Никто не верил в меня более, чем ты

Вечер перед самой долгой ночью — еще дольше. Давос молился бы Семерым, но вместо этого лишь суеверно сжимает саше с собственными пальцами; Семеро богов более не вызывают душевного трепета, а рглорианство для него слишком сложная религия. Неправильная. Мелисандры не должно здесь быть. Ее не звали, ее не ждали, ей не место среди снегов — она выделяется, она чужеродная, алая на белом. Кровавое пятно. Вспышка пламени. Она принесла с собой плач, огонь и кровь. Но на этот раз — жизнь, а не смерть. — Вы можете погибнуть, — говорит ей Давос. — Вам не поможет даже ваш Владыка Света. Ее улыбка режет ножом. Насмешливая, раздражающая — словно жрица знает что-то, что неведомо другим (и ведь знает). — Могу. Но могу и не погибнуть. Луковый Рыцарь забавляет ее и удивляет — как при его неприятии Р’Глора этот человек умудряется раз за разом внушать ей уверенность в то, что Огненное Сердце слышит ее молитвы? Огненное Сердце болит и ноет за весь мир, страждущий от возможности наступления темноты. Где-то Азор Ахай открывает глаза, но нет у него ни Светозарного меча, ни любимой жены, в чьей крови можно закалить сталь. Пути перепутаны, все двери закрыты, тянется нить суеты и земных проблем… И все-таки… — Сир Давос, если завтра я проснусь, — ей придется вздремнуть хотя бы на десять минут, чтобы восполнить силы, пусть Мелисандре это и не нравится, — если завтра я проснусь, значит, Владыка Света верит в меня. Так просто. Истина на ладони, а Мелисандра не смогла дойти до нее без помощи неверующего. — Хорошо, если вам это поможет, — ворчит Давос. Но, когда все воспрянет и возгорится пламенем, когда одной молитвой Мелисандра зажжет аракхи — он застынет в немом восторге, и благоговение в его взгляде на красную жрицу чужого божества намного превзойдет благоговение перед любым из Семерых. Она увидит рассвет, несомненно. Может, и он увидит. Если Бог поверит в него так, как Давос в Мелисандру — ибо сильнее — невозможно.