***
853 год, лето.
Это был тот самый день, когда Рут сорвалась. Нет, собственным проигрышем она это не считала, лишь небольшим поражением, когда отнекиваться больше не вышло. Когда собственные мысли приперли к стенке, избив до полуобморочного состояния, и Рут опустила руки. Перестала брыкаться в стальной жизненной хватке на какие-то жалкие несколько часов, но этого хватило чуть больше, чем с головой. Хватило, чтобы глядеть в зеркало на себя и свою слабость стало невыносимо. Она застыла в дверном проеме. Дорожная сумка с погнутой винтовкой и скупыми обрывками вещей оттягивала плечо, но Рут продолжала стоять и смотреть на колыхавшиеся на ветре цветы. Выросли. Вплелись корнями в ее святое место, внутренний дворик — клочок зелени и мнимого спокойствия. Она криво усмехнулась, дернув уголком губ. Прямо как Браун. Вцепился в нее клещами, разрушая последние надежды на спокойную жизнь. Засранец наверняка пробирался тайком, пока ее не было. Ухаживал. Земля вокруг была аккуратно вскопана, примята, полита не так давно. Сухие колючие дни накрыли Ребелио с месяц тому назад. Сегодня — Рут глянула на пасмурное небо — будет первая гроза. Душ не из ржавого ведра, а в собственной ванной с горячим краном — неслыханная на фронте роскошь. Рут позволила воде смыть месячный пот, пыль, которую было не отличить от смуглого загара, и грязь, смешанную с кровью сплошной коркой. Она промокнула спиртом ранение, шипя скорее по привычке, чем от боли. Кровоостанавливающие препараты закончились в доме года пол назад. Рут было не до того. Тратить время на приобретение лекарств и доступных обезболивающих не хотелось. Она неуверенно схватилась пальцами за морфий. Блядство. Голова раскалывалась вторую неделю подряд, сон шел через раз. Рут чувствовала ломоту в костях и бесконечную слабость. — Сколько ты принимала опиоидный анальгетик? — сказала ей Мия на последнем осмотре. Они так и не вернули общение в нейтральное русло. Все, что говорила ей медсестра во время редких плановых осмотров, половину из которых Рут пропускала, было пропитано хлесткими фразами. — Долго, — хмуро ответила Рут, затянувшись. — Здесь нельзя курить, — Мия выдернула сигарету из ее пальцев и потушила в мензурке с чем-то, отдаленно напоминающим мутную воду. — Ты хоть представляешь, какие последствия могут быть? Проблемы с сердцем, с давлением. Ты можешь просто-напросто задохнуться от спазма дыхательных путей! — раздраженно перечисляла Мия, ковыряясь в инструментах. — О чем ты только думала?! — О том, как не сдохнуть от боли, — огрызнулась Рут и подожгла новую сигарету, равнодушно глядя перед собой. — Долго еще? — Мне нужно знать, сколько ты употребляла, Магато, — она раздраженно очертила ее взглядом через плечо, остановившись на сигарете, но на этот раз смолчала. — Полгода? Год? Сержант едва заметно вскинула бровь, и Мия выругалась себе под нос. — И что это значит? Мне крышка? — без особого энтузиазма уточнила Рут. — Подсядешь снова — и тебе уже ничего не поможет, Магато, — предупреждающе пробормотала Мия, записывая показатели. — Считай, тебе повезло с генами, но если возобновишь эту дрянь, то откинешься раньше, чем закончится война. — Вот и хорошо, — хрипло хохотнула Рут. — Кому я нужна буду без войны-то, — она потушила сигарету и, коротко махнув рукой, вышла из шатра. Магато встряхнула головой, отгоняя поганые воспоминания. Отложила в сторону пузырек, тяжело вздохнув. Мия обещала, что эта противная дрожь в руках должна скоро пройти. Сказала, что все это индивидуально. Магато было на это плевать, лишь бы желание сдохнуть ради временного облегчения перестало тревожить ее ум. Чертов Райнер со своей вшивой, никому не нужной праведностью. Послушала ведь засранца эдакого, бесконечно вспоминая то блеск его глаз в темноте, то чересчур назидательные слова Аккермана. Будто она и сама не знала, что давно пора было завязывать. Вот только попытка ее исправить выводила на ярость. Где-то на середине, между ее нерешительными взглядами на морфин и молчаливым желанием надраться в хлам, в дверь позвонили. Рут, встряхнув подсохшие волосы, раздраженно оторвалась от самобичевания. Первому, кого она увидит, зарядит кулаком между глаз — наверняка. Кому могло понадобиться дергать ее в несчастные пару дней увольнительных? У нее были заслуженные семьдесят два часа отдыха от всего, что связывало ее с элдийцами, воинами и отрядами солдат. Она наспех натянула растянутую футболку — кажется, стащенную у какого-то офицера на фронте, — и направилась к двери, разминая ноющие суставы. Постояла под дверью в безмолвной надежде, что ее внезапному гостю надоест ошиваться под дверью и трезвонить как ненормальному. Но когда трель в очередной раз резанула по ушам, Рут процедила сквозь зубы направление, в которое намеревалась отправить посетителя, и открыла дверь, сходу выставляя кулак. Райнер словил ее ладонь на подходе к лицу. Улыбнулся слабо, выглядывая в сторону и без зазрения совести рассматривая домашний, совершенно не военный прикид. — Намереваешься нанести непоправимый ущерб «щиту Марлии», сержант? — он вздернул уголки губ, когда Рут попыталась выдернуть руку из его хватки, и сжал запястье в ответ чуть сильнее — самыми пальцами. — Рука отсохнет, Браун, — предупреждающе пробормотала она. — Зачем пожаловал? — Увольнительные же, — пожал плечами он, будто это было что-то очевидное. Рут вопрошающе взмахнула рукой и склонила голову вбок. — Да, целых три дня, чтобы предаваться пьянству и не получать за это по шее. Сюда на кой черт приперся? Райнер как-то неловко замялся, отпустив ее запястье, и воровато огляделся по сторонам. Рут даже бровь любопытно приподняла, размышляя о том, что могло прийти в голову Брауна на этот раз. — Воинам разрешили вылазки за город. — Да, я в курсе, — она все еще настоятельно указывала взглядом на улицу за его спиной, пытаясь намекнуть на отсутствие желания для компании. Райнер хмуро глянул на нее, с трудом прочищая шестеренки в голове. — Это что, твое предложение было? — А ты думал, что Каруви решил просто так дать вам поблажку? Думаешь, кому-то в этом сраном городе есть до вас дело, кроме меня? — раздраженно огрызнулась Рут. — Радоваться надо и бежать вприпрыжку наслаждаться, пока тебя не сожрал очередной элдиец. Она сделала шаг назад, дергая дверь на себя, но Райнер уперся в нее ладонью, останавливая движение. Рут угрюмо уставилась на его ладонь, без труда удерживающую дверь. Она хоть в лепешку могла расшибиться, но против титана не попрешь. — Я хотел позвать тебя с собой. — Браун, я хочу напиться, полистать журналы для взрослых, а потом по старой доброй традиции устроить мордобой с кем-то вроде Робертсона. — Ты всегда так отдыхаешь? — в его голосе сквозило упрямое отрицание, и Рут устало вздохнула, предоставляя его горечь тишине. Ответ был слишком очевиден. — А ты что думал? Хожу на кружок по лепке с Йегером или с отцом в шахматы играю? Райнеру не следовало напрягаться, чтобы расслышать отчаянное сопротивление в ее голосе. Хотелось сгрести ее в охапку и увезти куда-то далеко, на край света, и показывать ей жизнь такой, какой он ее видел. Он подтолкнул ее в дом, прикрывая за собой дверь. — Пойдем, — Райнер кивнул в узкую щель двери на улицу, и Магато тяжело вздохнула. Тоскливо мелькнула глазами в сторону бутылки с холодным элем на столе и снова глянула на Брауна. Он, словно уловив пошатнувшуюся систему, толкнулся лбом к ней, потираясь о влажную челку. Подбитый щенок. Научился, засранец — научился вести себя так, что ей не хотелось спорить. А если и хотелось, то глядя в его вопрошающие глаза — не получалось. А когда-то даже в глаза лишний раз смотреть боялся. — Пожалуйста, сержант. — Я тебя премии лишу за фривольность, Браун, — она прикрыла глаза и отстранилась. Еще этого не хватало. Этого. Ей хотелось обвести всего Брауна руками, чтобы обозначить это. Рут натянула брюки, кидая недовольный взгляд на Брауна, молчаливой тенью пристроившегося у двери. Совершенно точно разглядывавшего резную раму окна на противоположной стене, а не ее сухие ноги. — У западной границы есть плантации. Сейчас как раз зреет урожай. Говорят, красиво. — Говорят? — уточнила Рут, хмурой закорлючкой выползая из прохладного тихого дома. Райнер звякнул чем-то за ее спиной, и она пустым взглядом уставилась на припаркованный велосипед. — Катаешься на этом дьявольском коне? — А ты — нет? — озадаченность на его лице можно было счищать шпателем. — Не доводилось, — Рут отвела взгляд. Отцу было не до этого. Кожаная груша на заднем дворе, лошадиные скачки и походы по пересеченной местности с его курсантами — максимум развлечений, на которые она могла рассчитывать. Браун понимающе закивал, отвел взгляд в сторону, будто пытался спрятать свое никому не сдавшееся сожаление. Он катил велосипед по левую сторону. Рут вела его пустынными улочками, подальше от людей. Подальше от всех, кто мог посмотреть осуждающе, сузить глаза и побежать доносить кому-то — на всякий случай. Кажется, у нее развивалась паранойя. Рут в который раз за день постаралась вытряхнуть из головы непрошенные мысли. Браун — ее подчиненный. Она имела право находиться с ним где угодно и когда угодно, хоть за чертой города. Но паскудное чувство не покидало, и Рут пришлось признаться себе в настоящей причине: она не хотела наткнуться на Зика. Они вышли за границу города, когда солнце было в зените. Рут молчаливо рассматривала колыхавшиеся блеклые цветы и время от времени кивала в ответ на очередной вопрос, смысл которого пролетал мимо ушей. Брауна даже слушать было не обязательно. Он просто трещал без остановки, и его голос вытеснял назойливые тревоги из головы, оставляя блаженную пустоту. Очнулась Рут только тогда, когда воин стал пихать руль ей в руки. — Садись. — Зачем? — в непонимании вскинула она глаза. — Лучше поздно, чем никогда, — он осмотрел, как Рут отрицательно мотнула головой, и снова подтолкнул к ней руль, верно считывая неуверенность. — Тут никого нет, сержант. Это не станет ударом по твоей крайне отталкивающей репутации, можно не бояться… На его губах блеснула слабая улыбка, но он тут же прикусил язык, когда Магато дернула его к себе за край пальто, раздраженно кривя губы. — Браун, охлади свой пыл. Ты что-то слишком много себе позволяешь в последнее время, — она со слабой неприязнью сжала его воротник. — Думаешь, знаешь меня? Думаешь, знаешь, чего я боюсь? Может, тебе стоит посетить карцер на недельку-другую, чтобы напомнить, как разговаривать со своим командиром не положено? Взгляд Райнера устало блуждал по ее лицу. Рут скривилась: кажется, она больше не пугала его. Кажется, ее угрозы — последнее, о чем он думал. То ли попытки Рут выглядеть сурово были поистине жалкими, то ли Браун оказался слишком потерянным после фронта — она не знала. Магато раздраженно оттолкнула его от себя, хмуро окидывая взглядом. — Может, и стоит, — он пожал плечами с вызовом, так и не отрывая от нее взгляда, и Рут с досадой поняла: вырос. Окончательно. Еще не совсем мужчина, но и не мальчишка. С нотой положенной дерзости — ровно настолько, чтобы Рут обессилено скрипела зубами и молчаливо принимала его как равного. Элдиец — не элдиец, но носил красную повязку, с которой даже она должна была считаться. Рут побуравила воина взглядом. Захотелось усадить его пониже, хоть на седло, хоть на его колени, чтобы собственная шея не болела от взгляда на Брауна снизу вверх. Он смотрел без упрямства, но Рут все равно чувствовала привкус проигрыша, задирая голову, чтобы кинуть острый взгляд. — Я сверну себе шею, — покачала она головой вместо самого очевидного «да». Она не могла согласиться прямо. Открыто. Это было сродни выстрела в висок, но Браун понял. Всегда понимал. Улыбнулся слабо уголками губ, покивал для виду. — Я подстрахую. — Ненавистного марлийского командира? — она неуклюже вскарабкалась на велосипед, оглядывая бесконечные, простирающиеся до горизонта поля, и вскинула на Райнера взгляд. Слова — ее защита, ее баррикады и наточенные противотанковые ежи. — Я же давал клятву при поступлении на службу, — он слабо прищурил глаза. — Должен служить, — Браун потянулся рукой к сидению, и Рут прикрыла глаза, соприкасаясь с теплом его плаща, — своему командиру. — Служить, значит? — она насмешливо дрогнула губами. — И каким же образом? — Каким потребуется, — Браун склонился чуть ниже и слегка подтолкнул велосипед вперед. Рут вцепилась мертвой хваткой в руль, нервно рассматривая дорогу перед собой. Райнер поддерживал велосипед. — Но пока тебе лучше смотреть на дорогу, сержант. Сапоги неуклюже скользили по педалям. Рут сжимала зубы и проклинала день, когда Каруви поставил ее во главе воинов. Каменистая пыльная дорогая давалась нелегко. Браун, время от времени щекочущий ей ухо советами, только мешал. Сдался ей этот велосипед. Когда горизонт осветила первая молния, а воздух наполнился запахом неизбежного дождя, Рут в первый раз поехала сама, оставляя позади Брауна, выкрикивающего неразборчивые поздравления. Она училась быстро — это тоже было последствием военной дрессировки. Ветер хлестал в лицо. Натертые до мозолей руки дрожали на кожаных накладках руля. Дорога тряслась, увиливала, расцарапывала штаны колючими репейниками. Но Рут улыбалась. Странно улыбалась — так, что уголки губ трескались и скулы судорогой сводило. Она ехала вдоль незрелых колосьев. Пахло свежей землей и надвигающимся дождем. Свобода — безграничная и почти неосязаемая — покалывала на самом кончике языка. Кисло-сладко и совсем немного. Так, чтобы успеть попробовать, но не пресыщаться. Рут слезла с седла и искоса глянула на горизонт — туда, где семенил Браун, пытаясь ее догнать. Она вдохнула полной грудью глубоко, до боли и кругов перед глазами, лишь бы запомнить это. Лишь бы не позволить памяти беспощадно стереть это странное состояние. Она раскинула руки в стороны, пытаясь обхватить необъятное — словить жизнь за самый край плаща, приостановить немного. Дождь накрыл ее сплошной стеной до того, как Райнер поспел за ней. Она оставила велосипед у колеи, сделала несколько шагов вглубь поля, всматриваясь в темнеющие облака. И рухнула спиной на мягкую подушку из шумящих колосьев. Прикрыла глаза, почти захлебываясь ливнем. Даже не дернулась, когда услышала запыхавшегося воина. — Ты быстро учишься, — выдохнул он, встряхивая влажные волосы. — Думал, ты сбежать собралась. — Думаешь, мне есть, куда бежать? — она закинула руки за голову, рассматривая Райнера сквозь ростки травы. Мокрый плащ повис бесформенной тряпкой. Кажется, он так и не расслышал слов из-за шума дождя, просто остался стоять с руками в карманах, бесстыдно рассматривая ее. Рут знала это чувство, накатывающее волнами. Это была жизнь. То, что каждый человек должен был ощущать с рождения и до смерти. Рут чувствовала себя живой крайне редко. Оттого это было забавно. С ним. Рядом с ходячим мертвецом. Райнер что-то пробормотал о мокрой земле и грязи. О простуде, которую может словить сержант. Рут хотела огрызнуться про летний дождь и про то, что ее болезни — не его ума дела. Но промолчала. Все силы ушли только на то, чтобы промычать что-то нечленораздельно и едва заметно вскинуть уголки губ. — Ты не на службе, перестань говорить под копирку. — Я всегда на службе, сержант. Рут ощутила, как мнется трава рядом с ней. Услышала шелест мокрой одежды. И следом — надорванное щекотливое касание у щеки, будто он протянул руку и тут же одернул, не смев коснуться. — Это приказ, Браун, — она приоткрыла глаза, окидывая взглядом пристроившегося рядом воина. — Расслабься. Они пролежали в поле долго — пока солнце не стало стремительно катиться к горизонту. Дождь двинулся в сторону города, оставляя после себя дурманящий аромат трав и легкий пар. Рут щурилась на слабых лучах. Моргала медленно, лениво, не желая разрушать идиллию шелеста травы, зова цикад и чужого ровного дыхания рядом. Браун выпутывал веточки из ее волос, приподнявшись рядом на локтях. Сонно разглядывал ее влажные волосы и следы от подсохших дождевых капель. Полевые цветы и крохотные лепестки, торчащие из ее волос. Рут вздрогнула, когда он провел костяшками у самого края брови. Скосила на него взгляд — то ли в предупреждении, то ли во вселенской усталости. Хотела сказать что-то, но слова застряли в горле. Она устала просить его остановиться. Устала раздраженно гавкать ему, чтобы не заходил дальше дозволенного. Сама ведь сказала: он не на службе сейчас. Райнер провел тыльной стороной ладони по ее шраму — от корней волос и до самого подбородка. Чуть ниже. И сбился. Рвано вздрогнул, не отрывая взгляда от собственных кончиков пальцев на ее шее — будто запретное что-то. Рут могла бы отнять руку. Раздраженно выдохнуть. И Райнер бы считал любой из ее негласных намеков — он это умел. Но Магато молчала. Смотрела только на него. И ждала. Он по глазам видел, что ждала. По напряженному телу, готовому броситься гремучей змеей в атаку по первому неосторожному движению, по первой неуклюжей ошибке. С сержантом так было всегда: шаг вправо, шаг влево — расстрел. — Я все еще мог бы надеяться, сержант? — он склонился над ней низко. Рассмотрел где-то на самом дне ее глаз задорные девичьи смешинки и сам не сдержал забавной улыбки. Здесь никого. И ничего. Все поле — только для них двоих. Здесь не было ни Марлии, ни Парадиза. Здесь не было несмываемой крови Марко на его руках, не было мертвого Кая — на ее. Не было войны, элдийцев или марлийцев — только они, и все. — Если одной надежды тебе хватает. — Она помолчала пару мгновений, давая все время мира передумать. Рут знала, что это был неравноценный обмен, но иного предложить не могла. Скорее даже не хотела — так думал Райнер и был совершенно прав. Но ему хватило бы даже отголоска веры. — Мог бы, Браун, — она рассматривала его взъерошенные волосы. — Мог бы. Райнер вновь мягко тронул ее скулу, ощущая всплеск эмоций от такого короткого целомудренного касания. От колющих в бока травинок и густого воздуха. От самой Магато. От того, что она могла быть такой светлой и совсем рядом. Только с ним. Только для него. Они сплелись ногами, потираясь щеками, тыкаясь носом друг другу в шею наугад — как несмелые, совсем юношеские ласки. Когда была капля дозволенного и море «нельзя». Когда ладони чуть ниже шеи под запретом. Губы в губы так тем более что-то запредельно дикое. Рут ощущала себя, как тогда. Как с Каем. Чувство, которое нельзя было ни купить, ни воспроизвести нарочно. То, что она никак не могла уловить, вернуть, да хотя бы прикрыть глаза и вспомнить. А тут вот оно, на ладони. Они посмеивались друг другу в губы, прикусывали кожу — сначала едва ощутимо, потом сильнее. Аккуратность и сдержанность стояла на грани. На грани того, чего Райнер не понимал, зато отлично понимала Рут. Она мягко отстранилась, с трудом впуская в легкие кислород. С Брауном было хорошо. Его кожа пахла топленым молоком и мятыми одуванчиками у подножия гор. Присутствие воина дробило Рут на мелкие опилки, перетирало жерновами, встряхивало нутро наоборот — от пожженных бровей до поджатых пальцев на ногах. Райнер навис над ней в долгом молчании, и Рут стало не по себе от его взгляда. Он едва заметно коснулся сбитыми костяшками ее виска, медленно повел ладонь вниз. Магато замерла в ожидании. Ей было интересно. Забавно. Что же он сделает? Райнер был слишком замкнут, чтобы можно было предугадать его действия и мысли. Кажется, он исследовал. Почти как в ту ночь у нее дома, только тогда она не подавала признаков того, что все чувствует. А сейчас все происходит без прослойки темноты, явственнее. Явственнее, как взбегают мурашки по горбику ее ключицы, торчащей из-под расхристанной рубашки. Явственнее, как она слегка — на полградуса — откидывает голову, подставляясь. Позволяя. — Так где твоя слабая сторона? — тихо пробормотал он, неотрывно глядя за тем, как его рука соскользнула на шею. — Здесь? — Рут молча сощурилась, чувствуя, как глоток застыл в солнечном сплетении. Браун двинулся дальше, очерчивая грудь по самому краю, по ободку. Как граница территории, на которую ступать было нельзя. — Может, здесь? — его рука спустилась ниже, сквозь одежду касания почти не чувствовались, но прожигались фантомной дорожкой. Он двигался от пупка к бедрам, по бокам, коленям. Рут все молчала, пока Браун задумчиво выводил невесомые узоры по ее телу, прежде чем остановиться с ее вздохом под самой коленкой. Ткань брюк там была тонкая, протертая от вечной ходьбы и не придавленная сапогами. Рут вздрогнула уголком губ. — Здесь. Райнер склонился, потерся о нее носом, щекой. Его требовательные жесты были ребяческими. Несмелыми. Это почти пушка в руках и позволение расстрела. Магато была почти готова сдать позиции, когда позади послышалось короткое смущенное покашливание. Райнер вскочил по струнке быстрее, чем Рут одернула смятый плащ. Сержант глянула волком на пожилую женщину с элдийской повязкой на руке и серпом наперевес. Прищурилась, шумно втягивая носом воздух. — Молодежь, — хитро улыбнулась та, но Магато было не до смеха. Она ощущала неправильное жжение в ладони: руки почти тянулись к пистолету, как рефлекс, как защитный механизм. Рут мгновенно уловила любопытный взгляд женщины на алый знак воина у Брауна, следом — на форменный марлийский плащ Магато. Сложить два и два было нетрудно. Изничтожить жизни их обоих — тоже. Рут предупредительно сощурилась, судорожно выбирая слова, но рта раскрыть так и не успела. — Мы просто пойдем, ладно? — Райнер спрятал руки в карманах, но сержант без труда заметила, как напряглась его спина. — Ох и молодежь марлийская пошла, все по полям шастают, — она развернулась, укоризненно бурча напоследок что-то о дурных юных умах и о плодящихся юных солдатах, которым только дай после войны столкнуться с чужим теплом. Райнер покраснел, рассеянно кивая ей вслед. Поднял велосипед, косо поглядывая на посеревшую, напряженную Рут. Кажется, даже одежда на ней стала на пару размеров меньше, ужалась. Будто нарочно не давала ей дышать спокойно, загоняла обратно в правила и границы. Воин только на мгновение оглянулся, встречаясь с тревожным взглядом элдийки. Браун по глазам ее все считал — понял, что она считала их уже мертвыми глупцами, вознамерившимися обогнуть систему Марлии. Женщина только покачала головой, окликнув его напоследок тихо — так, что ушедшая вперед Рут и не услышала. — Не доведет она тебя до добра, мальчишка. Бросал бы ты это дело, коль жизнь дорога, — пробормотала элдийка и продолжила свой путь. Магато заговорила только на полпути до города, громко выругавшись сквозь зубы. Пнула какой-то камень, и Райнер почти сразу признал в ней то самое состояние отчаяния. Ее можно было садить в клетку и показывать в цирке уродцев — она ничем не отличалась от загнанного в ловушку животного. Металась из стороны в сторону, нервно сжимала ладони. Браун хотел было огорчиться, как она остановилась, хмуро всматриваясь перед собой, будто продумывая стратегическую защиту города на месяц вперед. — Если она расскажет… — медленно начала Рут, вздрагивая ресницами. — Зачем ей рассказывать? — Райнер тоже остановился. Осмотрел ее снизу вверх, будто и вовсе не понимал, о чем она говорит. — Зачем? — переспросила Рут и тут же запнулась. Мазнула плечом в сторону, хмурясь — сама едва могла придумать ответ, слова подходящие не лезли на язык и под дулом пистолета. Это было очевидной частью жизни. Многие в Марлии только и существовали ради подобной грязи, никто не упускал возможности выставить себя в лучшем свете перед командованием. Как отец. — Затем, что я марлийка. А эта женщина пашет с утра до вечера здесь, потому что мой народ ненавидит таких, как она. — Не всем доставляет удовольствие портить другим жизнь, сержант, — проговорил он, поджав губы. Рут встряхнула головой, так и не поверив его словам. Удовольствие не удовольствие, а жить лучше хотели все. И если завтра с утра ее под окнами будет ждать какой-то младший офицер, давно желавший вывести ручную собачонку генерала из игры, — это будет прямым тому подтверждением. Они добрели до границы гетто на закате. Рут, не задумываясь, прошаркала дальше. Сделала вид, что ушла глубоко в свои мысли, что не заметила, как ступила на их территорию. И что желание пробыть не самой хотя бы пару лишних минут не стучало в ее голове назойливой трелью. — Почему мой отец все еще жив? — вопрос Брауна вспорол воздух на полпути к его дому. Рут замерла за спиной воина, устало опуская плечи. — Почему моя мать жива? Почему никому нет дела до того, что… — Браун, — резко оборвала его Рут. — Я знаю, к чему ты клонишь. Им просто повезло. Он протянул к ней руку мгновением раньше, чем Рут успела сообразить, но охотничий рефлекс сработал быстрее. Хлесткий звук по его ладони заставил его одернуть руку, но уверенного упертого взгляда не убрать. — Почему нам не может повезти? — он преградил ей путь плечом, нависая сверху угрюмой скалой. На лице Рут расцвела злобная усмешка. Она сцепила ладонь на его подбородке, засаживая ногти в жесткую кожу поглубже — чтобы его тихое шипение наверняка достигло слуха волной удовольствия. Они были в гетто, и сейчас ей было абсолютно плевать, донесет ли кто-то на них. — Потому что элдийскому бастарду не место по правую руку от марлийского командира! — прорычала она, отпихивая Брауна от себя. Он не поверил. Рут по глазам видела — ни на йоту. Дернул только уголком губ от въевшегося в ее слова прозвища, подавил волну горечи, но так и остался стоять. Без криков и обид. Только руки поглубже в карманы запрятал и плечи ссутулил, будто скрыться от нее пытался. — Я пришел к отцу, — глухо сказал он. — Пришел, когда мне дали эту чертову повязку, — Райнер слабо кивнул на свою руку. — Думал, что он вернется к нам. Думал, мама будет счастлива. Перестанет считать, что наша кровь хуже ядовитой дряни. А отец вышвырнул меня на улицу и сказал, что нет у него сына. Сказал, что если еще раз объявлюсь у него на пороге — он выкинет меня в море у пристани, привязанным к якорю. Рут подняла глаз в небо. Надо же, они не дошли до его дома каких-то несчастных полквартала. Ей оставалось всего ничего, чтобы избежать жалкой исповеди воина. Она не умела слушать, ободряюще хлопать по плечу и понимающе кивать. Потому Магато направилась дальше, рассматривая влажную пыль на дороге. Будто не было его слов. Будто это не они — юные и внезапно живые — только вернулись с поля, наполненного безвременьем. — Его амнистировали, — пробормотала она, когда Браун поравнялся с ней, вжимая голову в плечи от выворачивающих наизнанку личных слов. — В конце концов, из-за него на свет появился воин. Да, элдийский ублюдок, но все же воин. Его допрашивали, если тебя это успокоит, долго и крайне неприятно. Он сказал, что… Рут осеклась. Перецепилась неловко через ступеньки у порога и совсем неожиданно поняла — это был дом Райнера. — Что он даже имени ее не знал, когда трахал? — криво исказил губы в подобии усмешки Браун, и Рут устало покачала головой. — Язык попридержи, — вяло огрызнулась она. — Мал еще так выражаться. Рут и сама почти треснула себя по лбу. Мал. Когда ей наконец хватит храбрости признать обратное, она не знала. — Думаешь, если бы он падал на колени и клялся в вечной любви, просил помиловать тебя и свою элдийскую любовь — это бы сделало лучше? Нет, Браун, так не работает. Марлийцы чуют эту тонкую грань лучше других. Одно дело развлечься с последствиями на одну ночь. Всерьез веришь, что наши офицеры такие праведные? Знаешь, сколько элдиек приходят в военные госпитали? Знаешь, сколько ваших бастардов не рождаются? Никто не хочет себе проблем. А девчонки у вас симпатичные, сам знаешь. Командованию не всегда есть дело, какая кровь течет в их пассии, если завтра они уже забудут о ее существовании. — Если ты хочешь сказать, что мы живы только благодаря тому, что отец выкинул нас из своей жизни… — Я хочу сказать, — резко перебила его Рут, доставая сигарету, и привалилась плечом к двери. — Что тебе стоит закрыть рот и подумать о том, что у тебя есть больше, чем у многих марлийцев. Да, у тебя было нелегкое детство. Ты рос без отца — я знаю, каково это. — У тебя был отец, — хмуро огрызнулся он. — У меня был командир взвода, — ее челюсть напряглась. — Который завел себе служебную собаку, а не дочь. Собаку, которая была болезненным напоминанием о его горячо любимой жене. Собаку, которую он отдал на растерзание армии, — она сжала губы. — Нет, Браун. У меня не было отца. — Я думал, как вернусь с острова, — глухо начал он. — Что-то изменится. Что-то поменяется после нашей победы. Но мы даже не победили. И как ступил сюда — на место, которое всегда считал домом… Даже не понял, зачем стремился к этому. — Рут прикрыла глаза и выдохнула, понимая, что он скажет следующим. — Зачем вообще надо было возвращаться… Его плечи подрагивали. Рут медленно досчитала до десяти, надеясь, что это пройдет как-нибудь само. Не прошло. Он мял руки и хмурил брови как потерянный ребенок. В глазах — грусть, разбавленная страхом. Щит Марлии. Мог защититься от кого угодно, кроме себя. Магато нервно затянулась, с досадой заглядывая в окна. — Почему свет не горит? — она зажала сигарету зубами. — Где твоя мать? — За городом, — воин неопределенно пожал плечами. — Отправили на отработки. Райнер, словив ход ее мыслей, поднял взгляд на дом. Рут даже передернуло — слишком тоскливо. Кажется, окна потемнели еще сильнее. Рут нервно докуривала вторую сигарету, чувствуя, что еще немного — и с ума сойдет с этим элдийским зверинцем. Браун начинал раскачиваться от пяток и до носков. Вперед-назад. Того и гляди — свалится на землю. Было вполне понятно, что он скорее останется ночевать на улице, чем войдет в собственный дом, в котором, по-видимому, обитают его личные призраки. Она снова устало прикрыла глаза. Послала к чертовой матери все командование с генералом во главе. Пару раз для профилактики прижгла пальцы о сигарету, чтобы проверить, не едет ли у нее крыша, и потушила ее кончиком сапога. Огляделась воровато, пытаясь прикинуть, в который раз за сегодня принимает нездорово глупые решения. — Заходи, — она кивнула на входную дверь, нервно хрустнув плечом. — Открывай давай. Браун, как по команде, зашарил рукой по карманам — по его осоловелому взгляду можно было догадаться, что причины и последствия до него доходили туго, как сквозь плотную смолу. Вставил ключ в скважину, прокрутил, открыл — движения механические, как у железной игрушки. Рут почти услышала скрип его костей — плохо смазанных деталей. — Браун? — кинула она через плечо, переступив низкий порог. — Порядок? Райнер застыл в коридоре, стоило двери за ним закрыться с неприятным хлопком. Будто вакуум сжался прямо в барабанных перепонках, оборвав доступ к воздуху. Казалось, он хотел сбежать, а бежать больше было некуда. Так и остался стоять у двери, со смутным интересом разглядывая ободранный котом ковер. — Никого не осталось… — он выдохнул это почти неслышно, как мантру обреченности. — Ни Энни, ни Бертольда. Рут позволила себе последний уставший вздох. Подошла к нему полубоком, рассматривая внимательно. Ткнула его в плечо — не пошатнулся, не отреагировал, лишь губами продолжил шевелить беззвучно. Магато даже в глаза ему заглядывать не стала, и так знала, что увидит там. Ей следовало уйти. Она довела воина в целости и сохранности до дома. Все, что происходило в границах его личного пространства — было совершенно не ее ума дела. Но она не могла. Не с Брауном. Не тогда, когда единственным его собеседником были темные комнаты и тишина пустого дома. Не тогда, когда он стоял у стены сжавшись, наверняка вспоминая о былых днях на Парадизе. О собственных грехах и никчемности. Рут медленно опустилась на корточки, застыла на пару мгновений, в последний раз давая себе мысленную пощечину, и коснулась пальцами шнуровки на его сапогах. Вся досада отошла на второй план — она привыкла действовать, не раздумывая. Дернула за заедающую застежку, по одной выпутала его ноги из обуви. Райнер даже не сопротивлялся, будто не видел и не осязал ничего дальше собственных ладоней. Магато на ощупь двинулась в ванную, щелкнув выключателем. Буднично серые стены, все тоскливое — еще хуже, чем в ее квартире. Как очередное напоминание о безликости каждого элдийца. Благо вода горячая была, даже без ржавчины и не с ледяных источников — один из ощутимых плюсов жизни воина. Рут заткнула ванную и таким же шаркающим шагом вернулась в коридор. Браун совсем скрючился. Согнулся почти пополам, будто хотел занять как можно меньше пространства. Будто кровь титана выжигала легкие изнутри — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Как щенок покинутый, привалился плечом к стене и не шевелился. Только гул его мыслей шумел так, что у самой Магато уши закладывало. Была бы ее воля, она взяла к себе воина на передержку и не пускала ни на миссии, ни на войну. Ему бы голову подлечить от пульсирующих опухолей. Ее плащ полетел на пол, рукава рубашки сбились у локтя — так удобнее. Ей казалось, это для дела, а не потому, что хотелось ощутить кожу Брауна как можно явственнее. Рут дернула Райнера за шиворот за собой, как зашуганного дворового пса на поводке, который боялся лишний раз огрызнуться. Будто чуть что — и сержант добротно пнет ногой по животу за непослушание. Первый отголосок осознанности проскользнул в его глазах, когда свет ванной резанул по векам, а Магато потянула расстегнутые края его рубашки вниз. Ее движения — выверенная последовательность. Инструкция по разборке в чистом виде. Пока сознание осколками выхватывало чужие действия, информацию переваривать быстро не выходило. С его уст донесся нечленораздельный тихий возглас на грани хмыканья и всхлипа. Не сразу — когда голову наконец посетило единое четкое понимание происходящего: сержант Магато снимала с него одежду. Райнер перехватил ее руку, когда Рут потянулась к его брюкам. — Не надо… — Надо, Браун, — отчеканила она, сжав пальцы на пряжке. — Ты в зеркало себя видел? — Я не хочу, чтобы ты видела меня таким… — он едва шевелил губами, говорил так тихо, что шум воды заглушал половину слов. В голосе слышался неподдельный утробный стыд. — Каким? — Рут недобро дрогнула бровью, почти выплевывая через плотно сжатые губы слова. — Разбитым после не твоей войны, в которую запихнули насильно? — негодование клекотало почти у края. — Напичканным дерьмом пропаганды, от которой ты считаешь себя ничтожеством?! — она сорвалась на злой крик, потому что не сорваться не могла. Потому что в каждом движении воина — страх и повиновение, от которых ей становилось тошно. — Каким, мать твою, Браун?! Она тяжело дышала, чувствуя, как ярость покалывала у самых пальцев. Изжогой скручивала желудок. Рут впервые говорила это Брауну. Не взглядами и ироничными насмешками, не отгавкиванием и приказами. Она говорила это словами. Осознавала в процессе, насколько и сама не верила: ни в империю, ни в проклятую кровь элдийцев, ни в собственное превосходство над ними. Она не верила ни во что. И от этих мыслей страх перетекал с кожи Брауна на ее собственную. Она следовала той истине, которую пропишет чья-то рука свыше. Зика или генерала — было уже без разницы. — Но… — Просто закрой рот, — тихо рыкнула она. Иных аргументов не было. Если бы Райнер сказал, если бы она только считала в его взгляде осознанную просьбу, а не страх, — Рут ушла бы. Убрала руки, даже извинилась бы за вторжение и попытки вылечить его. Но он смотрел в пол и мелко дрожал. И Рут позволила себе думать, что имеет право. Она выключила кран с водой, ощущая тяжелую влагу от пара на ресницах. Выдернула ремень из чужих брюк одним движением, напряженно глядя вниз — куда угодно, лишь бы не в его вопрошающие глаза. Хотелось делать все отточено, но руки позорно тряслись. Лучше бы она дрожала от треклятого возбуждения, а не от горечи из-за сжимающегося рядом Брауна. Пусть бы ее преданная душонка просто желала затащить воина в кровать. Ради Зика. Вся ее чертова жизнь была ради Зика. Только один маленький фрагмент — осколок нормальной человеческой жизни не вписывался в это. Райнер. Он был не для Зика. Он был для нее. Для ее поганой души, которой вдруг захотелось чего-то. Так сильно, что скулы сводило в желании достичь этого. Для ее поганого нутра, которому вздумалось заботиться о ком-то. Она, не глядя, стащила штаны вниз. Догола. Как металлом по стеклу. Райнер в очередной раз дернулся, и его голова безвольно опустилась на грудь, словно Рут собралась о нем вердикт выносить. Будто могла сделать ему плохо одним взглядом, наполненным отвращением. Тусклый свет контрастно выделял посеченную кожу и некрасивый громадный рубец от колена, пересекающий весь пах. Рут помогла выпутаться из брюк, когда Райнер едва устоял на ногах. Слишком громоздкий и устрашающий для крохотной ванной комнаты. Сейчас он больше походил на ребенка. Зажатый. Не смущенный — ненавидящий себя. Он вздрогнул, когда она коснулась его локтя. Потянула за собой, настойчиво усаживая в ванную. Дождалась, пока он, постукивая зубами от усталости и дурных мыслей, полностью погрузится в горячую воду, огибая клубы пара. Магато согрела холодные пальцы в воде. Намылила их размеренно, провела аккуратно по плечам и шее, чувствуя, как сильнее каменеет его тело вслед прикосновениям. — Думаешь, шею тебе сверну? — тихо пробормотала она, застыв на мгновение. Почти не верилось в это, но дрожь в чужом теле — доказательство обратного. Поганого. Олицетворение самого ядовитого, ненависти Рут к самой себе за паршивость. — Думаю, что скот тоже вымывают и успокаивают перед казнью. Он хотел сказать что-то еще. Рут видела, как его губы вздрогнули и тут же закрылись, стоило ей зло выдохнуть. Скот. Первые минуты Браун настойчиво дергался от каждых ее касаний. Прикрывал глаза, как перед занесенным ударом. Рут видела странные взгляды волком, будто он стыдился себя и своего тела. Словно боялся, что каждое прикосновение к нему может испачкать сержанта. Знал бы он, как ошибался. Знал бы, что все было с точностью наоборот. Браун отводил глаза, прятал взгляд за ресницами и без конца покусывал щеки, лишь бы не выдать свою слабость, ужасное, позорное состояние — владение телом, пропитанным грехами предков и кровью. И все же не сдаться под чужим напором он не смог. Мерно остывающая вода разморила тело. Мышцы, сжатые тугими комками, расслабились. Кажется, пар размыл его тревожные мысли, позволяя дрожи пройти, а беззвучным словам — перестать тормошить губы. Он сомкнул уста, внимательно следя за каждым движением Рут: как она, стоя на коленях на твердом кафельном полу, мягко и медленно мылила его руки и шею, внимательно, не упуская ни клочка кожи. Не глядя в глаза, молча проходилась под коленными чашечками и по животу. Странное туманное состояние стало уступать место отголоскам неловкости. Он лежал перед ней весь нагой, позволив беспрекословно раздеть себя. Ее ладони скользили по бедрам, а он не чувствовал ничего, кроме предательского покалывания у глаз. Это было похоже на шаманский ритуал, который отчего-то был крайне важен для Магато — так казалось Райнеру. Будто она убеждала себя в чем-то. Словно такая странная, ненормальная попытка помочь была ее собственным искуплением. Он бы не удивился, если сержант после этого и впрямь отправила его, как скот, на казнь. Но сейчас это было последним, о чем он размышлял. Сейчас она напряженно, миллиметр за миллиметром, втирала в его кожу спокойствие. Ее дыхание колыхалось рядом, расстегнутая рубашка открывала вид на прикрытую топом грудь, но думать о подобном было бы паскудством. И он не думал. Было здесь что-то, выходящее за грань реальности. Она вылила на ладонь полупрозрачную жидкость, растерла между ладоней, впутала мыльные пальцы в волосы Райнера. Странный расслабляющий обряд, запах можжевелового шампуня, ничего порочного. Будто она расслабляла не только тело, но и мысли. Магато аккуратно намыливала его пыльные пряди волос. Мягко терла виски, шею, плечи, чувствуя, как чужое тело медленно расслабляется. Она замерла лишь на мгновение, когда Браун откинул макушку назад к ее рукам, прикрывая глаза. С его уст сорвался расслабленный выдох, когда неприятная мысль стала прогрызать в голове плешь. Непонимание, чем он заслужил такое. Чем заслужил ее. Райнеру было плевать, насколько плохим человеком была Магато, скольких убивала и как часто посещала карцер. Он знал: ей не было от него никакого прока. Он не мог ей пригодиться, но она все равно была здесь. Рисковала своим званием и солдатской честью. Стояла на коленях и омывала его тело только потому, что он был не в состоянии сделать это сам. Браун несдержанно прильнул к ее рукам, потерся щекой о пальцы. — Все в порядке, шкет, — тихо пробормотала Рут. — Тише-тише. До ее ушей донесся тяжелый вздох. Затем его ресницы задрожали, и Рут зажмурилась — ей совсем не хотелось становиться свидетелем его рыданий. И дело было совершенно не в отвращении. На войне она видела мужчин в слезах, соплях и собственных испражнениях от страха. Просто Магато была последним человеком, перед которым стоило проявлять такую слабость. Она не умела реагировать ничем, кроме демонстрации презрительной гримасы и приказа не распускать нюни. Она понимала: Райнер придет в себя и закроется сильнее, когда поймет, что не смог сдержать себя при сержанте. При ней. Поэтому она мягко коснулась губами его виска, пачкаясь в мыле. Он прижался к ее устам сильнее. Вздрогнул, тяжело вздохнул и замер. Они просидели так, пока его кожа не покрылась мурашками от остывшей воды. Магато не лезла дальше нужного. Отошла в сторону, всунув руки в карманы. Уселась на дальний стул, рассматривая исподтишка, как Браун, неловко прикрываясь, вылез из ванной. Как промокнул голову полотенцем и застыл посреди комнаты, пытаясь приткнуть свой взгляд хоть где-то. Она приложила все немалые усилия, чтобы не закурить и отвести взгляд. С последним у нее были конкретные проблемы. Зачем было скрывать — Рут не знала. Хотя бы от самой себя. Что Брауна с невысохшими каплями воды на теле хотелось вылепить из глины и поставить у себя дома. Магато встретилась с ним взглядом. Пару мгновений побуравила чужие глаза, надеясь, что выйдет вспугнуть его, но он выдержал. Тоже смотрел неотрывно — и тогда, когда сержант опустила взгляд ниже, лениво рассматривая редкую поросль волос на животе. И тогда, когда встала, а он от этого резкого движения, наоборот, сел на плетеное кресло, не доверяя ногам. Рут сцепила зубы до боли в висках — жила же в полевых условиях с солдатами, ее голым телом не удивишь, да вот только Брауна хотелось рассматривать. Как нечто, принадлежащее только ей. Когда кончики его ушей заалели, у Магато возникла острая потребность узнать о нем все. Узнать, с кем он был, и был ли вообще. Узнать, с кем он общается, кому улыбается и когда смеется. Грудь стискивало неосязаемой металлической сеткой: она была в отъездах слишком часто, чтобы уследить за этим. И по мере того, как она медленно приближалась к нему обратно, по мере того, как взгляд Брауна метался по всей комнате, а мурашки на его коже становились ощутимее, внутри у Рут вскипала непомерная злость. На все, чего у нее не было. На все, чего она никогда не сможет достичь только потому, что родилась у офицера Марлии. Она подошла вплотную, между его раздвинутых коленей. Браун, как по негласной команде, поднял взгляд наверх, стискивая полотенце до побелевших костяшек. Как тогда, на пристани. Как тогда, в ту ночь. Когда ее пальцы сжимали его подбородок, а он уже чувствовал, как грудь деревенеет от сбитого дыхания. Рут пыталась убедить себя в разном. В том, что его дрожащие ресницы и красные скулы не трогают ее. В том, что красивый узор мурашек не заставляет руки чесаться в желании коснуться хоть раз, хотя бы на пробу. В том, что ей не хочется. Но ей хотелось. Хотелось, потому что верность Зику заставляла ее отгавкиваться любым солдатам на каждое непристойное предложение. Хотелось, потому что она устала. А еще потому, что Райнер был красивым, и ей не хотелось больше искать этому оправданий. Его кожа покалывала под прохладными пальцами. Она коснулась шеи, плеч, и Райнер вжался в стул — сел ровно, по струнке. Дышать тоже почти перестал. Рут читала в его взгляде молчаливое непонимание — страх неизвестного. Его кожа напоминала влажную кору — шероховатая, почти ребристая. И шрамы. Магато нахмурилась, на мгновение одергивая руку. Браун регенерировал похлеще остальных, и это заставляло ее размышлять о том, о чем раньше она даже не задумывалась. Все белесые полоски по телу — из далекого прошлого. Из детства, когда он еще был желторотым мальчишкой, бредившим получить признание Марлии и сделать мать счастливой. Рут поджала губы, коснувшись слабого рубца. Раздвинула ногой его напряженные колени, почти беззвучно опустилась перед ним на пол — Браун совсем побелел. Магато только периферийным зрением видела, как задрожал его кадык. Проснулась очередная попытка убедить себя, что она помогает. Что это — почти долг ее, как командира, приводить воинов в чувство. Вот только с Порко она штаны никогда не стягивала. — Сержант, — он выдавил сквозь плотно сжатые губы. Ни нежности, ни страсти — все слишком выверенно, как долг. Браун смотрел в потолок, не в силах опустить взгляд, будто за этим последует расстрел. И тогда, когда она коснулась его коленей и бедер. И тогда, когда он ощутил, что края полотенца растеклись в стороны. В ее осторожных, мягких касаниях, которые он все еще ощущал на теле после ванной, сбилась непорочность. Она касалась на пробу. Изучала. Пальцы передавали отголоски любопытства, которые он мог заметить, если бы только опустил взгляд. Но все, что ему осталось, так это постараться сомкнуть колени — рефлекторно, не желая выставить себя в дурном свете, когда ее касания оборвали внутри что-то лишнее. Он даже в протест ничего не мог сказать, потому что горло царапало малейшее дыхание. Ему и дышалось-то с трудом. Вместо попыток озвучить очевидное вслух он молчаливо замотал головой, когда ее пальцы щекотливо коснулись мягкой кожи. Когда щека потерлась о бедро. Ему казалось, что еще немного — и голова кругом пойдет. — Стыдишься? — в ее голосе прозвучала капля насмешки, и Райнер все же опустил голову. Встретился с ней взглядом, чувствуя, как подрагивает каждая клеточка тела. На лице сержанта — едва заметный прищур и улыбка, последнее добивающее звено. Она провела рукой вдоль. Раз, второй, соскользнула пальцами ниже и плотно обхватила ладонью член, когда Райнер ощутил стыдливое возбуждение, набухающее во всем теле. Он не ответил. Только смотрел на нее в мольбе, сам не зная, о чем просить. О том, чтобы перестала смотреть, как на забавный экспонат. Или о том, чтобы продолжила. Рут сощурилась сильнее, совсем растеклась коленями по полу и мягко задвигала рукой. Брауну было хорошо и стыдно. Магато трогала его слишком беззастенчиво. Слишком приятно. На фоне каждого дня его жизни — всего, что происходило после Парадиза, присутствие Рут в его жизни — холодного и отстраненного командира — ощущалось глотком спасительного кислорода. С ней выходило думать не только о долге, о смерти, о том, скольких он предал. С ней забывался даже стыд перед Бертольдом и Энни. С ней в принципе все казалось простым. Ошибки затирались под наслоением лет, оставалось лишь «сейчас». Райнер прикусил кулак, поскуливая сквозь сомкнутые губы. Совсем обессиленно — несдержанно подался бедрами вперед, в такт ее ладони. Почти просил. Все в его движениях и звуках — о мольбе и просьбе. Магато считывала его хорошо. Правильно. Ему не нужно было показывать слабость, чтобы Рут понимала, о чем Браун просит. Он не понимал, зачем она это делала. Зачем рисковала. Ей грозило увольнение, а может, и казнь за любую связь с ним — это знали все. Райнеру все хотелось надеяться, что он — особенный, не простой среднестатистический бесполезный для командования элдиец, а воин. И что в ее высоких военных кругах такое может спуститься с рук. Но чуть дальше этой надежды искрился страх. Страх, что ее накажут. Страх, что кто-то узнает, и тогда… Рут остановилась, чуть прикусывая мягкую кожу на его бедре. Глянула прищуренным предупреждением снизу вверх. — Я слышу, как твои мысли загнанно мечутся в голове. Перестань думать. Расслабься, солдат, — тихо пробормотала она, вместо короткого извинения касаясь губами следа от зубов. Ниже, выше, пробираясь касаниями под кожу, под самое нутро. Щекотно и горячо. — Расслабься, и тебе полегчает, поверь. Не то чтобы Райнер был против — спорить или играть в праведника он не собирался, когда внутри все пекло от желания. И дернулся вслед за ней почти неосознанно, мазнул влажной головкой по щеке. Рут замерла на пару мгновений, прожигая воина вопросительным взглядом. Щенок, кажется, терял терпение. — Сержант, — снова выдавил он из себя, и Магато это совсем позабавило. Он сам не знал, о чем просил. Просто хотел больше и сильнее, сильнее и больше. Осмелев, вновь подался вперед, и Рут предательски громко сглотнула, когда он коснулся влагой ее губ. В движениях Брауна стал растворяться страх, глаза заполняла требовательная нужда. И Магато захотелось отдать Райнеру все, что можно. Мир сжечь, лишь бы ощущать его необходимость в ней каждый день. Рут поддалась. Может, всего на один раз. Может, на короткие минуты. Приоткрыла губы, позволила ему скользнуть внутрь — пускай. Это стоило надорванного стона с хрипотцой откуда-то сверху. Она не думала, что была сильно хороша в этом деле. Рут никогда не замечала за собой самых желанных качеств, за которыми хищно охотились солдаты: ни чувствительности, ни страсти. Те, кто бывал с ней во время коротких военных ночей, лишь молча кивали головой — так, для вежливости — и уходили. Какой-то вшивый офицер однажды сказал, что все ее тело было не горячее металла гильзы. Рут не обиделась — она знала это и так. Снять стресс, расслабить забитое перебежками тело — единственное, чего она ожидала от коротких связей. Этого ожидали все, кто потерял чуть больше одного взвода. Такие редкие ночи могли быть наполнены чем угодно, но только не чувствами — солдаты любить не умели. Это было, скорее, привычкой: когда телу катастрофически не хватало передышки. Это всегда было для нее марафоном. Обычными механическими действиями. Так, как надо. Так, как правильно. Словно процесс соития — сборка ружья на скорость. Она не испытывала ни стыда, ни смущения, но не была уверена, что может доставить ощутимое удовольствие. Но Райнер едва дышал — казалось, вот-вот, и потеряет сознание. И это совсем уж подбадривало. Так, словно можно было отойти от правил — делать это не на «высший балл», а ради процесса. Рут словила себя за досадной мыслью: она наслаждалась его реакцией. Терлась щекой о горячую кожу, оставляя влажные следы, касалась поцелуями по всей длине, мягко прикусывая самый кончик — так, что казалось, и самой от этого могло быть приятно. В мыслях надрывно горланило понимание: она рисковала всем. И пошел Зик к черту со своими словами о том, что Брауна следует переманить на свою сторону. Ей светило отдельное место в аду, и она не была намерена попадать в него просто так. У Райнера расслабиться как-то совсем не выходило. Мысли воедино не стекались даже под напором упорных попыток. Он все размышлял о том, что отец его даже выслушать не захотел тогда, ни единого слова сказать не дал. А сержант рисковала всем просто потому, что Браун чувствовал себя паршиво. От этого понимания внутри расползалось давно забытое тепло, совершенно исковерканное и забитое. Перетекало в груди шумными потоками. Гудело в ушах. Браун всего на мгновение позволил першившим мыслям расползтись по сторонам. Глянул на Магато, стараясь бесстыдно насладиться таким откровенным видом. Не сдержал горячего, совершенно иссушающего выдоха, когда уперся куда-то вглубь — сейчас сержант казалась особенно крохотной. И даже распущенные мышцы на плечах, кажущиеся непропорционально широкими на тренировках, ощутимо терялись на его собственном фоне. Он чувствовал усталость Рут явственнее собственной: то ли от ее тяжелых выдохов, то ли от сборной влаги в уголках глаз. Браун подумал об этом быстрее, чем ощутил. Замычал сдавленно, когда по телу пробежала приятная судорога. Заскулил еще громче, стоило Рут не остановиться, выбивая его из собственного тела до последнего клочка воздуха. Райнер согнулся неконтролируемо, впиваясь пальцами в ее плечи из-за переизбытка ощущений. Просидел так, согревая ее затылок рваным дыханием. Сил не было даже не то, чтобы открыть глаза. О том, чтобы встать, одеться, да сказать что-то — он даже думать не мог. Райнер разогнулся с трудом, не сразу, пытаясь вернуть пол и потолок в нормальное положение. Дал себе пару секунд отдышаться, прежде чем снова ощутить слабость от короткого взгляда на сержанта. — Отпустило? — Рут мимолетно мазнула рукой по припухшим влажным губам и бесстыдно посмотрела на него. С насмешливой добротой, совсем обезоруживающе. Он даже не знал, как это назвать. Магато все выворачивала наизнанку: она не была похожа на заигрывающих с ним медсестер, не похожа на Пик, многозначительно ухмыляющуюся Порко, когда они оставались без надзора марлийцев. Сержант делала все ровными выверенными движениями, будто и этому научила ее военная академия. Галлиард много чего рассказывал. О том, как это бывает, и о том, как должно быть. Глаза Магато не были затянуты мутной поволокой, по губам не тянулась приглашающая ниточка слюны вперемешку с его семенем. Она — солдат. И делала все в своей жизни по-солдатски. Но в ее скупых на эмоции движениях чувствовалась искренняя тревога и забота. Это было даже лучше. Смущение Брауна перебило остальное. Тело обмякло. Все — от захода в квартиру и до «сейчас» — было неизменной попыткой отогнать его личные тени. Это искоренило странную зажатость. Райнер, немного протрезвев от такого понимания, покрылся смущенным румянцем. Нервно прошелся ладонью сквозь короткие волосы, не зная, как прикрыть наготу. Рут снова усмехнулась — как по въевшейся привычке. Протянула ему полотенце, и он смазано прошелся шершавой тканью по животу, пытаясь деть свой взгляд хоть куда-то. — Я… — начал он и тут же сбился, потому что от ленивого взгляда Магато по его телу становилось и жарко, и холодно одновременно. — Я что-то должен… — Должен ты ли мне что-то в ответ? — с ее уст слетел смешок, и Рут не сдержалась. Прыснула в кулак, тихо рассмеялась, облокачиваясь лбом на его бедро. Райнера повело тут же от такой реакции. Она аккуратно поглаживала его по ногам, по влажной плоти, чувствуя, как Браун вздрагивает при каждом движении. Рут учила его касаниями. Учила не стесняться. Учила не думать о своем теле, как о грязи. Смотрела слишком открыто из-под опущенных ресниц, и Браун оттаивал изнутри. Теперь было не жарко, не обжигающе горячо — просто тепло. Он не сдержался и склонился вниз, чтобы потереться лбом о ее макушку. Для него такие простые слова казались откровением. Это не могло быть нормально. Ни в каком из существующих миров. — Я хотел бы тоже… — Не сегодня, Браун, — оборвала она тихо. — Я что-то сделал не так? — уточнил Райнер, и сержант в который раз мысленно сравнила его с добродушным сенбернаром. На лице воина пронеслась гамма смешанных чувств. Рут была уверена: Браун размышлял о том, что ей не хотелось потому, что он — обладатель крови предателей. Магато вскинула на него взгляд, полный сомнения в его адекватности. Конечно, не хотелось. Именно поэтому она неловко елозила на полу. Не хотелось. С Райнером, мягким и податливым, которого можно схватить за волосы до поскуливания, припечатать влажным ртом к бедрам и груди. Сцепить ладонь на скулах, глядеть во влажные от мольбы глаз, выслушивать его упрашивания наконец коснуться ее. Доводить до состояния крайнего безумия, дразнить, чтобы он, обессиленный в своем желании, послушно сидел у ее ног, втираясь кончиком носа в лобок. Рут знала о своих помыслах, предпочтениях и глубинных желаниях. И потому почти не удивлялась, почему в окружавших ее мужчинах, желающих нагнуть каждую вторую девчонку и отыметь по своим правилам, она не видела предмет для снятия стресса. Среди солдат, считающих свою мужланскую грубость исключительной привлекательностью, Браун был другим. Браун был податливым. Подходящим ей, как идеальная слаженная деталь. Кем-то, кто был не против смотреть на нее снизу вверх. И все же Райнер оставался собой. Под желанием довести его до приятной изнемогающей боли крылся страх. Браун был сломлен. Разбит. И ей едва удавалось сдерживать его кривые осколки в одном человекообразном «нечто». Будь на его месте любой другой, она бы получала неизгладимое удовольствие, доламывая оставшееся святое в человеке. Но с Райнером она так поступить не могла. Только не с ним — последним, кто все еще видел в ней не только безликого солдата. Браун был слишком теплый. Мягкий. Исключительно непорочный. Ей хотелось надеяться, что дальше сегодняшнего они не ступят, и совсем немного — на кромке сознания — ей хотелось обратного. Это было что-то слишком интимное. Личное. Вход в ее пространство — то, которое она не могла никому позволить. Браун забрался в ее нутро крепко и глубоко, но дальше Рут пускать боялась. Дальше — ее слабости, страхи и шрамы. Дальше — лишь там, где у чужого появлялась над ней власть. Она прервала свои мысли коротким щелчком по носу воина и насмешливо сощурилась. — Браун, ты все сделал так. Если тебе правда важно убедиться, то можешь проверить сам, — пока до него доходил смысл слов, Рут коснулась его пальцев. — Проверить, насколько мне хочется. Кончики его ушей вспыхнули, как по щелчку пальцев. Смущение свело скулы, Рут безошибочно разглядела это в напряженной челюсти. Она все пыталась найти в себе аргументы, почему нет. И самым забавным было, что главный она знала, но признавать самой себе все равно не спешила. Ей не хотелось, чтобы то, что должно происходить по той самой незамысловатой искренней любви, произошло с ней. С той, кто был достоин этого меньше всего. Не хотелось, чтобы его светлые мечты о том, как это должно быть, разбились проблемами Рут. Разбились ее желанием контроля. Разбились ее грубостью и резкостью. Магато по-другому не умела: не умела нежно стонать и выгибать спину, не умела прилежно закусывать губу и подставляться, будто ей приносило удовольствие передавать власть в чьи-то руки. — Это не дипломатическая сделка, Браун, — снова заговорила она. — Не торговая встреча. Это нормально, понимаешь? Если мне захотелось сделать хорошо тебе — не нужно искать подвоха. — Почему? — сорвался с его губ емкий вопрос, и Рут на мгновение устало прикрыла глаза. Она знала, что Браун хотел услышать — то, что ей и самой совсем немного хотелось озвучить. Но это было бы неправдой — ложью, навязанной самой себе. Ложью, впитавшейся под кожу с маской Пересмешника. С маской Рут Магато, которая должна переманить Бронированного титана на сторону Зика. С маской человека, который существовал только в мыслях Брауна. Райнер наверняка ожидал ответа, который смог бы приоткрыть скрипящую шкатулку в мир Магато. Но Рут больше не могла дать ни одной лишней поблажки, которая помогла бы воину укорениться еще глубже. Возможно, следовало вырвать его крепкую хватку с корнями, как и цветы, растущие у ее дома. Но этот бой она уже заведомо проиграла. — Потому что ты заслуживаешь этого, Райнер.