История об учителе истории и ученике

Неизвестный номер: Ты хоть немного почитай про эпоху ренессанса, будешь в понедельник после уроков переписывать свою работу будешь Сказать, что Антон ахуел — это не сказать ничего Вы: Откуда у вас мой номер? Демон-соблазнитель: Взял у твоей классной руководительницы Вы: Я не буду ничего переписывать, мне это не интересно, ставьте 2 Демон-соблазнитель: Будешь, буду ждать в 17 кабинете после уроков Антон завис от такого напора, шумно втянул носом воздух, не зная, что написать. — Еб твою мать, Арсений, — резко выкрикнул парень, отключая телефон. Парни проснулись от крика Шастуна, лениво потянулись, проклиная того за то, что его на беззвучный не поставишь. Оба, синхронно вдыхая, поплелись к источнику шума. — Надеюсь ты не дрочишь в моей кухне, — взмолился Дима, входя туда, на всякий случай прикрывая глаза рукой. Он открыл их, услышав недовольное цоканье, посмотрел на растрепанного, раскрасневшегося Антона. Вскинул бровь вопросительно, на что тот лишь помотал головой. Дима с Серёгой переглянулись, начиная уже общаться жестами, в конце оба пожали плечами. — Да че случилось? — Антон на вопрос друга просто протянул телефон с открытой перепиской. Дима начал хихикать, кажется что-то из этой переписки подчёркивая и понимая, будто самый главный смысл сообщений историка. — Да он же, блять, с тобой заигрывает, — с довольной лыбой проговаривает Матвиенко. Антон поднял вопросительный взгляд на друзей под свист закипевшего чайника. А потом просто махнул рукой, мол, да бросьте вы. «Нет, он не заигрывает, он, блять, издевается» Дима выключил чайник, разливая чай по заранее подготовленным кружкам. — Да че ты машешь? Чё ты машешь? — возмущается Позов, легко стукнув Антона по увешенному браслетами запястью. Ребята отхлебнули чай и Дима продолжил, начатую минутой ранее, мысль. — Он оставляет тебя после уроков, разве ты о таком не фантазировал? «Блять, Дима» Антон цокает. Фантазировал, конечно, даже и не раз. Они пьют чай молча, потому что Антон и слышать ничего не хочет про историка. Однако к совету о наступлении от Серёги прислушивается, не подавая виду. *** Домой Антон вернулся лишь в воскресенье вечером. Все выходные он провел у Позова, тусуясь с друзьями, домой не хотелось. Лучше бы и сегодня не возвращался. Он не успевает снять с себя куртку, как в коридор выскакивает пьяный отец, вид настолько злой, что у Антона застревает ком в горле, а в глазах застывает страх, его начинает трясти, он боится этого бешенного, туманного из-за алкоголя, взгляда. — Ты где шлялся, выблядок? — кричит отец, приближаясь. Антон вздрагивает, отступает назад к двери, не может выдавить из себя и слова. Приземляется на пятую точку, спотыкаясь о ботинки стоящие на пороге. Шаст вжимается в угол, запах перегара окутывает, когда отец приближается и присаживается напротив него, прожигая ненавистным и агрессивным взглядом. — Где шлялся, спрашиваю? — кричит прям в лицо и у Антона внутри что-то обрывается, он на автомате поднимает руки, защищаясь уже заранее. — Отвечай, сука! – он брызжет слюной, словно пёс с бешенством. На глаза наворачиваются слёзы, страх накрывает с головой, заставляя вздрагивать и жаться в угол ещё сильнее, желая пройти сквозь чёртов бетон и убежать куда подальше отсюда. — У друзей, — говорит дрожащим, тихим голосом. — Ты че, щенок, думаешь вырос, чтоб так сваливать и пропадать? Удар. Щеки обжигают горячие солёные слезы. Область скулы беспощадно горит и ноет от сильного удара. Отец начинает махать кулаками уже беспорядочно, злобно, он орёт что-то матом, но Антон не слышит. Его оглушает удар по уху. Затем попадает по рукам, которыми пытается защититься мальчишка. Антон чувствует адскую боль в районе печени, сворачивается и отец разбивает ему губу. Удар за ударом, Антон не может защищаться, лежит на пороге квартиры и не может пошевелиться. Словно побитый щенок. Он в состоянии лишь всхлипывать и лить с глаз слезы. Он не знает сколько длилась эта пытка, но болело все тело, на полу рядом расплывалась лужа алой крови. Отец угомонился, накинул куртку, ботинки, пнул парня напоследок, плюнул в него густой слюной и ушёл из дома, бросая напоследок: — Теперь я уйду, щенок, но знай, ещё раз и я убью тебя. Антон не мог подняться, все ужасно болело. Несколько часов он лежал на пороге в крови, слезах, мерз и чувствовал себя настолько слабым, брошенным и бесполезным, что дышать становилось трудно. Поднялся он с трудом, дошёл до ванной, пальцами цепляясь за стены. Глаз уже заплыл, а вокруг огромная гематома. И в общем-то все лицо выглядело, как сплошной синяк. Кровь стекала с носа по губам и подбородка, размазываясь и застывая. Руки были в синяках, Антон аккуратно приподнял свою футболку, морщась от вида большого сине-фиолетового с кровоподтеками синяка с правой стороны. Он старался умыться, но было так больно, что слезы вновь жгли глаза. Морщиться, моргать, говорить, дышать, ходить, — было больно абсолютно всё. Антон залез в телефон, открыл беседу с учителем истории. Он сам не знал зачем, но сейчас было так плохо и больно, что хотелось хотя бы почитать то, что было напечатано им. Хотелось чего-то действительно хорошего. Вы: Я не приду завтра, поэтому не смогу написать ничего. Демон-соблазнитель: И почему же ты решил прогулять школу? Вы: Заболел Демон-соблазнитель: Значит напишешь в другой день, я не хочу ставить тебе 2. Антон поднял уголок разбитой губы, чтобы улыбнуться, но во всем лице это отдалось ноющей, режущей болью. Совершенно обессиленный и морально убитый, с мыслями о том насколько он беззащитный и ничтожный, засыпает, пачкая кровью свою подушку. *** Он просыпается днём, ему едва удаётся достать из-под подушки свой телефон. Шастун шипит от боли, морщится и улавливает новую волну боли, но телефон все же разблокирует. Диман: Ты где, блять? Решил кинуть нас в этом образовательном аду одних? Скрепка: Шаст, если ты там не додрочился до смерти на своего историка, то считай, что у тебя нет уважительной причины не прийти сюда. Диман: Если ты не ответишь, получишь, ей богу Антон фотографируется на фронтальную камеру и его тошнит от собственного окровавленного и опухшего лица. Вы: Уже получил [вложение] Он поднимается медленно и идёт на кухню, жадно глотает ледяную воду из под крана. Диман: Это твой отец сделал? Скрепка: Мы зайдём сразу после школы. Блять. Ну и уебок, где он сейчас? Вы: Я не ебу. Диман: Ну и хорошо. *** — Филонит твой друг, скучно одному сидеть наверное? — говорит Арсений, думая о том, как не сладко придётся Шастуну за упрямство. — Он не филонит, — почти рычит Позов, злясь на самого себя, что отпустил Антона домой. — После уроков скажу, — всё же решает Дима. И он рассказывает. Рассказывает всё. Они вместе с Матвиенко размахивают руками, бурно жестикулируя. Почти кричат, жалуясь историк, надеясь, что он поможет, ведь так больше продолжаться не может. Арсению слышать это было крайне неприятно. Как можно вообще поднимать руку на такого мальчика? А тем более если это твой сын. Руки сжимаются в кулаки. Антон ему понравился сразу. А теперь он слушает от его друзей, как его избил отец. Нервы натягиваются, как струна, холодные голубые глаза темнеют от злости и отвращения. — Вот, — Дима добивает, тыкая учителю в нос телефон с присланной от Антона фотографией. Арсений срывается. Резко поднимается со стула и громко ударяет кулаком по столу так, что парни вздрагивают и поджимают губы. Попов упирается ладонями в стол, задыхается от злости, смотрит на поверхность. Парни впервые видели его настолько злым. Тяжёлое дыхание, чёрная чёлка прикрывает опущенное лицо, а пальцы, казалось, пытаются вдавить учительский стол прямо в линолеум. — Хватит, где он сейчас? — грубым низким голосом спрашивает Арс и у парней мурашки по коже от такого тона пробегают. — Дома, — отвечают хором. — Поехали. — Но у нас уроки… — начинает Матвиенко. — Я. Сказал. Поехали, — чуть громче чеканит мужчина, сквозь зубы, доставая ключи от машины из стола. Ребята часто кивают, подобно болванчикам. Они забираются на заднее сиденье лансера, обеспокоенно переглядываются, а потом диктуют адрес Антона. Машина трогается с места резко, Арсений нервно постукивает пальцами по рулю и ловко маневрирует среди машин, не сбавляя скорость. — Этот ублюдок и сейчас с Антоном? — спрашивает, уже паркуясь у подъезда. — Нет, — снова хором отвечают. *** Антон выпивает очередную таблетку кетонала, которая боль уже не заглушает, но он надежды не теряет. Достаёт из пачки последнюю сигарету с зажигалкой и выходит в подъезд. Он прикуривает, затягивается горьким дымом, едва сдерживая слёзы от невыносимой боли и вздрагивает, когда с грохотом открывается подъездная дверь. Сигарета выпадает из рук, когда он видит Арсения, буквально залетевшего в подъезд. — Боже, Антон, — он подходит к нему, друзья стоят позади. Арсений Сергеевич аккуратно обводит подушечками пальцев многочисленные синяки. — Арсений Сергеевич? — Антон даже заикаться начинает. Затем смотрит на двух друзей, что стоят позади мужчины с опущенными головами. — Почему вы… — Антону не дают договорить. Арсений осторожно обнимает подростка, аккуратно гладит по спине, искренне сочувствуя. Дима и Серёга шокированно переглядываются друг с другом, а затем смотрят Антону в глаза. У Шаста сердце начинает биться чаще, он сразу чувствует себя защищенным и поднимает руки, обнимая учителя в ответ.