forget umbrella & fall in love

Семенящие шаги Гарри нарушали практически утопичную тишину университетского корпуса. Стёкла окон золотил закат, и вспышки бесконечных уведомлений, оповещающих Стайлса о том, что Зейн и Найл уже прибыли к ресторану, в котором они договорились встретиться, напоминали включающиеся по очереди фонари вдоль улицы. Но он забыл на кафедре папку с документами, которые должен отредактировать до завтрашнего утра. Он едва ли не пронёсся мимо их привычной аудитории к выходу, но заметил отблеск света на полу. Гарри подошёл ближе, приоткрывая дверь. В позе лотоса прямо на профессорском столе сидел Луи, вглядываясь в исписанные листы. Его губы бесшумно двигались, чуть слышный скрежет карандаша перебивала ещё более тихая музыка, играющая в наушниках Томлинсона. Он потянулся пальцем к переносице, поправляя очки, и Гарри пришлось схватиться за дверной косяк, иначе он бы с грохотом повалился на линолеум прямо там. Как будто услышав сквозь мелодию тихий вздох, Луи обернулся. Его брови поползли вверх, а рука потянулась к наушнику. — Гарри? — удивлённо спросил Томлинсон, несколько раз моргая. — Привет, — поздоровался тот, оттолкнувшись от двери. — Здравствуй. Луи отложил и второй наушник, следя за тем, как Гарри подходит всё ближе. — Этот стол всегда не давал тебе покоя, правда? — усмехнулся мужчина, откидывая кудри с плеч. Щёки Томлинсона покраснели, он поспешил отвернуться, проводя пальцами по деревянной поверхности. В безмолвии стен их голоса будто невольно тоже стали тише. — Чего ты тут так поздно? — спросил Луи. — А ты? — Здесь работается лучше, — пожал плечами Томлинсон, свешивая ноги с края стола. Носки его синих кед коснулись пола. — Забыл? — мужчина кивнул на папку в руках Гарри. — Ага. Как губа? — Заживает. В куртке становилось жарко, и Стайлс провёл ладонью по краю свитера, снова откинул волосы с глаз. Чего Гарри ждал? Ему самому хотелось бы знать. — Мне тут сегодня подарили, — с этими слова Луи встал со стола, потянувшись к рюкзаку, и достал оттуда бутылку вина. Гарри вопросительно выгнул бровь. — Ты не думай, — посмеялся мужчина. — У меня сегодня, вроде как праздник, три года преподаю. Это от нашей кафедры… и ещё новый набор перьевых ручек. — О, — кивнул Гарри, — это хороший подарок. Поздравляю. — Они дарят мне ручки каждый год, Гарри, — неловко посмеялся Томлинсон. — Я имел в виду… имел в виду, поздравляю с годовщиной… ну, преподавательской деятельности. — Ох… ты… — Луи прикрыл глаза, сжимая указательным и большим пальцами переносицу. — Прости, совсем уже заработался. Спасибо, Гарри. Стайлс кивнул. Луи повторял его имя так часто, будто до сих пор не был уверен, что вот он стоит настоящий Гарри, и всё ждал, что человек перед ним разозлится и крикнет прямо ему в лицо — «Да не Гарри я!» — Часто? — Думаю, достаточно для того, чтобы охранник показал мне, как ставить сигнализацию, — усмехнувшись, Луи пожал плечами. Тепло разлилось по венам Гарри — они всё ещё могли делать это — понимать друг друга без лишних деталей и подробностей. — Так может… — начал Луи, снова запрыгивая на край стола. — Может, отметишь вместе со мной? — Да, — тут же выпалил Гарри, в его кармане снова зажужжал мобильник. Он достал его, чтобы отключить, и неловко улыбнулся настороженно смотрящему на него Луи. — Это ничего страшного. Я не занят. Без слов Томлинсон направился к своему маленькому кабинету, и не успел Гарри, скинув наконец-то куртку, пойти следом, как он снова появился со штопором в руках. Бокалов у них не было, и первые несколько минут они так и стояли, облокотившись на стол и передавая друг другу бутылку. Гарри следил за каждой капелькой, замирающей на губах мужчины, разрешая тишине править. А потом Луи спросил: — Как ты оказался в Берне? — Мне не понравилось в Лос-Анжелесе, — ответил Гарри. — Не мой город. Луи хмыкнул, делая глоток. Он откинул голову, разглядывая лампочки-фонарики на высоком потолке, а потом протянул Стайлсу бутылку. Тот сразу и не заметил — наблюдал за тем, как Луи опускается на пол, облокачиваясь спиной на стенку стола. Гарри сполз следом за ним. — У тебя кто-нибудь есть? — снова подал голос Луи. — Льерт, — произнёс Гарри на автомате. А потом замер и не хотел оборачиваться ни за что на свете, пока не услышал смешок. — Ты заменил меня мужчиной с именем Льерт? Ты идиот, Стайлс. Гарри смотрел на то, как красные винные капли стекают по подбородку Луи, точно кровь — было ли Луи так же сильно больно? Так же бешено стучало его сердце по ночам, а потом отказывалось работать каждое утро? На такую же жгучую пытку были похожи прикосновения других? «Их было много». — Прости, — зачем-то сказал Гарри. — Не за что извиняться, — Луи наконец-то тоже повернулся к Гарри, вглядываясь в глаза напротив. — Нам уже давно не по девятнадцать, милый, — грустно улыбнулся он. Морщинки у его глаз собрались в лучики, ресницы сомкнулись, и Гарри снова проследил взглядом каждую седую прядку. — Может, оно и к лучшему. Подаренная Луи бутылка вскоре закончилась, и Томлинсон вынес из кабинета ещё одну. Его губы растянулись в неловкой улыбке, а Гарри рассмеялся. Только Луи сел обратно на пыльный пол, Стайлс придвинулся ближе, укладывая голову на плечо мужчины. Они бездумно протягивали друг другу вино, кончиками холодных пальцев свободной руки Томлинсон касался местечка между плечом и шеей — это успокаивало Гарри. Всегда. Гарри взглянул на бутылку в своих руках — осталась ровно половина. Прикосновения к его коже были мягкими и нежными — трепетными — и Гарри вдруг сказал, совсем тихо, но, казалось, оглушающе громко: — Знаешь, я ведь не разбирал вещи месяца полтора. Они стояли в спортивных сумках и пакетах прямо у двери в мою комнату. Всё думал, что ты позво- — Ты не можешь говорить мне это, Гарри, — покачал головой Луи. Стайлс тихо посмеялся, проглатывая ком, вставший поперёк горла. — Ну вот опять, — выдохнул он. — Ты всё ещё делаешь это. — Что «это»? — устало спросил Луи. Его прикосновения не прекратились ни на секунду, даже не замерли. — Решаешь, что мне можно говорить, а что — нет. — Глупости. — Как знаешь, — Гарри сполз ниже, укладываясь на колени мужчины. — Но тогда я ждал. Сейчас уже и поверить сложно, что мне вправду было так сильно больно. Луи вздрогнул, будто внутри у него что-то кольнуло. Он опустил взгляд, рассматривая расслабленное лицо Гарри — веки прикрыты, губы совсем чуточку разомкнуты, кудряшки спадают на щёки и лоб. — Ты тоже до сих пор делаешь это, — сказал Томлинсон. — Что «это»? — Думаешь, что больно бывает только тебе. Глаза Гарри распахнулись. — Я не… — Мне тоже было плохо, — практически шёпотом произнёс Луи, касаясь пальцами щеки мужчины. — Я брал академ, потому что не мог даже просто находиться здесь. Мне было так плохо. Всё было совсем не так без тебя. Я не был собой без тебя. Я не знал, кто я без тебя. Ты можешь только представить, сколько раз я лежал на нашей кровати, свернувшись в жалкий комок, и пытался заставить себя перестать чувствовать, что ты лежишь позади меня. Сколько раз я думал, что ты должен быть здесь, со мной. Мне казалось, это не прекратиться никогда, — он заправил выбившийся локон Гарри за ухо, но всё равно оставил холодную ладонь, поглаживая кожу чуть ниже губ. — Или, знаешь, когда родилась Ева, я просидел в родильном отделении всю ночь. Я был тем, кто нёсся на красный, потому что Эмили уже начала не просто кричать, а завывать. Я был тем, кто пил этот дерьмовый кофе в больнице, и тем, кто обнимал Лиама, пока тот плакал. И я был тем, кто услышал его бормотание сквозь всхлипы: «он должен быть здесь». Меня разрывало от желания позвонить тебе. Показать, что без тебя тоже получается, — грустно усмехнулся Томлинсон, качая головой. — Я был тем, кто первый взял на руки Еву. Я был тем, кто среди ночи не мог уснуть из-за мысли, что у меня так никогда не будет, потому что единственный, черт возьми, человек, с которым я бы хотел этого, улетел хер знает куда, Гарри, — выдохнул Луи. — О господи, ты не можешь плакать сейчас, Господи, перестать же, — протараторил он, осторожно вытирая влажные следы с щёк Стайлса. — Один звонок, Лучик… одно только сообщение: запятая, точка, восклицательный знак — и я был бы под дверью твоей квартиры. — Не был бы, — покачал головой Луи. — Был бы. — Но тебя там не было. — Ты не попросил меня остаться, — громче сказал Гарри. — Ни разу. Ты даже не попытался бороться за нас. — Я хотел, чтобы ты вспоминал, как я целовал тебя, а не как пьяный дышал тебе в трубку в четыре часа утра. — Что за бред… — Ты не хотел, чтобы я просил тебя об этом, ты- Гарри поднялся, усаживаясь напротив Луи. — Ты опять думаешь за меня, — серьёзно сказал Стайлс, пытаясь поймать бегающий по рядам парт взгляд мужчины. — Хочешь сказать, ты хотел? — ещё более меланхолично произнёс Луи. — Я любил тебя, — прошептал Гарри. — Если бы ты хотел остаться, ты бы остался, знаешь? — Значит, ты не хотел мне позвонить? — Я не видел в этом смысла. Ты убежал от меня на две тысячи миль. — Я… — Не хотел? — усмехнулся Томлинсон. — Нет, — одними губами произнёс Гарри. Слёзы всё капали на свитер, и, вздохнув, Луи притянул того к себе, обнимая за плечи. Они будто снова оказались в том самом летнем вечере — рядом друг с другом, но всё ещё так далеко. Гарри всё плакал, повторяя «прости». Луи качал головой, прижимая его к себе так близко, как только мог. Может, он всё ещё не верил, что Стайлс и правда здесь, что он не очередной плод его воображения. Спустя минут пятнадцать Гарри задремал, уложив голову на грудь Луи, и только через час тот смог заставить свои подрагивающие пальцы прекратить проводить бесконечные линии по мягкой коже, а голос не звучать слишком разбито. — Гарри, — позвал он. Стайлс поморщился, втягивая носом аромат вина и дорогого парфюма Луи. — Гарри, Элеонор скоро приедет. Она отвезёт тебя домой. Разлепив глаза, Гарри посмотрел на усталую улыбку Томлинсона. Он потёрся лбом о его шею и заставил себя подняться на ноги, потянув Луи за собой. Они вышли на улицу. Ночь уже вовсю руководила городом. Машина Элеонор появилась практически сразу. Девушка выглядела сонно и уютно. Наверное, она даже не переодела пижаму. Гарри забрался на заднее сидение, утыкаясь лбом в подголовник пассажирского сидения. — А ты? — спросила Колдер у закутавшегося в пальто Луи. — Я вызову себе такси. Поеду к Лиаму. Тебе вон есть о ком позаботиться, — поджав губы в улыбке, мужчина кивнул на повалившегося в бок Гарри. Убеждённость Гарри в том, что каждое его утро начиналось с чего-то либо странного, либо ужасающего, либо просто нелепого, укоренялась в его сознание всё прочнее. Он едва ли помнил, как добрался до своей квартиры и что говорил Элеонор, пока та предотвращала возможность его смерти на лестничной площадке чикагской многоэтажки. Можно было только воображать эти заголовки: «Загадочная смерть в подъезде», «Пьяный угар смертелен», «Доцент кафедры английской литературы Бернского университета найден мёртвым на оливковой плитке». Гарри поморщился — благо он всё ещё жив. Стайлс проспал утреннее совещание. Он так и не включил телефон вчера, так что, проснувшись примерно в десять утра, обнаружил кучу пропущенных звонков и гневных сообщений. Те, что были от Элеонор, очевидно, написал Луи. Только Гарри вышел из ванной, как в дверь позвонили. Очень злой и непривычно растрёпанный Зейн отвесил ему подзатыльник прямо с порога, прочитав лекцию о том, для чего нужны мобильные телефоны и все остальные средства коммуникации. После этого с бесстрастным выражением лица он выслушал короткий пересказ вчерашнего вечера, пообещав, что эти обстоятельства точно смягчат приговор, подготовленный Найлом. Затем Гарри пролил на себя горячий кофе и ему пришлось сменить рубашку. Новая была алого цвета. Зейн сказал, что выглядит вполне неплохо, но Гарри всё равно чувствовал себя некомфортно — она никогда не нравилась Льерту. Он всё твердил свою любимую фразу — «das ist völlig fehl am Platze». Честно говоря, Стайлс даже не помнил, зачем взял с собой эту несчастную блузку — обычно она вселяла в него неуверенность. Гарри ни на секунду не сомневался, что все его коллеги до сих пор сидят в душном кабинете и в сотый раз повторяют одно и то же, озабоченно смотря друг на друга. Недавно они решили, что для того, чтобы внести коррективы в проект, им нужна студенческая комиссия, которая выскажет своё мнение, но и с этим возникли проблемы: кто-то предлагал взять самых активных, кто-то — посмотреть по результатам зачётных дисциплин и попросить помочь лучших, кто-то наоборот настаивал на том, что никто не объяснит недостатки учебной программы так хорошо, как те обучающиеся, которые не поспевает за ней, многие выступали за смешенный состав, но всё ещё оставался открытым вопрос, как этот состав набрать — пост в социальных сетях для желающих, просьбы в электронных письмах, собрание, чтобы сразу объяснить требования? К этому всему стоило прибавить и Луи, который порывался включить в комиссию не только студентов-филологов, но и своих ребят из Центра пространственного интеллекта и обучения. Поэтому, хорошенько прокрутив в своей голове все возможные темы, которые подняты на заседании, Гарри решил, что делать ему там уже нечего. Во-первых, он уже высказал своё мнение по этому вопросу, а, во-вторых, абсолютно не знал здешних студентов. Из чего, собственно, и следовало его следующее решение настоящего взрослого человека — просто сделать вид, что его это никак не касается, и попробовать всё же выпить свой заслуженный похмельный кофе в аудитории. Только Гарри открыл дверь, обрадовавшись, что никто не запер её, его поприветствовал звонкий голос: — Плинц! Ничего себе! Пливет! Ой, или тебе больше нлавится, когда тебя называют плинцессой? В окружении листов и цветных карандашей сидела Ева. Девочка махала ему двумя ручками и широко улыбалась. — Привет, красотка! — поздоровался Стайлс, прикрывая за собой дверь, и подошёл к столу. — Мне нравятся твои заколки, — мужчина поднял большие пальцы вверх. — Даже не знаю. Как ты думаешь будет звучать лучше: принц или принцесса? Ева нахмурилась, потирая лоб. Её глаза были в точности как у Лиама — огромные и добрые, но при этом зелёные, как у Эмили. Гарри рассматривал её смешное выражение лица и вдруг подумал: что, если бы это вправду была дочь Луи? Если бы её глаза были в точности как у Луи? — Плинц. Думаю, ты всё-таки плинц, — заключила Ева, кивнув с умным видом. — Мне подходит, — улыбнулся Стайлс. Он подтянул соседний стул ближе к креслу Евы и сел на него. — Что рисуешь? — Моего Лу-Лу! — ответила Ева с гордостью в голосе. Она протянула мужчине альбомный листок. В детских каракулях Гарри сразу разглядел зелёную поляну, чуть кривоватое солнышко, лиловых бабочек, разбросанные невпопад цветы и тонкую фигуру Луи. — Почему вокруг Лу-Лу жёлтый цвет? — спросил Гарри, сам не замечая, как его пальцы дрогнули, невесомо поглаживая по-детски нарисованное лицо. — Потому что Лу-Лу – солнышко, — Ева произнесла это так просто, будто сказала всем известный факт, будто это аксиома, – простая истина, – которая никогда не нуждалась в доказательствах. Всё и так понятно. — У тебя сегодня день с Лу-Лу? — спросил Гарри, возвращая рисунок. Малышка кивнула, принимаясь раскрашивать футболку. — Вообще... — задумчиво начала девочка, — я в этот лаз недолго. Сколо все вместе поедем домой-домой, — меж её бровей пролегла маленькая складочка – Ева выбирала цвет, которым раскрасит цветочную корону в волосах Луи. — Домой-домой? — Гарри протянул ей голубой карандаш. Губы Евы растянулись в довольной улыбке. — Ага, это в Ливелсайд. У нас там дом, а здесь квалила. И ещё у меня есть замок. — Замок? — смеясь, спросил Гарри. — В Риверсайде? — Нет, замок здесь. Ну, — малышка почесала лоб, будто решала должна ли делиться чем-то столь важным. — Вообще-то это квалила Лу-Лу, но мы лешили, что это будет замок. — Вы отличная команда с Лу-Лу, да? — спросил мужчина, закалывая чёлку Евы заново. Луи всегда был плох в причёсках. — Да! — воскликнула девочка, но потом свела брови. Через несколько секунд она наклонилась к Гарри и прошептала: — Я могу лассказать тебе секлет... — Правда? — так же тихо спросил тот. — Да! — она снова крикнула, но тут же прижала ладошку к губам. — Тогда давай! — Гарри наклонился ещё ниже, чтобы Ева могла дотянутся до его уха. — У тебя здесь сеёжка, — восторженно сказала девочка, ударяя по свисающему краю золотой серёжки в ухе мужчины. Прекратив хихихать, она снова сосредоточилась: — На самом деле мой Лу-Лу – кололь! — восторженно пролепетала девочка, а потом посмотрела в глаза Гарри с такой серьёзностью, будто у Луи действительно было своё королевство. Хотя, кто знает, они долго не виделись. — Вааааау! — Гарри звучал так же взволнованно. — Да-да! — с гордостью подтвердила Ева. И они снова принялись рисовать. Совсем скоро ладони Гарри были испачканы фломастерами, которые Ева принесла из коморки Томлинсона, а край стола порисован красным карандашом. — Галли? — вдруг позвала девочка. — Да? — Гарри отвлёкся от раскрашивания цветка, который только что нарисовал. — Лу-Лу говоит, что для каждого человека есть своя особенная улыбка. Ну, — девочка потёрла лоб ладошкой, — для каждого особенного человека. Ты тоже так думаешь? — В этом определённо есть смысл, — ответил Стайлс, пожимая плечами. Уголки его губы потянулись вверх, это было так похоже на Луи. — Тогда вот моя улыбка для тебя! Ева наклонилась в сторону Стайлса и улыбнулась, демонстрируя зубы и смешно щурясь. — Она немного похожа на мою улыбку для Лу-Лу, но не думаю, что он асстлоится, — сообщила Ева, протягивая Гарри зелёный карандаш. В знак благодарности тот кивнул. — В конце концов, знаешь, что я заметила? — Что же? Несколько секунд Ева смотрела на мужчину, словно опять размышляя, можно ли доверять тому, а потом потянулась, чтобы заправить своей ручкой волосы ему за ухо. — Улыбка Лу-Лу для меня похожа на его улыбку для тебя. Карандаш выпал из рук Гарри — вообще-то всё его тело в миг ослабло. Ева хихинула, щёлкая его по носу, а потом снова принялась рисовать. Гарри как раз оттирал цветные пятна со лба малышки, когда из-за двери выглянула макушка самого короля Томлинсона. — Ты не сильно скучала тут без меня, милая? — спросил он, отрываясь от телефона и замечая, что Ева не одна. — О… Привет, — Луи поджал губы, неловко улыбаясь. — Привет, — Гарри тоже улыбнулся, но тут же опустил взгляд на лист перед собой, подумав, что его выражение лица выглядело глупее. — Милая рубашка, — сказал Луи, кивая на Стайлса. Сначала тот замер, растерявшись, а потом осознание впечатало его прямо в стену. Или это было похоже на ту игру, где нужно убежать от полицейского по крышам поездов, и в какой-то момент твой персонаж просто влипает лбом в шлагбаум — так же чувствовал себя Гарри. Красный — любимый цвет Луи. Вот, почему эта рубашка была в чемодане Гарри. Вот, почему он купил её. Было очевидно: с самого начала, с того самого дня, когда на электронную почту Стайлса пришло письмо с приглашением от профессора Джонс, он на подсознательном уровне ждал их встречи. Гарри не останавливали ни годы, ни разум, ни почти три миллиона жителей Чикаго. Теперь его лицо отлично гармонировало с цветом рубашки, но Луи, будто сам засмущавшись, обратил своё внимание на крестницу. — Солнышко, папа приедет за тобой завтра вечером, так что ты снова застряла со мной. — Фу, отвлатительно, — наигранно недовольно пробубнила Ева, но всё же не смогла сдержать улыбку. — Отвлатительно?! — брови Лу комично подпрыгнули вверх. — Иди сюда, маленькая букашка! Томлинсон подхватил девочку на руки, пробегая пальцами по бокам и рёбрам. Звонкий смех Евы заполнил аудиторию, а следом начал смеяться и Луи. Гарри вдруг понял, как давно не слышал этот смех — чистый и звонкий — совершенный. — Эй, плинц! Стайлс растерянно посмотрел на Еву, которая уже не хохотала, а сидела на руках у мужчины, положив голову ему на плечо. Они оба смотрели на Гарри, будто ожидали чего-то. — Простите, я... задумался, — заторможенно произнёс тот. Губы Луи украсила улыбка, и он несколько смущённо пробормотал: — Ева спрашивает... ну.... она.... мы с ней, вроде как... — Ты пойдёшь гулять с нами? — девочка перебила Томлинсона, что заставило того послать Гарри испуганный взгляд. Гарри почти что воскликнул или даже, к своему стыду, запищал: — Было бы здорово! Ева рассмеялась, а Луи покачал головой. — Вы собираетесь вовсе забыть о том, что сегодня рабочий день, мистер Стайлс? — поддразнивающим тоном сказал он. Щёки Гарри зарделись, он пожал плечами, откидывая волосы с глаз и надеясь, что выглядел хотя бы немного эстетически удовлетворяюще. — Да, мистер Томлинсон, именно это я и собираюсь сделать, — ухмыльнулся мужчина. Девочка потянулась к Стайлсу, перепрыгивая к нему на руки. В груди Гарри растеклось необъяснимое тепло. — Едем? — с надеждой спросила Ева, посмотрев на Луи щенячьими глазками. — Едем, — решительно ответил тот. Томлинсон оглядел кабинет, будто прикидывая в голове, что ему нужно забрать оттуда. Он собрал карандаши, взял рюкзачок и курточку Евы. И, прежде чем выйти, осторожно, совсем невесомо, прикоснулся к талии Гарри, подталкивая того к выходу. Возможно, это было неловко, неуместно и отчасти утешительным призом, но Гарри так сильно скучал по рукам этого мужчины, что даже такой маленький жест показался ему чем-то на подобии выражения «кожа к коже» в лучших романах о влюблённых. В те несколько минут, когда тонкие пальцы касались его, Гарри вдруг подумал о том, что всё это было так, как могло бы быть, но никогда уже не будет. — Ролики, Стайлс? Ты сейчас серьёзно? Гарри запрокинул голову, всё ещё завязывая в бантики шнурки на роликовых коньках Евы, и улыбнулся раздражённому лицу Луи. Мужчина стоял, уперев руки в бока, и источал всю скучность взрослой жизни только своим видом. Среди кучки разноцветных шлемов он выглядел забавно. Как только Ева встала в устойчивое положение, расставив руки в стороны, широкими плавными скольжениями Гарри сделал круг вокруг хмурого Луи, всё ещё державшего свою пару роликов. — Ооооо, мистер Томлинсон, не верю, что ты стал таким скучным! — возмущённо заметил Стайлс, подмигивая малышке, из-за чего та рассмеялась. — Если вдруг ты забыла, милочка, — Луи щёлкнул крестницу по носу, — сегодня ты ночуешь у меня, поэтому я легко могу выселить тебя на балкон. Ева звонко засмеялась. Томлинсон, наконец-то сдавшись, сел на деревянную лавочку. Он застегивал красные ролики, которые они взяли в прокат, бесконечно причитая о том, что это не безопасно, и, в конце концов, он запачкает пальто, но не то, чтобы кто-то внимал его гневным тирадам. Как только мужчина закрепил последние липучки, Гарри, придерживая Еву за плечи, подъехал к нему. — Готовы? — спросил Стайлс, намеренно игнорируя все протесты. Девочка радостно захлопала в ладоши — звук вышел гулким из-за защиты для ладоней, а Луи снова закатил глаза. Когда на университетской парковке Гарри понял, что сигнализаций, которой щёлкнул Луи, поддался Mercedes GLE, он нахмурился, абсолютно обескураженно составляя в своей голове примерный подсчёт доходов Томлинсона. Заметив его смятение, Луи смущённо пробормотал: — Только недавно насобирал. Гарри кивнул, потянувшись к Еве, чтобы пристегнуть. Внутри него вдруг запылало необъяснимое желание иметь право голоса в обсуждениях, куда они будут направляться, но с досадой он признал, что помочь особенно нечем не может — слишком давно его не было в этом городе. Поэтому едва они оказались в лучшем сквере Чикаго, по словам Евы и Луи, знаменитом лучшей сладкой ватой, Гарри потащил их к прокату роликовых коньков. Не успел Стайлс выложить свою идею, как Луи стал возмущаться, но, бросив что-то о слове принца и принцессы и милом хоббите Лу-Лу, Гарри с умным видом направился к работнику проката. Правда, оказалось, что Ева не умеет кататься и девочке пришлось держаться за ладони двух мужчин, которые ехали по обе стороны от неё. Улыбка не сходила с лица Гарри, и это было так непривычно и странно, но приятно. Он уже совсем отвык от прогулок и смеха. Может, он уже и от себя отвык. — Вот так, милая, просто вау! — Луи непрерывно подбадривал маленькую гонщицу. Внезапно Стайлс схватил того за свободную руку, и они закружились все втроём. Прохожие бросали на них нежные взгляды, и, стоит отметить, Гарри догадывался, о чём они думали — что же, ему не хотелось их разочаровывать… если честно, то и себя ему тоже разочаровывать не хотелось. Примерно через час Ева начала отлично справляться и без помощи. Гарри устраивал вместе с девочкой межгалактические заезды, пока Луи сидел на лавочке, оправдывая себя тем, что уже слишком стар для такой активности. Немного погодя, Стайлс оставил Еву объезжать конусы и обернулся к Луи. Томлинсон стоял к нему спиной, прижимая к уху телефон. Гарри подъехал сбоку — так, что тот не замечал его. Луи потёр указательным и средним пальцами середину лба, вздыхая, но произнёс следующие слова, на удивление, бодрым голосом: — Да, я думаю, что это не займёт много времени. Спасибо! — он уже собирался сбросить, но вдруг спохватился: — Элеонор? Через какое время Гарри может вернуться? Я... я имею в виду, мистер Стайлс. Нет, не о чем беспокоиться. Он так сказал тебе? Сразу? Я понял. Да, спасибо. Чувство, похожее на ту беспомощность, которая окатывает нас вместе с пенящейся волной, когда мы почти уже выбрались на берег, прошлось по спине Гарри, оставляя за собой мурашки. Он точно знал, что сказала Элеонор, — в голове всплыл тот самый разговор в первый день. Их работа подходила к концу, и Стайлс уже даже смотрел билет. Луи обернулся, попятившись обратно, когда заметил Гарри. Сначала голубые глаза просто метались туда-сюда, будто пытаясь найти поддержку у безмолвных прохожих и шумной листвы, но потом он просто подъехал к лавочке. Гарри сел рядом. — Примерно через две недели, — сказал он. — Две недели? — спросил Луи немного испуганно. — И не знаешь что сказать, да? — вздохнул Гарри, поджимая губы. — Так мало, но при этом так долго. — Да. Чертовски мало, — Луи пожал плечами. — Ева расстроится. — Ева расстроится. Их голоса, что так хорошо знакомы и одновременно ещё недавно казались совсем чужими, превратились в эхо — отражали и искажали. Эхо не в замкнутом пространстве, а как будто над ущельями и горами; будто слова замирают в дождевых каплях, разбиваются о землю, не могут догнать, а чтобы убедиться в их реальности, нужно остановиться и прислушаться — не иллюзия ли это? Гарри опустил взгляд на свои синие ролики, волосы спали ему на лицо. Мужчина поморщился, откидывая пряди назад. Робкая улыбка коснулась губ Луи, он засунул руку в карман и достал оттуда резинку для волос. — Возьми. — Спасибо, — улыбнулся Гарри. В его колени упёрлись маленькие ладошки — перед ними стояла краснощекая Ева в съехавшей на глаза шапке. Стайлс потянулся к девочке, чтобы подправить её внешний вид. — Я хочу на пляж, Лу-Лу! — завизжала Ева. — Там холодно, милая, — сказал Луи, поправляя воротник её курточки. — Ну, пожалуйста-пожалуйста! Я устала кататься на оликах! — малышка показательно вскинула брови и показала на свои ноги — точный Лиам. — Правда, Лучик, — неловко проговорил Гарри, закусив губу. — Поехали на пляж, — он положил руку на плечо мужчины, едва заметно погладив пальцами. Выражение лица Луи замерло, словно он смотрел с искусно написанной картины. И сравнить его голубые глаза с каким-нибудь дорогим камнем или даже бескрайним океаном казалось не просто высшей степенью банальности, но и настоящим преступлением. Эти глаза вдруг вернули Гарри в то время, когда ему было восемнадцать — его сердце забилось так часто, а кончики пальцев стало покалывать — так сильно хотелось снова оказаться в одном из тех вечеров, когда взгляд Луи принадлежал лишь ему. Гарри тонул в глазах взъерошенного после сна прямо на паре по литературе мальчика. Тонул в глазах парня, которому готовил завтраки по утрам. Тонул в глазах человека, который делал его самым счастливым. Тонул в глазах того, кто молчал, когда Гарри хотелось услышать его крик. А теперь он тонул в глазах мужчины, с которым не имел ничего общего, кроме боли, старых привычек, роликовых коньков на ногах, лавочки и одного дня, когда они могут притвориться, что всё в порядке. Или же наконец-то перестать претворяться. Луи кивнул. Ева счастливо улыбалась. Когда впереди замаячил Фуллертон, солнце больше напоминало переспелый персик, чем раскалённое космическое тело, а небо — блюдце, наполненное сладким соком. На экране панели управления мигало — 18:37. Гарри высматривал свободные парковочные места, пока Ева доедала маленькие тарталетки из контейнера. Девочке удалось уговорить Луи заехать в милый ресторанчик, чтобы перекусить. И ещё остановиться в супермаркете — купить продукты для пикника на пляже. Гарри только закатил глаза, когда Томлинсон бросил в их корзинку очередной сладкий мармелад. Первой мыслью Стайлса было — «боже, он когда-нибудь изменится?», но потом Гарри замер посреди рядов с фруктами, осознав, что, если бы так действительно случилось, то, наверное, он сам бы распался на части. И больше бы не смог собрать тебя заново — больше нет. Луи взмахнул недавно купленным пледом — белым в красную клетку — и сразу уселся на него. Совсем рядом шумели волны, несколько детей пытались забраться на подобие спасательной вышки. Ева внимательно наблюдала за ними, помогая Гарри раскладывать закуски. Лёжа на спинах, они играли в города и соединяли первые звёзды в созвездия, потом Ева рассказывала сказки, забравшись к перевернувшемуся Луи на спину. Солнце уже почти полностью соединилось со своим близнецом, отражавшемся в колеблющейся бирюзе. Ева вскочила с места и, расставив руки словно птичка, побежала вдоль берега. Луи сел, притянув колени к груди и положив на них подбородок. Его улыбка — точно затерявшийся лучик, в глазах отражалась лёгкая поступь волн и безграничная нежность. Он был таким удивительно красивым. Всегда-всегда: и в тот день, когда они в первые заговорили; и в тот день, когда Гарри отдал ему себя; и в тот, когда Гарри ушёл. Луи был красив тогда на парковке с сигаретой в руках, был красив на детской площадке с крошками от чипсов на губах и сейчас. Гарри почувствовал, как по его щеке быстро скатывается слезинка, оставаясь мокрым пятнышком на мягком пледе. Он отвернулся, рвано вдохнув свежий воздух, и попытался незаметно провести тыльной стороной ладони по глазам. — Гарри? — прошептал Луи. — Да? — растерянно прохрипел тот. — Что для тебя свобода? Разбросанные тут и там пиксели стали собираться в изображение улыбающегося Луи, и Гарри ответил, разрешая себе говорить глупости — ведь обычно правда ложится на глупость едва заметной вуалью: — Что-то очень важное. — Что-то очень важное... — повторил Томлинсон, прикрывая глаза. Помолчав несколько секунд, он начал говорить ещё тише: — Я начинаю полагать, что человек становится по истине свободен, когда перестаёт чувствовать. — Совсем? — голос Гарри дрогнул. — Совсем. Луи поднялся на ноги, стряхнув с брюк принесённые ветром песчинки, и позвал Еву. Всю дорогу Гарри не мог перестать размышлять об их обрывочном диалоге — словно они просто вырезали что-то из газеты, и теперь он никак не мог разобраться, не увидев картину целиком. Всё размывалось перед глазами, чётким оставались лишь отрывки воспоминаний — так и думалось, что теперь вся их жизнь — один сплошной обрывок от чего-то, в котором больше нет места чувствам. Может, теперь, после того как они наконец-то встретились, свобода пощадит их и заглянет хотя бы в рутинное закулисье. Может, так и правда будет лучше, но Гарри всё ещё казалось, что он чувствует биение сердца Луи где-то рядом со своим. Луи — тот человек, которого Гарри впустил в свой мир — мир своих страхов и боли; в мир, где они потерялись вместе. Гарри был мальчиком, боявшемся возвращаться домой. Тем самым «неправильно», где бы не оказался: в школе, в университете, в компании, просто на улице, дома, в своей голове. Но однажды Луи взял его за руку. И потом, в каждый раз, когда их пальцы переплетались, страх исчезал — всё, что имело значение, концентрировалось в одном человеке. Это и стало ошибкой. Ева капризничала: уставшая и сонная она отказалась отпускать Гарри домой, так что сначала пришлось заехать в квартиру Луи. Держась с Евой за руки, Стайлс подошёл к подъезду, в котором много лет назад разбил своё сердце. Лампочка внутри всё ещё мерцала. В квартире пахло уличной прохладой и кофе. Комната Лиама теперь принадлежала Еве. Гарри решился оглядеться только, когда вышел оттуда. Всё было совсем иначе — новая мебель, обои, даже люстры и фонарики. Ему стало интересно, осталась ли надпись на стене в комнате Луи или её тоже закрасили, как и следы от их общих фотографий. Теперь на лакированных полочках стояли новые рамки — узорчатые и, по мнению Гарри, слишком громоздкие. Он взял одну из них в руки, рассматривая фотографию — Луи, более худой, чем был когда-либо да и сейчас тоже, в майке без рукавов, руки увешаны браслетами, волосы уложены назад, а рядом лица, неговорящие Гарри вообще ничего — безымянные и далёкие. — Это на крыше мира, — голос Луи был похож на звон стекла в тишине. — На память от тамошних друзей. Держа в руках чашку и блюдце, он появился в проходе всего на несколько секунд и тут же вернулся в другую комнату. Гарри кивнул, шаркая за ним на кухню. Там тоже всё было совсем по-другому — никакой больше барной стойки и мисочек Шпрота. Заметив, что Стайлс пялится в тот угол, где они раньше стояли, Луи стал рассказывать о новой жизни шпица. Он хихикал себе в ладошку и зажмуривался, когда зевал. Телефон Стайлса засветился, оповещая о приезде такси. Они уже подошли к двери, и Гарри запахнул куртку, но всё же решился спросить: — Почему ты не переехал? Не продал квартиру? Луи растерянно посмотрел на него, но потом улыбнулся. — Не переехал? — шёпотом переспросил он. — Может, я надеялся, что ты вернёшься. Каждый раз, когда Гарри возводил стены вокруг себя; каждый раз, когда закрывал все двери и намеренно терял ключи, Луи знал, как помочь ему выбраться. Словно Гарри, стоя на высочайшей скале, бросал все способы помочь ему в воду, а Луи без раздумий бросался вслед. Он каждый раз прыгал в надежде, что Гарри протянет ему руку. Луи обнимал его посреди ночи, прижимая к себе и сцеловывая слёзы. Он шептал, что боль не отменяет счастье. Шептал, что будет рядом. Так было сотни раз — вдвоём в этой самой квартире: тусклый свет, проникающий через окна, заставлял мокрые дорожки на их щеках блестеть. Вдвоём, влюблённые и сонные, бормотали друг другу в кожу глупости до рассвета. «Зачем мне слушать ванильные истории любви, если у меня есть своя кудрявая?» — Луи повторял эту фраз постоянно. Вероятно, тогда он считал это верхом своего остроумия, а сейчас это было просто больно. Очень долго Гарри пытался объяснить себе, что Луи смог найти в нём. — Всё дело в кудряшках, — предположил как-то давно Найл. Стайлс посмеялся и с умным видом возразил ему, утверждая, что всё дело в завтраках, которые он готовит для Луи. Зейн улыбнулся. Тогда он подвёл Гарри к зеркалу и ухмыльнулся: — Подумай о Луи. В голову пришло так много всего: каким милым Луи был в то же утро несколькими часами ранее. И его руки, что так точно подходили к рукам Стайлса. И его милый аристократичный жест кистью. Гарри вспомнил, как он любит ходить по квартире лишь в боксерах и его майках. Вспомнил, как он улыбается. Вспомнил, как он звонко смеётся и как могут трепетать его ресницы перед поцелуем. Вспомнил, что нужно зайти в продуктовый, чтобы купить его любимое непозволительно сладкое шоколадное молоко. И тут взгляд Гарри упал на отражение Найла в зеркале. Тот улыбался своей самой тёплой улыбкой, которую Стайлс когда-либо видел. Он растерянно посмотрел на Зейна, потом на своё отражение. Он выглядел как абсолютный сумасшедший. С безумными взглядом и улыбкой. Через несколько минут пришёл Луи. Гарри всё пытался разобраться в эксперименте с зеркалом, но смог лишь, когда они готовили ужин на кухне Найла: он стоял возле столешницы, нарезая овощи, Луи обнимал его сзади. Найл, Зейн и Лиам сидели за столом. Гарри поймал взгляд Зейна, одними губами тот произнёс: «Он смотрит на тебя так же». С серьёзным лицом Найл добавил: «Дело не в кудряшках». Тогда Гарри понял — Луи не искал в нём чего-то конкретного, а просто любил. Зейн и Луи всегда были по-особенному близки. Томлинсон тогда всё твердил, что это похоже на какой-то новый уровень дружбы. И Гарри, правда, ненавидел себя за то, что забрал их друг у друга. Наверное, резонно подумать, что они могли бы общаться, когда Стайлс уехал, и даже, если бы он остался. Но Гарри знал Луи слишком хорошо — знал, что тот не смог бы. И знал, что Зейну больно. Потому что Гарри практически забрал у него единственного человека, который понимал его лучше всех. Но и у себя Гарри их тоже забрал. Он не мог оставаться в этом городе. Не мог оставаться в этой стране. Не мог быть там, где всё словно пропитано Луи. Всё бежал и бежал куда-то, зачем-то. Верил, что пытался улизнуть от призрачного присутствия голубых глаз, но, на самом деле, бежал от себя. Не замечал, что перенял его привычки. Не замечал, что забрал несколько его вещей. Не замечал, что покупает его любимые хлопья, и субботними вечерами ждёт новые серии его любимого шоу. Сердце, опоясанное жгутами, ни на секунду не переставало болеть. Сейчас хотелось бы написать: «а потом Гарри стало легче», но ему не стало. Всё это время его преследовала одна и та же мысль: однажды Найл сказал, что влюбляться не в тех людей — нормально. Конечно, так и есть. Но что, если Луи «тот»? Это было в самый день, когда Гарри ушёл — он ввалился в квартиру Найла с сумками и лицом, покрытым красными пятнами. Он до сих пор помнит, как ехал в автобусе едва ли не в предобморочном состоянии. Юноша не переставал плакать несколько часов и к вечеру просто свернулся на диване. Найл сел рядом и лепетал утешения, поглаживая спину друга. Гарри кивнул, размазал мокрые дорожки по щекам и пообещал себе больше не плакать. Конечно, нарушив эту клятву очень скоро. Гарри отрицает любое проявление депрессивных мыслей в своей голове во время того периода. Лучше было бы сказать, что из его головы испарились вообще любые мысли. Он всё ещё знал, как справиться с болью. Знал, как жить без Луи, но не то, чтобы ему хотелось, — если боль была единственным чувством, которое теперь их связывало, то Гарри собирался пронести его через всю жизнь — глупец. На самом деле, каждый из людей глупец, потому что на подкорке нашего создание, в основе нашей, человеческой, природы лежит желание, неизменная потребность быть любимыми. Несколько месяцев назад Гарри встретил мужчину — он стал носить пальто, из кармана выглядывала тонкая пачка K.Ritter, дорогая машина, новый ремонт, работа, репутация, новые друзья — целая новая жизнь. Но голубые глаза, лохматые волосы, яркая улыбка, их общие привычки, тихие разговоры — он всё ещё был его Лучиком. Теперь, спустя почти десять лет, эта сцена была так знакома — прихожая, входная дверь распахнута, Луи стоит напротив. Взгляд мужчины бегает по лицу Гарри. Стайлс чуть наклонился, проведя большим пальцем по мягкое коже, смахивая слезинку с щеки. Луи прикрыл глаза, громко вдыхая воздух. Голова Гарри опустилась, и он упёрся лбом в плечо мужчины. Медленно Луи положил ладонь на его затылок, подрагивающими пальцами распутывая кудри. Какое-то время они просто стояли так, преисполненные невесть откуда взявшейся нежностью — щека к щеке. Кончиком носа Гарри провёл по подбородку Луи, обхватывая его пальцами, и замер, разделяя следующий вздох мужчины. Губы коснулись губ — осторожно и трепетно изгибы и трещинки стали одним целым. Сейчас сожмите ладонь в кулак — сильно-сильно. Чувствуете покалывание под кожей? Так пульсировало сердце внутри, пока в животе трепетали бабочки.