***
852 год, начало осени.
Некоторые дни своей жизни Рут считала особо паршивыми. Бывало, что воины устраивали ей непередаваемые будни, отплясывая фокстрот на ее крайне шатких нервах: ввязывались в марлийские драки, «косо смотрели» на офицеров и высказывали свое мнение тогда, когда Рут было на него откровенно плевать. Иногда встречи с командованием и выводком приближенных офицеров тоже имели уникальные возможности подтереться ее вполне сносным состоянием, пережевать его и вернуть обратно лишь скомканный отголосок прежде неплохого настроения. Моменты, когда рядовые элдийцы из ее отрядов решали устроить местный бунт, подчеркивались в календаре памяти двойными линиями. В такие дни увиливать от похода в самую сердцевину гетто не выходило никакими обходными путями. — Твое элдийское отребье перебило часовых, Магато, — с ленивым недовольством оповестил ее генерал. — К завтрашнему вечеру мне очень хочется лицезреть подвешенные тела виновников посреди гетто — кажется, они стали забывать, под чьим крылом живут. — Они понесут наказание, сэр, — сжав челюсть, проговорила Рут. — Меня не интересуют их паршивые клятвы в верности и лживое раскаяние, солдат. Только застывший страх в закатившихся глазах, — он слабо махнул рукой. — Вольно, Магато. — Сэр, выслушайте… — Ты меня утомляешь, — коротко сузил глаза Каруви, — и отвлекаешь. — Ситуация накаляется, — Рут сдержанно склонила голову. Нарываться на неблагосклонность генерала было плохой идеей, но позволить элдийским детям лицезреть распятие собственных близких было еще худшей идеей. — Война подкашивает их, большинство не возвращаются с фронта, оттого новички дезертируют и скрываются от службы. Я знаю их повадки, позвольте мне разобраться самой. Генерал окинул ее долгим взглядом и поджал губы, рассматривая ее низкий поклон — еще бы в ноги ему упала за своих элдийцев, ей Богу. — Одна ошибка, Магато, — он вскинул вверх указательный палец. — Если он учудят что-то еще — будешь отдуваться за них головой, ты меня поняла? — Предельно, сэр. Теперь она брела с марлийскими сержантами по дождливому гетто. Погода, как закономерно пренеприятнейшая тварь, услужливо размывала последние надежды обойтись простой угрозой. Элдийцы хмуро провожали ее взглядами — помимо звуков хлюпких шагов и тарабанящих по крышам капель, улицы не издавали ни звука. Наоборот — все глубже ныряли с напряженную тишину с приближением Рут. Здесь ее никто не любил. Визит высокопоставленных марлийцев к центральным жилым кварталам по обычаю нес за собой нехорошие вести и знамения. Приход Магато никогда не сулил ничего хорошего. Благо, честью элдийцы обделены не были, Рут знала, что запускать поисковый отряд на все гетто не придется — виновники двух мертвых имперских солдат стояли аккурат у небольшого фонтанчика, все втроем. Знали, что она за ними придет. Рут махнула рукой марлийцам в неозвученном приказе остаться поодаль. Они, конечно, пошипели на нее для виду, но соваться в элдийскую толпу и сами-то не шибко желали. Магато подошла к старшему капралу Мэту — он всегда отличался особой сообразительностью и крайним нахальством. Пытался бороться за свои права до последнего. Достала сигарету, протянула остальным пачку и они, не смея нарушить ее негласную команду, вытянули по одной. Переглянулись волком, с залегшей тоской во взгляде. Молча закурили, игнорируя взгляды стоящих поодаль зевак, пришедших посмотреть на очередную неправомерную казнь. Где-то среди них Рут заметила широкоплечего Порко и светлую макушку Брауна. Сжала зубы — до стертой эмали не хотелось, чтобы воины были свидетелями. — Я же за вас задницу рву, солдат, — наконец выкинула она недокуренную сигарету и подала досадный голос. — Выплаты организовала, если кто-то из вас подыхает на фронте. Повоюешь месяц-второй, а если не повезет вернуться живым, то будешь хотя бы знать, что семья твоя будет обеспечена. Ты зачем мне жизнь усложняешь, а? — Нужны мне подачки от марлийских псов, думаешь? — Мэт хмуро окинул ее взглядом. — Я сражаюсь за тебя только потому, что у меня нет другого выбора. А так бы глотку перерезал, Магато. — Тебе придется много с кем потягаться, чтобы удосужиться этого права. Знаешь, сколько людей говорили мне это? Стань в очередь, будь так добр, — не глядя, кинула она. — А часовых вы зря замочили, за это сам генерал взялся. — Так чего стоишь тут, куришь с нами, как с давними друзьями? — с неприязнью искривил губы он. — Напусти на нас своих марлийских дружков, да и дело с концом. Думаешь, мы не знали, на что шли? Вы каждую неделю по сотне новобранцев увозите на фронт и не возвращаете, Магато. Как думаешь, есть у остальных силы это терпеть? — Пусть остальные сами нарываются на проблемы, а ты с солдатами нужен мне на войне, — она хмуро оглядела его и оттолкнулась от низкой колонны. — Это мое последнее предупреждение, я теперь за ваши поступки и ваших людей отвечаю головой. Не подведи меня хоть на этот раз. Рут успела сделать пару шагов в сторону сержантов, когда элдиец позади тихо, зло расхохотался. Репутация работала сама за себя. Просто ненависти к ней уже не хватало, появлялось презрительное отвращение к самим себе, что приходится служить марлийке. О ней поговаривали всякое — Магато знала, но никогда не придавала этому значения. Им бы включить мозги хоть раз, припрятать свою гордую элдийскую спесь куда подальше и понять, что она — почти единственный их союзник, который, может, и отстреливает элдийцев при надобности, но жизни своих солдат стойко вырывает из лап командования и даже смерти. Кто-то говорил, что видит маячившего над ней Дьявола, ненавидящего народ Имир. Кто-то — что она и есть этот Дьявол. Рут любила посмеяться над этим. Любила, ведь если Дьявол и впрямь был на ее стороне, то он явно питал неоднозначную человеческую слабость именно к элдийцам. — Поздно же ты в святошу начала играть, засунь свои… Рут обернулась. Коротко, почти одними губами пробормотала: — Не нарывайся, солдат. — Но он вместо ответа лишь плюнул ей под ноги. Сказать, кажется, хотел что-то, но тут же прикусил язык, стоило Рут упереться ему дулом прямо в кадык. — Я ведь с вами по-хорошему пытаюсь, поганец. Где-то между тем, как Магато договорила и взвела курок, на ее локоть настойчиво легла чужая ладонь. Рут сжала зубы, даже не глядя в сторону. — Сержант… — Руку убрал, Браун, иначе яйца тебе сейчас отстрелю, — она с затаенной злостью, совершенно уставшим предупреждением встретилась с его блеклыми глазами. Он послушно одернул руку, но не отошел. Кажется, даже поспешил скрыть разочарование во взгляде, а сама Рут не успела понять, в какой момент это стало ее тревожить. — Что, плакаться мне о них будешь? Генералу нужны результаты. Солдаты убили марлийцев и обязаны понести наказание. Да они ноги мне целовать должны за то, что их не распяли посреди гетто на глазах у своих же детей! — Я поговорю с ними… — Хватит с них разговоров! Знаешь, сколько я предупреждала? Ни раз, ни два и ни пять. Они сделали свой выбор! — Хотя бы младших пожалей, — с плохо скрытой мольбой проговорил он. Рут косо глянула на юного паренька — его наверняка силком затащили в армию. Сколько ему было? Пятнадцать? Тринадцать? Встретилась с его поникшим, чуть испуганным взглядом, которым он без конца косился на Мэта в бестолковой попытке быть таким же уверенно-спокойным, как он. — На кой черт вы лезете во всю эту дрянь? — Рут с долей отчаяния схватила его за грудки, шипя прямо в лицо. — Своими мозгами нужно думать, а не старших слушать. Думаете, пуля в лоб от меня — самое неприятное, что может случится? Вы просто пока не встречались с нашими палачами, которые с ювелирной точностью повырывают вам ногти и заставят сожрать их. Она откинула его от себя с неприязнью, возвращая взгляд Брауну, и предупреждающе переместила пушку на него. — Если еще хоть одна элдийская шавка замахнется на марлийца, клянусь Богом, Браун, генерал сожжет половину гетто и бровью не поведет. Либо ты вправляешь им мозги, либо до конца своих жалких лет вспоминаешь, что их смерти на твоей совести, — она махнула сержантам, ощетинившимся в углу, желая поскорее покинуть это место, пока солдаты не решили вновь показать клыки и высказать очередное негодование. Подачки их, видите ли, не устраивают. Глупцы. — Младших в карцер на денек-другой подумать над поведением. Капрала — к офицерам, им давно не терпится из кого-то дурь выбить. Внутри всколыхнулось липкое презрение. Полное понимание их вины встретилось в неравном поединке с отвращением к самой себе. У марлийских часовых тоже были жизни. Жизни, несшие свой смысл. И никто — даже обделенные элдийцы — не имел права отнимать их. В этом была суть ее жизни и личной войны: Рут могла быть хорошим человеком или для империи, или для элдийцев. А в итоге, пытаясь сделать хоть что-то, пытаясь помочь хоть как-то, становилась плохим для всех. Райнер нагнал ее у выхода с гетто, по-юношески неуверенно тронул за плечо, и у Рут возникло неконтролируемое желание зарядить ему добротный удар или хотя бы накричать — до хрипа, до последнего выдавленного из легких клочка воздуха. Согнуть его ребра, схватить за горло изнутри, вывернуть наизнанку, лишь бы он не наталкивал на чувство вины снова и снова одним только присутствием. Лишь бы своим несчастным взглядом не заставлял ее испытывать жалость и идти на уступки. Рут смягчалась с каждым днем и с каждым часом, проведенным с ним. Ей не хотелось, чтобы Браун смотрел на нее с презрением за то, что она выполняла приказы командования, — по той простой причине, что презрение было единственным, чего она на самом деле заслуживала. Впервые хотелось осознанно лгать самой себе и окружающим в том, какая она. Хотелось не примерять маску той, кем видел ее Райнер, а позволить этому образу врасти паразитом под кожу, вплавиться в тело неотъемлемой более частью. — Браун, уберись с моих глаз, — хлестко кинула она за спину, даже не обернувшись. — Я понимаю, почему ты так поступила… — послышалось позади нее, и Рут сцепила кулаки. Впилась ногтями до кровавых следов, до отметин — так, чтобы они остались сеточкой шрамов. Чтобы отрезвляли от мутной каши, на которую стала походить ее жизнь. От этого «понимаю» кишки сплетались в тугой морской узел, а у висков начинала искрить оголенная ярость. Бесило. Бесило до боли в деснах его вечное понимание. Взгляд без осуждения, даже если бы она перебила все гетто. Она пачкалась в крови и пепле, готова была задушить каждого элдийца собственноручно за причиненную однажды боль, а он лишь глядел с теплой печалью и бормотал: «Понимаю». — Ты ни черта не понимаешь, элдиец! — Магато слабо припечатывала его в грудь своим военным значком на каждом слове. Браун возвышался над ней, но даже так выглядел поистине жалко с извечно потерянным взглядом. Рут была не той. Не той, кто сумеет совладать с собой, лишь бы помочь ему. Не той, кто сдержит свою грязную ругань и грубость, лишь бы избавить Райнера от этой тоски хоть на мгновение, лишь бы убедить, что на самом деле она не такая бездушная сволочь. — Ни черта, слышишь?! Захотелось впиться в его лицо ногтями, содрать его принятие до мяса. Пнуть в сторону командования, довести до белого каления, чтобы он снес весь город подчистую. Чтобы не принимал Рут со всем присущим ей паскудством. Чтобы не льнул к ногам и не служил Марлии так, будто это того стоит. Чтобы взбесился хоть раз, встряхнул ее над землей и показал истинное отчаяние от того, какая она прогнившая и бессильная перед непоколебимыми правилами империи. Марлиец — господ и Бог, элдиец — вечный раб и слуга. И никак иначе. Последние пару недель после произошедшего в бухте все шло как-то не так. Изломанно. Будто кто-то сорвал дверь с петель, а на место не поставил. Но внутрь так и не заходил. Они мялись у порога, смотрели безмолвно в глаза напротив и отводили взгляд. Не избегали друг друга, просто как-то молчали. Говорили только о работе, о срочных планах на фронте, о ее отрядах элдийцев, в которых требовалось пополнение. И ни разу о том вечере. Это казалось просто — подойти в конце рабочего дня, аккуратно коснуться ладони, словить понимающий взгляд. Понять, что не ты один нуждаешься в чужом тепле. Так казалось Райнеру. Но Рут все отчитывала воинов за безалаберность. Курила. Тыкала в Брауна пачкой бумаг и молчала. И Райнер понимал, что в тепле нуждается он один. Она сказала: «Мог бы надеяться», — и больше ни разу его не коснулась. А Браун и впрямь надеялся. При каждой встрече на полигоне или в кабинете, у командования или перед ночным дежурством. Магато будто окаменела, застыла во времени до той ночи, воспринимая ее как дурную шутку. Она не становилась с ним в пару на тренировке. Не ерошила снисходительно волосы. Старалась даже не смотреть на него, словно взгляд мог бы стать ощутимым, скользнуть заметным касанием по шее и плечам. Может, она и в тот вечер не смотрела? Может, это была игра лунного света, не более? Имя «Рут» застыло на губах и больше с них не слетало даже наедине с собой. Даже шепотом. Даже мольбой. Райнер не был уверен, существовала ли та Рут, которую он держал на слабом прибое. Он глядел на нее и понимал, что перед ним была только сержант Марлии с позывным «Пересмешник». Сама же Рут почти не бывала дома. Прогоняла Брауна из штаба, засиживаясь допоздна. Лишь бы не выходить с ним рука об руку, лишь бы не позволять вновь. Она знала — чувствовала, что это держало ее натянутой. Охрипшей. Озлобленной. Она часто оставалась в собственном кабинете на ночь. Сворачивалась клубком на неудобной кушетке, сдавливала виски руками и засыпала. Засыпала, думая о мерно покачивающихся волнах. Может, поэтому поступок ее элдийских солдат так сильно прогнул ее шаткое дно. Может, то, что тем же вечером офицеры «перестарались» и избили Мэта до смерти, подбило ее окончательно. К моменту, когда на небе показались первые звезды, она уже стояла и смотрела мутными глазами-стеклышками на его сплющенное кровавое лицо, в котором распознать человека было сложно. Под присохшей корочками одеждой виднелись колотые раны. Магато слышала о развлечении особого круга офицеров — использовать пленных на фронте как мишень для метания ножей. На сей раз сгодился и элдиец. Рут была уверена: Каруви приложил к этому руку. Для виду согласился с ее словами, а показательное шоу — когда его тело завтра под утро притащат к гетто — упустить не мог. — Что, Магато, жалко солдатика своего? — проворковал один из старших офицеров рядом с ее ухом, когда она нечитаемым взором оглядывала разбитое лицо. — Меньше покрывать их будешь. Рут сорвала с груди Мэта военный жетон, коротко коснулась его кукольно-изломанной ладони и повернулась к офицеру с облегченной улыбкой на губах, расслабленной, будто только что сбросила с себя лишний груз вины. Придвинулась к нему — так, чтобы кончик носа почти касался его пожженной годами кожи. — Посмотри на это, Скотт, — она демонстративно приподняла жетон к его лицу, убедившись, что тот его хорошенько рассмотрит. Ей не следовало этого говорить — не следовало, потому что в его глазах взблеснул недобрый огонек. Ярость за погибшего подчиненного элдийца не должна была показываться так открыто. — Это будет последнее, что ты увидишь перед смертью. — Это будет нескоро, Магато, — усмехнулся Скотт, глядя, как сержант выходит из помещения. — Это будет в следующий раз, когда мы с тобой поведем наши отряды на фронт. Западный ветер сбивает стрелков с курса, ты же знаешь: на войне всякое бывает, — уголок ее губ дрогнул, когда она кинула пробирающий взгляд через плечо. — И придет кара на землю проклятых, Скотт. Момент, когда Рут в полнейшем беспамятстве добралась до ближайшего бара и успела выпить больше, чем пила за последний год, она упустила. Покручивала массивный стакан по стойке, разглядывала искаженные отражения в его гранях. Вот она, настоящая Рут — расчерченная отблесками и образами. Трещинами и обманчивыми ликами. Один блик отражался в сторону Парадиза, второй — воинам и кандидатам, третий — Марлии. Был еще блик, предназначенный только Зику. Отдельный — Брауну. И ни одного самой себе. Было искаженно-верным, что каждая из сторон считала ее эдаким винтиком победы, думала, что она сражается против их врагов. Марлийцы были уверены, что Магато их преданный пес. Разведчики — что она предает родину, чтобы вместе уничтожить гнет Марлии и возродить элдийскую империю. Воины и элдийцы с острова были слишком разные и слишком одинаковые. Все похожие друг на друга, как зеркальное отражение. С неубиваемым желанием жить — таким ярым, что они делали для этого все возможное и невозможное. Каждый думал, что Магато сражалась на их стороне. Но в конечном счете они воевали не против друг друга, а против Зика. И против нее. Потому что она всегда была рядом с ним — бок о бок, плечом к плечу. Вечный соратник для него одного. И вечный предатель для остальных. Стоил ли Зик этого? Стоили ли их идеи и планы, его правосудие и ее искупление того, чтобы в конечном счете остаться бездомной? Без семьи, без друзей, без самой себя. Без идеалов, в которые когда-то верила, без идей, которые считала святыми. Она останется ни с чем, зато идеально преданной Зику. Солдатом, не подставляющим своего командира. Никогда и ни за что, даже если он всунет ей дуло в рот и попросит самой нажать на курок. В конечном счете она останется одна. И каждый, с кем она могла хотя бы попытаться быть кем-то, кем ей хотелось быть, станет ее ненавидеть. Выдержит ли она это, когда Зика не будет рядом, было уже не столь существенным. В конце концов волны под дозорной башней всегда будут призывно плескаться у скал. Она выполнит то, что объединяло их с Зиком, то, что было правильным. А все остальное станет неважным. По крайней мере Рут убеждала себя в этом вот уже второй год. Но ее убеждения иссякали. Исчерпывали себя. Она смотрела на Порко и думала, что будет, если в его глазах отразится разочарование? Огонек досады в глазах Ханджи? Об Аккерманском «Я же вам говорил» не хотелось и думать. Еще Рут размышляла о Райнере. О всем его естестве, пропитанном незаслуженной нежностью и обожанием. Было слишком очевидно, читалось с поверхности, что он пошел бы за ней в самое пекло. Но Рут не стоила даже того, чтобы следовать за ней в Эдем. Она глядела в заостренные черты лица Брауна и думала, что если в его глазах потухнет огонек веры, если там выжжется пепелище ненависти и ярости от ее поступков, от того, что они собирались сделать с Зиком, — этого она уже не вынесет. Когда алкоголь крепко бил в голову и горький табак и рукоприкладство с первым встречным не спасали, Рут встречалась с самым своим нежеланным и тяжелым противником — самой собой. С размышлениями о пройденных жизненных этапах. О решениях, которые ей пришлось принять. О выборе, который она делала ежедневно. О том, как ей не нравился собственный поганый характер и как яро она упивалась своей жалкой жизнью. Преданно служить элдийцу, забывая о собственном долге империи? Раз плюнуть. Ненавидеть его и собственное командование примерно одинаково? Рут это было по плечу. Чувствовать, как собственное нереализованное желание оберегать и отстаивать липко вплеталось между нитями повседневности, прошивало ее насквозь, не давая увернуться от острой иглы? С этим уже было сложнее. Рут немало думала о лжи. И совсем изредка — о правде. Своей собственной правде. Ей всегда казалось, что она стремилась для себя. Но на самом деле это было вполне очевидным — и оттого еще более жалким желанием угодить отцу, генералу и тем, кто стоит выше. Желание похвалы и скупого понимания. Примерно оттуда стартовали мысли о признании Зика, но Рут все равно любила отрицать это перед собой. Ведь следовать за Йегером она выбирала самостоятельно — единственный Дьявол, которого она выбирала сама. Ей хотелось воплотить его мечту, потому что внутри клубилась слепая вера: только Зик понимал ее настоящее нутро. Рут не готова была признать, что стала ненавидеть командование за их приказ тем самым вечером. Намного проще и безопаснее было убедить себя, что это — вина элдийцев. Свое горе она скрывала за ненавистью, играя за Зика, ведь его мечта — думалось ей — может помочь унять переживания. Мысли о том, что на сегодняшний вечер пора бы завязать, протиснулись в ее сознание ближе к ночи — когда прохлада накрошила свои осколки за шиворот, а ноги отказались поднимать ее тело даже спустя мысленные уговоры. Кажется, она забрела во второй бар где-то у границы с гетто. Кажется, она попыталась стащить у бармена бутылку рома. Кажется, ее гнали в шею за попытку влезть в драку, даже несмотря на то, как угрожающе нелепо Рут доказывала бармену, что является элитным командующим Марлии. Теперь она сидела прямо на земле у входа, морозила задницу и выкуривала спешно кончающиеся сигареты одну за другой. Перед глазами все плыло от попыток запомнить, кому завтра на трезвую голову приходить выставлять счет за ее моральное унижение. Тошнота подкатила к горлу — вдыхать табак было самым нерациональным в ее состоянии, но Рут получала необъяснимое удовольствие, выдавливая из ситуации как можно паршивейшее состояние. Она с запоздалой силой выдернула сигарету изо рта, когда ее вывернуло прямо у чьих-то потертых сапог. Сверху — по ее ощущениям из каких-то далеких высот — послышалось раздраженное цоканье, а затем и откровенно удивленный вздох. — Сержант? — мальчишеский севший голос отдаленно напоминал Порко, но поднять голову, чтобы убедиться, у Рут не вышло, хотя она героически приложила к этому все усилия. Сфокусироваться не получалось даже на краях его брюк. — Боги, да она ведь пьяная в стельку. — Проваливай, Галлиард, — Рут наотмашь ткнула перед собой сигарету, замечая по обе стороны от Порко его вечных спутников. Прекрасно. Она не думала, что существует хоть что-то, способное сделать этот день еще хуже. Но это «хоть что-то» с удивленными глазами Брауна стояло прямо над ней и шумно глотало воздух от полного удивления. В груди тихим комом прокатилось раздражение, будто юные воины только что вычитали ее. Что она, не имела права перебрать после паскудной работы? Рут совершенно некультурно вытерла губы ладонью. Язык не слушался, и даже если ей самой речь казалась вполне четкой, то на деле из уст доносилась вязкая каша. Кажется, ее подопечные вполголоса обсуждали, как им поступить. Но сама Магато с трудом воспринимала обрывки фраз о том, что они намеревались отнести ее домой, но справедливо боялись ответной кары. — Если увидят, что мы тащим ее куда-то в таком виде, — зашипел Порко, — нам же головы снесут! Как вы собираетесь доказывать потом, что мы не планировали прикончить нашего марлийского командира? Особенно после случившегося в гетто конфликта. — Могу я хоть раз в жизни напиться как свинья? — раздраженно перебила их распри Рут. Ей казалось, что ввернуть сейчас в разговор что-то подобное было просто необходимо. — Да если бы хоть раз в жизни, — послышался еще один голос, и Рут позволила плечам окончательно поникнуть. Не хватало еще, чтобы вездесущий Йегер отчитывал ее перед подчиненными, как впервые налакавшегося подростка. Видимо, все четверо воинов брели с очередной промывки мозгов у командования. — Ты бы хоть меру знала свою. Остальные заметно поутихли. Стушевались как-то, ожидая вполне резонное предупреждение от сержанта. Но Рут так и молчала, с неописуемым интересом разглядывая блеск на пуговицах пальто. Воины знали: это — Зик. Ему можно все. Можно даже разговаривать с сержантом с укором, можно даже вычитывать ее, если будет за что. Особенно, пока она не в состоянии внятно ответить. — Я и знаю, просто осознанно перехожу ее, — вяло огрызнулась Рут неприсущее обиженным голосом. В таком состоянии Магато выглядела крайне нелепо. Капризным ребенком, желающим помотать остальным нервы. Она с трудом подняла расфокусированый взгляд, и Зиков перед ней показалось целых двое. Встряхнула головой, скривившись от боли в висках — внутренний компас совершенно отказывался принимать горизонтальное положение. Мысли путались, спотыкаясь одна о другую. — Кстати, Йегер, — на ее лице расцвела подозрительная ухмылка, и Зик внутренне чертыхнулся еще до того, как она вновь разомкнула губы, — что ты делаешь сегодня вечером? Первым взорвался Галлиард, привлекая внимание своим громким хохотом редких поздних прохожих. Воины могли видеть ее в разных состояниях, но не в настолько бессознательном, чтобы так глупо и прямолинейно клеить элдийца. Пик тихо хихикала в плечо Порко, с неподдельным интересом рассматривая мутный взгляд и похабную улыбку на лице сержанта, которая, казалось, была искусственно пришита на скулы, как игрушечная маска. Браун застыл, силясь сдержать покалывающую у губ обиду. Ее глаза, не так давно мелькавшие впритык к нему, сейчас были наполнены острым, битым стеклом. И направлены были совершенно не на него — на Йегера. Зику же смешно не было. Не было, потому что он знал, что в редкие дни, когда она выпивала больше положенного, в ней пробуждалась неприсущая наглость говорить то, что она не говорила на свежую голову. И если воинам это казалось забавным пьяным бредом, то Йегер знал, что бредом это не было. И пока ее слова не приобрели очертания совершенно недвузначных намеков и не опустили ее в глазах подчиненных, следовало решить ситуацию. Он несдержанно скривился, отстраненно наблюдая, как в пальцах Рут дотлевала сигарета, о которой та, судя по совершенно не соображающему взгляду, успешно позабыла. Горящий кончик достиг кожи. Рут зашипела, обжигаясь, и выронила остаток из пальцев, краем глаза замечая, как Зик потушил ее носком сапога. Кажется, он успел вздохнуть при этом раз эдак пять, будто она была его проблемной младшей сестрой, которая впервые напилась до такого состояния. — Она отморозит себе все, что можно, — с досадой проговорил Зик, устало потирая веки и кидая короткий взгляд на проходящий мимо марлийский патруль. — Я объяснюсь с военными, а вы оттащите ее домой. — Я буду ночевать здесь, — упрямо проговорила Рут, для убедительности грозно хлопая ладонью по земле. Подобное телодвижение не помогло, и она лишь неуклюже завалилась на бок, потеряв точку опоры. В данный момент Магато была человеком без права на собственное мнение или приказы. — Всенепременно, — ровным голосом отчеканил Йегер, коротко прожигая ее взглядом, а затем с тем же беспристрастным лицом добавил: — Домой ее, живо. Райнер с Порко не с первого раза подняли брыкающуюся Рут, с трудом закинув ее руки к себе на плечи. Идти она даже не пыталась — бессовестно повисла на их плечах, уныло опустив голову и рассматривая сменяющуюся дорогу под ногами. — Если я обмочусь при вас, то виноваты будете вы, — вяло пробормотала она, вызвав тихий смех у Пик. Им не доводилось видеть сержанта такой, но подобный вид их более чем устраивал. — Как скажешь, сержант, — дрогнул уголками губ Галлиард. Человечная Магато, а не машина для избиения элдийцев ему нравилась немного больше. — Как угораздило столько выпить-то? — Совесть пробудилась спустя годы бездействия, — деловито оповестила она, пнув носком камешек, встретившийся на пути. Контролировать собственную речь совершенно не выходило. Слова вылетали раньше, чем она успевала о них хотя бы подумать. Рут громко икнула, сдерживая очередной рвотный позыв. — Тебе кажется, — совсем осмелев, отшутился Порко. — Совесть покинула тебя еще до рождения, Магато. — Жаль ведь мне вас, засранцев элдийских, — она резво сомкнула локти, притягивая к себе воинов с обеих сторон — так, что они вписались щеками по обе части ее лица. От нее тянуло неприятным перегаром и концентрированным запахом табака. — Вот подохнете вы на очередной операции — кто у меня останется, а, сопляки? Порко многозначительно закатил глаза, демонстрируя отсутствие желания слушать ее пьяный бессмысленный бред. Слабо дернулся в сторону, безрезультатно пытаясь высвободиться от ее крепкого удушья. Никто не услышал в ее словах очевидного смысла, никто не услышал, что за ее неумелыми шутками стояла боязнь остаться одной. Без них. Никто, кроме Райнера. Он покосился на нее, кривясь от горячего дыхания, обжигающего веки. Выражение лица сержанта было трудно читать. Она нахмурилась, позволив голове болтаться по плечам, как у неживой куклы. «Вот именно!» — вспомнились ее слова в тишине ночных гор, над призрачно-фантомной бухтой. Верилось с трудом, но неужели она и впрямь не хотела, чтобы воины рисковали собой на заданиях? Порко без конца жаловался на то, что Магато не доверяла им, передавая свои опасения и сокомандникам. И Райнер злился. Злился, как и остальные, что Рут держала их в тылу, что не позволяла им выступать, будто не хотела доверять будущее Марлии таким голодранцам. Сейчас Брауна впервые посетила хлипкая догадка: что, если она не доверяла не им, а Марлии? Что, если все было с точностью наоборот, и сержант готова была рискнуть Марлией? Звучало почти комично. Рут окружали воины, но их война была другой, отличной от общей войны империи. Каждого солдата могло не стать в любое время, воины же знали год своей смерти, и это отличало Магато от других командиров. Привкус одиночества маячил за ней везде, с самого становления на должность надзирателя. Кто-то боялся остаться один, но она — она знала, что рано или поздно это случится. И в случае с воинами «поздно» не могло существовать. Что, если она за них боялась? Что, если боялась остаться одна? Быть может, эти предположения стоили подробного размышления. Быть может, ему следовало сосредоточиться на них, а не на том, как пьяно улыбалась она Зику. Быть может, ему вообще не следовало об этом думать, но он не мог не думать. Была ли это чистая случайность? Если бы в тот момент перед ней стоял он — Райнер, — спросила бы она то же самое у него? Или ее слова являлись не бессмысленным бормотанием, а вполне осознанным вопросом, адресованным Зику? Между сержантом и Йегером была какая-то странная неуловимая связь, которую он никак не мог понять. Что-то, лежащее прямо на поверхности, перед носом, но как бы Браун ни пытался рассмотреть, все было без толку. Взгляды — он часто замечал, какими взглядами они обменивались. Скрытыми ото всех, под пеленой чего-то, известного лишь им. Райнер пытался ухватить эту ускользающую нить, приподнять их личное полотно, заглянуть хотя бы глазком, но как только он засматривался дольше положенного, эта фантомная связь исчезала. Он не знал, было ли это действительностью, или его разум дорисовывал тайны там, где их не существовало. Райнер с трудом признавался себе, что на деле он чувствовал к Зику не угасающую ненависть, а почти кипящую злую зависть. Магато общалась с ним как на равных даже при командовании, и верхушка это вполне одобряла. Она могла кинуть в его сторону дружескую шутку и получить одобрительное похлопывание по плечу, и никто ничего не сказал бы за лишнее прикосновение. Браун знал, что они могли засиживаться в ее кабинете до глубокой ночи, знал, что Йегер мог обращаться к ней по имени в любое время суток, но, возможно, это было лишь последствием многолетней слаженной работы. Иногда Райнер боялся лишний раз приближаться к этим двоим. Боялся, что однажды зайдет к кому-то из них в кабинет и увидит отголосок неопровержимого доказательства своих паскудных страхов. Сержант с Зиком часто ходили плечом к плечу. Как неотъемлемые части чего-то единого, недоступного его пониманию. И среди всего этого Райнер не мог с долей неприсущего ему злорадства заметить, что с каждым месяцем их неотъемлемость стала угасать. Рут споткнулась о порог веранды, когда Порко попытался затащить ее внутрь. Казалось, она сопротивлялась всеми конечностями, и они с Галлиардом почти кубарем ввалились в ее дом. — Ох и вставит она нам на утро, — недовольно пробормотал он. — Могу вставить и сейчас, — на ее лице спустя долгие секунды запоздало расползся отголосок похабной ухмылки. Ей, судя по всему, эта шутка казалась невероятно остроумной в подобной кондиции. Порко с самым несчастным видом закатил глаза, покосившись на Пик в поисках поддержки. — У нее всегда был такой отвратный юмор? — Ее дурными шутками можно было вести допросы, — кивнула Фингер, добродушно вскидывая брови на угрюмый взгляд сержанта. Они закинули ее на кровать, тремя парами глаз оглядывая, как Магато подмяла под себя подушку и с тихой руганью на подопечных отвернулась к стене, кажется, мгновенно провалившись в сон. Воины неуверенно переглянулись. Стоило ли им остаться? Она наверняка относилась к тому типу людей, кто мог натворить множество неблагополучных дел в подобном состоянии. Дел, которые лучше не творить. Ей бы отоспаться крепким сном до середины дня, но кто знает, что взбредет ей на нетрезвый ум, как только они уйдут. Что им следовало делать — не раздевать же ее? Оставить в грязном пальто прямо так и слинять по-тихому? А вдруг она захлебнется во сне от количества выпитого? — Значит, тянем жребий, кто останется? — с явной неохотой предложил Галлиард, нервно почесывая затылок. Отрицать, что им было плевать на жизнеспособность Магато, казалось очевидно глупым. Но последнее, чего хотел Порко, это быть первым, кого увидит сержант наутро после дикой пьянки. — Я останусь, — Райнер вложил всю свою мужественность в эти слова, и даже голос, благо, не подвел в последний момент. Он был замкомандира — мог отдать короткий приказ, но этого, кажется, даже не требовалось. Остальные были только рады сбежать. — И охота тебе под горячую руку попадаться? — с неверием в то, что его пронесло, покосился на него Порко. Пик тихо кашлянула в кулак, пряча улыбку. Встретилась коротким взглядом с покрасневшим Райнером и схватила Галлиарда за локоть. — Ну а кому еще отдуваться за ошибки сержанта, как не ее правой руке, верно, Покко? — она напоследок мазнула еще одним лукавым взглядом по Брауну, угрюмо поджавшему плечи, и утянула друга из квартиры, тихо прикрывая за собой дверь. Фингер провести было сложно: она всегда и обо всем догадывалась раньше всех. Догадывалась и молчала — в этом было ее незаменимое преимущество. Райнер оглядел полупустую комнату: кровать, шкаф и стол, доверху заваленный бумагами. Ни фотографий, ни личных вещей. Будто она едва сюда переехала и еще не успела захламить квартиру безделушками, но Браун смутно догадывался, что причина крылась в другом. У Рут не было личных вещей. Потому что самой Рут не существовало. Была сержант Магато — суровый командир, которому побрякушки были не положены. Стерильная квартира без напоминания о том, кто в ней живет. Райнер неловко огляделся. Он был здесь всего пару раз, в спешке, когда Магато надо было захватить что-то из дома и быстро вернуться в штаб. Осматривать с интересом тут было нечего. Нечего, кроме сопящей в подушку Магато. Он тяжело вздохнул, бережно, едва касаясь ее, стянул помятое, влажное пальто. Неуверенно расслабил галстук — он ведь должен был сделать ее сон спокойным и безопасным? Стянул тяжелые ботинки и вновь вернулся наверх. Оглядел ее мерное дыхание, руку, согнутую в локте прямиком на лице. Приткнулся взглядом на поблескивающие в темноте запонки на воротнике. Мог ли он помочь ей? Если существовала та ночь в морских волнах, значило ли это, что Райнер имел право? Или каждая минута ее рычащего поведения давала понять, что он неизменно оставался грязнокровным бастардом, даже если и носил звание «почетного марлийца»? Он все же коснулся смятой ткани, дрожащими пальцами расстегнул пуговицы: одна, вторая, третья. Открывшийся вид на гладкую ложбинку над грудью кинул в жар до состояния, когда голова отказывалась соображать. Заходить дальше он не имел абсолютно никакого права. Но хотелось так, что язык на сухую прилипал к небу, а воздух щекотал переносицу изнутри. Райнер невесомо опустился на колени перед краем кровати, медленными, почти ритуальными движениями стал распутывать слипшиеся волосы — кажется, она не утруждала себя чьей-то помощью, обрезая неровно торчащие в разные стороны пряди вручную. Но ей шло. Ей, черт возьми, шло абсолютно все. От дерзкой ежеподобной прически до хищной ухмылки на губах. Еще ей шли его ладони по обе стороны от лица — это он помнил с той ночи. Помнил так отчетливо, что сомнений в том, что стоит повторить, не оставалось. Пальцы скользнули на щеку. Шею. Райнер мгновенно одернул руку назад, как от огня. Потер подушечки пальцев, стараясь пересилить себя. Он ведь не делал ничего плохого. Вновь коснулся ее лица, ощущая, как шероховатая поверхность ладони оставляет за собой незримые следы. Хотел рассмотреть прикрытые веки и ресницы, но часть ее лица была плотно скрыта рукой. Райнер не расстраивался. В его доступности и так было достаточно. Он сместил ладонь на плечо, огибая острые костяшки, мазнул пальцами по внутренней стороне локтя, встречаясь с россыпью ожогов — война добралась даже до таких неприкосновенных мест. Прощупывая ее шрамы и белесые царапины, он привыкал к ощущению ее кожи под пальцами, впитывал, старался запечатлеть эти прикосновения так ярко, чтобы вспоминать в любое время дня и ночи, даже не напрягаясь. Неуверенно склонился к ней, оглядывая острый угол лица, натянутые даже во сне нити шеи. Ее дыхание щекотало веки. Он был вором. Вором, не имеющим права красть ее прикосновения, пока она об этом даже не подозревала, но когда еще он сможет? Когда еще она ему позволит и позволит ли вообще? Браун с трудом сглотнул, приковав взгляд к едва заметно пульсирующей венке на шее, склонился ниже, невесомо касаясь губами — так, что сердцебиение передалось и ему. Гулко. Быстро. Надорвано. Позволил себе еще немного. Позаимствовал чужой вкус: пепел, пот и металл. Коснулся языком на пробу — солоно. Очертил самым кончиком ключицу, как кистью, влажной краской. Хотелось касаться больше, плотнее. Притираться к ней всем телом, как раньше на тренировках, вбивать свое присутствие каждой клеточкой. Он прервался, только чтобы несдержанно потереться носом — смесь запахов стала до спазмов в горле желанной. Снова припал губами, ощущая, как быстро, по наклонной прямой тяжелело дыхание. Ему нравились эти щекочущие по телу ощущения — так нравились, что голова шла неустанным хороводом. Он провел губами по яремной впадинке и выше, к подбородку, рисуя касаниями хаотичные узоры. Наткнулся на холодную цепочку, уходящую вниз по груди. Замер на пару мгновений, с позабытым любопытством рассматривая поблескивающее под рубашкой кольцо. Чье оно было? Что хранила в себе Магато, что носила его, не снимая, и припадала к металлу губами каждый раз, простреливая чужую жизнь сквозь снайперский прицел? Он скользнул пальцами под ткань, желая рассмотреть поближе. Только для этого. А не потому, что ее грудь призывно вздымалась под его подушечками. — Попробуешь сделать что-то непристойное, шкет, — невнятно донеслось до Райнера, и он в испуге отскочил от кровати. Магато неотрывно глядела на него из-под полуприкрытых век. Как давно она следила за его движениями? Сонная. Растрепанная. Чрезмерно привычная. — И вылетишь из отряда воинов к чертовой матери. Рут была уверена, что, едва ощутив сквозь сон чужие касания, мгновенно приведет Брауна в норму. Охладит его пыл парой ощутимых угроз. Но Райнер неосознанно давил на точки, о существовании которых даже не догадывался. Зато догадывалась Магато. В его глазах были не порок и не вожделение — в его глазах едва прикрытое поволокой неумелого желания благоговение. Готовность сделать все, что угодно, и Рут — тем более у Рут под градусом — от этого неуместно плавились мозги. Во рту у Райнера пересохло, его словили с поличным. Он успел пару раз прокрутить все возможные исходы событий, и каждый их них был неутешительным. Он подорвал ее доверие. Теперь Магато не посмотрит на него, не заговорит, не… — Сержант, я… — ему до зуда в поджатых пальцах хотелось оправдаться, но было нечем. Быть может, он бы откопал осколки жалких аргументов, если бы не взгляд, которым она сдирала с него мясо до костей. Сержант смотрела на него так, что глотка туго натягивалась от напряжения. Вязко. Темно. По-звериному хищно. Райнер не до конца понимал, почему от этого дышать становилось ощутимо тяжелее. Почему чувство стыда, что он так бессовестно касался ее кожи, отступало, оставляя место сожалениям, что он не успел увидеть больше. Ему хотелось, чтобы она коснулась его так же, как смотрела на него. Чтобы взгляд, мутно проходившийся по его телу, преобразовался в такие же натянутые касания. Он не пил, но чувствовал себя захмелевшим под стать ей. На пике плотной тишины Райнер с заметным запозданием стиснул карманы, неловко подтягивая к себе колени. Но Рут с солдатской резвостью уже мазнула взглядом ниже — на многозначительное напряжение под брюками, и ее ястребиный взгляд совсем озверел. Она резко протянула к нему руку — слишком рвано и трезво для ее почти бессознательного состояния, дернула его за воротник к краю кровати, почти к лицу. Так, чтобы он расслышал ее неразборчивый сиплый шепот. — Вот тебе задачка с двумя данными, Браун: пьяный до чертиков сержант — это раз, у которой вот уже пару лет не было мужика — это два. Как думаешь, здраво расстегивать ей рубашку и обцеловывать шею посреди ночи? Грубая, на грани с оголенными намеками речь прошлась судорогой вдоль тела Райнера. Он с добротным запозданием заметил, как загнанно она дышала, будто не могла найти себе ни выхода, ни оправдания. Как ее сухие губы темнели на глазах, заставляя его самого дрожать, а взгляд — размываться. Райнер потянулся к ней медленно, путаясь в сползшей на пол простыне, собственном пальто и стыде от происходящего, совершенно не осознавая, что творит. Рут с отрешенной завистью самой себе — другой себе, которая могла бы решиться на подобное, — очертила взглядом его приближающееся лицо, в последний раз в красках представила, почти ощутила на кончике языка то, что может последовать позже. А затем с тихим разочарованным бормотанием о собственной совести, которая просыпается ни черта не вовремя, слабо толкнула его обратно на пол, стараясь вернуть лицу ленивое выражение. Райнер, потерявший точку опоры, растерянно плюхнулся обратно на паркет. — Давай только без дуростей обойдемся, мальчишка. Не буду я тебя на нетрезвую голову совращать, — она криво махнула рукой в строну выхода из квартиры, и Браун оцепенел. Он вновь оступился? Превысил границу дозволенного? Пожалуй, трогать выпившую спящую марлийку увеличивало шансы на его раннюю кончину. — В гостиной диван, отдаю в твое распоряжение. Попробуешь нарушить мой сон еще раз — пеняй на себя. Если с утра на столе не будет крепкого горячего кофе — Богом клянусь, скормлю тебя Габи. Он шумно выдохнул сбившийся в легких воздух, будто только что получил право на вторую жизнь. — Спасибо, сержант… — неуверенно промямлил он, совершенно не веря в отсутствие последствий и удачу, которая внезапно свалилась ему в руки. Магато позволила остаться? Не выгнала взашей, обругав самыми искусно-грязными выражениями, которые знала только она. Не выпотрошила наизнанку за то, что он так бесстыдно упивался ее суховатой кожей. В груди расползлось ощутимое тепло. — Плед в шкафу, не мерзни, — пробормотала Рут, перевернувшись на живот. Горячо выдохнула в подушки остатки нервных вздрагиваний по всему телу и приятной щекотки. Чертовы воины. Чертов Браун со своим оголодавшим взглядом.***
Ранние лучи рассветного солнца пробрались к сознанию сквозь сон. Рут быстрее ощутила раскалывающуюся голову, чем проснулась, силясь понять, кто она и что она. С трудом и не с первого раза разлепила веки, пытаясь в утреннем сумраке нащупать стакан с любой жидкостью, но, провалив эту затею, откинулась обратно на подушку, мерно моргая в потолок. Выходной. Как часто у нее выдавались дни, когда никто не требовал ее сиюминутного присутствия? Она вяло заворочалась на смятой простыне, окидывая пустую кровать унылым взглядом. С тоской провела по подушке. Почему-то вспомнилось, что она которую ночь подряд натягивала одеяло на подбородок, не в силах отогреть крохотный клочок воздуха. Рут подумала о том, что такие мелочи не должны были ее волновать. А еще она отчего-то подумала об одиночестве, которым была пропитана ее квартира. А может, все было не совсем так. С внутреннего дворика послышался посторонний шум, и Рут молниеносно схватилась за пистолет на тумбе. Сжала пальцами холодный ствол в бестолковой попытке сбросить с себя отвратную заторможенность. Пошатываясь, сползла с кровати и тихо распахнула дверь веранды, с неподдельным удивлением рассматривая незваного гостя. Согнувшийся в три погибели Браун, ковыряющийся в земле, с выпяченным ненормально круглым задом выглядел крайне нелепо. Тем более в пределах ее дома. Треснуть бы его хорошенько. — Какого блядского черта?! — прошипела Рут, едва вспомнив о незаурядной способности говорить. Райнер удивленно повернулся, тут же роняя из рук маленькую лопатку, когда сержант многозначительно ткнула в него дулом. — Хочешь, чтобы доброжелательные соседи сделали донос, что на моем дворе элдиец ошивается? Ничего лучше не придумал?! Она вволокла его в дом за шиворот, с неприязнью глядя на перепачканные в земле руки. Странно, что солдат из выводка Аккермана не был надрессирован на стерильную чистоту. Рут встряхнула головой, пытаясь собрать мысли в кучу. — Что ты здесь забыл, Браун? — она продолжала говорить злым полушепотом, будто все еще боялась быть услышанной. — Хотел цветы посадить… — невнятно промямлил он. — Нашел у тебя семена, вот и… — Тебе жалование подняли не так давно, а ты в садовники устроился? — она раздраженно откинула пушку на диван, сверля его хмурым взглядом. — Спрошу по-другому: как ты вообще попал сюда? В ее глазах поблескивало искреннее непонимание, и лицо Райнера приобрело забавное выражение — смесь страха и по-детски дурацкой улыбки. — Ты… — уголки его губ вдруг стали неконтролируемо расползаться в стороны, и он поспешил одернуть себя. — Сержант, ты не помнишь, что было вчера? Обычно подобные вопросы не подразумевали ничего хорошего. Ей повезет, если он не расскажет, что она вчера влезла в мордобой с каким-то особо надоедливым офицером. Вроде Робертсона, который вполне вероятно мог попасться ей под руку. Магато нахмурилась, силясь вспомнить вчерашний день. Лицо медленно посерело, когда в памяти всплыл чужой военный жетон, перепачканный в крови. И замкнутый круг, которому не было ни конца, ни края. Народ Имир рано или поздно доходил до предела, не в силах скрыть своей спеси, и выплескивал ненависть и презрение на попавшихся под руку марлийцев. Те, в свою очередь, отвечали элдийцам. И все повторялось заново. Они перерезали друг другу глотки из-за взаимной ненависти, даже не зная, где та берет корни. По большей мере просто потому, что так делали родители, а до них — их родители. Это было родовой привычкой, от которой избавиться было практически невозможно; пересилить традиции, вплетающиеся в народ поколениями — чрезмерно трудоемкий процесс. Рут свела брови к переносице: вечер вспоминался неточными фрагментами. Кругленькая сумма, на которую она вчера себя побаловала в баре. Холодный воздух улиц гетто доходил размытыми пятнами. Воины, под руки тащащие ее домой. Райнер, расстегивающий ее пуговицы. Вылизывающий шею, будто она — блюдце со сливками, которое надо вылакать в кратчайшие сроки. Магато испуганно вскинула взгляд, бегло очерчивая Райнера. Размышления не желали вязаться в кучу. Воин нервно сглотнул, догадываясь, что ее мыслительный процесс завершился на не самой впечатляющей ноте. — Боги, Браун, я что… — ее лицо исказилось странной гримасой неверия. — Ты совершеннолетний хоть?! — она и сама знала ответ, но сейчас такие очевидные факты вприпрыжку вылетали из головы. Рут утопила лицо в ладонях, досадно протягивая: — Вот че-ерт… Она с тихим стоном откинулась на кровать, бормоча что-то о растлении малолетних и устало массируя переносицу. Райнер старался сдержать поток эмоций — она, думая об этом, не жалела. Первой реакцией стали неловкость и легкий стыд. Браун ощутил, как к щекам прилила кровь. — Нет! — поспешил оправдаться он и, словив недоуменный взгляд Рут, покраснел еще на пару оттенков ярче. — Мы… Мы не… — Мы не что? — она с резким раздражением перевела на него взгляд, вопросительно оглядывая заминку и то, что воин, кажется, собирался задохнуться от смущения. — Ну, Браун, словами через рот говори! Не что? Не трахались, пока я была настолько в отключке, что не помню, как ты вообще в моем доме оказался?! Райнер нервно сглотнул, с чрезвычайным трудом прочищая горло. — Нет, сержант, — для полноты картины ему еще следовало стать по стойке «смирно», чтобы докладывать командиру о том, не успели ли они ненароком переспать. Она странно разговаривала. От привычной сдержанности и отсутствия подобных вульгарных выражений не осталось почти ничего. Всегда собранная, напряженная, натянутая, как струна, сейчас старалась пригладить растрепанные волосы. Глаза неравномерно слипались, губы горели потресканной сухостью. Сама Рут сидела помятая, в той же форме, в которой напивалась до бессознательного состояния. Прежде каждое выверенное слово сейчас неосознанно растворялось в непривычной речи. Фразы были наполнены странными словечками. И Райнер вдруг почти подавился воздухом от такого странного очевидного откровения: она была обычным человеком. Ни марлийкой, ни солдатом, ни командующим — девушкой, перебравшей на ночь. Она могла хотеть выпить, могла быть пьяной, сонной и возбужденной. Он понимал это и раньше, но полное осознание пришло только сейчас. Было видно, что ее пронизывала досада от того, что перебрала вчера, что ее притащили домой подчиненные, что Браун лицезрел ее в таком непрезентабельном виде. Но отвращения или страха, что она могла проснуться в одной постели с элдийцем, с ним — не было. Словно этот факт был меньшим, что ее вообще беспокоило. — Хорошо… — она облегченно выдохнула, устало массируя виски. Потерла веки, взъерошила волосы, не открывая глаз. А затем на ее лице блеснула глупая, почти бессознательная усмешка, будто в мысли прокралось что-то незаслуженно забавное. Такое она бы хотела помнить. Это было правдой. Черт подери, подобное оставить в небытие было бы чертовски обидно. Особенно, если бы пришлось потом платить за это собственной жизнью. Райнер нервно пошатывался в дверном проеме, рассматривая непонятное ему довольство на лице сержанта. Быть может, она не злилась. Быть может, даже не жалела, что позволила ему остаться на ночь, но сейчас, вполне вероятно, ему выскажут недвузначное предложение убраться из этого дома к чертовой матери. Он отсчитывал жалкие секунды до того, как она окончательно проснется и придет в себя. Переключатель в голове щелкнул. Магато вдруг нахмурилась, приоткрыв один глаз в предупреждающем жесте: — Кофе где, шкет? Они просидели почти до полудня. За это время Райнер успел сварить целых три чашки кофе, а Рут — едва не сожгла кухню, когда задремала прям на столе, уронив сигарету на пол. Пока Магато медленно приходила в себя, стараясь не дать тяжелым векам упасть обратно, Райнер о чем-то говорил. Половину из этого Рут пропускала мимо ушей по той простой причине, что полноценно обрабатывать информацию у нее совсем не получалось. Но смотреть на то, как он активно жестикулирует, вскакивает с места и в целом ведет себя, будто он живой — будто не он вернулся с Парадиза, потеряв всех друзей, будто не ему осталось жить несколько лет — оказалось вполне приятным. Он говорил о простых вещах. О мелочах, которыми была наполнена его жизнь. О смешной влюбленности Порко и попытках кандидатов обойти друг друга. Он рассказывал много о чем. А Рут, подперев голову кулаком, просто слушала его. И смотрела. Смотрела, как он продолжал что-то вещать, улыбаясь так, будто вполне счастлив. И привкус ее одиночества шипел, неумолимо извиваясь, словно змея. И покорно отступал вглубь, позволяя незаслуженному теплу просачиваться в ее жизнь сквозь светлые глаза Брауна.