Белая камелия

Своей благодетельницы Томоя не обнаружил поутру. Отчего и сразу же логически поразмыслил, что та уже творит что-то в своей мастерской. Прежде чем приступить к своим обязанностям, он сначала решил привести себя в порядок. Его не пугало то, что он стал прислугой в доме этой женщины. Не боялся, что может не угодить ей. На его родине любовь к чистоте возведена чуть ли не до особого культа. С малолетства и вплоть до конца школы японцам прививают любовь к труду. По той самой причине в подавляющем большинстве школ просто нет уборщиков. Только если не какая-то гимназия для мажорчиков. Везде есть свои исключения из правил. Но Томоя рос в самой обычной семье, представителей среднего класса, так что ему не чуждо было помогать по дому матери. И в готовке он преуспел. Только вот о заграничных блюдах не знал совсем ничего. И посему, перед ним такая задача сейчас стояла, словно испытание. Как бы состряпать съедобную пищу для хозяйки и не упасть лицом в грязь? Вряд ли у нее обширные запасы риса дома. Да и к тому же, возможно, оякодон будет ей не по вкусу. Впрочем, ежели она встала пораньше, то, скорее всего, уже чем-то набила желудок. А вообще, стоило бы ей предупреждать его, каким образом он должен подгадать, когда ее персона соизволит вообще выйти, чтобы поесть. Смысл готовки теряется, если она придет к уже остывшей трапезе. Ведь с такими успехами Томоя мог бы предложить питаться полуфабрикатами. Но что-то ему подсказывало, что за подобное предложение он здесь точно долго не продержится. Как только пришло время для очередного «окна» между работой, Томоя отправился на кухню, чтобы выпить чаю. Он столько раз ходил на кухню, но только сейчас заметил оставленные на краю стола купюры. И записку. «Надеюсь, что ты не соня. Я буду ждать своих устриц с белым вином к 12:00» Томою аж в пот пробило. Время на наручных часах 11:15. Он ни малейшего понятия не имеет, где тут поблизости магазины. Это означало лишь одно — неминуемое поражение в свой первый рабочий день.

***

А ведь довольно забавно было видеть с каким лицом смотрела на него Энн-Мари. Томоя стоял, сложив руки вместе, будто провинившийся мальчишка. Женщина не могла не воспользоваться случаем, чтобы вкусить этот момент целиком. Дело было не в том, что она хотела заставить его чувствовать стыд. Дело было в том, что сама Энн-Мари уже довольно давно не чувствовала подобного. Собственный сын не просто обломал матери крылья, но и буквально вырвал их, заставляя раны неустанно кровоточить день ото дня, из года в год. Говорят, что быть матерью — это счастье. Возможно лишь в первые минуты жизни этой крохи на твоих руках, ты действительно вся переполнена разными приятными эмоциями. Но потом судьба прокладывает тебе крайне тернистый путь. Слезы, обида, бессонные ночи, переживания. И самое, наверное, горькое — осознание, что не смогла удержать его около себя еще хотя бы самую малость. Момент нарушил сам Томоя, вновь пытаясь оправдаться перед женщиной. Это был уже третий раз. Он надеялся, что хотя бы сейчас она ответит хоть что-то. Неужели настолько она разозлилась? — Вам следовало еще вчера проинструктировать меня, — осторожно намекнул Томоя. Женщина перевела взгляд на абсолютно пустой стол, где только лишь стоял пакет с покупками. Но приготовлено ничего не было по факту. Когда бы он успел, если он еще опоздал? — Скажите хоть что-нибудь, — уже настаивал японец, нахмурив брови. — Как же я люблю оправдания, — только и выдала художница. Сказать, что Томоя был удивлен — ничего не сказать. Более того, он был даже возмущен. На какое-то мгновение восточный гость и вовсе потерял дар речи, а взгляд его метался из стороны в сторону. Если уж до конца быть честным, то ему хотелось сейчас опрокинуть Энн-Мари со стула, чтобы она перестала сидеть, сложив руки на груди, с этим абсолютно непробиваемым взглядом. И не поймешь ведь, то ли мысленно отбивную она из тебя уже сделала с голодухи и со злости, то ли на улицу просто вышвырнет, как котенка. Но ей было весело. Хотя она и не показала этого визуально. Просто молча и сдержанно наслаждалась ситуацией, заставляя бедняжку теряться в догадках. Томоя тоже не был привычным японским парнем, краснеющим и робеющим от собственных проступков, особенно когда они не подкреплялись здравой логикой. И, чувствуя несправедливость в отношении себя, чаша его терпения чуть ли не со скоростью света начинала переполняться. — Это все, что ты можешь сказать? — выдал он на идеальном французском. Чтобы подчеркнуть «ты» и полное опущение официоза с его стороны по отношению к ней. Теперь была ее очередь удивляться. Но вот возникать по этому поводу блондинка не спешила. Она ведь знала, что сейчас в ход пойдет типичный подростковый бунт. Все это уже было пройдено. — Знаешь, мадама…фрау…или как там тебя? Я, может быть, и прокололся, но не нужно забывать, кому хотелось этого так сильно. Тебе ведь хотелось увидеть, как я буду ползать у тебя в ногах и унижаться? Скажи же. Ну я ведь прав. Это мог бы быть персональный триумф в жизни Томои. Сейчас он выглядел так мужественно, так уверенно. Да мог бы сейчас горы покорять с такой храбростью. Только вот урчание в животе разрушило весь момент его пафоса. Он будто бы даже в размерах стал меньше, чувствуя себя максимально неловко. А щеки накрыл легкий румянец стыда. По-прежнему, он не смог выиграть эту «битву». А вот хозяйка дома впервые так расщедрилась на улыбку. Сначала она была сдержанная. Но чем больше она наблюдала за растерянным Томоей, тем больше сходила на нет ее маска невозмутимости. В конце концов, такая представительная и серьезная дама вдруг разразилась в заливистом смехе. — Ты был так близок. — Близок к чему? — поспешил поинтересоваться он, все также продолжая бегать взглядом по всему периметру кухни. — У меня в гостиной лежит записная книжка на кофейном столике. Там красной ручкой я обвела ресторан, который доставляет еду на дом. Позвони и закажи нам устрицы. Встав со стула, женщина подошла к Томое и взъерошила ему волосы так, будто бы он действительно ее непутевый сын-подросток. Впечатление о себе, конечно же, он определенно оставил положительное. Наверное, если бы он был пассивным и просто бы впал в ступор…она бы не продержала его долго у себя. У этого парня огромный потенциал. Год или полтора всего…и он сможет заставить женщину течь лишь по щелчку пальцев. А пока что она должна «взрастить» его внутреннего мальчика в мужчину. Трапеза проходила в крайне уютной и комфортной обстановке. Энн-Мари предпочла, чтобы они поужинали на свежем воздухе, в ее саду. Чтобы парень не испытал очередной приступ неловкости, художница откинулась на спинку стула и обвела взглядом прилегающие к ее хоромам прелести. Это были огромные масштабы зелени и цветов. — Пускать сюда садовника было бы…расточительно. Я думаю, что эти деньги тебе были бы нужнее. Подняв удивленный взгляд на женщину, японец чуть было не задавился от устрицы, которая вот-вот была готова встать поперек горла. Томоя поспешил запить вином. Надо сказать, что качество и выдержка алкоголя везде разная, поэтому с непривычки парню сразу же ударило в голову. Это не было чем-то из ряда вещей, которые он проделывал каждый день. Энн-Мари заметила, что взгляд парня стал каким-то слегка отсутствующим. — Ты уверен, что ты не сопьешься за месяц работы у меня? — решила разрядить она обстановку шуткой. В таком состоянии Томоя просто не мог отличить шутку от правды. И воспринял этот вопрос слишком близко к сердцу, затаив до неприличия детскую обиду. — Я не пьяница. Не пьяница, — повторил он еще разок на всякий случай. Но ноги его сами собой запутались и он стремительно полетел вниз вместе со своим стулом, как только предпринял попытку гордо ретироваться в дом. Услышав характерные стоны и недовольное бурчание себе под нос, блондинка поднялась, решив поухаживать за парнем и помочь и ему дойти до гостиной. Посчитав, что она уже и так достаточно повозилась со своим горе-наемником, Энн-Мари толкнула его ладонью в грудь. Обмякший под воздействием алкоголя Томоя бы и не успел подумать, чтобы проявить немного твердости на своих двух, поэтому и отправился в полет прямо до мягкой поверхности дивана. — Я пойду все уберу. А ты проспись хорошенько. Сакураги начал шипеть и ругаться на родном языке, но ничего более и не последовало. Парень перевернулся и вжался лицом в спинку дивана, дабы спрятаться от назойливо проникающего дневного света. Не сказать, что уснул он сразу. Еще какое-то время ему пришлось поворочаться, помаяться. И только потом, когда он принял максимально удобное положение для себя, то наконец-то ему удалось уснуть. Закончив с уборкой, Энн-Мари вернулась в дом и достала плед для Томои. Чтобы он немножко пришел в себя по пробуждению, она включила кондиционер на минималку, а уже только потом заботливо укрыла. Все это было настолько до боли знакомым ей. Будто только вчера случилось. Женщина какое-то время посидела на корточках возле дивана, молча наблюдая за тихонько посапывающим парнем. Ей этого было достаточно, чтобы ее ноющая от тоски душа хотя на время обрела свое успокоение. Блондинка обеспечила своего горе-наемника бутылочкой минералки, поджидающую его на столе по пробуждению, после чего ушла к себе, чтобы вернуться к работе. Но вдохновение все никак не шло. Энн-Мари была готова опустить руки. Рисовать абы как она не могла. Хотелось, чтобы заказчик прочувствовал все то, что она вложила в свои творения. Отказаться? Нет. Деньги всегда нужны. Это ее хлеб насущный и ее возможность показать себя в других странах. Показать то, каким она видит мир. Чтобы люди восхищались и желали приходить снова и снова. На светских вечеринках ей всегда было скучно. Бывала она там чисто потому что устраивались они в честь выдающихся в своем деле мастеров, вроде нее. Тут без вариантов. Но в кругу сверстников Энн-Мари с трудом сдерживала позывы показушно зевать в ладонь. Все эти усатые бизнесмены, магнаты, даже шейхи… Не понимала она их мир. К богатству не стремилась, как к основе всех основ в своей жизни, а просто использовала деньги, как средство для существования. Но счастье…За столько времени ни разу они не сделали ее счастливой и даже не приблизили к состоянию, граничащим с оным. У нее ведь было все, о чем только могла бы мечтать обычная среднестатистическая женщина. Казалось бы, ну что еще можно возжелать, чтобы быть счастливой? Очередной тяжелый выдох, как попытка скинуть груду тяжелых камней с себя, но тщетно. Блондинка укладывает краски на свое место и делает смачный плевок на холст.