🌑
[remina aeon rains]
Чонвон остаётся ещё на ночь. В неловкости объясняясь перед офицером, выслушивая тонну речей понимания и успокоения. Он благодарит за проплаченный ещё один день и остаётся, обещая поговорить с ней уже завтра, в своём доме. Хотя о чём говорить не имел и малейшего понятия. Чонсон набросал ему тем, подтолкнул к их подготовке. Но, даже имея на руках такие подсказки, Чонвон смотрит на потухший экран своего телефона и молчит сознанием. Казалось все его слова не несут смысл, нарушающие тишину. Особенно теперь, когда Блэкаутер наведывался к нему, словно в свой второй дом. Ничто не имело смысла. Он пошёл на второй сеанс к Чонсону сразу на следующий же день почему? Потому, что надеялся, что станет легче. И он разберёт вместе с ним переживания прошедшей ночи. Но язык присох к нёбу и сказать «ко мне наведывался мой убийца» — оказалось невозможно. Вот почему Чонвон всё ещё молчит. Вот почему Чонвон всё ещё остаётся в мотеле. Ему страшно, жутко, но интересно. Он опустошён, потерян и разбит, но он позволяет монстру зачем-то быть рядом с собой уже забывая даже на мгновение — кто перед ним. Что перед ним. Испытывая, вероятно, частичный Стокгольмский Синдром к этому существу, лишившему его друзей и понятия «дома». Отнявшего шанс на спокойную жизнь и покой в принципе. Чонвон мог бы отнять этот покой обратно, запросив к себе ежедневную охрану и отвадить Блэкаутера, но… От кого: Хисын прости, Чонвон, сегодня никак не получится завтра возможно? береги себя. От кого: Чонджэ сегодня никак нет, завал по учёбе, ты же знаешь От кого: Хвиджи не поверишь, но я прямо сейчас в самолёте улетаю к тёте в Осаку[Johnny Goth — maybe it's a fantasy]
Чонвон дёргает ногой, душа в своих пальцах мистера Лиса. — И никто… — Нет, — резко мотает он головой. — Никто не согласился навестить меня. Или тем более помочь мне с возвращением домой. Он закусывает лопнувшие уголки рта, скрывая непрошенные слёзы. Дёргает плюшевые уши и кривоватый нос. Чонсон напротив вздыхает, делая очередные пометки. От скрипа ручки Чонвона передёргивает. — Я писал вчера даже тем, с кем у меня диалог состоит из двух страниц конспектов или поздравлений с днём рождения. Но никто, никто из них не… — он выдыхает обрывисто. — Я могу их понять, вообще-то. — Ты бы тоже не стал рисковать? — Я бы стал. Но я могу их понять. Чего Чонвон понять не может, так это того, где такое же понимание в ответ? Это чувство в последние дни новое, но он испытывает его через край, захлёбываясь. Он жалеет себя, и, в общем-то, имеет на это полное право. Но за жалостью этой, сегодня утром он замечает раздражительность. Потому, что в самом деле: когда кому-то от него нужна была помощь по учёбе, все были рядом с ним первыми в очереди. Конспекты, курсовые, прикрытие об отсутствии. Но теперь, когда Чонвону в самом деле требовалась помощь, поддержка, банальная компания на час по возвращении в дом…он мог их понять. Но совершенно этого не хотел в тот же момент. — Офицер говорила, что ты перенёс и разговор с ней, — Чонсон опирается локтями о столешницу, склоняясь к Чонвону чуть ближе. На немой укор в глазах того, он спешит объясниться: — Она уточняла вечером, всё ли хорошо на сеансе. — Почему офицер вообще спрашивает вас о таком? Разве нет врачебной тайны? — Я не выдаю детальных данных, Чонвон, — успокаивает он. — Лишь размытые описания твоего состояния на конец сеанса. Сегодня вот, например, впишу раздражительность, явный недосып и отрицание. — Я вполне нормально спал. Это срывается с его языка колко и неприятно так, что Чонсон даже морщится, словно это правда задело его физически. Чонвон же на это прикусывает кончик языка. Ядом защипало даже его самого. И да. Возможно, этим утром, его раздражительность вовсе не была соткана из жалости к себе и желания не быть одному. Возможно этим утром он проснулся, как и засыпал, в одиночестве, не видя устрашающе манящих красных глаз среди глухой темноты. Возможно этим утром, он наконец остался окончательно один? Как и хотел. — Никаких кошмаров? — подталкивает Чонсон, подбирая ручку и упирая её пером в блокнот. — Нет. — Внезапные пробуждения, судороги, сонный паралич? — Ничего, — передёргивает плечами Чонвон. — Полная тишина. На это хмурится даже сам Чонсон. В его бумажках явно что-то не сходится, и Чонвон видит это, поднимая голову. — Это ведь хорошо, не так ли? Это то, за чем мы встречаемся. Чонвон должен ответить «да». Это то, что нужно, это то, что и должно быть в окончании всего. Тишина, покой, жизнь дальше. Но под пальцами вместо мягкой плюши Чонвон вдруг ощущает прохладу выпуклой на шраме кожи, на шее когтистые пальцы, а под рёбрами скользящий липкими щупальцами холод, подбирающийся к самому сердцу. — Да, — всё же выдыхает он, опуская взгляд на игрушку в своих руках. — Вы правы. — Чонвон? — слегка тянет внезапно Чонсон, понижая голос; глаза Чонвона мечутся к карему прищуру. — У меня сегодня после тебя больше нет сеансов. — Вы хотите поговорить со мной о чём-то ещё? — Я могу проводить тебя. И побыть с тобой пару часов. Чонвон непонимающе и неверяще осматривает чужое лицо, ища подвох. Но Чонсон смотрит на него открыто, ожидает ответ. Даже руки не держит в замке, Чонвон замечает это, из чертог памяти достаёт странный факт о том, что в психологии — это был бы плохой знак. Но ничего. Ему просто предлагают помощь. В которой он нуждается и в которой ему так много людей уже отказало. — Если тебе это… — …нужно. Он выпаливает это быстро, будто боится, что предложение ограничено. Чонсон вновь улыбается ему мягкой и располагающей улыбкой. Чонвон вновь не может улыбнуться в ответ, скованный нервозностью, но так хочет…🌑
[Unlike Pluto - i'm the villian of my own story]
На грудную клетку плотно давит ремень безопасности, и это на самом деле помогает Чонвону заземлиться. Не потерять ощущение реальности и себя самого. Он перебирает пальцами по грубой ткани, цепляя взглядом смазанный пейзаж за окном, дышать старается ровно и тихо. На город только ложится неспешно закат, окрашивая здания в пламенный. Чонвон не хочет даже в своей голове произносить иное, хоть и присасывается на подкорку мысль о цвете другом. Пугающем, устрашающем. Том, который он почти каждую ночь видел в кромешной тьме. Кроме ночи прошедшей. Судорожный вдох всё же срывается с его губ. — Мне ехать медленнее? — Чонсон лишь вполоборота поворачивается к нему, не отрывая внимательного взгляда от дороги. Как только они сели в машину, он сменил свои привычные очки в толстой чёрной оправе на более утончённые с напылением от ультрафиолета, Чонвон выбирает смотреть на золотой ободок нежели в чужие глаза, хоть и смотрящие сейчас не на него. — Нет-нет, — мотает он головой. — Я просто задумался. — Нервничаешь, — кивает понимающе Чонсон; не спрашивает, утверждает очевидное. — Хотел бы я сказать тебе банальное «всё будет хорошо», но оба мы прекрасно знаем, что первое время, как миинимум, будет сложно. Но знаешь что, Чонвон? — М? — У тебя есть учёба. Не бросай её и старайся концентрироваться. Дом, за которым всё ещё нужен уход. Возможно скоро будет работа? — Чонсон поджимает секундно губы и хмурится, чтобы расплыться после в неожиданной улыбке. — И наши сеансы, конечно же. Из Чонвона не вылетает ничего кроме кривоватого смешка-выдоха, но это тоже эмоция. И это уже ближе к улыбке, чем было. Он кивает тоже. — И даже ваша помощь после, — окидывает он взглядом машину; останавливается на пальцах, крепко сжимающих тёмную оплётку руля. — Как ты смотришь на то, чтобы вне сеансов обращаться ко мне на «ты»? Они притормаживают на светофоре. Чонвон удивлённо распахивает глаза и в них лишь тьма вопросов. В карих же глазах Чонсона, обернувшегося к нему вполную, краснота от светофора, так неожиданно напомнившая о Блэкаутерах… Чонвон обмирает. Это трактуется Чонсоном неверно. — Если ты против, я понимаю… — Нет, дело не… Он спешно опускает голову и жмурится, пытаясь выбросить из головы мысли о монстре. Но лицо Сонхуна никак не хочет покидать его сознания. Мелькает деталями, полными губами, находящимися совсем близко, выпуклыми шрамами, размыкающимися, за ними острейшим рядом нечеловеческих зубов. И глаза…эти глаза, которых следует бояться, в которые смотреть должно быть страшно, от которых дрожь по позвоночнику и желание на колени упасть и молиться. Чонвон хочет увидеть их ещё раз. Чонвон до смерти хочет увидеть их ещё раз. — Чонсон-ши? — резко вскидывает он посерьёзневший взгляд. — М? — Спасибо тебе за помощь. Он снова получает в ответ улыбку. — Думаю, это сойдёт за часть моей работы и твоей адаптации. К тому же, — хмыкает Чонсон, поворачивая и выкручивая руль, — будет мне материал для новой диссертации. «Поведение человека в пост-адаптационный период вне кабинета терапевта». Наконец улыбается сам. Кривовато и немного разбито, больше насмешливо, но… — У тебя есть ямочки? — вскидывает брови Чонсон, ловя момент на очередном светофоре и вновь оборачиваясь к Чонвону; рассматривая его застенчиво покрасневшие скулы и уже отвернувшийся профиль. — Это мило. — Друзья всегда говорили мне об этом, — поджимая губы, кивает Чонвон. — Надеюсь, смогу в будущем видеть их чаще. Это звучит так двойственно, что Чонвон невольно бросает на Чонсона ещё один взгляд. Надеясь увидеть его снова устремлённые на дорогу чуть сощуренные глаза, надеясь, что это только в его воображении звучало слишком многообещающе и необычно. Надеясь, что Чонсон имеет в виду их сеансы и хороший от них эффект. Но он по пробегающему в радужке блеску, совсем не закатному, видит и понимает иное. Чонсон сказал то, что сказал. И он точно не имел в виду их с Чонвоном успешные сеансы. И вот почему он в самом деле приехал к нему домой. — Вам…тебе точно не сложно? — отщёлкивая ремень безопасности, Чонвон всё же пытается. — Я должен убедиться, что ты придёшь на следующий сеанс, — подмигивает Чонсон, паркуясь. — Ну или хотя бы, что я оставил тебя дома целым и невредимым. Он немного нервно смеётся, но замечая напряжение и ужас в глазах Чонвона, быстро осаживает себя, кашляя и сводя брови к переносице. — Прости, я не должен был. — Бывает… — Иногда, есть такой не очень хороший метод терапии, как «попытки избегать боли шутками». Чёрный юмор, к слову, и пошёл в большем оттуда же. От попыток людей сбежать от внутренней боли, путём её высмеивания. Смотрел Гарри Поттера? — Конечно. — Помнишь Богартов? Чтобы чудовище не пугало тебя — смейся над ним. Выстави его идиотом и смейся. В какой-то момент ты сам поверишь, что больше не страшно. И не больно. Чонвон застывает с рукой на механизме дверцы, глядя куда-то перед собой. На размывающуюся подъездную дорожку у дома. На лиственницу, бросившую огромную тень на сам дом. На дом, окрашенный во всё тот же пламенный, никак не в… — Жаль, что в момент прихода Блэкаутеров, мы не можем начать смеяться, чтобы проверить: сработает ли это. — Мы много чего не можем проверить, — соглашается Чонсон, открывая дверь со своей стороны. — Но, может, однажды, нам удастся узнать о них чуточку больше, чем ничего? Чонвон, вздыхая, наконец выбирается из машины тоже. На улице ни ветерка, ни промозглой погоды, но ему зябко. Так, словно смерть в его доме осталась, поселилась и расползлась по округе могильным холодом. Вечным и неизменным. Солнце закатное стало почти багряным, и фонари уличные смотрелись в этих сумерках аляписто и слишком ярко. Чонвон обнимает себя руками, поправляя сумку на плече и дожидаясь Чонсона, блокирующего и обходящего машину. — У тебя милый дом, — говорит он, становясь рядом и осматривая простое двухэтажное строение, каких по округе десятки. Не комплимент, Чонвон думает, но способ разбавить траурный воздух. — Да, родители постарались, — также нейтрально отвечает он. Он, к слову, никогда не рассматривал дом свой, как милый. Это всегда был просто…дом. Тёплый, уютный, его. На заднем дворе с давно увядшими без ухода цветочными кустами, заросшей по бокам подъездной дорожкой и местами скрипящими ступенями на крыльце. Застревающим постоянно в замочной скважине ключом. Пахнущий теперь не пылью и изредка едой, забытой в холодильнике, а хлоркой. И смертью. Чонвон больше никогда не забудет этот запах и никогда его ни с чем не спутает. Его ноги мягко ступают по мытому и блестящему полу, глаза обводят чистые стены и обивку дивана. Даже подушки и абажюр. Но он видит правду. Видит вновь брызги крови, бывшие там, чует этот металлически-сладковатый запах. Он останавливается посреди гостиной, напротив дивана, глядя на него и одновременно сквозь. — Как ты? Рука Чонсона на плече ощущается весом в тонну. Чонвон закрывает глаза и видит кусок кисти своего друга, что заматывали при нём в бездушный чёрный пакет. Как какой-то уличный мусор. — Жив, — одними губами проговаривает он. Факт. Ранящий так глубоко. Он жив. — У тебя есть здесь какие-то продукты? Чай? — уточняет Чонсон, пробегаясь глазами по кухонному островку и выключенному над ним свету. — В шкафчиках есть всё, — кивает Чонвон. — Хочешь я сделаю? — Это ты у меня в гостях, — полуусмешка ложится на пересохшие губы. — Я должен предлагать такое. — Ты сейчас немного не в гостеприимном состоянии, Чонвон. Так что отложим на следующий раз. Чонвон едва заметно вздрагивает. Снова. Чонсон снова так открыто намекает ему на новую встречу вне кабинета. Чонсон… — Я интересен для тебя, как объект для разбора, да? Свет в кухне зажигается и в тот же миг Чонсон оборачивается с вопросом и хмуростью в глазах. На нём всё ещё очки для вождения, не скрывающие половину лица чернотой оправы. — Безусловно, не стану лгать, думаю, это очевидно, — поводит плечом Чонсон. — Почему ты спрашиваешь это сейчас? — Вы…ты задаёшь мне столько вопросов. Могу я интересоваться тоже? — Можешь. Должен, — гремит шкафчиками и чашками Чонсон. — Это значит, что интерес к жизни в тебе ещё есть. И это для меня, как для наблюдателя и твоего терапевта одновременно, весьма хороший показатель. Чонвон наконец отрывает ноги от пола и отходит от дивана. Перешагивает то место на полу, где точно помнит лежали останки. Сглатывает, сжимая руки в кулаки, опускаясь на барный стул и следя за Чонсоном, умело орудующим с чаем и заварником. — Мои бабуля и дедуля любили устраивать вечера чаепития, — улыбается тот. — Учили меня всяким западным церемониям, но я, если честно, дырявая голова. Ничего уже не помню, да и по детству воспринимал это всё, как глупые забавы взрослых. Машинки, конструкторы, знаешь, были интереснее. — Лего? — чувствует вдруг в себе интерес Чонвон, подцепляя пальцами крышечку от чайника. — Лего не было распространено так в моём детстве, — посмеивается Чонсон, качая головой. — Простой конструктор. Ну или роботы-конструкторы. Так вот, чай тогда стоял для меня на последнем месте. Но, чем старше я становлюсь, чем больше сеансов провожу, тем больше понимаю бабулю и дедулю. Сам ритуал заваривания чая — уже расслабляет. Помогает мысленно отвлечься, пока ты отмеряешь сколько насыпать, пока считаешь минуты закипания чайника, затем заварку. Важно не передержать, чтобы раскрылся вкус, но не было горечи. Из пальцев Чонвона крышечку медленно забирают, касаясь тёплой кожи. — В хороший чай не принято также добавлять сахар. И есть с ним десерты тоже не желательно. Чаем наслаждаются, как отдельной еденицей, — с тихим звоном заварник закрывается, а Чонсон опирается ладонями о кухонную тумбу, становясь напротив Чонвона; верхний свет переливается в нижней части его радужки жидким золотом. Совсем не удушающей краснотой, к которой Чонвон за пару ночей успел привыкнуть. Он промаргивается, резко опуская голову и облизывая пересохшие губы.[MISSIO — losing my mind]
— Я…эм, нужно ещё сходить наверх, я…проверить спальню, — он спрыгивает спешно с барного стула, но слышит, как тихими шагами Чонсон следует за ним. — Там тоже была зачистка? — Возможно? Я как раз хочу проверить, — оборачиваясь на полпути, Чонвон слегка запинается. — Тебе не обязательно идти за мной. — Я останусь на лестнице, — цепляется за перилла Чонсон, готовый в любой момент поймать Чонвона. — Просто хочу убедиться, что всё в порядке. — Если бы Блэкаутеры были в доме, они бы давно напали, разве нет? — хмурится Чонвон, останавливаясь на верхней ступеньке и глядя вниз. — Блэкаутеры нападают только ночью, ты об этом? — Нет, Блэкаутеры нападают только на спящих или на дремлющих, вводя их как раз-таки в состояние блэкаута… — брови его сводятся к переносице сильнее. — Разве ты… — Я знаю, Чонвон, — клонит голову к плечу Чонсон, слегка сужая глаза. — Но они не напали на тебя, хоть ты и спал. Дыхание Чонвона становится тяжелее. — Но мы также многое о них не знаем, — продолжает Чонсон. — И как знать…возможно, с годами они меняются? Их привычки меняются? — Их нет в доме, — тихо произносит Чонвон. — Почему ты так уверен? «Я чувствую,» — хочет ляпнуть он, но лишь сжимает челюсти. — Я говорил, что хотел бы видеть твои ямочки чаще, — мрачнеет Чонсон, — но не в моменты, когда ты так напряжён. — Я всегда напряжён. — Ты что-то не сказал следствию, Чонвон? Вопрос бьёт под дых. И Чонвон несдержанно выдыхает. — Я не… — Если ты скажешь…если ты попросишь меня не говорить… — Я сказал всё, что было, — Чонвон отступает назад, в темноту коридора второго этажа. — Чай, Чонсон-ши. Его нельзя передерживать. Будет горчить. И пропадает там совсем спешно разворачиваясь и направляясь к своей спальне. Четыре коротких шага в глухую тьму. Холод железной ручки, проворачиваемой под пальцами. Стихающие шаги, удаляющиеся вниз, звон заварника. Тишина и остатки пламени на занавесках от почти уже зашедшего за горизонт солнца. Взгляд Чонвона бросается в сторону ванной комнаты, приоткрытой в неё двери и мимолётному блеску. Он движется туда машинально, глядя в темноту маленькой комнатки. Зажигает резко свет, но ванная пуста. Светлый кафель пола и стен, чистое зеркало и шторка с синими кругами. Приоткрытое окно. Чонвон несмело тянется к нему, хватаясь за ручку, но не закрывает, а тащит на себя, открывая створку. Смотрит вниз на пожухлый у дома газон. Медленно опускает глаза на свою руку, опёршуюся о подоконник, и сглатывает шумно. Потому что меж тонких пальцев видит розоватую липкую лужицу. Сразу бьющую в ноздри сладковато-металлическим запахом. Он кажется чувствует, как зрачки его расширяются. — Ты здесь… Разворачиваясь назад так скоро, как может, Чонвон рвёт на себя шторку, выбегает заполошно в спальню и включает свет там. Двигает в сторону дверцу шкафа, но…везде пустота. — Чонсон-ши… — срываясь с места, Чонвон. Топочет по лестнице, задыхаясь, почти кубарем катится с небольших ступенек. Тяжко дышит, замирая в межкомнатной арке. — Что-то… Чонсон оставляет посреди кухонного островка чашку, предназначенную Чонвону. Смотрит встревоженно, готовый вот-вот подойти к нему или подняться наверх. Гостиная перед ним — пуста тоже. — Показалось, что вы звали меня, — брякает Чонвон, сглатывая ком в горле. — Нет, но, если ты всё проверил, то твой чай готов. — Проверил… — Всё в порядке? Вместо ответа, Чонвон скользит на барный стул, обхватывает узорную чашку пальцами и вдыхает аромат чего-то цветочно-фруктового. Он даже не знал, что у него есть такой чай. Он даже не знал, что в его доме есть такие чашки. Запястья его касаются горячие пальцы. — Уверен, что хочешь остаться здесь сегодня один? В сознании Чонвона снова калейдоскопом кровавым друзья, их улыбки в ночь перед гибелью, их останки утром. ОТмытая, но впитавшаяся в воспоминания кровь. Хочет ли он, чтобы Чонсон остался у него здесь на ночь? Слюна Блэкаутера на подоконнике, открытое окно и зудящее желание коснуться холодной кожи. Хочет ли он остаться сегодня в доме один? — Да, — уверенно кивает он, поднимая взгляд и убирая мягко руку из чужих пальцев, поднимая кружку к слабо улыбающимся губам. — В конце концов, они никогда не приходят в одно и то же место дважды, да? Его улыбке не верит даже Чонсон, скептично приподнимая бровь. Его улыбка пугает его самого, но он прячет дрожь губ за ободком чашки, пробуя огненный чай. — Немного всё же горчит. Не чай. А ложь на кончике языка.