Габриэль Гарсиа Маркес, Любовь во время холеры
Они сидят бок о бок, прислонившись спинами к стене, их руки и пальцы переплетены. Так страшно отпустить, потерять ощущение прикосновения друг друга, как будто они могут вдруг раствориться в воздухе — или только Ракель этого боится. Но то, как Серхио сжимает ее руку, говорит о том, что он чувствует то же самое. Ей так многое нужно обдумать, и теперь, когда первая эйфория от их воссоединения несколько спала, кайф от секса рассеялся — мысли роятся в ее голове, и она закрывает глаза от их натиска. Все готово к финальному акту, и она чувствует, как ее сердце бешено колотится о ребра. Тетродотоксин. Господи, они отравят себя. О чем, черт возьми, они думают? Возможно почувствовав ее сомнения, Серхио крепко сжимает ее руку, и когда она поднимает на него глаза, он ободряюще улыбается сквозь кислородную маску. Он, кажется, так уверен, что это сработает, и она изо всех сил пытается разделить его уверенность. Может быть, ему легче, потому что у него были месяцы для психологической подготовки, в то время как на нее все это свалилось в последние двенадцать часов. Она смотрит на часы, как бы удостоверяясь, что разговор с Алисией и решение надеть пуленепробиваемый жилет, чтобы действовать как живой щит при попытке застрелить Серхио — все это было только сегодня утром. Сейчас, оглядываясь назад, она поражается тому, как легко приняла это решение — рискнуть своей жизнью, чтобы защитить его. В тот момент для нее не имело значения, что он так и не связался с ней после первого ограбления, и она была уверена, что он бросил ее. Все, что имело значение — это то, что он должен остаться в живых, должен остаться в этом мире, и что несправедливая система, против которой он борется, не должна одержать верх. И за этим скрывалась ее потребность увидеть его снова, заглянуть в его глаза, потому что она знала, что прочтет в них правду о его чувствах. Почему же тогда ей так тяжело это дается? Она вздыхает, маска запотевает от ее дыхания, и Серхио наклоняется к ней. — Ты в порядке? Маска приглушает его голос, и она борется с желанием сорвать ее с его лица. Ее взгляд невольно устремляется на небольшой прибор, который он положил на пол рядом с собой. Прибор измеряет количество кислорода и углекислого газа в комнате, стрелка стабильно держится у желтой линии, нарисованной на его циферблате. Она наблюдала, как он проводил эту линию на некотором расстоянии от уже нарисованной там красной линии; он объяснил, что линии представляют количество воздуха, необходимое для выживания, пока они находятся без сознания и без масок. Желтая линия, теперь для них обоих, нарисована до красной, которая была бы порогом, если бы он был здесь один. Она не спросила, откуда он знает, сколько воздуха им необходимо; в этом нет смысла, потому что она знает, что объяснение будет слишком техническим для ее понимания. Возможно, в этом причина ее беспокойства — на самом деле она не понимает, как это будет работать, и что с ней произойдет, когда она примет яд. Встав перед пулей, она четко понимала механизм того, что должно случиться, прекрасно знала, что происходит с телом, когда свинцовый снаряд пробивает его насквозь, и каковы шансы на то, что бронежилет защитит ее. — Скажи мне, что произойдет, когда мы примем яд, — просит она, и когда он хмурится, добавляет, — я хочу знать точно, какой процесс начнется в моем организме, как только яд попадет внутрь. Он понимает ход ее мыслей и немного отодвигается, чтобы смотреть на нее, отвечая. — Это блокатор натриевых каналов, что означает, что он препятствует передаче нервной системой сигналов от мозга к мышцам. Как только ты примешь его, ты начнешь чувствовать онемение, сначала во рту, а затем и во всем теле. Он ждет, пока она кивнет в знак понимания, потом продолжает. — С учетом принятого нами количества, ощущение не должно быть слишком неприятным — просто постепенное погружение в бессознательное состояние, подобное тому, что происходит, когда человек испытывает нехватку кислорода. Она хмурится. — А как насчет долгосрочных последствий? Ведь мы практически перестанем дышать, так? Что насчет повреждения мозга в конечном итоге? Серхио качает головой. — Ты все еще будешь дышать — просто намного реже, чем обычно. Там, где обычно ты делаешь от двенадцати до шестнадцати вдохов в минуту, теперь будешь делать два, может, три. Но поскольку все твои системы замедлят работу, этого будет достаточно. Он еще раз сжимает ее руку. — Никаких долгосрочных последствий не будет, Ракель. Я все изучил — это безопасно. Мы не пробудем в таком состоянии долго, поэтому ущерба для организма не будет. «Если все пойдет как надо, — упрямо твердит ее мозг, — если эта гребаная дверь откроется вовремя; если парамедики Серхио не будут перехвачены или заменены; если полиция не будет настаивать на том, чтобы не трогать "тела", пока они осматривают место происшествия. Нет. Не думай об этом. Другого выхода нет. Доверься Серхио». Несколько глубоких вдохов, сознательное усилие, чтобы расслабиться. Все будет хорошо. Это сработает, и они оба наконец-то будут свободны, вместе. Он чувствует, как наступает момент принятия, и ее пальцы расслабляются на его руке, больше не сжимая так сильно, что можно перекрыть кровообращение. Не сводя с него глаз, она кивает, затем спрашивает: — Сколько у нас времени? Он смотрит на свои часы. — Мы сделаем это за час до запланированного открытия двери — на то, чтобы полностью потерять сознание, должно уйти около сорока пяти минут. Примерно за четыре часа до того, как мы примем тетродотоксин. Четыре часа. Так мало, но это все, что у нее осталось, чтобы узнать обо всем, что ее интересовало последние два года. Возможно потом у них будет много времени, но сейчас эти четыре часа — все, что у них гарантированно есть. Она решает не тратить их впустую и заключает его в объятия. Затем, прижавшись ухом к его груди, слушая биение его сердца, она спрашивает: — Расскажи мне, что произошло после побега, куда ты поехал, чем занимался — все. Он прижимает ее к себе, касаясь щекой ее волос, и начинает говорить. Минуты текут одна за другой, часы ведут обратный отсчет, маленькая комната наполнена только их тихими голосами, делящимися секретами, переживаниями, надеждами и мечтами. В этой изоляции от всего мира он чувствует себя в достаточной безопасности, чтобы рассказать ей о том, чем не делился ни с одной живой душой, о чувстве вины перед своим братом и другими погибшими — Осло, Москвой, Найроби, и о том, каким потерянным и одиноким он был без нее. А она, в свою очередь, рассказывает ему о своей борьбе за новую работу, о состоянии своей матери, о своей любви к дочери и о бесконечном страхе, что Альберто заберет у нее Паулу. — Обещай мне, — умоляет она, — что, если что-то пойдет не так, и я не справлюсь, ты позаботишься о Пауле и маме и заберешь их отсюда, подальше от Альберто. И он обещает, как же он может не обещать ей этого, но при этом не забывая повторять, что все будет в порядке. Он более чем когда-либо полон решимости подарить ей и ее семье новую жизнь вместе с ним на Палаване, как она и хотела, и как только его часы подают ожидаемый сигнал — он тут же начинает действовать. Они прячут последние кислородные баллоны, пуленепробиваемый жилет и все другие доказательства его подготовки на дне коробок, затем наполняют их бумагами и другими вещами из банка. В конце концов это будет найдено, но, возможно, к тому моменту они уже будут далеко. Наконец, Серхио осторожно снимает с Ракель бинты, не оставляя следов обработки ее раны, а затем протягивает ей маленький пузырек — ее долю яда. Пора. Ракель загипнотизированно смотрит на невинно выглядящую бесцветную жидкость, прежде чем снова поднять глаза на Серхио. «Будь храброй. Выпей за лучшее будущее. То, в котором тебя любят, ценят и уважают, и в котором у твоей дочери может быть жизнь без жестокого отца. Осмелься шагнуть за край, упасть в пропасть. Ты не одна, ты с Серхио, и он держит тебя за руку. Да. Больше не одна». Она протягивает руку и берет пузырек, ее пальцы касаются его пальцев, и, не сводя глаз друг с друга, они проглатывают тетродотоксин. Затем она подходит, и, прижимаясь к нему всем телом, страстно целует его в последний раз, прежде чем ее рот начинает неметь.-0-
На следующее утро, когда на безоблачном небе восходит солнце, приближая час открытия двери, снаружи уже вовсю идут приготовления. Марсель ускользает от быстро растущей толпы у здания банка и проходит пару кварталов туда, где в машине скорой помощи его уже ждет сербка. Он чертовски нервничает не только из-за того, что им предстоит, но и из-за того, что он сделал прошлой ночью. Он проявил инициативу, изменил план, чего Профессор никогда не одобрял. Но что он должен был делать, когда обстоятельства так резко изменились? Нужно забрать не одно тело, а два: Профессора, а теперь еще и бывшего инспектора, его возлюбленной; женщины, которой он хотел дать еще одну возможность найти его, потому что именно это было в том конверте, который он должен был доставить Мурильо — записка, в которой просто говорилось: «Не верь всему, что видишь в новостях» — и еще один набор координат. Но теперь она там, с ним, и если выстрел ее не убил, ее придется вывезти тайком, как и Профессора. По реакции матери Ракель он подозревает, что та жива. Ракель позаботится о том, чтобы с ним все было в порядке, сказала она, поэтому Марсель может предположить, что Мурильо знала, что должно было произойти, и предприняла меры предосторожности. Но в нее определенно стреляли, так что ей, возможно, потребуется медицинская помощь. В результате план должен измениться — если этого не сделать, это будет еще более рискованно. У него наготове украинский хирург, готовый присоединиться к ним, как только машина скорой помощи скроется из поля зрения службы безопасности. И он отправил Бенджамина, старого шахтера и максимально надежного на вид человека, уговорить мать Мурильо забрать ее и девочку и отвезти их к вертолету, на котором же он доставит Профессора на корабль, ожидающий в Средиземном море. Если Мурильо мертва, это может быть серьезной ошибкой, но он должен рискнуть, просто на случай, если она жива и все еще влюблена в Профессора. Хотя, должно быть, так оно и есть; иначе зачем, черт возьми, ей подставляться под пулю, чтобы спасти его? Он добегает до машины скорой помощи и садится на пассажирское сиденье, бурча приветствие женщине за рулем. — Удалось раздобыть второй респиратор? — спрашивает он, и она кивает. — Да. Все готово для обоих пациентов. Хорошо. Теперь все, что они могут делать, это дождаться, пока другие сербы перехватят настоящую скорую помощь, сыграв свою роль в этой заключительной части плана.-0-
В полицейской палатке Анхель наблюдает, как часы, наконец, начинают отсчитывать последний час. Он измотан; он не спал два дня и надеется, что это не приведет его к ошибке. Пришло время действовать — кто знает, может быть, эта дверь по какой-то причине откроется раньше, а он хочет, чтобы все было готово. Он не хочет, чтобы его обвинили в том, что он упустил хоть какой-то шанс спасти жизнь вора — репутация властей и так уже достаточно пострадала. Ракель это ничем не поможет, думает он с уколом боли, потому что она уже мертва, но он все равно обязан сделать все, что в его силах, чтобы спасти Маркину. Инструкции комиссара были четкими — сделать все возможное и убедиться, что общественность видит все прилагаемые ими усилия. Он машет рукой Антоньянзасу и велит ему вызвать скорую, а затем выходит на улицу к группе репортеров, приглашая съемочные группы двух главных телеканалов зайти с ним в банк, чтобы заснять происходящее.-0-
Поскольку она меньше него, яд действует на нее первой. Они лежат лицом друг к другу, и он наблюдает, как ее дыхание становится поверхностным, а моргание постепенно замедляется, пока не становится почти незаметным, и он знает, что ее сознание вот-вот ускользнет. — Увидимся на другой стороне, — говорит он, желая, чтобы его голос был последним, что она услышит, чтобы забрать слова с собой, аккомпанементом в небытие, чем-то, за что можно ухватиться. Когда ее глаза закрываются, и она не моргает целую минуту, он протягивает руку, чтобы погладить ее по щеке, проводя большим пальцем по нежной коже, и у него перехватывает дыхание. Он знает, что она не умерла, и все же его снова охватывает опустошение. Он не может до конца поверить, что она доверяет ему настолько, чтобы согласиться на этот безумный, рискованный план. Что, если... Нет. Не думай о том, что что-то может пойти не так, и она больше не проснется. Он принял все меры предосторожности — все будет в порядке. Он скользит взглядом по ее лицу и восхищается сильным профилем, замечая, что ее морщины совсем разгладились в бессознательном состоянии. В таком виде она выглядит более уязвимой, и его охватывает страстное желание защитить ее, оградить от всего плохого в мире. Он пообещал ей новую жизнь вдали от всего этого, и он, черт возьми, выполнит это обещание, даже если ему придется вырвать ее из пасти смерти одной лишь силой воли или продать душу дьяволу. Как вообще возможно, чтобы сердце не разрывалось от столь сильной любви? Он не знает. Он никогда не думал, что так бывает. Видя подобное у других, до нее, он высмеивал это как слабость, безрассудство, что-что, что делает их уязвимыми. Но теперь, испытав все на себе, он понимает, что это также придает огромную силу. Любовь — палка о двух концах, способная превратить самых кротких людей в яростных животных, готовых на все, чтобы защитить своих близких. Все будет в порядке. Он не допустил никаких ошибок при планировании, и это сработает. Собрав последние силы, он придвигается к ней ближе, заключает в объятия, прижимая к груди в ожидании, когда темнота поглотит и его. Увидимся на другой стороне. Если он повторит это достаточное количество раз, это станет правдой.-0-
Пять минут. Твою мать. Анхель оглядывается, смотрит на лица вокруг, все они сосредоточены на нем, как будто он может заставить эту дверь открыться какой-то неведомой силой. Или, возможно, они ждут, что он оступится, совершит ошибку. Оба оператора направили свои объективы на дверь, ни один из них не хочет пропустить решающий момент, хотя никто точно не знает, что сейчас произойдет. По другую сторону стоят парамедики, нагруженные оборудованием и с двумя носилками наготове, высокий мужчина с усами и женщина с татуировками на руках. А по бокам от двери Суарес и один из его людей с пистолетами. Он поворачивается к репортерам. — Вы можете снимать все, что происходит, но, пожалуйста, не мешайте. Когда дверь откроется, сначала войдет спецназ, чтобы убедиться, что внутри безопасно. Следующими идут парамедики. Вы можете снимать отсюда, но не толпитесь внутри, договорились? Они кивают, и снова воцаряется напряженная тишина. Две минуты. Боже. Ракель, там, внутри, мертвая. Он пытается взять себя в руки, не уверенный, что сможет вынести ее вид, безжизненный и окоченевший. Одна минута, и он чувствует, что у него вот-вот случится сердечный приступ. Когда тишину нарушает внезапный громкий щелчок, он подпрыгивает, как будто от выстрела, и замечает, что высокий фельдшер переводит на него взгляд. Возможно, он беспокоится, что ему придется заниматься еще одним человеком, кроме тех, что заперты внутри. За щелчком следует громкий гул и звук отодвигаемых засовов, а затем дверь приоткрывается на дюйм. Анхель может только смотреть, а Суарес немедленно переходит к действиям. Он кивает напарнику, чтобы тот прикрыл его, затем медленно толкает дверь и заходит внутрь. Волна горячего воздуха обрушивается на Анхеля, и когда Суарес опускает оружие и просто стоит там, он понимает — чуда все-таки не случится. Прежде чем он успевает что-либо сказать, парамедики оттесняют его, спеша внутрь, опускаются на колени перед двумя телами, сцепившимися в объятиях. Анхель осознает, что камеры снимают через его плечо, пока он судорожно вздыхает, глядя вниз на Ракель. Ее одежда испачкана кровью, он не видит ее лица, она прижата к груди Профессора, чья рука обнимает ее, прижимая к себе. Двое парамедиков осторожно разъединяют их, но после короткого осмотра мужчина поднимает глаза и качает головой. Он молчит, да ему и не нужно ничего говорить. Все и так предельно ясно: они мертвы.