853 год, ранняя весна.
Громкий хохот Кирштейна резанул по перепонкам. Рут запрокинула голову, позволяя элдийцу лицезреть непередаваемый убийственный взгляд, с которым она стирала текущую носом кровь. К моменту, когда Жан стал терять последние искры кислорода, смахивая с глаз проступившие от смеха слезы, Рут все же дотянулась до него, заряжая добротный подзатыльник. Воспитывать надо было этих голодранцев. Твердой рукой да пожестче. Марлийских командиров на них не хватало. В какой-то момент Рут перестала удивляться, почему троица воинов, отправленная разрушить Парадиз, так сильно прижилась здесь. Все эти юные лбы были до безобразия похожи. — Мы научились этому всего за пару дней, Пересмешник, — отсмеявшись, не упустил уточнить Жан. Кажется, он даже горделиво выпятил грудь вперед. Но, может, он ходил так всегда — особенно, когда где-то поблизости мелькал алый шарф Микасы — Рут не была уверена. Сохранность ее переносицы на Парадизе неизменно поддавалась различным внешним вмешательствам, начиная от крепких кулаков Аккермана и заканчивая попыткой не потерять равновесие на тренировочном устройстве маневрирования. Спустя пару затяжных поездок на Парадиз Магато, скрипя зубами, поняла, что надо было учиться коротать время на острове, чтобы не свихнуться среди тысяч людей, ненавидящих само ее существование. А молодые разведчики стали все чаще находить для нее подобные занятия. — Вообще-то ты первым ляпнулся о землю, — подметил Арлерт с едва сдерживаемой усмешкой и попытками игнорировать прожигающий взгляд Жана. Рут многозначительно промолчала — ей было несложно позволить мальчишке покичиться собственными достижениями. В конце концов, это было тем немногим, что осталось у них за последние годы. Армин всегда видел ее под искаженным, незримым для остальных углом. Она бесконечно напоминала ему упрощенную и менее дотошную версию Леви. Смотрела слишком надменно, отстраненно, будто боялась прикоснуться лишний раз к любому из элдийцев, не желая подцепить какую-то заразу. Не шибко утруждала себя отстаиванием собственного мнения, даже если кто-то из местных без прелюдий смешивал ее с дерьмом. Казалось, будто такое отношение было ей намного привычнее. Словно в какой-то мере она незримо соглашалась со словами элдийцев о своей паршивости. Заводилась Магато изредка, почти никогда. Стоило кому-то пересечь четко выверенную линию ее личного пространства, возмущенно тыкая пальцем в грудь. Обычно это были генералы при королеве, считающие всех марлийцев отбросами. И был еще один спусковой крючок — воины. Рут как-то обмолвилась, что ненавидит всех элдийцев, включая их. И многие ей даже поверили. Многие, но не Армин. Рут, казалось, было плевать почти на все. И это «почти» Армину изредка удавалось замечать. Как она покручивала кольцо между пальцев, когда кто-то говорил о жертвах Марлии. Как сдержанно, почти с героическим терпением поучала Браус владению новенькими автоматами и отвечала на вопросы Ханджи, которые та успевала задавать со скоростью, превышающей обработку информации мозгом Рут. У Магато было много удачных, вполне неплохих качеств, но факт ее чужеродной крови и поганый характер сходу перечеркивали даже эти задатки. — Вам было-то по сколько, юнцы? — запрокинув голову, раздраженно отмахнулась от Кирштейна она. — А у меня суставы, знаете ли, уже не те после войны. Пошли к черту со своими игрушками, зачем вообще привязались ко мне с этой небезопасной дрянью. Армин склонил голову, с долей веселья разглядывая, как неуклюже Рут поправляла плотные ремни на брюках. Многозначительно кашлянул в кулак, нарочно отводя взгляд в сторону, и ненавязчиво подметил: — А помнишь, Жан, как Райнер в два счета приловчился пользоваться устройством? Тоже, конечно, перевернулся пару раз, но к концу первого дня уже держался сносно — мы все тогда на него равнялись. Рут косо посмотрела на разгладившиеся лица ребят. Они могли часами распинаться о ненависти к воинам, но стоило их подловить на незаурядном факте прошлого, как невозможность сдержать старую привязанность и доверие всплывала наружу. Магато не была уверена, хотели ли они вспоминать о тех временах на самом деле. Но иногда, разглядывая их задумчивый растерянный вид во время очередных собраний с добровольцами, видела, что они с большим удовольствием сбежали бы в прежние деньки — когда они тренировались из последних сил, мечтая о разведке. Когда были неотъемлемой частью общей идеи, в которую верили. Когда были семьей. — Да, было дело, — неловко потер затылок Жан, насмешливо приподнимая бровь. — Он потом еще… Рут скрипнула зубами, досадно поглядывая на двоих посмеивающихся разведчиков, углубившихся в сентиментальные воспоминания. Браун справился за день. Превосходно. Она раздраженно хрустнула пальцами, мягко ощупала нос и без воодушевления, но с твердой уверенностью в свои силы полезла обратно, тихо бормоча под нос не особо презентабельные ругательства. Жан удивленно обернулся на недовольное пыхтение позади. — Сущий бред, — ответила она на его вопросительный взгляд, путаясь в креплениях. — Это просто нелепо, что Браун обошел меня в чем-то, — она выглядела весьма комично, злясь на подобную чепуху, но ее глаза поблескивали так, будто Райнер только что самолично задел ее гордость. — Думаете, я позволю этому шкету быть хоть в чем-то лучше? — Это ты еще громовые копья в руки не взяла, — усмехнулся Жан, переглядываясь с хихикающим Армином. Видеть непередаваемое раздражение на лице Рут было более чем забавно, и Кирштейну вдруг захотелось заглянуть одним глазком за завесу ее командования в Марлии. Какой она была? Как общалась с подчиненными? Как вела себя с воинами на заданиях и как наедине? Жан был уверен, что хорошие слова из ее уст доносились редко. — Сомневаюсь, детки, что мне придется сражаться против этих больших тварей. Мои противники умирают от одной пули, — она кивнула на лежащую поодаль винтовку. — И я не промахиваюсь. И все же местную диковинку, способную убивать титанов, она опробовала. Было в этом что-то дикое, отдающее человеческим естеством. Не нужно было думать о сотнях вещей, о вечных моральных вопросах, не нужно было предаваться сомнениям: поступаешь ли ты верно? Даже сторону, за которую сражаться, выбирать не было нужды. У элдийцев на острове просто не оставалось выбора. Они сражались за свою жизнь и никогда не сомневались в правильности поступков. А Магато сомневалась. Сомневалась, потому что она сражалась не за выживание, а за собственные обиды и тщеславие. Были в жизни Рут дни, замедляющие общий бег жизни. Ее жизни. По возвращению с острова в родную Марлию она перманентно размышляла о скоротечности отведенных дней. Разглядывая новые навыки кандидатов и выслушивая очередные смехотворные истории Галлиарда, Рут не могла не думать, что что-то упускает. Какой-то очевидно важный клочок жизни, который восполнить больше никогда не удастся. Время детства или юности с теми, чье летоисчисление подходило к концу. Но здесь, на Парадизе, время останавливалось, и она при всем желании не могла его никак ускорить. Время в ожидании отплывающего корабля замирало, и Рут приходилось замирать вместе с ним. Удивляться целому свободному дню. Пытаться улизнуть от вездесущей Зое, а потом смиренно идти с ней в лабораторию, позволяя использовать свои знания для очередных гениальных теорий. Рут училась останавливаться посреди беготни, чтобы поднимать глаза кверху и вслушиваться в окружающий мир. И единственное, о чем она слегка жалела в эти моменты, что где-то в доступной от нее близости не было Брауна. Рут поворачивала голову в сторону и почти воочию видела, как он удовлетворенно прикрывал глаза, позволяя губам расслабленно растечься в улыбке. Как он приподнимал плечи, прячась от прохладного сквозняка. Размыкал губы и бормотал что-то вроде: — Знаешь, сержант, однажды на Парадизе мы встретили в лесу громадного кабана. И Рут тоже улыбалась бы, потому что не улыбаться не могла. Потому что любые его слова — глупые или не очень — всегда произносились с неописуемой легкостью. Легкостью, которой неизменно хотелось поддаться, позволить ей перетечь на собственное тело, пропитать кожу, приподнять над землей и подтолкнуть в нужном направлении. Но его рядом не было. Были шумные, назойливые разведчики, скрашивающие ее дни и вечера. И Рут думалось, что в их мире все было практически идеально. И неспешность, и тот незаурядный факт, что они никому ничего не были должны. Смогла бы Рут жить так, как они? Если бы она только захотела, смогла бы сбежать сюда — от Марлии, от войны, от Зика? Сделать вид, что сержанта с позывным «Пересмешник» не существует и никогда не существовало. Найти себе занятие, как Николо — он, кажется, вполне неплохо обжился на острове. Рут могла бы забыть. Забыть все из прошлой жизни и начать здесь новую. Вполне вероятно, разведчики даже позволили бы это, вот только… Только в Марлии у нее остался бы выводок растерянных воинов и кандидатов, которых без нее заклевали бы до костей. Рут ненавидела элдийцев. И тратила свою жизнь, существовала и пахала как лошадь, забывая о сне и отдыхе, — для них же. Ее парадоксальная жизнь стала двоиться как раз в тот вечер, когда она потеряла первого элдийца, жизнь которого ценила. Презираемого элдийца, который заставил ее поганое сердце впервые надтреснуть. Элдийца, которого она ненавидела примерно так же, как и себя. В моменты грызущих изнутри тревог Рут любила чувство усталости. Любила изнурять тело так, чтобы мысли казались неподъемным грузом, чтобы сил даже думать не оставалось. После того, как железная дорога была достроена, коротать недолгие дни на Парадизе стало проблемнее. Аккерман — единственный, кто мог хорошенько избить ее до того состояния, когда сама Рут будет удовлетворена изламывающей болью в костях, — отказывался становиться с ней в шутливый поединок. «Если я захочу набить тебе морду, Пересмешник, ты мне только дай повод. А просто так не напрашивайся», — незаинтересованно отмахивался от нее он. С остальными махать кулаками оказалось не так интересно. Получать от девчонок вроде Микасы по зубам не было ни малейшего желания. Эти юнцы были воспитаны суровыми условиями, пробирочно созданными на тренировочных полигонах Марлии. Но здесь их главной задачей было выживание. Их жизни чем-то отчаянно привлекали Рут. На ее родине шла война, но по сравнению с миром Парадиза любая война казалась игрушечной — бестолковым кличем о своем могуществе. Ханджи, выцепляя взглядом скучающий вид Магато, всегда старалась привлечь ее к очередному местному хозяйству. Рут была не против. Прозябать время в бесполезных размышлениях о собственной никчемности она не желала, а возня на свежем воздухе доставляла хотя бы отголосок насыщения. Она любила бережно натирать свою винтовку перед поездкой на фронт. Почти любовно настраивать все на идеальный лад. Механики из ее группы питали особое, непонятное ей удовольствие, копаясь в мазуте и механизме автомобиля. Потому, когда Зое притащила ее с разведчиками на ферму-приют, который стал разрастаться при правлении королевы, Рут словила себя за странным ощущением схожести. Все было циклично. Люди, занимающиеся своим ремеслом, всегда испытывали к нему неподдельную здоровую тягу. И наблюдать за этим было крайне приятно. Магато нравилось исподтишка рассматривать, как Пик выводила плавные узоры на холсте. Нравилось засиживать в кабинете Йегера, который мог часами продумывать тактики наступлений. Даже за Ханджи, с безумными видом перебирающей разные колбы, ей нравилось наблюдать. Рут на мгновение запнулась о свои мысли. Чем любил заниматься Браун? Что делал на досуге, чему посвятил бы свою жизнь, если бы его дорога не свернула на стезю воина? Она лениво огляделась на ферму, вычесывая спутанную гриву лошади, — наверняка ему бы понравилось здесь. Вспомнилось его увлекательное копошение на заднем дворе ее дома. Брауну нравилось большое пространство. Поля. Свобода. Пыльные и душные города Марлии давили на него. Рут была уверена: давили так, что наверняка свою идеальную жизнь он представлял где-то здесь, вдали от чужих глаз, любовно занимаясь разведением каких-то живых тварей. Детский расстроенный плач отвлек ее от очередных размышлений о Брауне, и Рут почти со злостью дернула щеткой по загривку — что за черт? Почему-то мысли о воине стали занимать незаслуженно много места в каждом дне. Это не просто раздражало — это ощутимо и вполне правомерно выбивало из колеи. Она чувствовала себя обессиленной, думая о нем. Уязвимой. Совершенно себе не принадлежащей, стоило Брауну ненавязчиво проскользнуть в ее мысли. Примерно так же, как он проскальзывал в ее кабинет посреди рабочего дня, с чашкой кофе в руках и тихим бурчанием о том, что ей следует лучше питаться. Рут сникала. Позволяла его пальцам ненавязчиво касаться ее, передавая чашку. Позволяла трогать за плечо в подбадривающем жесте. Она много что ему стала позволять, потому что бороться с этим стало сложнее, чем молча принимать как должное. И иногда Магато была благодарна маленькому клочку суши под названием «Парадиз», на который она могла сбежать, чтобы не продолжать эту бессмысленную борьбу с самой собой. Разведчики облепили со всех сторон девчонку едва выше ее сапог по росту. Щуплую, зареванную, пищащую им что-то невнятным голосом. Рут с трудом уловила обрывки слов о потерянном воздушном змее и о сильном ветре. Магато раздраженно закатила глаза, ощущая подкатившую к горлу тошнотворную волну презрения. Все нянчились с ней, будто детский плач стоил внимания. Словно этот раздражающий звук был катализатором их попыток стать мягче, успокоить огорченное дитя. Рут детей не любила. Не просто не любила, а старалась обходить их стороной, желательно, чтобы эти странные, недоступные ее пониманию существа оказывались вне границ ее доступности. Кандидаты были другими — натренированными бравыми солдатами, от воспитания которых зависело будущее Марлии. Им было не до потери воздушных змеев и соплей по этому поводу. — А где Магато? — напряженно протянул Леви, когда девчонке удалось заткнуть рот каким-то наспех найденным леденцом. — Где, черт возьми, эта марлийка? Разведчики растерянно осмотрелись. Ханджи с интересом уставилась куда-то ввысь леса, не обращая внимания на остальных. Рут, конечно, силой никто не держал, но наблюдали за ней почти всегда — в конце концов, недоверие между ними все еще витало едва ощутимым напряжением в воздухе. Когда Аккерман дернулся было в сторону города, намереваясь высказать все негодование тем, кто счел вполне удачным пребывание марлийцев на острове, Зое остановила его одним движением. — Не кипятись, Леви, — она все продолжала глазеть наверх. — Вдруг она слиняла, чтобы перерезать глотку королеве и лишить нас козыря в рукаве? Следует доложить Пиксису… — Не думаю, что в этом есть нужда, — на лице Ханджи расцвела глуповатая улыбка, когда она указала головой в сторону крон деревьев. Леви, с напряженным взглядом проследивший за кивком, забавно вытянулся в лице, непривычно демонстрируя смесь различных эмоций. — Какова вероятность того, что она поскользнется и свернет себе шею? — флегматично заметил он. — Ты бы хоть попытался скрыть такую очевидную надежду в голосе, — укоризненно пихнула его Ханджи. Они так и стояли с задранными головами и глазели, как Магато, корчась в немыслимых позах, пыталась добраться до высокой хрупкой ветки, чтобы снять застрявшего воздушного змея. — Вместо того, чтобы подтирать слезы, — со сбитым дыханием сказала она, как только злополучная игрушка была в руках, а ноги коснулись твердой земли, — лучше бы глаза разули. — Ты не говорила, что питаешь ощутимую слабость к маленьким засранцам, — насмешливо приподнял бровь Аккерман. — Я питаю слабость к чужой лести, болеутоляющему и твоей закрытой пасти, коротышка, — жеманно оскалила она зубы на манер вежливой улыбки. — Хоть кто-то удосуживается твоей благосклонности с открытым ртом? — уточнила Зое, тут же уловив едва заметный, почти фантомный блеск в глазах Магато. Рут насмешливо цокнула сама себе под нос и неопределенно повела бровью вместо ответа, направившись в сторону фермы. Браун, вещающий о своем облезлом коте, который разжирнел в пару раз, неплохо подходил в эту категорию. Даже с приоткрытым ртом от удивленного дыхания в бухте. Тем более с загнанным взглядом у ее шеи и пересохшими губами. Определенно удосуживался ее благосклонности. — Спасибо, тетя солдат! — пропищала ей девчонка, сияя всеми частями тела, когда Рут молча протянула ей змея. Магато смерила ее нечитаемым взглядом, стараясь придать хотя бы каплю снисходительности выражению своего лица. — Да было бы за что. — Давай я научу тебя, как им управлять, — она уставилась широко раскрытыми, все еще припухшими после слез глазами на неуверенно застывшую Рут. Казалось, один ее вид должен был отпугивать детей, и если не хватало рассеченного лица, то горящий колючей злостью неизменно помогал в этом. — Не стоит, — кратко ответила Магато, деликатно отодвигая от себя протянутую ручонку. Было ощутимо заметно, что Рут смотрела на ребенка, как на диковинное, не особо изученное ею создание. Или как на бешеную собаку. Непонятное существо, с которым та не умела обращаться. Достать змея с пятиметрового дуба — по ее части, но вести разговор с безмозглым маленьким человеком и делать вид, что ей все мило и интересно — нет. Но девчонка была очень убедительной. Настолько, что Рут было проще сдаться и согласиться с ее громким щебетанием, чем продолжать кривить лицо под хмурые недоверчивые взгляды Аккермана. Рут всегда было проще сдаться. В Марлии надоедливых детей воспитывали совсем иначе. Ее воспитывали иначе. Лишний писк — и она могла получить сапогом в живот на тренировке. Окружающие ее правила были ей почти что новы. Когда солнце уже клонилось к закату, Ханджи вновь выдернула Леви из толпы подопечных оборванцев. Захихикала ему на ухо, показывая на их марлийскую приятельницу. А Рут всего-то задремала. Уселась лотосом у широкого дуба, подперла голову, не обращая внимания на скачущего вокруг нее ребенка, и застыла с прикрытыми глазами на долгие минуты. Надо же, даже змей висел аккуратно привязанный к веткам. Почти идиллия, если не считать, что девчонка споткнулась о корни и едва не полетела носом вниз. Рут, даже не дернувшись, словила ее одной рукой за край платьица в паре сантиметров от земли, возвращая в вертикальное положение. Ханджи был уверена, что глаз та даже не открыла, так и продолжила себе сидеть в полудреме у дерева, будто эта ситуация происходила уже с десяток раз. Они молча переглянулись с Леви, и Аккерман закатил глаза — не повод, мол, это, считать ее нормальным человеком.***
Долгая неделя подходила к концу. Возвращение обратно на материк планировалось через двое затяжных дней. Все коротали еще не успевшие прогреться вечера, как могли. Рут огладила пальцами кольцо, выныривая из своих мыслей, когда кто-то многозначительно пихнул ее в плечо. — Твой ход, Пересмешник. Комната наполнялась тихими разговорам и светом свеч. Леви приоткрыл дверь в небольшую гостиную, за пару коротких мгновений вытягиваясь в лице. Иногда Магато позволяла себе выходить из образа сурового солдата. И иногда она перебарщивала с этим так, что у Леви дергался глаз. Чаще Рут предпочитала игнорировать всех элдийцев, притворяясь, что на острове она находится в полном одиночестве. Но моментами странная, непривычная ей искра забавы пробуждалась, и в такие вечера юные разведчики часто не отходили от нее ни на шаг, с приоткрытым ртом выслушивая очередные военные байки, рассказы об истории старой Элдии и затертые страницы детства воинов. Или, как сейчас, хитроумные карточные приемы. Микаса смущенно хихикала в ладошку, Эрен тихо усмехался себе под нос, стараясь не подавать и виду. Жан сидел у края расстеленного на полу ковра и безбожно краснел. Он часто краснел. Особенно в присутствии Микасы. Но, может, в этот раз сыграло роль то, что из одежды на нем остались одни разноцветные трусы, — Леви не был уверен. — Что тут, черт возьми, происходит?! Аккерман, конечно, понимал, что происходит: они играли в карты. Ну, как играли. Рут явно мухлевала, а остальные — вроде Жана — поддавались на уловки. И раздевались с каждым ее выигрышем. Кажется, ей это доставляло неумолимое удовольствие — большая редкость для ее угрюмого вида. — Я слышала, что младшие разведчики стащили домашние настойки и заблевали всю библиотеку, — вместо ответа проговорила Рут, так и не отводя взгляда с колоды карт. Леви нервно замер вполоборота, пытаясь просчитать дальнейшие действия, но как только рассмотрел ее попытку проглотить собственный смех, хмуро навис над ней. — Ты всерьез думаешь, что я в это поверю? — скептично протянул он, презрительно искривив губы. — Паршиво отыгрываешь. — Ну, ты же тот еще чистоплюй. Думала, клюнешь на это, — она многозначительно изогнула бровь, приподняв бутылку кислого вина в насмешку. — Расслабься, коротышка, я всего лишь учу твоих щенков шулерским приемам. Пригодится в жизни, тебе ли не знать. Снимать последнюю часть одежды Кирштейн наотрез отказался. Даже несмотря на уговоры Конни и попытки Магато надавить на его честь. Ставки исчезли, разведчики неспешно потягивали вино. Рут, откинувшись на низкий пуф, с полуприкрытыми глазами рассматривала их странную дикарскую компанию. Жмурилась, как довольный кот, и помалкивала, углубившись в свои мысли. Это было извращенной, больной шуткой судьбы, что здесь сидела она, а не Браун, когда-то тормошивший этих юнцов забавными историями. Она в размеренном отдыхе разминала погрызанные сражениями мышцы в то время, пока он вырывал последние оставшиеся нервные клетки из лап собственной войны. — Зачем ты поддалась? — Леви, как обычно, вынырнул из теней комнаты. Надо же, запрятался в самом уголке неприметной статуей, наблюдая за игрой, чтобы Магато еще чего не учудила с его драгоценными детенышами. Рут как раз замерла в дверном проеме, краем уха вслушиваясь в победный клич Кирштейна. Последние десятки минут игра шла в пользу молодняка, и не то чтобы Рут не приложила к этому руку. Она неопределенно пожала плечами, пристраиваясь у края помещения рядом с Аккерманом. — Сильно много у них в жизни радостей, а, коротышка? — они синхронно повернули головы на заливистый смех, разглядывая гордо блестящие глаза Жана и его вьющуюся на губах историю о том, как он обыграл марлийку. Общее веселье. Тепло. Даже угрюмый Эрен — и тот позволил улыбке стать его спутником на этот вечер. — Почему бы просто не подарить им эти мелочи? Разве тебе не нравится? — Нравится что? — уточнил Леви. — Смотреть на них, — на лице Рут промелькнуло странное выражение, будто мысли стали ускользать от нее. Из этой комнаты. Из сегодняшнего дня. Уголки губ поползли вниз, стоило ей — Леви был уверен — вспомнить о воинах. — Ты никогда не думал, что все, что нам остается — это пытаться вытесать из их повседневности хоть какую-то искру счастья? Хотя бы подобие того, что могло быть в их жизнях, если бы не вся эта чертовщина? — Думаешь, раз с собственной жизнью не сложилось, то можно компенсировать свои поганые поступки и решения тем, что ты стараешься для других? Думаешь, тебе удастся отпеть свою прогнившую душу этим? — Не думаю, что нас с тобой что-то спасет от пекла, коротышка, — хмыкнула она. — Уж не знаю, что за дерьмо ты творил раньше, но я видала в Марлии подобных отморозков. У тебя темнота во взгляде, Аккерман, это и выдает с потрохами. Люди с такими глазами долго не живут, если не утопили свое прошлое в реках крови. Чужой крови. И крови близких, — Леви вздрогнул, встретился с ней взглядом, а затем совершенно внезапно не выдержал его. Магато не была проницательной, если только дело не касалось таких же паршивых людей, как она сама. — Так вот если это самое пекло ждет нас уже скоро, то почему бы эгоистично не насладиться подобным видом? — она неопределенно кивнула на юных разведчиков. — Думаешь, я стараюсь для них? Нет, коротышка, я стараюсь для себя, потому что это заставляет меня думать, что некоторые из этих улыбок появляются исключительно из-за меня. Разве это не льстит? Не радует? Понимание того, что за твоей спиной маячат тысячи блеклых теней, а ты стоишь здесь, в комнате с юнцами, и заставляешь их улыбаться, будто ты — не такой плохой человек, каким являешься. Леви молча перевел взгляд на разведчиков. За всю свою недолгую жизнь они потеряли больше, чем половина Парадиза вместе взятых за сотню лет. Мог он не согласиться с Магато, если внутри пекло инородное желание наблюдать за их весельем снова и снова? Они смеялись. Шутили. Пихали друг друга в плечи и заключали в объятия. Леви не был частью этого — не был, потому что на его руках было слишком много крови, потому что испытывать такое он уже разучился, но, глядя на остальных, в нем пробуждался отголосок чего-то, чего он не ощущал много лет. Как временная таблетка, концентрирующая все чувства в кончиках пальцах. Привкус давно забытой радости. Не полное счастье, но что-то определенно похожее. — Когда ты поняла, что среди них — среди кипящей жизни воинов — тебе нет места? — спросил он вдруг, пользуясь минутой почти отвратительного понимания со стороны марлийки. — Когда поняла, что все, что тебе остается, все, на что ты осталась способна — пытаться делать их жизнь хоть немного ярче? Можешь вешать лапшу об эгоизме сколько угодно — ума не приложу, правда, зачем тебе выставлять себя в еще более отвратном свете. Но я знаю, что ты делаешь это не для себя. Не только для себя. — Не было ничего конкретного, — Рут неопределенно пожала плечами, вскользь игнорируя его недурные догадки. — Просто одним утром я проснулась и поняла, что вероятность моей смерти в любой из предстоящих дней крайне высока. И я ничего не могу с этим поделать. А еще я поняла, что мне нравится подкладывать конфеты в сухпайки кандидатов или подкидывать сигареты воинам. Если я не могу ощутить эту по-детски наивную радость, потому что после увиденного на войне все становится пресным, шершавым, все чувства затвердевают, будто трогаешь их через плотный ороговелый панцирь, — то я могу получить хотя бы каплю этих ощущений, глядя на них. Глядя, что их пока что весьма просто сделать счастливыми. Принести каплю радости в их жизни. — Но, вероятно, не во все жизни? — Рут проследила за его взглядом, раздраженно сцепив зубы. Она относилась снисходительно почти ко всем местным, но некоторые их них были исключительными поганцами. Рут чикнула зажигалкой, втиснув в зубы сигарету — хоть что-то должно было пригладить ее вздыбленные нервы, чтобы ненароком не прибить кого-то из фанатиков, верящих в превосходство Элдии. Она попыталась проскользнуть к выходу, едва не врезаясь в чью-то предупредительно вытянутую руку. Обернулась на Леви в молчаливой просьбе приструнить своих лающих щенков, но тот равнодушно пожал плечами. Ему, так или иначе, приносило неизгладимое удовольствие наблюдение за ее взбешенным видом. — Что здесь забыла эта марлийка? — прорычал кто-то перед ее носом, и она выдохнула дым прямо в лицо наглецу, отстраненно рассматривая его прилизанные волосы. — Форстер, душенька, — Рут прицокнула языком, всеми силами пытаясь сдержать зудящие кулаки. Его бы на полигон к марлийским офицерам, вот те позабавились бы. — Эта марлийка привезла тебе с материка кучу военных цацок, которыми ты обвешан с головы до пят, — она многозначительно покосилась на его автомат за спиной. — Так что поубавь тон и вырази свою почтительную благодарность, если тебе больше нечего сказать. — Благодарность? — его голос дрожал на грани праведного гнева каждый раз, стоило ему увидеть Рут в компании разведчиков. Он считал нелепым даже ее редкое нахождение на острове, а распивание алкоголя и совместные вечера с остальными вызывали в нем непомерную ярость, до которой он еще даже не дорос. — Ты обещала нам встречу с Азумабито еще полгода назад, а мы с ней так и не познакомились! Время поджимает, а ты… — Кто вообще дал ему право открывать рот в моем присутствии? — Магато вновь покосилась на Леви, с неприязнью разглядывая ощутимую усмешку на его лице. Забавлялся, гад. — Идет война! — боги, что этот мальчишка мог знать о войне. — А у марлийцев, с которыми нам приходится сотрудничать, нет чести! Ее губы несдержанно дрогнули, прежде чем расползтись по лицу кривой усмешкой. — Честь? — его надменный тон вызывал почти неосуществимую смесь раздражения и забавы над тем, как он с пеной у рта доказывал ей какие-то свои идеалы. Наслышалась она уже этих нацистских лозунгов в Марлии, хватит с нее очередных мальчишек, верящих в свое превосходство над остальными. — Война не знает чести, глупый маленький мальчик. Думаешь стать героем, спасшим свою чертову элдийскую империю? Думаешь, твое имя останется в книгах на долгие века, как самая почетная реликвия? «Флок, возродивший Элдию» — неплохо звучит, да? — она насмешливо щелкнула его по носу, и он едва не задохнулся от такого неуважения. — История не помнит правды, Форстер. У тебя нет имени, и никогда не было. — У меня есть… — О нем забудут, — резко перебила его Рут. Быть может, ей хотелось, чтобы кто-то переубедил ее в этом. Быть может, она говорила это больше для себя, чтобы не тешить жизнь пустыми надеждами. — Ты умрешь, и вместе с тобой умрет и память о тебе. Запомни это, прими как должное, и тогда, возможно, твоя жизнь окажется не такой уж и лживой. Никто о тебе не вспомнит. И обо мне никто не вспомнит. Люди не любят заглядывать в прошлое, зато как менять будущее — так они себя считают самыми умными. Флок со злости выдернул сигарету из ее губ, поднося к самому лицу. Кажется, даже намеревался потушить ее о девичью переносицу, но Леви спокойно перехватил его руку. Обернулся на отшатнувшуюся Рут с какими-то исключительно дикими глазами и вновь перевел взгляд на подопечного. — Довольно, Форстер. Сегодняшний пост твой, если не ошибаюсь. Кажется, ты не туда набрел во время дежурства. Флок со свитой таких же незрелых, но чрезмерно важных мальчишек скрылся на улице. Пошипев для виду напоследок, поскалившись не отросшими клыками — без этого никак. Рут шумно выдохнула, сдавив виски между пальцев. Надрать бы ему зад хорошенько, да вот только война царапалась изнутри непрошенным гостем тогда, когда не следовало. Она прикрыла глаза, с трудом заглатывая воздух маленькими, редкими порциями, отмахнулась от вопросительного бормотания Аккермана и выскользнула наружу, навалившись на бортик низкой террасы. Перед глазами противно плыло — и додумался же глупый мальчишка махать перед ней зажженной сигаретой. Передовая всегда вспыхивала страшным воспоминанием. Но еще страшнее было вспоминать эксперименты над элдийцами. Титанов, которые мгновение назад были растерянными людьми. В этом мракобесии Рут никогда не принимала участия, пока генерал не решил, что она просто-напросто боится. С того момента пришлось, стиснув зубы и напичкав себя табаком, присутствовать на частях фронта с выводком титанов, подконтрольных Зику. Смотреть, как громадные безмозглые куски мяса выбивают Марлии победу. Это всегда было нелегко, даже для Рут, спокойно принимавшей обед посреди мертвых тел сокомандников. Чувства притуплялись, это было неизбежно, но страх не поддавался никаким метаморфозам. Страх пропитывал каждую клеточку тела еще при рождении и не отпускал до последнего издыхания. Шрам на лице фантомно болел всякий раз, стоило Рут вспомнить о мясорубке, в которую превращался фронт после неразумных титанов. А вспоминала она часто, и малолетние засранцы, тыкающие в лицо тлеющей сигаретой, активно этому способствовали. Огонь всегда напоминал о выжженных воронках земли, оставляемых титанами в бывших городах альянса. И о бесконечно противном запахе гари. Таком, что пепел, кажется, уже покрыл легкие сажей изнутри, въелся и теперь преследует — ни отплеваться, ни откашляться. Рут закопошилась по карманам, косо поглядывая на пристроившегося рядом Леви. Без энтузиазма послала его куда подальше, чтобы не мозолил ей глаза, и выудила потертый кожаный чехол, позвякивающий одноразовыми шприцами. Аккерман закатил глаза — она носилась с ним, как с золотым — и с силой надавил на плечо в смутной надежде на ее вменяемость. Магато часто переклинивало, а союзник с нестабильным рассудком не сдался им и за просто так — Хватит колоть себе эту дрянь, Магато, ты откинешься еще до начала операции, — Рут остановилась всего на мгновение, чтобы коротко указать на шрам, будто это объясняло потерю холодного ума. У нее была боль и то, что помогало справиться с этим. Поэтому она не видела ни единой причины отказывать себе в подобном. — Это старая рана. Тебе кажется, что болит, ты же и сама прекрасно знаешь. — Ты не понимаешь… — у нее не было ни малейшего желания доказывать что-то Леви. — Я убивал людей в обличии титанов, терял всех — буквально всех, кого любил и кем дорожил хоть немного. Поговорим о том, что я чего-то не понимаю? — казалось, что-то в нем рассвирепело от ее слов. Рут замерла, сжимая в подрагивающих пальцах заветный пузырек. Облегчение было близко. Так близко, что ей даже стараться не надо было ради него. И совестные разговоры с моралистом ей не сдались и к черту. — Это просто, да? Как отсутствие свободы. Как слепое следование за кем-то, кто просто не скинул тебя с башни. Вот какая Рут Магато? — с презрением прошипел Леви. — Вместо того, чтобы перестать пичкать себя каким-то низкосортным дерьмовым наркотиком, в котором нет нужды, ты убеждаешь себя, что он тебе необходим? Потому что так проще, ничего не нужно менять и можно забыться спокойным мирным сном, а не засыпать с воспоминаниями о собственной вине и отнятых жизнях. Остановиться, принять свое собственное решение, отказаться — непомерно тяжело. — Он зло схватил ее за грудки, и Рут позволила ему встряхнуть себя из-за озвученного им вслух слишком постыдного откровения. Против таких слов возразить было нечего, она и сама всегда это понимала. — Но ты не в своей поганой Марлии, не среди бесхребетных воинов. Сражайся или умри. Твоя война не на поле битвы, Пересмешник, уж я-то знаю, — Леви с отвращением окинул ее взглядом, прежде чем ткнуть пальцем в лоб. — Твоя война здесь, и пока ты позорно проигрываешь. Нам не нужны те, кто будет ставить свои интересы и сопливые страхи выше чужих жизней. — Это не так просто, как может показаться, Аккерман. — Не так просто? — он перехватил чехол из ее рук, встряхивая его прямо перед глазами Магато. — Да что может быть проще взять и раздавить между пальцев этот треклятый пузырек? Что может быть проще перестать покупать эту отраву?! — он кинул на нее короткий серьезный взгляд. — А вот попробуй прожить хотя бы пару дней, не сунув дуло себе в рот после очередной разведывательной операции, где ты потерял весь взвод, который совсем недавно выпустился из академии и верил, что сможет изменить жизнь к лучшему. Вот это — не так просто, как может показаться. А все остальное — тупые отговорки, Магато. Она скинула его руки с себя, с досадой поправляя одежду. Хмуро оглядела его с головы до пят, передернув плечами от злобного взора. — Поступай, как знаешь. Мне плевать, где и как ты сдохнешь, Магато, — он вновь разрезал тишину ночного двора, прежде чем засунуть руки в карманы. — Но мне казалось, что у тебя еще остались те, кем ты дорожишь. И, возможно, те, кто дорожит тобой. Хоть мне и слабо в это верится. Рут глядела волком ему в спину, когда он шаркающим шагом направился обратно в дом. Грязно выругалась сквозь сжатые зубы, замахнулась и выкинула одну из склянок с террасы, со злостью вслушиваясь в звон разбитого стекла. Как будто она не знала, что он прав. Как будто осознание того, что она бессовестно травит себя в надежде, что не доживет до момента воплощения плана Зика, хоть раз останавливало ее. В словах Леви была очевидная истина, но чем больше Рут о ней думала, тем сильнее боялась ее.***
— Привет, Энни, — Рут покрутила в руках короткую цепь маневренного устройства, свисающую с ремней. — Знаешь, не таким далеким вечером перед отъездом на остров я в спешке заполняла документы под тихий бубнеж Брауна. Он рассказывал что-то о том, что у элдийского командира разведчиков на Парадизе была гениальная тактика. Я уже и не вспомню. Он часто, знаешь, Энни, рассказывает о несвязных вещах. Просто вспоминает то одно, то другое, погружается в эти воспоминания так, что клещами не вырвешь его обратно. И каждый раз, когда мне удается дозваться до него, когда он выныривает, я вижу, как темнота обратно сгущается в его глазах. Как бессилие вновь начинает клубиться возле него ощутимым липким туманом. Он всегда выглядит напряженным до каждой отдаленной мышцы. Испуганным. Все ждет, как я приду в ярость от его воспоминаний о Парадизе. Становится по стойке, вытягивается и отстраненно чеканит: «Прошу прощения, сержант, я забылся». Мне ведь ничего не остается, кроме кроткого кивка головы и попыток делать вид, что мне нет дела до его бормотаний. Рут задумчиво постучала по отбрасывающему разноцветные блики кристаллу. Запнулась взглядом об узкую горбинку носа Леонхарт, мысленно огладила устало прикрытые глаза. Слышала ли ее Энни? Не была ли, часом, против ее постоянных исповедей? Если девчонке и суждено пробудиться, то после всех признаний, вылитых в этом мрачном склепе, Рут наверняка придется перерезать ей горло. Ее окружали одни элдийцы, но они не знали о ней и половины истины. А Энни знала. Иногда знала столько, сколько сама Рут боялась признаться себе. — Мне ведь нравится слушать его, Энни. Кажется, будто на короткие мгновения я становлюсь неотъемлемой частью этого. Словно я проживала с вами все эти нелегкие дни. В те времена не существовало ни Марлии, ни воинов. Были только вы трое — солдаты, сражающиеся против титанов, не более. И я все думаю, если бы у тебя вышло вернуться, если бы ты сейчас была с нами в Марлии — было бы Брауну легче? Думаю, да. Пожалуй, он чувствует перед тобой вину сильнее, чем перед кем бы то ни было. Ему не хватает суровой приятельницы Леонхарт, а я выслушиваю эти разбросанные слова, гляжу, как подрагивают его брови при упоминании тебя, и сжимаю зубы в чрезмерно тяжелой попытке не сказать ему правду. Он скорбит по тебе, а я сижу здесь и разговариваю с тобой, как ни в чем не бывало. Он видит дурные сны, в которых не спасает тебя и Гувера снова, и снова, и снова, приходит в кабинет с покрасневшими от недосыпа глазами, и я знаю, что могу ему помочь, но не помогаю. Иногда мне кажется, лучше бы я не знала о том, что ты жива. Иначе я, выходит, тащу эту ношу знания за двоих. Знаешь, каково это: настраивать привычно командный тон, раздраженно отпихивать его от стола и произносить слова, которые не хочешь говорить вслух? «Утри сопли, Браун, твои друзья мертвы, и если ты и дальше будешь растекаться бесполезных куском нытья в моем кабинете — я отдам твоего титана Габи». Рут всегда говорила нечто подобное. Выслушивала сотни вариантов его планов: как он мог спасти Энни, как мог бы вернуться за Бертольдом. Терпела, кривясь до пульсирующей головной боли, натягивала на скулы колкую усмешку и позволяла яду стекать сквозь плотно сомкнутые зубы, как пену изо рта бешеной собаки. Иногда ей казалось, что стоит ей отвернуться, как взгляд Брауна расцарапывал ей лопатки, покалывал обидой у затылка. Он никогда не просил жалости к себе, всего лишь минуты молчаливого понимания. Но молчать в моменты, когда он, растерзанный своим скупым горем, вываливал мысли, она не умела. Это, казалось, шло вразрез с привычками, залегшими в ее крови задолго до рождения. — Мне думается, что именно это и поднимает его по утрам и заставляет двигаться дальше. Не страх умереть со дня на день, а страх передать совсем зеленым детям свое проклятье раньше срока. Он готов жить, терпя свое ненавистное существование и приказы со стиснутыми зубами лишь ради того, чтобы кандидаты могли побыть обычными людьми — хотя какие уж там обычные — еще немного. Ремень в ее руках покрылся маленькими сгибами и трещинками — Рут не умела давать рукам спокойствие, когда говорила. Теребила клочки одежды, хрустела пальцами, щелкала металлом пистолета. Это было малым, чем наградила ее война. Сны, пропитанные вонью окопов и грохотом артиллерии, не могли преследовать ее в течение дня, и тело, кажется, искало выход на волю в таких дерьмовых привычках. Магато раздраженно одернула руки, тычась щекой в прохладный кристалл. Едва заметно хмыкнула своим воспоминаниям. — Он рассказал, как ты набила ему морду после смерти Марселя. Вот это — девчонка Леонхарт, которую я помню, — улыбка скользнула вдоль ее губ, тут же стекая с лица, будто и вовсе не появлялась там. Мысли, долгое время клубившиеся где-то в глубине, дали ощутимую прореху, и Рут беспомощно вскинула взгляд на замершие ресницы Леонхарт. — Вдруг это неправильно, Энни? Даже для всей моей неправильной жизни, вдруг это — слишком? Я знаю, что Зик был бы рад, он гордился тем, что Бронированный титан верно предан нашему маленькому плану, даже не зная о нем. Но теперь при каждой встрече с Брауном я просто… Стараюсь не замечать его взглядов. Магато взъерошила волосы. Встала с места, нервно померив шагами узенькое сырое помещение. Уперлась лбом в ребро кулака, с силой зажмуривая веки. — Я все помню, как сказала, что он «мог бы надеяться», и теперь не понимаю, какой черт дернул меня за язык. Когда придет время, Браун должен стать на сторону разведчиков — таков был план, но что, если я не смогу? Что, если он не сможет? После всего, что ему пришлось пережить с ними бок о бок, после всех снов, удавкой затягивающихся на его шее, где он предает их снова, и снова, и снова. Что если он не захочет, а у меня не выйдет ничего с этим поделать, потому что я не смогу вновь заставлять его копаться в собственных ошибках. Разве всех его побед не достаточно? Разве всего, что вы сделали, недостаточно, чтобы заслужить покоя? — она опустила голову на колени, втираясь виском до боли, до пощипывания на коже, оттого, что из груди рвались непрошенные слова. — Что, если он взаправду дорог мне? Сквозь гулкую, тарабанящую по барабанным перепонкам пульсацию, до Рут донесся чей-то фантомный вздох. Может, если бы не произнесенные вслух горчившие слова, это оказалось бы первым, что ее побеспокоило. Но все было не так. Губы зудели от неприятной боли; надломанное, несуществующее в одной вселенной с Рут признание застряло в горле склизким комом, заткнув дыхательные пути. Было плохо — так плохо, будто ее нутро несколько раз прочесали по решету и вывернули наизнанку. Хотелось затопить помещение бессмысленной болтовней, чтобы слетевшие с уст слова затерялись в потоке других историй. Но время было одним из немногих врагов Магато, которого она отчаянно боялась. Рут отшатнулась от кристалла, как прокаженная. Мазнула по его поверхности на прощание, будто желая стереть из памяти молчаливого слушателя этот разговор. Нахмурилась, нацепив угрюмое лицо, и посмаковала собственные шансы на то, чтобы не слететь с катушек к концу года. Расслабленно поднялась по лестнице и метнулась хищной рысью вбок только у самого входа, тихо скрипя зубами на собственную беспечность. Прижала чужую тень к ледяной каменной стене, чувствуя, как под ее локтем трусливо задергался кадык незваного гостя. — Не учили тебя, что подслушивать — нехорошо, — прошипела она в темноту, колыша сырой воздух, — Арлерт? — Я не хотел, клянусь, — он испуганно заморгал, приподнимая руки перед собой. Будто его миролюбивый жест мог значить хоть что-то после того, что он услышал. Марлийский командир, который, по мнению разведчиков, должен был помочь им в борьбе против воинов, внезапно стал питать к одному из них слабость. — Прости, Магато, я… — Ты — что? Случайно тихо пробрался в комнату, услужливо дожидаясь, пока я закончу? — в ее руках щелкнул предохранитель пистолета, и Армин задрожал. — Я никому не скажу, обещаю, — в его глазах было столько глупой веры в ее сострадание, что Рут почти рассмеялась подобной наивности. — Веришь? — Удобно обещать, пока в твое горло упирается дуло пистолета, — прошипела она. — Я же прострелю твою безмозглую башку так, что даже Колоссальный титан, мальчишка, не спасет тебя. — Я тоже расскажу, — его голос звучал хриплым шепотом от сильной хватки на горле. — Тоже расскажу тебе. Я вижу воспоминания Бертольда, ты же знаешь это. Я много помню о Марлии. Тебя помню на полигонах. И Энни я люблю, — Рут от неожиданности даже руку оттянула от его шеи. Палец съехал с курка, как по щелчку пальцев. Оглядела его с ног до головы странным взглядом. — По крайней мере, мне так кажется. Бертольд глаз с нее не сводил, и теперь… Чудится, это навсегда со мной. Нет ничего хуже, чем не знать, принадлежат эти мысли тебе или кому-то другому. Рут отпрянула от него, кривясь от нежеланных признаний. Не хватало ей еще с Арлертом и его влюбленностью нянчится. А потом застыла как-то странно, ощущая липкую дрожь по всему телу. Разве эта напасть не была у них одна на двоих? Разве Рут не тратила часы напролет, размышляя: в действительности внутри покалывает от теплых взглядов Брауна или это она так науськала себя, чтобы отменно сыграть роль в партии Зика? Армин не знал, кому принадлежали его чувства. Рут тоже не знала. Не знала, что значит дорожить кем-то по-настоящему, а не потому, что так сказал командир. Она все пыталась вспомнить, каково было с Каем. Зажмуривала глаза в попытке откопать на задворках сознания давно забытое чувство потребности в ком-то, но все, что вытекало из глубин, было связано лишь с ненавистью. И рано или поздно Рут перестала этим заниматься. Она не знала, хотелось ли ей, чтобы хоть раз за последние годы ее забота была не прописанной кем-то извне? Или она боялась, что это и вправду так? Был ли Браун удачным стечением обстоятельств, который был выгоден ей для Зика, или, рассматривая его светлые пряди сквозь сигаретный дым, она думала только о себе? Рут не знала. И чем больше пыталась докопаться до истины, тем больше вязла в путах вопросов, на которые у нее не было ответов. Может, именно поэтому откровенно несчастный вид Арлерта позволил ее горечи не скрываемо очертить лицо. — И много ты видишь в его воспоминаниях? — наконец уточнила она, убирая пистолет на место. — Детство, его отца, тренировки, — медленно перечислил он, растирая покрасневшую шею. — И много всего, чего я пока не понимаю. И я… — Любишь Энни, да, — хмуро ответила Рут, повернувшись к застывшей в бессознательном сне Леонхарт. — Это я уже услышала. Вот только то, что чувствовал к ней Гувер, совершенно неважно. Это так не работает, Арлерт, так что просто смирись с тем, что оправдать свою тягу к врагу у тебя не выйдет. Она пару раз шаркнула, возвращаясь по ступенькам к Энни. Оперлась боком о кристалл, рассматривая зажавшегося паренька. Ей было его почти что жаль. — Я им так и не сказал. Все боюсь, что никто не поймет, — неуверенно пробормотал он и словил согласный кивок Магато — правильно, мол, что боится. — Но не ты, так ведь? Рут вопросительно приподняла бровь, разглядывая мнущегося Армина. Как он взлохматил волосы, поправил форменное пальто и шагнул к ней, рассматривая кристалл за спиной. — О чем это ты тут толкуешь, Арлерт? — предупредительно сощурилась она. — Все еще хочешь пулю получить? — Я подумал об этом еще тогда, на ферме в горах. Тебе всегда было плевать на разведчиков, элдийцев, наше прошлое и будущее. Ты просто смотрела сквозным взглядом, а когда мы заговорили о Райнере той ночью, я впервые видел тебя такой, Магато. Ты будто хотела впитать в себя все мои воспоминания о нем. Рут молчала. Смотрела на него серыми серьезными глазами, пока в голове крутились варианты ответов. — Арлерт… — Я же сказал, — перебил он ее. — Я никому не скажу. Зачем мне это? Разве это… Разве это плохо? Разве мы виноваты? — Виноваты в чем? — сдержанно уточнила Рут, и словила его поникший кивок на кристалл. — В этом. В том, кто становится целью наших мыслей, — он вдруг вскинул на нее совершенно растерянный взгляд, будто ожидал от нее поддержки. Совета. Чего-то, что разрешило бы все его проблемы раз за разом. Ей бы кто дал такую панацею. Она отрицательно мотнула головой, словно не желала поддаваться их маленькой тайне. — Глупая ситуация, верно? — уголок ее губ дрогнул в ироничной усмешке, и она плюхнулась на пол, устало пригладив волосы. — Из-за того, что он проломил ворота в тот день, люди за стенами лишились всего. Вы лишились всего. Мне должно быть жаль вас в первую очередь, сложно представить, что пришлось пережить тем, кто оказался поблизости, но… — Мне тоже жаль Райнера, — Рут непонимающе скосила глаза, когда Армин пристроился рядом с ней. — Знаю, наверное, друзья меня бы не поняли, но мы ведь даже не знаем, что ему довелось пережить до того, как попасть на остров. Я помню обрывки. Помню, как его светлая макушка постоянно была чем-то вымазана. Помню, как он вечно дрался с кем-то, его побитый и озлобленный вид. — Армин, — остановила его вдруг Рут, с большим трудом сдерживая горечь в голосе. — Браун жил и живет с осознанием, что он — мусор. Ничтожество, недостойное появиться на свет, и само его рождение — нечто, за что надо платить определенную жертву, пытаться искупить свое существование перед Марлией. Думаешь, разведчики его ненавидят? Да их злость обычнее детские обиды по сравнению с тем, как он ненавидит себя. За то, что сделал. Даже просто за то, что родился. — Я бы не хотел такой жизни, — тихо признался Армин, а затем вдруг спохватился. — Энни тоже так думала? — Энни была покрепче Брауна, прочитать ее мысли всегда было сложнее. Знаю лишь то, что никто из них не хотел покидать Марлию. Никто не хотел ехать к вам, разрушать города и убивать людей. Даже если каждый, как один, твердили, что ненавидят дьяволов с острова Парадиз. Они еще толком не знали, что такое ненависть. Узнали только тогда, когда перебили половину ваших. Поняли, что это такое, когда не могли даже в зеркало смотреть на себя из-за отвращения к тому, кого видят в отражении. — И что теперь со всем этим делать? — он подтянул колени к себе, подрагивая от сквозняка и тяжелого предчувствия. Эрен бы ему не простил — наверняка не простил непрошенные чувства к носительнице титана. А Магато? Каково ей жилось со всем этим? Какого ей, дрожащим голосом вываливавшей мысли молчаливой Энни, было возвращаться в Марлию и с трудом натягивать костюм сурового командира? Недовольно глядеть на Брауна, будто он ей закрывал своей тенью солнечные лучи. Хотя на деле он и сам был ее солнцем. Он помнил Райнера, хорошо помнил. С ним было легко, даже такой, как Магато, даже ее несносному колючему характеру было с ним так тепло, что сил отказываться от этого не оставалось. — Жить, Арлерт, — она слабо потрепала его по волосам. — И надеяться, что наши тайны так и останутся всего лишь нелепыми догадками. Потому что если это будет не так, — Рут мельком оглядела тревожный взгляд паренька и смяла сквозь рубашку кольцо на груди, — нас уже ничего не спасет.