Белая камелия

Томоя обрел статус правой руки своей хозяйки и теперь присутствовал почти на каждом рабочем процессе. Он стал ее верным другом, помощником и просто тем, кто был ее отдушиной. Она восполняла то упущенное, что могло бы быть у нее с сыном. Томоя наблюдал за женщиной, лежа на диванчике и поражался ее внешней невозмутимости. Софи дала трещину. Она тоже была близка к этому. Но каждый раз она собирает всю волю в кулак. И продолжает жить, творить и улыбаться. Она невероятно сильна. Но если бы Сакураги не заметил, как она пыталась наладить отношения с сыном на днях… Таки разыскала его и позвонила. Так отчаянно она пыталась попросить его не вешать трубку. Умоляла его дать ей шанс сказать, что ее опека не была попыткой как-то ограничить свободу. И тем более, она никогда бы не пошла на такое. Парень был удивлен, когда узнал, что у нее и дочь есть. С той она тоже созванивалась. Но и там встречала какую-то незаинтересованность и холод. У дочки была своя богемная жизнь, свой мужчина и своя философия. Она уже и забыла о существовании матери. Все, что ее волновало — это дорогие украшения, новенькие вечерние платья и шубки. Однако, с ней хотя бы можно было поговорить самую малость. А вот в отношении сына не ощущалось готовности пойти на встречу и попробовать уладить давние напряженности. Томоя не был любителем подслушивать. Но жалобные завывания хозяйки сначала озадачили парня, а потом и вовсе начали выворачивать душу наизнанку. Парень слушал, приставив кулак к губам. Он кусал согнутые фаланги пальцев и слушал, боясь дышать. Его трясло. Если бы его отец хотя бы на минуту стал таким, стремился наладить контакт и умолял выслушать его, умолял дать шанс объясниться…он бы не смог противостоять. Но этот парень был непробиваемый, отчего Сакураги просто люто трусило. Когда телефонная трубка звучно упала на пол, а женщина разревелась, что было из сил, японец просто сполз по стене, опускаясь на колени. Это жалобное завывание…материнские страдания… И так изо дня в день…а он поворачивался к ней спиной. Он смел поворачиваться к ней спиной! Ее никто не любит. Она никому не нужна. И в этом был весь ее немой крик о помощи. И то, что висит у нее в мастерской — результат этих многочисленных спин, повернутых в ее сторону. Но она продолжала жить и делать вид, что все хорошо вопреки этим ножам, воткнутых в ее собственную спину. И он простить себе не мог, что был одним из тех, кто всадил один из этих ножей. И только за работой она выглядела такой спокойной, удовлетворенной, увлеченной процессом. Ей много не нужно было. Она хотела просто заполнить пустоту в своей душе. И так как Томоя, прилагая определенные усилия, начинал потихоньку отвязываться от Эрики, то он подумал, что сейчас, он может сделать что-то действительно хорошее. Да, отпускать прежнюю любовь непросто. Он все еще ранен тем, что тоже, по сути, оказался ненужным. Он все еще иногда думает, а сделал ли он правильно, когда заставил ее лицезреть измену… А было ли это вообще изменой? Столько вопросов, но уже ни к селу, ни к городу. Делать шаг назад, бежать с извинениями — это запятнать себя и лишний раз доказать, как он ничтожен. Теперь двигаться надо только дальше. И только вперед. — Спасибо, Мари. Ты на сегодня свободна, — улыбнулась платиновая блондинка, вытирая свои руки тряпочкой. Женщина неспешно оделась и покинула дом. Томоя проводил ее. После этого, он вернулся обратно в мастерскую. Парень сел на корточки возле Энн-Мари и уложил свою голову ей на колени. И смотрел на нее. Так преданно и ласково. Он выглядел на порядок младше своих паспортных лет и это подкупало женщину. Она ощущала, что рядом с ней мальчик, которому хочется ощутить материнское тепло. Он перестал капризничать и наконец-то начал тянуться к родительской фигуре. И это так естественно. Впервые за долгое время, душа ее начала радостно клокотать. Это был сын, рожденный чужой женщиной. Но она практически дала ему вторую жизнь здесь, когда он был совсем один. — В последнее время я не слышу от тебя пожеланий к ужину. Я бы хотел приготовить для тебя что-нибудь особенное. Но не только это. Я вообще хотел бы сделать что-нибудь для тебя. Понемножку, но Томоя давал свое добро на сближение. И больше между ними не было никого и ничего. Что примечательно, он сам теперь делал эти шаги. И теперь выбор оставался только лишь за ней — принимать или не принимать. — Что бы ты хотела? — заинтересованно и тихо спросил он. — Что бы я хотела? — улыбнулась скромно женщина, после чего перевела задумчивый взгляд в сторону приоткрытой двери. — Хотела бы пасту карбонара. Я сто лет не ела ее. Когда-то я сама умела ее готовить, но как же быстро отвыкаешь, когда не поддерживаешь даже базовые навыки. Так сильно ударилась в работу. — Ну так у тебя для этого теперь есть я. Я приготовлю, — проговорил он, начиная игриво «вышагивать» указательным и средним пальцами по ее второй ноге. — Только вот есть в таком виде никуда не годится. Ты не против, если я попрошу тебя прибрать все здесь? Я пропаду в ванную надолго, скорее всего. — Охотно, — только и отозвался Сакураги, убирая свою голову с женских коленей. Проводив женщину взглядом, до тех пор, пока ее фигура полностью не скрылась из поля зрения, Томоя еще с минуту выжидал. А потом он вернулся к диванчику и приподнял подушку сидения, вытаскивая оттуда пакет. С ним он подошел к тому самому «темному» углу. Осмотрел его чуть растерянно, плотно поджав губы и потянулся рукой к ремню. Тот мгновенно оказался в пакете. Японец его хорошенько завернул и торопливо вышел, боясь оказаться пойманным. В ближайший час он был занят капитально. Нужно было привести в порядок мастерскую и успеть порадовать хозяйку приготовленной пищей к ее возвращению из ванной. Когда они уже сидели на кухне и были полностью поглощены трапезой, Томоя просто не мог не завести разговор про воплощение той идеи, в которую он был вовлечен. Он специально был оставлен последним для этого. Энн-Мари уже имела наполовину готовый вариант картины. Она нарисовала изящную мулатку у холста, вдохновленную результатом своей работы. И теперь лишь оставалось место для парня, чтобы запечатлеть музу той самой мулатки на общей картине. — Когда ты уже меня нарисуешь? — Тебе так хочется? Ты же сам видел. Работа натурщика достаточно тяжелая. — Я и не через такое проходил. Справлюсь и с этим. — Скажи честно, это желание помочь или же желание, чтобы тебя облюбовала глазами тысяча людей из разных стран? Она ожидала, что Томоя начнет мяться перед таким абсолютно прямым вопросом, не зная, что ответить честно, но нет. Ни капли не раздумывая, он ей выдал все, как есть. — Я хочу, чтобы люди узнали тебя получше. Я знаю, что я могу помочь им в этом. Я стану тем маленьким мостиком между тобой и ними. Все еще как-то «угловато», но Томоя стал выдавать какие-то ранее несвойственные ему фразочки. — Боже, где ты только понахватался всего этого? — улыбнулась Энн-Мари по-доброму. Но Томоя не стал ничего говорить. Не стал говорить, что слышал ее душераздирающий плач. Не стал говорить, что переосмыслил многое. Сейчас не время. Оно наступит в тот день, когда она начнет рисовать его. Ни раньше ни позже. А пока что он просто был с ней. Узнавал ее и позволял узнавать себя. Он не давал ей повода думать, что ему хотелось бы сблизиться с ней интимно. Пока что он и сам не достиг этой зрелости. Они заняли определенные в их жизни места: он стал ее «сыном», а она стала его «матерью». Это включало в себя совместные прогулки до обеда, коих ранее не было, какие-то совместные хобби и прогулки с собаками поздним вечером. Все, что могло бы объединить их духовно. Как оказалось, у них было много общего. Японец любил бадминтон. И каждый вторник после обеда они играли в него у нее на заднем дворе. Конечно же, они не ограничились активностями в стенах дома. Например, они решили посещать курсы йоги. Томою ранее не интересовало подобное, да и эффект был накопительный. Лишь со временем он начал ощущать, как занятия дают свои плоды. Он привел в порядок разум и тело, получив нужный баланс. Более того, это мотивировало его саморазвиваться. Он успел облюбовать несколько полочек в домашней библиотеке хозяйки. Надо сказать, что у нее очень интересное мировоззрение. Она читала множество книг о психологии и философии. Лидирующим среди такого разнообразия литературы у нее оказался Дейл Карнеги. Томоя и сам увлекся книгами о самосовершенствовании. Там, где одна, он успел поглотить и еще парочку за неделю. И так это превратилось чуть ли не в спортивный интерес. Он щелкал их, как орешки. И удивлялся, как начинали открываться какие-то ранее «дремавшие» участки его мозга. Поначалу он даже шокировался, ощущая в себе эти перемены. Но как начала показывать практика, парень вскоре принялся симпатизировать сам себе, анализируя свой подход к общению с людьми. Так ему повезло случайно пересечься с Софи в аптеке. Он и не признал сначала эту красотку! И что бросилось Томое в глаза прежде всего — абсолютно закрытая одежда. Никаких развратных платьев и юбок. Свободная белая рубашка, темная жилетка и джинсы. Типичный американский стиль. Надобно заметить, что на ее ладной фигуре любой стиль хорош будет. Парень подошел к ней вплотную. Заметив знакомое лицо, девушка широко улыбнулась. И он был не менее рад, что в этот раз она узнала его. — Привет, — улыбнулся он в ответ. — Привет! Как твои дела? — Потихоньку. Не жалуюсь. Вижу, что ты кардинально изменила свою жизнь, — довольно заметил он. — О! Ты не представляешь! Рыжеволосая девица начала торопливо копаться в своей огромной бежевой сумке, вытаскивая книжку за книжкой. Томоя диву давался сколько литературы там было. Особенно учебной. — Я собираюсь поступать на детского соц.работника. Это заявление выбило Томою из привычной колеи спокойствия. Парень слегка приоткрыл рот. Он был приятно удивлен. Потому как он помнил все то, что Софи ему рассказала в ту ночь. И то тяжелое бремя было ее психологической травмой, которую она несла с собой всю свою жизнь. Но теперь она решила выбраться из состояния жертвы и решила посвятить свою жизнь тем, кем когда-то была сама. Ее успокаивало то чувство, что она сможет быть рядом и помочь тем, кто так беззащитен перед обществом. Не было больше той наглой и нечестной рыжей пигалицы. К тому же, Софи очень к лицу очки. — Я рад. У тебя безусловно все получится. Ты смогла. Видишь? — Я думаю, что я бы не пришла ко всему этому, если бы не ты. В тот момент, когда я хотела украсть твой бумажник и просто сбежать, я вдруг подумала: «А кто я буду после этого? Ведь я тебе жаловалась на то, что все вокруг несправедливы и жестоки». Так это не работает. Я поняла, что я не хочу больше так жить. Не хочу жить, обманывая. Ни себя, ни других. Я должна сказать тебе спасибо. И, конечно же, извиниться за то, какой я была сукой с тобой. Твой букет у меня простоял дольше всех тех, что мне когда-то дарили. Томоя удивленно приподнял брови, улыбаясь. Он тогда не придавал этому никакого значения. Цветы были просто чем-то чисто символическим перед предстоящим перепихоном. Но сейчас ему стало приятно. По-настоящему. — Что покупаешь? — участливо поинтересовался он. — А…Да так. Немного успокоительного. Переживаю. Совсем мало времени, чтобы подготовиться к сдаче экзаменов. — Да не дрейфь, — все успокаивал он, смеясь. — Не сдашь в этом году, так обязательно сможешь в следующем. Каждый получил в этом разговоре то, что он хотел. Включая положительные эмоции, которые им обоим были необходимы. И распрощались они на не менее доброй ноте. Вряд ли они теперь еще встретятся в ближайшее время, но даже если и получится, то Томоя уверен, что встретит ее уже в рабочей одежде, ведущей за руку заплаканного кроху из неблагополучной семьи. И каждый такой кроха будет частичкой ее самой.