***
853 год, весна.
Пыльный склон больно прочесался по расцарапанному плечу. Рут успела несколько раз увидеть неравномерно сменяющиеся небо с землей, прежде чем больно вписаться затылком в булыжник. Кувырком она пролетела футов тридцать, не меньше. Как она могла вляпаться в такую ситуацию, где даже этот факт был не таким угнетающим, Магато слабо представляла. Кто-то схватил ее за ногу. Рут наотмашь пнула в ответ каблуком сапога, судорожно обшаривая поверхность возле нее на предмет затерявшегося пистолета. Дела шли паршиво. Еще пару недель назад она смотрела в почти сияющие лица воинов, дождавшихся, что их наконец выдвигают на фронт. Сейчас Рут была в двух с половиной милях от своего взвода, расцарапанная и почти потерявшая ощущение севера и юга. Солнце садилось, кажется, с неправильной стороны. В ушах звенело. Перед глазами двоился чей-то замахнувшийся кулак. Рут снова откатилась вбок, тихо взвыв от острых камней под ладонями. Наконец руки наткнулись на металл дула, и Рут рвано дернула рукой назад, в сторону мужчины в форме альянса. Да, разведка безбожно облажалась. Да, никакого тактического отступления этих ублюдков, видимо, не было. Подумаешь, ее дурная голова решила рискнуть и согласиться на переговоры на их территории. Подумаешь, ей хотелось увидеть злость в глазах отца, когда она снова делала что-то вразрез его приказу. Рут пальнула наугад перед собой, вслушиваясь в отчаянный звук собственного непопадания. Офицер Альянса — или кем бы он ни был — хорошенько приложил ее о землю, придавив коленом плечо. — Что, оседлать хочешь, красавчик? — хрипло рассмеялась Рут, когда он выбил из ее рук пушку, кривясь с садистским удовлетворением. Переговоры не задались. По большей мере потому, что их противники решили играть по-грязному, и выбираться из засады Рут пришлось в одиночку, оставив расстрелянных марлийцев на нейтральной территории. Двигалась она наугад: хорошим картографом или следопытом Магато не была никогда, и заметать следы в пыльных просторах саванны не умела и подавно. Ей в целом оборачиваться назад было не в приоритете, когда голова все еще гудела от непрезентабельного столкновения чьего-то приклада с ее виском. Потому она почти не удивилась, когда один из тех, кто маячил на переговорах, все же нагнал ее на пересечении границы. — Да ты конкретно мажешь из ствола, нацистская сука, — усмехнулся он, пытаясь добраться до рации в бесчисленных карманах пальто и не получить от нее по лицу каким-нибудь подвернувшимся под руку камнем. Рут тихо рычала: это не тренировки и не шутливые бои, это не провоцирование Галлиарда на армрестлинг в заведомо проигрышной для него позиции. Это — брыкаться под напряженными ногами какого-то вражеского солдата. К ее удаче, все солдаты обладали ощутимой слабостью. Он отвлекся, оттряхивая динамик рации от пыли. Рут чуть подалась вперед, высвобождая колено, и через мгновение противник уже взвыл, скорчившись на грунтовке возле нее. Рут одним точным движением раздавила рацию под пяткой сапога. На всякий случай еще раз хорошенько пнула ногой солдата. — Зато по яйцам бью неплохо, — сплюнула она смесь крови и пыли со рта и сдвинула предохранитель. — Пойдешь со мной, если не хочешь сдохнуть прямо здесь. Я надеюсь, теперь мы можем договориться? — скривив губы, процитировала она его же слова, сказанные парой часов ранее, когда он самолично прошил насквозь одного из ее сослуживцев. На этой войне играла грязно не только Марлия. — Кто тебя такого упрямого сделал. Рут пришлось попотеть, чтобы удостовериться, что опасности он ей больше не представлял. Как для человека, решившего дернуть за ней, его рефлексы были крайне слабы. Он выигрывал силой, но явно не умениями. Будто был в отчаянии. Рут подвинула его руку краем сапога, провернула ладони, туго связанные обрывком его же пальто. С любопытством оглядела девственно чистый рукав: ни нашивок, ни опознавательных знаков. Обычно военные любили покичиться этим при любом удобном случае. Сил расспрашивать его не было, потому Рут просто толкнула его по направлению к военному лагерю, в котором кантовались марлийские взводы, и побрела вслед за ним, хмуро сжимая пушку.***
В медицинском шатре пахло керосином и гарью. Кажется, на краю палаточного городка кто-то случайно поджег кусты перекати-поля. Рут была этому почти рада: все, что перебивало запах медикаментов, крови и почти гниющих изнутри живых тел, — нравилось ей. — Объясни мне нормально, какого блядского черта два моих сержанта и лучший переводчик взвода подвешены на воротах альянса как трофеи?! — раздраженно повысил голос Тео, пожевывая кончик сигареты между зубов и хмуро рассматривая ее помятый вид. Уставшая медсестра размеренно обрабатывала ссадины на недовольно изогнутых бровях Рут. Он даже не удосужился упомянуть, что они потеряли еще и дипломата. — Это был твой гениальный план по переговорам?! Я говорил, что это дурная затея! — Я облажалась, доволен? — она хотела закурить, но в памяти всплыл портсигар, вывалившийся из карманов примерно тогда, когда солдат чужой стороны пытался свернуть ей шею. — Разведка облажалась. Вся Марлия, мать ее, облажалась, когда возомнила себя миротворцем! Думаешь, никто, кроме умников империи, не станет марать руки такими грязными идеями? Думаешь, все такие праведные, что будут вести сражения по четко предписанным правилам? Да всем плевать на законы, международные права и военные преступления! Война — есть война. Но я привела пленника, он может что-то знать. По глазам отца было четко видно, что на пленника ему было далеко плевать. — Тебе напомнить, кто предложил использовать элдийцев, переодетых в гражданских? — как бы Тео ни пытался выдавить из нее презрение к себе, он с этим безмерно опоздал. Она была не чище коврика для ног как снаружи, так и внутри, и прекрасно знала это. Может, это были попытки добиться статуса, как предсмертные конвульсии, — иначе она не понимала, что заставило ее предложить такой план тем злополучным днем. Ей хотелось уважения, а в итоге это привело лишь к осознанию, что обе стороны играли на чужих костях, полностью наплевав на какую-либо мораль и общепринятые законы войны. Тео навис над ней, неконтролируемо дергая губой от раздражения. В его глазах мелькнул отголосок плохо скрытого презрения. — Я учил тебя честной борьбе, а не этому. Рут хрипло рассмеялась, даже не поднимая глаз вверх. — Ты учил меня вспахивать носом землю, когда в восемь лет у меня не выходило пробежать марафон, который пробегали капралы, — процедила сквозь зубы она. — А не тому, что на войне проигрывают все — даже те, кто в конечном счете остается жив. — По крайней мере сейчас ты не развозишь сопли, а ведешь отряды на фронт. Чья это, по-твоему, заслуга? — А ну-ка, — Рут ржавой пружиной встала с продавленной кушетки, поднимая нос кверху, чтобы встретиться с отцом взглядом. Лицом к лицу, одна общая боль и ненависть на двоих. — Просвети меня, сукин сын, чья это заслуга. У Рут задрожали кулаки. Она ни на грамм не была ему благодарна за военные рефлексы. За нехилую сноровку и даже неплохую стратегию. Она бы предпочла быть вдали от всего этого, чем уметь то, что умела она. Все его учения, все навыки, вбитые ей с самого детства, она считала проклятым подарком, который нельзя было вырезать из головы даже скальпелем. У входа в шатер послышалось многозначительное покашливание. Оба Магато синхронно развернулись к приткнувшемуся у входа Робертсону, с беспардонным любопытством слушающему спор. Он приподнял бровь и присвистнул. — Мне казалось, я видел твой хладный труп посреди поля боя, — прищурился Томас. — Побереги свои влажные фантазии, — огрызнулась Рут, нервно двигая плечом. Лопатка побаливала, но хрупкие ручки юной медсестры вряд ли умели вправлять подобные вещи. — Ну и живучая же ты тварь, Магато, — с долей зависти пробормотал он. — Не зря говорят, что Дьявол помогает своим. Рут не успела ему ничего ответить, только рот исказила в недоброй гримасе. Снаружи шатра послышались кричи и чья-то громкая ругань. Может, кто-то из солдат не поделил девушку или лишнюю бутыль пива, Рут не знала. Напряглась только тогда, когда среди голосов послышался раздраженный тон старшего офицера: — Позовите блядского Пересмешника, где ее носит?! Томас коротко кивнул на улицу. Он что-то бормотал о наступлении, пока они втроем брели мимо палаток, краем глаза подмечая рассеянность сержанта. Кажется, она пропускала половину его слов, даже спросила раздраженно, почему все стоят на ушах и галдят так, будто им привезли вагон снабжения. — Твою мать, Магато, ты не знаешь? — он словил ее озадаченный взгляд и нервно прицокнул. — Ты сама не в курсе, кого привела к нам? — на ее лице отразилось явное раздражение от его длинного вступления. Рут предпочитала короткие сухие факты. — Рона, мать его, Вачовски. Да он же их запасной стратег по водным объектам. Дамбы проектировал. Сам вроде откуда-то с севера. Говорят, Альянс шантажирует его семьей, вот он и пашет на них как проклятый. Какого только черта он делал на переговорах — ума не приложу. Робертсон продолжал молоть языком. Об Альянсе, о предстоящем повышении и о больших потерях. Тео, идущий по правое плечо, устало мычал себе под нос. Рут улавливала меньше половины смысла диалога, пока не услышала прорезь знакомого имени. — Жаль его, мы ведь за пару дней до этого похода выпивали вместе. Думали, как вернемся обратно и снимем сочных девок. Скотт был слишком напряжен — вот, почему все случилось. Я всегда говорил ему, что на войне нельзя думать. Нужно отключать мозги и действовать, тело само все сделает за тебя. — Скотт? — уточнил Тео, и Рут как-то странно повела плечом. — Тот, кто забил элдийского капрала до смерти не так давно? Робертсон на мгновение остановился, пытаясь уловить ускользающую от него мысль, будто что-то в голове настойчиво буксовало и никак не хотело выныривать наружу. — Да, верно, — его брови сместились к переносице. Жетон того самого элдийца, аккуратно припрятанный в нагрудном кармане, наталкивал на поганые догадки. Рут, дрогнувшая уголком губ, эти догадки почти подписывала кровью. — Магато, это же не твоих рук дело? — Что ты, — нарочито спокойным тоном проговорила она. — Я подстреливаю только паскудных тварей. В тишине, опустившейся на дальнейшую дорогу до главных шатров, едва заметная ухмылка Рут была почти осязаемой. Она разрезала прохладный утренний воздух острой бритвой и гулко отзванивалась в ушах Тео и Томаса. Оба многозначительно смолчали — как будто если младшей Магато что-то взбрело в голову, то они смогли бы выставить подобное обвинение. Это были только догадки. Первые лучи солнца противно слепили в глаза. Рут развернулась к сопровождающим спиной, игнорируя любую вежливость и собственное звание. Ей бы встать по стойке смирно и попросить разрешения идти. Но она молча одернула край ближней палатки, в которой размещались воины. Кажется, старший Магато на пару с Томасом синхронно выругались сквозь зубы, но наличие неотложного списка дел не позволяло им тратить время на подобные мелочи. Рут умела быть той, кого пытались отправить с глаз долой побыстрее, чтобы не наслаждаться ее приятнейшей компанией так долго. Шатер воинов наполнялся подозрительной сонной тишиной. Рут хотелось в душ и стянуть с себя пропитанную пылью и пóтом одежду, но пинок воинам стоял в приоритете. Они должны были быть на полигоне до рассвета, а в итоге дрыхли здесь — все как один. Кроме Зика, конечно же. Он всегда смывался с места преступления раньше, чем Рут удавалось отсчитать его за безалаберность. Остывшая за ночь вода полилась на голову Галлиарда. Пик Рут пощадила по остаткам душевой доброты, а Браун… Магато сделала вид, что Порко был ближе. Да, дело было только в этом. Рут предполагала, что Галлиард сработает вместо будильника для остальных, и, в общем-то, не прогадала. Он встрепенулся едва ли не быстрее, чем Рут вылила половину бутылки, зашипел и выдал ей прямо в лицо неповторимый матерный пируэт. Кажется, он почти послал ее к чертовой матери, пока, разлепив сонные глаза, не увидел, кто перед ним. — Сержант, — хрипло протянул Порко, явно пытаясь собрать мысли воедино. — Делегация уже вернулась? — он с сомнением осмотрел засохшие пятна крови на плаще и неуверенно поднял взгляд, отстраненно догадываясь о том, как завершились переговоры. — Я, кажется, четко дала понять, с которого часу вам положено пахать на полигонах, разве не так? — недовольно скривилась она. — А вы дрыхнете так, будто я уже сдохла в лапах Альянса. Не дождешься, Галлиард, ноги в руки и собирайся, чтобы через три минуты были готовы. — Но, сержант… — начал он, но тут же осекся, встретившись с ее злым колючим взглядом. Магато была измотана. Глаза слипались на ходу, а в ногах едва ли были силы на то, чтобы стоять. Она коротко обвела взглядом душный шатер, скользнула глазами по копошившейся Пик и, как бы ни старалась избежать этого момента, наткнулась взором на Брауна. Он резво тер переносицу, старясь привести себя в бодрствующее состояние. Осматривал ее со смесью тревоги, обиды и чего-то еще, о чем Рут знать попросту не хотела. Она не успела прикусить язык, прежде чем выдала: — Отбой, — Рут с трудом подавила усталый вздох и привалилась плечом в деревянной опоре. — Приведите себя в порядок и поешьте нормально, чтобы с ног не валиться, — она старалась смотреть куда угодно, только не на Брауна, но выходило все равно как-то неумело. Точнее, не выходило совсем, и она так и осталась стоять, рассматривая прорези его благодарных глаз. — Полчаса хватит? — Да, — ответил Райнер, словно спрашивала она у него. Будто вопрос и поблажка адресовались только ему и никому больше, и спешно добавил: — Сержант. Рут плюхнулась на продавленный матрац и склонилась вперед, зарываясь пальцами в пыльные волосы. Позволила себе коротко выдохнуть усталость и прикрыть веки всего на мгновение. Одно мгновение, чтобы привести себя в порядок. Очнулась только тогда, когда кто-то мягко коснулся ее плеча, вырывая из дремоты. — Сержант, — донеслось едва слышно, будто подобное не имело право звучать вслух. — Может, тебе отдохнуть? Рут вскинула расфокусированный взгляд и вытряхнула сон из головы. — Черт, — она бегло осмотрела опустившегося перед ней на корточки Брауна. Мелькнула глазами на карманные часы и раздраженно выдохнула. Чести воинам было не занимать, отдыхать больше отведенных им тридцати минут не стали. — Не заметила, как заснула. Порядок, солдат. Браун разумно промолчал, что выглядела она совсем не в порядке. Ей бы отоспаться денек-другой, потому что он видел ее почти везде и всегда перебирающей патроны в оружейном складе, спорящей с офицерами, дежурящей на ночных постах — он не знал, когда она в последний раз спала больше получаса. Но сказать ей ничего не мог. Не имел на это права. Рут лениво повернула голову в сторону, на захламленный уголок личных вещей Порко. Раскиданные сигареты, одежда, заедающий пистолет. Какие-то затертые фотографии и старая повязка почетного элдийца. Рут заострила на ней взгляд и мимо воли нахмурилась. Детская. Перевела вопросительный взор на Райнера — ему каким-то немыслимым образом удавалось считать ее без слов. — Это Марселя, — пробормотал он, подтверждая ее догадки. — Это все, что у нас осталось от него на острове, и я решил, что если нам удастся вернуться, то Порко будет рад хотя бы этому — частичке своего брата. — Порко, который все детство пинал тебя ногами? — хмыкнула Рут и покачала головой, поднимаясь на ноги. — И где ты такой добродушный взялся, Браун? Она взяла с кровати Порко одну из сигарет, чиркнула зажигалкой и вышла из шатра. Столкнулась с Галлиардом уже у полигона, рассматривая в его помятом виде саму себя. Те же круги под глазами, те же устало опущенные плечи, то же желание упасть с брусьев и свернуть себе шею. Кажется, даже он больше не верил в почетное владение титаном. — Я у тебя сигарету стащила, Галлиард, — начала она как-то совсем обезоруживающе, сбивая с толку и себя, и Порко. — Ты? — зачем-то уточнил он, облокачиваясь на бортик рядом с ней. — У меня? Галлиард неопределенно нахмурился на ее странное настроение. Она выглядела серьезной, будто хотела сказать ему что-то, и он отдаленно догадывался, что это «что-то» ему не понравится. Быть может, их с Пик разделяют на разные направления, или что ими недовольны в командовании. Или еще черт знает еще — он никогда не мог понять, что на уме у Магато. — Порко, — ее голос неприятно опустился на пару тонов ниже, и Галлиард запоздало ощутил, как его колени мерно вздрогнули. Магато отняла сигарету от губ, и Порко тревожным взглядом очертил ее напряженный сухой профиль. Руки напряглись от нетерпения. Ему хотелось, чтобы она поскорее вынесла свой молчаливый приговор, но уголки ее губ вскинулись странным болезненным изломом. Исковерканным отражением улыбки. Она вдруг слабо коснулась его плеча пальцами, сжала чуть заметно, едва ощутимо, будто желая подчеркнуть его силу — личную силу. И развернулась обратно к шатрам, кинув коротко. — Марсель гордился бы тобой. Порко не осталось ничего, кроме как замереть в молчаливом недоумении и растерянно обернуться на грустно улыбающуюся Пик.***
Иногда кандидаты и воины мешались с остальными рядовыми солдатами: в проседающих фалангах или дальних эшелонах. Рут моталась с городка на фронт, с фронта на городок. Работала почти плечом к плечу с Робертсоном, огрызалась на его приказы, но смиренно терпела. Он был хорош. Рассудителен. И знал, чего хочет от войны. Когда они не грызли друг другу глотки, то вполне сносно кооперировали идеи. Томас отсчитывал солдат, когда не спал, а когда все же проваливался в короткий сон, этим занималась Магато. После Парадиза и фронта некоторые вещи в ее жизни становились совершенно далеки от общепринятых. Враг есть враг, даже если он сидит на коленях с поднятыми руками. Только что он расстрелял твоего друга, а сейчас льет слезы. Рут не должна была испытывать презрение, но она его испытывала. Презрение и злость. Может даже желание проломить кому-то череп тяжелым ломом. Она помнила, как рвалась к бою в юности, как мечтала отдавать приказы артиллерии, как представляла себя, ведущей взводы в бой. У мечтаний не было ничего общего с реальностью. Бессмысленная пальба друг по другу. Попытка не задохнуться в потоках чужой крови. Потери. Рут тошнило от войны, и она все думала: может, это было наказание за ее наивные мечтания? Может, если бы она так рьяно не хотела этого, то и войны бы не существовало? Эта неделя была паршивой с самого начала. Еще в тот день, когда псевдопереговоры сорвались и закончились плачевно для обеих сторон, нужно было пораскинуть мозгами и взять себе заслуженную передышку. Но Рут так не умела. Может, следовало оставить солдат Робертсона со всеми их ошибками ему на растерзание. У Томаса разговор с безнадежными был короткий и бесперспективный. Но когда по чьей-то глупой наивности происходила стрельба там, где быть ее уже не должно было, это выбивало почву из-под ног. У солдат, проверяющих фронтовую линию после боя, было не так много обязанностей, но те умудрялись не справляться даже с ними. — Он просился в плен. Как я мог пристрелить безоружного? — неуверенно промямлил какой-то юнец в болтающейся на нем форме, когда Рут злобно встряхнула его за шкирку. — Он чуть не перерезал тебе глотку, потому что твоя дурная башка решила поиграть в хорошего солдата, — раздраженно выплюнула Рут. Даже один недосмотренный противник мог наделать много шуму. Благо выхваченный им пистолет вовремя заклинил, а мог и пробить пару лишних жизней. Будто у Марлии были лишние после того, во что они ввязались. Магато не хотелось устраивать зрелище в полуобвалившихся защитных укреплениях. Но не повышать голос не могла. Измученные солдаты стекались к ним, глазели, будто впервые видели подобное. Заставляли мальчишку то краснеть, то бледнеть. Подбитый член альянса сидел в стороне со связанными конечностями. Смотрел волком из-под густых ресниц на Рут и, кажется, совсем не моргал. Если он хотел запугать ее своим презрением, то она умела это делать получше него. Магато подпихнула рядовому пушку, кивая головой на врага. — Или стреляешь ты, или стреляют в тебя. Если в казармах вам не отрастили яйца, то будешь заниматься этим здесь. Уж лучше поздно, чем никогда, — отрезала она. — Палец на спусковой крючок, рядовой! — Я н-не могу, он же… Как я… Слабак. — Мы просто солдаты. Ты здесь, чтобы убить его, он — чтобы убить тебя. Пленный — это не добродушный мальчуган, который пришел к тебе с повинной и сдался. Пленный — тот, кто пытался продырявить тебя из пистолета, но промазал. И теперь он просит сохранить ему жизнь. Вот, кто это! Он сдается только потому, что его уже прижали к стенке, и это единственный шанс выжить. И он наплетет тебе что угодно, слышишь? Что угодно, лишь бы выжить! Рут с красноречивым хрустом заехала рядовому в висок и встряхнула рукой, сбрасывая излишки напряжения. Паренек горько смотрел на нее, размазывая языком кровь из ненароком разбитой губы. Глазами молил избавить его от исполнения приказа, но Рут знала, что только так внутри выращивался бравый солдат. Знала, потому что проходила через это сама. И подобное должно было служить вытрезвителем. Жалостью. Ведь как раз потому, что она знала, сколь отвратительно существование бравого солдата, то могла дать шанс другим избежать этого. Но Рут так не умела. Если ей было суждено топиться на дне — она хотела утянуть за собой всех, до кого доберется. Потому что чувство несправедливости проедало плешь в мозгу. Рут одним рваным движением всунула пистолет в подрагивающую ладонь капрала, толкая его в сторону скрючившегося пленного. — Это глупо. Вся война — глупо, — тихо пробормотал он, пытаясь воззвать к ее совести. — В чем смысл войны, если… — Думаешь, смысл войны в том, чтобы испытывать к ним жалость? Считаешь, что твое сострадание к этому отродию хоть чего-то стоит на передовой? — Рядовой спешно замотал головой. — Или, может, отсиживаясь в тылу, ты сможешь понять, что такое война? Нет, щенок, судить о том, что такое война, могут только мертвые. Не ты, не он, и даже не я. Так что подбери сопли и сделай то, что должен был сделать сразу! Рут почти наслаждалась растерянным и слезливым видом солдата. И за это тягучее удовлетворение собственной паршивостью ей было тошно. Хотелось сказать, что она была не виновата. Что война есть война. Что она просто учит их, чтобы в будущем решимость могла спасти им жизнь. Но на подкорке сознания Рут понимала, что на солдат и их сохранность ей было глубоко плевать. Рут просто хотелось поскорее закончить и засесть в глухом уголке своей палатки. В тишине и попытках не сойти с ума после очередного дня. Она выстрелила в пленного рукой рядового. С силой сжала его дрожащие запястья, рыкнула, что если он будет дергаться и развозить сопли и дальше, то в расход пойдет и он сам. И тот неожиданно сдался. Смирился. Расслабился в ее руках и позволил Рут с силой нажать на спусковой крючок его пальцем. Магато почти воочию видела, как счетчик его нежеланных побед сдвинулся с мертвой точки. Возможно, однажды он скажет ей за это спасибо, если доживет. А может, следующей, кому он пустит пулю в лоб, станет она сама. Рут не знала. Это было паленой шарлатанской лотереей, в которой не было выигрышного билета. Картинки сменялись одна за другой: укрепление построек, солдаты, ранние подъемы, военный городок. Напуганные взрывами кандидаты, решительные воины и снова ранние подъемы. Рут не успевала ни есть, ни спать — дышала и то через раз. Кто-то щелкнул перед ней пальцами, и Магато хмуро подняла взгляд перед собой, выныривая из мыслей в попытке сфокусироваться и вспомнить ускользающий разговор. Какой это был день недели? Какая часть дня? В плотную палатку солнечный свет не просачивался, и оставалось довольствоваться лишь танцующими тенями от керосиновых ламп. Да, точно, допрос. Кажется, они вытрясли из Вачовски столько информации, что даже генерал пищал бы от восторга. Рон хотел жить, так что обмен был весьма прост и очевиден. И ни о каком долге или моральной преданности на войне речи не шло, такие понятия остались только в старых книжках на пыльных полках. Рут сидела у края, пожевывая незажженную сигарету. Пахло мужским табором. Пóтом. Кровью. Мускусный запах пропитал даже ее одежду, и Рут чувствовала, как она липла к телу неприятной пеленой. — На кой черт ты побежал за мной через всю пустыню, полудурок? — она откинулась на металлическую спинку, когда офицеры незаинтересованно отступили от пленного. — Думал, что если приволоку им кого-то из марлийских командиров, то мне позволят увидеться с родными, — пожал плечами он, болезненно щурясь от света лампы. — И тут-то ты и прогадал, — хмыкнул Томас с края шатра. — Думаю, за мелкую девчонку-сержанта тебе бы разве что по голове надавали, что скажешь? — Сержанта? — его разбитое лицо едва ли давало возможность насмешливо приподнять бровь. Но он справился. Коротко хохотнул, всматриваясь в Рут. — Значит, Марлия посылает на переговоры девчонок-сержантов вместо опытных офицеров? Ну и ну. Он слабо подмигнул ей и покачал головой. Рут тихо фыркнула, поджигая сигарету, и Робертсон свистнул остальным — пора было закругляться. Пора было, вот только Магато никак не давал покоя один факт. Что неподготовленный солдат делал на переговорах, если был критично важен Альянсу? — Сколько человек осталось в городе? — спросила вдруг она, когда выход палатки дернулся за очередным вышедшим офицером. Рон склонил голову в сторону, чуть прищуриваясь, будто проверял, играет ли она честно. Рут вытащила сигарету с губ, погрызла ноготь задумчивым движением и переглянулась с Робертсоном, приткнувшимся у выхода. — Слушай, ты хочешь жить? С семьей увидеться хочешь? Что такой человек, как ты, делал на забытых Богом переговорах, когда там должны были находиться дипломаты и подготовленная охрана? Рон неуверенно смял губы и переметнулся взглядом с Томаса на Рут. Эта игра была стара как мир, но Вачовски было что терять помимо жизни. — Там почти никого не осталось. Взвода три от силы. Все думали… — он зло выдохнул. — Командование оставило нас. Решило, что город все равно возьмут, и отодвинуло гарнизоны дальше. Мы решили, что за нами вернутся, если узнают, что мы… Что у нас есть важные данные или хотя бы ценные пленные. Томас на фоне шумно втянул носом воздух, подмечая, как Рут возвела глаза к потолку, злобно рассматривая пятна на шатре. Она была права. Она, к черту, была права. Город оставили. Разведка не облажалась. Надо было потерять всего лишь несколько людей, чтобы доказать это отцу. Она достала карту, медленно расстилая перед ним на деревянном столике, прогнувшимся под плесенью. — Покажешь, где у них проходят окопы и линия обороны, — отпустим тебя с мешком на голове, когда возьмем город, — он нахмурился, и Рут удовлетворенно выдохнула. Она знала этот взгляд. Оставалось дожать всего немного. — По рукам? Я даже прощу то, что ты назвал меня нацистской сукой. — Но ты ведь и правда такая, — хохотнул рядом Томас, едва уворачиваясь от ее локтя. Вышли из шатра они на занимающемся рассвете. Рут на мгновение подумала, что солнечные лучи принадлежали закату. Время здесь текло неприродным образом. Они встретились с остальными офицерами, и Рут, засыпая на ходу, вполуха слушала отчет Робертсона о допросе. — Да, просто оставите его здесь, — донеслось до нее обрывком. — Не тратьте патроны, вздернете вместе с остальными. Рут в непонимании вскинула взгляд, пихая Робертсона в плечо. И прежде, чем огонь раздражения достиг бы своего предела, Томас закатил глаза и скинул ее руку. — Магато, не строй из себя дуру, тебе не к лицу. Ты знаешь, как это работает, — у нас нет ресурсов, чтобы содержать пленных. — Это тебе не просто рядовой, едва каркающий на общем языке, — раздраженно сжала челюсть Рут. — Есть законы. Он не военный, он… — О каких это законах ты мне толкуешь, крошка? — многозначительно приподнял бровь он. — О тех, которые нарушала своими приказами? «Город, взятый батальоном сержанта Магато» — звучит красиво, да? А сколько гражданских при этом вырезали твои элдийцы? — он с наслаждением наблюдал за дрожащими кулаками Рут. — Не тебе учить меня законам войны. — Он стратег, это другое, — она продолжала раздраженно сжимать зубы. — И мы с ним договорились, это была честная сделка. — Стоило ему сказать пару комплиментов в твой адрес, как ты уже потекла? Тут вроде столько мужиков, — он многозначительно ухмыльнулся. — Прифронтовой городок место опасное, не сильно балующее чужой лаской. Оставайся с нами как-нибудь на ночь, если тебе вдруг не по себе среди этих мужланов. И о пленном стратеге сразу забудешь. Что скажешь? На фоне послышался громкий гогот офицеров. Губы Рут свело судорогой в натянутой на скулы презрительной усмешке. Это было сложно — любой дрогнувший мускул на лице равносилен проявлению слабости в их ядовитом обществе. Такие причуды стали почти традициями в военное время. Рут не могла не признать, что в какой-то мере это было даже выгодно — продать свое тело какому-нибудь ублюдку, который будет ее иметь, если ему повезет вернуться с очередной вылазки живым. А взамен остальные, менее значимые, но подобные ему ублюдки не будут ее трогать. Потому что она была среднестатистическим товаром по той простой причине, что родилась без мужского полового органа. В их кругах это было клеймом. — Откажусь от этого лестного предложения, — хмуро отступила она. — А пленного вы бы не трогали. Каруви за такое по головке не погладит. Робертсон раздраженно рыкнул в ответ. — Магато, тебе что, совсем трахаться не хочется? — в его голосе была забавная смесь отчаяния с обидой, и Рут дрогнула уголком губ в злобной усмешке. Это не столица — тут выбор девчонок невелик, а между ног после боя у них явно чесалось. — Хочется, — коротко пожала плечами Рут. — А вот лечить твою тонкую душевную организацию, когда ты узнаешь, что у меня член больше, чем у тебя, — нет. Офицеры за ее спиной снова взорвались смехом. Кажется, на это раз даже чуточку громче, так что победу в этих коротких дебатах Магато приписала себе. — Скажешь Каруви, — раздраженно дернув губой, сощурился Томас, — и я… — И ты что? — она вопросительно приподняла бровь. Тут угрозами просто так не раскидывались. Они молчали, прожигая друг друга взглядом. Ежились, испытывали выдержку. У Магато было не так уж и много прав, зато у нее была добротная фамилия, которую многие побаивались. Рут это, конечно, бесило до пены у рта: она не хотела поганых ассоциаций. Многие ли думали, что ей это место досталось от покровительства отца? Пожалуй, все. И плевать было, что она вырывала его зубами. — Ну, что ты сделаешь? Томас сощурился. Осмотрел ее коротко с головы до пят, и Рут показалось, что в его глазах мелькнул отголосок жалости. Почти человеческой печали. Они оба догадывались, что сегодня произойдет. Рут знала, что должна была сделать. И знала, чем это закончится, но планы свои все равно не изменила, даже несмотря на молчаливую просьбу Робертсона не вмешиваться, которую она считала в его нахмуренных бровях. Часовые тем вечером лишь беспомощно разводили руками. Говорили, наверное, цепь проржавела до последнего звена: их лагеря не были предназначены для пленных. Песчаные бури в этих краях стали частым делом, следы заметались едва ли не быстрее, чем гуляки успевали их оставлять. В любой другой день офицеры переполошили бы весь лагерь, но в этот раз не было нужды. Томас напряженно поглядывал на Рут, пожевывающую травинку и сидевшую за столом с воинами. Он мог бы сказать, что она бесстрашно смотрела ему в глаза, ничуть не смущаясь своей очевидной вины, которую столь же очевидно не вышло бы доказать. Она вступала в опасную игру и навязывала свои правила. Томас тоже был таким. Либо командование признает тебя как равного, позволяя такие дерзкие проступки, либо стирает в пыль каблуком своего сапога. Но Томас видел, что на самом деле Рут трусилась. Почти неосознанно пряталась за спинами ничего не подозревающих воинов просто потому, что могла. Пока могла. Сержант Марлии, подстреливший офицера империи и тайно отпустивший пленного за рекордно короткие сроки? Робертсон с сомнением осмотрел Магато, явно пользующуюся тем, что ее отец отбыл в столицу. Он не сомневался в ее преданности империи, ведь если для остальных презрение к элдийцам было просто частью традиции, то в Магато это закрепилось на уровне крови. И все же, почему? Она играла за них, но рисковала своей репутацией ради мнимой справедливости? Магато и мораль стояли по разные концы игрового поля. Рут в это время нервно покачивала ногой, стараясь не замечать прожигающих взглядов со стороны местного командования. Было сложно представить, что было у них на уме. Она обвела железную мятую кружку по краю неровного ободка и оглянулась на воинов, явно встревоженных внезапным побегом Вачовски. — А если он передаст им наши координаты? — нервно постукивал по столешнице Порко. — Не передаст, — Рут невесело ковырялась в тарелке с остывшей перловкой. — А почему они не посылают за ним отряд? — снова не выдержал Галлиард, нервно подскакивая на месте так, будто еще немного, и сам побежит вслед. Рут только рот успела открыть, чтобы гаркнуть, как Зик примирительно коснулся ее плеча. — Начинается песчаная буря, даже пленный стратег не стоит того, чтобы потерять хороших имперских ищеек, — пояснил он Порко, прежде чем нахмуриться и неодобрительно склониться к Рут под прожигающий взгляд Райнера. Зик уловил его взор периферийным зрением, дрогнул уголком губ в короткой, почти назидательной улыбке, прежде чем коснуться локтя Магато, притягивая ее чуть ближе, словно сказанное им должно было стать чрезвычайным секретом. — Это было глупо. Рут недовольно скосила на него глаза и цокнула, когда он покачал головой как неразумному ребенку. — Это было справедливо. Воины в непонимании переглянулись. Сержант с Зиком часто говорили на своем языке, перекидываясь многозначительными взглядами, которые никто из остальных считывать не умел. В последнее время все накалялось по неприятной накатанной. Рут действовала слишком дерзко и принимала неудобные ему решения. Решения, которые рано или поздно могли встать поперек плана, если у нее возникнут проблемы с командованием. Но сейчас Зик думал немного о другом. Рут была удобной по многим параметрам. Но еще она была марлийкой, и оттого — как бы это странно ни звучало при жалком положении элдийцев — уязвимой. — У меня отдельный шатер, ты же знаешь, — он говорил это Рут, но смотрел на истекающих пеной у рта офицеров. Предстоящая ночь должна была быть нелегкой. Он слегка нахмурился, прекрасно зная, что заканчивать предложение ему нет смысла, она и так знала, к чему он клонил. Йегер увидел, как на мгновение — короткое мгновение — в ее глазах вспыхнула крохотная искра чего-то непривычного. Интереса. Любопытства. Под самой кромкой пожженных порохом ресниц — желания. Будто это не крадущаяся у задворков мысль о том, чтобы попробовать на самом кончике языка, каково это — быть спрятанной от внешнего мира за плотной тканью шатра Зика в темноте и ночной прохладе. Рассматривать его уставший взгляд, который можно не скрывать в ее присутствии. Позволять себе скользить глазами чуть откровеннее, чем обычно, возможно, даже пустить в ход руки. Но это — Рут. Она не скажет. И виду не подаст, если Зик сам не уловит ее мимолетную тоску во взгляде. Она бы припечатала его ногой к койке в наказание. Прикусила губы до крови прямо здесь — резко, больно — была бы ее воля. Рут не щадила бы его, выбивая из ее необходимой панацеи в виде Йегера все, что он мог дать. Зик отчего-то был уверен, свято уверен, что ее прикосновения снесли бы ему крышу за считанные секунды — до одури голодные, резкие, пропитанные нуждой и горьким желанием. Но все это сникло за пару мгновений, когда ее брови изломились раздражением. Он бы решил, что ему показалось. Но знал — нет, знал ее взгляд слишком хорошо. — Думаешь, я опущусь до такого уровня, чтобы просить покровительства у элдийца? — она это даже не проговорила, а прошипела, снабжая каждое слово порцией яда. Рут стала брезгливой. Это было парадоксально: чем ближе она подпускала к себе воинов, тем сильнее ее переполняла злость за собственную мягкость. Она позволяла им слишком много, и за это ненавидела еще больше. Рут была неправильным человеком, делающим все наоборот. Магато и вправду никогда не стала бы постыдно прятаться и убегать от последствий, поджимая хвост. Потому, когда ночь сменила удушливый вечер, даже не стала отлынивать от предстоящего обхода. Она как раз затянулась на середине сигареты, когда услышала чужие шаги во время ночного дежурства. — Докурить хоть дадите? — спросила она, не оборачиваясь, прежде чем кто-то резко дернул ее назад. Она не скулила. Не кричала. Не просила прекратить. Она делала то, чему научил ее отец — сжимала зубы и терпела, отстраненно размышляя о том, что завтра гематомы будут распускать свои лепестки по всему телу: от ключиц и до самых икр. Везде, куда попадал край чужого сапога, она чувствовала горячие болезненные всплески. Они молчали, и Рут почему-то подумала, что это было правильным решением. Она, конечно, знала, кто это был, но игру полного непонимания и растерянности поддерживать было проще. Рут понимала, что рано или поздно будет стоять перед генералом и, не дрожа ни взглядом, ни голосом, докладывать, что она так и не смогла узнать, кто был виновен в ее ночном избиении. Сейчас она просто свернулась клубком на земле, стараясь не выставлять слишком болезненные места чужим ногам. — Только зубки ее побереги, — это было единственным, что она услышала, прежде чем нос неприятно хрустнул, а сознание отключилось на короткое спасительное время. Наверное, они все же испытали вполне очевидную жалость, увидев, как она отплевывает собственную кровь, и дотащили ее до палатки с медсестрами. Рут пришла в себя у самого входа и привалилась к каким-то полупустым ящикам с медикаментами. Нащупала табак и зажгла дрожащими пальцами мятую сигарету. На большее сил не хватило, и Рут так и сидела возле входа, пока одна из медсестер не вернулась с ночного осмотра. Она ничего не сказала, лишь вздохнула тяжело, вправила нос и помогла подняться, аккуратно вводя ее в шатер. Рут не жаловалась. Это было закономерно. Она, стащив пару сухпайков с кухни, всучила их недоумевающему Вачовски и сказала, что при следующей встрече выстрелит в него без разбирательств. А потом отпустила, отправив на все четыре стороны, даже не вслушиваясь в его благодарности. Офицеры это понимали и спустить с рук не могли. Это было нерушимыми правилами их экосистемы. Одни нарушали устои, а вторые лаконично объясняли, почему их нарушать не стоит и какие последствия за этим следуют. Рут, усыпленная сетованием медсестер и каким-то горьким лекарством, проспала до обеда. Спохватилась только тогда, когда какой-то солдат на соседней койке начал истерично вопить сквозь сон. Магато с трудом продрала глаза и мазнула взглядом по настольному будильнику. Выругалась сквозь зубы, резво вскакивая с койки. — Куда, голубка? — кинулась к ней пожилая женщина в затертом от крови фартуке. — Я тебя едва залатала, полежи еще… — Рут хмуро качнула головой, доставая сигареты, и тут же зашипела, когда женщина треснула ее по рукам и отобрала пачку. — И дрянь эту перестань в рот тягать, и так войной себя травишь. Рут хотела сказать, что она, вообще-то, сержант и надзиратель воинов. И за такое фривольное отношение может поставить к стене и расстрелять. Но вид у медсестры был такой суровый, что Магато оставалось только по-тихому ретироваться. Отдохнуть она успеет на том свете. На сборы она, конечно же, опоздала. Поправила тугую повязку на боку, мотнула головой, скрывая сочный кровоподтек у глаза за челкой, и ступила в шатер воинов. Галлиард что-то тихо бубнел о том, что она безбожно опаздывает на их инструктаж. Браун тревожно поправлял каску на Габи, которая болталась на ней как на кукле. Зик хмуро смотрел на нее. Он заметил первым. Не мог не заметить, потому что ожидал этого не меньше, чем Рут, беспечно курящая на ночном посту. Он подошел медленно, зная, что любое движение вспугнет сержанта как дикую кошку. Молча протянул руку, отодвигая прядь ее волос тыльной стороной ладони. Рут напряглась, но не отвернулась. Вскинула голову, бесстрашно встречаясь с ним взглядом, будто синяк на лице — демонстрация ее силы или статуса. Рука Йегера едва заметно дрогнула, когда ее гортанный выдох опалил ладонь. — Кто? — он как всегда был крайне немногословен. Рут смотрела прямо на Зика. Не потому, что сильно хотелось выдерживать его прожигающий взгляд, а потому, что остальные за его спиной обернулись на них и смотрели с совершенно разными выражениями на лицах. Объединяло их одно: непонятное самой Рут неверие. Неужто воины думали, что такого не бывает? Неужто считали, что у командования все всегда так гладко, что аж тошно смотреть на слаженную работу? — Мать твоя, Йегер, — грубо огрызнулась она и наконец отвернула от него лицо. Потерла переносицу почти непринужденным жестом. — Ты с танкистами договорился? Но Зик ее напускному равнодушию не поверил ни на йоту. Перехватил ее за плечо, раздраженно сжимая. — Кто, Рут? — он встретился с ее предупреждающим взглядом. Конечно. Она — наследница гордой марлийской крови, ей не прельщает принимать помощь от кого-то из народа Имир. Райнер, нервно сжимающий кулаки, не был уверен, что злило его больше: гематома на лице сержанта вполне очевидного происхождения или то, что у Зика не отсыхает язык назвать ее по имени так, будто ему дозволено. — «Сержант Магато», элдиец, не забывайся, — Рут сбросила его руку. — И это не твое собачье дело. Они долго буравили друг друга взглядами. Зик знал, что она могла за себя постоять, но были случаи, когда это было необязательно. Были случаи, когда она могла бы принять заслуженную и честно заработанную помощь от своих же подчиненных. Но Магато не принимала, и потому Зик отступил. Он всегда отступал. Конечно, дело было в ее напоре; конечно, она сама так хотела. Но Рут кривилась в гримасе неприязни снова и снова. Хотя бы один чертов раз он сделал что-то значимое, что-то важное вопреки приказу. Но Йегер всегда был слишком рассудительным. Роль тех, кто поступает сгоряча, всегда доставалась другим. Браун молча, с громким звуком бросил военную форму на койку и направился к выходу. Порко, сжимая кулаки, последовал за ним. Рут была уверена, что если бы она подождала еще пару мгновений, то и сопливые кандидаты направились бы следом, чтобы показать офицерам, что причинять вред их надзирателю не стоит. Магато могла бы даже внутренне усмехнуться, позволить отголоску умиления коснуться нутра. Но все было ровно наоборот. Ей стало тяжело, будто вся спесь воинов осела внутри свинцовой пылью. Почти ощутимые спазмы прошлись одинаковыми рваными вздохами в легких — Рут, поддаваясь эмоциям, не могла даже удержать своих подчиненных. Что она за командир, раз была не в силах оставлять их на мушке, подстегивая страх и полное повиновение. Что она за командир, раз не могла пригрозить, потому что и сама привыкла к ним безмерно. Они рассыпались из ее некогда стальной хватки в разные стороны, как щенки на привязи. Она слабела. Во всем, что было связано с подчиненными. Рут, теряя над ними любой контроль, чувствовала себя жалкой и испуганной. — Стоять, Браун, — она подала голос только тогда, когда он коснулся застежки шатра, даже не реагируя на нее, и Рут резко рявкнула: — Место, солдат! Райнер остановился. Знал, что если бы не встал как вкопанный, то было бы только хуже. Его плечи напряженно подрагивали. «Место». Как команда дрессированной безмозглой собаке, которая только и может, что слушать хозяина и семенить у ног. Внутри выворачивало наизнанку от этого давно въевшегося под корку понимания, но ослушаться приказа он не мог. Не мог, потому что он был лишь оружием Марлии, без собственного мнения и выбора. Если бы он только знал, как сильно они в этом были схожи с Магато, то, может, не испытывал бы к ней столько неконтролируемой злости каждый раз. — Какое они имеют право… — едва не срываясь то ли на крик, то ли на шепот, начал Браун. — Я заслужила, — коротко пояснила Рут, приткнувшись у противоположного края, и встретилась с недоумевающими глазами всех, кроме Зика. — Думаете, Вачовски такой умный, что сам сбежал? — Она дала им пару мгновений на размышления, прежде чем покачать головой. — Стукачей здесь не любят. Крыс здесь не любят. Тех, кто не подчиняется общепринятым решениям — даже если они поганые — здесь не любят. — Это не дает им никаких оснований… — снова начал он. — Думаешь, я не знала последствий?! — сорвалась она вдруг на крик. — Это обычная плата, око за око. Разуй глаза: мы на войне. Это просто выбор каждого. Они знали, что если я отпущу пленного, потому что моей поганой душонке покажется это верным, то они смогут прийти и набить мне морду. Ведь даже если они говнюки, то это наши говнюки. А враг у нас один, и он по ту сторону окопов. Вход в шатер отодвинулся как раз в тот момент, как Рут перевела дыхание. Она встретилась раздраженным взглядом с Робертсоном, который на фоне грозно пристроившихся по бокам Брауна и Галлиарда выглядел почти что жалко. Томас бегло осмотрел ее, вопросительно вскидывая голову. — В строй возвращаешься? Твои взводы готовы к выходу, — Рут только продолжала молча прожигать его взглядом, не подавая никаких признаков того, что она услышала сказанное, и Томас раздраженно сжал челюсть, мимолетно возводя глаза к потолку. — Не смотри на меня так, я бы до такого не опустился, ты же знаешь. Рут знала. Но замечать его существование и нелепые попытки не признавать свою косвенную вину не видела смысла. Томас и сам понимал, что говорить было без толку. Только не такой упрямице, как Магато. Знал, но произнести это вслух должен был как дань уважению, как долг, который лежал на его совести. Останавливать старших офицеров было не в его интересах. Но где-то на задворках сознания он понимал, что даже если бы они избили ее до полусмерти, этот урок прошел мимо нее. Она бы поступила так вновь. Снова и снова. По той простой причине, что считала это правильным, и на этот раз «правильно» отчего-то стало выше любых скотских привычек, которыми такие, как она, пресыщались на военной службе. Они выдвинулись на рассвете: Рут в окружении шайки своих обглоданных элдийцев и остальные взводы. Робертсон отчего-то вспомнил, как обзавидовался, когда ей — дурной плоской девчонке — отдали воинов. Поначалу он, как и все, отшучивался озлобленно, что ей довелось добротно поработать за это. Наверняка на коленях под чьим-то офицерским столом. Он категорично не понимал, что генерал рассмотрел в ней. Поговаривали, что выделилась она чем-то при личной встрече. Поговаривали, что была ситуация, подробности которой никто не знает, но Магато показала отменные качества, которые приглянулись Каруви. У него был острый нюх на перспективных командиров, это знали все. А потом Томас и сам присмотрелся. Понял, что собачью преданность империи никакой прикормкой не воспитаешь. Такое было только врожденное. И Рут входила в узкий круг тех, кто обладал подобным проклятием. Рут была исполнительным солдатом — иногда даже слишком, как думали некоторые. Но редко кто понимал, что победа остается тем, кто искореняет из себя сомнения. Стоит тебе остановиться всего на мгновение, задуматься о верности решения — и ты проиграл. Испугался — проиграл. Позволил состраданию коснуться кромки ума — и вот над тобой уже забивается крышка гроба. У солдат было всего три попытки, и то если повезет. Рут не хотела тратить свои. Ни в элдийском гетто, ни у командования, ни здесь, на фронте. И отсиживаться в тылу она не умела, потому что, кажется, не могла довериться даже собственным солдатам. Будто от победы зависело намного больше, чем кто-либо мог представить. И на замену тем, кто не был готов стрелять, добивать, казнить, приходила ее холодная решимость. Иногда она пугала Томаса. Моментами он сомневался в том, не были ли ей чужды человеческие эмоции. Иногда, когда она смотрела на свой выводок элдийцев, он ловил себя на мысли, что не позавидует никому, кто потревожит ее щенков. Это было ее маленьким секретом, который долгое время существовал под строгим запретом. Томас и сам не знал, когда именно заметил эти материнские ревностные взгляды на кандидатов и воинов. Может, именно сегодня. Тогда, когда едва ли не за полсекунды она перезарядила пустой пистолет и сделала два коротких нажатия на курок. Может, когда он уловил, что понимание содеянного дошло до нее запоздало, инстинкт сработал отменно. Они были у стен города. Вачовски, чтобы он был проклят, не солгал. Сопротивление было смешным и, скорее, чисто демонстративным. Подбитые и раненые солдаты, гражданские, едва взявшие оружие в руки. Совсем юные щеглы, искусно прятавшиеся за полупустыми бочками. Рут выстрелила, не раздумывая. Стояла только потом долго над их телами, смотрела в блеклые глаза-стеклышки. Пара ребятишек, напяливших форму военных, явно ненавидящие марлийцев и элдийцев просто потому, что кто-то рассказал им страшные байки о войне. — Они же были детьми! — кажется, кандидаты были не сильно довольны решением своего командира. И всеобщую дрожь от ее хладнокровных выстрелов можно было уловить даже с закрытыми глазами. Томас, закидывая в рот табак, отстраненно наблюдал, как юная Браун молотила кулачками непошатнувшуюся Рут. Быть может, Габи не видела, что эти «дети» пытались подкрасться сзади к Фалько с ножом в руке. Может, она просто видела еще слишком мало смертей. Это Магато в истерике и безнадеге откачивала полуразорванных солдат посреди минного поля. Это она перешагивала через чьи-то вывернутые наизнанку внутренности, а не ее юные подопечные. На лице Рут была серость и усталость. Ни эмоций, ни отголоска жизни, ничего. Кажется, отнимать чужие жизни не так тяжело, как выслушивать в этом обвинения. Райнер оттянул Габи за шиворот, шикнув на нее. Он думал о том, как было хорошо, что Магато оказалась вымотана. Хорошо, что она была слишком занята разглядыванием своих свежих жертв и полуразрушенного города, в который они входили с малыми потерями. Хорошо. Иначе Габи могла бы тоже получить дуло у виска за такое недостойное поведение. Райнер понимал, почему Магато так действовала. Но чего он не понимал, так это того, как она засыпает с этим. Как может спокойно отхлебывать воду, стоя в полуметре от расплывающейся лужи крови. У самого Брауна к горлу подкатывала тошнота от самого запаха. Где-то внутри него явно смеялся кто-то с Парадиза — кто-то вроде Эрена или Леви, — ведь Райнер и сам был таким. У него была цель. И все остальные на пути к ней приобретали размытые очертания ненужного мусора. Воины окружили ее, неловко переминаясь на месте. Надо было идти дальше, но Рут застыла. Где-то в ушах все еще звенели слова Габи. Ей хотелось вырезать их из сознания вручную, но не выходило. Не получалось. Она же жизнь им спасала, но они всегда видели совершенно другое. Они не могли разглядеть, сколько жизней оставалось за ее поступками, не видели связи, не видели последствий, которые могли бы быть. Они видели только смерть, и больше ничего. Вчера Рут спасла одну жизнь. Сегодня отняла две. На каждую попытку поступить верно ее ждал непрезентабельный подарок в виде пощечины от жизни. Ее счетчик снова упал куда-то вниз, так и не достигнув хотя бы намека на середину. Рут знала, что в ее случае так было всегда. — Да, Браун, — наконец она убрала пистолет за пояс и смахнула пот с лица. — Они были детьми. Детьми, которые всунули бы тебе дуло в рот при первой удобной возможности. Пока на них форма альянса, они наши враги, и если ты это вдруг забудешь, Габи, — она кинула на нее короткий взгляд. — То умрешь быстрее, чем решишь пожалеть их. Рут ощущала жгучую обиду на кандидатов. На воинов. На Марлию. Можно подумать, ей хотелось этого. Можно подумать, она только и жаждала, чтобы прикончить пару-тройку чужих солдат. Глупцы. Город они взяли быстро. Сопротивление угасало с каждым дюймом продвижения на чужую территорию. То, что этой ночью ей снова будет не до сна, Рут поняла, только когда солнце село за горизонт. Они разместили шатры прямо на широкой площади. И Магато, пристроив свой в дальнем неприметном углу под плющом, позволила себе выдохнуть всю усталость. Просидеть в редком молчании, вслушиваясь в утихающие ночные звуки. Почти транс — истерзанное временем состояние. Она почувствовала чужое присутствие намного раньше, чем глаза, привыкшие к темноте, увидели движение у плотных застежек входа. Видно, дежурные позасыпали на постах, раз элдиец беспрепятственно возник у нее посреди шатра. Браун не собирался идти сюда. Он вообще не планировал бродить по ночному пустынному городу, в котором жизнь остановилась пару месяцев назад. Но скрип зубов сержанта фантомно мерещился ему даже в собственной палатке. У него не было ни одной разумной причины, чтобы не остаться в теплом спальнике, но он все же вышел наружу, начав пугливо рыскать по спящему лагерю в поисках шатра Магато. Рут сидела прямо на сырой земле у стола с документами и подпирала лоб ладонью. Безвольно пожала плечами, будто в опережение любого вопроса. Это же Браун. На него можно даже не тратить силы, чтобы глянуть злобно, — все равно не отвяжешься. Даже дрожь в плечах она забыла унять, так и сидела на полу с подрагивающими руками, позволяя лицезреть воину одно из самых жалких состояний. Райнер никогда не спрашивал, но отчего-то каждый раз догадывался, что ее беспокоит. Излишне понимающе кивал головой и молчал, зная, что на каждое слово Магато взбеленится. Он знал, что в ее голове крутились мертвые мальчишки. Враги или не враги, противник или нет — она могла быть правой сколько угодно, но даже эта правота — Браун был уверен — не помогала ей забыть их пустые глаза. Он присел на корточки поодаль, медленно придвигаясь, давая много времени различить свои намерения. Сеточки сосудов в ее глазах было видно даже в такой темноте, тени пролегали на исхудавшем лице. Заострившиеся косточки выступали под натянутой кожей. Вот она. Сержант Магато, презираемая элдийцами. Презирающая элдийцев. Сидит наедине с воспоминаниями, кого безжалостно убила, и не спит, потому что не может. Потому что их испуганные глаза мерещатся в темноте. Сколько таких, как Магато? Тех, кто падает изломанным манекеном и трясется в обречении лишь в темноте собственных палаток. Браун замер над ее плечом. Привалился спиной к столику рядом и тихо понадеялся про себя, что она попросит остаться. Пусть раскроет губы и даст знать, что именно сейчас — в редкий момент бессилия — он может быть ей необходим. — Исполнительная шавка генерала. Завтра с утра покроется новыми сплетнями о том, что в груди у нее вместо сердца застывшая жаровня, — она выдохнула это одними губами. Изломанная правда на растерзание, потому что сдержать себя не вышло. Голова была как у тряпичной куклы, того и гляди — оторвется и покатится по полу. Из глаз почти ощутимо вытекало обречение, но если тронуть веки, то они окажутся нездорово сухими. Ее нежелание быть здесь, на войне, можно было прощупать пальцами. — Каждый посмотрел на меня с укором, каждый. А знаешь, почему? Потому что они не могут признать, как на самом деле благодарны мне. Благодарны, что мне пришлось это сделать, а не кому-то другому. Благодарны, ведь знают, что у них кишка тонка выполнить безмолвный приказ. Их бы преследовали или кошмары от содеянного, или выговоры от командования, что не смогли спустить курок. Все в этом чертовом лагере сейчас спят с мыслями: «Хорошо, что на ее месте был не я». И еще смеют тыкать мне пальцами в спину и шептаться о том, что у поганой Магато нет сострадания. Райнер молчал. Знал, что последнее, что ей было нужно, так это его жалость. Надеялся, что тишина сворачивалась внутри сержанта отголоском благодарности, а не злости. Зачем она говорила это ему? Потому что он просто попался под руку или потому, что это был именно он? — Я могу остаться до утра? — тихо проговорил он, стараясь придумать достойный повод, пока Рут медленно поднимала на него взгляд. У него были доли секунды, чтобы скрыть жалость и выжечь сострадание из глаз, иначе его тут же отправят на выход. — Мне не спится. Обычно наедине с собой было легче всего, но когда рядом появлялся Браун, то все переживалось как-то само собой. Рут не хотела бы этого знать, но знала: он мог обнять, и все тревоги мигом отступали. Может, не до конца. Может, самую малость. Но под напором Брауна темнота отползала в угол, и все становилось немного светлее. — Лжец, — тихо пробормотала Рут, глядя в его сонные слипающиеся глаза. Райнер увидел, как она потянулась в сторону, достала что-то из-за стола. Разглядеть было сложно, но по короткому стуку по стеклу внутри растеклось досадное понимание. Он привык. Почти привык к этому, как к любой другой поганой привычке военных. В узкой полоске света блеснула короткая игла, и Райнер спешно перехватил ее руку. Неосознанно, совсем уж не по уставу, будто делал так с полсотни раз, будто мог сделать это и не лишиться руки за подобное неуважение. Ее пальцы рвано дрожали, как у нездорового — крайне нездорового человека. — Не пора ли завязывать, сержант? — ему показалось, что сказать что-то будет лучше, чем сидеть в тишине и темноте, удерживая ее запястье пальцами. — Не пора, — Рут дернула руку из его хватки, но он сцепил ладонь еще сильнее, не отпуская. Его нахмуренные светлые брови мягко проступали в темноте плотной палатки. — Браун, говорю в первый и в последний раз: если ты себе возомнил, будто у тебя есть хоть какие-то права указывать мне, как жить, только по той причине, что ты провел ночь в моем доме, то ты ошибаешься — глубоко и откровенно. Райнер коротко схватил ртом воздух и сам одернул руку. Хлестко. Магато била словами едва ли не больнее, чем прикладом. Браун отстранился, сел к ней полубоком — все ждал, как она закончит. Но Рут так и не сдвинулась с места, ее рука продолжала дрожать над кожей. Это просто. Это легко. Это легче, чем позволить мыслям выворачивать органы наружу. Леви был прав, но Рут скорее откусила бы себе руку, чем признала это. — Зик сказал следить за тем, чтобы ты не переусердствовала с этим, — глухо проговорил Райнер, склонив голову к коленям. — Зика давно никто не имел в зад, раз он думает, что его это касается, — грубо отозвалась Рут. Игла позорно упиралась в кожу, еще немного — и кончик проткнет вену. Она склонила голову — так, что слипшиеся пряди закрыли неравномерным каскадом ее лицо. Совсем ослаблено, что Браун даже воздух схватил от неожиданности. Слишком много граней Магато, сокрытых от других, он уже лицезрел. Это было страшно. Почти невыносимо — у него в руках было нечто хрупкое, что-то, что можно раздавить одним неаккуратным движением. Браун боялся, что не сумеет с этим справиться, ведь он воин. Воин, а не человек. Рут чувствовала плечом, как Браун подрагивал от сырости, тянущей от земли. Она почти слышала, как он заламывал ладони от горчайшей обиды. Кто ее тянул за язык? Это же надо было одним махом сказать что-то настолько отвратное? Захотелось пойти прополоскать рот, лишь бы подобной грязи больше не лилось из уст. Хотя бы не в сторону Брауна. Она тяжело вздохнула, потирая пекущие от недосыпа веки, и вновь сильнее сжала склянку, не давая себе возможности передумать. Райнер упрямо взялся за нее самыми кончиками пальцев — подушечками, чтобы, если она напряжется, тут же убрать руку. Одернуть, как от огня. Но Рут не двигалась. Молчала, сжав зубы, и Райнер запоздало принял это как позволение. Мягко вытащил морфий из расслабленной руки и отложил в сторону с характерным стуком, по-новому разрезающим тишину между ними. Это нелегко. Он видел, что нелегко, но не понимал насколько. Оттого и был готов вникать в важность этого снова и снова. — Я не со зла, ты же знаешь, Браун, — так и не подняв головы, пробормотала она. — Но ты не к тому обратился, если хочешь, чтобы я вела с тобой задушевные беседы. От меня ласки не жди — мне и на себя не хватает. — Я и не жду, — нахмурился он, будто она разговаривала с ним, как с ребенком. И тут же стушевался. Обида в его голосе была едва ли взрослой. — Я ведь просто… Ты же знаешь, что я… Рут перебила его хриплым лающим смехом, коротко оборвав себя на тихом вздохе. Она знала. Знала, но ей было это настолько чуждо, что вызывало лишь непомерный страх. Втирание кого-то в свою жизнь, навязывание своих правил. Сегодня он просит выкинуть морфий, а что завтра? Предложит устроить переворот в Марлии? Так дела не велись. Не с ней. Рут слишком сильно привязывала к себе Брауна и незаметно привязывалась сама. И, кажется, было уже слишком поздно что-то менять. Потому что вместо того, чтобы дать ему по шее и прогнать, так и не ответив на его слова, проигнорировав негласный порыв узнать, был ли он ей важен хоть на самую малость, — Рут вытянула колени прямо на земле, стаскивая с койки спальник. — Оставайся, — коротко выдохнула она. Хотелось, чтобы ее слова не звучали очередным брезгливым приказом. Хотелось, чтобы в шатре было достаточно светло, чтобы он увидел, что за почти равнодушным дозволением была мольба: «Останься, Райнер. Останься, и больше никогда не уходи». Браун словил ее мазнувший взгляд и коротко потянулся к ней. Уткнулся лбом в висок — сухо и сбивчиво. Как знак собачьей преданности. Как необходимость здесь и сейчас. Как попытку донести, что он слышал в ее словах немного больше, чем она произносила, но боялся выворачивать это наружу. Будто неозвученные догадки имели больше шансов на то, чтобы оказаться правдой. Он знал, что она никогда не скажет подобное вслух. И знал, что она точно чувствует: его это ранит намного сильнее любых приказов. Но Райнер всегда молчал, ведь с Магато иначе не выходило. Не выходило и не выйдет. Все, что ему оставалось — скрытый отголосок нежности во взгляде, капля тепла в скупых касаниях и больше — ничего. Потому что сержант марлийской армии не умела быть другой. Он развернулся к ней почти вопрошающе, дюйм за дюймом притянул к груди, давая все время мира передумать, оттолкнуть, взбрыкнуться. Но Рут лишь откинулась спиной даже без вопросов. Даже без едких комментариев. Тихо и спокойно, будто в их разбитой на двоих жизни было этому место. Если закрыть глаза и представить шум леса, то на мгновение — всего на мгновение можно было очутиться вдалеке. Браун думал о Парадизе и пытался угадать, о каком месте могла размышлять Магато в такие моменты. Он бы удивился, узнав, что их пейзажи умиротворения до смешного схожи. — Ты пахнешь барбарисом, — вдруг проговорила она, шумно втягивая носом воздух. — А ты — войной, — пробормотал он ей в ответ. Он дышал ей куда-то в затылок. Обвивал руками, грел. Рут натягивала спальник до подбородка: на холодной земле чужое тепло ощущалось явственнее. Они странно и, кажется, совсем неосознанно переплелись руками и ногами — так, будто от этого тяжелый воздух не так давил на легкие. Будто дышать становилось чуточку проще. — Завтра мы проснемся и снова превратимся в тех, кем привыкли быть. Так живут все солдаты: и офицеры, и рядовые, и воины, и кандидаты. И ты привыкнешь, Браун, — тихо проговорила она. — У таких, как я, есть пара часов перед рассветом, чтобы оплакать потери и смириться с тем, что ты жестокий кусок дерьма. А завтра снова брать в руки пушку. — Но сейчас ты здесь, — Райнер надеялся, что она услышит вопрос в его словах, но Рут молчала. Он вздрогнул, вжимаясь в ее спину. — Ты ведь здесь? — она снова не отвечала, и Райнер нащупал ее ладонь, слабо потянув наверх, чтобы коснуться губами сбитых костяшек. Хотя бы сейчас. Хотя бы сейчас, хотя бы те несколько часов, прежде чем ему нужно будет красться из ее палатки, как преступнику. Хотя бы сейчас он мог надеяться, что ее мысли не будут витать на фронте. — Ты со мной, сержант? Рут не ответила. Она была здесь только до рассвета. Это почти не считалось.