You're on Your Own, Kid

В том самом районе Бруклина, заключенном между тремя общественными садами: Хендрикс, Уорик и Виктори, в один из которых, по словам Уилла, по воскресеньям ходит Сью, вверх по Барби-стрит выстраивается торговый квартал, где каждый маленький магазин отличается от другого и не вписывается в общую несуразную картину, типа пестрого зелёного книжного, бюджетной кофейни из красного кирпича и стоматологической клиники, где вместо стен широченные окна. Майк довольный, расслабленный и еле двигает ногами, опираясь на плечо Уилла, потому что он съел четыре корн-дога и огромную картошку. Уилл даже не пытается спихнуть его, он рассказывает какую-то глупую историю про последний раз, когда был в этом квартале с друзьями, и пусть он кажется слегка грустным, парень хихикает через раз, потому что Майк задаёт не менее дурацкие вопросы. Они вваливаются в выглядящий мрачным на фоне других, узкий, музыкальный магазин, краснощекие от холодного ветра. Звон дверного колокольчика заглушает музыка, Майк эту песню не знает, но Уилл тут же оживляется, потянув его за руку ближе к колонке, недалеко от входа. Они стоят друг напротив друга, Уилл бьет ногой в такт, улыбаясь, а Майк натягивает улыбку, потому что песня вообще не в его вкусе. — Ты чего? — Уилл округляет глаза. — Это же Interpol! — Класс, — Майк показывает большой палец вверх. — И что? Уилл округляет глаза, уставившись на него в шоке. — Тебе же нравится панк, — парень хмурится. — Фанат Нирваны… Майк состраивает оскорбленное выражение лица. — Это по-твоему панк? — он тычет пальцем в колонку, перекрикивая музыку. — Это какой-то сопливый Инди-рок… she puts the weights in to my little heart? — он повторяет строчки вслед за песней, — розовые сопли. Уилл складывает руки на груди. — Там была строчка про перерезанное горло, — возмущается он. — Суицид из-за девчонки, — Майк кривится. — Как оригинально. Уилл обиженно фыркает и уходит вглубь магазина, вдоль низких стеллажей, набитых музыкальными альбомами, которые можно листать, как тяжелые книжные страницы. Майк обожает музыкальные магазины, он был, наверное, во всех, которые только есть в Куинсе, потому что Эдди старался привить ему хороший вкус. Этот выглядит красивым изнутри, хоть он и маленький: под потолком от угла к углу тянутся гирлянды с желтыми фонариками, стена наляписто украшена всеми возможными неоновыми вывесками и указателями, типа, «Records» большими буквами или банального «Music», а в самом углу стоит старенький пыльный синтезатор с низкой скамьей. Уилл вдруг разворачивается, тыкая пальцем ему в грудь. В этой части магазина чуть тише, можно нормально слышать друг друга. — Винил, кассеты или диски? — спрашивает он. — Винил, — отрезает Майк. — Так и знал! — Уилл ухмыляется, снова тыкая его в грудь, а потом ещё раз и ещё раз...— Ты просто сноб. Спорим, ты фанат какой-нибудь жути типа Motorhead? Мрачное, классическое и скучное. А Нирвану ты слушаешь просто, потому что она тоже уже стала классикой. Майк хватает его за запястье, смотря сверху-вниз из-за своего роста. Иногда Уилл напоминает ему маленького шпица, ну, максимум щенка золотистого ретривера, особенно, когда он становится таким громким и упертым. — Я слушал вместе с тобой Sum 41! — напоминает ему Майк. — Вот это я понимаю, панк… Или Offspring, The Hives… — Ты когда-нибудь слушал The Strokes? — Уилл подозрительно щурится. — Кто это?.. Уилл вздыхает, машет рукой, чтобы Майк следовал за ним, и они проходят мимо целого стеллажа с рок-музыкой, которую никто не удосужился даже распределить по разными жанрам и поджанрам, напихав сюда и панк, и метал, и индастриал. Уилл роется в альбомах по алфавиту, вытаскивая своих The Strokes, где на обложке красуется треть голой женщины в черно-белых цветах. Майк поглядывает на Уилла с интересом, ему как-то казалось, что друг не интересуется девчонками. Не то чтобы это было связано, но его напрягает то, как Уилл любовно гладит обложку. Они подходят к общему проигрывателю, Уилл вставляет диск и, не оглядываясь, передаёт Майку большие наушники, которые тот нехотя надевает. Его тут же ударяет нарастающим ритмом ударных и гитарным рок-н-ролльным рифом, которые не используются новыми группами уже с середины девяностых, хотя он и слышал похожие мотивы у любимых Уиллом Weezer. Солист начинает со своего «Oh, baby, I feel so down», и Майк снова закатывает глаза. Ну, конечно. Но, неожиданно, Майку нравится бридж между куплетом и припевом. Уилл смотрит на него в предвкушении, улыбаясь. Он сдаётся, начиная качать головой в такт. Уилл отодвигает наушники с одного его уха и наклоняется ближе. — Я же говорил! — его дыхание теплое и щекотное, отчего Майк тихо смеётся. — Они не могут не нравится… Джулиан Касабланкас особенный. Он фанат The Doors. Майк удивляется, снимая наушники. — У них у обох голос такой… — он щелкает пальцами, подбирая слова. — Эмоциональный? — угадывает Уилл. — Взрывной?.. — Да, что-то такое, — Майк кивает. Они оба соглашаются, что у большинства современных рок-групп, а тем более у набирающих популярность эмо-бэндов, за исключением My Chemical Romance, слишком скучный и стабильный вокал, либо они просто орут в микрофон, пытаясь косить под хард-рок. Майк абсолютно категоричен, а ещё он не менее упертый, поэтому он отказывается слушать Radiohead, как бы Уилл его не упрашивал. Да, он знает, что они хороши для своего жанра, но ему не хочется впадать в депрессию на ровном месте. К тому же, один из ребят их шайки Псов как-то сказал, что Radiohead слушают только девственники… Это не должно быть чем-то оскорбительным, но Майку было всего четырнадцать, когда он это услышал, а дальше фраза просто отложилась в памяти. Но он мирится со своей участью, когда Уилл откапывает для него Blur, только потому что их альбом «Современная жизнь отстой» признан лучшим самими фанатами, а не радио-мэнами, которые крутят «Song 2» из раза в раз. Ну, правда… Какого черта? У них куча хороших песен. — До сих пор не могу принять, что это тот же вокалист, что и в Gorillaz, — говорит Майк. — Я хочу умереть под Клинта Иствуда, — хмыкает Уилл. — Предлагаю заказать двойной гроб, — Майк улыбается, когда Уилл начинает забавно пыхтеть, сдерживая своё хихиканье. — А что? Ты же любишь экономить. Когда Майк вытягивает альбом Green Day, а Уилл одобрительно ему кивает, его вдруг прошибает мыслью о том, что это второй человек в его жизни, с которым он может обсуждать музыку. Первый, конечно, Эдди, он всегда покупал Майку кассеты и диски, рассказывал какие и почему лучше, где звучание богаче, посвящал в тонкости и, если честно, музыка стала для него маленьким спасанием. Потому что Майку больше не с кем было поговорить. Он хотел, но было не с кем. Поэтому часто, когда банда собиралась вместе в гостиной или где-нибудь ещё, на кухне, в одном из общих домов, а места у телика не оставалось, он просто доставал свой плеер и шёл в комнату, забираясь на верхний ярус кровати. Майк надевал наушники, слыша через картонную стену громкий смех и звон бутылок пива, прикрывал глаза и оказывался в совершенно другом мире. Музыка. Ему не нужно было больше ничего, он был наедине с самим собой. Как и всегда. Они набирают по несколько дисков каждый, потому что в магазине акция «три по цене двух», но всё ещё ходят кругами, присматриваясь, потому что, как это бывает со всем в мире, то, что тебе действительно нужно, не разглядишь с первого раза. Уилл смеётся, когда Майк говорит, что ему нравятся Deftones, но без всякой злобы или издевки, просто именно их диск попал к нему в коллекцию случайно, от старшего брата, а потом он заслушал его до дыр, хотя никогда раньше не думал, что ему понравится альтернативный метал. — Я понял, — говорит Майк. — Ты не фанат тяжелой музыки. По тебе сразу видно. — Что ты имеешь в виду? — Уилл прижимает к груди свои диски, как самое ценное. Майк улыбается, потому что понимает, что у него никогда не было таких друзей, как Уилл. Даже слова, которые лезут ему в голову для описания, он никогда раньше не использовал в чей-либо адрес. — Ты чувствительный, — он пожимает плечами. — Поэтому тебе нравится… Инди-рок, что-нибудь легкое. Ты из тех, кто обращает внимание на текст в первую очередь, поэтому ты выносишь такую нудятину, как первые альбомы Radiohead… — Уилл делает большие и страшные глаза. — И я не говорю, что они плохие! Ты тащишься от Weezer, а они качевые, признаюсь… Уилл, да ты же пьешь чай с молоком, конечно, тебе будет нравится такое. — Меня ещё никто не оскорблял так… — Уилл мотает головой. — Вот так. — Это был комплимент, — дуется Майк. — Тебе стоит с ними потренироваться, — парень улыбается. Майк начинает беспокойно перебирать альбомы, потому что у него внутри шевелиться что-то такое, почти как злость или раздражение, но нет. Он с таким чувством ещё не сталкивался. Как будто его мысли превращаются в бессвязную кучу из слов, а он никак не может отделить нужное от неважного. Он пытался сказать Уиллу, что он… Ну, он как те маленькие цветочки, которые Сью заказала для букетов на детский спектакль. Незабудки. А ещё он похож на синие флоксы, но если Майк так скажет, то он будет каким-то придурком, потому что кто в здравом уме назовёт парня цветком? Цветочком? Это так глупо. И Майк краснеет, потому что он чувствует себя неудачником, который не умеет выбирать слова. — Не хочешь сделать общий сборник? — вдруг спрашивает Уилл. Майк поднимает на него взгляд, не до конца понимая, что от него хотят, потому что мыслями он ушёл куда-то на поля. — У Сью есть компьютер в подсобке, — Уилл пожимает плечами. — Можем взять пустой диск и перекинуть туда разные треки, твои и мои. Будем слушать в машине. Дома тоже можно… — Серьезно? — Майк удивляется. — Ты будешь слушать мою музыку? Уилл закатывает глаза. — Если ты будешь слушать мою, — говорит он. — И я думал, что мы уже сошлись на том, что не такие уж и разные. Майк вытягивает из стеллажа альбом группы, который слышал однажды, но потерял этот диск давным-давно, а потом забыл. Теперь, наконец, он в его руках. Майк торжественно поднимает его, махая перед лицом Уилла. — Майк, — Уилл хмурится. — Давай только без Клоуна, ну… — Что не так? — Майк смеётся. — Слишком круто для тебя? — Нет, — Уилл улыбается. — Они нелепые. — Ничего не знаю, — Майк кладёт альбом в свою стопку, у него ещё остались деньги с зарплаты. — Это мой выбор для сборника. — Я убью тебя, — Уилл смеется, отворачиваясь. — Правда, только попробуй… Они собираются идти к кассе, на улице темнеет, и скоро наступит ночь. Уилл начинает спор о том, что Майку пора перестать покупать так много кошачьего корма, иначе он скоро начнет питаться именно им, а Майк невзначай бросает, что подкармливает уличных котов. Уилл улыбается. Они зависают, разговаривая о всякой ерунде. В магазине включают уже знакомую им обоим песню, но Уилл и слишком увлечен своим рассказом о школе и детях, чтобы заметить. Майк замечает. И ему кажется, что он не должен это спрашивать. Но он спрашивает. — Почему ты убрал тот альбом Coldplay в коробку? — Майк все ещё улыбается. — Он же классный, мы могли бы добавить его. Уилл медленно сникает, замирая на полуслове, услышав вопрос не сразу. В магазин заходит ещё больше людей, и внезапно для Майка их личное пространство, только для двоих, сужается ещё сильнее, оставляя одного Уилла в его мыльном пузыре. Майку кажется, что он снова что-то понял не так. Он знает, что иногда музыка может быть слишком интимной, чем-то, чем тебе не хочется делиться по разным причинам, поэтому может понять, если Уилл не хочет говорить об этом. — Этот диск мне подарила подруга, — Уилл поправляет волосы, упираясь взглядом в пол. Ему требуется пара секунд, чтобы прийти в себя. Майк подходит ближе, потому что ему кажется, что это что-то очень важное. Между ними едва ли остается полшага, уши Уилла краснеют. — Джейн или Макс? — Ты запомнил? — Уилл удивляется. Майк кивает. — Это… Джейн, — его голос становится чуть тише и нежнее, когда он говорит о ней, а Майк совсем немного ревнует, но больше в нём любопытства. — Джейн была моей лучше подругой. Песня сменяется на другую, дверной колокольчик снова звенит, на мгновение с улицы дует холодный ветер. Пахнет грозой. — Почему была? Уилл перебирает диски в руках, постукивая по ним пальцами. — Её не стало год назад, — говорит он. — А альбом остался, я… Я убрал все наши общие вещи в коробку. Кассеты со Звездными войнами, диски с музыкой, всякую ерунду. И я знаю, что это глупо, да и особо больше не помогает, потому что я всё равно помню, что эти вещи лежат там. Они не мозолят глаза, но всё ещё находятся в моей квартире… Он переводит дыхание, вдруг улыбаясь, они пересекаются взглядами. — Ты же сам сказал, я чувствительный, — напоминает Уилл. — Наверное, давно стоило достать эту коробку из шкафа, просто… Я просто… Я не знаю? Мне всё кажется, что пока эта коробка остаётся там, то и все мои воспоминания тоже. Майк суёт стопку дисков в карман кофты и бросается, чтобы обнять Уилла. Это первый раз. Он слышит тихое «Ой», а потом чувствует, как Уилл копошится со своими руками. Майк зарывается носом в его волосы, легонько гладит спину, хотя ему, неуклюжему, это дается с трудом, но он боится, что если надавит слишком сильно, то испугает Уилла. Уилл обнимает его в ответ, вздыхая, его плечи расслабляются, его теплое дыхание согревает Майка где-то в районе плеча. Он усиленно прислушивается к своим ощущениям, на случай, если вдруг Уилл начнет плакать, и его нужно будет сильнее обнять. — Я не хотел тебя обидеть, когда говорил, что ты чувствительный, — вдруг вспоминает Майк. — Я очень рад, что ты такой, Уилл. Ты такой, какой есть. И эта коробка тоже показатель… — Того, что я размазня? — Уилл тихо смеется, приглушенно из-за кофты Майка. — Того, что ты просто человек, — Майк произносит это так, как будто его осеняет очень важная мысль, но он пока не распробовал её до конца. Ему нравится, что он наконец понимает направление, в котором хочет думать. — Ты просто человек. И тебе больно. И похуй, если ты не выбросил эту коробку. Пусть стоит там столько, сколько надо. Уилл смеется ещё громче, мотая головой, Майк чувствует его смех практически всем телом. — Майк, — Уилл тыкает пальцами в его спину. — Да? — Майк отрывается от его волос, теряя вкусный запах шампуня. — Посмотрим дома Звездные войны? Макс поднимается по лестнице к квартире Билли, которого, она уверена, снова нет дома. Она вздыхает, нашаривая в кармане куртки ключи, делает два поворота в шатком замке и толкает дверь. В квартире темно, но она с порога слышит, как шумит вода в душе. Макс скидывает ботинки, вешает верхнюю одежду и подходит к кухонному столу: на него ложатся перчатки с когтями, футляр с линзами, сверхчувствительный наушник, рюкзак весом в одиннадцать фунтов, потому что она таскает в нём крюк со спусковым механизмом… И обертки от жвачек. Макс разминает плечи по пути к холодильнику, в котором, неожиданно, есть что-то. Как минимум она замечает в морозилке упаковок десять замороженной лазаньи. Макс хмыкает, думая, что Билли таким способом пытается загладить вину за то, что его не было дома так долго. Вообще, ей плевать, где он там шлялся, это не что-то новое в их жизни. Его никогда не бывает рядом. Она успевает разогреть лазанью в микроволновке, уставившись в стекло на дверце так, будто оно затягивает её в водоворот. Билли очень долго возится в ванной. Она просто мечтает встать под душ, это был ужасно длинный день: с тех пор, как она была в Оскорпе, охота за мутантами на улицах стала ощущаться, как какая-то бессмыслица. Кого она на самом деле преследует?.. Зачем?.. Она всегда думала, что, как только поймает виновных, то сможет отомстить за смерть Джейн. Она не знала как именно. И теперь, когда на руках есть все карты, когда ей предложили помощь настолько влиятельные люди, Макс растеряна. Да, они хотят одного и того же, но способ… — Ты видела время? Макс закатывает глаза под звук пищащей микроволновки, достает лазанью, держа нагретую пластиковую форму за самые края, и ставит её на кухонную тумбу, вертясь в поисках вилки. — Ты прикалываешься? — она даже не смотрит на брата, пока тот поднимает с дивана свою скомканную футболку и надевает её. Чёрт, где все чистые вилки?! — Ты можешь хоть раз помыть посуду сразу, а не ждать, пока она накопится в раковине? — Была твоя очередь, — Билли достает из шкафчика одноразовую вилку и протягивает её Макс. — Ох, правда? — Макс скалится. — А ничего, что тебя не было дома полмесяца? — Две недели, — раздраженно поправляет он, пройдясь вокруг кухонного стола, где лежат все её примочки. — И я заходил. Макс сует в рот кусок лазаньи, горячей снаружи и холодной внутри, и только тогда поднимает взгляд на брата, чтобы увидеть, какой он… Злой. То есть, он всегда злой, его жизнь обидела, но сейчас Билли весь в напряжении, он рассматривает перчатки Макс, испачканные в пыли и грязи, потому что она где только ими не рылась. Его плечи застыли в ровной линии, а черты лица кажутся острее из-за мокрых волос, с которых капает на его футболку. — Где ты была, Макс? — он вертит перчатку в руке, проверяя датчики движения, которые выпускают когти. — Почти полночь. Он никогда раньше не спрашивал, где она шляется. Может, всё же пару раз было, но это из его эгоистичной потребности играть в старшего брата. А этим вопросом он жутко напоминает ей отчима. — Тебе какое дело? — она продолжает жевать лазанью. — Все ещё следишь за теми фриками? — в его голосе сплошь пренебрежение. — Есть сподвижки? Если бы она могла испепелить его взглядом, то давно бы уже это сделала, но остаётся только закатывать глаза. Он никогда не воспринимает её всерьёз. — К твоему сведению, — говорит она с набитым ртом. — Через тебя со мной связались серьёзные люди, хотят работать вместе… — Какие люди? — усмехается Билли. Макс со всей злостью втыкает пластиковую вилку в лазанью. — Важные, серьёзные, — говорит она. — Завидую твоему воображению. — Из Оскорпа! — зло заявляет Макс. Билли кидает перчатку обратно на стол, складывая руки на груди. — Да, мадам директор Оскорпа караулила меня на своей тачке, потому что так, блин, хотела со мной встретиться, — она доедает, выкидывая пластиковую форму, и встаёт напротив Билли, чтобы он точно хорошо её расслышал. — И мы встретились. Да. Я была в Оскорпе, мне предложили помощь, я даже не просила. — Какую помощь, Макс? — Билли ухмыляется, но он выглядит неожиданно растерянно, Макс сразу понимает это по тому, как бегает его взгляд и напрягается челюсть. Боже, ему так сложно поверить, что её заметили? Что её способности оценили по-достоинству? Или он просто завидует, потому что не вылезает из своего пыльного склада, возясь целыми днями с железяками? — С моим делом. — С каким… — он вздыхает, зачесывая волосы назад. — С каким твоим делом? Блять, в поимке мутантов-скейтеров? О, вау! Оскорпу действительно нечем больше заняться? Она не помнит, чтобы рассказывала ему о скейт-парке, но сейчас плевать, потому что он врубает в ней режим бешенства с полуоборота. Макс топает ногой в носках по полу, напирая. — Это была Лиз Аллан! — утверждает Макс, её лицо покрывается красными пятнами. — И её тоже интересуют мутанты, она сказала, что есть целая гребаная организация из мутантов, они… Они плохие парни, понимаешь? И мы с ней обе хотим им помешать… — Какое благородство! — Билли заливается нервным хохотом. — Ты кем себя возомнила? Ебаный в рот, блюститель закона и порядка… Да ты хоть понимаешь, как это звучит? Ты знаешь, кто такая Лиз Аллан и чем она занимается? — А-то ты знаешь, — хмыкает Макс. Билли захлопывает рот, поджимая губы. Он распрямляет плечи, водит рукой по столу, перекатывая её вещи с места на место. Макс хмурится, но не подходит к нему, потому что так и чувствует эти волны агрессии. Нет, он не пугает её, уже давно, они оба это переросли, но порой она все ещё может увидеть в нем своего отчима, его отца, в каких-то мелочах, которые проявляются резко и вызывают мороз по коже. Самое страшное, когда он резко замолкает и перестает на неё наезжать. Это значит, что он начинает думать, чаще всего додумывать, а Макс никогда не может угадать о чём. — Не связывайся с ней, — негромко говорит Билли. — С чего бы? — возмущается Макс. — Потому что я так сказал. — Хорошо, мой повелитель, — Макс начинает смеяться. — Спасибо, что снизошёл до меня со своим советом! — Макс, ты не знаешь, с кем имеешь дело, — он стучит пальцем по столу в такт своим словам, медленно, с расстановкой. — Займись чем-то нормальным, начни работать, в конце концов. — Я приношу тебе деньги, — напоминает Макс. Билли скидывает крюк со стола легким движением руки, а тот приземляется на пол с таким ужасным грохотом, что может разбудить соседей снизу, если они уже спят. Макс дергается, но не отходит. Какого черта он творит? Какая муха его укусила? — За это ты приносишь деньги, — Билли дергает бровями. — За свои игрушки, за всю кошачью лабуду, за наводки… Может, пора подумать о будущем? Ты ведь бросила колледж, чем ты планируешь заниматься остаток жизни? — Мне всего девятнадцать… Горькая обида встаёт комом в горле, она кусает губы, потому что он вытаскивает эти слова прямо из её головы, это то, что она видит в глазах мамы, когда изредка пересекается с ней. Этот вопрос: Почему ты такая жалкая, Максин? На что ты тратишь своё время? — Детство закончилось, — говорит Билли. — Хочешь жить здесь, начни платить аренду, покупай еду, оплачивай налоги… — Я работаю! — Грабить ювелирки это не работа! — он кричит с надрывом, шлепая ладонью по столу так, что на нем трясется всё, что осталось. Макс обнимает себя руками. — А делать оружие — это работа? — трясущимся голосом спрашивает она. — Это более законно, да? — Дело не в законности, — твердо говорит Билли, он выставляет перед собой ладони, грубые, мозолистые, с кучей ранок на пальцах. — Этими руками я зарабатываю, в случае чего, я найду, где их применить, куда податься… А куда пойдёшь ты? Будешь варить кофе в Старбаксе? Подумай о своём будущем, Макс. — Да что с тобой не так?! — кричит Макс, взрываясь, она ненавидит его, она ненавидит то, как он с ней обращается, как он относится к ней, словно к маленькому ребёнку, которого надо поучать. Где он был со своим воспитанием, когда Нил угрожал выкинуть их с мамой на улицу? Он съехал, ему было плевать. Ему всегда на всех плевать, кроме себя. Она подходит к нему, оставаясь в шаге, смотрит снизу-вверх, ощущая себя до стыдного маленькой, потому что Билли такой огромный. В детстве она всегда восхищалась им, потому что старший брат защищал её ото всех, потому что сильными руками он чинил её скейт и приделывал новые колесики, менял с пластиковых на силиконовые, делал качели из шины и веревки, чинил стекла в окнах, которые из-за неё разбивал Лукас. Сейчас ей кажется, что она совсем его не знает. — Я просто хочу, чтобы ты выросла нормальным человеком, — он игнорирует её тон, его ноздри раздуваются от злости, но он даже не дергается в её сторону. — Чтобы не лезла во всякое, блять, дерьмо… — Да не нужны мне твои советы! — она пинает ножку стола, жмурясь от боли, если она вдруг заплачет, то лучше от этого, а не от того, что на неё кричит старший брат. — Мне не… Мне, блять, не сдались твои нравоучения, твои… Ты не нужен мне! Она не знает, какая именно часть цепляет его так сильно. Билли меняется в лице, устало прикрыв глаза. Он подходит к вешалке с куртками, шарясь по её карманам, игнорируя возмущения, выкидывает на пол сигареты, вслед за ними телефон, достаёт ключи от квартиры и прячет их в кармане своих штанов. Он идёт в её комнату, а Макс бежит следом, замирая у двери, пока Билли кидает на её кровать огромную дорожную сумку. Он смотрит в стену, хватаясь пальцами за переносицу, его грудь вздымается от тяжелого дыхания. Макс хватается за дверной косяк, оставаясь стоять там, её глаза расширены от испуга, она не понимает, что он делает. Или понимает, но не хочет верить в это, потому что он бы никогда… Билли поворачивает голову в её сторону, выражение его лица невозмутимо. — Собирай свои вещи и проваливай, — спокойно говорит он. — Ты теперь сама по себе, малявка. Он выходит из комнаты, задевая Макс плечом. Она всё ещё стоит там. Когда Макс выходит из квартиры, Билли даже не оборачивается, чтобы проводить её хотя бы взглядом, он сидит перед теликом, возясь с какими-то деталями от неизвестного устройства на столе. Она бредёт вверх по девяносто восьмой улице Бруклина с сумкой наперевес в одной руке, с рюкзаком набитым примочками Черной Кошки, их Билли больше не трогал. На улице глубокая ночь, мимо неё по оживленной дороге мчатся машины, а возле церковной школы курят двое прихожан, с которыми она порой сталкивается в продуктовом возле дома. Хорошо, что они не узнают её. Макс до боли кусает губы, не разрешая себе плакать. Её плечо быстро начинает болеть от тяжести, она останавливается с периодичностью, чтобы отдышаться. Поправляет волосы, расстегивает куртку и застегивает обратно, когда замерзает. Она понятия не имеет, куда ей теперь идти. Она не может вернуться домой, к матери и отчиму, уж лучше ночевать на вокзале, на крайний случай влезть в какой-нибудь магазин и притаиться в подсобке или на складе, свернувшись клубком у горячей трубы. Какой-то мужчина выходит из магазина, когда Макс проходит мимо, и выливает ведро с грязной водой в водоотвод, из которого тут же поднимается пар. Макс к чертям собачьим кидает сумку возле ног, прислоняясь спиной к чужой машине, припаркованной у обочины, достаёт сигареты и закуривает, крепко сжимая телефон в другой руке. Ноябрьский мороз кусает её за щеки, кончики ушей немеют, волосы не греют так, как шапка. Кому она должна позвонить? И почему вдруг кажется, что звонить ей совсем некому? Макс не заостряет внимание на маленькой трещине в уголке корпуса, открывает свой список контактов, телефон она купила почти два года назад. Номер мамы, Билли, отчима, всех её друзей. Лукас подписан как Синклер, Уилл как Байерс, Дастин как Дастибан, что его дико бесило раньше, а Джейн просто своим именем. Она как-то хотела позвонить по этому номеру, но всё не решалась, ведь знала, что услышит чужой голос с того конца. Палец замирает над кнопкой вызова, когда подсвечивается контакт Лукаса. Она затягивается поглубже, жмет кнопку вниз. Исходящий вызов Дастибан. На пятом гудке она хочет сбросить звонок, но вдруг слышит какой-то шорох в трубке и тихий мат, закатывая глаза. Дастин, как всегда. — Да! Алло? Я уронил телефон… — Привет, — тихо говорит Макс, думая, что, возможно, он её и не услышал. Она улыбается, потому что с Дастином они не виделись уже давно, где-то незадолго до встречи с Лукасом в закусочной. Может, недели две? Больше? — Макс? Чёрт, ты в порядке? Что случилось? Она смеётся в трубку, бросая докуренную сигарету на землю, тушит её носком ботинка. В витринах магазина напротив горит свет, люди заходят и выходят с пакетами, набитыми продуктами, а у неё в животе лазанья, от которой неожиданно тошнит. Макс шмыгает носом, потому что ей холодно. — Всё нормально, — говорит она, сама понимая, как это звучит. — О, конечно, — Дастин точно закатывает глаза, она уверена. — И поэтому ты звонишь мне в… Ох, черт, пора идти домой! Охренеть, я все ещё в мастерской. — Ты на работе? — она спрашивает из вежливости, но всё равно хмурится, потому что Дастин всегда задерживается допоздна, хоть ему за это и не доплачивают. — Да, — он вздыхает. — Там… Неважно, короче, сейчас поеду домой. А ты где? Позвонила поболтать? Макс вытирает рукавом нос, вжимая голову в плечи. Она не знает, где там на дне сумки валяется шарф. — Я, — она снова смеется. — Представляешь, я тут гуляла и просто… Не знаю, подумала, что могу позвонить тебе. Спросить, как дела… — Макс. — Всё хорошо, я, — она задирает голову вверх, понимая, что ещё чуть-чуть и расплачется, а все прохожие будут пялиться на неё, как на дуру. — Я в норме. Я гуляю. — Макс, что случилось? — Дастин говорит это так мягко, что её бьёт дрожь. — Мы можем… Встретиться? — она прислушивается к шуму в трубке, затаив дыхание, что-то пищит, наверное, замок. — Конечно, — он легко соглашается. — Ты в Бруклине? — Да, я, — она оглядывается, хотя прекрасно знает, что далеко от дома не ушла. — Я в Браунсвилле, минут двадцать от центра. — Так, Браунсвилл, — Дастин что-то прикидывает. — Ладно… Слушай, если пойдёшь дальше к центру, то можем встретиться в Макдональдсе? Помнишь, напротив детской площадки? — Да, помню, — тихо отвечает она. — Супер! Иди туда… Я буду через… — он задумчиво мычит. — Блять, ну, минут сорок ехать точно, подождёшь? Только не стой на улице, окей? — Не буду, — Макс закатывает глаза. — Я начну есть без тебя. — Возьми мне большое комбо?.. — Хорошо, — Макс улыбается. — Дастин? — Да? Я уже выхожу из здания, тут до метро недалеко… — Хорошо, я тоже иду. Он смеётся в трубку. — Я понял. Встретимся там, да? Иди уже, я отключаюсь. Она бросает трубку первой, стоит ещё одну минутку, позволяя себе заплакать, и это выглядит глупо, потому что Макс не может перестать улыбаться. Она берёт себя в руки, специально нахмурив брови, утирает глаза уже мокрым рукавом и наконец идёт, неожиданно чувствуя прилив сил. И сумка кажется втрое легче. Дастин сидит напротив неё в Макдональдсе, с шапкой на голове, макая картошку в мороженое. Макс морщится, потягивая колу через трубочку в стакане. Он специально смотрит на неё, не давая отвести взгляд, с садистским выражением лица Дастин достаёт наггетс и ложкой намазывает на него ещё больше мороженого. Клубничного. Он наигранно громко мычит, будто это лучшая еда в его жизни. — Сейчас это мороженое окажется на полу, — предупреждает Макс. — Или на твоей голове, чудила. Дастин смеётся, толкая к ней коробку наггетсов. — Может, поешь? — Я уже ела, — Макс вздыхает. Дастин барабанит ладонями по столу, даже не собираясь делать молчание менее неловким, ему только в удовольствие поиздеваться. — Знаешь, — говорит он, продолжая стучать. — Я могу делать это ве-е-сь день. Весь вечер, всю ночь. Этот Макдак круглосуточный. Макс громко допивает через трубочку остатки колы, издавая противный звук. Дастин улыбается, пожимая плечами, ему вообще плевать. Она бьёт его ногой по щиколотке под столом. — А-уч, — он обиженно хмурится, кидая взгляд на сиденье рядом с ней, на котором лежит большая сумка. — В поход собралась? Нет ни единого шанса, что Дастин не успел заметить, какие у неё красные глаза и опухший нос, потому что, пока Макс ждала его здесь, она не прекращала тереть своё лицо, она злилась на себя за эти эмоции, а оттого перестать плакать стало вообще невозможно. Но он никак не прокомментировал это. Макс откидывается на спинку, складывая руки на груди. — Билли выгнал меня из дома, — она отводит взгляд. Дастин наклоняется ближе к столу. — Он сделал что? — Ага, — она пожимает плечами. — Какого ху… Вот он урод, — Дастин вздыхает. — Почему?.. Ладно, не отвечай. Лучше скажи, тебе есть где жить? Она смотрит ему в глаза, зная, что это простое беспокойство, но почему-то воспринимает слова, как личное оскорбление. Потому что нет. Ей негде. Она знает, что сейчас Дастин спросит про родителей, поэтому заранее посылает ему убийственный взгляд, мотая головой. Он сдаётся. — Чёрт, — говорит Дастин, поправляя свои волосы, которые из-за шапки топорщатся во все стороны. — Ты всё ещё помнишь, как строить шалаши из диванных подушек? — Что? — Макс дергает бровями, не понимая. Дастин улыбается, в его глазах горит опасный озорной огонёк. — Боюсь, нам придётся построить подушечную крепость и жить там, — он драматично разводит руками. — Не знаю, как много времени это займет… Может, нам стоит выкопать ров перед замком? Чтобы твой придурок-брат не смог туда пролезть? — Дастин, — Макс начинает смеяться. — Или кошки моей мамы, — говорит он. — Знаешь, сколько у неё их? Ты будешь в шоке. Однажды её пытались выселить, потому что Мяус… Она смеётся ещё громче, падая локтями на стол, на них оглядываются люди, сидящие рядом. — Думаешь, я шучу, Макс? Хуева туча кошек! — заявляет он. — Ты же не забыла, что я живу с мамой? Другой комнаты нет, я и так ночую у неё на коврике возле двери. Потому что из моей спальни она сделала спортзал. — Я сейчас умру, — Макс хватается за живот, задыхаясь. — Иди… Иди к черту! Дастин подхватывает её смех своим скрипучим и громким, они наклоняются к столу, переглядываясь, и он показывает ей жестом, что стоит быть тише, приставляя палец к своему рту, но Макс начинает смеяться только сильнее, ей уже больно. — Я ненавижу тебя, — нежно говорит она, падая лицом на стол. — Как Эрика тебя терпит? — Мы оба друг друга терпим, это называется отношения, — он облокачивается о стол, подпирая лицо рукой, а она чувствует его беспокойство, даже не поднимая взгляд. — Я серьёзно, Макс. Ты можешь пожить со мной и мамой, еды на всех хватит, с одеялами и подушками как-то разберемся. Она осторожно смотрит на него, закрывая половину лица растрепанными волосами. — Правда? — Правда, — Дастин улыбается. — Я хочу горячий пирожок с вишней, ты будешь? Она кивает. На складе Синдиката ещё не включили центральное отопление, потому что у них есть пара проблем с его распределением. Билли как раз проверяет холодильную камеру, где они хранят реагенты для сплавов, он в своем рабочем комбинезоне, застегнутом наглухо, но всё равно ощущает, как через плотные перчатки немеют кончики пальцев, пока они с ребятами возятся с демонтажем инфракрасных панелей. Может, стоило слегка запариться ещё летом и сменить тип отопления, хоть электрическое и оказалось самым бюджетным вариантом. Теперь у них из-за этого проблема. Пока отопление было не нужно, они решили, что панели можно переключить на режим охлаждения, но теперь не могут сделать так, чтобы часть склада прогревалась, а часть — нет. И это тупо лишний геморрой, а Билли и так его сейчас хватает. Он выходит из камеры, стягивая перчатки зубами, потирает руки друг о друга в попытке согреть их быстрее и поднимается в офис, чтобы разобраться с ещё одной головной болью. Боб возится с базой данных на компьютере, пока пара других ребят шерстят папки одну за другой. — Я говорил, что давно пора поставить камеры наблюдения, — пожимает плечами один из них, Томми. — Или начать запирать дверь, — хладнокровно добавляет Патрик. Билли выпивает уже которую за день таблетку аспирина, стараясь держать рот на замке, потому что он знает, что как только откроет его, то начнет обкладывать матом всех и каждого. Ебаные сукины дети, как можно было не заметить что кто-то вломился через окно? За что он платит охраннику? У всех здесь глаза на жопе. Он не может злиться только на Боба. — Ну, это только одна папка, — добродушно и мирно говорит Боб, щелкая мышкой. — Могло быть и хуже! Билли вздыхает. Именно папка со всеми контрактами, что он заключил с Марселем. Как кстати. Билли мог бы подумать, что находчивая Нэнси Уилер проследила за ним и вломилась в офис, забрав документы, он бы даже нашёл эту картину милой, не знает почему. Однако Боб сказал, что это был, ебаный свет, Человек-Паук. И ещё какой-то пацан-росомаха. Просто прелесть. Он достает пиво из холодильника и падает на диван, обдумывая стратегию. Он может сыграть на опережение, сообщив Марселю, что его документы спиздил народный супергерой, вывернув всё так, что виноват именно ЧП, а к Синдикату никаких претензий, мол, мы не несём ответственность за сохранность ваших вещей и данных. А может просто плыть по течению, как и всегда, ведь если Паучок вышел на Марселя, то вскоре либо нагрянет к нему лично, либо в Куинсе снова будет переполох, стоит ждать новости о полицейском рейде. Так или иначе, он сам собирался заглянуть к старому знакомому, преследуя свои интересы… В первую очередь, он поедет за денежками. Билли даёт Томми и Патрику отбой, отправляя их переодеваться во что-то приличное, а сам вместо комбинезона натягивает джинсы, кладёт хер на то, что его майка испачкана… Чем она только не испачкана. Кожаная куртка сверху всегда спасает. Он подходит к столу, где Боб сидит за компьютером, достает новую пачку сигарет и маленькую флешку. — Если тебе вдруг интересно… — начинает мужчина. — При всём уважении, — отрезает Билли. — Нет. — Не хочешь знать адрес? — спрашивает Боб, смотря на него своими добрыми старческими глазами. — Мне плевать, — Билли резко срывает целлофан с пачки, выкидывая его в урну. — Живая? Ну, и всё. Боб издаёт этот странный звук, произнося «тум-турум-тум-тум», как и всегда, когда ему есть что сказать, но он сдерживается. Билли не может сдержать улыбки, цокая языком. — И, если тебе вдруг интересно моё мнение… — снова начинает Боб. — Безумно. — Я считаю, что ты перегнул. — Я не хочу говорить об этом, — Билли салютует ему двумя пальцами, разворачиваясь на пятках к двери. — Не засиживайся! Он игнорирует все жалостливые или не жалостливые мысли о Макс, оставляя место только для агрессии и сухого семейного равнодушия. Он ей не нужен? Отлично. Одной проблемой меньше. Пусть на своей шкуре познает, что такое взрослая жизнь. Он уверен, продолжи они всю эту затею, которая сначала казалась ему детским садом, Макс влипла бы в крупные неприятности. Хотя она уже успела... Она скоро одумается. Возьмёт себя в руки и забудет обо всём этом дерьме. Наигралась в супер-герл и хватит. Томми стоит у входа, держа в руках большую пустую сумку, у него на поясе кобура с пушкой. Патрик закрепляет свой пистолет на ремне, а второй ствол отдаёт Билли. Они им могут и не понадобиться, но, когда едешь в такие места, стоит перестраховаться. Ха. Вот если бы он хоть раз взял Макс с собой, она бы быстро хвост поджала. И больше бы не лезла в эти игры. Всё. Он больше об этом не думает. Патрик садится за руль тачки с левыми номерами, Билли на пассажирское, Томми сзади, как маленький ребёнок, какой он и есть: парень безустанно пинает их кресла ногами, на эмоциях рассказывая куда потратит свою зарплату. — Сначала выплачу кредит за тачку, — Томми мечтательно смотрит в лобовое, влезая в пространство между Билли и Патриком. — Потом девчонке своей… Кольцо куплю. Прикиньте, да? Сделаю предложение, а чё? Пора остепениться. — Твоему виду противозаконно размножение, — фыркает Патрик. Билли неожиданно для себя выдает смешок, кивая другу. — А я тебя на мальчишник не позову, сучка, — пищит Томми. — Торчи и дальше в своем гараже. — Вы опять в покер играете? — удивляется Билли, наблюдая за невозмутимым Патриком. — Ну, так, — тот пожимает плечами. — Собираемся по воскресеньям. — Да, они сплетничают и пьют космополитен, — Томми ржёт в голос со своей шутки. — Как маленькие сучки. — Я тебе сейчас вломлю нахуй, Хаган, — серьёзно говорит Билли. — Выйдешь из машины и пойдешь пешком. — Да пошли вы, — Томми обижается и забивается в уголок, к окошку. Билли вздыхает, у него нет даже настроения слушать музыку, чтобы как-то настроиться перед возможной порцией стресса, но он благодарен Патрику, который молча включает новости на фон. Лучше слушать о лотереях и погоде, определенно. Он провожает взглядом виды Бруклина, к которому успел привыкнуть за те годы, что провёл один, покинув родительский дом. Он терпеть не может Куинс, не возвращался бы туда никогда. Бруклин, он… Спокойный, что ли? Тут тоже преступность на уровне, но всё как-то на поверхности, без интриг. А в Куинсе живёт половина его клиентов, не говоря уже о том, что большинство одноклассников, которых он когда-то избивал, так и остались в той дыре, нарожав свору детишек, которых тоже будут избивать однажды. И так из поколения в поколение. Билли привык жить по принципу — либо ты, либо тебя. Но это не значит, что ему нравится такая жизнь. Это не значит, что он любит скучные философские рассуждения, петь дифирамбы о том, как он ненавидит этот огромный каменный город, эту затхлую серость дождей и грязь, стекающую в канализации. Может, Нью-Йорк сделал его таким, какой он есть? Что ж, он надеется это исправить, хотя бы оставить позади. С каждым годом, что Синдикат разрастается, Билли даёт себе обещание, что этот будет последним, что у него уже достаточно бабла, чтобы свалить к океану, купить там непримечательный домик у берега, слиться с окружением и до конца жизни носить шлепки да гавайские рубашки. Может, вытащить туда Макс, пока и её не сожрали эти джунгли… Нет. Нет. Его давно затянуло в этот водоворот, деньги есть, но он хочет ещё. Он хочет больше. Ему никогда не будет достаточно. И это страшно. Почти час дороги пролетает незаметно, Патрик паркуется через улицу от места назначения, в тихом переулке, где трое мужчин с большой тяжелой сумкой не вызовут подозрений, когда будут идти обратно. Билли приводит себя в чувства, надевая темные очки, хотя на небе нет ни намека на солнце, он хлопает дверью, выбираясь из тачки, закуривает. Томми снова активируется, потому что жесть, как нервничает, при всём своем гоноре именно он становится сучкой, оказавшись на территории бандитов с севера. Патрик разминает шею, похрустывая суставами, и тоже закуривает. Они выходят из переулка к широкой улице, где за высоким металлическим забором, заросшим травой и нестриженными кустами, стоит трехэтажный старый кирпичный мотель с высокими окнами. Это Мальба, самый север, район у моста Уайтстоун, соединяющий Куинс и Бронкс. Вывеска «Глория» давно потеряла свой цвет, но мотель выглядит не так плохо, тут недавно был ремонт. Билли подходит к воротам и встречается с одним из ребят Марселя, они кивают друг другу. Ворота открывают, парни входят на территорию, где на идеально ровной асфальтовой дорожке припаркована куча тачек разных моделей и кричащих цветов. Он знает, что северяне любят хвастаться, устраивая свой локальный Форсаж на улицах. Понты дороже денег. Южане по сравнению с ними кажутся тихими домоседами, хоть и выряжаются, как панки. Билли открывает тяжелую металлическую дверь, наверняка пуленепробиваемую, они входят внутрь, помещение залито ярким дневным светом, но атмосфера раздражает другие рецепторы. Воздух наполнен плотным дымом, плывущим из комнаты в комнату, словно туман, с кухни слышны громкие веселые крики на смешанных языках, отдающиеся эхом в пространстве, пахнет чем-то острым и пряным, когда они проходят мимо, то глаза аж щиплет, будто в них насыпали кайенского перца. За поворотом оказывается винтовая мраморная лестница с золотистыми перилами. Томми присвистывает, хмурый Патрик пихает его локтем. — Тут одна только люстра дороже моей почки, — тихо говорит Томми. Билли хмыкает. Всё вокруг для него выглядит нелепо: дорогая мебель, каменные полы, блять, разрисованные потолки, всё это вместе громоздкое, аляпистое, кричащее. Из множества пустых проходов веет холодом, но на кухне тусуются обыкновенные ребята, как один в черных футболках, джинсах, преимущественно лица с востока. Они едят макдус из вяленых баклажанов, сидя за большим круглым столом, пьют крепкий арак, пахнущий молоком и финиками, кричат друг на друга, даже играют на гитаре, запевая песни, которые Билли слышит впервые. Он пересекается взглядом с крупной внушающей страх женщиной, она смуглая, а её темная длинная коса смотрится неправильно поверх бронежилета. На них быстро обращают внимание, Томми растерянно прячется за спиной Билли, прижимая к себе сумку, Патрик выступает между ними переводчиком, потому что северяне чисто из принципа отказываются общаться на английском. Билли из всего разговора самостоятельно вычленяет только «Марсель» и «Деньги». — Чего говорят? — тихо спрашивает он. — Марсель сейчас… — начинает Патрик. Они слышат грохот и одновременно поворачиваются к лестнице, по которой сверху скатывается чье-то тело. Молодой парень переваливается с одной ступеньки на другую, издавая скулящие звуки, уже у подножия он ползет на четвереньках, спускаясь на пол. Билли морщится, разглядывая его лицо с разбитым носом, за который тот отчаянно держится, вытирая кровь черной футболкой. Он худой и маленького роста, а его плечи дергаются словно от нервного тика. Пацан отползает достаточно, чтобы все смогли разглядеть его руки, покрытые синяками. Парни втроём отходят подальше, услышав тяжелый грохот с которым чужие ботинки стучат о мраморные ступени. Одна, вторая, третья… Не торопясь, но планомерно приближаясь, заставляя бедного пацана с ломкой трястись ещё сильнее, но почему-то тот и не собирается сбегать. Билли думает, что пришли они очень не вовремя. Марсель почти никогда не бывает злым, чаще всего он спокойный, любит пошутить разок-другой, он не из тех, кто кидается называть всех подряд братьями, но к своим людям и партнерам относится с уважением. Однако Билли знает, он даже лично видел однажды, на что способны руки мужчины и без всякого оружия. При желании он мог бы колоть головы, как грецкие орехи. И, видимо, мальчонке не повезло. Пара ребят с кухни тоже выходят, чтобы посмотреть, что происходит, однако побитый парень продолжает ползком двигаться к дальней стене, пока наконец не упирается в неё спиной, понимая, что он в тупике… Но, ведь это такой огромный мотель, он мог бы попытаться сбежать, он мог бы просто встать для начала. Но нет. Марсель, как и все северяне, отличается простотой в стиле одежды, та же футболка и простые джинсы, никаких золотых цепей, перстней, одно только обручальное кольцо на пальце и плетеный кожаный браслет. Билли смотрит на его затылок, темные крупные кудри мужчины спускаются ниже ушей, широкая сильная шея перетекает в такие же широкие плечи. Марсель разминает кулаки, похрустывая суставами пальцев, и даже этот звук оказывается громким, когда крики и гитара с кухни затихают. — Я…Н-не-е… Я не, — парень сидит, зажмурив глаза, его ноги разъезжаются, скользя по полу, нижняя половина лица покрыта подсыхающей кровью. Билли чертовски хочется курить. Томми цепляется за его плечо сзади, Патрик стоит сбоку, тихо наблюдая. Будто бы весь дом замер. — Тэн, — с придыханием и почти незаметным акцентом произносит Марсель, его голос низкий, плавный, он буквально растекается по воздуху. — Почему ты меня боишься? Бедный Тэн пытается обнять себя руками, оставляя на тонкой коже глубокие вмятины от ногтей. Его голова дергается и он бьётся затылком о стену, как дятел. Марсель останавливается напротив него, опускаясь на корточки. Билли слышит перешептывания северян за своей спиной, тихие, по-змеиному шипящие. Томми раздражающе тяжело дышит ему на ухо. — Зачем ты позоришь меня перед гостями? — интересуется Марсель, он не приближается больше к мальчику, не трогает его и пальцем, а тот готов умереть на месте, брызжа слюной из-за сжатых зубов, вены на шее и лбу Тэна вздулись от напряжения. — Malo, chico malo… — Я больше н-не буд-у, — скулит парень, резво мотая головой. — Ты это уже говорил, — вздыхает Марсель. Мужчина поднимается на ноги, поворачиваясь лицом к толпе, он удивленно поднимает свои густые черные брови, делая жест рукой, указывая себе за спину. — Решите проблему, — просит Марсель. В тот же момент, пара мужчин, распихивая всех в стороны, идут к парню, поднимая его, кричащего и визжащего, за руки, уводя в сторону коридоров. Билли выпрямляет спину, откашливаясь после долгого напряженного молчания. Оставшиеся северяне скрываются на кухне, парни из Синдиката приветствуют Марселя кивками. — Давайте наверх, — кратко говорит Марсель, подойдя ближе, чтобы пожать Билли руку. Его рукопожатие сильное, горячее и грубое. Они идут за ним вслед по винтовой лестнице, поднимаясь на второй этаж, где такие же каменные коридоры, а стены увешаны большими картинами, лампами с плафонами в виде держателей для свечей. Множество дверей, ведущих в комнаты, которые точно когда-то были спальнями, раз уж это мотель. Билли не знает, как тут всё устроено, живут ли северяне прямо здесь или, как их главарь, имеют собственные нормальные дома. Марсель проводит их сквозь просторный зал, где рядами выстроены столы, заставленные мерными и перегонными колбами, за одним из таких рабочих мест сидит кучка молодых ребят — парней и девушек, склонившимися над оборудованием и химикатами без всяких защитных масок и перчаток. Вот и основная деятельность его людей — создание синтетической дряни. Из дверного проема, ведущего в следующую комнату, шатающейся походкой идёт девушка с отсутствующим взглядом, она расплывается в улыбке, увидев Марселя, тянет к нему руки, но мужчина грубо отпихивает её в сторону. Билли морщится, сжимая кулаки. Он не оборачивается, но видит краем глаза, как девчонку перехватывает кто-то другой, уводя в неизвестном направлении и нашептывая ей слова на своём языке. Они оказываются в неком подобии гостинной, похожей на остальные комнаты. Светлая, холодная, много камня и деталей сделанных под золото. Широкий белый диван, низкий столик на золотистых ножках, заваленный жирными пачками денег, при виде которых Томми издает громкий вздох. Над диваном висит картина: скучный морской пейзаж. Марсель садится посередине дивана, рукой приглашая парней падать, куда они видят. Билли и Патрик занимают кресла, Томми колеблется, но в итоге, не найдя другого свободного места, садится на самый край дивана, прижав колени друг к другу, чтобы случайно не задеть Марселя своими ногами, хотя между ними дохрена места. Билли ещё никогда не видел, чтобы Хагана так трясло. А потом он замечает, что за диваном валяется чье-то тело, не мертвое, а спящее, потому что плечи шевелятся при дыхании, он не может разглядеть — девушка это или парень, но мурашки бегут по рукам под курткой. Марсель устало тянется к пачке сигарет в кармане штанов, щелкает металлической зажигалкой своего отца и закуривает. У них есть родственная черта — вечно поджатые тонкие губы и таинственность во взгляде, как будто они пытаются увидеть свою судьбу. При таком ярком дневном свете Билли удается разглядеть зелень в карих глазах мужчины, оно и понятно, ведь его мать откуда-то из Европы, кажется, наполовину американка и наполовину француженка? Он помнит, что Мигель упоминал это давным-давно, когда был пьян и рассказывал о своих похождениях. Он всегда называл Марселя Карлос, по его второму имени. Марсель Карлос Гевара. У них с отцом не было теплых отношений. — Приношу свои извинения за эту сцену, — выдохнув дым, произносит Марсель. — У нас такое не каждый день. — Похоже, мальчишка провинился, — Билли говорит это просто, чтобы поддержать беседу, ему не хочется оставаться здесь надолго, от всего этого места воротит. Марсель переводит на него свой внимательный взгляд из-под прикрытых век с густыми черными ресницами, будь Билли падок на взрослых мужчин, он бы даже завелся, но вид трясущегося на диване Томми его коробит. Не слишком сексуальная картина. Да и Патрик сидит на взводе, как сторожевой пёс. — Не хочу, чтобы мои люди пичкали себя дерьмом, — Марсель обнажает зубы, проведя по ним языком. Билли лично видел, как тот втирал в них белый порошок. — Героины, метамфетамины… Это для шестерок и их шлюх. — И шлюх-шестерок, — выпаливает Томми. Патрик дергается, тут же ловя взгляд Билли, сжимающего кулаки на подлокотниках кресла. Марсель едва поворачивает голову в сторону Томми, нахмурив брови. Он тушит сигарету в стеклянной пепельнице, затерянной между пачек с деньгами, достает ещё одну, расплываясь на диване, широко расставив ноги. — На улицах в последние дни плохо, — говорит Марсель. — Эти суки с юга, они, как черви, выползают из своих подвалов… Я давлю ногой одного, а он делится на двоих новых. И так постоянно, постоянно, до бесконечности. Jardo… Паразиты… — Уверен, это не надолго, — говорит Билли. — Вы прижали их один раз, прижмете и второй. — Тут не жать надо, — Марсель тушит ещё один окурок, освободив руки, начинает считать деньги. Патрик машет рукой, и Томми испуганно распрямляет сумку, о которой уже успел забыть, на своих коленях. — Нужно сжечь корень, место, откуда они все лезут… Геракл отрубил Гидре бессмертную голову, чтобы победить её. В одной из версий Геракл умер от желчи Лернейской Гидры… Но об этом Билли рассказывать не будет, вряд ли это то, что Марсель хочет услышать. Тело на полу вздрагивает, Билли замечает попытки незнакомца или незнакомки подняться. Это девочка. Она переворачивается на спину с трудом и снова засыпает. Молодая, блять, юная. Ей есть хотя бы восемнадцать?.. Билли ужасается, снова вспоминая о Макс. — У вас явно есть, чем рубить, — говорит он, скрипя челюстью. Марсель кладет одну пачку за другой в сумку, которую держит дрожащий Томми. — Благодаря Синдикату, — ухмыляется мужчина. — Думаю, это наша не последняя сделка. — Рад слышать, — Билли выдавливает из себя полуулыбку. — Но у меня есть кое-что поинтереснее, — самодовольно заявляет Марсель, он перестает пересчитывать купюры в пачке, просто кидая их, будто они ничего не стоят. — Новое оружие, занятное. На рынке такое не купишь. Билли заинтересованно дергает бровями. — И что же? — Увы, — Марсель поджимает губы. — Не могу сказать… Очень дорого оно обходится. Дороже, чем адамантий? Чем те пули, которые он заказал? Черт, да им пришлось уйти в минус, чтобы разобраться с техникой работы с этим сплавом, уже после двух провальных попыток Синдикат потерял миллионы. Это уму непостижимо. Но и продали они товар втридорога. Зная, чем занимается север — все эти наркотики, химозные отравы — можно предположить, что они начали сходить с ума, когда на территорию вторглись чужаки, и изобрели какое-то невъебенное химическое оружие. Какой-нибудь ядовитый пар, который заставит южан перебить друг друга. Сумка наполняется деньгами, а в гостиную вваливается перепуганный мужчина, прижимающий к груди автомат Калашникова, он бегает взглядом по комнате, мямля что-то одними губами. Марсель вскидывает бровь, выглядя крайне недовольным. — Allá… — мужчина сглатывает. — Abajo… — Basta, — рявкает Марсель, поднимаясь с дивана, он быстро оборачивается к парням. — Мне нужно отойти. Пара минут. Они удаляются спешным шагом, Томми со вздохом откидывается на спинку дивана, но вдруг вскрикивает, заметив девчонку, лежащую на полу, и хватается за сердце. Патрик закатывает глаза. Билли достает пачку сигарет и блаженно закуривает, прикрыв глаза. — Я думал, что обоссусь, — тихо говорит Томми, будто их могут подслушивать. — Да, он… — Патрик хмурится. — Стремный мужик. Билли встает с кресла, выглядывая в проем, ведущий к залу и коридорам. Он быстро замечает и другую дверь, сбоку, подходит к ней и дергает за ручку, та поддается не с первого раза, но за ней оказывается всего лишь ванная комната. — Ты чего, чувак? — спрашивает Патрик. Билли строго смотрит на них, неуверенный до конца в своих действиях. — Мне нужно найти кое-что, — говорит он, нащупывая свободной рукой флешку в заднем кармане джинс. — Хаган, сколько еще места в сумке? Томми зарывается в сумку с головой, показывая пальцами о'кей. — Смотря что положить хочешь, — он ухмыляется. — Бля, ты рисковый! Я бы тут пиздить ничего не стал… — С тобой пойти? — Патрик настораживается. — Просто прикройте, если что… — вздыхает Билли. — Скажите, что я искал… Уборную. Хуй с ним. Билли знает, что это охренеть, какая плохая идея. Он идет через зал быстрым шагом, игнорируя перешептывания детишек, которые заняты наркотой, выходит в длинный коридор, понимая, что в любой момент может столкнуться с Марселем. По словам того мужика, они пошли вниз. Насколько внизу этот низ?.. Подвал? Первый этаж? Да и за дверями его поджидает неизвестность, но у Билли есть пистолет, из которого он стрелял разве что в тире и в военном лагере, в который его сослал папаша в семнадцать. Он выкидывает окурок в какую-то вазу с цветами, надеясь, что в ней есть вода, и дергает первую попавшуюся дверь. Пусто. Он идет дальше, шаги гремят в тишине, а от ледяных стен у него возникает ощущение, что виски сдавливает обручем. За второй дверью обычная спальня с разворошенными простынями, за третьей ещё одна ванная… За четвертой он находит трёх… Или четырех молодых девушек. Билли накрывает рукой рот, боясь, что его сейчас вырвет. Одна из них — маленькая, тонкая, лежит на полу абсолютно голая, она дергает себя за выбеленные волосы, а на её шее болтается ошейник с шипами, возле которого лужей растекается длинная цепь. Три других — аморфные, явно не в себе, развалились на гигантской кровати с балдахином, тихо мыча, на них есть одежда, но она… То ли рванная, то ли такая короткая и открытая. Он успевает заметить жгут на чьей-то руке, а на белых простынях капли крови. В комнате пахнет чем-то кислым, испорченным… Билли захлопывает дверь, переводя дыхание. Это мерзко, это, блять, отвратительно. Как вообще человек, у которого есть маленькая дочка, может быть способен на это? Дьявол. Он вспоминает слова Нэнси, всю ту историю с похищенными детьми, и теперь она кажется ему более реальной, чем когда-либо. Он идет дальше, злостно дергая за все двери подряд, какие находит на этаже, боясь даже представить, что вообще эти люди делают с этими девочками, с этими детьми. Чем они их пичкают, под кого они их подкладывают… Он поднимается на третий этаж и только там, за самой дальней дверью обнаруживает кабинет. Билли проверяет часы, но не знает, сколько уже прошло времени, он мог потратить на поиски всего пять минут, а мог и все тридцать. Ему нужно действовать очень быстро. В крови кипит адреналин и дикая злость, будь в его руках сила, настоящая сила, он бы придушил Марселя, он бы… Он бы всех их… Как же он теперь, блять, понимает Нэнси Уилер. Ему никогда ещё так сильно не хотелось быть на стороне закона. Билли может и смыслит во всем этом хакерском дерьме, но он не дотягивает до Тома Круза в «Миссия невыполнима», он вставляет флешку в ноутбук, лежащий на столе, но с ужасом понимает, что тот запаролен. Что ж, он рассчитал и такой исход. Билли хватает ноутбук, прижимая его к себе, под куртку его, к сожалению, не засунешь и не спрячешь. Он выходит обратно в коридор, внимательно оглядываясь по сторонам, с замиранием сердца спускается вниз. Когда он проходит через уже пустой зал, то останавливается, как вкопанный, у гостиной, успевая спрятать ноутбук за спину. Марсель стоил к нему боком, разговаривая о чем-то с Патриком. Билли впервые за долгое время чувствует дрожь от ужаса в коленях. Томми смотрит на него с широко открытыми глазами, шевеля губами, как рыба, выброшенная на сушу. Билли сглатывает ком волнения в горле, подмигивая парню, чтобы тот подошёл к нему. Томми аккуратно встаёт, потащив за собой сумку, огибает Марселя… — Вы уже уходите? — Гевара поворачивается лицом к Билли, смотря ему прямо в глаза. Билли кажется, что ноутбук сейчас выскользнет из его вспотевших пальцев. Черт, блять! Вот неужели это стоит того?.. Томми подплывает к нему, сжимая ручки сумки, они стоят плечом к плечу, и Билли почему-то хочется смеяться, он вспоминает школьные годы, когда они с Хаганом стояли в кабинете директора, пока их отчитывали за то, что они разрисовали стены в туалете огромными такими… Да. Было время. — Боюсь, у нас тоже есть дела, — невозмутимо говорит Билли, ему кажется, что губы его не слушаются. Патрик бросает на него полный ужаса взгляд. — О, погодите, — Марсель проходит вглубь комнаты, открывая дубовый высокий шкаф. Пока он отвлекается, Билли поворачивается к Томми, они впопыхах раскрывают сумку и засовывают туда ноутбук, но тот не помешается просто так, поэтому им приходится выложить пару пачек денег, Томми в панике сует их в карманы своей куртки, Билли кидает на пол, застегивает сумку обратно… — Теперь видно, что там ебучий квадрат! — шипит на него Томми. — Это прямоугольник, идиот! — шипит в ответ Билли. Они кладут ноутбук слегка боком, наклоняя его, подпирают деньгами, а потом облегченно застегивают сумку, выдыхая. Билли отпихивает оставшиеся пачки с деньгами ногой в сторону. Он уже жалеет об этом. — Вот, примите мой подарок, — Марсель подходит к нему, всучив в руки увесистую бутылку с алкоголем, внутри которой огромная скрюченная змея, вроде бы, неживая. — От моего друга, Као! Змеиное вино! Он только в кино его раньше видел, а люди реально это пьют. Билли улыбается во все тридцать два зуба. — Большое спасибо… Парни по очереди благодарят его, их сопровождают вплоть до двери, а уже оттуда до ворот, и только тогда, когда они возвращаются в переулок, к машине, Патрик взрывается. — Я просто… Я в таком… — он теряется с словах. — Вы сумасшедшие. Это был пиздец. Я никогда больше никуда с вами двумя не поеду. Они садятся в машину, и Билли с Томми начинают громко безудержно ржать во весь голос. Вечереет. Крисси подходит к окну на кухне, чтобы закрыть форточку, и охает в испуге, заметив сидящую на шторке маленькую бабочку. Приглядевшись, они понимает, что бабочка не настоящая, просто одна маленькая проказница решила приклеить сюда своё творчество. Крисси улыбается, качая головой. Она снимает зелёный фартук, вешая его на крючок, и проверяет таймер на духовке, в который стоит целый противень печенья. Кухня наполнена запахом ванильного сахара и марципана. Крисси разворачивается в сторону гостиной, ступая по светлому паркету и ковру в мягких тапочках, она задерживается в прихожей, проверяя цветы, которые вчера поставила в вазу. Сквозь незашторенные окна, с видом на крыльцо, она хмуро разглядывает двух амбалов, которых Марсель приставил в качестве охраны. Она не может ездить без них в город, за покупками, даже на детскую площадку с дочкой, где другие мамочки шарахаются от испуга при виде головорезов. Она идёт к гостиной, по пути поправляя фотографии в рамках, висящие на стене: первый день рождения дочери, их с Марселем свадьба, отпуск летом прошлого года в Португалии, фото с выпускного из колледжа, когда Марсель приехал поздравлять её с огромным букетом тигровых лилий. Время летит так быстро… Крисси находит свою малютку, сидящую возле столика в гостиной с карандашами и альбомом для рисования, девочка все ещё дуется, потому что мама спрятала от неё фломастеры, в попытке уберечь их чудесный диван. Крисси присаживается с ней рядом, осторожно заглядывая в альбом. — Pollito mía,— нежно зовёт она. — Что там у тебя? Дочка поднимает на неё свои большущие детские глаза, хоть многие и говорят, как она похожа на маму, Крисси видит в ней больше от отца. Волосы у неё густые и темные, а вот глаза светлые, но это может пройти с возрастом. Малышка дует губы, отворачиваясь от мамы, и закрывает свой рисунок. Крисси вздыхает. — А кто нарисовал такую красивую бабочку? — весело спрашивает она. — Я не знаю, — хмурится ребёнок. — Когда будет печенье? — Чикита! — Крисси возмущается. — Перестань обижаться на меня. Если бы ты разрисовала диван, то нас обеих бы потом пришёл и наругал папа. Чикита стучит карандашом по столу, сжимая его своей маленькой пухлой ручкой. Крисси умиляется ею, даже такой злой. — Я хотела нарисовать папе, — она не может вспомнить слово. — Раскладушку… — Кого? — Крисси улыбается. Она однажды отправила Марселя спать на диван, но вот до раскладушки у них ещё не доходило. — Раскрывашку… — Открытку?.. Чикита оживляется, подпрыгивая на месте. — Да-да! Вот эту штуку, — она показывает на сложенный вдвое, неаккуратно вырванный, листок из альбома. — Но буквы надо обводить фломастерами… Буквы, которые она ещё даже не знает. — Давай так, — предлагает Крисси. — Сначала ты сделаешь открытку, а потом мы вместе подпишем её фломастерами? — Уговорила, — вздыхает Чикита. Крисси смеется, прикрыв рот рукой. Ну, конечно. Нрав у неё точно от Марселя. Они отрезают бумагу специальными закругленными ножницами из детского набора, Чикита складывает листок по полам и рисует на нем нечто, похожее на домик, дерево и солнышко. И какую-то лошадь. — Какая красота, — хвалит её Крисси. — А почему там лошадка? — Это пёсик… — снова хмурится Чикита. — Папа обещал купить щеночка. — Правда? — она удивляется. — Это когда он успел… И даже не посоветовался с мамой. На обратной стороне, по своим, детским, причинам, Чикита рисует огромную радугу из десяти цветов и их троих: маму, папу и себя. У мамы получаются красные волосы, сливающиеся с одной полоской в радуге, у Чикиты длинное платье, выходящее за края открытки, куда-то на стол, который потом придётся оттирать… А у Марселя огромный нос. Крисси довольно улыбается. Ей очень нравится открытка. — А можно сверху блестки? — тихонько спрашивает Чикита. Конечно, а потом можно пропылесосить ковер лишний раз. Крисси всё равно приносит из кладовки банку с блестками с форме звездочек, которую покупала для концерта в детском саду. Воспитатель крайне настаивала, что каждая мама должна придумать свой собственный плакат. Плакат Крисси рисовала всю ночь, пока Чикита уснула на диване, измотанная, а вот в приз им досталась одна несчастная шоколадка. И сок. — Gracias, — улыбается Чикита, посыпая обмазанную клеем открытку блестками. — Когда будет печенье? Крисси закатывает глаза, открывая упаковку фломастеров. — Когда прозвенит таймер, — говорит она. — Ты точно услышишь, это будет очень громко, солнышко. Дочка тыкает пальцем в те места на открытке, где надо написать «Папа, я люблю тебя» сразу на двух языках, потом «Мама + Папа» и внизу обязательно подпись «Чикита Анджелика Гевара». А ещё очень-очень много сердечек всеми цветами фломастеров, которые она случайно смазывает пальцами, и Крисси приходится вести её в ванную, чтобы вымыть руки. Но её девочка наконец довольна. Крисси сажает Чикиту за стол, на стул с кучей подушек, и включает ей мультики на маленьком кухонном телевизоре, пока достает печенье из духовки, оставляя его остывать на тумбочке. Она слышит, как поворачивается ключ в дверном замке, снимает прихватку, вешает на место полотенце, и поправляет волосы. Она очень надеется, что Марсель не забыл купить сок по дороге… — Папа! Папа! — кричит Чикита, самостоятельно слезая со стула, и бежит навстречу Марселю, едва он переступает порог кухни. Марсель ставит полный продуктов бумажный пакет на пол, а затем встаёт в стойку, изображая из себя страшное чудище с рогами-пальцами. Крисси сдерживает смешок, широко улыбаясь, когда Чикита начинает весело вопить. Как же хорошо, что у них дом, а не квартира… — Ага! — Марсель рычит, поднимая малышку на руки и подкидывая вверх, пока Крисси испуганно охает, бросая на него строгий взгляд. — Ух, какая ты уже большая, bomboncito! Скоро буду учить тебя водить… — Какой водить? — Крисси подходит к этим двоих, сложив руки на груди. — О! Мама злится, — Марсель опускает ребёнка на пол, Чикита тут же убегает в гостиную, громко крича, чтобы все оставались на своих местах. — Здравствуй, mi tesoro, хоть раз встреть меня с улыбкой… Он обнимает Крисси, забираясь под её кофту на спине своими холодными после улицы руками, заставляя женщину снова возмущаться и ругаться до тех пор, пока он не целует её в лоб, щеки, нос и, наконец, чмокает в губы. Тогда Крисси улыбается. — От тебя пахнет сигаретами, — без упрека говорит она. — Жизнь не сахар, — Марсель пожимает плечами. — Зато я чую запах печенья. Что дочь, что отец… Чикита выбегает из-за угла, держа открытку обеими руками над своей головой, чтобы папа разглядел получше. Марсель берёт поделку в руки, рассматривая со всех сторон, он громко восхищается, комментируя каждую маленькую деталь, говорит, что особенно ему понравился домик, у которого нет двери, но зато целых пять окошек! — И глянь, какой нос тебе нарисовали! — смеется Крисси, отойдя в сторону, чтобы ссыпать печенье с бумаги для выпечки в большую деревянную миску. — Чикита, что, у папы такой большой нос? — обиженно спрашивает Марсель. Чикита молчит две секунды, разглядывая его лицо. — Да, — уверенно отвечает она. Крисси взрывается хохотом, Марсель беспомощно смотрит на неё, его нежные чувства задел маленький ребёнок. Они усаживают Чикиту обратно за стол, разрешая ей съесть столько печенья, сколько она захочет. Марсель выкладывает продукты в холодильник, хотя Крисси и замечает, что у него снова болит спина, потому что мужчина хватается за неё после каждого поворота. Она вздыхает и подходит к нему, чтобы помочь. — Сегодня всё спокойно? — спрашивает Крисси. — Хотелось бы сказать, что да, — Марсель хмурится, на его лице отражается вселенская усталость. На фотографии с их отпуска в Португалии он выглядит на десять лет моложе, а вот в последние дни кажется, что у него прибавилось морщин. — Мне надоели эти мужланы, караулящие под дверью, — тихо говорит ему Крисси, наклонившись поближе. — Неужели это так обязательно?.. В нашем районе ведь так спокойно. — Давай потом поговорим об этом, — просит Марсель. Они вдвоем готовят ужин на скорую руку, обсуждая мелочи, вроде погоды и новостей по телевизору, Крисси напоминает, что в ванной на первом этаже капает кран, а потом они оба задумываются, стоит ли убирать опавшие листья с крыши гаража или можно оставить их там. Чикита вяло ковыряется в своей пасте, размазывая сладкий кетчуп по тарелке, Марсель снова хвалит её открытку, а Крисси молча вспоминает о своем дипломе художника-иллюстратора, пылящемся в шкафу. Остаток ужина они выслушивают рассказ дочки о том, почему Элайза Торнберри никогда не станет её лучшей подругой. Причина первая — у её отца слишком большой нос, поэтому их папы обязательно буду конкурировать. Но это если переводить с детского на взрослый. В варианте Чикиты было слишком много выражений, которые, Крисси уверена, та придумала сама, на каком-то воображаемом языке. На этом же языке дочка поёт ей песню, пока Крисси купает её перед сном. Только когда ребёнок наконец оказывается уложен в постель, Крисси оставляет включенным ночник на её тумбочке и выходит из детской, не закрывая дверь до конца. Она спускается на кухню, где Марсель открывает для неё бутылку белого вина и разливает немного по бокалам. — Спасибо, дорогой, — она гладит его по руке, отпивая вино. Марселю требуется сначала посидеть, повздыхать, снова спросить, как прошёл их с дочкой день, и потом наконец он оказывается готов к тому, чтобы рассказать, как там дела у него на работе. Касаемо того, чем муж занимается, Крисси знает немногое. Она знает, что это совершенно незаконная деятельность, примерно то же самое, чем занимался отец Марселя. Смутная, размытая картинка, в которой присутствует оружие, грабежи, огромное количество денег и непрекращаемая дележка территорий с южной частью Куинса. Она знала это с самого начала, ещё до того, как они с Марселем познакомились. Потому что в её жизни тогда уже давно был Эдди. — Что ты хочешь, чтобы я рассказал? — повторяет он в который раз, устало. — Что? Ничего нового, просто кучка вандалов треплет нам нервы, городскому совету плевать, а люди из домов боятся выходить, потому что эти… Фрики щеголяют с ножами, в открытую, битами своими размахивают, выбивают витрины в магазинах… — А если поговорить? — в который раз пытается она. — Назначьте переговоры. — Кристина, — вздыхает Марсель. Порой она смотрит на своего мужа, сорокалетнего, в полосатой пижаме, с сединой в волосах, и не может представить, чтобы этот человек руководил бандой преступников. Марсель из тех людей, которые смотрят ситкомы по телевизору и смеются каждый раз, когда слышат закадровый смех. Как команду — сейчас можно смеяться! А потом вспоминает, что там, где есть криминал, есть и… Смерть. Убийства. Кровь и насилие, но эти два мира не сопоставляются в её голове. Что Эдди, что Марсель никогда не впутывали её в свои дела, наоборот, огораживали от них. Проблема лишь в том, что эти двое друг друга ненавидят. — Я знаю, — нежно говорит она, Марсель берёт её за руку. — Я помню. Они совершили ужасный поступок, ты прав… В конце концов, они убили его отца. — Они? — Марсель кривится. — Это были не они, это был он. Ты же прекрасно знаешь. — Ты сам сказал, что это был какой-то мальчишка… — Это был твой дружок, — строго поправляет Марсель. — Не важно чьими руками, это он убил отца. Отца, которого Марсель всегда ненавидел, с которым вёл чуть ли не войну, но потом вдруг решил простить на старости лет. И стоило Мигелю перейти на сторону севера, как его убили. И стоило южанам убить его, как Марсель устроил им взбучку. И снова началась эта война. Крисси никогда не поймёт игру больших мальчиков с большими пушками. Для неё всё это, если копать глубоко, к самой сути, всего лишь детский сад, двое детей, которые никак не поделят игрушку. Какой-то глупый фарс, не приносящий обеим сторонам ничего, кроме потерь и страданий. И, в конечном итоге, никто не выйдет из этой игры победителем. — Я не хочу указывать на виновных, — она отмахивается, допивая бокал до дна. — Я в нейтралитете. Марсель сжимает её руку чуть сильнее, привлекая внимание. — Ты не можешь быть в нейтралитете, — объясняет он. — Ты — моя жена, ты автоматически встала на мою сторону, когда мы заключили брак, mi amor. Крисси отказывается от ещё одного бокала. Когда они ложатся в кровать, она смотрит на лицо своего спящего мужа, слушает его тихое сопение, мерное дыхание, чувствует, как иногда странно дергается его нога, но игнорирует это. И в который раз задумывается… Что, если она не хочет быть ни на одной сторон? И что, если она хочет, чтобы сторон не было вовсе?