𖣐𖣐𖣐
Часть войска во главе с Намджуном идёт по песчаной дороге, ведущей в Самарканд. Они долго пробыли в пути, изрядно утомившем всех. Чонгук позади друга следует рядом с арбой, прикрытой плотной тканью. Он лично охраняет свой изумруд — омегу, сидящего по ту сторону ширмы. Ни один из пленников не удостоился такой почести от Чонгука, лишь Чимин. Этот златовласый ажнабий, ставший пленником «железного воина», сам невольно покорил сердце властного полководца. Намджун порой с ухмылкой оглядывается на Чонгука, стараясь не выдать себя и не засмеяться над другом, упорно делающим вид, что ему всё равно на омегу, сидящего в повозке. Айбарс не помнит, видел ли когда нибудь Чонгука таким растерянным и впечатлённым. Для Намджуна это непривычно. Но, может, оно и к лучшему: Чонгуку стоит отвлечься, откинуть оковы мести, доверив своё стальное сердце в нежные руки. Солнце медленно склоняется к закату, оставляя за собой огненные линии на горизонте, и долгожданная прохлада опускается на землю. Намджун приказывает людям остановиться в ближайшем Караван-сарае, чтобы заночевать, а утром продолжить путь. Они с Чонгуком входят в духан, за ними следует бостанджи. Пленники остаются под открытым небом, где люди из пехоты раздают им по куску хлеба и немного воды, чтобы они могли на утро вновь продолжить путь. И лишь один омега удостаивается особого внимания полководца, устроившего для него целый пир. Чимин, конечно, принял щедрый дар правителя, но вёл себя скромно и поел совсем немного. Поднявшись в покои, которые для него подготовили, он сразу заснул, как только его голова коснулась мягкой подушки. Чонгук не стал тревожить Чимина своим визитом, посчитав, что тот действительно устал от долгого пути, и остаётся с Намджуном немного расслабиться и выпить. — О чём задумался? — ставя перед другом кувшин с шаробом и садясь напротив, Айбарс окидывает Чонгука пристальным взглядом, но ответа так и не получает. Тот всё также погружен в свои мысли. — Чонгук? — Намджун щелкает пальцами перед лицом эмира, и улыбка невольно появляется на лице, когда тот наконец-то поднимает растерянный взгляд. — Неужели сейчас, сидя со мной, ты думаешь о том зеленоглазом омеге? В какой омут тебя занесло? — Не неси ерунду! — недовольно морщит нос эмир. — Какой омут? Я тебе что, рыба, чтобы утопать? — тянет руку к кувшину и наливает себе вина. — Ты можешь обманывать всех, в том числе и себя, только провести меня вокруг пальца у тебя не получится. Я уж очень хорошо тебя знаю, — Намджун не упустит шанса подколоть влюблённого друга. — Всегда есть обратная сторона медали, ты ведь понимаешь — этого омегу возненавидят, как только он вступит на порог твоего гарема, — улыбка сменяется на серьёзный вид лица. — С чего ты взял? — выпивая залпом содержимое пиалы, с раздражением отвечает Тамерлан. — Его красота, что свела тебя с ума, его внешность, которая в корне отличается от восточных омег — всё это станет поводом для ненависти всего гарема, — Намджун наполняет пиалу эмира, смотря на него и видя, как тот меняется в лице. — Бред! — Чонгук резок в своём ответе, ибо сам не понимает таких перемен в себе. Лишь раз взглянув в изумрудные глаза, он потерял покой: сердце своим трепетом напомнило о своём существовании, внутри зверь впервые захотел кого-то защитить, а не разорвать, как он привык. — Да потому что не знаешь, что творится внутри сарая. Они готовы растерзать друг друга, чтобы убрать соперника, поэтому всё будет зависеть от самого омеги. Сможет за себя постоять — выживет! Мой тебе совет: не стремись выделить его среди остальных, тогда ему будет легче жить в твоём гареме. Хотя… Какой правитель, такие и омеги, однажды, может, ты поймёшь суть моих слов. Надеюсь, ты тянешься к этому омеге не как человек, потерявший младшего брата, а как альфа, что жаждет омегу? Намджуну нравится видеть своего друга таким: заботливым, отрешённым от долга мести и немного растерянным. Любовь иногда полезный эликсир для раненого зверя, но только если она истинная. В шатре наступает тишина. Чонгук смотрит на Айбарса изумлёнными глаза и обдумывает каждое сказанное им слово. Сомнение и злость накрывают его с головой, и от этого он не может понять себя. Почему его так задевают эти слова: правдивостью или глупостью? — Да что ты такое говоришь? Не неси чушь! Чимин — всего лишь красивый омега, которого я захотел в свой гарем и в свои покои, не более. И прекрати уже умничать. Давай выпьем, или я найду себе другую компанию, желательно немого человека, — резко отвечает Чонгук, хмуро сводя брови, показывая своё недовольство беседой. — Хорошо, не злись, — Намджун хлопает Чонгука по плечу, желая сгладить дурное настроение друга, залпом выпивая наполненную пиалу шароба.𖣐𖣐𖣐
Ворота Самарканда, — жемчужина Мавераннахра, — распахиваются, когда на горизонте появляется войско во главе эмира Тамерлана. Они горделиво приближаются к городу, пока позади них длинной змеей тянутся повозки с добытым богатством. В кандалах идут люди, что будут работать на благо новой империи Иблиса. Каждый, кто переступит порог этих ворот, обречён навечно стать пленником Джаханнама. Эмир въезжает в город под восторженные крики народа и следует в свой Куксарай — величественное строение с минаретами и айванами. Чонгук восхищенно изучает свой сарай, что из пепла восстал за эти два года. Иблис строил роскошное поместье, чтобы показать своё могущество и устрашить врагов. Он декорировал его красивыми предметами и тёмными пиками, чтобы указать на безразличную силу и неизбежное поражение для тех, кто сопротивляется ему. Однако, несмотря на всё величие сарая, оно так же напоминало ему о его одиночестве и потере. В конечном итоге он понимал, что самые ужасающие вещи не могут заполнить пустоту в его душе. — Сарай поистине величественный, но в то же время пугает своими размерами, — восхищённо смотрит вперёд Намджун. — Я хотел услышать именно это при виде моего сарая, величайший, но в то же время пугающий, наводящий страх на врагов, — уголки губ Чонгука поднимаются в лёгкой ухмылке. Он искренне рад умелым рукам строителей, которые на славу постарались исполнить его приказ, иначе все они уже бы давно покоились в холодной земле. — Куксарай достоин своего эмира, — войдя во дворец, оба слезают с лошадей, отдавая повод слугам, чтобы те увели животных в конную. Чонгук бегло осматривает внутренний двор, устланный мрамором. Журчащие фонтаны окружены пышными пальмами. Тенистые айваны и прохладные террасы обставлены крытыми шёлком лежаками. Райские птицы поют на ветках диковинных деревьев, меж кустов благоухающего жасмина расхаживают павлины. Эмир поднимает глаза к небу, где в прозрачной вышине возвышаются четыре этажа, сплошь покрытые голубым мрамором. Внутри дворца не столь пышно, но изумительно красиво: потолок — как вечное звёздное небо, пролёты и углы в синих изразцах, а пол устлан коврами из шёлка. К ним подбегает главный управляющий гаремом, Мустафа-ага. — Рад видеть вас в добром здравии, эмирим, — кланяется он Чонгуку. — На славу постарались, — краткая похвала из уст правителя, как малхам на рану. Мустафа-ага выпрямляется после одобрения своего повелителя и бросает мимолётный взор на омег, стоящих позади Чонгука. Он пробегается по их изящному стану, но лишь один заставляет задержать взгляд на себе. Хрупкий цветочек стоит впереди всех и испуганно оглядывается по сторонам. Его блондинистые волосы, будто лучи солнца, белоснежная, как молоко кожа, утончённая фигура и эти изумрудные глаза выделяют мальчишку среди всех остальных. Мустафа-ага уже мысленно подмечает: этот омега и станет фаворитом Куксарая, но с ним прибавятся и проблемы. Красивых не любят в гареме, тем более таких ажнабий, своей красотой задерживающих на себе взгляд альф. Чонгук замечает, как Мустафа-ага меняется в лице и смотрит на Намджуна, что также не может скрыть улыбку. — Мустафа, ты что там увидел? — Чонгук не упустит момента подколоть слугу. — А, вы что-то сказали, эмирим? — тот сразу испуганно переводит свой взгляд на альф. — Говорю, что ты в ответе за этих омег, особенно вон за того, — Тамерлан поворачивается и рукой указывает на Чимина. — Этот, с изумрудными глазами. Смотри, чтобы ни одного волоска с его головы не упало, иначе спрос с тебя возьму лично, — Чонгук слышит, как громко сглатывает слуга и дышит часто, видимо, от волнения. Не обращая внимания на омег, что вышли на балкон, чтобы увидеть его, эмир вступает внутрь, не желая одаривать их своим взглядом. — Его зовут Чимин, и он не понимает нашего языка, лишь немного говорит на персидском. Ты обучишь его тюркскому, нашим обычаям, а также ознакомишь с гаремными законам, — отдаёт указание Намджун. — Мне уже жаль тебя, Мустафа. Держись и следи за этим омегой, он ценен для нашего повелителя, — похлопав пару раз по плечу бедного слугу, уходит, оставляя того в замешательстве. Главный евнух стоит буквально несколько секунд, а потом все-таки идёт к омегам, что с интересом рассматривают место, в котором теперь будут жить. Они громко обсуждают Куксарай, восторгаясь могуществом своего нового господина. — Хватит, что вы здесь устроили? Ведете себя, будто базарные омеги! Может, мне бросить вас в темницу? — ругает их Мустафа. — Следуйте за мной, — омеги тут же закрывают рты, опустив голову, и молча слушают слугу Куксарая. Мустафа-ага немного знает персидский, и сейчас это знание ему очень пригодится в общении с Чимином. Другое дело — обучить совершенно незнакомого омегу их традициям. Но выполнить волю эмира для него закон. Да и он сам не из пугливых, поэтому и достиг таких высот, что прислуживает самому Иблису, а этого добиваются не многие. Так что Чимин обязательно станет частью Куксарая. Мустафа-ага постарается, или голова слетит быстрее, чем он успеет открыть рот.𖣐𖣐𖣐
Месяц спустя Мустафа-ага входит в покои эмира, кланяется ему и, сложив руки на уровне камара, опускает глаза, бегло изучая персидский ковёр. Он лично украшал эту комнату, дабы угодить своему эмиру, который вернулся победителем и владыкой нового государства. Мощи и власти Тамерлана можно лишь завидовать. Не так просто стать его доверенным слугой, для этого нужно время, покорная служба и, главное, верность. Эту черту в людях эмир ценит больше всего. — Мустафа, какие успехи у Чимина? Ты обучаешь его? — Чонгук продолжает играть в шатрандж с собой, смотря на игровое поле. — Эмирим, успехи есть, но если вы дадите ещё месяц, то он станет для вас достойным фаворитом и истинным зуммурудом Куксарая, — ага уже месяц обучает омегу тюрскому языку, обычаям сарая и законам мусульманской страны. Но довести дело до идеала пока не выходит, все же кровь заморских краев берёт верх, и это усложняет жизнь евнуху. — Еще месяц? Так много? Может ты будешь заниматься усерднее или будет достаточно и того, чему он обучился за это время? — Чонгук внутри не может совладать со своим зверем, рвущимся к омеге, что заставляет бурлить кровь в его венах. Да и обычаи бесят всё больше. Хочется нарушить все эти традиции и получить то, чего он так сильно желает — Чимина. — Нет, эмирим, — на свой страх и риск перечит евнух. — Омега умён и очень послушен. Ему всего шестнадцать и на редкость для ажнабий он ещё девственник. Боюсь, своей неуклюжестью может огорчить вас или навредить вашему телу, поэтому позвольте мне доучить его всем тонкостям гарема, — дрожащим голосом говорит Мустафа-ага, — и создать идеального наложника, что может утешить ваше сердце, правитель. — Хорошо, ступай и делай так, как посчитаешь нужным, — Мустафа-ага снова кланяется и выходит за дверь, оставляя Чонгука со своими мыслями и желаниями. Он не успевает подумать о чем-либо ещё, как в покои входит Намджун, решительно шагая к своему другу. — Ты почему играешь один? Не вызвал меня к себе, а так сыграл бы с тобой партию, — подойдя к маленькому столику, альфа устраивается на подушку напротив эмира, рассматривая результаты игры. — Хотелось попробовать победить самого себя, — тихо отвечает Чонгук, всё так же смотря на свою партию. — И как успехи? Смог завалить Тамерлана? — Намджуну и самому становится смешно от таких внезапных признаний. — Не особо, я сам себя завёл в тупик, так что вижу, мат уже совсем близок. Хотя, думаю, стоит пожертвовать ферзём, чтобы спасти шаха. Как считаешь? — Ферзь — это самая сильная фигура в шатрандже, без него шах останется совершенно бессильным, и в одиночку он точно проиграет эту битву, — старается переубедить друга Намджун. — Все мы одиноки, брат. Как можно надеяться на сильного человека, при этом имея возможность ходить лишь на один шаг? Играя шатрандж, я больше понимаю, насколько правитель бессилен рядом с другими фигурами. Не имеет никакую силу, но стоит ему проиграть, и игре конец. Власть есть, но это ничего не меняет. Я не хочу быть марионеткой визирей, подданных, народа, судьбы и прочего. Я хочу быть владыкой мира! Единственным, кто может переубедить меня в чём-то — это ты, брат. Больше никто и никогда не смеет указывать мне, что делать и как поступать. — К чему ты клонишь? — Намджун немного в недоумении. — К тому, что лишь ты — рычаг Тамерлана. Какой бы силой я не обладал, ты всегда останешься глазами моей совести. Тот, кто одним своим словом может показать мне истину. Будь всегда рядом. Будь всегда честен со мной, — Чонгук подымается с места, обходит столик и тянет Намджуна на себя, крепко обнимая его за плечи. — Спасибо за всё, что ты делаешь ради меня. Когда-нибудь я отплачу тебе сполна. Ты — моя семья, посланная мне Всевышним, и я никогда не хотел бы потерять тебя. Впервые такая откровенность из уст младшего ставит Намджуна в оцепенение, и он в немом изумлении пытается осознать сказанные другом слова. Собрав себя по кусочкам, не давая себе превратиться в сопливую омегу, альфа в ответ обвивает друга и пару раз похлопывает по спине. Оба наслаждаются этими мгновениями откровенности и просто семейной идиллией, которой, порой, им так не хватает. Они прекрасно знают, что могут положиться друг на друга, и именно это единение и есть их опора и сила. — Растекся, как омежка, — смеется Чонгук. — Соберись, — улыбается Намджуну, отстраняясь от него. — На себя посмотри, — тот поправляет свою одежду, вновь принимая удобную позу на подушке. — Брат, мне нужен устоз. Более зрелый, умный и главное, чтобы был добропорядочным и верующим человеком. Ты знаешь мои предпочтения. У тебя есть кто-то на примете? — Да, слышал про одного, — Намджун немного задумывается и припоминает имя, которое много раз слышал среди народа. — Шейх Мир Саид Барака. Потомок нашего пророка. Мир ему и благословение. Он может стать твоим устозом и обучить тебя. Но что за внезапная тяга к знаниям? — Я хочу стать истинным ханом, чтобы никто не посмел упрекнуть меня ни в чём. Я завоюю весь мир и пойду к своему жаллоду за расплатой. Хочу отомстить за все загубленные невинные души, но прежде мне необходима власть. Я должен быть достоин своего места. — Понимаю, — с восхищением произносит Намджун. — Найди мне этого шейха Мир Саид Барака и приведи ко мне, я хочу лично познакомиться с ним. Умение держать саблю не всегда уместно для истинного хана, нужно работать головой, и лишь тогда можно достичь невиданных высот. — Хорошо, я сам лично пойду к нему и приведу его к тебе. — Намджун понимает, что Чонгук действительно прав, и для этой цели он готов на всё. Всё ради названого брата.𖣐𖣐𖣐
Чимин сидит в комнате, где обычно проходят занятия: Мустафа-ага должен скоро прийти для нового урока. Омега многому научился от главного евнуха, что со строгостью обучал его всем законам и традициям. Но он до сих пор ощущает здесь одиночество: никто в гареме не желает с ним говорить, каждый избегает его, видя в нём соперника. Чимин очень скучает по своей семье и по родным краям, но ему отчетливо сказали, и не раз, что он больше никогда не увидит свой любимый город Арнея на солнечном полуострове Халкидики. Каждый раз перед сном омега вспоминает их маленький каменный домик с балконом, откуда открывался вид на дивный сад. Его отец, что воссоздал для него этот райский уголок из любимых цветов, собрал для этого разные сорта роз. Чимин там проводил много времени, сидя среди ароматных бутонов и читая книги о священном писании. Его отец был священником, и омега рос в религиозной семье, поэтому Чимин никогда не пропускал ни одной воскресной службы в церкви. Омега верит в Бога и даже сейчас надеется на его милость, но эта надежда постепенно угасает в нём. Чимин по сей день жалеет, что, несмотря на протест своего отца, решился поехать к дяде в гости. Отец должен был прибыть за ним, как только сможет передать дела церкви в надежные руки. Но судьба распорядилась иначе, и он оказался в совершенно другой стране. Чимин каждую ночь во сне видит отца и своих двух младших братьев, что прощаются с ним возле дома в день перед его отъездом. Он со слезами на глазах просыпается по утрам и молится Богу за их здоровье. Почему-то сегодня наставник немного задерживался, и Чимин, чтобы не сидеть без дела, решает почитать книгу, что поможет ему скоротать время. Омега настолько увлёкся чтением, что не замечает открывшуюся дверь и не слышит медленных хищных шагов альфы. Чимин сейчас погружен в мир восточных сказок, где любовь правит людьми, делая их счастливыми. Он никогда не испытывал это чувство и понятия не имеет, какого это — летать в облаках окрыленным любовью. Ему бы очень хотелось влюбиться, он мечтал об этом, сидя в саду с розами. Встретив того завоевателя, что привёз его в свой гарем, Чимин понял: ему никогда не испытать то светлое чувство. После их последней встречи у ворот Куксарая, где альфа отдал его в руки Мустафы-аги, они больше не встречались. Видимо, его привезли, как очередную красивую вещь из другой страны и быстро забыли о нём. Чимин видит омег гарема, и каждый красивее другого. Каждый строит планы, чтобы оказаться на ложе эмира и родить ему наследника. А омега и не против того, что Тамерлан забыл о нём. Это к лучшему. По крайней мере, именно так он утешает себя каждый день. — Такая интересная книга, что позабыл обо всём? — слышится пронзительный и такой знакомый голос за спиной, на что Чимин резко поворачивается и поднимает голову, осматривая длинный халат с узорами. — Господин? — испуганно смотрит в глаза омега, прислонившись спиной к столику. — Ты кого-то ждал? — удивленный такой реакцией, спрашивает Чонгук. — Где Мустафа? Почему ты один? Чимин не может отвести взгляд от статного альфы с чёрными пронзительными глазами, одним лишь взглядом заставляющего его дрожать изнутри. Сильные руки сложены за спиной, а этот запах в воздухе такой многогранный, с мускусно-древесными оттенками, что манит к себе. Чимин в этих нотках находит что-то очень знакомое и незаметно для себя прикрывает глаза в удовольствии. Чонгук замечает такие перемены и расплывается в улыбке. — Мой природный запах кашмеран, — он пристально изучает красивые черты лица, еле сдерживая своего зверя на поводке. — Вижу, тебе он понравился… — Нет, — Чимин вздрагивает от такого наглого заявления и отводит взгляд. Но омега чувствует, как сильные феромоны альфы подавляют его, и от этого сдерживать своё животное начало всё сложнее, чтобы не броситься в эти сильные объятия и забыться в них. — Не бойся меня, — Чонгук наклоняется ближе к омеге и тыльной стороной руки проводит по пунцовым щекам, чувствуя каждой клеточкой своего тела дурманящий разум аромат ландыша. — Я не обижу тебя. Чимин смотрит в глаза альфы, утопая во мраке чужого взгляда, и понимает, насколько пленителен этот мужчина. Хочется сопротивляться, но в то же время сдаться. Как может один альфа сочетать в себе такие качества? Для Чимина эти чувства были чем-то запретным, но сейчас все они так и просятся наружу. — О Боже, — омега отворачивается от Тамерлана и старается не дышать, чтобы успокоить бешеный ритм сердца, которое так неугомонно стучит в груди. — О, милосердный, что ты за сокровище такое, мой зуммуруд? — шепчет альфа, но выпрямляется в спине, когда слышит за спиной звук открывающейся двери и видит Мустафу. Он резко разворачивается, недовольно оглядывая слугу, который так не вовремя пришёл, но, ещё раз окинув взглядом омегу, кивает Мустафе. — Приведи его сегодня ко мне! — Но, господин, — непроизвольно возражает евнух и тут же осекается под гневным взглядом эмира. — Слушаюсь, — он сгибает спину в поклоне, не поднимая головы, пока правитель не покидает комнату.𖣐𖣐𖣐
Приглушенный свет пламени свечей освещает мужественное лицо Тамерлана. В своих покоях, окруженный шелковыми подушками с золотыми узорами, он ожидает прибытия главного изумруда своего гарема, который так волнует его кровь. Роскошная шелковая одежда, украшенная искусной вышивкой, отражает его власть и богатство. Правитель намеренно надел его сегодня, желая произвести на омегу ещё большее впечатление. Изящная вуаль колышется от играющего с ней сквозняка, а альфа в нетерпении постукивает пальцами по парчовому покрывалу. Скрип двери и еле слышные шаги заставляют устремить взгляд на вошедшего омегу. Чимин несмело делает пару шагов и замирает на месте, ожидая разрешения войти. — Подойди поближе, — хриплый голос заставляет юношу вздрогнуть, но с места он так и не двигается. Его золотистые волосы красиво уложены и струятся по плечам, подчёркивая прелестные в своей юности черты, но в глазах зелёных, как свежие луга, отражаются страх и тревога, и Тамерлан видит их даже сквозь полумрак. Робость и невинность омеги заставляют оттаять его железное сердце. — Ты боишься меня? Почему? — Чонгук встает с постели и уверенно двигается к омеге. Чимин так прекрасен в новом одеянии: атласная туника доходит до пят, платье из дорогой парчи расшито драгоценными камнями, которые бликами рассыпаются в пламени свечей. Тамерлан молча наблюдает за ним, обходя Чимина, словно хищник свою добычу. Его огненный взор, не скрывающий своего желания, скользит по телу омеги, а во рту накапливается слюна. Черствое сердце трепещет от предвкушения и желания, но он знает, что этот изумруд ещё слишком невинен. Он не может его разложить, как обычного омегу из гарема. Невзирая на свой статус, альфа должен быть осторожным и заботливым. — Я не имею права вас бояться, мой господин, — тихо молвит омега, но Чонгук чувствует его страх в воздухе. — Не хочу, чтобы ты боялся меня, — шепчет альфа проникновенным голосом. — Добро пожаловать, Чимин, — его слова звучат как мелодия, наполненная обещаниями и доброжелательностью. Он улыбнуться, пытаясь подарить омеге чувство безопасности, но видно, что Чимин все ещё скован страхом. Тамерлан осторожно подходит ближе и протягивает руку, приглашая его к себе. — Не бойся, мой зуммуруд, — говорит он ласково. — Я хочу лишь рассмотреть тебя поближе. Сердце Чимина колотится в груди, и он вздрагивает, когда его руки касается большая шершавая ладонь альфы. В этот момент он осознает, что его судьба теперь связана с этим могущественным правителем. В воздухе витают не только ароматы дорогих масел и благовоний, но и их собственные запахи, что кружат омеге голову. Он еле стоит на ногах, ощущая, как в глазах все плывёт, а связь с реальностью постепенно исчезает. Запах кашмерана и феромоны альфы — всего этого оказывается слишком много для юного тела, и Чимин не понимает, в какой момент его ноги подгибаются, а на глаза спускается тьма. Он теряет сознание и не чувствует, как его подхватывают сильные руки, что не дают ему упасть на пол. — Мустафа! — зовёт Тамерлан, зная, что главный евнух стоит за дверью. Он бережно кладет омегу на свою постель и разворачивается к слуге, сверля гневным взглядом. — Что с ним? Он болен? Почему не уследил? — Простите, мой эмир, — виновато причитает и кланяется евнух. — С ним было всё в порядке, пока я не сказал, что сегодня он должен идти в ваши покои. — Может, переволновался, — уже тише говорит эмир, убирая с юного лица упавшую прядь волос, и кладёт свою широкую ладонь на лоб омеги. — Принеси эфирное масло и поживее. После случившегося Тамерлан решил, что, видимо, спешить не стоит. Да, этот омега его привлекает, но страх и скованность юноши, находящегося в чужой стране среди незнакомых людей, влияют на его состояние.𖣐𖣐𖣐
В один из немногих дней альфа, освободившись от многочисленных государственных дел, прогуливается по саду, медленно шагая по извилистым тропинкам, скрестив руки за спиной, в сопровождении своего верного друга. Воздух пропитан ароматами разнообразных цветов и трав, создавая чувство спокойствия и благоденствия, которые так редко посещают правителя. Сад окружён величественными деревьями, чьи могучие ветви стремятся к небу, образуя тенистые аллеи. Вокруг благоухают цветы, каждый со своим уникальным оттенком и ароматом. Красные розы вздымаются вверх, словно символы любви и крови, в то время как белые лилии распускают свои нежные лепестки, символизируя чистоту и мир. Альфы тихо говорят о разном, и их голоса сливаются с пением птиц и шелестом листвы. Чонгук внимательно слушает своего военачальника, изредка кивая головой в знак согласия. Во время прогулки они обсуждают важные вопросы, включая тему налогообложения для крестьян. Тамерлан высказывает свою мысль с твердостью и вдумчивостью, сознавая, что политические решения напрямую влияют на жизнь простых людей. Они останавливаются под могучим деревом, чьи ветви образуют тень, защищающую альф от палящего солнца. — Наша забота о простом народе должна быть прочной и справедливой. Мы должны облегчить их тяготы и обеспечить их благосостояние. Налоги не должны подавлять их, но должны помогать развитию государства и общества, — взглянув на густую листву, говорит Тамерлан с глубоким убеждением. — Ты прав, мой друг. Мы должны найти баланс между сбором налогов и обеспечением благополучия нашего народа. Важно создать правильное распределение ресурсов и учесть потребности каждого крестьянина, — отвечает Намджун, соглашаясь с эмиром, готовый воплотить идеи правителя в жизнь и сделать государство более справедливым и процветающим. Тамерлан, остановившись и повернувшись к Намджуну, замирает, обратив свой взгляд вдаль. Там, среди красивых кустов роз, он замечает стройного омегу, сидящего на коленях и с явным удовольствием ухаживающего за цветами. Длинные золотистые волосы свободно обрамляют юное лицо, мягкая улыбка расцветает на губах, и сам он весь столь гармоничен в пышном убранстве сада. Чимин сосредоточенно возится с кустом роз, ласково обнимая каждый бутон своими нежными пальцами. Он с любовью гладит лепестки, расправляя ветви, и заботливо удаляет увядшие листья. В его глазах отражается неподдельная радость и восторг от красоты природы, а широкую улыбку на этом красивом лице альфа видит впервые со дня их знакомства. Альфа замирает на месте, разглядывая Чимина и забывая обо всем остальном вокруг. Его взгляд, полный изумления, потому что таким омегу он видит впервые. Слова Намджуна перестают доходить до его ушей, а сердце Чонгука замирает от красоты юного омеги. Очарованный этим зрелищем, в голову приходит внезапная идея, которую Тамерлан планирует осуществить немедля. Он не может оторвать взгляд от этой красоты, и уже представляет Чимина среди благоухающего сада роз. Создание в отдаленной части сада оранжереи из роз занимает несколько недель. Это решение исходит не только из желания сделать омегу счастливым, но и показать свою власть и роскошь. Его строгий и непреклонный статус правителя требует, чтобы всё было идеально, и он готов прибегнуть даже к карательным мерам при необходимости. Слуги начинают создание оранжереи с осторожностью, зная, что их ждет, если допустят оплошность. Они работают, не жалея сил, зная нрав своего эмира. Сотни кустов ароматных роз привозят с разных концов государства. Искусственные водопады, насыпи и дорожки теряются в пышном убранстве цветов. А в самом центре — роскошное ложе, обрамлённое шёлковыми занавесями. Розовые ветви вьются вокруг балдахина, расцветая и создавая волшебное зрелище. Балдахин из прозрачного шифона пропускает мягкий свет, а белоснежная мягкая постель манит к себе. Эмир лично ежедневно надзирает за ходом работ, не прощает оплошности, безжалостно карая виновных, проявляя присущую ему жестокость. Оранжерея из роз становится не только символом прекрасного, но власти и силы правителя. Нетерпение альфы подхлёстывает его — Чонгук не даёт отдыха ни себе, ни другим. И в один летний вечер он удовлетворённо смотрит на стелющийся перед ним сад. Тогда же Тамерлан приказывает главному евнуху привести Чимина в оранжерею. — Слушаюсь, мой эмир, — поклонившись, слуга тут же срывается с места. Удивленный таким внезапным приглашением, Чимин покорно позволяет привести себя в порядок и облачить в соответствующие одеяния. Шагая по саду, омега снова чувствует волнение и совсем не понимает, куда его ведут. Пульсирующая грудь сковывает дыхание, когда он подходит ближе, а его сердце замирает от удивления и красоты, развернувшейся перед ним. Оранжерея окутана красным сумраком вечернего света, который проникает сквозь прозрачные занавеси. Воздух пропитан ароматом цветущих роз, но даже через густоту сладкого запаха до омеги доносятся нотки кашмерана — аромата альфы, стоящего посреди сада с гулко бьющимся сердцем. Чимин отмечает каждую деталь, каждый пышный куст и лепесток. Он словно попал в мир своих грез. Налюбовавшись цветами, омега замечает эмира, стоящего на фоне величественного ложа и явно ждущего его прихода. — Добро пожаловать, мой зуммуруд, — произносит Тамерлан проникновенным голосом. — Надеюсь, тебе понравился мой хадия? Я приготовил это место для тебя, чтобы ты мог наслаждаться красотой роз и покоем в нашем уединении, — альфа горделиво подымает подбородок. Чимин всё ещё ошеломлён увиденным, слова едва смогут передать его чувства. Он медленно входит в оранжерею, окутанный волшебством и великолепием, которые словно сливаются с его собственной привлекательностью. — Я… я не могу поверить своим глазам, — шепчет с трепетом в голосе. — Это просто потрясающе! Благодарю вас, мой господин. Я… я не знаю, что сказать. Чонгук улыбается, понимая чувства, которые охватили Чимина. Он подходит к омеге и берет его руку, деликатно прикасаясь к хрупким пальцам. — Нет необходимости говорить слова. Твое присутствие и твоя улыбка говорят больше, чем любые выражения. Я желаю, чтобы это место стало твоим убежищем, где ты можешь наслаждаться красотой. Хочу видеть на твоем лице улыбку, — он аккуратно тянет парня на себя и, подведя к постели, заставляет присесть. — Надеюсь, ты не будешь снова падать в обморок? Тело омеги опять начинает непроизвольно потряхивать, но в этот раз не от страха, а от переполняющих эмоций и желаний. Он, сам того не понимая, спускается спиной на прохладную постель, на что альфа в удивлении подымает бровь и ложится рядом. Его запах проникает в лёгкие, а феромоны, которые Чонгук выпускает, заставляют подчиниться и расслабиться. Зеленые глаза омеги сияют, как самые настоящие изумруды, вызывая в правителе ещё больше восхищения. Так близко он видит их впервые, как и манящие влажные губы, слегка приоткрывающиеся в еле слышном стоне, когда Чонгук касается его шеи губами. Чимин вздрагивает, сжимая ткань под собой, но тут же расслабляется от приятных прикосновений к своей коже. Рядом с этим альфой он действительно чувствует себя в безопасности, кровь будто начинает закипать, а белье намокает от выделяющейся смазки. — М-м-м, — альфа принюхивается, чувствуя, как запах омеги становится более насыщенным. Свежий аромат ландышей, так идеально подходящий этому юноше. Зеленые глаза, будто яркие листья, а маленькие белые цветочки — олицетворение его невинности. — Тебе нравится то, что я делаю? — Да, мой повелитель, — шепчет Чимин, когда Чонгук развязывает его одеяния и спускается ниже по торсу. Кожа парня такая белоснежная и благоухающая маслами, смешанными с его собственным запахом. Омега действительно уникален, как самый драгоценный камень в сокровищнице. Кусты роз, образующие естественные стены, создают уютное убежище, защищённое от внешнего мира, и Чонгук отмечает, что эта идея была самой правильной: создать небольшой мир, где омега сможет чувствовать себя комфортно и откроется ему. Сердце Чимина бьется громко, когда он осознает, что его безумно тянет к этому альфе. Возбуждение охватывает тело с такой силой, что он закатывает свои изумрудные глаза и отдается во власть такого сильного мужчины. — Это твой первый раз, — хрипло шепчет альфа, — и мы не будем спешить. Шуршание ткани, вечерняя прохлада, ветром пробегающая по коже, и горячее тело, вдавливающее омегу в постель. Альфа нависает сверху и Чимин наконец-то открывает глаза, видя, как взгляд мужчины искрится диким желанием и страстью. Руки альфы легко скользят по лицу омеги, передавая ему чувство защищенности. Их глаза встречаются и Чимин видит взрывную смесь жажды власти и обладания. — Ты — исключительный омега, и с этой ночи будешь принадлежать только мне. Только я могу к тебе прикасаться, только со мной ты сможешь ложиться в постель, — шепчет Тамерлан. Его слова подчиняют и отзываются в глубине души Чимина. — Сегодня я открою тебе мир, который ты даже не смог себе представить. Длинные пальцы альфы спускаются к нутру омеги, и Чимин негромко вскрикивает, когда один проникает в него. — Не бойся, скоро ты познаешь сладость от моих прикосновений, и того, что произойдет. Чонгук не останавливается, рычит в шею Чимина, когда поддатливые стеночки пропускают второй палец. Смазка выделяется всё больше, хлюпая при движении. Собственную плоть разрывает от желания оказаться внутри, и Чонгук снова не сдерживается, утробно рыча: — Какой же ты сладкий, мой зуммуруд. Зуммуруд лилкалб хадидиин, — шепчет ему на ушко. Он вынимает пальцы из омеги и пристраивает ко входу пылающий член, медленно погружаясь в жар чужого тела. Наблюдает, как омега зажмуривает глаза. Его лицо немного искажается болью, и Чонгук ненадолго останавливает свои движения. Внутри слишком жарко, слишком тесно и хочется завыть, но он терпит ещё несколько минут, наблюдая за мимикой лица Чимина. Юное тело снова расслабляется, стеночки ануса становятся более мягкими и пропускают член дальше, будто засасывая в свой плен, и Чонгук делает полноценный толчок, больше не чувствуя сопротивления. Он наслаждается приятными слуху стонами омеги и в очередной раз удовлетворен своим решение привезти такое сокровище сюда и забрать в свой гарем.𖣐𖣐𖣐
В городе всегда оживлённо. Повсюду люди, суетящиеся по делам или неспешно прогуливающиеся, гружёные арбы, навьюченные мулы, проезжающие по улице, и разношёрстная толпа детишек, резво гоняющая голубей. Жизнь в Самарканде идёт своим чередом, и ничто не стоит на месте. На одной из улочек на окраине города стоит красивый богатый дом, украшенный мрамором и утопающий в пышной зелени цветов. В центре двора журчит фонтан, стены и колонны увиты гибкими стеблями белой глицинии, а с балкона доносится лёгкая плавная музыка. За резными воротами дома тоже кипит жизнь: прислуга под надзором хозяина готовится к приёму дорогих гостей, садовник собирает ароматные цветки дамасской розы, на кухне готовят сладости и разливают вишнёвый шербет по хрустальным чашам. Во внутреннем дворике под тенистым виноградом стоят лежаки, устланные коврами и усыпанные подушками. На них сидят несколько омег, не более десятка, один краше другого, прихорашиваясь и расчёсывая свои длинные густые волосы в ожидании дорогих гостей. Омеги беззаботно щебечут, разглядывая себя в зеркале, подкрашивая черноокий взгляд сурьмой. В центре дворика — неизменная чайхана с дымящимся чайником и тонкостенными фарфоровыми пиалами. Скоро придут дорогие гости, и душистый ароматный чай будет разлит по чашам. Всем хорош этот дом, но жители города почему-то сторонятся его, обходя за десятки шагов. Альфы хоть и поглядывают с любопытством, но под грозным взглядом своих омег проходят как можно быстрее. А сами омеги посылают тихие проклятия в адрес хозяина, презрительно сплёвывая под коваными воротами. И всё потому, что это Дом терпимости — публичный дом для богатых и знатных визирей. Все омеги, находящиеся в нём, продажны, а дорогие гости, которых ожидают здесь — их клиенты. Да непростые, а избранные. Не каждый бей или паша может быть вхож в этот Дом терпимости, только те, кто водит дружбу с его хозяином. Много слухов ходит о нём. Говорят разное: то, что хозяин этот имеет всесильного покровителя, что где-то года два назад его заприметил один знатный визирь на коронации самого эмира Тамерлана, что когда-то он и сам был гетером в публичном доме. И слухи эти недалеки от правды. Ворота распахиваются, почтительно пропуская первого и самого главного гостя — кадиаскера Халил-бея, одного из знатных и состоятельных визирей Самарканда. С его появлением омеги приходят в небывалое оживление, и даже, кажется, птички в клетках поют громче и радостнее. Слуги кланяются низко, а музыканты тянут мелодию старательнее. Все рады всесильному покровителю Халил-бею, особенно сам хозяин. — Добро пожаловать, господин, — омега неописуемой красоты склоняется перед гостем. — Сокджин! Радость очей моих, как ты? — альфа протягивает руки для объятия, и омега не отказывает ему в этом. — Благодарю, мой господин, всё хорошо, хвала Всевышнему. — Вижу, всё у тебя готово и как всегда — только самое лучшее. Такого изыска, такой красоты и тонкости вкуса нет ни у кого. Я ни разу не пожалел, что когда-то выбрал тебя, моя грета ото. Сокджин едва заметно вздрагивает от неприятного старого прозвища, которое получил ещё в том захолустном борделе. Ему казалось, что он позабыл уже обо всём, и прошлое больше никогда не коснётся его. Но порой оно всё же напоминает о себе досадными словами или постылыми лицами. Благо, никого из своих бывших клиентов Сокджин не сможет встретить здесь, потому что им такой бордель не по карману. — Сегодня должен прийти особенный гость среди прочих, — голос Халила отвлекает омегу от тягостных воспоминаний и мыслей. — Запомни, он должен уйти довольный, как никто. Подготовь для гостя своих лучших учеников, Сокджин, и проследи за всем сам. — Всё будет в лучшем виде, мой господин, — улыбается омега давно заученной улыбкой. — Будут ли ещё пожелания, Халил-бей? Мужчина смотрит ласкающим взглядом, с восхищением оглядывая стройную фигуру омеги, и ухмыляется довольно: — Эту ночь я проведу с тобой, моя прекрасная бабочка. Мои глаза истосковались по твоей красоте, а руки по плавным изгибам восхитительного тела. Я собираюсь восполнить всё время, что провёл в разлуке со своей грето ото. Омега наигранно смущается, опуская взгляд, и покорно склоняет голову. — Я весь в нетерпении, мой господин. Халил самодовольно улыбается и со свойственным ему величием опускается на пышные подушки дивана, словно правитель на свой трон. Сокджин грациозно кланяется альфе, чуть звеня золотыми браслетами и украшениями, и уходит в комнату готовиться к очередному вечеру в Доме терпимости.𖣐𖣐𖣐
С того памятного дня коронации жизнь простого омеги изменилась до неузнаваемости. Его заметил и оценил по достоинству один альфа, знатный и богатый, и, что немаловажно, — ласковый и щедрый. Он выкупил Сокджина из захудалого борделя, нисколько не пожалев денег, и теперь омега принадлежит лишь только ему. Для него альфа построил этот дом, нанял прислугу, музыкантов, поваров, исполнявших любое его пожелание. Взамен альфа просил лишь близости, в чём Сокджин не смел отказывать. Халил-бей молод и благодаря своим талантам и уму заслужил должность кадиаскера — военного судьи. И чем выше чин альфы, тем больше его богатство. А чем он богаче, тем щедрее с Сокджином. И пусть альфа порой отсутствовал по долгу службы, своё обожание и великодушие он восполнял в полной мере по возвращению. Как-то Сокджин обмолвился своему покровителю, что хотел бы обучать юных омег пению, танцам, игре на сато — всему тому, что умел сам, просто чтобы не было скучно, когда омега один. Халил-бей разрешил великодушно, и Сокджин с воодушевлением занялся этим делом, уже через какое-то время обучая первых юношей, в основном из бедных семей или сирот, поскольку за обучение омега платы не брал. Так в доме Сокджина появились первые гетеры — омеги для утех. Халил-бей приводил своих знакомых и друзей, которые с большим удовольствием расставались с серебряными и золотыми монетами. Ведь нигде нельзя было найти таких утончённых, а главное, обученных искусству обольщения омег. Это был не просто бордель, а настоящий храм любви, где всё было обустроено для приятного и незабываемого времяпрепровождения. Гетеры занимали гостей танцами, пением, приятными разговорами за изысканными угощениями.𖣐𖣐𖣐
Струны ребаба трогают и волнуют душу омеги. Глухой стук бендира — словно биение сердца. Серебряные переливы колокольчиков, будто звонкий омежий смех. Прекрасная мелодия мягко растекается по дому, касаясь утончённого слуха хозяина. Сокджин отлично разбирается в музыке, а его голос — истинное наслаждение для ценителей прекрасного. Но теперь омега редко поёт. Ему уже не нужно зарабатывать на жизнь ни пением, ни танцами, ни ласками для чужих альф. Со двора доносятся приглушённые голоса, тихий смех вперемешку с нежной мелодией — гости уже собираются вокруг чайханы. Значит, и Сокджину пора спускаться к своему альфе. Халилу нравится показывать своего омегу друзьям и знакомым. Нравится, когда Сокджином восторгаются, когда на него откровенно пускают слюни и не скрывают явного вожделения. А сам альфа самодовольно улыбается, потому как самая прекрасная роза Самарканда принадлежит лишь ему. Для своего омеги Халил-бей не жалеет ничего. Вот и сейчас Сокджин смотрит на себя в зеркало, в который раз осознавая, что красив невообразимо, а алый наряд очень подходит ему. Последний раз омега проводит костяным гребнем по тёмным шелковистым волосам, водружает на макушку расшитую золотом шапочку и накидывает сверху шаль из тонкой органзы, обшитую по краям золотыми монетками и бисером. На ногах атласные туфельки, расшитые жечужинками, вокруг бёдер — алый кушак, подчёркивающий узкую талию. Закат опускается над городом, плавно переходя в сумрак, чтобы потом превратиться в томную тягучую ночь. Ночь красоты и страсти. Каждый из пришедших в этот Дом терпимости альф замер в ожидании услады для глаз и сладострастия для тела. Но взоры всех без исключения прикованы к прекрасному хозяину, когда Сокджин со сдержанным радушием приветствует гостей. При этом не забывая упомянуть лучшие качества каждого из альф, тем самым вызывая внутренний трепет мужчин. Ведь каждый знает — этот омега для них недосягаем. Прекрасная бабочка принадлежит лишь Халил-бею. Сам же альфа вмиг оживляется и лично идёт встречать особого гостя. И всё бы ничего — для Сокджина все гости равны, ведь они просто альфы, ищущие любви на ночь, но голос, зазвучавший за спиной Сокджина, заставляет сердце омеги забиться с невероятной силой. Этот голос, словно из какой-то прошлой жизни, уносит его в те далёкие дни, когда он — юный и наивный, имел неосторожность полюбить с первого взгляда. Имел смелость надеяться на взаимность и был столь доверчив, что позволил разбить своё сердце. От нахлынувших воспоминаний Сокджин теряется, невольно задрожав с гулко бьющимся сердцем, но лишь на мгновенье. Омега берёт себя в руки и плавным изящным движением поворачивается к вновь прибывшему гостью. Ожидал ли Намджун вновь увидеть притягательно пахнувшего омегу? Нет, не ожидал. Да и по-честному, слегка позабыл о сладкоголосом певце из борделя. Сейчас альфа видит перед собой всё такого же красивого, холёного, наряженного в шелка и золото омегу, и воспоминания накрывают его с головой: день, когда он, будучи ещё простым воином, заступился за омегу, когда чуть было не получил нож в спину в нешуточной драке. Вспоминает глаза юноши, в которых были неприкрытое волнение и восторг… и как Сокджин предлагал себя в качестве благодарности. Самодовольная ухмылка расплывается на губах альфы, когда он видит склонённую голову омеги. Так вот кто этот загадочный хозяин борделя для избранных? Из простой шлюхи захудалого борделя омега «дорос» до содержанки высокопоставленного чиновника. Что ж, омега за эти два года времени не терял. — Айбарс, а это моя грета ото, — не менее самодовольно улыбается Халил, обхватывая запястье омеги и поднося тонкую ладонь к своим губам. — В этом доме ты всегда найдёшь заботу и ласку. Сокджин, позаботься о дорогом госте. — Добро пожаловать, господин. Мои гетеры будут рады доставить удовольствие для столь благородного альфы, — голос омеги обманчиво спокоен и ласков, хоть в груди бешено бьётся сердце. — Гетеры? — Намджун удивления не скрывает. — Разве ты не можешь скрасить ночь со мной? От услышанного глаза омеги взволнованно блестят, и он спешит спрятать их под опущенными ресницами. Халил молчит, он не имеет права пойти против главного военачальника Айбарса, но нахмуренный взгляд выдаёт его недовольство. — Я принадлежу лишь досточтимому Халил-бею, — мягко, но решительно отказывает омега. — К вашим услугам будет любой из моих учеников. Каждый из них будет счастлив одарить вас своей лаской. Намджун ничего не отвечает на дерзость, лишь смотрит пристально в глаза. Сокджин не отводит взгляда, но склоняет голову и жестом приглашает к чайхане. Весь вечер Намджун не сводит глаз с прекрасного хозяина борделя и пытается разгадать, что же такого неуловимого появилось в этом омеге. Альфа так же ждёт, что Сокджин возьмёт в руки излюбленный сато и споёт им своим сладким голосом, но и этого не происходит. Вокруг него красуются, поют и танцуют другие омеги: миловидные и обольстительные, скромные и немного дерзкие — на любой вкус, а Намджуну сегодня хочется загадки, тайны… Такой, которая есть в хозяине этого цветника. И сам себе признаётся: проведи он сегодня ночь с грето ото — загадок стало бы только больше. Сокджин — сама невозмутимость, великодушие и грация… Ведёт себя так, будто они не были знакомы. Как будто он не был влюблён в Намджуна. Словно не мечтал о внимании и ласки от мужчины. Он спокойно смотрит в глаза альфе, с мягкой улыбкой протягивает ему пиалу с чаем, ровным голосом нахваливает своих учеников, и никто не догадывается, какая буря проносится в его сердце. Неужто за эти годы омега стал таким искусным актёром, умело скрывающим свои чувства и волнение? Как он может сидеть с непроглядной маской на лице, когда сердце бьётся неистово о рёбра? То, что, казалось, давно позабыто, вновь всколыхнулось, стоило снова увидеть драконьи глаза и почувствовать влекущий кардамон — аромат альфы. Проходит совсем не много времени, когда Намджун притягивает к себе гетера, шепчет ему на ушко что-то, заставляя покрыться краской смущения, а сам всё ещё поглядывает на Сокджина. Тот лишь мажет взглядом в ответ, но не задерживаясь, продолжая так же радушно общаться с гостями. Не дрогнул ни один мускул на лице омеги, когда Намджун притягивает к себе второго гетера, недвусмысленно проводя рукой по его бедру и сжимая ладонью округлую ягодицу. Сокджин спокоен, почти безучастен, лишь улыбается кокетливо, когда Халил-бей целует его в изгиб тонкой шеи. Вот только пальцы неконтролируемо сжимают алый пояс, когда Намджун уводит в комнату для утех сразу двоих омег. Халил даёт понять, что более не выдержит, что весь исходит нетерпением в ожидании ночи. Он хрипло шепчет слова страсти, сжимает широкими ладонями узкую талию, чуть прикусывая за ароматную железу. Сокджин, словно во сне, плохо помнит, как оказался на пышной постели с балдахином, а над ним уже обнажённый Халил целует его бёдра. Руки альфы сжимают и гладят, губы и язык проходят по нежной коже, а меж ягодиц упирается пылающее возбуждение. Омега принимает его с тихим глубоким вздохом и пальцами сжимает белое покрывало. В доме всё постепенно стихает. Лишь томные вздохи, приглушённые стоны и хрипы раздаются из комнат для утех, где альфы и омеги предаются древнейшему из наслаждений — страсти. Халил неугомонен: скручивает и раскладывает омегу с каким-то особым наслаждением. В какой-то момент он шепчет на ухо Сокджину, заставляя того подавиться стоном. — Ты ведь видел, как на тебя смотрел сегодня Айбарс? — на эти слова Сокджин замирает под ним, почти не дышит, чувствует только, как ритмично в нём движется альфа. — Он возжелал тебя, я это видел, я это чувствовал, — альфа странно хрипит, словно смеётся, как-то по-особенному жёстко сжимая его бёдра. — Великий Айбарс впервые не смог получить что-то, что хотел, потому что ты мой омега! Моя грета ото! Сокджин с трудом скрывает боль сердца за громкими стонами, а горечь разочарования — за порывистыми ласками. Его удел — быть игрушкой в руках альф. Его судьба — никогда не познать счастья.𖣐𖣐𖣐
Утро наступает такое же разбитое, как и сам Сокджин. Хмурое тяжёлое небо готово извергнуться потоками дождя, порывистый ветер гнёт ветки, а люди устраивают себе сегодня выходной — в такую погоду один убыток работать. В Доме терпимости тоже закрыты двери. Омеги приводят в порядок и себя, и дом после вчерашних возлияний. Сокджин устало и привычно даёт указания, занимается закупками и подсчётами в полной уверенности, что гостей нынче вечером не стоит ожидать. Но какого же его удивление, как и других гетер, когда на закате громко стучатся в ворота и слуги пропускают широкоплечего альфу в тёмном плаще. Тут же зажигаются огни, музыканты спешно берут инструменты, а в зале омеги занимают свои привычные места. Сокджин теряет дар речи, когда видит Намджуна, скидывающего мокрый плащ. Неужели альфе настолько понравились его ученики, что он вновь пришёл в нетерпении, несмотря на такую погоду? Он приветствует его столь же радушно, как и вчера. Приглашает к дастархану. Одним лишь хлопком в ладони велит музыкантам играть, а гетерам танцевать чувственный танец. Пусть он и улыбается, но в глазах непонимание и ничем неприкрытое удивление. Намджун вновь прожигает его взглядом, цепко следит за каждым его движением и выражением красивого лица. Ровным голосом интересуется здоровьем хозяина, но когда притягивает к себе омежек, хрипит им что-то в ушко низким от страсти голосом. Он требует вина, а не чая, от которого хмелеет и становится напористым. В какой-то момент альфа обхватывает руку Сокджина, приводя его в ещё большее недоумение. Но лишь подносит тонкое запястье к лицу, вдыхая сладкий аромат омеги, и снова возвращает всё своё внимание гетерам. Этой ночью весь Дом терпимости вновь оглашают неутихающие стоны — альфа снова уводит с собой сразу двоих омег, вытрахивая из них всю душу, а Сокджин мечется на постели, слушая хрипы и рычание сильного альфы. Мысль, что Намджун пришёл в его дом ещё раз не просто так, кружит голову, заставляя сознание метаться в сомнениях и догадках. Неужели Халил был прав, и альфа действительно возжелал его? Вот только что это — досада из-за того, что не может получить желаемое или что-то другое? Сокджин старательно отгоняет от себя даже намёки на чувства со стороны Намджуна. Их нет. Он видел это по его глазам. И прямо сейчас Сокджин понимает — это его шанс, возможность заполучить столь желаемого альфу. Омега давно усвоил: любить, когда тебя не любят — это всё равно, что отвечать, когда тебя не спрашивают. Но точно знает одно: ничто не усиливает любви так, как неодолимые препятствия. Намджун пренебрёг им, когда омега был открыт для него, и возжелал, когда он стал для него недосягаем. Что ж, возможно, пришла пора Сокджину подняться выше в своём стремлении к свободе и богатству. Теперь он точно знает, как.𖣐𖣐𖣐
Мангышлак. Владение Золотой Орды Всадник мчится по выжженной солнцем степи, гоня своего гнедого во весь дух. Он судорожно оглядывается назад, видя двух застывших воинов, один из которых натягивает стрелу на тетиву. И несчастный молится всем богам, крепче прижимаясь к холке коня, уверенный, что это последние минуты его жизни. За спиной остался захваченный Мангышлак и тело уже покойного наместника, качающегося с верёвкой на шее у ворот крепости. Пришедшие захватчики пленных не берут, и потому на пощаду ему не за чем рассчитывать. Но, кажется, боги сегодня на его стороне, ибо до сих пор его не обожгло холодом металла меж лопаток. Всадник уносится всё дальше, напоследок ещё раз бросив взгляд на гудящую крепость и две замершие фигуры, всё больше превращающиеся в крохотные точки на фоне жёлтой степи. — Ты ведь не собирался пустить в него стрелу? — насмешливо доносится рядом, а Хосок смотрит на младшего брата, действительно опуская лук и ухмыляясь. — Я лишь подстегнул его побег. От страха быстрее домчится до Орды, а по дороге всем передаст весть, что вернулся истинный хозяин крепости. — Истинные хозяева, брат, — серьёзно и тихо говорит Юнги, заглядывая в глаза старшему. — Правитель здесь один — законнорождённый сын хана Туй-Ходжи. Отныне ты хан Мангышлака. — Я просил тебя никогда больше не указывать на разницу нашего рождения, — нетерпеливым высоким тоном говорит Юнги. — Может, мне стоит приказать? Тогда ты меня послушаешься? — Приказы моего хана для меня закон, — склоняет голову Хосок. — Но даже если я и забуду, то мне всегда об этом напомнят и укажут, где моё истинное место. — Никто никогда не посмеет посмотреть в твою сторону косо, ибо это будет последнее, что они увидят в этой жизни. Хосок снова усмехается, по-доброму трепля брата за плечо. За все годы, что они остались сиротами, не было меж них ни разу распри или зависти. Немногим дана такая братская любовь. Хосок помнит своих старших братьев, которые всю жизнь только и делали, что боролись друг с другом за трон Мангышлака. Сами же и сгубили себя: кого ядом, кого кинжалом, кого случайной стрелой на охоте. Порой ему кажется, что Юнги не был втянут в это, потому как был слишком мал, и никто не рассчитывал, что маленький альфа станет наследником. А его, сына прислужника, замечали, как пыль под ногами — то есть никак. Потому и выжил. — Идём в крепость. Разворачиваем отряды. Пора грамоты ханам Орды разослать и власть свою этим указать, — по-отечески тепло улыбается Хосок, получая в ответ такую же улыбку. — Юрт хочу западнее поставить, — кивает Юнги концом плети в сторону от крепости, — ближе к реке и холмам. А крепость… снести под корень, — недовольно хмурит брови хан. — Засели за каменными стенами, прячась от ветров. Позабыли, что в степи жизнь монгола вся. Ещё чуть-чуть и, глядишь, коней бы впрягли и поле вспахали, — презрительно сплёвывает альфа. — Созывай темников. Совет держать будем, на Орду готовиться. — Как прикажет мой хан, — кланяется Хосок, пока Юнги садится на своего коня, снова хмыкая недовольно. Мимо них, под скрип колёс и шелест степного ветра, ослы и мулы чинно шествуют на другой край крепости. Ударами кнутов и гортанными выкриками, погонщики торопят отстающих. За ними вереницею, глотая пыль, плетутся невольники, скованные длинной цепью. То чужеземцы, захваченные в дальних походах с эмиром Тамерланом, а теперь будут рабами в юрте. На высоких арбах везут диковинные трофеи со всех сторон Персии, Хорезма и Мавераннахра. Под темнотой бурого войлока лежат драгоценности, добротные ткани и отрезы шёлка. Но главная добыча находится в конце каравана, и это не камни и золото, а мастера, каких нигде не сыщешь: ювелиры, учёные мужи, зодчие, толмачи и ещё многие, что своим умом и знаниями будут служить хану. Юнги доволен союзом с эмиром Тамерланом. Каждый из них пришёл к тому, к чему стремился, а предстоит ещё больше.𖣐𖣐𖣐
Совет собирается быстро: в шатре вокруг очага все десять темников с главнокомандующим и хан, восседающий на белой шкуре барса. Прислужники расторопно укладывают циновки возле очага. Приносят хозяину и воинам дымящееся отварное мясо, нарубленный крупными кусками овечий сыр и тонкие лепёшки. С поклоном ставят большую чашу медовой настойки, а по бокам от неё кладут пиалы и двухголовый резной ковш. — Что это за беседа такая без вина и кумыса? — шутит Хосок, наигранно недовольно глядя в свою чашу с настоем из степных трав и мёда. — Не бывает без них доброго разговора! — Для беседы, где голову ясной следует держать, они без надобности, — осаживает его младший брат. — Вот был бы у тебя супруг красивый да добрый, не был бы таким злым и хмурым, — снова подшучивает Хосок, вызывая тихий хохот у остальных. — Мы собрались не для бесед об омегах, — строго изрекает Юнги, отрешённо покачивая в ладони широкую чашу, но всё же ухмыляется. — Твоя правда, не для того, — кивает старший с хитрой улыбкой. — Но всё же, будь он у тебя, бьюсь об заклад — сам бы к вину потянулся. Все силы истратил бы, пока приструнивал да усмирял бы, под седлом ходить учил бы. Хохот вокруг ещё громче становится. Темники понимают, о чём их го-ван говорит: строптивый омега похуже войны. — Поостерёгся бы ты, брат, — Юнги тоже не может удержаться от широкой улыбки, но голос твёрд и строг. — Мой омега будет ханским супругом, а не кобылой. Они отпивают отвар, и разговор возвращается в исходное русло, как присмиревшая после обильных дождей река. — Кто из вас готов протрубить в рог войны и созвать свои тумены? Кто пойдёт со мною на Орду, на братьев отца моего и братьев деда моего? — обращается хан к своим темникам. Юнги задерживает взгляд на каждом лице, читает добрый ответ в движении глаз и бровей, в переменившемся изгибе обветренных губ. Хан видит, что безо всякой просьбы они на дурной кляче поскакали бы за ним, чуть ли вперёд не вырываясь. — Мы с большой гордостью отправимся с тобой, хан Юнги, когда придёт время, — выступает один из темников, выражая пожелание всех остальных. — Вправду ли ты желаешь выступить открыто? — хмурится Хосок и скребёт висок, словно не решается вновь заговорить. — Сразу говори, к чему ты клонишь? — Юнги знает своего брата, как никто. — Многие годы твои враги думали, что ты мёртв, мой хан. Когда выйдешь на свет из смертной тени, они захотят узнать, где ты рос, кто помогал тебе, кто дал тебе войско и вложил в твою руку меч, а в голову — мысли про золотой шатёр в Орде. Ты будешь биться храбро — я знаю о том, мы все знаем, но силы твои малы и скромны по сравнению с силой Орды. Их не хватит. Великий хан созовёт войско со всех концов степи, и никто не посмеет ответить отказом, и тогда… И тогда наши земли запылают, истекут нашей кровью, а потом их засеют солью со дна Мёртвого озера, чтобы они превратились в пустыню без одного ростка, — мрачно предрекает Хосок. — Они разорвут тебя лошадьми, как предателя, и насадят наши головы на пики, а будь у тебя супруг-омега — прилюдно отдали бы жеребцам в гоне. Коли всё уж решил о походе, хитростью брать нужно. Хитростью… — Эмира Тамерлана призовём, — кивает хан. — Великая будет сила, под стать ордынской. Ордой правит Бердибек-хан. Жесток он, но слаб, ибо живёт в вечном подозрении. — Так есть чему, — понимающе хмыкает один из темников. — Отца своего сам на тот свет отправил, как до него и деда. Всех потомков Батыя вырезал, братьев своих убил. Говорят, самого младшего собственными руками удушил. — Кто может противостоять ему? — говорит Юнги, будто мысли вслух озвучивает. — Скажи мне, кто наследует ему? — Нет у хана наследника. Только зять его — темник Мамай. После кончины Бердибека трон перейдёт потомкам хана Джучи. — А есть ли слабость у него какая? Чего он боится? Что любит? — Я слыхал, он любит охоту… — подаёт голос второй темник. — Такую охоту, что длится много дней и ночей и не заканчивается, пока в округе не будет убит последний зверь и последняя птица. Слыхал, что и омеги сопровождают его. Не доверяет никому. Опасается, наверное. — На охоте всякое может случиться, — соглашается с хитрой улыбкой Хосок. — Верно я говорю? Молчат в ответ, но смотрят взглядом красноречивым, понимая замысел хана. Только слышно, как угли шипят в пламени, да кони тихо ржут за пологом шатра. — Верно говоришь, — раздаётся хриплый голос Юнги. — Так и сделаем, поглядим, какой охотник из могучего Бердибек-хана.𖣐𖣐𖣐
На третье утро после победы хан назначает праздник — лихие скачки с борьбой за баранью шкуру. Кто придёт первым с руном в руках — получит щедрую награду: кошель золотых и прекрасного тонконогого коня, присланного султаном пустынных земель Юнги-хану в подарок. Старые нойоны глядят с завистью на чудесного коня: в скачке будут состязаться только молодые, а старикам остаётся сидеть подле хана, тревожиться за сыновей и внуков. Воздух перед самым рассветом холодный и колкий, в прохладе легче будет бежать коням. Тридцать юношей будут наездниками: сыновья темников, нойонов и прочих военачальников, и Хосок тоже поскачет. — Пусть боги благословят лучшего, — напутствует всадников Юнги-хан и уезжает со свитою в степь, туда, где всё уже заготовлено с вечера. Там стоит золотой шатёр и пасётся диковинный арабский конь. Как достигнет хан шатра своего — ударит большой гонг, и лошади сорвутся в галоп. А пока наездники неторопливо рассаживаются, переговариваясь негромко, и вглядываются в серебристый в рассветных лучах простор. По обеим сторонам бегового пути стоят длинные красные жерди. Кто за них в бешеной скачке вылетит — проиграет тотчас же. Как и бывает на скачках, к середине пути станет узко: там-то и лежит заветная шкура. Нужно поднять её раньше всех и проскакать остаток дороги до победной черты, не потеряв добычу. Никто из соперников малодушничать в борьбе не станет: столкнут в сторону, свалят с коня, исхлестают руки в кровь кнутом, чтоб пальцы разжались. И не посмотрит никто, кто из них кто: хоть десятник, хоть го-ван. Скачки — жестокая воинская забава. Хосок встаёт в числе последних, не даёт себе уступки за титул. Сам с одобрением на других посматривает, каждому мысленно желает везения. Но и бороться будет во всю свою силу. — Скачи быстрее ветра, — шепчет на ухо коню Хосок, и умный зверь под ним пофыркивает, нетерпеливо перебирая ногами. Взгляд альфы цепляется за тонкую фигуру всадника в последних рядах. Сначала подумал, что омега меж них затерялся, слишком уж тощий для альфы. Под тулупом суконным кожа да кости, а под шапкой из меха бурой лисицы носик маленький да губы по-детски пухлые. Видать, совсем юный альфа силу свою испытать решил. Звук гонга громом раскатывается по степи, заставляя Хосока вздрогнуть в своих мыслях. Но после ничего более скачки и заветного руна альфа не видит. Половина пути мелькает быстрее ветра. В мешанине быстро мчащихся коней Хосок уверенно вырывается вперёд. До овечьей белой шкуры рукой подать. Но тут происходит невероятное. Тот самый тщедушный юнец в шапке из меха бурой лисицы рядом с ним скачет, копыто к копыту, и рука его тонкая, смуглая, к шкуре белой одновременно с рукой Хосока тянется. Альфа не может поверить своим глазам, но то правда, что малец тянет к себе шкуру, из пальцев худеньких, но сильных не выпускает. Хлысты воздух рассекают, ожогами полосуя лицо и руки всадников. Хосок зубы сжимает от хлёстких жгучих ударов, но дивится ещё больше, видя, как соперник его стойко выдерживает их. Юный альфа ни на миг не разжимает пальцев, не ослабевает хватку, вцепившись зубами и ногтями, не отпускает. Не поддаётся малец ни кнутам, ни крикам. И даже то, что с самим го-ваном тягается, не пугает его. Земля дрожит от конского топота, воздух — от гортанных криков и ржания. Всадников почти не видно в пыли: даже с ханского шатра на холме можно разглядеть лишь бурю, что несётся к победной черте, а из этой бури порою выныривает чья-то голова. Когда смелым наездникам остаётся пробежать совсем немного и первых, пусть смутно, но уже видно, поднимается ветер. Сильными порывами, будто невидимыми крыльями, сбивает клубы пыли, укладывая их во взрытую копытами сухую землю. Юнги видит — у некоторых коней не достаёт седоков, у кого-то из всадников лицо и руки в кровавых полосах от жёстких плетей. Хан вглядывается пристальнее. Где Хосок? Где его брат?.. Вдруг один малец вскакивает на ноги и перекрикивает остальных: — Го-ван первым скачет! Первым! И с ним ещё один! Правду видит Юнги: Хосок с красным исполосованным кнутом лицом прижимает к себе большую баранью шкуру, а с ним борется за неё другой юноша. И так, вырывая добычу друг у друга, они перелетают белую черту у подножия ханского холма, оставив глотать пыль всех прочих позади них. Оба соскакивают с коней, и Хосок спешит к своему сопернику. — Молодец, что не уступил! — альфа плечо острое, худое, сжимает, чуть трясёт тщедушное тело, до сих пор не веря, что альфа перед ним. Сомнение его ещё большим становится, когда юноша стягивает лисью шапку, из-под которой на плечо падает тугая коса. Короткие рваные пряди цвета тёмной меди падают на лоб и скулы, а у висков сбриты, как и положено воину. Маленький, вздёрнутый, словно у капризной омежки, нос; острый подбородок, высокие скулы, большие прозрачно-карие глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц. Точно омега. Но хрупкость та обманчива, ибо Хосок сам видел ловкость и силу юноши в борьбе за трофей. И красные борозды от кнута на лице и руках тому подтверждение. Юноша голову низко склоняет, кланяется почтительно своему го-вану, шапку к груди быстро вздымающейся прижимая. Хосок видит, что одет юноша бедно, да и седло явно с чужого коня. Он, не думая, тянется и покрывает плечи юноши той самой бараньей шкурой, как равному. Победу ему отдаёт. — Ну, храбрец, скажи, кто такой будешь? — Феликс, господин. Десятник в войске Юнги-хана, да будет над ним долгий свет! — Десятник, говоришь? — улыбается Хосок. — Был десятником, станешь тумен водить! Нам такие храбрецы пригодятся. Победа твоя по праву! Юноша вновь кланяется, и непонятно, от чего щёки рдеют больше: от быстрой скачки или от похвалы. Феликс крепче запахивает концы шкуры на плечах, словно это драгоценный шёлковый плащ. Их догоняют остальные, окружают стремительно, криками и улюлюканьем приветствуя победителя. Сам хан со свитой подъезжает, спускаясь с холма, смотрит довольным взглядом на брата и величественно-снисходительно на юношу с рыжей длинной косой. — Приведите к нему коня, — командует Юнги, и к дрожащему от едва скрываемой радости юноше подводят великолепного тонконогого скакуна. Феликс бьёт себя в грудь кулаком в знак верности, склоняясь перед ним. Коня под уздцы берёт, к холке черногривой руку тянет, не верит, что конь чудесный ему достался. Взглядом сияющим на Хосока смотрит и улыбкой по-омежьи мягкой, по-юношески задорной одаривает. А сам альфа замирает. Среди толпы, гудящей радостно, стук собственного сердца чутко слышит, как и среди гущи ароматов, смешанных с пылью и лошадиным потом, чувствует пряный аромат кумина, аромат юного альфы. Вдыхает глубоко, и мурашки непрошеные по телу бегут. Странно это. Хосоку не хочется признавать, но… волнует. Он ловит взгляд брата, в котором немой вопрос застыл, и тут же приходит в себя. Наваждение спадает. Как и непонятное волнение. Альфу к альфе не должно тянуть.𖣐𖣐𖣐
Самарканд. Куксарай. Начало 1365 год. Шиммер и сладостное дыхание восточного рассвета всполошены поднимающимся солнцем. Покров тумана, расползаясь, расступается перед первыми лучами, медленно освобождая слои аметистового неба. Краски золотистого и фиолетового разливаются на горизонте, словно живописные пазлы, создающие нерушимую гармонию. Утренний зефир повисает в воздухе, принося с собой ароматы эфирных цветов и агарового дерева. Лебединые камышы, принимая прекрасного гостя, нежно колышутся на водной глади, отражая роскошное зарево на своих зеленоватых стеблях. Янтарные пряди солнечных лучей проникают сквозь маленькие окна, рассеивая тени в глубинах алмазной пыли, пыли золотого драгоценного грунта. Птицы, затерявшиеся в мягком рассветном воине, восхваляют его поющим хором. Этот рассвет — врата Самаркандского волшебства, где время замедляет свой неспешный ход, а сердце подстроено под магический ритм Мавераннахра. Изнывающий от усталости, Чонгук всматривается в далекий горизонт из окон покоев, и сердце его сжимается от предвкушения. Он знает, что с каждым пройденным шагом приближается к своему моменту вершины. Этот день будет роковым не только для него лично, но и для всех тех, кто верит и поддерживает его в этом долгом пути. Перед ним встала задача, требующая силы, смелости и решительности. Чонгук поклялся достичь вершины и преодолеть своих внутренних демонов. Он знает, что его шайтан лежит не внутри других людей, а внутри него самого. Всю свою жизнь он борется с этой темной стороной своей натуры, и теперь настало время отпустить зверя наружу, что поглотить Ибрагима и весь этот мир. Глубоко вдохнув и сжав в руках саблю отца, Чонгук стремится к выходу. Холодные стены коридоров сарая нескончаемо ведут его к тронному залу. И вот, он оказывается перед входом в свое личное преисподние. Чонгук медленно вздыхает и переступает через порог, готовый пуститься в бой. Никакой жалости, никакой сомнения, только сила его мечты и его нерушимая воля. Визири стоят, смотря друг на друга, тихо обсуждая меж собой, зачем их позвали на Совет Дивана. Но, услышав, как оглашают о приходе эмира, опускают головы, чтобы дать дань почести. Дверь распахивается, и прежде чем появляется сам правитель, виднеется устрашающая тень Иблиса. Гулкий стук сапог тонет в ворсе персидского ковра. На Чонгуке прекрасное сюзане халат- кафтан с гранатовыми узорами, сшитое из золотистых нитей и украшенное драгоценными камнями. На талии красуется бархатный камар бордового цвета, а в руках его сабля, что наводит страх на врагов. На голове красуется эдинджи из шёлка и драгоценных камней. Эдинджи подчеркивает влиятельность и властность эмира. На груди Тамерлана рубаха из изысканного бархата. Золотые нити переплетаются с блестящим жемчугом и благородными драгоценностями. Тамерлан в этом образе поистине смотрится всесильным владыкой. Визири смотрят вслед правителю, подмечая его величие, и их понемногу охватывает страх. Такого сильного эмира они ещё не видели, что одним своим присутствием мог навести страх. Величественный тронный зал распростертыми объятиями встречает истинного владыку Куксарая. Высокие потолки, покрытые золотистым орнаментом, словно пышный свод небес, украшают пространство, подчеркивая великолепие и важность этого особого места. Главным украшением тронного зала служит сам трон Тамерлана. Выполненный из драгоценных пород дерева, он удивителен резными узорами и инкрустацией из драгоценных камней. Чонгук садится на трон и рядом с ним стоит его верный соратник Айбарс. Сегодня Диван будет особым, так как важный вопрос будет поставлен на совет визирей. — Я объявляю себя ханом Мавераннахра, — твёрдый голос эхом отдаёт по комнате. Все визири вздрагивают от услышанного и начинают переглядываться друг на друга. Не один из них не решается выйти на середину и озвучить свой протест, пока слово не берёт один смельчак — старший визирь Кара Ахмед-паша. — Эмирым, на данный момент ваш указ неуместен, и вы не можете объявить себя ханом. Мы ваши подданные, и наш долг указать истинный путь своему правителю, — альфа, невзирая на страх, осмелился сказать эти слова. — И что же за истина? — Чонгук в лице не меняется, словно ожидал такого исхода. — Вы не являетесь потомком великого Чингиз-хана, и это та причина, по который вы не можете унаследовать титул хана. — Законы созданы, чтобы их нарушать, — не медля, отвечает Айбарс. — Только не в этом случае, кровь не обманешь. Простите меня за мою резкость, — клонится эмиру Кара Ахмед-паша. — И какое решение вы предложите мне взамен на свои никчёмные жизни? — Чонгук хмурит брови, но продолжает сдерживать своего зверя. — Мы смеем предложить вам кандидатуру из истинных потомков великого хана, что может стать вашим супругом. Мы знаем, у вас есть фаворит, но, увы, вы не можете взять его в мужья, это противоречит нашим законам и традициям. — Вы теперь и мужа будете выбирать мне? — повышая голос, говорит Чонгук. — Если хотите получить титул хана, вам придется жениться на омеге из благодарной крови. Внук Сеид Алим-хана — омега по имени Тэхён из династии Мангытов является потомком Чингиз-хана, омега из знатной семьи. Мы выдвигаем его единственным кандидатом в мужья нашего эмира, и, женившись на нём, вы получите титул «гурган» — зять хана, и это даст вам то, чего вы так сильно жаждете, — заканчивая говорить, паша склоняется перед эмиром. Все визири единодушно просят принять это условие. — Никях? — Чонгук сжимает руки в кулак и скрипит зубами, поднимая взгляд на Айбарса. Тот в замешательстве стоит растерянным и по виду понятно — другого выхода нет. Тамерлан резко встает с места и, сложив руки за спиной, громким голосом объявляет своё решение подданным: — Хотите никях, будет вам помолвка, — и устремляется к выходу, злясь на свою слабость перед ними, но сейчас не время, чтобы перечить совету.