Маленькая пташка

Юнги недоуменно оглядывается, приподнимая чуткие уши. Он знает, что этой ночью они с Чимином должны были остаться на дежурстве вместе, но маленькая омега с поразительной ловкостью избегала его весь день и окончательно куда-то спряталась сейчас. Альфа внутри него беспокоится, недовольно хлеща себя по бёдрам тяжёлым хвостом, и Юнги, коротко оглянувшись, прикрывает глаза. Он приподнимает подбородок, приоткрывает рот, коснувшись кончиком языка внутренней стороны зубов, и медленно, глубоко втягивает воздух носом, принюхиваясь. В больнице всегда пахнет лекарствами, чистящими средствами и болью, поэтому многие разными способами приглушают чуткий звериный нюх. Сейчас Юнги специально обостряет его, вдыхая глубоко и тщательно, и хищно распахивает глаза, когда чувствует слабый, но всё такой же сладкий запах Чимина. Мин идёт на запах: совершенно по-звериному, принюхиваясь на каждом повороте и чутко приподнимая уши. Это момент, когда дикая природа зверя по-настоящему приходит к нему на помощь, и Юнги едва слышно довольно рычит, когда запах Чимина становится сильнее. Он находит его на одном из лестничных пролётов, на широком подоконнике — там, где редко ходят даже днём. Крохотный жёлтый комочек, маленькая птичка, сидящая перед большим стеклом. Юнги хмурится. Что могло случиться, чтобы Чимин полностью перешел в свою гибридную форму? — Чимини? Ты в порядке? — Юнги мягко опускается перед подоконником на корточки, слегка помахивая тяжёлым хвостом для удержания равновесия. От звуков его голоса пташка вздрагивает, распушив пёрышки, и неловко оборачивается. Чимин ненадолго замирает, грустно глядя на альфу своими крохотными, похожими на блестящие круглые бусинки глазками, и издаёт маленький звук, от которого у Юнги разбивается сердце. Он взмахивает своими маленькими крыльями и осторожно садится на бережно подставленную ладонь Мина, взъерошившись и поджав под себя лапки. Юнги осторожно гладит его по грустно опущенной голове самым кончиком мизинца и осторожно спрашивает: — Что случилось, маленький? Чимин слабо переступает крохотными лапками, грустно пропищав, и слетает с большой ладони. На широкий подоконник с плавным шелестом опускается уже настоящая омега, свесившая с него ножки. Юнги прижимает уши к голове, когда видит, что лицо Чимина блестит от слёз. — Это… — Чимин начинает говорить, и голос его тихий и дрожащий. Он проводит пальчиками по щеке, стирая с неё крупные капли слёз, и негромко шепчет: — Это из-за моего папы. — С ним что-то случилось? — Юнги встревоженно хмурится, осторожно сжимая маленькую ладошку Чимина в двух своих, и заглядывает ему в лицо, но Пак только грустно мотает головой. — Ничего такого. Вчера я позвонил родным и рассказал про то… про своего птенчика. Чимин словно машинально кладёт вторую ладошку на живот, бережно поглаживая его низ, и по его щекам снова начинают катиться слёзы. Юнги глотает зарождающийся в горле слабый скулёж, позволяя омеге высказаться, и Чимин действительно говорит, слабо шевеля пухлыми губками: — Мамочка обрадовалась, да и брат тоже, а вот папа… Он сказал, что это необдуманное решение. Что я не готов к этому, что не смогу воспитывать ребёнка один, что мне нужен для этого рядом альфа. И что пока его нет, мне нужно… мне нужно… с-сделать аборт. Чимин закрывает ладонями лицо, содрогаясь, — он даже не всхлипывает, просто плачет беззвучно и так горько, что сердце Юнги разбивается. Он не замечает, как садится рядом, прижимая омегу к себе, и негромко шепчет: — Не плачь, Чимини, маленький. Не стоит оно того, пташка, он просто… он не понимает. Альфы иногда бывают такими глупыми, ты даже не представляешь, — Юнги осторожно гладит его по голове, чувствуя под пальцами мягкие пёрышки между шелковистых прядей. Чимин отчаянно сжимает в ручках полы его халата и тычется лицом в шею, едва слышно всхлипывая. Юнги чувствует, как его шея намокает от горьких слёз, и впервые в жизни кажется себе настолько… беспомощным? Не зная, как утешить маленькую омегу, он начинает говорить: — Когда я был маленьким, мой отец постоянно твердил мне, что альфы не имеют права на слабости и на страхи. Когда он узнал, что я боялся темноты, то взял меня за руку и отвёл в лес, заведя в самую чащу, приказал сидеть там до утра и ушёл. А ровно с рассветом вернулся. Мне было одиннадцать, и тогда я действительно перестал бояться темноты, но… Мне было так страшно тогда, Чимин. — Н-но это… Это ужасно, как он… — Чимин отстраняется от него, заламывая брови: в его глазах стоят слёзы, а поджатые пухлые губы откровенно подрагивают. — Как вообще можно… — Нельзя, — Юнги осторожно сжимает его лицо в двух своих больших ладонях, бережно стирая слёзы с мягких плюшевых щёк большими пальцами. Он говорит негромко, убедительно глядя в слезящиеся медовые глаза: — Потому что иногда родители ошибаются, даже если любят. Даже если им кажется, что так будет лучше. Я уверен, что твой отец любит тебя и просто хочет защитить, пусть и делает это так грубо. Ты ведь знаешь, что он не прав. Разве что-то помимо этого важно? Чимин шмыгает носом, опустив глаза. Он кладёт свои маленькие ладошки поверх рук альфы, машинально поглаживая их большими пальчиками, и негромко шепчет: — Я просто… Мне хотелось, чтобы он был рад за меня. Хотелось, чтобы у… чтобы у моего малыша был д-дедушка. Его губы поджимаются, и Чимин явно собирается снова заплакать, так что Юнги торопливо бормочет: — Я уверен, что у твоего малыша будет чудесный дедушка. Он может не одобрять твоего решения, но это ведь его внук. Я уверен, что он изменит своё мнение, когда птенчик появится на свет. — А что если не-е-ет… — Чимин громко всхлипывает и снова содрогается от рыданий. Юнги невольно вздыхает и осторожно тянет омегу на себя, попросту затаскивая к себе на колени. Старшая ординатор ещё во время учёбы за проступки и непослушание регулярно отправляла его на дежурство к будущим мамочкам, и с тех пор Юнги прекрасно понял, что иногда беременным нужно просто поплакать. — Ну тише, крошка, тише, — Юнги кладёт подбородок омеге на голову, мягко покачиваясь из стороны в сторону и буквально баюкая Чимина в своих руках. Одной рукой он нежно гладит его по содрогающейся спине, а костяшками второй вытирает с щёк крупные слёзы. — Я здесь, я с тобой. Всё будет хорошо. И с тобой, и с малышом. Я позабочусь об этом, пташка, я обещаю. Юнги окутывает его своим феромоном, пытаясь успокоить и заставить почувствовать себя в безопасности — это срабатывает, и через некоторое время омега действительно затихает, расслабляясь в его объятиях. Мин нежно поглаживает его хвостом по ноге и утыкается носом в макушку, глубоко вдыхая сладкий, несмотря на горечь тоски, запах. Он негромко шепчет: — Ты успокоился? Чимин не отвечает, но совершенно очаровательно кивает, елозя щёчкой по крепкому плечу, и Юнги невольно улыбается. Он осторожно поддерживает Чимина под спину, подхватывает под коленки и легко выпрямляется, поднимая на руки. Омега издаёт маленький, растерянный и смущённый писк и цепляется за его плечи ладошками, но больше никак не протестует. Юнги несет своё маленькое сокровище бережно, не обращая внимания на оборачивающихся на них людей, и толкает плечом дверь в дежурку, занося трогательно сопящего Чимина внутрь. Он мягко опускает его на удобную застеленную кровать и ненадолго отходит, только чтобы закрыть дверь и быстро отправить сообщение, а затем сразу возвращается, усаживаясь на край кровати. Юнги говорит негромко и мягко, осторожно снимая с ног Чимина его милые салатовые кроксы: — Я не могу поговорить с твоим отцом сейчас и решить эту проблему, но я могу помочь с тем, что тебя беспокоит. — Ты? Ой, — успокоившийся Чимин совершенно очаровательно ойкает, когда Юнги снимает с него носочки и нежно сжимает стопу в двух своих ладонях. Мин мягко массирует её двумя большими пальцами, разгоняя кровь и разогревая ножку, а затем переключается на вторую. Он знает, как сильно у беременных затекают ноги, и хотя Чимин ещё на слишком маленьком сроке для по-настоящему серьёзных отёков, малыш всё равно едва слышно стонет от облегчения: — Ах, хён… — Скажи, если мне нужно быть нежнее, малыш, — Юнги ласково улыбается и переходит на щиколотки. Он разминает Чимину икры, нежно оглаживает округлые розовые пяточки, заставляя омегу сладко-сладко захихикать, и снова возвращается к стопам. Мин не обходит вниманием ни один хорошенький маленький пальчик, ни один сантиметр нежной кожи. Под его ласковыми, растирающими прикосновениями ножки Чимина розовеют настолько же очаровательно, как и его плюшевые щёки. Юнги поднимает на него нежный взгляд, чуть склонив голову к плечу, и невольно улыбается, когда пойманный с поличным за разглядыванием Чимин смущённо опускает глаза, покраснев ещё сильнее. Альфа как раз заканчивает, когда слышит робкий стук в дверь и негромкое: — Доктор Мин? Чимин недоуменно распахивает глаза, вопросительно посмотрев на Юнги, а Мин поднимается с кровати, чтобы подойти к двери и слегка её приоткрыть. Там его встречает неловко мнущийся Феликс, тут же негромко протараторивший: — Здесь всё, как вы просили, сэр. Латте с карамельным сиропом и двойной пенкой без кофеина, сливочные пирожные и салат в фиолетовой баночке, сэр. — Хорошая работа, Феликс. Всё, дуй, — Юнги властно рыкает, и пискнувшего на прощание ординатора буквально сдувает. Когда Юнги поворачивается с пакетом и стаканом наперевес, Чимин откровенно смеётся в свои ладошки, сладко щуря глаза: — Ты… Боже, хён, поверить не могу. — Тебе нужно хорошо есть и нельзя расстраиваться, пташка, — Юнги беззлобно ворчит, усаживаясь на своё место обратно, и бережно вкладывает стакан с кофе в маленькие ладони. Пока Чимин делает несколько маленьких глоточков, выдыхая, Мин старательно распаковывает салат — он заклеен настолько плотно, что разворчавшийся альфа просто выпускает когти, надрезая скотч. Чимин восторженно ахает, отставляя стакан: — Ах, хён! Как это… Можно? Юнги слегка недоумённо моргает, когда Чимин заинтересованно сжимает его ладонь в двух своих, поднимая к себе внутренней стороной. Он оглаживает большими пальчиками его ладонь и мягко надавливает подушечками, вынуждая инстинктивно выпустить когти. Чимин восторженно пищит: — Никогда не видел… Это так прикольно! — Осторожно, крошка, — Юнги невольно улыбается, позволяя маленькой омеге осторожно трогать длинные когти самыми кончиками маленьких пальчиков. Длинные, острые, загибающиеся на конце, обычно они внушали страх, но только не Чимину. Маленькая пташка тянет его за запястье, вынуждая положить ладонь на плюшевую щеку, и восторженно округляет пухлые губки, когда чувствует прохладное острое прикосновение к нежной коже. Юнги медленно и осторожно ведёт большим пальцем, придерживая аккуратный подбородок, и хрипло говорит: — Ты можешь пораниться. Вид собственных когтей у нежного лица будит внутри него что-то дикое. Жаждущее. Он не отдает себе отчёта, когда надавливает пальцем на пухлую нижнюю губу, восхитительно сладкую, полную, нежно проминающуюся под его прикосновением. Ресницы Чимина вздрагивают, а рот слегка приоткрывается — так восхитительно послушно, чёрт возьми, — опаляя пальцы Юнги горячим маленьким вздохом. Это словно приводит Юнги в чувство. Он немного неловко убирает дрогнувшую ладонь, втягивая когти, и хрипловато говорит, не в силах отвести взгляд от чудесных разрумянившихся щек: — Ешь, пташка. Тебе нужны силы. — С-спасибо, хён, — словно ненадолго замерший, Чимин негромко шепчет, опуская длинные ресницы, и послушно берет баночку с салатом. Он ест аккуратно, мягко обхватывая вилку полными сочными губами, и альфа внутри Юнги ворочается. Сладкие, нежные, мягкие губки. Как чертовски хорошо они бы смотрелись… Юнги встряхивается, глотая низкое клокочущее рычание. С одной стороны, альфе нравится смотреть, как маленькая беременная омега ест, с другой… что-то неясно беспокоит его, и Юнги не до конца может это контролировать. Он слабо ёрзает, пытаясь унять постепенно выходящее из-под контроля и не до конца им самим осознаваемое желание, похожее на нестерпимый зуд, охватывающий всё тело, и… Когда он приходит в себя, мягкие губы Чимина уже послушно смыкаются вокруг его пальцев, слизывая сладкий крем воздушного пирожного. Блять. Щеки омеги горят от смущения, и Юнги невольно вздрагивает, порываясь убрать руку и извиниться, но Чимин мягко придерживает его запястье, доверчиво заглянув в глаза, и едва слышно шепчет: — Спасибо, альфа. Ты можешь покормить меня, если хочешь. Юнги не может сдержать довольное низкое урчание. Не в силах удержаться он продолжает кормить омегу, с неприкрытым удовлетворением наблюдая за тем, как смыкаются и размыкаются полные губы, как сладко трепещут ресницы покорного Чимина. Отчасти Юнги смущен тем, что не может это контролировать. Он слышал о таком раньше, хотя и не думал, что подобное может случиться с ним, — некоторые альфы могут быть более дикими в ухаживаниях, особенно если омега истинная. Другое дело, что не каждая омега положительно бы такое приняла. Альфа внутри одобрительно низко ворчит, постепенно отступая, и Юнги снова чувствует себя пришедшим в ясный разум, как только Чимин заканчивает есть. Он машинально слизывает остатки крема с пальцев, стараясь, чёрт возьми, не думать, что их только что касались нежные губы Чимина, и стирает остатки салфеткой. Мин слегка встряхивается, прежде чем пробормотать: — Прости, Чимини. Я… — Всё в порядке, правда, — Чимин успокаивающе кладёт свою ладошку поверх его ладони, и Юнги опять зависает на ней всем своим несдержанным существом. Маленькая, маленькая, маленькая, такая, чёрт возьми, крохотная ручка на фоне его ладони. Ему хочется зарычать. Чимин неловко улыбается, чуть раскрасневшись. — Мне… мне это нравится, хён. Не сдерживайся, если тебе хочется что-то сделать. — Чимин… — я сожру тебя целиком, глупая ты пташка. — Ты хочешь, чтобы я сделал для тебя что-то ещё? Может, у тебя что-то болит, чтобы я мог это размять, пока мы здесь? — Ох… — плюшевые губы Чимина округляются в сладком маленьком выдохе. Отвернись, Мин, чёрт тебя дери, Юнги. Омега смущённо бормочет: — Если тебе не тяжело… У меня немного болит поясница. Блять. — Ложись на животик, пташка, — Юнги выдавливает это с трудом, глотая рычание. Он не понимает, почему Чимин действует на него так сильно, почему сдерживаться рядом с ним тяжело. Но почему-то Юнги кажется, что это в том числе и из-за постепенно растущего животика — альфа внутри него странно реагирует на беременную омегу. Чимин совершенно очаровательно возится, укладывая голову на скрещённые руки, и… Из-за позы его хирургичка слегка задирается, и Юнги совсем не может сдержать низкое клокочущее урчание. Маленький сладкий хвостик, распушивший пёрышки в ответ на звук его рычания, сладко трепещет. Чёрт возьми. Юнги кладёт большие ладони на изящный изгиб красивой поясницы и невольно оскаливает клыки, когда омега издает маленький вздох, приподнимая бёдра. Крохотный хвостик топорщится, задрожав, но в этот раз Юнги не позволяет себе потерять контроль над внутренним зверем. Его омеге больно. А это значит, что его внутренние желания сейчас не имеют никакого веса. Мин бережно надавливает большими пальцами на поясницу, медленно и тщательно массируя её, чтобы снять усталость и напряжение. Он полностью концентрируется на этом, пытаясь не обращать внимания на маленькие сладкие вздохи облегчения. Омега дрожит под его руками так сладко, что хвост Юнги, выдавая хозяина с головой, мечется и стучит по кровати. Хирургичка безбожно задирается, обнажая нежный изгиб спинки, и Юнги непроизвольно сглатывает, прерывисто выдыхая. Кожа у Чимина сладкого золотистого цвета, медовая, такая плюшевая и нежная, что во рту скапливается слюна. Мин касается его с болезненной нежностью, не в силах заставить себя надавить грубее. Маленькая, маленькая, маленькая омега. Закончив разминать поясницу, Юнги осторожно оправляет хирургичку так, что она прикрывает даже крохотный очаровательный хвостик, и ласково ведёт большой ладонью по спине Чимина, срывая с пухлых губ сладкий вздох. Голос Юнги звучит хрипло, когда он негромко спрашивает: — Так лучше, маленький? — Спасибо, альфа, — Чимин поворачивает голову, оглядываясь на него через плечо. Щеки у него красные, а глаза подёрнуты сладкой расслабленной пеленой удовольствия. Растрепанный, разрумянившийся, он кажется Юнги настолько невыносимо хорошеньким, что его хвост непроизвольно дёргается. Омега звучит мягко и плюшево, тягуче, как хорошо разогретая глина: — Мне так хорошо рядом с тобой, хён, так спокойно. Ты можешь… Я знаю, что много прошу, но ты можешь немного… полежать со мной? Чёрт возьми, Мин Юнги. Везучий ты сукин сын. — Конечно, пташка, — Юнги прокашливается, чтобы его баритон звучал хотя бы немного менее хриплым и не выдавал его с головой настолько явно, и осторожно нависает над омегой, укладываясь за её спиной. Чимин ёрзает, поворачиваясь на бок, и доверчиво прижимается спинкой к его груди, положив голову на крепкую руку и издавая негромкие удовлетворенные звуки. Юнги машинально кладёт ладонь ему на животик, поглаживая, и судя по тому, как Чимин сладко выдыхает, прижимаясь пушистой макушкой к его плечу, он всё делает правильно. Юнги невольно нежно улыбается самыми уголками губ. — Вот так? — Да, хён, спасибо, — голос Чимина звучит ещё слаще, чем обычно, разнеженно и высоко. Он приятно подрагивает, пока Юнги осторожно поглаживает его живот, чувствуя под пальцами маленькие и слабые толчки малыша, и негромко шепчет: — Спасибо, спасибо. Мне не хватало этого. — Если тебе снова захочется, я буду рядом, — Юнги мягко наклоняется к розовому округлому ушку, выглядывающему из-под светлых шелковистых прядок, и непроизвольно глубоко втягивает в себя сладкий омежий запах. Чимин, чёрт возьми, кажется ему таким невыносимо дурманящим. — Только позови, пташка. — Спасибо, хён, — омега совершенно очаровательно повторяется и кладёт свою ладонь поверх ладони Юнги, поглаживающей животик. Чимин медлит, прежде чем негромко пробормотать: — Мне было грустно сегодня, но… Больше нет. Ты прав насчёт того, что папа беспокоится обо мне, хотя и не всегда умеет это правильно показывать. Думаю, внутри я понимал это, но… Мне нужно было, чтобы кто-то сказал это вслух, знаешь? — Иногда нужно просто поговорить с кем-нибудь, чтобы стало легче, — Юнги ведёт вдоль красивой шеи самым кончиком носа, не рискуя касаться нежной кожи и медленно и глубоко дыша. Омега в его руках трепещет, и голос Юнги густеет ещё сильнее, становясь совсем бархатным. — В тебе растёт новая жизнь, и это нормально, что ты беспокоишься, маленькая пташка. И, к слову, ты можешь называть меня по имени, раз уж мы лежим в одной постели. — Хён! — Чимин возмущается, но до того игриво и сладко, что Юнги только негромко урчит, прижимая его к себе покрепче. Ему кажется, что каждая шерстинка на его теле встаёт дыбом от удовольствия, когда омега немного застенчиво и сладко тянет его имя, обласкивая каждую буковку: — Ю н г и. — Ч и м и н, — Мин негромко, хрипло рокочет, обдавая жарким дыханием загривок, и с удовольствием наблюдает за тем, как вдоль него и вниз, к позвоночнику, пробегаются крупные мурашки. Юнги не может контролировать то, как его живущий при виде Чимина своей жизнью хвост ласково обвивается вокруг восхитительно округлого бедра омеги. Юнги недовольно вздыхает. — Пожалуйста, просто не обращай на него внимания. — Он мне нравится, — Чимин сладко хихикает, содрогаясь всем телом, и касается тяжёлого кончика самыми пальчиками, нежно поглаживая. Гладкая роскошная шерсть от этого пушится и встаёт дыбом, а Чимин смеётся, как крохотный звенящий колокольчик. — Он такой славный. Мин едва слышно стонет, утыкаясь омеге лбом куда-то между лопаток, и бросает на собственный хвост совершенно убийственный взгляд. Тот, дразняще тряся кончиком, ластится к Чимину, нежно скользя по соблазнительным изгибам и подставляясь под ласки омежьих пальцев. Тварь. — Почему ты выбрал именно нейрохирургию, Юнги? — Чимин в его объятиях слабо возится, чтобы слегка повернуться и посмотреть в глаза. Юнги прерывисто выдыхает, видя, как сладко размыкаются восхитительно пухлые губы, когда маленькая омега произносит его имя, как трепещут ресницы, прикрывая поблёскивающие медовые глаза. Обычно Юнги ненавидит ночные дежурства за то, что за ночь либо не происходит вообще ничего, либо всё и сразу. Сейчас он чертовски сильно благодарен за то, что его пейджер сохраняет гробовое молчание. — Почему не кардио или, скажем, общая? — Потому что разум управляет человеком, — Юнги невольно улыбается уголками губ, заправляя за округлое ушко Чимина мягкую прядь волос. — А значит, и человек должен управлять разумом. Думаю, дело в контроле? Эта область требует большой сдержанности, а мне она необходима, как и любому альфе. Контролируя мозг в операционной, я начинаю лучше контролировать себя в жизни. Это сильно помогло мне в самом начале. А ты, пташка? Почему сердце? — Думаю, тоже контроль? Но немного в другом смысле, — Чимин робко переворачивается так, чтобы они окончательно оказались лицом к лицу, прижимаясь друг к другу. Юнги невольно ощущает прилив тепла в груди, когда чувствует, как к его животу прижимается животик Чимина со слабо недовольно завозившимся внутри малышом. Чимин осторожно кладёт ладошку на грудь Юнги, ровно напротив размеренно бьющегося сердца, и мягко говорит: — Сердце выносливое и сильное, но и уязвимое. Оно бьётся с самого момента зарождения человека и до самой смерти, не останавливаясь, и когда я… Когда оно оказывается в моих руках, я чувствую власть. Лишить человека жизни, спасти её — всё это в одном органе, — Чимин трепетно выдыхает и чуть приподнимает подбородок, гипнотизирующе глядя Юнги в глаза. — Нельзя сказать, что важнее, — сердце или разум, потому что человек не может полноценно существовать ни без одного, ни без второго. Мозг погибает в считанные секунды, если сердце останавливается, а сердце может биться годами при полной смерти мозга, но… Тело постепенно разрушает само себя. И погибает. — Принято считать, что разум контролирует сердце, — Юнги хрипло выдыхает. Он ведёт костяшками пальцев, оглаживая нежную щеку их тыльной стороной, почти невесомо лаская нежную кожу. Губы Чимина приоткрываются. Губы. Губы. Юнги чувствует, как плывёт его голова. — Но разве не наоборот? Если он погибает, стоит сердцу замереть, значит ли это, что нет ничего важнее, чем сердце? — Сердце может только биться, — Чимин опускает дрогнувшие ресницы, с трудом открывая их обратно. Они так близко, что Юнги чувствует его тёплое дыхание на своих губах, чувствует его сладкий запах. Слышит, как быстро стучит его сердце. — Для мозга. Всё остальное решает он. Юнги рычит, когда сокращает расстояние между ними. Чимин лишь податливо выдыхает. Альфа не торопится: он целует его медленно, вкусно, невыносимо сладко. Губы Чимина такие же медовые, как его дурманящий взгляд, такие же ласковые, как переливчатый высокий голос, податливые и нежные. Юнги нежно прикусывает нижнюю, едва смыкая клыки, и дуреет, когда с сладких уст срывается маленький трепетный вздох. Омега жмётся к нему ближе, скользит нежными пальцами по краю острой челюсти, задевая кончиками шею. Мин не контролирует то, как переворачивает их, нависая сверху и вжимая Чимина в постель. На мгновение он замирает, жадно пожирая глазами чудесное зрелище под собой: глаза у Чимина мутные и блестящие, губы, его чудесные губы, припухшие и зацелованные, волосы разметались по подушке. Он выглядит, как ожившая мечта, чёртова невыносимо соблазнительная мечта, и всё только для Юнги. Альфа внутри него низко довольно рычит. Омега слабо ёрзает под жадным взглядом, изумительно просяще сводя бровки: Чимин тянется к нему за поцелуем сам, нежно скользнув маленькими ладошками по широкой спине, ластясь, подчиняясь, маленькая, маленькая сладкая пташка, сладкая омега, его, его, чёрт возьми, крошка, Пак Чимин. Хвост Юнги довольно мечется, кажется, снося на пол какую-то подушку, но он даже ухом не ведёт. Чимин сладко стонет от его поцелуев, нежно и просяще, жмётся и тянется к альфе. Какой-то части Юнги невыносимо сильно хочется сделать его своим. Показать всем, что эта омега принадлежит ему, что… Он рычит. Чимин не хотел торопиться, Чимин хотел сделать всё медленно и правильно, постепенно, шаг за шагом. Поэтому как бы сильно Юнги не хотелось этого, он не рискует касаться Чимина нигде, кроме талии и кроме лица. Там он почти может сдержаться. — Юнги, хён… Альфа, — но маленькая омега совершенно не помогает ему держать себя в руках. Чимини издаёт сладкие чудесные звуки, прижимаясь к нему, сжимая крепкие плечи в своих маленьких пальчиках. Юнги буквально чувствует, как всё его существо противится, когда медленно отстраняется, тяжело и сбивчиво дыша. Чимин под ним растерянно хлопает ресницами, округлив пухлые зацелованные губы, и у Юнги в груди зарождается урчание. — Альфа? — Я не хочу торопить тебя, пташка, — Юнги с нежностью оглаживает румяную щёчку и, не удержавшись, снова наклоняется, чтобы ласково уткнуться в неё кончиком носа. Чимин такой плюшевый и податливый, что приходится сдерживать себя, чтобы не искусать и не исцеловать его всего. Он негромко хрипло бормочет: — Но с тобой рядом так тяжело сдерживаться. — А если я… если я н-не хочу, чтобы ты сдерживался? — Чимин сладко дурманяще выдыхает, нежно запуская пальцы в растрепавшиеся волосы Юнги и чуть сжимая мягкие пряди у корней. Альфа невольно рокочет, когда Пак, дразнящая, до нечестного соблазнительная маленькая штучка, невыносимо послушно откидывает голову на подушки, обнажая… обнажая… Юнги слегка перемыкает. Нежная, гладкая, золотистая шея, медовая кожа, сладкая, судорожно пульсирующая артерия, ветвисто прячущаяся за розовым ушком и за серым воротником формы. Юнги сглатывает, чувствуя, как его клыки инстинктивно увеличиваются ещё сильнее, готовые… готовые… Он слышит, как ритмично и влажно пульсирует кровь Чимина, упруго проталкиваясь по сосуду, слышит, как часто бьется омежье сердце, как он сладко сглатывает. Взгляд Юнги буквально примагничивается к соблазнительно пульсирующей омежьей железе под нижней челюстью — чуть выступающей, поблескивающей от омежьего феромона. Мин приоткрывает рот, глубоко и судорожно втягивая воздух. Ему кажется, что запах Чимина буквально отпечатывается на нём не только снаружи, но и изнутри. Он рычит. Чёрт возьми, пташка… Из этого странного пограничного состояния его вырывает ритмичный звук их пейджеров. Юнги срывается на разочарованное рычание, а Чимин под ним расстроено скулит, завозившись. Мину требуется время, чтобы снова собраться с мыслями, невыносимо неохотно отстраниться и мягко потянуть омегу на себя, помогая принять нормальное положение. Не глядя, Юнги нашаривает пейджер в кармане халата и чертыхается: — Приёмное. Чёрт, авария на трёх полосах. — Надо вызвать остальных, — Чимин кажется слегка растерянным: он коротко оглядывается, словно пытаясь собраться, и лихорадочно поправляет растрепавшиеся волосы и форму. Омега сгребает оставленный ими мусор в пакет, сделав большой глоток из стакана со своим забытым латте, и решительно поднимается с кровати. — Всё, всё, пошли. — Стой, — Юнги тоже выпрямляется и встаёт перед послушно замершей омегой. Он поправляет съехавший пропуск, который Чимин, куда-то девший халат, нацепил прямо на хирургичку, а затем, не удержавшись, нежно скользит руками по омежьим предплечьям. Он хрипло командует: — А вот теперь пошли. Чимин невольно улыбается, слегка раскрасневшись под его взглядом, а потом… ох, крошка. Он осторожно, но очаровательно уверенно переплетает их пальцы и решительно тянет Юнги к выходу из дежурки, хихикнув: — Нас ждёт жаркая ночь, хён!