𖣐𖣐𖣐
Гургандж. 1362 год. Степь полыхает огнём, гоня перед собой всё живое. Несчастные бегут в надежде спасти свои жизни, но возможности уцелеть в этом аду всё меньше и меньше. Сухой бурьян разлетается искрами в жарком воздухе, перенося пламя от юрты к юрте. Удушливый запах гари сжимает горло, и глаза слезятся, но мальчишка смотрит взглядом, полным решимости, а не страха. Тонкие руки сжимают лук, а за спиной тяжёлый колчан со стрелами. Вокруг него в страхе суетятся омеги, спасая жизни детей. Его отец во главе отряда защищает своих людей, но их мало, а противников слишком много. Их предали!.. И предал близкий человек. Родной брат обманом вынудил старшего отослать войска к границе и напал на улус с одной только целю — убить хана и самому занять трон чингизидов. Увы, обман был раскрыт слишком поздно. Мальчик натягивает тетиву, пуская стрелу в предателя, но та из-за слабости маленьких рук не достигает цели. Вмиг его скручивают в сильной хватке, сжимают в тисках крепко и поднимают над землёй. Перед ним возникает перекошенное лицо дяди с хищной победной улыбкой на лице. — Туй-Ходжи! — гремит голос альфы сквозь шум сражения. — Смотри, как умрёт твой наследник! Твой сын сгинет от моего копья, как и ты в след за ним! Мальчишка, трепыхающийся в руках захватчика, видит глаза отца, что опускает свою саблю, но только лишь на миг в них проскальзывает страх — лицо отца столь же непроницаемо, как и всегда. В пылу сражения он одним только взглядом говорит сыну умереть с достоинством, как истинный предок великого Чингисхана, и мальчик замирает, в последний раз склоняя голову перед своим отцом, перед своим повелителем, пряча детские слёзы. Но происходит невероятное: воин, державший мальчика, падает с диким воплем вместе с ним, и острие его копья лишь мажет по правой стороне лица, оставляя за собой кровавую борозду. — Мой хан! — другой мальчишка, чуть старше его самого, щуплый и долговязый, вытягивает свой короткий кинжал из икры противника и изо всех сил тянется за наследником, оттаскивая от нового удара копья. Несколько стрел летят в сторону захватчиков, давая юнцам возможность отползти. — Хосок! Наш отец… его надо спасти! Оте-ец! — мальчишка кричит что есть силы, не замечая собственную рану и боль. Но видит, как последние воины, защищавшие хана, падают от вражеских ударов. — Нам надо уходить! Мы не сможем ему помочь, — тот, кого зовут Хосоком, сгребает брата руками, вдруг ставшими такими сильными, и оттаскивает к пылающим в огне юртам. Последнее, что видит маленький хан — это то, как его отец — правитель полуострова Мангышлак, падает, пронзённый копьём брата-предателя. — Оте-ец!.. — Отец! — альфа просыпается с криком, вздрагивая всем телом. Он загнанно дышит, испарина блестит на его лбу и висках, а старая рана на лице ноет. Сколько раз альфа видит этот сон, повторяющийся раз за разом, возвращая его в те времена, когда он был бессильным мальчишкой. Момент гибели отца навсегда врезался в его память, а шрам через всю правую сторону лица напоминает об этом каждый раз, когда он смотрит на себя в зеркало. — Повелитель? — рядом с альфой испуганно приподнимается обнажённый миловидный омега, смотря на мужчину взволнованным взглядом. Его длинные чёрные волосы всклочены, а на стройных бёдрах следы прошедшей ночной страсти. Он тянется к лицу хана, но тонкая рука оказывается грубо отброшенной. — Почему ты до сих пор здесь? — Но, повелитель… — Исчезни с глаз моих! — прозвучало низким хриплым рыком так, что бедный омежка буквально выпрыгнул из постели и вылетел из юрты, поспешно прикрыв себя длинным халатом. Мгновением позже, согнувшись в три погибели, в юрту хана входит евнух, не смея поднять глаз на правителя. Перепуганный омега, убежавший от хана, явно был свидетелем его недовольства. — Повелитель! — евнух падает на колени, лбом касаясь земли. — Видимо, ты не до конца осознал свои обязанности, раз при своём пробуждении я застаю в своей постели наложника, чего никогда не должно было произойти. — Пощадите, повелитель! Этого больше не повторится! — взмолился несчастный. — Конечно, не повторится, потому как твоя дурная голова не удержится надолго на твоих плечах. Стража! Захлёбывающегося в рыданиях евнуха волочат по земле до плахи, где всегда наготове заточенный топор. Он до последнего цепляется за войлок шатра, пальцами зарывается в чёрную землю, обнимает сапоги палача, моля о пощаде, но конец известен всем — хан не прощает ошибок. Случайные свидетели смотрят на агонию лишь несколько мгновений, пока не слышат хруст перерубленной шеи, тут же расходясь по своим делам.𖣐𖣐𖣐
Альфа глубоко вздыхает, лениво натягивая на обнажённое сильное тело шёлковый халат. Он тянется к кубку с пряным тарасуном, отпивая большой глоток. Слуги дисциплинированно суетятся вокруг правителя, готовя воду для омовения, лёгкий завтрак и одежды. Всё это альфа принимает с достоинством, положенном истинному хану — величественно-небрежно. Шёлковый халат, подбитый мехом и косо запахнутый золотыми пуговками на груди, доходит до пят и шлейфом тянется со спины. Сильные жилистые руки с длинными пальцами унизаны перстнями. Мягкие чувяки из тонкой телячьей кожи расшиты золотом. Широкий пояс, обшитый золотыми пластинами, сверкает драгоценными камнями. Чёрные волосы до плеч гладкими рваными прядями облепляют мужественное лицо. Белоснежная кожа разительно отличает его от других соплеменников, но широкие скулы и хитро сощуренные лисьи глаза выдают в нём истинного чингизида. Прислужник ставит перед повелителем зеркало в серебряной оправе, позволяя хану рассмотреть себя, и ждёт, упав ниц, приговора — доволен ли хан своим облачением или нет. Альфа смотрит на себя и удовлетворенный блеск в глазах позволяет прислужнику выдохнуть — сегодня он останется в живых. Хан и вправду доволен: горделиво разворачивает широкие плечи, большими пальцами поддевая золотой пояс, и кивает сам себе. Но глаза цепляются за багровый шрам, проходящий через правый глаз от лба до скулы, и вновь загораются тем страшным огнём воспоминаний. Альфа отгоняет их от себя, упрямо мотнув головой, — не время сейчас. Полог войлочного шатра распахивают двое стражников. Глашатай во весь свой звонкий голос оглашает выход повелителя. Кэшиктэны, — личная гвардия хана, — склоняются в знак приветствия, в то время как все вокруг падают ниц, касаясь лбом земли. Главный стражник подводит коня — великолепного скакуна черкесской породы, и встаёт на четвереньки, дабы хан встал на его спину, чтобы сесть на коня. Кавалькада выезжает неспешным ходом, направляясь к холму, возвышающемуся в стороне от поселения. Позади хана остаются стройные ряды юрт и шатров, в которых живут тысячи подданных; в кузницах день и ночь пылает огонь и куётся оружие для воинов, тучные стада овец пасут десятки пастухов, табуны коней, выносливых и сильных, разводят для дальних походов. А впереди, прямо под холмом, расположены сотни отрядов, в каждом из которых по сотне воинов. Огромное поле под холмом, словно шахматная доска, где чёрные квадраты — это выставленные рядами воины: лучники и копьеносцы. А за ними тьма-тьмущая — тысячи и тысячи всадников. По бокам от войска — осадные и миномётные орудия, что были заимствованы у китайцев ещё при прадеде хана — великом Чингисхане. Мохнатые двугорбые верблюды, к спине которых привязаны огромные барабаны, издают рокочущий рёв, заметив развевающиеся знамёна за спиной хана, словно дают сигнал всем остальным. Каждый пеший воин падает перед повелителем на колени, а каждый всадник склоняет голову низко. От войска отъезжают несколько, направляясь к холму. Хан велит ехать навстречу. У подножия всадники спешиваются и, видя, что повелитель покидает седло, опускаются на колено в знак приветствия. — Хосок, встань! — звучит жёстко и громко. Нога хана ещё не коснулась земли, а он призывает своего брата подняться с колен. — Мой хан, — исполнивший приказ Хосок всё равно склоняется перед братом. — Я говорил тебе не склонять головы передо мной, — так же строго продолжает хан. — Я просил тебя об этом, брат, — уже мягче звучит в конце. — Ты, прежде всего, мой повелитель, — Хосок не может сдержать лёгкой улыбки, смотря в глаза младшему. — И лишь потом мой брат. — Мы поговорим об этом ещё раз, — упрямо поджимает губы младший альфа. — Как прикажет мой повелитель, — улыбка старшего становится шире. — Совет готов. Прошу в шатёр. В глубине походного шатра на широком блюде лежит карта, созданная картографами хана. Чтобы изготовить её, понадобились долгие месяцы разведки, но теперь перед ними вся территория улусов как на ладони. Темники один за другим докладывают о готовности, а разведчики говорят о землях, в которые предстоит совершить поход — хан доволен. Но лицо брата выражает некое сомнение, и, не посоветовавшись с ним, повелитель не станет принимать решение. — Что скажет мой го-ван? Хосок мнётся мгновение, но если не он скажет брату, то кто? — Мой хан, мы готовы к походу, и я не сомневаюсь в его успешном завершении, но… Альфа умолкает, опускает взгляд, сжимая губы в тонкую полоску. Хан видит, что старшего что-то тревожит, но тот почему-то молчит. — Брат, в твоих руках серебряная булава го-вана. Такого титула удостаивался только один человек — наш великий предок Мухалэ. Ты верховный среди лучших. Ты такой же вершитель судеб, как и я, и твоё решение столь же важно. Говори всё. — Мой хан, — Хосок словно ждал разрешения. — Я скажу: мы выиграем в этой войне! Под нашим натиском никто не устоит! Но, захватив Мангышлак, мы словно улей разворотим. В Орде прознают об этом непременно и не оставят без ответа. Они не согласятся терять столь лакомый кусок империи и пошлют против нас войско… которое в четыре раза превышает наше. Все притихли. Хан смотрит на старшего брата пристально, но в его прищуренном взгляде нет неверия. — Оставьте нас, — командует повелитель, и все стремительно удаляются. — Брат, это ведь наша мечта! Наша цель, к которой мы шли долгие годы, упорно, трудно, шаг за шагом. Осталось только сделать последний рывок, и земля нашего отца вновь перейдёт к его наследникам. Мы займём трон Мангышлака по праву… — Ты займёшь, мой дорогой брат!.. — То, что ты незаконнорождённый, не делает тебя чужим для своего отца… — Но делает бастардом, не имеющим право на трон. Ты это знаешь, и все это знают. Ни один нойон или бек не захочет видеть незаконнорождённого своим правителем. — Захочет, если я так повелю! — чуть повышает голос младший. Хосок усмехается: — Но не о том сейчас разговор. Нельзя выходить против нашего дяди одним. Мы одолеем его, но Орда одолеет нас. — Что ты предлагаешь? — Найти союзника. Сильного, смелого, умеющего рисковать, у которого в груди горит такой же огонь, что и у тебя. — И почему мне кажется, что ты уже знаешь этого союзника? — хан не может скрыть беззлобной ухмылки. Сколько раз он убеждался в неоспоримом таланте и храбрости старшего брата, в его преданности и верности, в его истинно братской любви. — Да, знаю, — Хосок становится ближе, серебряной булавой указывая на карту. — Здесь, в Мавераннахре, наши союзники. Их зовут Тамерлан и Айбарс. И они военачальники эмира Селима, наместника Золотой Орды. И что-то мне подсказывает — эмир этот поперёк горла им стоит. — Если они перейдут на нашу сторону, это будет означать, что они против Орды. Зачем им терять свои должности и богатство, предавая наместника? Что мы можем предложить им в замен? — Вот это я и собираюсь узнать, — Хосок склоняет голову перед своим повелителем. — Мой хан, дозволь отправиться в Сармарканд во главе разведки. Мы узнаем о них как можно больше, и то, чем мы можем заинтересовать их. — Отправь отряд. Уверен, и без тебя справятся. — Ты не доверяешь мне, брат? — Ты единственный, кому я доверяю в этой жизни, но не хочу рисковать тобой. — А я готов рискнуть своей жизнью, ибо ты единственный, ради кого я это сделаю. Хан замирает. Смотрит в глаза брата, понимая, что сколько бы ему ни было лет, для Хосока он всё тот же шестилетний мальчишка, хотя сейчас ему двадцать шесть. Вся жизнь старшего брата была посвящена только ему. Он спас его тогда — той страшной ночью, когда убили их отца. Они прятались в степи, согревая друг друга холодными ночами, потому как не могли жечь костры, опасаясь преследования. Хосок нёс брата на своей спине, когда маленький альфа больше не мог передвигать ногами. Воровал для них еду, добывал питьё, и так до тех пор, пока они не достигли земель Гурганджа. Вспоминать всё то, что они пережили, через что прошли — трудно. Но именно это делает их ближе друг к другу. Они не просто братья — они лучшие друзья, соратники и единомышленники. Они опора друг для друга! — Брат, отправляйся в Самарканд. Я буду ждать твоих донесений. Да прибудет с тобой благословение Всевышнего! Моё уже с тобой. — Мы отправимся туда под видом купцов с караваном товаров. Не будем сразу раскрывать карты, а присмотримся и сделаем выводы. — Так и будет, брат! — хан порывисто тянется к Хосоку, крепко сжимая его предплечья. — Настанет день, и мы вернём себе наши земли! Мы — чингизиды! Мы — наследники нашего отца! Не только Мангышлак, но вся Орда встанет под нашей властью! — Когда-нибудь, в один благословенный день я назову тебя Великим Ханом — властителем всей Орды! И это будет счастливейший день в моей жизни! — В нашей, мой дорогой брат!𖣐𖣐𖣐
Мавераннахр. Самарканд. За днём тянется новый день, а луна на ночном небосводе сменяется новой луной, как и жизнь на земле продолжает свой бег: от зари и до заката, заставляя людей идти по кругу, начертанному небесами. Но в Самаркаде жизнь людей, как и пыль под их ногами, в руках безумного эмира, и только он диктует, кому жить, а кому умирать. Чонгук понимает, что эмир сошёл с ума, и его поведение говорит само за себя. Всему есть предел, и его терпению в том числе. Намджун пытается прикрыть бесчинства эмира и облегчить жизнь простых людей в сарае, взяв все обязанности на себя. Чонгук полностью погряз в военной подготовке по завоеванию новых земель, он будто одержим этими победами и восхищенными криками, когда толпа народа встречает его у дверей города. Альфа, конечно, не особо стремился в эти золотые стены, что давили на него всё больше, ведь понимает — его львиное сердце привыкло к безграничной свободе, и он неимоверно скучает по Кызылкуму. И по сей день он жалеет, что согласился стать шутом для короля, который обезумел из-за своей же власти. Но с другой стороны, это его приблизило на два шага к своему врагу. Чонгук сидит в своих покоях, рассматривая свитки с жалобами от народа, чей зов он не может оставить в стороне. В каждом из них пишется о беспричинном возвышении налога, беззаконии эмира, а вдобавок и о жестокости шехзаде, который не уступает в этом своему отцу. Махмуд не славился умом, его не особо интересовали дела империи. Альфу больше волнует казна и пустая трата денег на увеселения, доступных омег и выпивку. Шехзаде-Махмуд — единственный наследник эмира Селима. Такой титул даёт ему большую власть, позволяя безнаказанно творить свои деяния. Это бесит Чонгука всё больше. Он старался сдерживать себя, да и Намджун успокаивает его, но надолго ли продлится такое повиновение? Никто не знает. Порой и сам Намджун боится такого Тамерлана: его меч отрубает голову прежде, чем он позволяет жертве что-либо сказать в своё оправдание. Но разве могут трупы разговаривать? Конечно же нет. У Чона своя правда, и никто не способен её изменить. Внезапный стук в дверь заставляет Чонгука отложить государственные дела. — Чем занят, великий полководец? — снова этот противный голос, что издёвкой отдаётся в каждом слове. — Вряд ли я велик, как ты. Ведь ты эмир этого государства, — Чонгук склоняется перед Селимом, хоть тот и последний человек, которого хочет видеть Чон. Но, живя в одном сарае, полностью уйти от этих встреч невозможно. — Я тут подумал и решил — хочу подарить тебе раба, чтобы был у твоих ног на побегушках, — эмир садится на край кровати, с безумным взглядом смотря по сторонам. — Мой эмир, вы неимоверно щедры, но позвольте отказаться — мне этого не нужно. Я откажусь от вашего хадие, лучше пусть прислуживает вам, — Чонгук стоит перед правителем, слегка опустив голову, и до боли прикусывает язык, понимая, что не предугадать, что именно творится в голове этого безумца. — Я уже решил и твоего согласия не спрашиваю, — Селим смотрит на дверь и приказывает: — Входи! В проёме двери показывается худощавый юноша бета, который сразу склоняется перед ними. На нём рубаха изумрудного цвета, поверх него кафтан с короткими рукавами и длинный халат черного цвета с белыми узорами. На талии завязан атласный белбог, на голове национальная тюбетейка. Мальчишке примерно четырнадцать лет. Он так и стоит, опустив голову, и слегка дрожит — видно, что ему страшно находиться в одной комнате с полководцем, о жестокости и безжалостности которого ходят немало легенд. — Чего молчишь? Язык проглотил? — кричит эмир. — Забыл, кто стоит перед тобой? — грозный рык пугает мальчишку, из-за чего он падает на колени. — Простите меня, таксир! Я был нерасторопен, боясь вашего гнева. Если вы позволите — я буду служить вам, и моя жизнь отныне в ваших руках, — он опускает голову, руками упираясь на персидский ковёр. Мальчишка только хочет поднять взгляд, чтобы наконец-то встретиться с иблисом лицом к лицу, как видит ноги, на которых красуются узорные махси. — Прошу, пощадите меня, — слуга продолжает лить слезы, боясь гнева. — Встань! — приказывает глубоким голосом Чонгук, и когда мальчишка поднимает голову, то пристально смотрит. — Я где-то тебя видел. Тот смотрит на господина испуганными глазами. Великий Тамерлан, как и говорили люди, способен убить одним лишь своим огненным взглядом, а котором пылает огонь, заставляя страх растекаться по венам. Статное телосложение придает ещё больше могущества, будто перед ним стоит сам лев, готовый вот-вот напасть. На нём черная шёлковая рубаха, халат-кафтан, на голове папаха из овечьей шкуры. Но вместе с тем лицо Чонгука красивое, с правильными тонкими чертами и округлым носом. Его густые брови сходятся в идеальную линию, а из-под них горящим взглядом пристально смотрят карие глаза. Высокие скулы говорят о его породистости, а губы — ярко карминовые, тонкие, изогнутые, говорят о чувственности альфы. — Напомни мне, откуда я знаю тебя? — Чонгук пристально смотрит на мальчишку и никак не может вспомнить это лицо. — Я Бахадир, ваш верный слуга. Вы спасли мне жизнь два года назад, когда мне хотели отрубить руку. Но вы вступили в бой и спасли меня. За это вам моя безмерная благодарность. Позвольте служить вам, — маленький бета так и стоит, склонив голову, не смея поднять её перед самим великим Тамерланом. Эмир от таких слов сжимает руки в кулак, одаривая подданных злым взглядом, где таится одна зависть. Селим резко встаёт с места и подходит к ним. — Как бы силён не был ветер, перед ним всегда стоит преграда могущественных гор, которые способны приструнить любой погодный каприз, — эмир бьёт Чонгука по плечу, смотря ему в глаза. — Как бы гора не была велика, ей не дотянуться до небес, где обитель вечного ветра. Хоть и гора преграждает её, ветер всегда найдёт собственный путь, — Чон с ухмылкой смотрит на то, как меняется лицо султана напротив, но ничего с собой не может поделать. — Время покажет, кто сильнее: могущественная гора или свободный ветер, — Селим еле выдавливает из себя улыбку и выходит из покоев Чонгука. Альфа снова смотрит на мальчишку, не желая заострять внимание на безумных словах Селима. Он устал от собственной покорности — его внутренний лев рычит, всё больше оскаливая свои клыки и стискивая их до боли. Но надолго ли его хватит? Чонгук не знает. — Благодарю, что приняли меня к себе, — Бахадир склоняется перед альфой. — Надеюсь на твою верность, большего мне надо. Но если посмеешь предать меня, то никогда не прощу тебя. Чонгук и сам не понимает, почему говорит эти слова, ведь верность нельзя вымолить, выпросить либо купить. Гнилой человек никогда не изменится, а верный никогда не предаст, какой бы острой не была сабля врага. И сейчас, смотря на этого мальчишку, он видит себя молодого, который с такой же отвагой в сердце нагрянул к Ирбису. — Никогда не посмею пойти против вас, мой таксир. — Можешь ступать, — Чонгук решает вернуться к рассмотрению жалоб измученного народа.𖣐𖣐𖣐
Чонгук проснулся, когда солнце едва появилось на горизонте, освещая очередной день. Альфа лежит на постели, ленивым взглядом наблюдая за лучами, что медленно карабкаются по стенам. Дел по горло, хоть он вчера до глубокой ночи проверял всё упущенное за то время, что его не было. Чон не раз просил своего верного брата Намджуна остаться в сарае, чтобы проследить за всеми делами государства. Но тот наотрез отказал ему, не желая отпускать своего степного льва одного на поле битвы, где бушует опасность. Чонгук вздрагивает, когда дверь его покоев распахивается, и рефлекторно выхватывает свою саблю, но не оголяя её. Из сумрака выходит альфа, чьи безумные глаза Чонгук узнает везде. Эмир Селим от страха вновь сбежал из своих покоев, испуганно озираясь по сторонам. Чонгук до боли сжимает рукоять сабли, стараясь успокоить своего внутреннего зверя, еле удерживая на цепи. — Что на этот раз, мой султан? — чуть склоняется он в знак приветствия. У него нет желая вести эту пустую беседу, что непременно перерастёт в безумный бред пожилого альфы. — Они снова следят за мной и хотят убить, свергнуть меня и моего Махмуда, — эмир приближается к полководцу, хватая того за ворот шелковой рубахи. — Пока я рядом, никто не посмеет посягнуть на вашу жизнь, идите в свои покои и отдохните немного, — Чонгук резко отдергивает руки эмира и устало садится на кровать. — Нет-нет, они там, — Селим садится рядом. — Пожалуйста, мой эмир, соберите последние остатки своего благоразумия и прекратите нести бред. Пока я рядом, ни одна птица, даже маленький муравей, не посмеет войти в ваши покои, — Чонгук потирает переносицу. — Я подумал и решил, — Селим меняется мгновенно, снова обретая свой былой облик повелителя, — ты завтра же выйдешь в путь и встретишь на границе послов из Бактрии. Они хотят заключить с нами торговый союз. И ты лично должен сопроводить их ко мне. Чонгук не понимает такого приказа, ведь ранее такого не было. И с каких пор он должен встречать каких-то послов, при этом имея титул великого полководца. — С каких пор я должен лично сопровождать послов? — Потому что это моё желание, и ты выполнишь мою волю, невзирая на все дела. Я являюсь твоим эмиром, а ты мой слуга, мой раб. Иначе я прикажу заковать тебя в кандалы и отправлю в темницу, — Селим резко встал с места. — Моя воля — воля Всевышнего! Я являюсь опорой и покровителем этого мира, а ты всего лишь песчинка у моих ног. — Да, ты прав, — я лишь песчинка, но бойтесь, чтобы эта песчинка не превратилась в большую бурю. Я выполню твой приказ и сегодня же подготовлю всё необходимое для завтрашней встречи. Чонгук опускает голову, стискивая зубы до скрипа. Он понимает одно: его время ещё не пришло. — Так бы и сразу, — победно улыбается Селим, и гордой походкой покидает покои Чонгука. С рассветом всадники выезжают за пределы города. Чонгук и Намджун в сопровождении нескольких воинов из охраны едут через пустынную местность, где редко встретишь человека. Но на горизонте маячит небольшое селение, где находится караван-сарай для путников. В нём-то альфы и решают передохнуть: охладиться от зноя степи и смочить горло прохладным шербетом. Да и подкрепиться им не помешало бы.𖣐𖣐𖣐
— Сокджин-и? Пора выходить к гостям, — голос хозяина, опостылевший за всё это время, вновь зовёт омегу. Ему бы ослушаться, но он не имеет на это права, и Сокджин прекрасно помнит об этом. Возможно, ему даже стоит благодарить судьбу, что послала ему такого строгого, но справедливого и в какой-то мере доброго хозяина: не бьёт, голодом не морит, под грубого и пьяного альфу не кладёт и честно оставляет положенные монеты от заработка. Сокджин смотрит на себя в зеркало, криво улыбаясь своему отражению. Что он видит в нём? Действительно красивого омегу: природа и родители были щедры к нему, собрав в его чертах и облике истинно омежью красоту. Ни у кого нет таких густых шелковистых волос, каскадом падающих ему на спину и плечи. Нет таких глубоких, сияющих, словно звёзды, нежно карих глаз в обрамлении пушистых чёрных ресниц. Никто не может похвастаться такой белоснежной гладкой кожей, жемчужными зубами, высокими скулами, идеальным разлётом тёмных бровей, а губы — сам грех во плоти, и пахнет омега невероятным сладким ароматом дамасской розы. Добавить ко всему этому высокую стройную фигуру с соблазнительным разворотом плеч и сводящей с ума тонкой талией — совершенство, а не омега. И вся эта красота находится в самом скверном месте, каком только можно представить — в «Доме терпения». Омега смеётся над своими же мыслями — да уж, слишком благородно звучит «Дом терпения», проще сказать, публичный дом — место, где торгуют вином и телом. Его и самого купили у сводящих концы с концами родителей, когда ему было только тринадцать. Кажется, родные даже радовались, меняя собственного ребёнка на монеты, потому как не прокормили бы ни его, ни остальных девятерых его братьев. Годы ушли на его обучение. Хозяин был рад своему приобретению, потому как у омеги обнаружился невероятный талант к пению. Его голос завораживал, манил, лишал воли подвыпивших альф, готовых расстаться со своими деньгами из раза в раз, лишь бы слышать этот дивный голос вновь и вновь. И потому Сокджина сначала отправили на сцену, а после первой течки за баснословные для шлюхи деньги отдали богатому вельможе, ставшего его первым альфой. — Да что ты застрял там? Гости заждались тебя! — снова голос выводит из раздумий. Сокджин поспешно накидывает шаль на голову, смотрит на себя в зеркало в последний раз и идёт в большой зал, служащий одновременно и питейной. Тут же в него впиваются десятки жадных, похотливых глаз. От сгущающихся феромонов неприятно свербит в носу, и омега брезгливо поджимает губы, но прячет её за лёгкой улыбкой — не ему здесь выказывать своё пренебрежение. Он — шлюха, и должен помнить своё место. — Жемчужина нашего заведения, что может завести мужчину лишь одним взглядом, Сокджин, — объявляет один из работников, — прекрасная грета ото… Медные браслеты звонко брякают на изящных запястьях и тонких щиколотках омеги, стеклянные бусы сверкают на лебединой шее и в длинных волосах — омега восхитителен. С изяществом, достойным самых благородных омег, Сокджин опускается на тугие подушки, беря в руки пятиструнный сато и длинный смычок. Омега не смотрит в зал. Он знает эти перекошенные похотью и заплывшие вином лица. Знает, кто и сколько сможет заплатить за ночь с ним. И от того становится противно, но лишь от самого себя — сегодняшняя ночь закончится так же, как и все остальные. Сокджин мягко проводит по струнам, выводит мелодию, лиричную, о красивой и счастливой любви, о такой, какой у него не будет никогда. Но хотя бы в мелодии он может унестись в свои мечты и забыть о страшном мире, где он живёт. Сокджин играет и не видит, как двери зала распахиваются и входят двое высоких статных альф. Он не замечает, как они садятся за стол, а прислужники подобострастно обслуживают их. Прикрыв глаза, он начинает петь, чувствуя, как замерли все вокруг, уж в который раз заворожённые дивным голосом. Омега поёт о дальних краях, о певчих птицах и нежных цветах, о райских садах, где ждёт наслаждение и любовь. В какой-то миг Сокджин ощущает прожигающий взгляд, от которого становится неуютно. Он поднимает голову и сталкивается с чёрным огнём драконьих глаз — незнакомый альфа смотрит на него так цепко, словно хочет прожечь его насквозь. Сердце бедного омеги забилось с неистовой силой, готовое выскочить из груди. Пальцы дрогнули, заставляя смычок пройти по струнам неровно. Судорожный выдох срывается с алых губ, а глаза засверкали ярче — омега весь дрожит в жарких мурашках от одного только взгляда. Только мгновением позже альфа отворачивает взгляд, снова предаваясь беседе со своим спутником, более не смотря в сторону Сокджина. Омега в себя приходит, словно от пощёчины. Нет, во взгляде красивого альфы не было пренебрежения, как и не было интереса. Но та холодность, с которой он окатил облик бедного омеги, заставила Сокджина съёжится от собственной ничтожности. Сокджин всегда помнил, кто он, всегда знал, где он живёт, он привык ко многому, но почему-то именно этот альфа сделал так больно его сердцу, словно лишний раз ему указали, что он пустое место. Сердце омеги не хочет униматься — бьётся, трепещет, заставляя скулы рдеть алым смущением. Он медленно поднимает взгляд на альфу, незаметно рассматривая его. Сато в его руках всё так же чарующе выводит мелодию, пока Сокджин неожиданно для самого себя любуется незнакомым альфой. Его скуластое лицо нельзя назвать привлекательным, но эта мужественная красота впечатляет каждого, кто хоть раз его увидит. Широкие плечи стянуты военной походной одеждой, но шёлковая ткань кафтана и серебряные бляхи на доспехах говорят, что альфа не простой воин, а знатный военачальник. Взгляд омеги блуждает по широкой спине, крепких бёдрах и длинных ногах в плотных кожаных штанах. Шлем и сабля альфы лежат рядом с ним на соседней подушке, и заметно, что их изготовил настоящий мастер, а не простой кузнец. В какой-то момент в омеге рождается непреодолимое желание, чтобы альфа посмотрел на него ещё раз. Чтобы он вновь обжёгся этим чёрным взглядом, а сердце забилось от непонятного волнения. Захотелось, чтобы альфа возжелал его… чтобы он провёл с ним ночь, даже если купит его как вещь. Омега знает много способов завлечь альфу, вызвать у него желание и заставить раскошелиться. Но сейчас он хочет лишь одного — показать альфе, какой красивый омега перед ним и сколько потеряет, если откажется от него. Смычок проводит по струнам громче, мелодия звучит выше, и голос омеги становится тягуче сладким, выводя новую ритмичную песню о желанном и далёком альфе. Музыканты за сценой подхватывают задорную мелодию, создавая ритм и фон. Вокруг все оживают, пьяно хлопают и присвистывают, бросая в сторону омеги непристойные комплименты, а незнакомый альфа даже глазом не повёл: всё так же спокойно ест и пьёт, тихо ведя разговор с другом. Сокджин идёт на крайность — встаёт грациозно с подушек, откладывая сато, движется плавно и соблазнительно в такт мелодии, поёт высоко и вдохновенно, словно в последний раз в жизни. — А ну-ка, бабочка, сядь ко мне на колени — пьяный незнакомец тянет Сокджина за запястье и, ловко обвив за талию, прижимает омегу к себе, — спой для меня своим сладким голосом, не трать свою красоту на тех, кому ты не нужен. — Пусти, — Сокджин пытается выбраться из цепкой хватки, но сильная рука пьяного альфы больно сжимает тонкие пальцы. — Не так быстро, — дышит винными парами в лицо альфа. — Ты всего лишь продажная омега, каким бы красивым не был. У тебя нет права отказать мне, — альфа тянет омегу к комнатам для уединения. Джин сопротивляется, просит отпустить, кричит, брыкается. Но никто из посетителей не решается помочь бедному омеге. Как бы не старался Сокджин — альфа всё же сильнее. Вот только дальше он и шагу не успевает сделать, как оказывается навзничь отброшенным сильным ударом. Тот самый незнакомый альфа с драконьими глазами возвышается над ним. — Тебе всем своим видом дают понять, что не хотят тебя. Так уместно ли заставлять человека, который презирает тебя? — альфа сверлит пьяницу стальным взглядом. — Исчезни с глаз моих и омегу тревожить больше не смей. Тот убегает так, что только пятки сверкают, а зал оглашается безудержным хохотом — всех повеселила трусость пьяницы. А воин на перепуганного омегу смотрит, ввергая его в смущение и трепет. Бедное сердечко Сокджина бьётся в груди, счастливо трепыхаясь, — за него заступился такой красивый и благородный альфа, впервые в жизни кто-то остался небезразличен к его участи. Но омега не смеет поднять на альфу глаза, стоит перед ним, стыдливо сжимая атласную шаль, будто он невинный омега, а не продажная шлюха. — Поосторожнее с такими альфами. Умей постоять за себя, раз знаешь, где находишься, — слова альфы как оплеуха, как плевок, но омега дрожит вовсе не от унижения, а от сладострастного трепета. Голос альфы пускает мурашки по коже, заставляет сердце биться неистово. Сокджин чувствует, что намокает между ног от одного только голоса. Хочется закрыть глаза, впитывать этот глубокий хриплый голос по капле и отдаться этим сильным рукам. — Как зовут моего спасителя? — нежным голосом, с придыханием спрашивает омега, поднимая на альфу томно сияющие глаза. — Чтобы я знал, чьё имя отныне буду возносить в своих молитвах Всевышнему. В ответ тишина. Сокджин теряется, но дрожит от счастья, когда понимает, что альфа вдыхает его аромат. Омега бесстыдно испускает его вокруг себя, всем сердцем желая вскружит альфе голову. Тот дышит глубоко и часто, взгляда драконьего не отрывает от дрожащего омеги, сам испускает густой феромон и готов сделать шаг ближе, как чувствует со спины, что кто-то надвигается. Противник отброшен Чонгуком на ближайший стол, и дерево легко ломается от такой силы. — Вы не представляете, с кем имеете дело, — альфа встает с места, а вместе с ним и его люди, что сидят за другими столами. — Это ты не представляешь, с кем имеешь дело, — рычит Чонгук и, доставая из-за камар свою саблю, принимает боевое положение, при этом не оголяя остриё. Намджун так же достает свою саблю и прячет омегу за спиной, неосознанно оберегая. — Кто вы такие и что вам надо? — голос Намджуна острее клинка сабли. — Вы — чужаки, а посмели посягнуть на наших омег. Хоть они продажны и лишены чести, но они принадлежат лишь нам. Убирайтесь туда, откуда пришли! — Не падай низко, оскорбляя омегу, за которым пришёл сюда ради удовольствия, — Намджун откровенно насмехается над альфой. Тот, не выдержав едких слов, нападает на него, а вслед за ним и его люди. В молниеносной борьбе слышатся крики и визг перепуганных омег; рушится мебель, посуда летит по сторонам. Чонгук и Намджун один за другим расправляются с альфами, что посмели поднять на них сабли. И только Чонгук расправляется с, как ему казалось, последним из них, как слышит грохот позади. Обернувшись, видит, как один альфа, по виду купец, поднимается над ещё одним поверженным. — Не стоит показывать спину таким трусам, — незнакомый альфа вынимает свой кинжал из лопатки павшего. Чонгук смотрит с подозрением, но в пылу драки азарт берёт над ним верх и первым протягивает руку своему спасителю. — Не страшно, когда за спиной есть такие храбрецы, как ты, незнакомец. Я обязан тебе жизнью. — Сам Всевышний направил меня сюда, и смотрю — вовремя. Не стоит благодарностей. На моём месте ты поступил бы так же. — Позволь узнать твоё имя, храбрец, — Намджун подходит ближе, рассматривая того с ног до головы. — Моё имя Чон Хосок, и путь я свой держу из Болгар. — Какими судьбами в наших краях? — Намджун не скрывает своего удивления. Не часто здесь можно увидеть путников с Золотой Орды. — Я купец, и новые земли для меня — это прибыль, поэтому я и здесь. Чонгук смотрит на него пристально, понимая, что чужеземец что-то скрывает. Слишком хорошо для обычного купца владеет навыками боя. Странно. Но альфа решает подумать об этом позже — неуважительно расспрашивать незнакомца, который спас тебе жизнь. — Добро пожаловать, Хосок. Моё имя Тамерлан, а это мой названый брат и соратник — Айбарс. В знак моей признательности прошу стать моим гостем, ведь если бы не ты, эта собака вонзила бы мне нож в спину. От услышанных имён альфа воздухом давится и глаза в изумлении распахивает, но вовремя берёт себя в руки и кланяется низко, волнения своего не выдаёт. Хосок ссылает невероятное везение на провидение Всевышнего — это Он направил его прямо навстречу с теми, кого и искал. Чонгук приглашает Хосока за свой стол, который вновь накрывают. — В этом я вам не откажу, — широко улыбается Хосок, садясь за стол напротив Чона. Намджун присоединяется к ним. Вокруг засуетились слуги, спешно прибирая следы драки, заново ставя столики и наполняя их плошками и пиалами. Сам хозяин прислуживает им, знает, кто гостит в его заведении, и потому кланяется низко, в глаза смотрит раболепно. Сокджин, из-за которого весь сыр-бор и случился, мнётся рядом, дрожащими руками сжимает края широкого пояса, смотрит на Намджуна восхищённым взглядом. Да, теперь он знает имя альфы, и для него это имя слаще мёда. Омега берёт себя в руки, решительно выхватывает поднос из рук слуги и направляется к столику, за которым сидит его герой. Пусть даже тот и не смотрит в его сторону и, кажется, совсем позабыл о бедном омеге за разговорами. Сокджин мягко испускает аромат дамасской розы, обволакивая желанного альфу; ставит пиалу с напитком перед ним, наклоняется соблазнительно, отчего длинные волосы эффектно западают на сторону, но глаз не поднимает и скулами рдеет смущённо. Намджун и взглядом его не одаривает: ест и пьёт спокойно, будто и нет вовсе прекрасного омеги рядом. Но стоило только хозяину окликнуть Сокджина, веля приступать к его непосредственным обязанностям, строго посмотрел на него. — Он посидит с нами, покуда мы здесь, — голосом, не терпящим возражения, басит альфа и бросает монеты на поднос. — Я заплачу́. От счастья Сокджин оседает тут же — рядом с альфой, смотря на него сияющими от восхищения глазами. — Позвольте мне отблагодарить вас за вашу доброту и щедрость, господин, — слова, которые омега говорит каждый вечер своим клиентам, теперь и ему самому кажутся пошлыми и грязными, и Сокджин весь пунцовеет от стыда. — Это как же? — усмехается альфа, свысока смотря на стушевавшегося омегу. — Мы можем… пройти в комнату, — Сокджин запинается, дрожит, предлагая такое непотребство альфе. — И… я помогу вам… расслабиться, — с отчаянием выдыхает омега последние слова. Альфа откровенно хохочет, насмехаясь над бедным омегой. — Лучше спой для меня, грета ото. Так ведь тебя здесь зовут? — Да, — омега сникает печально. — Здесь меня называют именно так. Как прикажете, мой господин — я спою для вас. Сато звучит мягко и печально, так и чарующий голос омеги, что снова поёт о любви, но на этот раз о неразделённой, безответной. Слова звучат пронзительно и красиво, но глаза печально опущены. Едва Чонгук говорит об уходе, Намджун подскакивает первым, спешно собираясь. У самого выхода его настигает взволнованный омега. От страха более никогда не увидеть альфу, Сокджин позволяет себе смелость коснуться руки Намджуна. Тот впивается в него испепеляюще-гневным взглядом, пригвождая к полу на месте. — Моё настоящее имя — Сокджин, мой господин, — робко и тихо говорит омега. — Оно мне не нужно!.. Как и ты! Намджун уходит, не оглядываясь, оставляя за собой несчастного омегу с глазами, полными слёз.𖣐𖣐𖣐
Едва они покидают заведение, Чонгук и Намджун прощаются с Хосоком и направляются на встречу с послами. Чонгук пристально осматривает степь, когда они верхом на лошадях подходят к зеленым равнинам. Альфа слегка напрягается, его с самого начала пути не покидает некое чувство, будто что-то здесь не так. Не сходится многое, и необъяснимая тревога не отпускает до сих пор. Когда они достигают берега реки, Чонгук спрыгивает со своей лошади и, придерживая поводья, осматривает периметр. Его взгляд улавливает двигающихся в их сторону всадников, облаченных во всё черное и приближающихся с правой стороны. В руках поблескивают оголенные сабли, играющие в лучах солнца. — Быстро принять боевую позицию! — Чонгук вновь седлает коня, удобно устраиваясь в седле, и обнажает свой клинок. Он пользуется им редко, но, видимо, сейчас подходящий момент — всадники явно враждебно настроены. Кто хочет дружбы, не оголяет кинжал. — Кто они, Тамерлан? — Намджун разворачивает коня и занимает позицию справа от друга. — Не знаю, но вряд-ли они хотят спросит у нас дорогу или попросить помощи, — отвечает Чон. — Их численность больше нашей, — Джун оглядывается на небольшое войско, стоящее позади них, переживая за исход неизбежной битвы. — Либо жизнь, либо смерть! — Чонгук поднимает саблю над своей головой и, повернувшись к своим воинам, выкрикивает: — Во имя Всевышнего бьёмся до самой смерти, не смейте отступать! — тут же срывается с места и первым устремляется к приближающимся всадникам. За ним пускаются в атаку Намджун и солдаты, а как только они встречаются с врагом, завязывается бой. По поляне разносится звонкий лязг сабель и ржание коней. Люди по обе стороны падают с лошадей, поверженные противником. В воздухе витает запах крови и пота, а сердце Чонгука пытается вырваться из груди от переполняющих его эмоций, приправленных адреналином и азартом победы. Бой становится более ожесточенным, звуки яростные, как громовые раскаты, насыщенные стонами боли и страстью к битве. Постепенно все начинает стихать, словно внезапно расшедшиеся тучи, уступающие место солнцу после грозы. Сабли разлетаются в стороны, а их острия возвращаются в ножны; шум исчезает, словно улетучивающееся эхо. Но в сердцах воинов остаются эти звуки, наполненные гневом, борьбой и величием. Невзирая на изнурительный бой и на меньшее количество собственных воинов, Чонгук и Намджун одерживают победу. Им даже удаётся пленить главу разбойников, который сплевывает кровь, недовольно ерзая с завязанными за спиной руками. Тамерлан слезает с лошади и подходит к альфе, что стоит перед ним на коленях, удерживаемый за плечи двумя его сипахи.. — Кто вас подослал? — Чонгук направляет окровавленное острие своей сабли в сторону врага и касается его шеи, пристально смотря в перепуганные глаза. — Не заставляй меня повторять! — рыком разносится по округе. — Я… Я… Нас отправил… — запинаясь, еле произносит поверженный разбойник. Но когда острый конец сабли слегка протыкает ему кожу, а по шее начинает струиться кровь, тот взвывает от боли. — Нас послал эмир! Велел принести твою голову и без неё не возвращаться! — Насколько нужно быть глупым, чтобы отправиться к самому дьяволу? — усмехается Чонгук, а Намджун подходит к ним и взглядом прожигает стоящего на коленях альфу. — Ну, видимо, не судьба, но чью-то голову всё равно необходимо привезти, раз этого пожелал эмир, — Чонгук замахивается саблей и одним движением отрубает стоящему на коленях альфе голову. — Что теперь будет? — Намджун пристально смотрит на друга, чувствуя его злость. — Эмир сам начал это, значит, мне нельзя медлить с ответом. Не я начал эту войну, он первый пожелал моей смерти, однако не учёл одного, — альфа ухмыляется, глядя на озадаченного друга. — Я владыка этих земель! Теперь эмир увидит гнев степного льва. Он утопит весь сарай в крови, упиваясь своей жаждой. Больше нет жалости! Больше нет снисхождения! Только наступление, кара и смерть! — Я с тобой и всегда поддержу любое твоё решение, Тамерлан, — Намджун с гордостью смотрит на брата, похлопывая его по плечу.𖣐𖣐𖣐
Со своего роскошного балкона, отделанного мрамором, увитого дорогими тканями, Селим наблюдает за кровавым закатом и мысленно радуется хорошим вестям, которых он так ждёт. Наконец-то удастся вздохнуть свободно и стать тем, кем он давно мечтал. — Хочу посмотреть на этот жалкий народ, что возвышал Тамерлана, когда я прикажу повесить его голову в самом центре города всем на обозрение, — смех эмира громким зловещим эхом разносится над сараем, а сам он предвкушает сладостные для него события. Селим смотрит на красивый закат, набирает воздух в легкие и прикрывает глаза, мысленно празднуя свою победу, пока не слышит шум у ворот. Радость испаряется в тот момент, когда взгляд падает вниз, видя пару десятков всадников под предводительством Тамерлана. Он дрожит и весь сжимается, когда все еще живой полководец устремляет на него взгляд, грозно восседая на своём коне. — Как ты выжил? Шайтан, — пятится назад эмир, чувствуя неизбежное наказание за неудавшееся нападение. — Вызовите ко мне Бахадира, — приказывает он слугам, как только попадает в свои покои. Селим, сминая подол рубахи, со злостью её теребит, не замечая, как белеют пальцы от силы сжатия. Его одолевает досада и злость, но в то же время он боится Чонгука, потому как знает: этот человек способен на всё. Когда в дверь стучат, альфа вздрагивает, но берёт себя в руки, подходит к кровати и садится на неё, сжимая шелковую постель под собой. — Входи, — хриплым голосом приказывает эмир, и на пороге появляется Бахадир, личный слуга Тамерлана. — Вызывали, мой эмир? — Бахадир склоняется в знак уважения, не смея поднять взгляд на господина. Он хорошо усвоил строгие уставы сарая. — Сегодня ты должен сделать то, что я тебе приказывал. Ты единственный, кого не подозревает Тамерлан, — он протягивает мальчишке небольшой кинжал. — Ошибки быть не должно. Тебе нужно бить четко, без малейших раздумий. У тебя только одна возможность, чтобы убить этого шайтана. Бей прямо в сердце, глубоко и наверняка, а после приходи ко мне. Я, как и обещал, озолочу тебя, и ты сможешь спасти своего папу. — Да, мой повелитель, я сделаю всё так, как вы приказали, — юноша берёт в руки кинжал, пряча его за поясом. Бросает беглый взгляд на Селима и уходит из его покоев. Эмир, довольный своей задумкой, с облегчением выдыхает в ожидании хороших вестей. Но где-то на подкорке сознания все равно маячит страх, что Тамерлан пробьётся через охрану и нагрянет в любой момент. Желание забрать его душу у него не меньше, чем у самого Селима. Они уже не союзники, а враги. Но эмир хорошо заплатил наёмникам и надеется, что они не проболтались и его жизнь пока в безопастности, хоть и не надолго.𖣐𖣐𖣐
Чонгук устало входит в свои покои и, отстегнув саблю от пояса, откидывает её на стол. Он утомленно выдыхает и снимает доспехи, готовясь пойти в купальню. Альфа много размышлял, пока добирался до сарая. Первое желание, которое посетило его, было встретиться с эмиром, как только он минует ворота дворца, но Намджун, в присущей ему манере мыслить рационально, переубедил брата. Сейчас не лучшее время, чтобы бунтовать, лучше выжидать и наблюдать. Они не могут взять и напасть, полагаясь лишь на удачу. Все-таки стоит подготовить войско к восстанию, в султанате много бунтовщиков, которые против власти такой марионетки на троне. — Дозволено ли мне будет войти, мой таксир? — слышится стук в дверь. — Входи, — отвечает альфа, продолжая снимать пропитанную кровью и потом одежду. — Я принёс вам ужин, таксир, — почтительно склоняется Бахадир, и следом за ним входят прислужники, держа в руках подносы с едой. — Вам стоит поесть, ведь вы устали с дальней дороги. Я подготовил купальню, можете освежиться после ужина, — бета склоняется в знак уважения и замирает в таком положении на несколько секунд. — Аппетита нет, — протирая переносицу, тяжело выдыхает Чонгук. Он присаживается на подушку, прикрывая глаза. — Я думаю, вам стоит поберечь себя, — мальчишка беззвучно подходит к альфе со спины и, положив руки на напряженные плечи, начинает их легонько массировать. В это время омеги оставляют еду на столе. Кланяются, удаляясь, получив безмолвный кивок Бахадира с намеком оставить их наедине. — Вы слишком напряжены, мой таксир, — бета продолжает мягко сминать плечи. Чонгук немного напрягается, чувствуя боль в затекших мышцах, когда Бахадир надавливает пальцами сильнее, размягчая их и устраняя напряжение. Альфа расслабляется, его дыхание становится более глубоким и равномерным, а тело постепенно освобождается от напряжения. Он чувствует тепло, распространяющееся по телу, и даже облегчение, а боль уходит. Он наконец-то открывает глаза и тянется к столу, беря наполненный вином чаган, тут же его осушая. Хватает кумысник и самостоятельно наполняет емкость, выпивая её содержимое в несколько глотков. — Не злоупотребляйте шароб, боюсь, это плохо отразится на вашем организме. Вы мне как старший брат с того момента, как спасли мою жизнь. — Как твой папа? — Чонгук отстраняется, давая понять, что больше не нуждается в массаже, и, придвигаясь ближе к столу, принимается за ужин. Он чувствует накопившуюся усталость, которая ощущается во всем теле. Хочется прилечь и хорошенько поспать, забыв о всем произошедшем. — Всё хорошо, — как-то сухо отвечает бета; его руки немного подрагивают от волнения, страх овладевает им. Он делает глубокий вздох, пытаясь успокоить нервы, настраиваясь на то, что придётся сделать. Исполнить отданный эмиром приказ взамен на свою жизнь и здоровье папы. Бахадир смотрит на альфу, мысленно подмечая, что сейчас самое время. Он осторожно заводит руку за спину и достаёт из-за камар кинжал. Парень медлит, не решаясь нанести удар, но собственная жизнь, висящая сейчас на волоске, все-таки заставляет быть более решительным. Крепко обхватив рукоятку оружия, мальчишка замахивается в область левого плеча, но острие успевает лишь немного проткнуть кожу. Резким движением Чонгук останавливает клинок кинжала, захватывая его своей ладонью, и время словно замирает. Чонгук чувствует твердый металл в своей руке, его мысли внезапно становятся ясными в попытке понять, почему этот парень собирался причинить ему вред. — Ты что творишь? — рычит альфа и, схватив мальчишку свободной рукой за ворот, отшвыривает на пол. Тот больно ударяется спиной о твердую поверхность и жалобно стонет, закрывая лицо руками. — Кто? — Чонгук перехватывает кинжал в другую руку, смотрит на кровоточащую рану и, зажимая кулак, переводит взгляд на бету. Его злость выплескивается агрессивными феромонами и повисает туманом в воздухе. — Простите, я… — заикается Бахадир, он смотрит в глаза альфы, в то время, как собственные наполняются слезами и дорожками стекают по щекам. — Никогда, — твёрдо отвечает Чонгук. — Я не прощаю предательство, — Тамерлан резко направляет кинжал к шее мальчишки и, несмотря на его мольбу о помиловании, протыкает хрупкое тело, нанося смертельный удар. Он вынимает остриё из тела и, глядя на рукоять, с горестью сжимает её до боли, понимая, кто именно мог отправить этого несчастного с такой целью. — Селим! Ты собственноручно подписал себе смертный приговор! — Тамерлан вскакивает на ноги, позабыв об усталости. Адреналин позволяет телу обрести силы для мести. Он направляется к двери, распахивает её окровавленной рукой и уверенно шагает в сторону покоев эмира. Чонгук больше ничего не хочет слышать, никаких оправданий, и пощады тоже не будет никакой. Впредь каждый ощутит на себе гнев дьявола, он больше не будет сидеть и ждать очередного предательства и покушения. Альфа полностью отпускает себя, выпуская наружу своего зверя и обрекая мир на кровопролитие. Он легко расправляется со стражей, что стоит у него на пути, и входит в покои, где видит расслабленно сидящего на кровати Селима. Тот резко меняется в лице, когда их взгляды встречаются, а воздух в помещении будто накаляется. Плечо Чонгука немного кровоточит, а с руки, что держит кинжал, капает кровь прямо на пол. — Что ты здесь делаешь? — голос эмира дрожит, а тело его сковывает холод, но он сидит, пытаясь казаться невозмутимым. — Я пришёл за твоей гнилой душой! — Чонгук уверенно движется на правителя, словно хищный зверь на свою жертву. — Ты не посмеешь. Я эмир этой страны. Я повелитель этой земли. Стража! — громко вскрикивает Селим, надеясь на защиту, но, к его сожалению, никто не приходит на зов. Тамерлан приближается к альфе, что поднялся с кровати и стал пятиться назад. Он упирается лопатками в холодную стену и вздрагивает, видимо, понимая, что бежать больше некуда. Напротив него — взгляд, наполненный ненавистью и злостью, лишающий воли. — Не стоило будить моего Иблиса! — Чонгук не медлит, замахивается, нанося удары один за другим, метко протыкая остриём сердце. — Трус! Подослал ко мне слабого мальчишку. Гори в аду, дузахий! — он не жалеет Селима, продолжая вонзать кинжал в его тело, а когда тот падает на пол и плюётся кровью, Чонгука немного отпускает. Он отходит в сторону, глядя на окровавленную грудь лежащего на полу альфы, и с пренебрежением пинает его ногой. — Мой сын отомстит за меня, — давясь собственной кровью, хрипит эмир и испускает дух. — Этот шокол отправится вслед за тобой, чтобы тебе скучно не было в джаханнаме, — Чонгук бросает последний взгляд на тело эмира и покидает покои, оставляя того лежать на полу в луже собственной крови, как какую-то безродную псину. Тамерлан устремляется в свои покои, но сталкивается с Намджуном, который как раз направлялся к нему. Он осматривает Чонгука с ног до головы, замечая рану на шее и окровавленные руки. — Что случилось? — Айбарс ошеломлён увиденным, но Чонгук молча обходит его и резко толкает дверь в свои покои. На полу лежит юное тело, и Намджун сразу узнает в нём Бахадира. Это тот самый мальчишка, которого они спасли два года назад, и тот, кто был личным слугой его друга. — Неважно, — видя замешательство брата, бросает Чонгук. Он садится на край кровати и смотрит на свои руки. Кровь по-прежнему сочится из пореза на собственной ладони, а брызги от ударов, нанесенных эмиру, каплями окропили одежду. Намджун подходит ближе и, оглядывая пораненную руку, вошедшей за ним слуге вызвать табиба. — Что произошло? Кто тебя ранил? И чья кровь на кинжале? — Намджун осторожно разжимает кулак и вынимает нож, убирая его в сторону. — Я убил его. Я убил их обоих. Этот мальчишка покушался на меня, но не смог довести дело до конца. Я, даже не задумываясь, отнял юную жизнь, а потом убил этого илона, что предал нас всех. — Ты убил Селима? — Намджун даже представить боится, что его мысли верны и тот, о ком он думет сейчас — мёртв. — Да, а теперь нам нужно собрать своих доверенных воинов и напасть на сарай шехзаде. Медлить нельзя! В комнату входит лекарь, перепуганно смотрит на окровавленного Чонгука, но протягивает дрожащие руки, оголяя левое плечо и осматривая рану. — Нам нужно собрать всех союзников и укрепить нашу власть, — не обращая внимания на суетящегося тибаба, добавляет Чонгук. — Ты уверен, что хочешь этой власти? — слова вызваны искренним переживанием за жизнь брата, которая для Намджуна дороже, чем собственная. — Да. Я больше не желаю сидеть сложа руки — пора действовать! — не задумываясь, отвечает Тамерлан. — Как его рана? Это серьёзно? — Айбарс смотрит на лекаря, который уже перевязывает руку альфы. — Рана не глубокая. Но… Желательно господину отдохнуть и принимать лечебный отвар, который я сейчас пойду и приготовлю, — он кланяется, ожидая дальнейших указаний. — Некогда мне отлеживаться сейчас, — Чонгук кивает слуге, давая понять, чтобы тот уходил, а дождавшись, когда за тобибом закроется дверь, вновь накидывает на плечо свой халат-кафтан. — Если промедлим — потеряем всё, — Намджун больше не возражает и молча кивает, принимая требования. Он понимает, насколько правильны слова брата, но в то же время сильно переживает за жизнь Чонгука, который стал ему самым близким человеком.𖣐𖣐𖣐
Под покрывом ночи Намджун собирает отряд из проверенных им воинов. Он ощущает груз ответственности на своих плечах, ибо его предназначение — убить наследника престола и помочь Чонгуку взойти на трон. Тени играют на лице альфы, придавая ему мрачный вид, отражающий решимость и непреклонность. Вокруг Намджуна звучат зловещие шорохи и призрачные голоса воинов, готовых следовать его повелениям. Он обращается к ним с речью, исполненной мрачной страсти и жажды победы. В его глазах мерцает огонь решимости, и каждое его слово пронизывает сердца собравшихся. Бесстрашные воины готовы пожертвовать жизнями ради своих предводителей, а потому собираются под звездным небом и ожидают приказа. Сабли блестят в лунном свете, а броня выделяет их темные силуэты. Сердце Намджуна бьется сильнее от адреналина и ожидания неизбежного. Сегодня их жизни изменятся, более всех — жизнь Тамерлана. Чонгук осматривает готовых исполнить любой приказ сипахов и, махнув им рукой, направляется во дворец шехзаде Махмуда. В тёмных коридорах слышны голоса смеющихся и поющих омег, звуки музыки и хохот наследника — очередные посиделки блудного сына. Чон уверенно идёт в сторону покоев шехзаде. Его люди ловко справляются со стражей, и альфа без препятствия входит внутрь. При виде военачальника, держащего в руке саблю, в покоях начинается хаос — еще мгновение назад веселящиеся омеги кричат в страхе и разбегаются в ужасе. Махмуд подскакивает с подушек и, чуть пошатываясь на ногах, испуганным взглядом смотрит на вошедших. — Ты что делаешь? Как посмел ворваться в мои покои? — писклявый голос отдаёт дрожью, и сам он пятиться назад. — Стража! — Никто не придёт, чтобы спасти твою никчемною душу, — Чонгук уверенно двигается на него и направляет остриё своей сабли в сторону Махмуда. — Мой отец убьёт тебя, если ты посмеешь тронуть наследника великой династии. — Это уже мой эмират. Отныне я здесь повелитель, а вы ничтожные марионетки в руках Монгольской империи, — рычит Тамерлан, надвигаясь на перепуганного шехзаде. В раскалённом воздухе сабля пронзает пространство, нанося смертельный удар в сердце наследника. Тот, ошеломленный неожиданным нападением, не успевает отреагировать, теряет равновесие и падает на пол, словно безжизненная кукла. Тишина вокруг разрывается только шумом дыхания и сердцебиением присутствующих. По стенам отражаются танцующие тени от свечей, создавая дрожащие образы, словно призраки, которые свидетельствуют о произошедшем трагическом событии. Взгляды окружающих пристально прикованы к мёртвому наследнику: его тело безжизненно лежит на полу, а Чонгук с восхищением наблюдает падение своего последнего противника. — Уберите их тела, а на главных воротах повесьте головы этих трусов, — произносит стальным голосом Тамерлан, нарушая всеобщее молчание. Он бросает последний презрительный взгляд на мертвое тело и, развернувшись, покидает покои. — Что теперь будет? — спрашивает Намджун, догоняя брата и следуя за ним по тёмному коридору. — Что будет? Восхождение Иблиса из клана барласов! Отныне — я эмир Самарканда — единственной звезды Востока. Я — правитель этих земель! И пусть хоть кто-то посмеет возразить или восстать против меня. Путь Иблиса возложен на земле, и теперь каждый, кто окажется на его пути, будет стёрт в пыль.