Однажды он сказал ей то, чего она не в состоянии была представить: ампутированные части тела могут болеть, можно ощущать судорогу или зуд в ноге, которой уже нет. Точно так и она чувствовала себя без него, ощущая его присутствие там, где его уже не было.
Габриэль Гарсиа Маркес, Любовь во время холеры
Сразу после первого ограбления Мадрид Последствия сейсмические. Хотя Ракель и ожидала этого, но она не готова к тонне дерьма, которое обрушивается на ее голову после ограбления. Прието похож на разъяренного быка, и весь его впечатляющий гнев направлен непосредственно на нее. Преступникам удалось скрыться — и это полностью ее вина — он вопит и брызжет слюной, угрожая, что она заплатит за это: он разрушит ее карьеру (как будто еще есть, что рушить), и она видит, как его взгляд скользит по документу, который он разорвал пополам всего несколько минут назад, документу, дающему ее агрессивному бывшему мужу опеку над их дочерью. «Я сотрудничала, — заявляет она, — я дала вам адрес склада. Вам больше нечего мне инкриминировать». Это, конечно, неправда, и она знает это лучше, чем кто-либо другой, но, по крайней мере, это даст ей хоть какую-то юридическую защиту, если дело дойдет до суда. Но Прието, похоже, полон решимости сделать ее жизнь как можно более невыносимой — он всячески нарушает ее права, выискивая, что еще можно повесить на нее, чтобы переложить ответственность за столь унизительный провал. Головорезы из разведки приходят в ее дом и обыскивают его без ордера, они даже забирают открытки, которые Саль — нет, Серхио подарил ей, когда она все еще понятия не имела, кто он такой, когда у нее еще искрились глаза и были мечты о лучшем будущем с мужчиной, который любит ее и уважает. Они пытаются расспросить ее мать, но на каждый вопрос Мариви лишь в замешательстве качает головой, и в конце концов они сдаются. А когда они пытаются поговорить с Паулой, Ракель решительно сопротивляется: она отказывается подпускать их к дочери и снимает все на телефон, угрожая показать прессе — и они наконец отступают. Она остается стоять посреди гостиной, посреди учиненного ими беспорядка, еще более убежденная в правильности решения, которое она приняла в тот момент, когда поцеловала Серхио на том складе — это единственный оставшийся у нее вариант: уйти в отставку. Она не может — она не будет — ассоциироваться с системой, которая демонстрирует такое пренебрежение к правам людей, которых она должна защищать. На следующий день она идет навестить Анхеля в больнице, и когда она рассказывает ему о своем решении, по выражению его лица она понимает, что его мир вот-вот рухнет. Он пытается убедить ее остаться, но она непреклонна. — Я не могу, Анхель. Я не могу продолжать работать на систему, в которую я больше не верю, которую больше не уважаю. Он долго молчит, и тогда она понимает, что некоторые из ее сомнений по поводу урегулирования ситуации с ограблением он все-таки разделяет. — Что ты собираешься делать? — спрашивает он в конце концов, и она отводит взгляд в сторону окна, за которым шумит Мадрид. Хороший вопрос, не так ли? Отправлюсь на поиски мужчины, в которого влюблена, и проведу жизнь в бегах. Этого она хочет больше всего, но вряд ли она может сказать ему об этом. Кроме того, в данный момент она не знает, как этого достичь — ведь она понятия не имеет, где Серхио. Отправился ли он на Палаван, как мечтал? Или на один из других островов с открыток, которых у нее больше нет? Вряд ли она сможет посетить каждый в его поисках — это все равно что искать иголку в стоге сена. Но наверняка Серхио в итоге свяжется с ней, как только это станет безопасно. Все, что ей нужно — это быть на чеку. — Ракель? — зовет Анхель, странно глядя на нее, и она понимает, что слишком долго молчит. — Пока не знаю, — отвечает она, грустно улыбаясь, — возьму отпуск, чтобы побыть с матерью и дочкой, а там посмотрим. Анхель наклоняет голову и, будто читая ее мысли, осторожно говорит: — Пожалуйста, не совершай необдуманных поступков, Ракель. Не... — он колеблется, затем добавляет, — не делай ничего необратимого. Подумай о том, какую жизнь ты хотела бы для Паулы. Она вскидывает голову и резко смотрит на него, злясь, что он втягивает в это ее дочь. — Поверь, интересы моей дочери заботят меня больше всего, — отвечает она, и он смущенно поднимает руки. — Я не хотел тебя обидеть. Но как твой друг, я не могу не призывать тебя к осторожности. Если ты думаешь как-то встретиться с этим парнем, Профессором… Серьезно, что ты знаешь о нем на самом деле? Так вот в чем дело. Она может читать его так же хорошо, как и он ее, и она знает, что эти вопросы порождает не беспокойство за ее будущее, а его влюбленность в нее. Взгляд Анхеля на события всегда окрашен его увлечением ею, его неспособностью забыть ту интрижку восьмилетней давности и его ревностью к мужчине, который забрал ее сердце. Вот почему он не сообщил им местонахождение склада — не потому, что это было правильно, а ради нее. Возможно, в опрометчивой уверенности, что этот жест завоюет ее расположение. Но любовь так не работает — ее нельзя завоевать или заслужить. Она либо существует между двумя людьми вследствие какой-то необъяснимой связи между атомами их тел — либо нет. Ракель не смогла бы запретить себе влюбиться в Серхио так же, как не может заставить себя полюбить Анхеля, и осознание этого заставляет ее отдернуть руку от руки Анхеля. Ей нужно быть осторожной в словах, потому что он все еще полицейский — кто знает, что может натворить отвергнутый мужчина. — Я не знаю, где он, если ты об этом, — парирует она, и поскольку это правда, ему придется это принять. Но этот разговор проясняет одну вещь — сейчас ей следует немного повременить с дружбой. Поэтому она встает и неловко улыбается ему сверху вниз: — Еще увидимся, ладно? — и с этими словами выходит за дверь, игнорируя его жалобный оклик: — Ракель?-0-
В тот же день она подает заявление об отставке и терпит изнурительную беседу с комиссаром, который пытается переубедить ее, но она и не думает отступать. Должно быть, кто-то слил информацию прессе — потому что когда она добирается до дома — он окружен репортерами. Игнорировать их нет смысла, потому что она знает, почуяв запах крови — они не сдадутся; они разобьют лагерь у ее двери и будут там, пока она им что-нибудь не даст. Поэтому она встает перед камерами и произносит речь, критикуя то, как служба безопасности справилась с ограблением и его последствиями, и заявляет, что она не может продолжать работать на ведомство, которому больше не доверяет. «Правительство и службы безопасности должны защищать своих граждан, но в то же время они должны уважать их права. Когда они начинают действовать так же, как и те, кто нарушает закон — о каком доверии людей к этим службам может идти речь? А если люди утратили доверие, как можно ожидать, что они будут соблюдать законы, установленные этими самыми службами?» Она говорит им, что решение предпочесть дочь посла Великобритании другим заложникам было навязано ей разведывательной службой — что сама она никогда бы так не сделала — а затем она заходит в дом, игнорируя вопросы, которые летят ей вслед, как кинжалы. Ракель сидит дома со своей семьей, пережидая бурю. Разведка, разъяренная ее критикой и последовавшей за ней критикой в прессе, сливает прессе факт, что она была соблазнена лидером ограбления, так называемым Профессором, и бесстыдно обвиняет ее в случившемся фиаско. Она с отвращением наблюдает, как Карлос Перес, репортер одной из крупнейших новостных сетей, радостно вещает миру о ее неосмотрительности и намекает на ее помощь грабителям. Она прекрасно знает, что он марионетка, часто используемая разведкой, так что утечка могла произойти только с их стороны. Это приводит к новой волне шумихи — пресса жаждет ее комментариев, но на этот раз она ограничивается кратким: «Я отказываюсь комментировать попытку разведывательной службы отразить критику их системы реагирования». Она даже ожидает, что в качестве доказательства они опубликуют снимки с камер видеонаблюдения, на которых она с Серхио в кафе, но по какой-то причине они этого не делают, а через два месяца ажиотаж начинает стихать. В век социальных сетей и кратковременной концентрации внимания ограбление быстро теряет актуальность, и страна переходит к более свежим скандалам и бедствиям. Несмотря на столь тяжкое испытание, ее держат в тонусе воспоминания о тех украденных часах, которые они с Серхио провели вместе. Глубокой ночью, когда все уже спят, она позволяет этим воспоминаниям заполнить голову и лелеет их, лежа одна в своей постели. Скольжение его руки по ее волосам, его дыхание, смешивающееся с ее, и его жадные глубокие поцелуи, царапающие ее верхнюю губу. Вкус красного вина на его языке и гладкая кожа его спины под ее пальцами, когда они растворяются друг в друге; прилив жара, охватывающего ее тело, когда она опускается на всю его длину, снимает с него очки и скачет на нем, пока внезапно оргазм не накрывает ее — и она кончает со сдавленным стоном. Потом снова объятия, она прижимается к нему и смотрит на его лицо с обожанием, опьяненная эндорфинами, надеясь, что для него это не просто мимолетное увлечение. Она помнит свою радость, свою надежду в то утро, когда он попросил ее сбежать вместе с ним, и в тишине ночи она умоляет его послать ей знак, связаться с ней. Поначалу ей довольно легко подавлять сомнения, цепляясь за веру в то, что Серхио действительно имел в виду все, что сказал ей. Что он влюблен в нее, что так же, как и она, бессилен противостоять вспыхнувшему между ними влечению, и что все, чего он достиг, без нее ничего не будет значить. Она знает, что открытый контакт невозможен, поэтому она в постоянном поиске скрытых сообщений. Она тщательно изучает каждое электронное письмо, даже спам, особенно если это реклама экзотического отдыха в отдаленных местах. Она пристально наблюдает за каждым встречным на улице, надеясь на понимающий взгляд, быструю передачу записки или беглое сообщение, заставляя некоторых людей отводить взгляд и неловко ретироваться. Но день за днем ничего не происходит, и по мере того, как дни превращаются в месяцы, а затем и в полгода, начинают закрадываться сомнения. Он играл с ней? Неужели мужчина, которому она отдала свое сердце, более расчетлив, чем ей казалось? В конце концов, это тот же самый человек, который в облике Профессора обнародовал ту запись для прессы, изобразив ее безжалостной сукой, которая предпочла безопасность одного иностранного гражданина безопасности испанских школьников, хотя он подслушивал все, что происходило в полицейской палатке, и знал, что ее вынудили на этот шаг. Это тот же самый человек, который угрожал семье русского, посланного в больницу, чтобы заставить Анхеля замолчать. Это тревожная мысль, и она не может не задаться вопросом, не ошиблась ли она снова, как семь лет назад с Альберто. Мариви с беспокойством наблюдает, как ее дочь все больше замыкается в себе, как искра в глазах Ракель, зажженная человеком, которого она знает как Сальву, медленно начинает угасать. Поначалу она была счастлива, что ее девочка весь день дома, она проводит много времени с Паулой, и постепенно связь между ними снова становится крепкой и здоровой. И как дополнительный бонус — ей больше не нужно беспокоиться о том, что ее дочь может однажды не вернуться домой, а она получит страшный телефонный звонок от комиссара: «Ваша дочь отдала свою жизнь, защищая других…» Но теперь она начинает задаваться вопросом, хорошо ли для Ракель целыми днями сидеть дома без дела и тосковать по мужчине, который растворился в воздухе. Она старается не вмешиваться, но это ей несвойственно. Как и многие матери, она всегда была крайне назойлива, но она знает, что Ракель понимает, что все это из лучших побуждений. Поэтому, когда она выходит в сад и видит, что Ракель сидит за столом, подперев подбородок ладонью и задумчиво глядя в никуда, она садится напротив и откашливается. Ракель вздрагивает, возвращаясь из своих размышлений, и умудряется даже мимолетно улыбнуться матери. — В чем дело, дорогая? — Мариви спрашивает без предисловий. Взгляд Ракель блуждает по саду, пока она обдумывает, сказать матери правду или солгать. Но она всегда доверяла матери, та была утешением во время стрессов, поэтому она говорит ей правду. — Я больше не знаю, что о нем думать, — признается она, и Мариви наклоняет голову. — Сальва? — спрашивает она без всякой на то необходимости — кто еще это может быть? — Серхио, — машинально поправляет Ракель, и Мариви пожимает плечами. Для нее он всегда будет Сальвой, неуверенным в себе молодым человеком, вернувшим улыбку на лицо ее дочери. Она поглаживает Ракель по руке. — Он придет, — успокаивает она со всей убежденностью, на которую только способна, — я видела, как он смотрел на тебя. Ракель молчит; она тоже видела, как он смотрел на нее — такой нежный, такой очарованный, — и все же он продолжал ей лгать, продолжал использовать ее. — Мама, — говорит она наконец в отчаянии, — неужели я совершила огромную ошибку? Неужели я позволила своим чувствам закрыть мне глаза на то, кто — какой — он на самом деле, как и с Альберто? Сердце Мариви сжимается от отчаяния в глазах дочери, поэтому она решительно качает головой. — Нет, моя девочка. Нет. Он влюблен в тебя, я уверена в этом, — затем она бодро добавляет, — это все из-за того, что ты ничем не занимаешься, кроме работы по дому. Ты создана для другого. Тебе нужно быть занятой, думать о других вещах. Ракель понимает, что она права; ее мать права. Как обычно. Поэтому она берет Мариви за руку и с благодарностью сжимая ее, говорит: — Я думаю, пришло время искать новую работу.-0-
Год и шесть месяцев после первого ограбления Мадрид Сегодня пятница, и после работы она идет выпить со своими новыми коллегами. То есть не то чтобы с новыми, но после почти пятнадцати лет службы в полиции, кажется, что год с небольшим, который она проработала в юридической фирме, пролетел в мгновение ока. Это низкая канцелярская должность, для которой она явно слишком квалифицирована, но это все, что она смогла получить — Разведывательная служба позаботилась об этом. Ей точно известно, что они запугали по крайней мере двух других потенциальных работодателей, а управляющий директор этой фирмы, предлагая ей работу, пожал плечами и извиняющимся тоном многозначительно сказал, что это все, что ему позволено ей предложить. Тем не менее, это лучше, чем ничего, и платят за это не так уж плохо, поэтому она благодарна компании за готовность рискнуть вызвать гнев Разведывательной службы, наняв ее в принципе. Она дружелюбно болтает с коллегами в машине, так что ей требуется некоторое время, чтобы осознать, куда они направляются. Слишком знакомая местность, встречающаяся как в ее самый страшных кошмарах, так и в самых сладких снах, и она резко спрашивает: — Куда мы едем? Сидящий рядом с ней мужчина наклоняет голову в ответ на ее непривычный тон. Хуан, молодой человек, который, как она подозревает, не прочь с ней переспать, но которому она до сих пор мягко отказывала, хмурится. — Я нашел одно милое маленькое кафе рядом с Королевским монетным двором, — отвечает он, — оно называется «Ханой». Ее мир опасно накреняется. Нет, только не это, из всех гребаных кафе в этом огромном городе, ради всего святого. Только не это место, наполненное призраками и самыми сладостно-горькими воспоминаниями, где она, возможно, наконец будет вынуждена посмотреть правде в глаза. — Нет, — говорит она вслух, дико озираясь по сторонам. — Ракель? — спрашивает Хуан, странно глядя на то, как она нащупывает дверную ручку. — Останови машину! — требует она, и, встревоженная паникой в ее голосе, Франческа за рулем тут же повинуется. — В чем дело? — спрашивает она, и теперь все они смотрят на Ракель, на ее бледное лицо. Ей трудно дышать. — Я не могу туда пойти, — говорит она, а затем открывает дверь и выходит на тротуар. — Но почему не... — начинает Хуан, сбитый с толку ее реакцией, но затем до него внезапно доходит. Ограбление. Монетный двор. Кафе в непосредственной от него близости. Слухи о том, что Профессор соблазнил инспектора Мурильо. — Господи, — выдыхает он, глядя на нее, стоящую на тротуаре, — это тот, кого ты ждала все это время? Этот парень, Профессор? — он качает головой, затем добавляет, — прошло полтора года, Ракель. Он не придет. С этими словами он закрывает дверь, и машина трогается, оставляя ее в одиночестве. Ракель смотрит на удаляющиеся задние фары, встревоженная произошедшим и своей реакцией на перспективу возвращения в «Ханой». Это просто место; Серхио там нет. Его не было там один год и шесть месяцев, и он, вероятно, никогда больше не придет туда. Слова Хуана эхом отдаются в ее голове, как рефрен, снова и снова: «Он не придет». Это преследует ее, и она понимает, что даже если она не зайдет в это кафе, она больше не может избегать правды. Она все неправильно поняла. Он использовал ее и бросил, как только она перестала быть полезной. Слеза катится по щеке, но она даже не замечает этого, потому что в ее голове только одна мысль. Серхио не придет.