Маленькая пташка

— Что у нас? — Чимин торопливо собирает отросшие волосы в хвостик и натягивает перчатки, зубами сжимая края. Феликс мельтешит рядом, записывая показания в карту, и отчитывается: — Мужчина, альфа-лабрадор, около сорока, потерял сознание во время пробежки. Пак скользит по пациенту быстрым изучающим взглядом, отмечая отсутствие реакции на раздражители, фибрилляцию на мониторе и методично осуществляющую искусственное дыхание медсестру. Он мягко поворачивается, разминаясь с кем-то из медбратьев, одним решительным движением расстегивает спортивную кофту, обнажая широкую крепкую грудь, и властно вскидывает руки — Феликс сноровисто вкладывает в них электроды и выдавливает гель. Чимин привычно трёт их друг о друга, смазывая поверхность, и, дождавшись, когда Феликс наложит на грудь пациента защитные наклейки, властно командует: — Двести. Разряд. Он плотно прижимает электроды к груди и удовлетворённо выдыхает, когда пациент изгибается и судорожно выдыхает, широко распахивая мутные глаза. Чимин отдаёт Феликсу электроды, стирая с рук лишний гель салфетками, и наклоняется к чужому лицу, мягко и спокойно говоря: — Сэр, я доктор Пак. Как вас зовут? Вы понимаете, где находитесь? — Я… Кажется, я в больнице? Айщ, чёрт, — мужчина болезненно стонет, откидываясь на спину, и порывается схватиться за исцарапанное во время падения плечо. Он звучит неуверенно, прижимая уши: — Я Чонин. Чхве Чонин, кажется, я упал во время пробежки. — Чонин-щи, у вас был сердечный приступ. Сейчас вы находитесь в больнице Бантан-Соннёндан, в настоящее время я ваш лечащий врач. Вколите десять морфина, Феликс, сделай Чонину-щи ЭКГ и полный набор анализов, — Чимин коротко кивает, снимая перчатки, и дружелюбно улыбается пациенту, прежде чем выйти из палаты. Он обводит приёмное изучающим взглядом, выискивая, кому ещё могла бы понадобиться помощь, и внезапно натыкается взглядом на широкую спину и тяжёлый пушистый хвост, покачивающийся из стороны в сторону. Чимин подходит ближе и невольно улыбается, когда слышит мягкий, ласковый голос альфы: — Вот так, Тан-и, покажи, где именно у тебя болит животик. Разрешишь мне потрогать? Взъерошенный, но всё равно хорошенький мальчишка с треугольными кошачьими ушками и мягкими, чуть вьющимися кудряшками широко таращит чёрные глазёнки и осторожно приподнимает свою футболку, обнажая беззащитный живот. Чонгук осторожно пальпирует его, бережно надавливая пальцами, и чутко улавливает малейшее изменение на детской мордашке. Как только маленький пациент болезненно морщит носик, прижимая к голове треугольные ушки, Чонгук тут же убирает руки, бережно поправляя футболку, и заглядывает ему в глаза: — Уже всё, ты был очень смелым, прямо как настоящий львёнок. Скажи мне, пожалуйста, ты ел недавно что-нибудь необычное? — Мама с папой уехали, мы остались с братом, — котёнок робко шевелит ушками, опустив нос, и сжимает в пальчиках край своей футболки. Он звучит неуверенно: — Вчера мы ели мороженое на завтрак. И на обед. И на ужин. — О, понятно, — Чонгук дёргает крупным волчьим ухом, никак больше не демонстрируя своего раздражения, и совершенно очаровательно улыбается: — Тан-и, сегодня ты останешься у меня в гостях, хорошо? У тебя будет комната с волшебной кроватью, которая может двигаться, и свой собственный телевизор. А утром твои родители заберут тебя, хорошо, котёнок? — Спасибо, доктор Чон! — малыш радостно блестит глазками, застенчиво прижав к себе пушистый хвостик, и ненадолго словно совсем забывает о боли в животе. Чонгук ласково треплет его по волосам, властно кивнув медсестре, и подходит к Чимину, едва слышно рыкнув: — Разорвал бы собственными руками. Как можно оставлять ребенка наедине с безответственным малолетним опёздолом? — Бьюсь об заклад, безответственный малолетний опёздол не сильно старше разумом, — Чимин пренебрежительно фыркает, бросив взгляд на мнущегося за дверьми приёмной бледноватого парня лет двадцати. К нему, повинуясь его короткому взгляду, тут же направляется Минхо — Чимин отнюдь не уверен в том, что Чонгук не наговорит бедняге лишнего в своём стремлении сберечь беззащитного малыша. Он мягко предлагает: — Пройдёмся? — Я себя контролирую, Чимин, — Чонгук недовольно хрипло рычит, хлестнув себя тяжёлым хвостом по бедру, но послушно идёт следом, откладывая карту на стол. Его алые глаза прищуриваются, когда он негромко цедит, поправляя сидящего в нагрудном кармашке своего халата плюшевого жирафа: — Я просто не понимаю, как родители могут быть такими безответственными. Дети настолько хрупкие, Чимин, им хватит и капли, чтобы сломаться. А они ведут себя так, будто это обычные игрушки. — Ты драматизируешь, Гук, — Чимини утешительно гладит чужое предплечье, чуть сжимая пальцы. Он звучит мягко: — Иногда люди совершают поступки с последствиями из-за собственной глупости, а вовсе не из-за злого умысла. — Нет ничего страшнее глупости родителей, Чимин, уж поверь мне, — Чонгук раскатисто выдыхает и поводит головой, разминая сильные плечи. Его волчьи уши чутко приподнимаются, когда он ненадолго замирает, словно раздумывая, а затем осторожно, но решительно сжимает в пальцах тоненькое запястье Чимина и тянет его за собой. — Пойдем, я тебе кое-что покажу. Чимин любопытно приоткрывает губки, позволяя вести себя по коридорам больницы в сторону детского отделения. С одной стороны, светлое, оклеенное наклеечками и яркими картинками, оно всегда привлекало его и нравилось ему. С другой… сердце Чимина замирало от одной только мысли о страданиях ни в чём неповинных малышей. — Проходи. Только надень перчатки и стерильный халат, — Чонгук заводит его в помещение со стеклянными стенами, на ходу стягивая с себя халат. Короткие рукава формы обнажают мускулистые, забитые татуировками руки с плавно перекатывающимися литыми мышцами, и Чимин в которой раз дивится специфическим пристрастиям Тэхёна с его сладкими волчатами. Он послушно надевает на себя халат, завязывая сзади тесёмочки, надевает перчатки и… ох, боже. Чимин ахает, прикрывая рот рукой. — Господи они же… они же совсем крошки, — он осторожно подходит к одному из огромных полупрозрачных боксов, невесомо кладя руки на стекло и заглядывая внутрь. Там, среди ваты и трубок, лежит совсем крохотный розовый комочек, едва ли семимесячный. Чимин чувствует, как его сердце одновременно и болит, и трепещет, когда он смотрит на маленькие, слабо подрагивающие пальчики, совсем ещё крохотные щенячьи ушки и маленький дрожащий хвостик. Он сводит брови, сбито шепча: — Маленький… — Они беззащитны перед миром, — Чонгук мягко подходит сзади: его голос глубокий, оттенённый одновременно и нежностью и печалью. Он давит на ладонь Чимина, опуская и продевая в специальную прорезиненную перчатку, и негромко говорит: — Прикоснись к нему. Только осторожно. Чимин совсем невесомо протягивает обтянутую перчаткой руку, и задыхается от нежности, когда щенок приоткрывает маленький розовый ротик и слабо сжимает его палец в своей ручке. Он видит, как часто вздымается его маленькая грудь, как сладко причмокивает крохотный язычок, и не может сдержать скулёж. Голос Чонгука звучит твёрже, отзванивая сталью: — Дети могут быть старше, но внутри они всё равно остаются такими же. Маленькими и уязвимыми. Обязанность родителей — защищать их, пока они не смогут защитить себя сами. И те, кто не способен это сделать, не достойны носить это звание. Он кладёт ладонь на стеклянный бокс, с болезненной нежностью проводя по нему костяшкой — щеночек, словно почувствовав его присутствие, слабо дёргает крошечными ушками и… боже, крошечка, чихает, сморщив маленький носик. И Чонгук вдруг улыбается ему так ласково, что в комнате на мгновение становится светлее. Чимин поджимает задрожавшие губы, невольно улыбаясь крохотному комочку самыми уголками, и незаметно кладёт ладонь на свой животик. Его птенчик, его маленькое солнышко будет в безопасности до срока, и неважно, на что Чимину придётся ради этого пойти. Он сглатывает и снова прижимает корень языка к нёбу, чтобы не расплакаться от чувствительности, жалости и нежности. Чонгук рядом негромко беззлобно хмыкает: — Какой срок? Двенадцать недель? — Ч-что… О чём ты? — Чимини распахивает глаза, убирая из бокса дрогнувшую руку, а с живота ладонь. Он сглатывает, пытаясь выглядеть как можно более беззаботным: — Этот малыш явно старше. — Конечно, он старше. Я говорю про твоего, — Чонгук негромко смеётся себе под нос, тепло сверкнув глазами — сейчас они не сверкают смертоносным алым рубином, а словно светятся изнутри мягким светом. Он выразительно кивает на животик Чимина: — Мин, я детский врач. Ты стал осторожнее ходить, почти не пьешь кофе, а если и пьешь, то молочный, реже задерживаешься допоздна. Твоя кожа буквально сияет, волосы стали более густыми, кончики не секутся, и хотя животик пока почти не видно, у тебя уже налилась грудь. — Чонгук! — Чимин невольно краснеет, прикрывая грудь скрещёнными руками и надувая губы. Он невольно косится вниз, чтобы понять, правда ли она, ну… Чимин встряхивает головой и неохотно признаётся, надув губы: — Но может быть ты и прав, ладно. — Поздравляю! — Чонгук улыбается ему так светло и ярко, что Чимин невольно расплывается в улыбке в ответ, не удержавшись. Он хихикает, когда Чонгук осторожно кладёт ладони на его животик, бережно прощупывая низ и осматривая. Его тон звучит определенно и мягко, и строго: — Ничего не болит? Не тянет? Тебе не больно писать? — Всё в порядке, правда, — Чимин невольно светло смеётся, положив свои ладошки поверх больших ладоней альфы. За последние несколько дней это уже вторые ладони альфы на его животике, и Чимин не может сказать, что им с малышом не нравится это. — Меня наблюдает доктор Ким. — Мёнсу? — Чонгук недовольно хмурится и в противовес своему грозному виду совершенно очаровательно надувает щеки: — Засранец. Хоть бы слово сказал. Уволю к чёртовой матери. — Врачебная тайна, — Чимин смеётся, погладив его поверх ладони, и счастливо щурит глаза. Он чувствует, как его наполняет тепло внутри от того, насколько хорошо все его знакомые альфы принимают его маленького птенчика. Чимин застенчиво признается: — Я хотел тебе рассказать, но никак не мог подобрать правильный момент. Это эко. — Вот и правильно, — Чонгук беззлобно фыркает и ласково постукивает подушечкой пальца по боксу слабо завозившегося недоношенного малыша. — У этого крохи тоже есть только мамочка, но это совсем не мешает ему быть самым-самым сильным, правда, щеночек? Обращайся ко мне, если тебе что-то понадобится, не бойся, Мин. Уж если я что-то и умею, так это возиться с малышами. — Тэхён сказал мне то же самое, — Чимин сладко хихикает и невольно улыбается шире, когда видит, как Чонгук от упоминания другого альфы снова недовольно надувается, дёрнув ушами. Он лукаво тянет: — Мы, кстати, недавно говорили о тебе. — Слышать не хочу об этом, этом… — Чонгук едва слышно рычит и глотает мат, только бросив взгляд на крохотных малышей в боксах. Он непримиримо отворачивается, фыркнув: — Скажи ему, что если он снова решится попытаться прилюдно меня унизить, то сломанной челюстью не отделается. — Обязательно, — Чимин дёргает уголками губ, весело подумав о том, какой забавно и одновременно с тем трогательно отвергнутый вид выброшенного котёнка был бы у Тэхёна, услышь он эти слова. Не в силах удержаться, он невинно тянет: — Но мне кажется, ты просто ему нравишься, и он не знает, как правильно подступиться. Чонгук давится. Он и правда кашляет, распахнув глаза, и Чимини участливо похлопывает его по спине ладошкой, помогая прочистить горло. Он уже ждёт гневного рычания, попыток отплеваться и… Чимин замирает, ошарашенно распахнув ротик. — Глупости, — щеки у Чонгука горят самым настоящим, ни с чем не сравнимым румянцем. Чимин чувствует, как начинает расплываться в широкой пораженной улыбке, и Чонгук, увидев это, шипит: — И ты туда же, Пак Чимин! Как будто мне его издевок не хватало, теперь ещё и ты! — Прости, прости, — Чимин мило машет ладошками, смеясь. И неверяще смотрит, как пыхтящий Чонгук отворачивается, полностью сосредотачиваясь на щеночке в боксе. Ну надо же. Тэхён либо сойдёт от счастья с ума, либо круг замкнётся и он станет адекватным. Чимин очень сильно сомневается, что выиграет второй вариант. Он почти мурлычет: — Ну ладно он… а ты? Он тебе нравится, Чонгук-а? — Я его терпеть не могу, — Чонгук вздёргивает подбородок, постепенно возвращая себе нормальный цвет лица, но скулы у него всё ещё горят. Это выглядит невыносимо забавно, и Чимин не может сдержать себя от очередного маленького хихиканья. Чонгук обреченно скулит: — Ну Мин… — Всё, всё, — Чимина всё ещё пробивает на хихиканье, но он старается себя контролировать, делая лицо серьёзным. Глубоко выдохнув, он говорит уже мягко и благодарно: — Спасибо, что привёл меня сюда, Гук. Они очаровательны. — Я часто прихожу сюда, когда есть свободное время, — всё ещё слегка смущённый, но тщательно пытающийся это скрыть Чонгук дёргает уголком губ. Он слегка медлит, прежде чем сказать: — Ты тоже можешь приходить. Иногда таким малышам просто не хватает ощущения чужого присутствия рядом, а не у всех родителей есть возможность приезжать регулярно. — Я буду заглядывать, обещаю, — Чимин ободряюще улыбается, похлопав альфу по плечу, и невольно вздрагивает, когда слышит звук уведомления на своём телефоне. Это сообщение от Феликса насчёт последнего пациента, и Чимин невольно хмурится, когда читает: «ЭКГ и уровень сердечных энзимов в норме. Значит, это был не сердечный приступ». Чимин, всё ещё хмурясь, зажимает кнопку голосового и властно командует: — Сделай ему ангиографию, исключим разрывы или аневризму. Я сейчас подойду. — Удачи, Чимини, — Чонгук понимающе хмыкает, когда Чимин откладывает телефон, и подмигивает: — Не забудь про своё обещание. — Обязательно, Гук, — Пак улыбается на прощание, махнув ладошкой, и направляется к выходу, бросив последний взгляд на крошечный комочек. Он мысленно обещает себе, что ещё вернётся к нему, и легко пролетает по коридорам больницы. Чимин ещё слишком отчётливо помнит, как Мин Юнги поймал его на лестнице, когда он поскользнулся, и поэтому старается быть внимательным. Это, впрочем, совсем не мешает ему нет-нет да поглядывать по сторонам, глубоко внутри надеясь, что он наткнётся на альфу, но его нигде нет. Чимин не позволяет себе испытать разочарование, когда заходит в кабинет, перевешиваясь через плечо Феликса и внимательно вглядываясь в чёрно-белое изображение. Он невольно выдыхает: — Ого. У него опухоль прямо рядом с сердцем. — Доктор Пак, а… — Феликс в смотровом кресле слегка ёрзает и неловко мнётся, не решаясь попросить, и Чимин невольно улыбается, бросив: — Ты вёл его сегодня с самого поступления, заслужил. Готовься, будешь ассистировать. Ординатор явно старается сохранить спокойный и профессиональный вид, но восторженно затрепетавший хвостик и загоревшиеся от восторга глаза выдают его с головой. Чимин беззлобно усмехается, по-доброму сощурив глаза: — Только не забудь, что сначала мне нужно с ним поговорить. — Да, доктор Пак, конечно! — Феликс едва не пританцовывает, буквально вылетев из кабинета, и Чимин слегка качает головой, посмеиваясь. Ординаторы. Он находится в приподнятом настроении, даже когда методично объясняет всё испуганному пациенту, повторяя весь процесс операции шаг за шагом. Это то, что Чимин особенно любит в своей работе — такие случаи, когда риск для человеческой жизни минимален. Всё, что нужно сделать с этой опухолью, — вырезать. Всё равно что сорвать спелый плод с ветки. Омега негромко мурлычет себе под нос, пока тщательно намыливает руки, внимательно скобля под ногтями специальной щёточкой. В этом есть своя симфония, свой большой смысл, целое искусство: каждый этап операции, каждый её фрагмент — составные части огромного потрясающего выступления, в котором он сегодня будет примадонной. Стоит сорвать лишь одну ноту, и вечер будет безнадёжно испорчен. Чимин готовит себя к тому, чтобы сделать всё идеально. Ему нравятся ощущения. Как прохладная вода оглаживает чувствительную кожу предплечий, как мягко проходится по ним специальная упругая губка, как тугие струи с ритмичным резким звуком бьются о стальную поверхность раковины. Чимину нравится вытирать руки насухо, до лёгкого покалывающего ощущения пересушенности, нравится, когда медсёстры заботливо надевают на него хирургический халат, окутывающий невесомым облаком второй кожи. Чимину нравится липкость хирургических перчаток, присыпанных внутри пудрой, нравится ощущение своей голубой шапочки с маленькими цыплятами на голове, нравится, как ему бережно надевают маску, завязывая её сзади на два узла. Но больше всего ему нравится момент, когда ему в ладонь вкладывают скальпель. Большая операция или маленькая, плановая или срочная, ему всегда кажется, что в это мгновение вся операционная замирает. В это мгновение он соглашается взять чужую жизнь в свои руки. Многие опытные хирурги отдавали подготовку хирургического поля ординаторам — это монотонная работа, можно даже сказать, механизированная, но… Чимин, стоит признаться, любит это ничуть не меньше самого процесса операции. Ему кажется, что в этом есть своя восхитительная красота, свой замысел: он невольно улыбается, когда надавливает самым кончиком лезвия на упругую человеческую кожу, обработанную бетадином. Скальпель взрезает её легко, словно дорогую шёлковую ткань, и, повинуясь твёрдой руке Чимина, плавно скользит вниз. Чимин не торопится, когда осторожно отделяет от кожи волокна жира, когда плавно надрезает его, аккуратно обходя сосуды, и аккуратно надрезает подкожно-жировую клетчатку. Порой ему кажется, что он может сделать это даже с закрытыми глазами — сложно не замурлыкать от удовольствия, когда Чимин погружается в методичную и любимую работу. Он не замечает, как пролетает время, пока он добирается до опухоли. Такая кругленькая, такая заметная, такая удобная, она кажется Чимину почти что хорошенькой. Сладкая ягодка, крупный плод, словно сам готовый упасть ему прямо в руки. Чимин обхаживает её со всей галантностью: он осторожно отделяет её от соседних тканей и сосудов, заботливо подготавливая округлые бочка. Он негромко мурлычет, когда заканчивает с подготовкой: — Готов удалить опухоль. Электроскальпель, пожалуйста. Ему хватает одного мягкого, плавного движения, чтобы ягодка сама упала к нему в руки. Чимин зажимает её в щипцах — спелую, разрумянившуюся, вертит, любуясь со всех сторон, и кладёт в лоток с медицинскими отходами, довольно заключив: — Опухоль удалена. Отчасти Чимину хочется провести в операционной ещё немного времени: методично вернуть всё на свои места, осторожно зашить разрезанную кожу, чтобы от опухоли осталось лишь одно воспоминание, но… Феликс достаточно терпеливо ждал его сегодня, чтобы заслужить небольшое поощрение. Чимин убирает руки и выходит из стерильного поля, мягко бросив: — Можешь зашить, Феликс. Резидент восторженно блестит глазами, хватаясь за скальпель, но Чимин уже выходит из операционной. Он снимает с себя перчатки, снимает халат и маску, поместив их в специальный бокс, снова тщательно моет руки и только потом снимает свою милую шапочку, положив её в карман хирургички. Чимин довольно потягивается, разминаясь. Малыш в его животе беспокойно ворочается, и Пак нежно кладёт на живот ладонь, успокаивающе защебетав: — Тише, маленький мой, тише. У нас с тобой ещё есть одно небольшое дело сегодня, правда? Скажешь мамочке привет? Он бросает взгляд на часы, убеждаясь, что до приёма ещё как минимум полчаса, и массирует свою поясницу. Чем больше срок его беременности, тем сильнее она начинает затекать и побаливать, но Чимину совсем некому нежно размять спинку. Он невольно улыбается этой слегка грустной мысли и неторопливо направляется в сторону уже знакомого для себя кабинета. Чимини старается не попадаться на глаза по дороге туда, но и особо не прячется — мало ли по какой причине хирургу нужно войти в смотровой кабинет с узи-аппаратом, верно? Мёнсу ещё нет на месте, когда он заходит внутрь, но Чимин не особо беспокоится по этому поводу: он невольно радуется, что раздеваться ему сегодня не потребуется, и удобно забирается в своё креслице, сложив на животе руки и приготовившись подождать. В отличие от большинства мамочек, на Чимина врачебный кабинет оказывал скорее умиротворяющее, чем пугающее воздействие. Он расплывается в приветливой улыбке, собираясь поприветствовать Мёнсу, когда дверь в кабинет открывается, но… О, боже. Внутрь заходит не кто иной, как Мин Юнги. Хмурый, сосредоточенный и явно что-то ищущий альфа на мгновение замирает. Его лицо машинально разглаживается, а затем искажается лёгким недоумением, когда он замечает, что Чимин сидит на месте пациента. Глубокий бархатный баритон звучит растерянно: — Пташка? Что ты здесь… — Д-доктор Мин… — Чимин растерянно пищит, резко сводя ножки и приподнимаясь на своём кресле. Его сердце мгновенно начинает судорожно стучать в груди, и омега невольно гулко сглатывает. Он прижимает одну ладошку к животу, чувствуя, как его сжимает от волнения, и вдруг пищит: — У м-меня эко. Двенадцатая неделя. — Эко? — Мин растерянно переспрашивает. Сердце Чимина на мгновение словно замирает, пропуская судорожный удар, а затем начинает биться в несколько раз быстрее. Почему-то это чувствуется невероятно волнительным, хотя он видит альфу буквально второй раз в жизни. — Так значит, ты… Зрачки Юнги вдруг расширяются, загипнотизированно останавливаясь на животе Чимина. Пак чувствует себя смущённым и растерянным, когда альфа вдруг стремительно подходит, плотно прикрывая за собой дверь, и замирает ровно рядом с кушеткой, хрипло спросив: — Можно? — Д-да, конечно, — Чимин застенчиво кивает, чувствуя, как лицо заливает приятный жар. Как только на его животик ложится большая, нежная ладонь, Чимина вдруг накрывает чувством, которого не было ни с Тэхёном, ни с Чонгуком. Его сердце учащает свой стук ещё сильнее, словно пытаясь выпрыгнуть из груди, а малыш в животе сразу же начинает пихаться, словно почувствовав снаружи альфу. Чимина это смущает. А вот Юнги, кажется, приходит в искренний восторг. Он медленно поглаживает животик ладонью, а затем, вопросительно посмотрев, медленно наклоняет голову, чтобы приложить к нему чуткое ухо. Он вслушивается несколько мгновений, волнуя и смущая Чимина всё сильнее и сильнее, а затем довольно хрипло рокочет: — Я слышу, как бьется его сердечко. Такое маленькое. Тук-тук, тук-тук, быстро-быстро. От этих слов сердечко самого Чимина, кажется, вот-вот готово остановиться. Альфа медленно, с явной неохотой отстраняется, только чтобы внимательно заглянуть Чимину в лицо. Пак чувствует себя крохотным птенчиком под нечитаемым, сложным взглядом внимательных золотых глаз: ему неожиданно сильно стала важна реакция Юнги, что он скажет. Что сделает. Чимин нервно покусывает нижнюю губу, не зная и не понимая, чего ожидать от альфы, как вдруг Юнги спрашивает очень прямо и очень просто: — У тебя есть альфа, Пак Чимин? — Нет, я… я одиночка, — Чимин краснеет, облизывая губы. Юнги кажется ему притягательной смесью из галантной обходительности, прямолинейности и совершенно потрясающего обаяния. И фразы, которые от других альф вызвали бы только раздражение и недоумение, от него внезапно заставляют Чимина трепетать. — Это хорошо, — Юнги довольно хищно сощуривается. Расплавленное золото в его глазах блестит резкими переливами, и Чимин не может не залюбоваться светлыми отбликами в них. Он чуть не пропускает момент, когда Мин вдруг резко серьёзнеет, глядя прямо на него, и низко, властно говорит: — Потому что я хочу начать ухаживать за тобой, маленькая омега. Это звучит настолько по-альфьи, настолько в стиле Мин Юнги, что Чимин пищит. Он правда старается контролировать это, но получается не всегда, а уж особенно не в такой компании и не с такими предложениями. Он смущённо краснеет, закрывая рот ладошками, но уже поздно — Юнги прекрасно и совершенно отчётливо увидел его реакцию и услышал его постыдное пищание. Альфа широко ухмыляется, беззлобно хмыкнув: — Это значит, что ты не против? — Д-да, — Чимин с трудом выдавливает из себя согласие, пряча горящее лицо в ладошках. Это же нужно было так опозориться, господи. Он собирается спрятаться в своих ладошках навсегда и не вылезать оттуда до тех пор, пока Юнги не забудет про этот постыдный момент. Из стыда его вытаскивают, что иронично, именно ласковые пальцы альфы, осторожно сжавшие его запястья и отведшие руки от лица. Юнги звучит мягко и заботливо: — Не надо меня стесняться, Чимин. Я не хочу доставлять тебе неудобств. Но мне кажется, что ты моя истинная омега. Чимин замирает. Конечно, он слышал об истинности, так, мельком. Кто-то говорил, что истинность возможна только между альфой и омегой, предназначенными друг другу, кто-то — что истинными могли быть и две омеги, и двое альф. Чимин как-то раньше об этом особо не задумывался, но… Он знал, что основным критерием истинности было невыносимое притяжение друг к другу, стремление создать пару и зачать совместных малышей. Он краснеет, когда думает об этом. Может ли случиться так, что Мин Юнги правда может быть… Чимин смущённо трясёт головой. — Тебя не смущает, что я… Что я в положении? — Чимин спрашивает это робко, со скрытым опасением. Юнги отреагировал на его животик и на птенчика так восторженно, что… Омега чувствует, как его сердце, замершее при их первой встрече, отдаётся альфе всё сильнее и сильнее. — Искусственное оплодотворение на то и искусственное, — Юнги фыркает, небрежно дёрнув чёрным округлым ухом. — Да даже если бы это было не оно. Это твой ребёнок, в нём твоя кровь, твои гены. Если мы и правда истинные, Чимин, я… Я не привык испытывать что-то подобное, тем более по отношению к омегам. Но мой альфа становится диким рядом с тобой. Если позволишь, я приму тебя любым, и с твоим малышом тоже. — Это так стремительно, что мне кажется, что мне это снится, — Чимин скулит и снова закрывает лицо ладошками, робко подглядывая в щель между пальцами: — Скажи честно, ты мне снишься? Всё просто не может быть так. — Я не хочу торопить тебя, — Юнги виновато дёргает ушами, прижимая их к голове. — Или принуждать к чему-то. Но у меня так сносит голову рядом с тобой, пташка, ты пахнешь так сладко. — Ты тоже… очень притягательно пахнешь, — Чимин с некоторым трудом опускает ладони, всё же обнажая своё лицо и невольно полной грудью вдыхая невероятно густой дурманящий запах альфы. Он звучит застенчиво: — Истинность могла бы многое обьяснить, но… Я думаю, мне хотелось бы убедиться? Поэтому я не хотел бы торопиться слишком сильно. — Конечно. Это решать только тебе, — Юнги мягко улыбается, осторожно сжав в пальцах чиминову ладошку, и на мгновение Чимину кажется, что ничто в мире просто не может испортить этот момент. — Чимини, прости, я заде… Ой. — Распахнувший дверь в кабинет Мёнсу замирает на половине движения. Он переводит совершенно ошарашенный взгляд с Чимина на Юнги, потом на их сцепленные руки, потом… Он неловко кланяется и закрывает за собой дверь: — Я тут это, потом зайду, вот. Чимин закрывает лицо ладонями с обречённым стоном. Он не удивится, если к концу дня о том, что между ними с шефом нейро что-то есть, будет знать вся больница.