𖣐𖣐𖣐
«Несмотря на все трудности и боль, которые может принести жизнь, мы все равно вынуждены делать выборы. И хотя результаты этих выборов не всегда приятны, это не должно пугать нас. Ведь сердце никогда не знает границ, особенно когда оно разбито человеком, которого ты так ценишь. Не важно, сколько раз он причинил мне боль, я все равно буду продолжать любить его и желать его, так как мое сердце требует этого от меня. В конечном счете, жизнь не может победить настоящую искреннюю любовь», — до поры до времени я считал это так, принимая истину и надеясь, что когда-нибудь мне удастся завоевать железное сердце Тамерлана. Но, смотря сейчас назад, я понимаю, насколько глупо выглядил в его глазах, слепо веря своим мечтаниям. Тэхён поднимает взгляд к ночному небу, где звезды сверкают, словно бриллианты на черной шелковой ткани. Они стремятся пролить свое сияние, чтобы осветить эту темноту. Но, несмотря на все их усилия, без Луны им не удастся это сделать. Так что это за темнота, когда рядом находятся тысячи замен, но нет света на горизонте? Что это за пустота в сердце, когда внутри ничего нет? Ни ненависти… Ни любви… Будто опустошили кувшин с водой. И сейчас омега ощущает себя этим опустошенным сосудом. В мыслях мелькают искры о Тамерлане, но он отбрасывает их прочь, не желая думать об этом человеке. Но можно ли назвать его человеком? И сейчас Тэхён, смотря на раненого брата, искренне осознает правдивость слухов, что ходят в народе об этом правителе. Тамерлан и есть Иблис! — Тэхён… — слышится хриплый голос за спиной, и омега сразу же оборачивается. — Хёнджин, — Тэхён опускается перед ним на колени и, взяв за ледяную руку, поцелуями осыпает тыльную сторону ладони, после прижимая ее к щеке. — Пожалуйста, посмотри на меня, всего лишь раз. Не бросай меня здесь одного. Брат, я этого не переживу, — протягивает вторую руку и касается лба беты, чувствуя, как кожу обдаёт жаром. — Тэхён… — вновь подает голос Хёнджин. Бета который день не приходит в сознание, но даже сейчас он в бреду повторяет лишь одно имя. Тэхён. — Я здесь. Я рядом, — шепчет омега, прижимаясь к нему ближе. Сердце в груди забилось пуще прежнего, и, несмотря на то, что Хёнджина недавно осмотрел лекарь, присутствие плохого внутри отпускать не желает. Тэхён боится за жизнь близкого. Омега, недолго томя себя ожиданием, зовёт слугу и приказывает вновь вызвать табиба. Лекарь, тщательно осмотрев бету, отходит назад и, достав из маленького сундучка малхам, протягивает её Тэхёну. — Состояние вашего брата не так опасно. Я осмотрел его рану и сделал всё, что было в моих силах. Дальше на всё воля Всевышнего, и будем молиться во благо его скорейшего выздоровления. Меня беспокоит его жар, надеюсь, что это не заражение раны, — табиб видит, как Тэхён не сводит с него взгляда, будто боится услышать что-то плохое из его уст, — но не беспокойтесь, он выкарабкается. Я приготовлю ещё отваров, так же, ночью несколько раз пройдитесь по ране малхамом. — Хорошо, я тебя понял, — Тэхён облегченно выдыхает, словно скидывает тяжкий груз со своих плеч. — Можешь идти!𖣐𖣐𖣐
Тэхён опускается на черпаю во дворе и всматривается в округу, где властвует ночной покой сарая, и лишь стрекотание сверчков под лунный свет дарит некое умиротворение за последние дни, которое омега не мог найти, беспокоясь за жизнь брата. Лекарь сегодня вновь успокаивал его тем, что жизни Хенджина больше ничего не угрожает, но сердце всё так же продолжает сжиматься от страха. И сейчас он поднимает взгляд к ночному небу, внутренне молясь Всевышнему за жизнь близкого, ведь бета так и не пришёл в себя — это пускает дрожь по телу, а страх всё больше одолевает сознанием. — Какие люди, — слышится знакомый голос, заставляющий внутренности от страха сжаться, и Тэхён резко оборачивается в сторону, где стоит тот, кого он не желает видеть. Тамерлан. — Что здесь забыл? — дерзит омега, не желая вести с ним разговор. — Пришёл закончить начатое? Увы, радовать тебя не стану, мой брат выжил, и он никогда не бросит меня. Можешь не надеяться, — с неким отвращением произносит Тэхён. — Не стоит нарекать на себя гнев Иблиса. Чонгук точно не ожидал подобного ответа в свой адрес, пусть и были подозрения, что никто его не встретит с распростертыми объятиями, но такой ненависти он точно не ожидал. Во взгляде омеги можно прочесть всю его душу, то, что и так понятно ему одному. Перед тем Тэхёном, что впервые вступил в его сарай, и нынешним — есть большая пропасть. И Тамерлан в который раз понимает, что его чернота души способна очернить всё, что находится рядом с ним. И Тэхён не стал исключением… — Боюсь ли я его, задай себе вопрос? Может, я тоже стал черствее, ведь близок к тебе, и твоя темнота затмила мой свет, — омега гордо поднимает голову, смотря карими глазами в чужую бездну, хотя изнутри накрывает некая паника — всё же аура Тамерлана очень сильна. — Знаешь, рядом с Иблисом становишься подобием его тени. Я ненавижу тебя! Так что молись за жизнь моего брата, иначе твоя смерть окажется в руках омеги, что станет твоим Азраилем, султаным! — Тэхён обходит его и, больше не желая вести общение, направляется к Хёнджину. Чонгук так и остаётся наблюдателем того, как Тэхён изчезает за дверью, и понимает, что семена, которые он посеял в сердце омеги, начали распускать листья. Рад ли он этому? Пока не понимает. Ведь именно этого он желал с самого первого дня. Он возненавидел Тэхёна. Тэхён возненавидел его в ответ.𖣐𖣐𖣐
Чонгук держит путь в покои, руки его крепко сжаты в кулак, а мысли путаются, выбирая грань между: «правильно поступил» и «так тебе и надо». Альфа на мгновение будто испаряется из этого мира, потому как не слышит шаги позади и голос, без перерыва зовущий его. — Ты где витаешь? — Намджун ударяет брата по плечу и лишь когда взор правителя направляется в его сторону, замечает в них тень пустоты, что так несвойственна Тамерлану. — Что-то случилось? Ты какой-то другой сегодня. — Я, наконец, получил то, чего желал — ненависть одного человека. Мне стоит радоваться этому? — в душе Тамерлана нет места сомнениям, ведь он всегда получал то, что хотел. Сама судьба преподносила все на своих ладонях, а что не давала — он брал это сам. Но сейчас почему-то все по-другому, и всё, что приносило былую радость — сейчас не по душе. — Что с тобой? — Намджун чувствует нотки переживания в басистом голосе, отчего его глаза начали бегло изучать лицо напротив. — Ты чего-то хотел? — Чонгук сам себя не понимает, но осознает, насколько хорошо его знает Намджун, ведь только он знает истинного Тамерлана, и сейчас для него лучшей стратегией будет — избежать навязчивых вопросов. — Завтра прибудет хан-Юнги со своим братом. Они желают встретиться лично и обсудить что-то очень важное, — Намджун следует за султаном в его покои. — Пусть приготовят Диван-гах и предупреди гуламов, чтобы подготовили всё к приходу хана Золотой Орды, — приказывает Чонгук. — Всё будет в самом лучшем виде, — альфа стоит напротив Чонгука, преградившего путь в свои покои. — Ты же в порядке? — Предупреди Ички кушбеги, что если что-то пойдёт не так — он лишится единственной головы на плечах. А теперь я хочу отдыхать, — Тамерлан проходит в покои, когда Намджун отходит с его пути. — Мирного сна, мой дорогой брат, — Намджун, не желая больше беспокоить Тамерлана, оставляет его наедине.𖣐𖣐𖣐
Чонгук смотрит в большое зеркало и, видя своё властное отражение, понимает, что наконец-то достиг того, чего так внутренне желал в прошлом. Вот она — его мощь и сила. Вот она — власть. Теперь можно приступать к главному — тому, к чему он так долго шёл. Месть. Пришёл час расплаты Ибрагима, за жизнью которого придёт сам Иблис. Осталось совсем немного. Чонгук, подойдя к большому столу, садится за него и, взяв в руки перо, только собирается написать новый указ, как стучат в дверь. — Султаным, к Вам пожаловал устоз Мир Саид Барака, — слышится голос одного из рабов. — Пусть войдёт, — Чонгук поднимается, чтобы со всеми почестями встретить своего наставника. — Ас-саля́му але́йкум, устоз, — кладет руку на грудь, где бьётся его сердце, и клонится. Подойдя к нему, он берет его руку и целует тыльную сторону ладони, лишь после поднимая взгляд на в ответ улыбающегося ему мужчину. — Ва-‘аляйкуму с-саля̄м, углим, — Мир Саид Барака кладёт морщинистую ладонь поверх руки молодого правителя, которого давно признал своим вторым внуком наравне с Намджуном. Хотя стоило ему как следует наказать этих негодников за то, что бросили его, сбежав тогда на поиски приключений. Всему своё время… Сейчас старца больше тревожит унылый взгляд и грусть в глазах напротив. — Что тебя тревожит? Чонгук прекрасно понимает, чего именно от него хотят. Старец слишком умён, и чтобы скрыть от устоза что-то — стоит очень постараться, и, видимо, Чонгук плохо старается, раз его разоблачение наступает быстрее, чем он успевает что-либо скрыть в потайных уголках своего сознания. — Вы как всегда проницательны, но я сейчас не хочу этим делиться. Вы всё сами увидите, когда я, наконец, свершу то, чего так сильно желает моё сердце. — Может, партию в шатрандж, — старец смотрит в сторону маленького низкого столика, стоящего посреди покоев на персидском ковре. Но его больше интересует то, что находится на нём — доска с расставленными на ней фигурами белого и черного цветов, что искусно вырезаны из дерева. — Да-да, с удовольствием, — пропускает наставника первым Чонгук, и сам следует за ним, садясь напротив. Они приступают к игре, тщательно продумывая каждый ход, и когда на доске остается всё меньше фигур, Чонгук решает пожертвовать ещё и ферзём, чтобы свершить задуманное и добиться победы. — Ты жертвуешь своим визиром? — на лице устоза появляется ухмылка. — Знаешь особенность этой фигуры в игре шатрандж? — Нет. — Белый ферзь всегда занимает на поле место d1, а чёрный — d8. В начальной позиции эта фигура всегда занимает свой цвет, чем и славится в народе: ферзь любит свой цвет. И он считается самой сильной фигурой в шатрандже. А ты так просто рискуешь им? — Мир Саид Барака бьёт фигуру Чонгука своей ладьёй. — Не спорю, устоз. Он действительно сильная фигура для падишаха, но без короля он никто, — альфа конём и пешкой ставит мат наставнику, тем самым побеждая его. — Мат! — победная улыбка красуется на лице. — Ты доволен этой победой? — К чему этот вопрос? — взгляд меняется, и в нём читается удивление. — Всего лишь ответь, — невозмутимо отвечает старец. — Конечно, доволен, главное — я победил, и ради этого я готов пожертвовать тысячами ферьзей, — Чонгук, взяв в руки пешку, начинает ее крутить и осматривать. — Иногда тот, кто кажется слабым, может сместить даже самого великого падишаха — никогда не стоит недооценивать врага. — Ты прав, сын мой! Но посмотри, что осталось в итоге у того, кто выиграл этот бой, — он взглядом намекает на доску с фигурами. — Падишах без визиря, один конь, две пешки и слон, разве этим можно править страной? Думаешь, достигнув цели и отдав взамен на победу самого близкого визиря, твой падишах обрёл тот вкус победы, который и поделить-то не с кем? Он один. Рядом нет того, кому он мог бы довериться. — К чему вы клоните, устоз? — К тому, что правителю, достигнув желаемого, не остаться бы одному. Визирь для падишаха самый близкий человек, а для альфы — это супруг, который становится ближе всех. Я боюсь, что однажды ты останешься один, как этот падишах. Пока не поздно, углим, цени людей, что рядом с тобой здесь и сейчас. Не допусти того, что ты можешь их потерять, желая отомстить. Месть взамен на победу отбирает большую дань, и это расплатой, боюсь, станет твое одиночество, — Мир Саид Барака сжимает правое плечо Тамерлана, чтобы поддержать его. — Каждому Всевышний подготовил свой путь, и мы лишь исполнители своей судьбы. Раз он так решил, то и последствия мои пусть примет, — Чонгук, сжав зубы до скрипа, вновь сдерживает своего зверя. — Мы сами творцы своей судьбы. Всевышний лишь хочет, чтобы мы выполнили то, ради чего прибыли в этот мир. У каждого из нас свои обязанности, каждый сам решает, что ему выбрать. Свет или тьму. — Я не выбирал, меня заставили это сделать, — чуть повышая голос, отвечает Чонгук. — Ладно, думаю, тебе стоит остаться наедине с собой, — наставник поднимается из-за стола и только хочет сделать шаг, как сначала слышится стук в дверь, а после голос капиджи-башы. — Эмирым, прибыл бек Айбарс. — Пустите. Что ж, устоз, нам стоит оставить разговор на потом, — Тамерлан с уважением провожает наставника до двери и после того, как тот покидает его покои, встречает друга. Намджун, поздоровавшись с дедушкой, пропускает его, отходя от двери, и, когда она закрывается, следует за Чонгуком в центр комнаты. Султан подходит к большому столу, где обычно проводит больше времени, нежели на большой кровати, занимающей немалое место в помещении. Изящный и такой величественный стол, вырезанный из благородного массива, всегда заставляет заострить внимание гостей, пришедших к правителю. Намджун, как сейчас помнит, как самолично следил за подготовлением этого стола, чтобы он в одно время был удобным и в другое — показывал мощь и силу Тамерлана. Он — главное украшение его покоев, как говорит эмир. Ведь именно здесь пишутся указы правителя. — Чонгук, прибыли элчилар из Золотой Орды от хана-Юнги, оповестив о том, что он уже находится на нашей земле и на днях прибудет со своим братом, — в его голосе ощущается удивление. — Это так странно. — Что именно? — говорит Чонгук, продолжая что-то писать на бумаге. — То, визит свершился так быстро. Тебе это не кажется сомнительным? Хан-Юнги должен был заранее попросить разрешение на вхождение в твои земли, это всё же неуважительно. У вас одинаковый титул, вы на одном уровне. — Вот прибудет в мой сарай, тогда и узнаем истинные намерения хана Золотой Орды, а сейчас давай не будем играть роль фолбина, — Чонгук еле скрывает ухмылку на лице, дабы пуще не злить Намджуна. — Вот совсем не понимаю тебя: порой ты, как ветер сметаешь всё вокруг, а порой — ты спокойнее всех на свете. — Я сам себя не понимаю, но думаю, мы получим ответы от самого хана, когда тот прибудет к нам. Не станем прежде загрязнять чистый пруд ненужными сомнениями. Давай, как в былые времена, посидим, выпьем шароб и просто расслабимся. Намджун спорить не стал и лишь приказал слугам принести в покои султана всё, что необходимо для их маленького пира.𖣐𖣐𖣐
Юнги наблюдает за бесконечными равнинами, еле освещенными лунным светом. Рядом горит костёр, и он, переведя взгляд на огонь, смотрит, как его блики играют с темнотой, словно желая взять первенство. Альфа протягивает руки к костру, стараясь согреть холодные ладони, а если получится, то и охладевшее сердце, тоскующее по лику омеги, которого он встретил всего раз и потерял покой. Юнги понимает, что тот луноликий блондин — чужой супруг. Его не то что желать, о него думать — харам. Юнги понимает, какой грех берёт на плечи, и готов его бременем всех веков носить, но только не просите забыть этот изумрудный взгляд, алчно пленивший чёрное сердце в свои сети. Юнги грешен! Грешен взглядом зелёных глаз и пухлыми губами цвета спелого персика. Грешен белоснежной кожей омеги, сравнимой лишь со снегом. Юнги грешен замужним омегой. — Почему ты здесь, а не в шатре? — присаживается рядом Хосок, однако и он сам в такой поздний час блуждает, словно странник. — Да как-то не хочется, — кратко отвечает хан и продолжает на яркой луне воссоздавать образ омеги. — Ты же понимаешь, что он супруг Тамерлана. Я, конечно, не горю любовью к нему, но всё же уважением к нему не обделён. В моих глазах он великий воин, достойный враг, с которым я бы не хотел иметь дело. — К чему эти разговоры? — наконец переводит сонный взгляд на брата. — Я вижу твоё состояние, и я прекрасно знаю тебя, чтобы делать выводы, даже если ты мне ничего не говоришь. Чтобы понять человека, ему необязательно говорить всё словами, порой нужно слушать ушами и видеть глазами то, что так тщательно хотят скрыть, — военачальник кладёт руку на плечи Юнги. — Враг в лице Тамерлана нам ни к чему. Он нам ещё пригодится. — Что ты хочешь услышать от меня? — дыхание учащается, и рука невольно сжимается в кулак. — Выбрось все мысли о Тэхёне и посмотри вдаль — мы должны укрепить твой трон. Сесть куда легче, чем сохранить его, и если ты сейчас отступишься, то пустишь проклятие Иблиса на наши земли. Мы ещё не готовы к этому, дай мне время укрепить твои земли, и тогда все омеги этого мира будут у твоих ног. Я приведу к тебе тысячу красавцев из самых разных стран, которые затмят замужнего своей красотой, — Хосок тянет его на себя и крепко прижимает, потому что и сам понимает состояние брата. Чувствует на своей коже то, что сводит и его с ума… — Видно, что ты никогда не влюблялся, — ухмылка, словно издёвка слетает с его уст. — Кто тебе такое сказал? — Хосок резко отпускает брата и, держа того за плечи, смотрит прямо в глаза. — Я прекрасно понимаю все твои чувства, но мы на разных берегах, — в голосе так и чувствуется дрожь. Юнги видит боль в глазах, которая не чужда и ему самому. Но вопрос, осознает ли брат, что похож на влюбленного парнишку. — Кто он? — Феликс, — Хосок не желает томить ожиданием, ведь у них с Юнги никогда не было секретов друг от друга. — Какой Феликс? — будто не его спрашивает Юнги, а роется в собственной памяти, желая отыскать облик знакомого имени. Мгновение, и он расширяет взгляд, будто сознание прошибает молния, когда в нём всплывает имя, облик и жуткий приговор «альфа». — Брат… Он ведь… Он… — слова так и застревают в горле, будто если он скажет их, его в тот же миг осудят. — Х-м-м, да, он альфа и он мне нравится, всего лишь нравится, может, как брат, может, как друг, может, просто как юноша, — произносит то, что так пугает Юнги. Он готовился к таким осуждениям, пусть и не знает пока, как на это отреагирует сам Феликс. Это не оды любви, но это больше чем дружба. Ведь Хосок и сам не может ответить на вопросы собственного сердца. — Это неправильно, это… — Юнги резко поднимается с места и сверху вниз смотрит на альфу. — Ты сейчас отбросишь эти мысли прочь, иначе наш род Чингизидов будет проклят из-за твоей тяги к… — он даже произносить это имя не хочет. Как этот юноша посмел совратить его брата? В его мыслях это словно клеймо для рода, он даже заглядывать в глубь сердца брата не хочет, боится, что, осознав, он найдёт ответы на свои чувства. — Я кину к твоим ногам тысячу омег, ты можешь менять их каждую ночь, хочешь, подарю тебе весь свой гарем, но только не он! Вот и прозвучал приговор! — Успокойся, Юнги, — го-ван встаёт на ноги, выпрямляясь в полный рост перед братом, — никто меня не совращал. Феликс ничего мне не делал, всему виной лишь я один. — Я уничтожу этого шайтана, он поплатится жизнью! — Юнги, если ты посмеешь его тронуть, можешь забыть обо мне, — Хосок, конечно, не надеялся на тёплый приём со стороны брата, но точно не ожидал настолько негативной реакции. — Не вмешивайся в мои дела, вначале разберись со своими чувствами. Предлагаешь мне омег взамен ему, а сам почему никого не берёшь в свой гарем после встречи с Тэхёном? Что, советы не для себя, а лишь для других? Это всего лишь симпатия, не больше, может, он мне нравится как брат, — впервые повышает на него голос. — Ты не сравнивай себя со мной. Я единственный твой брат. Он чужой, он ублюдок. Это харам! — Я знаю, кто он, не стоит мне постоянно об этом напоминать. Я думал, что хоть ты меня поддержишь, в то время как я сам себя не могу поддержать. Ладно, брат, я пойду, оставлю тебя со своими шайтанами наедине, боюсь, наговоришь лишнего в гневе. Я ведь знаю, какой ты: как буря поднимаешься в один миг, и утихаешь, стоит не противиться тебе, — альфа, похлопав его по плечу, уходит в сторону своего шатра. Юнги стоит, как вкопанный, и не может отойти от услышанного. В голове лишь одно: если об этом узнают, то беды придут со всех сторон и династия Чингизидов закончится именно на них.𖣐𖣐𖣐
На улице виднеются первые лучи солнца, начинающие игриво бегать по поверхности земли. Природа медленно просыпается, в то время как люди всё ещё дремлют, и лишь Юнги прохаживается по своему шатру. Он за всю ночь не сомкнул глаз из-за навязчивых мыслей и страха за жизнь брата. — Хосок не понимает, что творит. На него и так косо смотрят мои рабы, а тут такую добычу кидает собственноручно, — альфа расхаживается по кругу, озвучивая мысли в слух, руки сжимая в кулаки за спиной. — Раз тебе твоя жизнь недорога стала, то она мне нужна, и я сделаю всё, чтобы спасти тебя из лап собственного народа. Он вызывает слугу, что стоит на улице, и когда тот заходит, поклонившись в знак уважения хану, Юнги отдаёт приказ привести к нему Феликса. Раб, повинуясь приказу, быстро выходить из ханского шатра и бегом направляется в сторону тумен, отдыхающих в шатрах группами. Найдя среди воинов сонного юношу, в недоумении потирающего глаза и переносицу, он тянет его за собой. — Я что-то сделал? Что за спешка с самого утра? — чуть шатаясь, плетется следом, а на улице только светлеет. — Хан не посвящает меня в свои решения. Они входят во внутрь ханского шатра и кланяются, не поднимая взгляд с земли. — Рыжий ифрит, — не скрывая своего отвращения, говорит Юнги, смотря на юношу, стоящего с растрепанными волосами и опустившего голову. — Можешь уходить, — машет рукой слуге, на что тот выходит из шатра, оставляя их наедине. — Я что-то сделал не так, мой хан? — Феликс не смеет поднять свои глаза, боясь ещё больше разгневать хана. — Да, свершил большой гунах, — на что видит, как глаза юноши расширяются в удивлении… — Да простит меня Всевышний, — молится о прошении, — разве я посмею, мой хан?! — Как же так, бесстыдно совратил моего брата и еще строишь из себя невинную овечку, — Юнги злится пуще прежнего. — Но я… — не понимает о чём речь. — Ты сейчас же соберёшь свои вещи и отправишься в Искер. Попробуй только подойти к Хосоку, и мои люди в тот же миг отрубят тебе голову. Ты меня понял? — подойдя к нему, рычит Юнги, еле сдерживая своего зверя на цепи, который хочет разорвать этого недо-альфу, посмевшего посмотреть на его брата. — Я вас понял, мой хан. Я сделаю всё, что вы скажите. У него и нет иного выбора… — Уходи! — приказывает Юнги, понимая, что злость берет верх над разумом.𖣐𖣐𖣐
— Хосок, я отправил этого блудного мальчика с глаз долой, чтобы не смел больше вертеться пред тобой, — Юнги, довольный своим решением, стоит перед братом, пока Хосок, до этого поглаживающий своего коня, резко замирает. — Зачем ты это сделал? — Хосок растерянно оборачивается к нему. Он будто потерянный листок, что бродит среди вихрящихся ветров. Он не знает, куда направиться, и его мысли путаются, словно нити клубка, которые невозможно размотать. В его глазах отражается бесконечность возможностей, но он не может выбрать ни одну из них. Его состояние — сумеречная тень, поглощающая разум и сердце, оставляющая лишь пустоту и непонимание. — Во благо, брат мой, — отвечает хан без доли сомнений, потому что уверен в своём правильном решении, ведь всё во благо любимого брата и их большой династии Чингизидов. — Кому? Тебе или мне? — го-ван из последних сил сдерживает себя, чтобы не наговорить в пылу ярости ненужных слов. — Нам! — не отступает Юнги, однако ему и несвойственно отступать, когда он уверен в своей правоте действий. Вот он тот приговор! Приказ. Своей властной и непоколебимой силой Юнги завершает этот момент и оставляет Хосоку лишь пустоту внутри, с которой ему придётся жить независимо от того, желает он этого или нет. — Если тебя это успокоит, то мне нечего добавить, — Хосок, оставив коня, направляется подальше от брата. Ему не хочется встречать взглядом тех мрачных глаз, которые казались его проклятием. Ему хочется расплыться в этом безграничном ветре, обрести свободу и ощутить, как его душа становится легче под неистовым воплем. Но Хосоку не становится легче, и вряд ли когда-нибудь станет…𖣐𖣐𖣐
Тронный зал Куксарая широко распахивает свои двери перед ханом Золотой Орды. Он в сопровождении брата направляется в сторону Тамерлана, восседающего на своём золотом троне в ожидании желанных гостей, этим показывает власть. Юнги, невзирая на взгляды визирей и беев, смотрит лишь вперёд и невольно ищет рядом с султаном того самого, ради которого он проделал столь нелёгкий путь. Почему-то именно сегодня альфа тщательно подбирал свой наряд, в котором предстанет перед омегой не просто лунным незнакомцем, а истинным правителем. Что он хочет этим показать? Свою мощь, силу… А может власть, которая способна развернуть нескончаемый поток Селенга? Хан Золотой Орды одет в самые изысканные материалы Востока, помеченную руками вышивальщиков, чьи узоры подчеркивают тонкую изящность искусства и ткани, потому что хан Юнги не только величайший воин, но и ценитель роскоши. Широкая длинная халатная одежда из тонкого бархата, украшенная золотом, облегала его с величественным достоинством, а голову торжественно венчал сложносоставной конусный шлем, покрытый драгоценными камнями, среди которых выделялся изумруд индийского голубого сапфира. Вся эта роскошь светилась, как лучезарное пламя, восстанавливала былое величие, подчеркивала власть и мужество великого правителя, и каждый из посетитель засматривается на величество юного хана. — Ас-саля́му але́йкум, — приветствует его Тамерлан и, встав с места, вальяжно спускается по ступенькам, чтобы встретить верного соратника. Рука укладывается на уровне сердца, и Чонгук чуть склоняется в знак уважения к хану Золотой Орды. — Ва-'аляйкуму с-саля̄м, — положив правую руку на сердце, с почестями отвечает Юнги, а сам глазами бегает по сторонам, но, так и не найдя Тэхёна среди толпы ненужных беев, грустно возвращает взгляд к стоящему напротив него Тамерлану. — Неужто ветер Голодной степи привёл к нам самого хана, — эмир обнимает Юнги в ответ, когда тот тянет на себя. — Привел ураган, несущий имя Тамерлан, — улыбается, похлопывая Чонгука по крепким плечам. — О, надеюсь, лишь с благими делами… — Конечно, — согласно кивает хан Золотой Орды и отходит. — Ас-саля́му але́йкум, великий эмир Самарканда, — Хосок укладывает руку на уровне сердца, так же склоняясь в знак уважения правителю. — Ва-'аляйкуму с-саля̄м, Хосок, — переводит на него взгляд Тамерлан. — Надеюсь, что долгий путь не сильно утомил вас обоих? — Нет, ваш воздух благоприятно влияет на человека, — не томя отвечает Хосок и протягивает руку Намджуну, что подходит к нему. — Пройдём к дастархану. Его накрыли в честь твоего прихода в мой сарай, — Тамерлан провожает гостей к большому столу. Восточные вкусности на дастархане — настоящее шествие ароматов и вкусов, яркий и разнообразный праздник для всех чувств. Изящные блюда, изысканные специи, обворожительные соусы — все это словно маленький кусочек Самарканда, приглашающий гостей на удивительное путешествие сквозь вкусы и запахи здешней культуры. Гости могут насладиться великолепными блюдами: пикантный хумус, нежный фалафель, ароматный плов, разнообразные мезе и, конечно, изысканные десерты. Рядом со столами находятся омеги, в руках держащие кувшины со сладчайшими винами долгой выдержки — такие сокровища достают из погребов для поистине уважаемых гостей. Каждое блюдо в честь хана Золотой Орды — это произведение искусства, в котором умело переплетаются традиционные рецепты, обычаи и кулинарные умения Самарканда. Юнги садится на мягкие подушки, расставленные вокруг длинного стола рядом с Тамерланом. Альфа в который раз оглядывается по сторонам в поисках того, ради которого он проделал такой долгий путь. Хосок плечом касается плеча брата, возвращая взор на себя, и приближается к его уху: — Прекрати так явно искать его, ты вызовешь у Тамерлана подозрение, — го-ван чуть сжимает колено брата. — Тогда будь добр попросить их закончить этот балаган поскорее, и тогда я смогу свободно отыскать его, — Юнги действительно не понимает, на какой риск подписывает себя, желая вновь взглянуть на того замужнего омегу. Одно дело, когда он гаремный омега, но другое — когда он супруг самого эмира, который является твоим соратником. — Так ты скажешь причину своего внезапного визита? Или снова в поход пойдём? — спрашивает Тамерлан сквозь музыку и голоса людей, смешавшиеся воедино. — Именно это я и хотел обсудить с тобой, — Юнги поворачивается к эмиру и, чуть приблизившись, продолжает: — Нам стоит на время отойти от походов, каждый из нас должен заняться собственным государством, укрепить своё слово и внутреннюю власть. — Думаю, ты прав, — запивает вином сказанные ханом слова. Чонгуку давно закралась мысль, что ему необходимо навести порядок среди служащих сарая, а слова Юнги лишь укрепили ее, ведь сейчас никак нельзя оставлять трон чужим рукам и отходить от власти. — Я решил, что такое следует обсудить с глазу на глаз, — Юнги видит, как к ним подходит Айбарс, который пропал из виду, как только они вошли в другое помещение. — Нам надо поговорить, — альфа, опустившись перед Тамерланом на колено и уложив руку на правое плечо, шепчет ему что-то, а после тянет на себя, чтобы тот поднялся с места. — Я сейчас вернусь, — отвечает Тамерлан Юнги и, поднявшись с места, направляется в сторону выхода. — Мои люди, подосланные в туда доложили, что они этой ночью планируют крупное нападение на визиря Шир-Бахрома, который будет возвращается домой из Кабулистана с крупным товаром, чтобы потом раздать это по базару. Также удалось узнать, что глава «черного феникса» — бета, славящийся среди них и в других народах, как Даэва. Он лично будет присутствовать при нападении, думаю, самое время навестить их, — Айбарс уже подготовил доверенных людей, ведь этой ночью наконец-то покончить со всем этим. Ведь два льва не могут сосуществовать под одним солнцем… — Сегодня же этот Даэва должен быть в моих руках, чтобы я, наконец, мог меж пальцев сдавить его горло, — Тамерлан, сжав руки в кулак, начинает часто дышать. — Мне нужно вернуться, иначе будет неуважительно по отношению к гостям. Айбарс кивает в ответ и направляется в сторону выхода, покидая помещение. Он возвращается к своим людям, чтобы лично проследить за их подготовкой и поддержать. Его решимость и энергия дадут команде дополнительный дух на подвиги, и тогда они смогут преодолеть все трудности на пути к успеху.𖣐𖣐𖣐
— Юнги, у меня появились внезапные дела, мне стоит покинуть вас, а вам подготовили один из ханака в Куксарае, я не могу оставить тебя пылиться в шатрах, будешь жить здесь со мной. — Да, согласен, — не медля, отвечает Юнги. — Было бы самое то для нас, — именно этого и ждал хан Золотой Орды. Хосок не скрывает ухмылки и слегка покачивает головой, понимая, что ему только что прибавили проблем, ведь за братом теперь нужен глаз да глаз. И ни в коем случае не оставлять одного, иначе… — Хосок, — Юнги подходит к брату, привлекая внимание, — мне нужно выйти. — Юнги, ты… — Я знаю, не волнуйся. — Я с тобой, иначе никак, — альфа фыркает на это, но помещение, где всё ещё пируют гости Тамерлана с его оравой людей, покидает с тихо идущим по пятам Хосоком. Юнги выходит во двор в тот момент, когда солнце начинает медленно уходить в закат. Альфа не вправе подходить к слугам с вопросом: «Вы знаете, где Тэхён?», а потому он с теплящейся в груди надеждой решает осмотреть весь сарай, что встретить на пути желанного омегу. — Ты решил весь сарай перерыть в его поисках? — усталый голос Хосока не предвещает ничего хорошего — не сосчитать, сколько кругов было намотано по доступным для них в Куксарае местам. — Надо будет — войду в каждые личные покои этого сарая и даже в гарем, но Тэхёна найду, — рычит Юнги. — Ты теряешь рассудок, брат. Куксарай для нас не все двери откроет по твоей прихоти, ты знаешь Восточные законы. Тебе в гарем эмира нельзя, — предупреждает го-ван, желая вернуть обезумевшему ошик ясный разум. Где его рассудительный, хладнокровный брат-Юнги? — Я словно потерянный махбуб, странствующий по миру в поисках того единственного, которого, встретив однажды, не смог больше забыть. — Ты выжил из ума, — Хосок с отчаянным вздохом следует за братом, надеясь, что хоть так сможет уберечь самое дорогое, что осталось у него после ухода Феликса. Юнги всегда был и есть выше всех людей, проживающих в этом мире. Конечно, он всё ещё зол на брата, но сейчас нельзя сдаваться в плен необдуманных чувств, ибо нужно уберечь Юнги от глупостей, хотя сам изнутри разрывается на тысячу кусочков, ведь скучает по тому невинному мальчишке. Хосок сам на себя злится, мысленно ругает, что слаб перед братом, не смеет взять за горло и потребовать вернуть ему того, кто снится холодными ночами и просит заключить в свои объятия. Хосок в холодном поту просыпается, так и не дойдя до Феликса, не может преодолеть эту пропасть между ними, словно сама тьма стала его верной обителью вечной боли. И самое болезненное то, что у него есть человек, которого он любит больше Феликса… Он любит брата больше, чем его… И это заставляет заткнуть болезненный стон души.𖣐𖣐𖣐
Юнги идёт на благоухание нежных цветов, манящих к себе всё больше. Альфа входит в этот храм из роз, здесь царит иной мир, так отличающийся от внешнего. В саду царит невероятная красота и чарующий аромат, которые с каждым шагом альфы пленят его, как заблудшего странника. Хан смотрит по сторонам, видя, как цветы утопают в мягком свете заката, в котором каждый лепесток розы кажется окутанным золотой паутиной. Прохладный ветер нежно колыхает листву, изредка раздвигая тонкие завесы из красных цветов, позволяя солнечным лучам рисовать узоры из золотых бликов на земле. В этом саду словно таяли все заботы и тревоги, сменяясь тихой мелодией природы, позволяя каждому, кто в него входит, найти умиротворение, вдохновение и блаженство. Юнги, словно под наваждением, идёт дальше, в самую глубь. Ноздри его расширяются с каждым разом всё больше, и он понимает, что среди этих ароматов роз чувствует того самого, кто манит его сердце к себе. Того, кто снится ему холодными ночами и греет ледяное сердце своими лепестками. Ландыши… Это его любимые ландыши. Юнги позволяет себе на минуту окунуться в омут долгожданного блаженства и, прикрыв глаза, улетает прочь из этого мира. Но внутренний зверь просит этого омегу, просит вновь взглянуть на него и поймать взгляд двух изумрудных драгоценностей, ставших дороже всех богатств этого мира. «О, мой милосердный Господь, разве свойственно твоему верному рабу любить твоё создание больше всех. Мне так страшно, словно я темнота, что надвигается на его свет. Будто я посягаю на чудо, которого не должна касаться рука человека, измазанная по локоть в людской крови. Могу ли я полюбить кого-то больше тебя? Хотя я уже на этом пути. Да прости мои грехи и не отнимай у меня его…» — Юнги, мысленно помолившись, открывает глаза, и видит перед собой изящные плечи, золотистые волосы, спину и тонкую талию. Тэхён снится ему каждую проклятую ночь, альфа тянет к нему руки, но так и не дотягивается. Омега сидит к нему спиной, наблюдая за закатом, а после касается руками цветов, разговаривая с ними. Юнги заворожен. Он видит, как шевелятся пухлые губы, но его уши заложило, и он не слышит этого райского голоса, обещающего усладой стать для его истосковавшегося по нему сердцу. Истосковавшегося этими изумрудами… — Наконец-то я нашёл тебя, — шепчет хан, дабы не напугать омегу, что как дитя радуется аромату цветка. Чимин вздрагивает от чужого грубоватого голоса и резко поворачивает голову, видя перед собой того, кого совершенно не ожидал встретить в собственном саду. Омега пару раз мотает головой, желая отогнать навязчивый образ лунного незнакомца. Но как бы не старался, он всё ещё стоял перед ним и смотрел на него пристальным взглядом. — Вы? — Чимин резко поднимается с земли и, выпрямившись в спине, смотрит на стоящего перед ним альфу. — Что вы здесь делаете? — Хвала Всевышнему, я нашёл тебя, Тэхён, — дрожь в голосе выдаёт страх Юнги. Насколько же он слаб перед ним, и эта истина известна лишь ему. — Ч-Что? — Чимин не может разобрать чужих слов, не понимая, чего от него хотят, пока альфа делает медленные шаги к нему. — Ты помнишь меня, мой изумрудный мальчик? — между ними остаётся всего шаг, но Юнги не решается сделать последний, боясь сломать этот хрупкий кувшин из драгоценного камня. — Вы же тот альфа, — Чимин щурит глаза, словно капается в памяти, хотя он и не забывал, но ни к чему знать этому альфе подробности. Омеге, чьё сердце занято правителем, нельзя думать о других мужчинах. Это гунох… Но знал бы Чимин, насколько грешен этот альфа, посмевший возжелать его душу и тело. — Не бойся меня, — Юнги осмеливается преодолеть оставшийся шаг, казавшийся целой пропастью для него, и, встав рядом, он безудержно заполняет легкие ландышами, желая восполнить каждый сантиметр своего тела этими цветами, чтобы именно они стали спасением по ночам, когда сердце будет проситься к этому омеге, изнывая всем телом. — Не боюсь, — тихий шепот из уст омеги будоражит тело Юнги. Юнги никогда и ни к кому так сильно не влекло ранее… Усейте его гарем самыми красивыми омегами со всего мира, но даже тогда он ответит, что прекрасней этих изумрудных глаз никогда не найдёт. — Мой храбрый мальчик, — Юнги тянет руку к нему, указательным пальцем бережно касаясь правой руки омеги. Чимин чувствует обжигающее тепло на коже, клеймом остающееся на его коже, и сознание резко выдаёт имя: «Тамерлан». Нельзя! Убьёт, уничтожит, сожжёт… Омега подаётся назад, но резкая хватка за руку тянет его обратно. Чимин, ещё больше расширив глаза, смотрит в карие глаза напротив, молящие лишь об одном… Не уходи… Прошу! — Отпустите, мне надо, — просит будто не альфу, а ставит себе условие, что нужно уйти. — Мне тоже надо, — Юнги крепко сжимает руку и ладонью касается шелковой ткани на груди, водит по ней и направляет в сторону сердца, останавливаясь только тогда, когда оно ускоряет свои удары, слышимые в этой тишине гимном его признания. — Моё сердце болеет тобою… — Я не лекарь, альфа… — Юнги, для тебя я всего лишь Юнги. Твой вечный раб изумрудного взгляда, — хан поднимает маленькую руку, утопающую в его большой, и прижимается носом ко внутренней стороне ладони, вдыхая аромат ландышей, которые смешиваются с розами, перебивающими их. — Больше не касайся роз, они затмевают моих ландышей. «Юнги, твои ли они?» — внутренний голос резко противоречит его словам. Альфа, зачарованный нежностью и теплом кожи, продолжает внутренне ликовать этим касаниям, и тем, как омега стоит, не двигаясь, даже не дышит рядом с ним, не сопротивляется ласкам, что дарят умиротворение внутреннему зверю Юнги, ликующему от нежности напротив. — Юнги! — резкий голос Хосока позади пугает обоих, и Чимин, выдернув руку из крепкого плена, убегает прочь. — Стой, — не успевает последовать за Тэхёном, как подошедший Хосок крепко хватает его за локоть, сжимая что есть силы. — Ты что творишь? Совсем из ума выжил? — рычит брат, оставляя следы своей злости на теле хана. — Пусти, я ещё не успел ему всё сказать, — брыкается Юнги в желании выбраться, но Хосок не отпускает. — А если бы вас кто-то увидел? Юнги, ты вообще соображаешь, что творишь рядом с ним? Пойдём, — и тянет его к выходу. Юнги видит, как омега испарился из виду, словно встреча была очередным его сном, будто всё это было лишь миражом больного воображения. Юнги подносит ладонь к носу, чувствуя отчетливое доказательство реальности омеги — оставшиеся нотки аромата ландышей. Он вдыхает его, как оголодавший зверь, которого тянет на каплю крови. Его жажда к этому юноше обоснована сердцем и тягой внутренней сущности. Юнги коснулся оазиса среди пустыни, и теперь он никогда не сможет избавиться от жажды, велящей ему остаться среди этой красоты. Ландыши, что расцвели в этой суше его сердца, останутся там навеки. Он отчётливо осознал истину: Тэхён ему необходим!𖣐𖣐𖣐
— Всё готово, Даэва, — произносит вошедший в шатёр альфа, именуемый кличкой Беркут. Их туда «черный феникс» затаилась недалеко от города, ведь их визит в Самарканд был внезапным и точно незапланированным. — Надеюсь, всё идёт по моей задумке, а никак в прошлый раз, — слышится слегка грубоватый голос, будто кто-то пытается изменить его, чтобы он не был схож с природным. Альфа, отрывает взгляд от земли, видя перед собой главу в обычном чёрном одеянии. С плеч главы спадают две черные тугие косы, среди которых виднеются сероватые пряди, а чёлка открывает вид на ровный лоб и мрачный, пробирающий до самых костей взгляд карих глаз. Лица Даэвы, прикрытого черным платком, никто из его людей до сих пор не видел, но это никак не мешает ему подчиняться. Многие убеждены, что ими правит бета, ведь отсутствие запаха говорит за себя. На нём черная кожаная броня, покрывающая руки до запястьев, спину и ноги, а под ней — темная ткань костюма, окруженная кожаным поясом и завершающаяся массивными сапогами. — Нет, я собрал самых надёжных. Скоро время начинать — путь визиря проходит по тому пути, где мы уже подготовили ловушки. Всё идет по плану и без изменений. — Седлай коней, Беркут, я выхожу, — поправив на руках кожаные перчатки и взяв со стола маленький кинжал, бета прячет его за пояс за спиной. — Как прикажите, — альфа покидает черный шатёр, куда имеет право входить лишь он, являясь самым доверенным человеком Даэвы. Оседлав коней, люди во главе Даэва начали двигаться в сторону дороги, где вскоре должны пройти тижак с многочисленными сундуками с драгоценными товарами из Кабулистана. Остановившись рядом с дорогой, бета, спешившись с коня, приказывает отвести животных подальше, чтобы те не привлекли внимание и не спугнули визиря с его сопровождающими. Даэва, собрав людей рядом, проверяет знание плана и последовательность действий, после чего каждый расходится по своим местам, сливаясь с ночными сумерками: кто-то забирается на высокое дерево, кто-то ложится на землю в кустах. Ночь — лучшее время для охоты на зажравшихся богачей, которые никак не могут насытиться деньгами бедняков. Их ошибка состоит в том, что они слишком уверены в своём могуществе, считая, что сильнее них нет никого, ведь по-другому и не объяснить поездку в столь темный час. Быть может то, что город близок, сыграло им на руку, отчего они решили, что ничего на этом пути им не грозит. Но как же сильно они ошибались. — По моему приказу натягиваете веревки, — приказывает Даэва Беркуту, находящемуся рядом. И когда глава видит, как кони неспеша шагают в сторону города, приближаясь к их ловушкам, то отдает приказ стягивать верёвку. Ржание разносится по округе, разрывая тишину ночи, и лошади, сбрасывая всадников на землю, падают в небольшие, выкопанные заранее ямы, в которых колёсами застревают и повозки. Даэва даёт очередной сигнал своим людям, и они, оголив сабли, нападают на врага. Даже сам глава бросается в гущу сражения, утоляя свою жажду. К большому удивлению, люди Мир-Бахрома стойко отбиваются, не страшась смерти. Даэва не сдаётся, но подкрепление, прибывшее извне, заставляет принять решение об отступлении — он не готов к таким жертвам. — Отступаем, — выкрикивает бета, и все разом даются в бег в сторону леса, где их ожидают кони. Глава одним из последних добирается до лошади, прослеживая, чтобы каждый его человек спасся, направившись в сторону убежища. Как только Даэва и Беркут собираются забраться на коней, их окружают люди из пяти человек с саблями в руках. — Вот и попался птенчик в руки хищника, — слышится басистый голос от знакомого силуэта сквозь тьму, освещенную лунным светом. — Даэва, — Беркут, сделав шаг вперед, закрывает бету спиной. — Не глупи, — рычит эмир. — Мне нужен только твой глава, отступи по-хорошему и с головой на плечах останешься. — Это не тот, кого ты ищешь, — старается скрыть истину. — Он всего лишь мой возлюбленный! Бета всё так же молчит, с ненавистью в карих глазах прожигая Тамерлана. — Мгм, даже так. Знаешь, у меня в руках есть ваш человек, вот он и прояснит нам, Даэва это или нет, — Тамерлан свистит и к нему сразу же подходит Айбарс, таща пленника за собой с приставленной к горлу саблей. — Это ваш глава? — давит на горло, отчего капли крови начинают стекать по шее. Беркут отрицательно мотает головой, дабы тот не выдал их главу, но у пленника страх за жизнь берёт верх, когда Айбарс еще сильнее давит на горло. — Это Даэва, — наконец вскрикивает пленник. — Ну вот и всё, — довольно отвечает Тамерлан, расплываясь в ухмылке. Айбарс отдаёт пленника в руки другого воина и, оголив саблю, принимает боевую готовность, как слышится топот приближающихся коней. Бета смотрит в сторону шума, где видит своих людей. Не увидев за собой Даэву, они смело развернули лошадей и бросились на помощь. — Защищаем главу, — крикнул Беркут и первым ринулся на воинов. Тамерлан, оголив саблю, надвигается на разбойников, как буря посреди пустыни, желая заполучить Даэву, возомнившего из себя героя. Никто не смеет посягать на любовь народа, который принадлежит лишь ему, Тамерлану! Бета вместе со своими людьми бьется с врагом, внезапно преградившим им путь. И он понимает, что это была не просто случайность, порушившая их план, а заранее спланированная ловушка — враг знал о каждом их шаге. Даэва уверен, что среди его людей затесался предатель, и как только им удастся выбраться из этой западни живыми, он самолично растерзает поганую крысу за каждого павшего в этом бою Тамерлан, расправившись с несколькими преграждающими путь к Даэва альфами, наконец-то подходит к бете, и, стоя напротив, направляет на него саблю. — Тебе стоит сдаться, уповая на быструю смерть, — произносит эмир, еле сдерживая ярость, просящуюся наружу. — Не так быстро, альфа, — с усмешкой отвечает бета, — сначала победи меня. Недоверие в глазах Тамерлана заставляет пылать внутренний гнев пуще прежнего, пока карие глаза бликами лунного света отражают ненависть, словно не он попался в капкан, а горло альфы крепко зажато в его руке. — Меньше слов и больше действий, — эмир отбивается от беты, не выпуская наружу своего зверя, ведь не ставит вровень себе какого-то там Даэва. Бета нападает без перерыва, желая вымотать врага и как можно скорее покончить со всем этим и скрыться. Самое последнее, что он может позволить себе, так это быть раскрытым перед своими людьми и врагом. — Какой смельчак, — устав, наконец, от этих игр, Тамерлан начинает нападать со всей яростью, что исходит изнутри. Даэва кое-как отбивается, явно понимая, что противник в гневе куда страшнее любого зверя. Недооценивать врага — самый глупый поступок из всех, что он совершал. Его люди, отбившись от людей эмира, вновь седлают коней по приказу, ведь бета понимает: этот бой им не выиграть. Беркут, забравшись на коня главы, взглядом ищет его, чтобы подхватить и прочь умчаться. Бета, загнанный к дереву спиной, стоит с саблей Тамерлана у горла, испачканной в собственной крови рукой удерживая острый металл, в попытке защитить себя. Беркут, не медля и секунды больше, стремится в их сторону, видя, как Даэва успевает дать отпор эмиру, пнув того ногой в живот. И пока Тамерлан скручивается от неприятной боли, Беркут, добравшийся до главы, тянет его за руку на себя и усаживает на коня. И они, что есть силы, стремятся прочь от этого злосчастного места. — За ними! — подошедший Айбарс только успевает отдать приказ, как видит, что Тамерлан поднимает руку. — Не надо, — приказывает он. — С чего бы? — удивляется такому внезапному решению. — Наши люди легко могут догнать их. — В этот раз мне очень интересно, я хочу ещё раз поиграть с ним, — Тамерлан пальцем касается металла, где стекает немного крови того беты, и тянет к губам, пробуя ее на вкус. — Его стиль мне знаком, эта тактика и движения. А вот вкус Даэвы и вовсе не принадлежит бете. В следующий раз я раскрою его, и это куда интереснее, чем просто взять в плен. За этой маской скрыто что-то большее, чем просто жажда власти. Скорее это ненависть, вот только причина ее мне пока не ясна.