Белая камелия

Пережив этот жуткий день, наполненный одними лишь эмоциями стыда, Томоя буквально расправил крылья и показал себя уже с другой стороны на следующий день и в другие последующие. Ему нужно было совсем немного времени, чтобы влиться в процесс и привыкнуть к новому ритму жизни. Он был довольно себе плавный и размеренный, если правильно планировать все дела. Никуда торопиться ему было не нужно. Он просто делал свою работу. Хотя и по отношению к Энн-Мари вел себя довольно сдержанно. До вечера пятницы, пожалуй. Ему нужно было предупредить хозяйку дома о том, что завтра у него вылазка в город. Он никак не ожидал, что настигнет женщину в гостиной за множеством уже пригубленных бутылок спиртного. Томоя опешил и буквально оцепенел, застыв в арке, соединяющей кухню и гостиную. — Ты что-то хотел? — спросила она тихо, не поворачиваясь в сторону парня. — А…ну…да, в общем-то, — неловко помялся японец, оттягивая ворот футболки. — Ну же. Говори давай. Зачем тянешь кота за усы? — Извините, — отдал легкий поклон он, все еще смотря ей в затылок. Томоя неспешно двинулся в сторону сидящей на диване хозяйки, что сейчас предалась объятиям непонятной для него меланхолии. — Я бы хотел поехать в город завтра к часу дня. И где-то до пяти погулять…если можно? — довольно робко поинтересовался он, шаркая носком тапочка по полу. — Зачем спрашивать? Собрался и поехал. Ты не привязан к дому. — Извините, — снова чисто машинально поклонился он. — Хватит уже извиняться, — едва слышно на выдохе пробормотала она. Парень поднял удивленный взгляд на профиль блондинки. Что-то да задело струны его души, когда он увидел опечаленный взгляд, устремленный на старые фотографии семейного альбома. Томоя краем глаза заметил фотографию, где еще будучи совсем молоденькой, Энн-Мари держала на руках своего первенца. Фото с роддома. Она счастливая и улыбающаяся мать. И рядом муж, который прижимает ее к себе так, словно никогда не отпустит. Так он и думал на момент съемки, конечно же, скорее всего. — Тебе что-то еще нужно? Тут-то парень растерялся, не зная, что ответить. Хотелось сбежать, но он будто бы оказался скован невидимыми цепями совести по его ногам. Это странное и едкое чувство глубокой печали, которое не позволяло ему остаться безучастным и безразличным. Возможно, нечто похожее он ощущал тогда от матери, перед тем как запрыгнуть на паром. И посчитал, что будет предателем, если и в этот раз останется в стороне. — Что-то случилось? — робко поинтересовался он, не сводя с нее взгляда. — Вчера ты был таким напористым и не соблюдал официоз. Что же с тобой сегодня? Хватку потерял? Почувствовав себя полным болваном, Томоя мысленно обругал сам себя, виновато опуская голову. Но надолго в таком положении он ее не оставил. Вдох…выдох. Ноги сами ведут его в сторону дивана. Японец осторожно присаживается рядом и осматривает все это безобразие из опустошенных бутылок. Неужели она настолько отчаялась? Вопросы один за другим начали расшатывать и без того хлипкие нервы. Он хотел помочь, но не знал…как. — Так что случилось? Что-то с работой? С семьей? — А если я скажу, что все подряд навалилось? — Если ты хочешь…говори. Я послушаю, — решился придерживаться выбранного курса Томоя, более не затрагивая вопрос официоза. Раз уж они дошли до таких личных тем. — Вчера моя давняя подруга звонила. Она похоронила своего сына. Несчастный случай. Он учился с моим сыном в одной школе. Ходили в один садик. Да мы даже и забеременели почти в одно время. Я сидела у себя в мастерской и поняла, как же хрупка и мимолетна жизнь. Она не просто ускользает… Она несправедливо ускользает. Уголки бровей японца выгнулись вверх. Он выглядел максимально беззащитно и так жалостливо в такой момент. Будто чистое и непорочное дитя, внимающее суровую правду жизни в первый раз. — Я подумала: вот я сижу, бешусь не пойми от чего, а жизнь ведь идет. И ничего плохого, по сути, не произошло. Кроме моих дебильных амбиций. А ей сейчас невероятно больно. При всем том, что она была идеальной матерью. Ее сын целовал ей руки при жизни. И чем она заслужила это горе? Она ведь все делала правильно. Она сама выносила, сама родила, сама вырастила его. В любви и заботе. Бросила работу и посвятила себя всю дому. Она отдала всю себя этой маленькой жизни, которая выросла прекрасным человеком. И все ради чего? Какая несправедливость! Запивая очередную волну меланхолии горячительным, Энн-Мари захлопнула альбом и отложила его в сторону, прижав к подлокотнику дивана. — Ты когда-нибудь думал об этом? Ты рожаешь ребенка с любимым тебе человеком. Бог дает и Бог тут же забирает. В тот самый момент где-то какая-то женщина выпускает из своего чрева новую жизнь. И на секунду задумайся только… Глаза блондинки начали сверкать при теплом свете лампы. Они блестели, словно сапфиры. Только вот при этом ни единого намека на слезу в своем естественном виде. — Это когда-то, возможно, был твой ребенок. И сейчас его душа там, с другой женщиной. Он никогда не подойдет к тебе. Никогда не найдет тебя. А если же случайно встретитесь, то вы друг друга не вспомните. Если бы человек смог узнать, куда и в кого переходит чья-то душа, то полагаю, что он бы сошел с ума от отчаяния. Я боюсь представить, если бы я узнала, что там, по ту сторону дороги, мой сын, держит за руку другую женщину, называет ее мамой и он улыбается… Господи. Ну за что? За что человека наделили способностью чувствовать? — сокрушалась женщина, сгорбившись и уткнувшись лицом в сложенные на коленях руки. — Но ведь, — начал неуверенно Томоя, все еще оставаясь тронутым глубиной ее мышления. — Если так подумать…а вдруг всего этого не происходит? И люди просто уходят куда-то в темноту на самом деле. Растворяются. — А если нет? Незнание убивает ровно также, как если бы человек познал эту истину и весь этот земной план. — Мне сложно понять. У меня нет детей… По большей части Томоя не мог понять того, чего нет еще у него самого. Но «ростки» будущих родительских инстинктов встрепенулись, заставляя парня неприятно напрячься, словно бы даже наэлектризоваться, как рыбу в воде. — Я не думал никогда… Обрывая себя же на полуслове, парень сейчас уже начал понимать, что никогда бы не хотел рожать с будущей женой сына. Он не простит ему возможного предательства, которое он сам совершил не так давно по отношению к своим собственным родителям. Ведь в каком-то смысле все то, что ты делаешь по отношению к другим — оно обязательно возвращается к тебе. Это лишь вопрос времени. — Наверное, я бы хотел, чтобы у меня была дочка. Чтобы во всем пошла в мать. При этом я понятия не имею, какую жену себе я бы хотел, — неловко усмехнулся он, пряча пристыженное лицо за ладонями. Отчего-то эти слова вызвали разливающееся тепло в израненной душе художницы. Они отозвались приятным умиротворением и подарили ей возможность искренне улыбнуться. Его честность не могла не подкупать. Он был собой и ей это нравилось. Энн-Мари разрывалась, чувствуя, что воспринимает Томою, как собственного ребенка, но в то же время, часть ее относилась к нему, как к потенциальному партнеру для жизни. И что же здесь конкретно брало верх — наверное, имел место именно случай. — Мне кажется, что это вообще будет великим событием, если я женюсь на ком-то. С моим характером меня просто никто не вынесет больше года. Я жутко придирчив. Люблю докапываться до истины. Однажды мне как-то сказали, что сейчас это уже не в моде. Что мир надо упрощать, а не усложнять всякими там логическими цепочками, размышлениями. Ну, поссорились и поссорились. Разошлись и разошлись. Что работать над чем-то смысла не имеет. Но мне всегда казалось, что если тебе даны были какие-то отношения, не важно какие даже…ты над ними должен работать. — А ты дошел до этой самой истины тогда, когда у тебя оставались еще несколько шагов до кассы? Что ты мог бы проработать все это со своими родителями. Я не хочу тебя поучать ничему сейчас, но как мать, я скажу тебе честно, что ты оставил своих родителей в унынии и постоянной тревоге. Знаешь, одно дело, когда ребенок решает просто отделиться, съехать и жить где-то в другом районе… А вот когда он решает отгородиться от тебя уже в чужой стране, где вас разделяет не несколько улиц… Если еще несколько минут назад только лишь она одна сидела в унынии, то теперь аналогичное чувство накрыло японца. И без того этот наболевший вопрос не так давно расковырял старые раны, так еще и хозяйка решила подлить масла в огонь. Парень потянулся руками к волосам, сжимая те впоследствии. — Если бы только мой отец не выдал что-то подобное… Я бы никогда не подумал покинуть Японию. У меня там было все. Друзья, рабочее место, которое меня ждало… — Девушка? — предположила Энн-Мари. — Нет, — тут же активно замахал руками Сакураги. — Девушки не было. — Я не буду утверждать, что у меня глубокие познания о потомках самураев, но ты слишком свободно и даже раскованно ведешь себя с женщинами. Будто бы всю свою жизнь только возле них и существовал. Не похоже на современных застенчивых японских мужчин. В этом была доля истины. Томоя был маминым сыном в самом лучшем смысле слова. Всегда помогал ей и честно работал за похвалу, которая была ему так приятна именно от нее. Отец был типичным японцем и ему не была свойственна эмпатия, объятия и другие вещи, которые так важны детям. Поэтому с рождением Хару, он старался все накопленное тепло и заботу, которые ему подарила мама, давать и младшему брату. Благо, отец работал много и в воспитании младшего почти не участвовал. Морально его младший брат Хару так и остался девственным и нетронутым. Но вот что будет, когда кто-то с него эти розовые очки снимет? Хару ничего не знал об этом мире, о его несовершенстве и дурной изнанке. Побаивался отца, потому что Томоя всегда был настроен к нему несколько холодно. Считал, что таким образом в доме постоянно гуляет соперничество и ведется борьба за более достойного мужчину в кругу семьи. Но вот Томоя уехал… Что же теперь будет с его младшим братом, когда его нет рядом? Он ведь уничтожит этот теплый и уютный мирок, который создал себе Хару. И, будучи старшим братом, Томоя охранял его. Так вот оно…это самое чувство, когда ты не знаешь, что с твоей кровинкой? Возможно он недооценил Энн-Мари, посчитав ее маньячкой. Скорее всего, она глубоко несчастна и что-то ее тревожит. Она так часто упоминала в разговорах сына, но толком ничего о нем не рассказывала. Листала альбом… Парень заметил, что она все как-то не решалась начать разговор. Не могла поделиться, излить душу. Настаивать и лезть в душу прямо сейчас он не хотел, понимая, что оба просто не вывезут этого морально. Слишком много на сегодня было оговорено. Но Томоя дал себе слово, что он обязательно узнает, кто же такая эта художница с тяжелой судьбой. Возможно, Эрика знает что-то? — Я скучаю по маме, если честно, — ласково и немного грустно улыбнулся Томоя, стараясь как-то хоть ободрить этим женщину. В этой улыбке не было той самой едкой грусти, которая поглощает всецело, не оставляя ни малейшего местечка для проблеска счастья. Томоя скучал по маме, но понял, что его время отделиться от нее пришло, как раз-таки. Он был только благодарен. — Меня всегда притягивали женщины у которых много материнских качеств, — откидываясь на спинку дивана, проговорил он. — И всегда возбуждали женщины, которых надо разгадывать.