пересеклись в лаборантской с самого утра — и уже серьёзно опаздывали по своим аудиториям. Махфи считала, что всему виной её незакрывающийся рот, Тигнари — что она слишком много внимания уделяла его скромному торту. Приносить в лаборантскую что-то сладкое в честь собственного дня рождения всё ещё казалось несправедливой детской игрой в дружелюбие. Но Тигнари принёс по куску только себе и Махфи — и та в свой кусок вцепилась обеими руками. — Ну, правда, — делилась она в перерывах на крем, — ты тогда взял отгул, я забрала твоих студентов, они даже успели меня полюбить! Говорили, что я даю им меньше проверочных. А теперь у тебя постоянно такое лицо… — Какое? — Странное. Не знаю. Пока Тигнари безуспешно пытался пригладить хвост, Махфи избавилась от крема на верхушке. Торт, как и в прошлых три дня рождения, выбирала Коллеи и, как и в прошлых три дня рождения, выбрала абсолютный кошмар диабетика. — Ты как будто узнал все тайны мироздания, — продолжала Махфи в пустоту, — а со мной делиться отказываешься. Я не в обиде, наверное, за эти кремовые розочки я прощу тебе всё на свете, но… Тигнари покосился в отражение стеклянной дверцы шкафа с документами. Лицо как лицо — вернувшее здоровую степень синяков под глазами и остроты скул. Махфи было бы не к чему придраться, если бы она единственная не видела, что Тигнари теперь молчит чаще обычного. — Нам кандидатскую писать, — напомнил Тигнари пожатыми плечами. — То, что у меня в ней происходит, вполне сойдёт за тайны мироздания. — То есть каждый раз, когда ты молча пялишься в стену, ты думаешь про кандидатскую? Мне бы твой энтузиазм… Махфи снова помолчала, обрабатывая торт. Вряд ли Тигнари отвёл этим подозрения от своего странного лица, но её внимание уже переключилось на более насущную проблему. Типичная черта любого аспиранта — если напомнить ему про кандидатскую, можно отчётливо уловить тот момент, когда из глаз уходит любое желание жить. — Кстати, — вдруг позвала Махфи, когда Тигнари уже собирался уходить. Аккуратный тон, сосредоточенный взгляд — за таким обычно следовали нетактичные вопросы про подушечки на лапах, так что Тигнари заранее напрягся. — Как насчёт… м-м-м… дружеской сделки? Я подброшу тебя на работу после экзаменов, а ты покажешь мне своё оглавление? Тигнари выпрямился. А, ну конечно. Всё было настолько просто. — У тебя ещё нет оглавления? — Я… нет, оно есть! Но оно ненадёжное, и если бы ты подсказал, что делать с аналитической частью, и как вывести вменяемую оценку, и… почему ты смеёшься, что смешного в чужой беде? Тигнари фыркнул в кончик хвоста. Конец декабря: он-то ставил, что Махфи пойдёт за помощью намного раньше. Даже больше, он на неё рассчитывал, чтобы забить себе голову ещё одним пунктом в списке дел, которые могли бы отвлечь его от… всего. Что осталось где-то там. — Давай мы просто увидимся после выходных, и я помогу тебе с оглавлением, — предложил он. Махфи открыла было рот. — Я всё равно не могу поехать с тобой, у меня после экзамена встреча. — О… а что за встреча? Тигнари был вынужден снова пожать плечами. Если бы он знал. — Что-то про статью в научный журнал?.. На кафедру пришёл какой-то репортёр, и меня отправили давать ему интервью. Я попытаюсь избавиться от него побыстрее, но всё равно не надо меня ждать. Махфи вытерла кусок крема с уголка губ. От её торта ничего не осталось, а свой Тигнари так и не получил возможности съесть — и с учётом того, что Махфи никуда не собиралась, что-то подсказывало, что уже и не съест. — Ты не хочешь давать интервью? — Индекс цитирования строится на публикациях, а не на интервью, — усмехнулся Тигнари. Последнее, чего ему хотелось от своей и без того выделяющейся карьеры, — это чтобы его фотографии с лисьими ушами лишний раз красовались в прессе. — А пациенты сами себя не примут. Не хочу сильно задерживаться. — Ну, что ж… — Махфи попыталась сделать вид, что не особенно расстроилась. — В следующий раз предложи им меня. Я симпатичнее. — Вот уж точно. Напиши мне потом, найду время на твоё оглавление. Махфи помахала ему — и Тигнари, успев заново разозлиться на этого горе-репортёра, едва не вприпрыжку помчался в свою аудиторию. Принимать у студентов экзамены, ловить шорох шпаргалок и выговаривать за списывание было работой куда проще, чем разговаривать с людьми, у которых наготове блокнот и диктофон. Тигнари успел пару раз пообщаться с репортёрами: к нему зачем-то приходили после истории с банкротством, волновались о том, как бы получить рассказ от жертвы финансовых махинаций быстрее прочих. Тигнари думал тогда, что выбирать из тысяч людей именно его заставлял факт наличия ушей и хвоста, поэтому говорил мало и не особенно вежливо. А этот конкретный репортёр… На кафедре ему так и сказали: «Настаивали именно на тебе». По скромным знаниям Тигнари, сурдологов в Каирском университете хватало и без него, а это значило опять терпеть час-два с паттерном «один взгляд в блокнот, один — на кончики ушей». Отличный способ провести день рождения — поколотить репортёра научного журнала. В аудиторию Тигнари не опоздал, но пара взглядов с умершей надеждой была обеспечена. Стараясь стряхнуть с хвоста уже готовое раздражение, которым будет сквозить каждая строчка этого злосчастного интервью, Тигнари раздал листы с заданиями и уселся смотреть в никуда. Такие моменты он ненавидел больше всего: тихие, не заполненные необходимостью делать что-то прямо сейчас. Моменты, в которые он уходил во внутренний мир, а голова начинала гудеть усталой тоской. Всего два месяца назад стены этой аудитории заменяли золотые колонны гробницы Алого Короля, а скрип ручек по бумаге — шорох песков в запечатанной дюне. Два месяца назад у Тигнари была чёткая цель, а сейчас весь горизонт планирования ограничивался концом дня. Провести экзамен — пережить интервью — отработать смену — вернуться домой. Получить поздравление от матери, подарок от Коллеи (плюшевую лису Тигнари нашёл ещё неделю назад, но оставил в шкафу, притворившись, что ничего не видел) и уйти спать. То же самое и завтра, и послезавтра, и много дней после. Нет, это было нормально. Привычно. Спокойно. Но теперь — теперь ведь Тигнари знал, что могло быть и по-другому. С чешущимся азартом на кончиках пальцев, клокочущим в горле риском и топящим триумфом от победы над древними загадками. С человеком за спиной, который выгонит чувство, что Тигнари безнадёжно проклят своим одиночеством. Неудивительно, что с такими мыслями внешний мир всегда подставлял ему подножку. Тигнари рассеянным взглядом скользил по движению студентов во внутреннем дворе — окна были высокими, через них вовсю било утреннее солнце, — и в какой-то момент ему показалось, что среди макушек мелькнула знакомая светлая шапка волос. Тигнари отвернулся так быстро, что перед глазами вспыхнули солнечные блики. Вот такое случалось с ним постоянно: в пассажире метро он видел аль-Хайтама, на рекламном баннере встречал Дэхью, каждого блондина записывал в Кавеха. Знакомые лица чудились везде, и Тигнари никак не мог отделаться от тянущего трепета в груди, когда мозг подсовывал жестокую обманку. Он напомнил себе, что в Каирском университете Сайно не было и быть не могло. Вздохнул, глотнул воды, повернулся к окнам снова — никаких светлых макушек, разумеется. Только стайка девчонок, спрятавшись за низкой пальмой, поднимала в воздух паровые облака. Да и на что он надеялся, в самом деле. Закололо в груди знакомо и болезненно, так что Тигнари, лишь бы прогнать, поднял голову и зацепился мыслями за первое, на что упал взгляд. — Госпожа аль-Маджад, — позвал он. — Если уже закончили, можете сдать работу и идти, на моих ушах вы ответов не прочитаете. Пальцы мелко постучали по столу в попытке унять ускорившееся сердцебиение. Тигнари вздохнул снова, силой переключил внимание на покрасневшую студентку и мысленно велел себе прекратить. День обещал быть долгим. В лаборантской, где Тигнари оставил экзаменационные работы, не было уже ни Махфи, ни второго куска торта. Тигнари долго думал, можно ли оставить медицинский халат или потом придётся делать ещё один крюк — но в конце концов решил, что по-другому он тонкие шрамы всё равно не скроет. Ему хватало способов выделиться из толпы, чтобы акцентировать внимание ещё и на этом. С кафедры его отправили в пустую аудиторию, и туда Тигнари брёл уже без энтузиазма. «Прежде всего, — вертелось в голове тоном, которым Тигнари хотел обозначить, что интервью будет идти на его правах, — настоятельно прошу вас убрать из статьи все указания на мою принадлежность к валука шуна. Если интерес к научным публикациям обусловлен только тем, что их автор — не до конца человек, я предпочту не тратить ни своё, ни ваше время на очевидный…» Тигнари хлопнул дверью — и остановился прямо на пороге. «…фарс», — потухло в голове умершим раздражением. Сайно — тот самый Сайно, которому было совершенно нечего делать в Каирском университете — помахал ему с высоты стола. И Тигнари застыл каменной статуей, просто… потерявшись. Сайно здесь быть не могло, но он определённо был. Практически не изменился, забрал волосы в высокий хвост, сменил тяжёлые бёрмы на обычные туфли, а майку — на рубашку с закатанными рукавами. Вместо галстука — бейдж новостного издания, вместо пистолета — крутящаяся в пальцах ручка. Вместо исчезновения на ровном месте, чтобы оставить Тигнари с отвратительным чувством очередного сна — бледная улыбка и стойкий запах сандала. Тигнари споткнулся на таком простом действии, как прикрыть за собой дверь. Мозг ловил одно короткое замыкание за другим: Сайно точно пропадёт, как только Тигнари отведёт взгляд, как только моргнёт, как только сделает к нему шаг. Тигнари ущипнул бы себя, если бы это не сделало его потерянное лицо ещё нелепее, чем оно уже. — Ты?.. Нет. Точно нет. Сайно не мог вот так взять и явиться на порог университета и сидеть на преподавательском столе, как будто это был капот его любимого ранглера. Наверное, городская жара доконала Тигнари окончательно — и если так, то он просто упал в обморок, не выйдя из дома, не случилось никакого экзамена, торта в лаборантской и этого… бутафорского интервью. — Я, — кивнул Сайно, словно сомневаясь, правда ли он. Тигнари нетвёрдо шагнул к нему. — Извини, я задержался дольше, чем планировалось, нас до самого Лиссабона не оставляли в покое, и ты, наверное… — он замолк: Тигнари вырос прямо перед ним, глядя снизу вверх, мотая хвостом и моргая так быстро, что в какой-то момент Сайно точно должен был пойти дымкой и раствориться за секунду до пробуждения. — Ты собираешься меня ударить, да? Тигнари медленно покачал головой. И обнял, безудержной силой провалившись в родной запах. Он представлял их новую встречу сотню, если не тысячу раз — иногда сам, когда мысли утекали против воли, иногда с помощью долгих, ярких снов, после которых реальное утро казалось блёклым и одиноким. Он думал, что будет готов в любой момент, особенно когда каждый прохожий в городе давал ему секундную надежду на «он наконец-то вернулся». Но прямо сейчас… прямо сейчас Тигнари был рад, что его подхватили в крепкую хватку, потому что иначе он рухнул бы без чувств. И даже не устыдился бы. Что-то подсказывало, что на этот эффект Сайно и рассчитывал. — Я так понимаю, — пробормотал Тигнари ему в плечо первую цельную мысль, — никакого репортёра не существует. — Я думал притвориться глухим и записаться на приём в больницу. Но всё-таки решил, что красть время у настоящих пациентов не очень этично. Сайно звучал так мягко и так смешливо — прошла та железная сталь, в которую Тигнари подсознательно оборачивал его голос в долгих разговорах с самим собой. Тигнари держала в руках другая версия Сайно, та, в которую он ещё не успел по-настоящему влюбиться и которая… которая действительно явилась в Каирский университет фальшивым репортёром, выстроив из простой возможности постучаться в дверь целый спектакль. — Ты когда-нибудь слышал про звонки? Сообщения? Всё, что делают обычные люди, чтобы назначить встречу? Сайно тихо усмехнулся — мышцы под пальцами Тигнари пошли плавной волной, и он почувствовал, что медленно сходит с ума. Сандал забивал ему рецепторы, тепло объятий текло по венам, как своё собственное, и сам факт этого реального, живого присутствия ровно в тот момент, когда Тигнари начал задумываться, существовал ли Сайно в принципе… Прижав уши, Тигнари задушенно всхлипнул. Из-под зажмуренных век выбились первые слёзы, и Сайно крепче собрал пальцы на его затылке. — Я хотел просто приехать. Правда. Но ты сменил квартиру — хороший ход, к слову, чтобы потерять твой след… — Оставь это, — пфыкнул Тигнари, не желая слушать ни лекции, ни оправдания, ни даже комплименты. — Я скучал. Жутко скучал. Думал, что ты уже… — Тише. Я здесь. Сайно мягко отстранился, заглядывая Тигнари прямо в блестящие влагой глаза. Укололо знакомым раздражением: он держался все эти месяцы на железном желании больше никогда не демонстрировать Сайно верх своих эмоций, и что с ним сделали пять секунд в его объятиях? Превратили в ту самую плюшевую лису, которую шила Коллеи. Если бы Тигнари не чувствовал, как рвётся о рёбра сердечный ритм — он бы даже поверил, что внутри у него синтепон и вата. — …и я тоже скучал. Палец коснулся его скулы, втирая каплю влаги в кожу. Сайно смотрел открыто и спокойно, держал его лицо в ладонях, улыбался так, будто Тигнари был его лучшей шуткой, которой он неимоверно гордился. — Слезь со стола, — потребовал Тигнари скачущим голосом, — иначе я и правда тебя ударю. Сайно неуклюже сполз, ведомый руками, которые скорее сломались бы, чем отпустили. И когда его улыбка оказалась вровень с дрожащими губами Тигнари — тот не успел за ней даже потянуться, как Сайно поцеловал его сам. Медленно, бережно и абсолютно по-настоящему. И Тигнари, которого не надо было просить, тут же ответил. Он даже не сообразил, как его ладони оказались у Сайно в волосах, а грудь — вплотную прижатой к его груди. Собственный хвост нетерпеливо пощекотал Сайно в спину, стремясь подвинуть ещё ближе, щёки загорелись под прикосновениями. На этом все его сны обычно и обрывались, оставляя после себя потерянность и тоску, но сейчас Сайно лишь давал ему схватить воздух — и целовал снова, с тягучей жадностью, от которой плавились рёбра. Против таких интервью Тигнари ничего не имел. Ни единого вопроса, ни единого лишнего взгляда, сплошная волна одной лихорадки на двоих — да, его полностью устраивало. Даже если рано или поздно поговорить всё-таки придётся. Но пока сознание открыто наслаждалось лаской и огнём, об этом можно было не думать. Действуя отдельно от мозга, на чистом урагане эмоций, Тигнари скользнул ладонями Сайно по плечам, собрав пальцами ощущение каждой покатой мышцы, обхватил за талию, дёрнул рубашку из брюк… — Нари. От деликатно раскатанных гласных повело только сильнее. Тигнари нужно было куда-то переправить накрученную за всё утро злость, так почему бы не на того самого репортёра, которому она полагалась? Его руки нырнули под ткань, голая спина Сайно отозвалась дрожью, которая выбила с губ довольный выдох. Тигнари потёрся о его щёку своей, теряя твёрдость в ногах. — Нари, постой. Хватит. Я тоже рад тебя видеть, но… Сайно придержал его за плечи, и Тигнари досадливо сморгнул, приходя в себя. Он стоял посреди пустой аудитории с горящими от поцелуев губами, руками где-то у Сайно под рубашкой и хвостом, вьющимся нетерпением по его ногам. Если бы кто-то заглянул проверить, как идёт интервью, его ждал бы неприятный сюрприз. — Да, — медленно кивнул Тигнари, — конечно. Я… хм. Опустим этот момент. Прикрыв алеющие щёки волосами, он сделал полшага назад. До боли зачесалась точка на самом загривке, буквально требуя, чтобы Сайно силой развернул его спиной к себе и оставил новый след — прямо здесь и прямо сейчас. Но Тигнари плотно сжал губы и для верности прикусил кончик языка. Наверное, это был запах. Запах сводил его с ума, не оставляя ни единого шанса сохранить перед Сайно трезвую голову. Тигнари перевёл растерянный взгляд на его бейдж, чтобы хотя бы так цепляться за материальное. Буквы прыгали перед глазами, плечи на точках соприкосновения полыхали искрами. И Тигнари в попытке вернуть всё к цивилизованному разговору кашлянул: — Ты… один здесь? — Здесь — с тобой, — Сайно смешливо сощурился, Тигнари отпустил хвост по его ногам. — Ладно, хорошо, в городе я один. — А Дэхья? Кавех? Все остальные?.. — В отпуске. Если на Багамах не случится катастрофы уровня Маспаломаса, то на ближайшие пару недель… — Сайно осёкся — явно намеренно, проверяя Тигнари на новое желание ударить, — у меня нет никаких дел на другом конце света. Глупая улыбка пощекотала по груди — Дэхья наконец заслужила Багамы, надо же, — а потом… потом до Тигнари короткой вспышкой дошёл настоящий смысл. — Ты… Сайно пожал плечами: — Я же обещал, что вернусь. Его невозможно пресное лицо хотелось взять в ладони и покрывать поцелуями до тех пор, пока каждый из них не отпечатает те слова, которые у Тигнари застряли в горле. Чем ему вообще полагалось передать эти… полное неверие, глубокую растерянность и щемящую радость? Что ему было делать с Сайно, который вернулся не потому, что где-то в Лиссабоне ему снова понадобился валука шуна, а потому что обещал вернуться? — У меня, — шепнул Тигнари невпопад, чтобы не оставлять эту висящую тишину, — вечерняя смена. В больнице. — Я могу подождать?.. — И завтра. И послезавтра. И Закария больше не даст мне отгул, потому что в прошлый раз, когда я брал неделю, — голос Тигнари повышался сам собой, и он за ним больше не следил, — то пропал на целый месяц, и меня чудом не уволили, и как ты вообще посмел явиться прямо в мой день рождения и даже не предупредить меня? Эхо едва не чистого крика потерянно разошлось по аудитории, и Сайно, наверняка расслышав в нём каждый оттенок недовольства, упёрся взглядом в пол. — В твой день рождения? — Тебя осмотреть на проблемы со слухом? Тигнари скрежетнул зубами, побудив Сайно вконец стушеваться и отступить. Он чувствовал себя капризным маленьким ребёнком — да, у меня день рождения, так что поздравь меня, и побыстрее, — но на деле ведь… на деле он злился на себя. За то, что действительно не мог взять очередной отгул, забрать Сайно домой и счастливо утопиться в нём до конца своих дней. Mierda, ну почему он такой… поломанный? Сайно стоял прямо перед ним — хватай и навёрстывай то, что не успелось за бешеным темпом их прошлой (и единственной, просто очень долгой) встречи. А Тигнари снова боялся, что уйдёт на свою вечернюю смену, а после неё уже не будет никакого Сайно. Хвост пошёл печальной волной, Тигнари устало вздохнул: — Я в смысле… — У тебя были планы, и я помешал? — Нет! Но… — собственная агрессия в очередной раз повесила Тигнари на шею камень с надписью «я всё испортил», и он пошёл ещё более насыщенными пятнами по щекам. И буркнул себе под нос: — Стоило предупредить. Вот и всё. Сайно горько усмехнулся: — Мне тяжело даются предупреждения. С моей жизнью. Как и… поздравления, вообще-то. Но если у тебя нет планов на вечер, я как раз что-нибудь придумаю. Он определённо добивался того, чтобы румянец Тигнари ушёл в перманент. А ещё за этот извинительный тон ему действительно хотелось всё простить — даже этот дурацкий бейдж новостного издания, на который Сайно явно потратил больше времени, чем потратил бы на элементарное: «Привет, я завтра приеду». — Не надо ничего придумывать. Приходи после смены, я дам тебе адрес. Казалось такой нелепицей стоять посреди собственной альма-матер, смотреть на Сайно в обычной белой рубашке и вертеть в голове эту вымученную семейную идиллию — с тортом, подарками и, наверняка ведь, чередой несмешных шуток. Тигнари не воспринимал Сайно в таком ключе, его мозг выдавал ошибку. У него было слишком мало возможностей даже понять, как он выглядит, когда не охотится за древними артефактами. А у Сайно было слишком мало возможностей познакомиться с настоящим Тигнари. И его — давайте начистоту — не такой уж интересной повседневной жизнью. — Нари, — позвал Сайно тихо, тронув его за плечо, — если я что-то сделал не так… Тигнари поджал губы. «Всё не так. Тебя не должно здесь быть. Твоё место — где-то там, в древних храмах, с винтовкой и личной армией. А не на моей работе, за моим столом или в моей постели». Но пока ему хватало оптимизма не говорить этого вслух… не стоило жить вчерашним днём целую вечность. — Ты ведь не уедешь, да? — ломко спросил Тигнари. — Ты правда останешься? Хотя бы на эти пару недель? Сайно улыбнулся: понял. Джинн ему, чтобы читать мысли одного слишком открытого валука шуна, точно не требовался. — Останусь. Дождусь тебя. И вечером… — в мучительной паузе он будто торговался с самим собой за искренность следующих слов. Но сказал наконец: — Сможешь сделать с этой рубашкой всё, что захочешь. Тигнари смерил взглядом узор вен, уходящих по смуглой коже под рукава — и поборол рефлекторное желание сглотнуть. Сайно как будто знал, на что Тигнари купить было проще всего. Всё равно что конфетой перед ребёнком помахать. Подло, непростительно и — что хуже всего — эффективно. Тигнари не удержался. Эмоции и так хлестали через край, было слишком легко позволить кипятку выплеснуться ещё немного. Он поддел Сайно за этот проклятый бейдж, намотал на кулак, потянув носом плотный запах и столкнувшись с оценивающим прищуром в глазах… и скромно сообщил: — С пистолетом ты всё ещё нравишься мне больше. Край чужих губ повело усмешкой, и Тигнари оставил на ней лёгкий поцелуй. Ему полагалось быть быстрым, как скорое прощание — но Сайно подался навстречу, слишком живой и яркий, чтобы оборвать всё просто так. Пока он с такой безропотностью готов был кружить Тигнари голову, нечего было даже надеяться, что где-то там, за поцелуем, прозвенит будильник. Эта реальность вознамерилась расплавить Тигнари до горки пепла — и он не собирался ей мешать. — Я приеду вечером, — шепнул Сайно последним косым росчерком губами по щеке. — Ладно? — Ладно уж. Я доверял тебе свою жизнь, доверю и такой пустяк. Тигнари отступил, отряхнул рукава халата, пригладил кончики ушей. К Закарии он явится с глупой улыбкой на всю больницу, и здесь он тоже был бессилен что-то поменять. — Последний вопрос, господин аль-Фахим, — серьёзно позвал Сайно вдруг. Тигнари повернулся от дверей, не понимая, для кого сейчас играется этот спектакль, и Сайно щёлкнул ручкой, как взведённым курком. — Вы согласны пойти со мной на свидание? Тигнари усмехнулся в кончик хвоста. Для него. — Согласен. Но вся эта шутка, — и ступил наконец за порог, — была не очень смешной. Кажется, вслед ему донеслось что-то про испанские анекдоты, но Тигнари уже не услышал. С этого момента он намеревался дожить до вечера и подготовиться к тому, что его ждут шутки и хуже. А может, и лучше. Сайно так и остался для него единственной неразгаданной загадкой — чёрт его знает, что он выдумает в следующий раз.