🌑
[MISSIO — Anthem for the broken]
Светло-серые стены плавно перетекают в панорамные окна, открывающие вид на грустные верхушки многоэтажек, на которых повисли тяжёлые облака. Обнятые редким туманом печальные дороги с извечными пробками. Чонвон медленно моргает и переводит взгляд на пол из тёмного дерева, скрытый ковром из крупного серого ворса. — Чонвон-ши? — вклинивается в его спутанные мысли мягкий низкий голос. Чонвон моргает ещё раз. «Пак Чонсон», гласит серебристая табличка на краю стола. Пак Чонсон, да именно так зовут его терапевта, у которого он сидит уже полтора часа, пытаясь рассказать о случившемся. — Да? — хрипит Чонвон, откашливаясь. — Вам нравится вид из моего окна? — глаза Чонсона приятные? Он смотрит так внимательно и сочувствующе. Понимающе? — Нравится, — кивает Чонвон, снова глядя в сторону окна; на солнце нет и намёка, но сам вид…он определённо красивый. — Раньше бывали на высоте? Или почему он вас так привлекает? — Успокаивает. — Вот как. Поделитесь, чем? — Мгм, — Чонвон кивает ещё раз, сглатывает тяжело. — Цвета. Они успокаивающие, не напрягают глаз. Монотонность, ничего не рябит и не вспыхивает. Однообразие — всё стоит, как есть. Это… — Статика? — Покой. Умиротворение. — Вам не хватает этого внутри, да? Чонвон вновь смотрит на Чонсона. На тёпло-карие глаза под очками в толстой оправе, на мягкую линию тёмно-розовых губ и загорелую медовую кожу, выделяющуюся на фоне белоснежного халата. Это забавно, думается Чонвону, они не в больнице, в простом офисном здании, но на Чонсоне белый халат поверх голубой рубашки и чёрных брюк. Зачем ему халат? — Да, — тем не менее отвечает он, выкапывая из пут сознания ответ на заданный вопрос. — Я плохо сплю, — признаётся следом. — Кошмары? — Кошмары. У всех на моём месте были бы кошмары, да? — Отнюдь, — коротко мотает головой Чонсон. — Кошмары, как следствие психологической травмы преследуют далеко не каждого. Это ещё не до конца изученный аспект, но…посмею предположить, это касается более чувствительной психики и тонкого сознания. В целом, скажем, если вам присущ поверхностный или чуткий сон, то вы чаще видите кошмары, так как они, в большем, наступают в короткую фазу сна. Не говорю, что для людей, наслаждающихся крепким сном, кошмары — это редкость. Но на моей практике… — Я плохо сплю. Чонвон повторяет это пересохшими губами, опуская мокрый взгляд на свои руки, держащие всё это время забавного плюшевого лисёнка. Чонсон сказал, что он забыл вернуть это в кружок групповой терапии, его передавали из рук в руки, делясь успехами. В руках Чонвона лисёнок согрелся и начал промокать. Он осознаёт свои слёзы, когда видит под носом платок, любезно протянутый Чонсоном. — Всё в порядке, — тихо говорит тот. — Это нормальная реакция на первом сеансе. Учитывая, что вы никогда ранее на сеансах, как мне известно, не были, и тему в целом, всё в порядке, правда. — Наверное, — шмыгает носом Чонвон, принимая платок и вытирая потоки горячих слёз. — Если хочешь, я скажу своим, что забыл лисёнка в Японии, — улыбается уголками треснутых губ Чонсон, — и оставлю его здесь. Он будет ждать тебя до следующего сеанса. — Если можно. Было бы здорово. Чонвон жмёт игрушку к себе, будто она впитывает его пустоту и боль, а сам он наполняется успехами тех, кто уже на дальних шагах терапии. Светом их, теплом и надеждой. Да. Чонвону кажется, что игрушка наполняет его надеждой. — Значит решено, — улыбается чуть шире Чонсон. — На следующий сеанс мистер Лис будет ждать тебя. Чонвон прилипает взглядом к чужой улыбке. Ему кажется, что он не видел улыбающихся людей тысячу лет. Что улыбки для него были в другой жизни. Что единственная улыбка, оставшаяся для него — разорванный рот с опасными клыками, способными разорвать его в любую секунду. Но улыбка Чонсона живая, настоящая, тёплая. На расстоянии тёплая и…она обнадёживающая тоже. Чонвону хочется улыбнуться в ответ. Но пока не выходит. — Чонвон, скажи, почему ты всё-таки решил обратиться ко мне? — слегка сужает глаза Чонсон. — Не каждый член семьи погибших приходит за помощью или советом. Что послужило толчком для тебя? — Кошмары, — вновь произносит Чонвон задушенно, комкая в руках теперь ещё и платочек. — Они слишком реальны. Сводят…с ума. Его пальцы дрожат, как и голос. — Я рад, что ты пришёл ко мне, — успокаивающе проговаривает Чонсон. А затем протягивает Чонвону обычный белый стикер, который тот принимает бездумно. — Пиши мне, а лучше звони, если вдруг что, ладно? — Например? Чонвону интересны границы. Потому, что он помнит вчерашний «приход» Блэкаутера. Он звонил бы, как ненормальный, будь у него вчера такое разрешение, и орал бы в трубку бессвязные вещи о собственной смерти и красных глазах в темницах серого лица. Но он берёт стикер и кивает, зажимая его в кулаке. — До скольки… — В любое время, Чонвон, — серьёзнеет вдруг взгляд из-под очков. — Абсолютно. Номер на стикере выведен кривовато и вероятно несколько секунд назад. Сердце Чонвона готово выпрыгнуть из груди и он не знает причины, но это впервые за несколько дней точно не страх.🌑
Чонвон бежал из номера мотеля с утра второпях, едва не забыв закрыть дверь на замок. Но сейчас, по возвращении, у него было полно времени, и вот почему он зависает у бездушной деревяшки, касаясь её пальцами осторожно. Он надеется найти бороздки от длинных когтей, зацепки, следы крови или слюны. Но дверь чиста снаружи, со стороны комнаты. Нет ни единого доказательства присутствия Блэкаутера. Будто его не было. И, может быть, не было в самом деле? Звонок мобильного в кармане встряхивает Чонвона. — Алло? — Чонвон-ши? Это офицер Кан. Я хотела бы оповестить вас о том, что работы по вашему дому закончены. Вы можете вернуться… …домой. Чонвон заглушает это слово в своей голове и не слышит, как офицер произносит его. Но оно отдаётся резью в сердце и висках резким стуком участившегося пульса. Дом — место, где он был спокоен и счастлив. Место, где он жил всю жизнь и звал в гости своих друзей. Место, где их растерзали Блэкаутеры и навсегда отняли у Чонвона шанс на нормальную жизнь. Он может вернуться на место преступления, разделившего его существование на «до» и «после». Он может вернуться… — Когда? — В любое время. Но, Чонвон-ши? Я должна уточнить, готовы ли вы к этому морально? Мы можем оплатить вам ещё два дня пребывания в мотеле, если это необходимо? — Я готов, — лжёт он. — Завтра ведь можно? Сегодня я уже приготовился ко сну после сеанса… — Хорошо, — заметно выдыхает в трубку офицер. — Конечно. Если вы не против, я тоже подъеду завтра? Нам необходимо ещё раз поговорить с вами. — Да, как скажете. — Тогда до встречи завтра, Чонвон-ши. Всего доброго. Чонвон мысленно отвечает «вам тоже». Чонвон падает спиной на кровать, закрывая глаза. Чонвон думает, что в самом деле сходит с ума, когда ощущает на губах кровавое дыхание и сладкий запах, за ним следующий. — Не снишься, да? — выдыхает он, не открывая глаз; чувствует, как щеки его касается прохладный нос, как он втягивает воздух; его обнюхивают. — Зачем ты здесь? Он знает, что вопросы бессмысленны. Блэкаутер никогда его не поймёт. Чонвон вряд ли перестанет спрашивать. Он открывает глаза в тот момент, когда серое лицо нависает над его, рассматривая. В милых фильмах их позиция могла бы смотреться несколько романтичной. В хоррорах, каковой оказалась его жизнь, это ничто иное, как последний взгляд главного героя в экран. Но не в его случае. Чонвон герой какой-то сломанный. На его щеках высохшие слёзы, которые он не утирал с тех пор, как вышел из метро. Чутьё Блэкаутера находит их безошибочно, нос его морщится. Чонвону интересно: чем пахнут его слёзы? Он слышит рокот и следит внимательно за тем, как уменьшается красное, затапливаясь чёрным со всех сторон. Радужка Блэкаутера почти пропадает в бесконечной темноте белков. Щёки впалые разделяются, являя за собой слюнявые клыки, но не направленные на Чонвона или его глотку. Из открытой пасти просто доносится глухой рокот. Чонвон слышал его уже, кажется, когда в прошлый раз Блэкаутер рычал на него, учуяв слёзы.[placebo — devil in the details]
Чонвон замирает, как только лицо над ним внезапно движется вниз, к его шее. Полные губы, блестящие от слюны и сомкнувшиеся вновь, острый подбородок, нездорово длинная шея… — Н-нельзя, — из последних сил произносит он, не выдерживая, когда запах втягивают уже с его оголённой кожи. Блэкаутер на миг замирает, но тянется к яремной вене опять. — Нельзя, — увереннее и громче произносит Чонвон; голос его вибрацией проносится в глотке. Блэкаутер останавливается, возвращаясь назад и вонзаясь в Чонвона пристальным, ледяным взглядом. Хмурится, так по-человечески… — Ты понимаешь меня…? Он не знает откуда силы, откуда смелость и пелена перед глазами, закрывающая страх. Тянется руками вверх, как во сне рассматривает свои пальцы, в миллиметрах от опасной пасти. Вместо неё — касается взбухших под нижними веками вен, отмечая, как вздрагивает Блэкаутер, но не двигается. Словно зверь дикий под первой в жизни лаской, напуганный и осторожный, но любопытный. Кончики пальцев следуют по серой коже. Она холодная, как если бы монстр долго находился на улице. Она суховатая и грубая, будто это искусственная маска. Но это всё ещё лицо. Лицо больше похожее на искажённое человеческое. В деталях даже возможно красивое. — Зачем ты снова здесь? Мягкие подушечки напарываются на грубый шрам в разрезе пасти. Чонвон вздрагивает, резко убирая руки, когда та размыкается с предупреждающим рыком. Шрам наощупь теплее всей остальной кожи. И неожиданно нежнее. Хочется закрыть этими же руками своё лицо. Зажмуриться крепко и досчитать до десяти, но монстр не исчезнет. Он не выполз из-под кровати, не вышел из шкафа и не спустился с криво подвешенной люстры. Этот монстр был здесь, видимо уже давно и ждал Чонвона. Этот монстр больше, кажется, никогда не уйдёт, чего бы ему от Чонвона не было нужно. Чонвон будет каждый день жить не просто со страхом возможной смерти от острых зубов Блэкаутера, но и с одним конкретным на расстоянии даже не вытянутой руки. Он уверен, что его до конца теперь не оставят. Чонвон совершает самый бездумный и безумный поступок. Но он тянет уверенно руку вверх и прикладывает пальцы к правой щеке Блэкаутера, задевая фалангами толстый шрам и получая в ответ столь ужасающий рык, что кости дрожат. Монстр отстраняется, скапывая ядовитой слюной на постель. — Вот как, — протяжно мычит Чонвон, перекатываясь тут же на бок, следом за Блэкаутером, предусмотрительно двинувшимся к краю кровати. — Я тоже не хотел в тот вечер. Но ты трогал меня. Опираясь трясущимися руками о постель, Чонвон смелеет, принимая сидячее положение и глаз не сводя с алой радужки, впервые за эти дни кажущейся столь яркой. — И твои сородичи, — он чувствует ком, образующийся в горле, — они убили моих друзей. Никто этого не хотел! От резкого и внезапного шума Блэкаутер отшатывается. На запах слёз он хмурится так, что Чонвону бы успокоиться и замолчать. Но у Чонвона пелена перед глазами вперемешку с кровавыми брызгами в воспоминаниях о собственной гостиной. Части друзей, последнее, что он видел от них. Он не слышит предупреждений в гортанном рычании, в потемневших и ставших почти чёрными глазах, в когтистых пальцах, собравших грязно-зелёное покрывало комом.[DeathbyRomy — don't fall for monsters]
Он сам дёргается в сторону от широкой опасной ладони слишком поздно. Грубоватая и прохладная кожа прижимается к мокрой щеке, накрывая полностью. Только в момент, когда он ощущает контраст температур и острие когтей на затылке, он замирает, распахивая заплаканные глаза и уставляясь на всё такое же непроницаемое лицо. Умирает, наверное, несколько раз подряд от перепада давления и зашкаливающего пульса, долбящего по вискам безумно. Почти не дышит, пока Блэкаутер когтистым пальцем ведёт по скуле, стирая мокрую дорожку. Перед глазами красочно голова его разрывается от одного лишь крепкого сжатия длинных пальцев. Месиво из мозгов, сосудов, свисающих глазниц со стены позади, как в самом дешёвом ужастике. Валящееся на постель бездыханное тело, что доедают до останков множество острейших зубов, обгладывая мёртвые кости. Он вполне допускает это, он видит это прямо сейчас, пока Блэкаутер продолжает убирать с полыхающей щеки всё новые и новые слёзы. Он готов к смерти с той минуты, как увидел монстра в своей постели. Но почему же так страшно именно сейчас? Почему внезапно так не хочется умирать? — Почему же ты меня не убил… Чонвону с детства говорили, что у него «пианинные пальчики». Длинные, тонкие, он гордился ими по какой-то глупости, это ведь всего лишь руки. Но, накрывая ладонью своей чужую, он осознаёт, сколь мала рука его. Вдвое способная скрыться за рукой Блэкаутера. Лишь тыльную сторону ладони, выпирающие костяшки и часть фаланг покрывшая человеческим теплом. — Пожалуйста, — молит Чонвон, приникая беззащитно щекой к грубоватой коже, — оставь меня? Но вопреки мольбам, Блэкаутер опутывает второй рукой его шею. Чонвон закрывает глаза и прощается вновь. Падает на постель, усмехаясь внутренне, он умрёт, как и ожидалось, лёжа и почти что во сне. Но голову его бережно укладывают на подушку, вместо того, чтобы разорвать пополам. Пальцы на шее перемещают аккурат к не утихающему пульсу, словно питаясь каждым ударом. Чонвон слишком устал. Чонвон смиряется и даже не открывает глаз. Он засыпает под мерно успокаивающийся стук собственного сердца и тяжёлые хрипатые выдохи где-то над головой.🌑
[Call Me Karizma — Monster (under my bed)]
— Как спалось сегодня, Чонвон? — Даже не помню, как уснул. Большие ладони на затылке и шее. — А по продолжительности? — ручка приятно скрипит по чистой бумаге. — Кажется, около шести часов. Медленные хрипы на выдохах и кроваво-ядовитое дыхание, окутывающее коконом. — Это успех? — вскидывает брови Чонсон, отрываясь от блокнота. — Просыпался в перерывах? — Ни разу. Тяжесть чужого веса на матрасе, полная темнота и тишина. — Позволю присвоить успех твоего крепкого ночного сна нашему сеансу, — мягко усмехается Чонсон, ставя точку. — Но что сподвигло тебя прийти сегодня? Новая встреча должна была состояться завтра. — Я возвращаюсь домой. Пустой номер ранним утром, холодная постель со свезённым покрывалом. Следы липкой слюны рядом на подушке. Чонсон сводит брови к переносице. Не так угрожающе и страшно, как делал это Блэкаутер прошлым вечером, но сужая при этом тёпло-карие глаза и высматривая в беспристрастном лице Чонвона намёк хоть на одну эмоцию. — Ты уже готов? — Дом готов, — пожимает плечами Чонвон, крутя в руках мистера Лиса. Единственная красноватая вмятина под ухом от острого когтя в отражении, как отпечаток реальности происходящего. — А ты? Ты сам готов вернуться туда? — Это мой дом, — как что-то само собой разумеющееся говорит Чонвон, наконец, поднимая на Чонсона покрасневшие глаза; шести часов недостаточно для ненормированного сна нескольких дней. — К тому же, офицер сказала, что хотела бы поговорить со мной. — Да, тебе действительно предстоит ответить ещё на столько вопросов, — вздыхает Чонсон, закрывая чёрный блокнот и отодвигая его в сторону. — Скажу сразу, тебя спросят о первом сеансе со мной и твоих ощущениях, но можешь ответить поверхностно. Вовсе не обязательно говорить обо всём, что мы здесь обсуждаем. — Хорошо. — Также, тебя совершенно точно спросят сегодня: почему ты запросил второй сеанс на следующий же день? Тут лучше ответить правду, как она есть, даже если, предположим, ты солгал мне, — Чонсон поднимает ладони на обвиняющий взгляд. — Просто предупреждаю, Чонвон, без обид. Я верю тебе. — Я понял, — бесцветно продолжает Чонвон. — Твоё состояние на данный момент, какие-то воспоминания, всплывшие с ночи трагедии, и снова те же вопросы, что и в тот день. Это, понимаешь… — Стандартная процедура, — говорит он с Чонсоном в унисон. — Я понимаю. — Чонвон? — Чонсон клонит голову в сторону, снимая очки и обнажая свой взгляд, полный тревоги. — Я искренне пытался последние полчаса просто плыть с тобой по течению, но любое течение неизбежно приводит к чему-то. К плотине, разветвлению или большой воде. Ты пришёл сюда за чем-то конкретным, но так до сих пор и не сказал мне, за чем? Я бы понял простое желание высказаться, услышать что-то, почувствовать безопасность. Но ты, Чонвон, всем собой источаешь вопрос, который уже так укрепился в воздухе, что его можно потрогать. Я не хочу и не буду на тебя давить. Но просто знай, что я это чувствую. Он разводит руками, возвращает на переносицу очки и поджимает губы. — Время почти подходит к концу, скажи мне, мы увидимся завтра или перенести тебе сеанс? Чонвон размыкает губы, готовый сказать какую-то колкость в ответ на проницательность терапевта, но захлопывает рот, сжимая игрушку в руках крепче. Он позвонил Чонсону утром, едва только смог смыть с себя тяжесть сна и отпечатки вечернего гостя. Звонил, в самом деле, с конкретной целью, он хотел узнать так много всего об опыте Чонсона с семьёй погибших, если тот мог что-то сказать. Хотел узнать, как они продолжают жить и не наведываются ли Блэкаутеры к ним после? Не выслеживают ли, не пытаются ли напеть колыбельную утробным рычанием… — Почему ко мне всё ещё не пришли телевизионщики, раз я единственный, кто смог выжить после нападения? — произноситон внезапно. — Хочешь поделиться своей историей с общественностью? — Нет, но…это разве не логично? — Вполне, — кивает Чонсон, делая бегло какие-то пометки в ежедневнике; Чонвон замечает своё имя и галочку рядом, — но для того, чтобы к тебе нагрянули телевизионщики, расследование должно завершиться хотя бы наполовину. Ты должен быть минимально стабилен для разговоров на камеру и одних и тех же вопросов о гибели твоих друзей. Чонвон, ты готов отвечать на это? — Н-нет… — Ты готов в твоём состоянии делиться в подробностях с жадными и бездушными журналистами личной трагедией, чтобы они сделали на этом деньги? — Нет. — Чонвон, ты готов вернуться домой? — Нет. Чонвон вскидывает прояснившийся взгляд на сочувствующую полуулыбку тёмно-розовых губ. Чонсон кивает как-то по-особенному, приписывая что-то ещё рядом с именем Чонвона в ежедневнике. — Я не… — Завтра в два будет хорошо или перенесём? — приподнимает бровь Чонсон. — Или хочешь остаться и поговорить сейчас? У нас ещё есть время. — Как вы поняли? — лишь бормочет Чонвон. — Мой опыт не так велик, — улыбается Чонсон чуть шире. — Мне всего лишь тридцать, но все время учёбы и практики я провёл, изучая Блэкаутеров. Все возможные предписания их появления, истории настоящие и нет, хотя никто из нас не знает правды по сей день, но тем не менее. Я посвятил этому, можно громко сказать почти всю жизнь. И даже свой диплом, — мягко смеётся он; губы Чонвона всё же дёргаются в ответной улыбке и замирают так. — Кроме обычной человеческой психологии, конечно. Люди, с которыми я работал были более сложными и закрытыми. Но есть одна эмоция, которую не так сложно различить в любом человеке, если быть особенно наблюдательным. И для этого не нужно даже учиться где-то специально. — М? — отзывается Чонвон тихо. — Страх. Он может быть заметен в глазах, движениях, голосе, мимике, ответах. Вы пропитаны им. И это оправдано. Все мы живём в страхе все эти годы, кто-то чуть больше, ещё не столкнувшись с Блэкаутерами. Кто-то уже меньше, по касательной пересёкшись с ними через гибель близких. Но страх в каждом из нас. Так что твоё нежелание вернуться домой сейчас — не более, чем простая человечность, которую легко понять. — Зачем тогда вы спрашивали меня? — У меня могут быть врачебные секреты, Чонвон? — подмигивает вдруг Чонсон. — Пусть это будет один из них? Возможно, в дальнейшем, при наших частых встречах, я поведаю тебе парочку. Ну, а сейчас…хочешь пройти тест или освободить тебя? — Что за тест? — вытягивает Чонвон шею, едва лишь замечает белую папку в руках терапевта. Так и неозвученный вопрос всё ещё висит между ними в воздухе. И как знать, быть может, при частых встречах, Чонвон однажды озвучит его?