🌑
[PSD — no signal]
Неделя. Ровно неделя проходит с похорон друзей, прежде чем Чонвон решается поехать на кладбище. В его руках декоративный букетик белых лилий и мистер Лис зажаты крепко, как и вся сила воли, чтобы не разрыдаться в истерике. По левую руку, уже отстегнувший ремень безопасности, притихший ожидает его Чонсон. Они не нарушают тишину в салоне, что лишь изредка прерывается тяжёлыми выдохами Чонвона или вороньим криком с кладбища. Но не одно только место и ситуация так давят на Чонвона, что язык присыхает к нёбу, а голову клонит вниз. Смотреть ни на кого не хочется. Блэкаутер после их поцелуя приходил всего раз. Держался на небольшом расстоянии, забравшись сразу в спальню, когда Чонвон уже закутан был с головой в одеяло и не ожидал ничего. И остался у края кровати, рассматривая засыпающее от усталости тело и измождённое лицо. Кожа Чонвона за эти дни не посерела, конечно, до монстрической, но изрядно потеряла здоровый цвет. Сеансы с Чонсоном не приводили в чувства, пока Блэкаутер не являл в темноте алый нахмуренный взгляд. Он был чем-то недоволен или обеспокоен. Чонвон был не в себе от того, что не мог потянуться первым, и его не касались тоже. У Чонсона в кабинете они всё чаще молчали, пока скрипела по бумаге ручка или вздыхал беспомощно сам терапевт. Чонвон чувствует уже в воздухе это напряжение и нескрываемое желание хоть как-то помочь. Но Чонвону нужна не помощь сейчас. Ему просто нужен монстр под одеялом, холодный, пахнущий кровью и сладким ядом. Необъяснимый, смертельно опасный и жуткий. Его. — Ты ведь знаешь что… — Я могу просто оставить цветы, да, — обрывает Чонвон, ёжась и отворачиваясь к окну. За ним сотни одинаковых серых надгробий среди вычурно яркой салатовой травы. Он знает. Они обговаривали это ещё вчера в кабинете, потом сегодня утром по дороге. Только вот от переливания из пустого в порожнее — легче ему не станет. Да и от того, что он просто положит цветы и уйдёт тоже. Он увидит их имена и бездушные даты, выбитые на камне. Одну на двоих могилу и что-то наверняка связанное со свадьбой. О которой он даже не знал. Скорбит ли он действительно по своим друзьям или образам, что создал в голове и поверил? Была ли это дружба, если они не доверили ему такую важную информацию из их жизней? Чонвон всю жизнь был один, и может в этой дружбе так ничерта и не изменилось? И он один и остался? Ветер неприятно треплет волосы и пробирается под одежду. Несмотря на то, что на кладбище удивительно солнечно и от яркости даже в глазах рябит, воздух промозглый, влажный. Мёртвый. Чонвон тащится среди чужих могил, стараясь не смотреть на надписи, но задевая краем глаза пустоту одних и целые цитаты вписанные в других. У кого-то это просто сухое имя и дата рождения и смерти. У кого-то пожелания в добрый путь (явно верующие в жизнь после смерти). У кого-то трогательные цитаты. Лишь изредка встречаются цветы и ещё реже рамки с фотографиями возле надгробных камней. У его друзей пока ещё целый цветник с подношениями. Мягкие игрушки, книги, потухшие арома-свечи, ленты. И одна единственная чёрная рамка с их совместной фотографией. Ему кажется, что он помнит этот снимок. Они вроде бы ездили отдыхать вдвоём в прошлом году на какой-то остров. Вроде даже показывали ему снимки, делились впечатлениями и забавными историями. Чонвон что-то припоминает. Но так и не может вспомнить среди вороха всех рассказов — новость о скорой свадьбе. Была ли это в самом деле дружба? Он опускает букет белых лилий в отдалении от всех остальных, отходя на шаг назад. Впивается глазами в надпись, которая даже не откладывается в сознании, даты. И одну на двоих через дефис фамилию. Это ранит почему-то больше, чем то, что их больше нет. Навечно засевший в груди ядовитый червяк, разъедающий. Шлейф недоверия, который уже никто не сотрёт. Не доверяли, как он теперь думает, ему. Он жмёт мистера Лиса к груди, резко разворачиваясь на пятках и вздрагивая, потому что Чонсон внезапно оказывается прямо позади него. Тенью подкравшийся и наблюдавший всё это время за тем, как Чонвон там распадается по кускам, смешивая их с осколками дружеских чувств. То, что их троих связывало, тоже там — под землёй. И слёзы на щеках Чонвона сейчас не от того, что ему не хватает их, он скучает или сожалеет. А от того, насколько же сильно он ошибался и был заперт в себе, что умудрился придумать целую дружбу, которой не было. У него мурашки по коже, как в один миг вся его жизнь снова и снова разрушается, едва только начавшая восстановление. Руины — вот его привычное место обитания. Вся его внутренность. Горячая ладонь ложится на затылок, подталкивая ближе. Чонсон вжимает его лбом в своё плечо, другой рукой опутывая дрогнувшие плечи. Молча делится своим теплом и равновесием, которого Чонвону так не хватает, потому что земля вот-вот кажется из-под ног. Между ними зажата игрушка, которую Чонвон не отпускает, цепляясь за пальто Чонсона свободными пальцами. За его спиной — люди, которых он так боялся потерять, а теперь отпустил сам. Держали ли они его когда-нибудь столь же крепко? Чонвон никогда уже не узнает.🌑
[Cevilain — how it endsl]
— Выходит, что мы оба потеряли родителей из-за Блэкаутеров, — обратный путь медленнее. Чонвон замечает это по тому, как неспешно Чонсон трогается с места на светофорах, сбавляет скорость порой. Они молчали какое-то время после того, как выехали с кладбища, но тишина становилась всё более отравляющей. Тема нашлась сама. Никогда в общем-то не терявшаяся. — Таких ситуаций не мало, — говорит Чонсон, поворачивая на узкую улочку к дому Чонвона. — По своей практике могу сказать, что через одного ко мне приходят те, кто чудом избежал нападения. Уехали с друзьями, задержались в аэропорту, прождали в очереди в круглосуточном. — Но такой случай, как у меня один? — Чонвон отрывается от однотипных домов за окном машины, оборачиваясь. — Возможно, что кто-то просто не признаётся? — поводит плечами Чонсон, прикусывая нижнюю губу и не глядя в ответ; его взгляд прикован к пустой дороге. — Как такое может быть? — Не во всех домах и районах есть камеры. От шока кто-то может сбежать, а вернуться утром или днём. И только тогда обратиться в службы. — Разве кому-то может хватить на такое сил после встречи с монстрами? Чонвон искренне не понимает, как Чонсон дошёл до такой версии событий. Он по себе знает каково это: увидеться лицом к лицу. Это мгновенное оцепенение, это невозможность функционировать и мыслить. Не то, что придумать целый план побега и возвращения, да и кому бы такое было нужно? — Это лишь моя бредовая догадка, — сужает глаза под очками Чонсон. — Не бери в голову. — Она весьма странная, — хмурится Чонвон, кусая щёки изнутри. — Без обид. — Без обид, — улыбается Чонсон, кивая. — Я понимаю, что это звучит ненормально. Но кто знает. Мы о многом ещё не знаем, что связано с Блэкаутерами и всей этой ситуацией. Их ведь невозможно изучить. — Как люди вообще пришли к тому, что мы имеем сейчас? Повадки, сознание…откуда всё это, если после встречи с ними никто не выживает? — он получает беглый вопросительный взгляд, исправляясь: — Я имею в виду, после встречи. Я ведь никого из них не видел. Ложь неприятно щиплет под рёбрами, но Чонвон поджимает губы, делая как можно более невозмутимое лицо. И к слову о том, что он никого не видел, это было не так далеко от правды, учитывая пропажи его Блэкаутера в последние дни. — Из того, что мне удалось найти и изучить, учёные брали с мест преступления их днк: слюна, кровь. Сразу спойлер, зачастую она оказывалась от предыдущих или нынешних жертв. Но пару раз удавалось собирать и непосредственно кровь монстров, уж не знаю как те умудрились раниться или… — Чонсон взмахивает рукой. — Конечно, слюна и кровь дали учёным лишь понимание того, что их состав далёк от человеческой, содержит яды и показатели, втрое превышающие наши. Но и только. Додумались не сразу, но позднее стали изучать камеры, на которые они попадали. Но и тут не всё было так гладко, потому что Блэкаутеры странные существа, и им удавалось попадать в кадр лишь спиной каждый раз. Поэтому никто до сих пор не знает, как выглядят их лица, но все знают, что у них нечеловеческая пасть. Моменты, на которых они раскрывают её, чтобы убить жертву…даже со спины ясны. Всё остальное же уже додумки, дорисовки, фантазии. Теории. Например, они ведь безжалостны, так? Приходят, убивают, исчезают. Так случай за случаем и был составлен их образ, мотивы, линия поведения. — Но ведь что-то из этого ложь? Как знать, что у кого-то из них нет чувств? Может быть…я не знаю, но среди людей ведь немало безжалостных убийц. — Так и есть. И нередки случаи, когда люди убивали других людей, пытаясь обставить это, как нападение монстров. — Потому, что… — …самый страшный монстр — это человек, — произносят они одновременно. Чонвон тяжело вздыхает, опуская голову. Чонсон лишь молча соглашается, паркуясь напротив его дома. И это правда. Многие надеялись, что появление Блэкаутеров как-то сплотит людей. Научит их бережнее относиться друг к другу, связанных единым страхом перед неизвестным, неизбежным и необратимым. Но монстры среди людей оказались хуже, решив, что могут использовать прибытие Блэкаутеров себе на руку, творя бесчинства. Их ловили само собой, но не всех. И бояться мирные жители начали вдвойне всех. Чужих и своих. — Прости, что не смогу с тобой сегодня остаться, — печально улыбается Чонсон. — Сейчас начинается жуткое время. Сеансы, деловые встречи. — Всё в порядке, я понимаю, — мотает головой Чонвон. — Ты и так много для меня делаешь, как терапевт. Хотя не должен. — Сейчас я помогаю тебе не как терапевт, Чонвон. Он вздрагивает, потому что его руки, вцепившиеся намертво в мистера Лиса, накрывает горячая ладонь. Смотрит шало на неё, замерев и не дыша. — Тут, в машине, с тобой Пак Чонсон. Человек, переживший то же, что и ты с родителями. Знающий о боли не меньше. И просто желающий облегчить это всё хотя бы на время. — Я правда благодарен тебе за это, — бормочет Чонвон, не сводя глаз с пальцев, оглаживающих его костяшки. — И ты всегда можешь звонить или писать мне. Даже, если я отвечу не сразу, я буду стараться. — Спасибо… — Я знаю каково быть одному, пусть даже вокруг есть видимость толпы. И я не хочу, чтобы ты чувствовал себя так. Чонвон поворачивает голову аккурат в тот момент, когда Чонсон на выдохе произносит последнее слово. Застывает, не ожидая, что лица их окажутся так близко. Пальцы Чонсона пробираются меж ладонью Чонвона и игрушкой, ненавязчиво сжимая. Отражение в тёмных глазах под прозрачными стёклами — напуганное, но ожидающее. Чонвон видит себя в чёрной радужке всё ближе, не дыша и не моргая совсем. Он не останавливает Чонсона в этот раз. И позволяет тёплым губам осторожно прижаться к его. Смыкая веки в тот же миг и отвечая на мягкий поцелуй, выдыхая взбудоражено и поражённо в приоткрытый рот. Чонсон переплетает медленно их пальцы, вторую ладонь укладывая на щёку и притягивая Чонвона к себе чуть ближе. Это горячо, это обжигающе горячо. Губы Чонсона мягкие, нежные. Он знает, что делает, когда целует немного напористее, но всё также осторожно, позволяя Чонвону в любой момент это остановить. Он не старается сожрать его или вдохнуть душу через поцелуй, не морозит кожу льдом прикосновений, не рычит на выдохе. Он бережен с Чонвоном каждую секунду, и будто боится, что тот отпрянет или сбежит. Но у Чонвона внутри кровь кипит и словно взрывается что-то. Почти, как с Блэкаутером, только по-другому совсем. Так похоже и так нет одновременно. Но как и с монстром, Чонвон отстраняется первым, потому что в голове каша, потому что сердце разрывается. Потому, что теперь он точно знает эту разницу. И, глядя в подёрнутые слабой пеленой тёмные глаза и тяжело дыша, он понимает самую неправильную вещь в своей маленькой жизни. Он не хотел бы отказываться ни от одного из них. Никогда.🌑
[Saint Slamber — never / nowhere]
Каждый взгляд врезается в тело огненной стрелой, пропитанной ядом. Ранит, жжётся, отравляет. Чонвон втягивает голову в плечи, капюшон толстовки тянет ниже, скрывая лицо и только взгляд исподлобья напряжённый оставляет. Отстреливается в ответ через раз. Он сжимает в карманах кулаки, чтобы не сорваться. Боль от коротких ногтей в мягких ладонях немного держит его в себе, хоть пульс и беснуется по вискам. Каждый считает своим долгом оглядеть его, после шепнуть что-то рядом идущему. На лестнице, едва касаясь кого-то плечом, он будто ощущает отталкивающую энергетику. Она током бьётся при столкновении, увернуться хочется. От него отстраняются при возможности. Чонвон лишь глубже в толстовку от подобного прячется, желая испариться. Он зря пришёл в университет. Не стоило так рисковать ещё какое-то время. Пока не забудется, не покроется пылью времени. Пока другая трагедия не перетянет на себя это кровавое одеяло. Его состояние усугублялось и тем, что Блэкаутер вновь не появился ночью. Чонвон корил себя за свершившийся с Чонсоном поцелуй, боялся, что монстр был в его доме в тот момент, возможно видел это из окна. Чонвон не думает о том, что он настолько бессознательный, что не додумался бы до этого, если умудрился быстро уловить человеческие действия с экрана телевизора, да и за поцелуем их следовал весьма пылко и будто бы осознано. Он боится, что Блэкаутер чувствовал чужой запах витающий в доме, если вдруг был там к моменту возвращения Чонвона. Он утешает себя тем, что он был там, просто сбежал. Но правда, Чонвон душит её, была в том, что монстр попросту не приходил. Чонвон не нашёл выхода лучше, кроме как набрать единственный номер, как только добрался до ближайшей уборной, в кабинке которой заперся от беспомощности и переполняющих эмоций. — Я знаю, ты занят, но… — выпаливает он сразу же в трубку, когда Чонсон отвечает на звонок. — Что-то стряслось? — но голос Чонсона обеспокоенный заставляет его будто выдохнуть. Прикрывая глаза и прижимаясь лбом к ледяной стенке кабинки, Чонвон выдыхает: — Я решил пойти в универ. — Тебе нехорошо? Опиши своё состояние. — Ты занят… — Нет, — на заднем фоне Чонвон слышит шуршание, негромкие голоса, а после хлопок двери и отрезавшую от лишнего шума тишину. — Больше нет. — Я мешаю тебе. — Чонвон? — сердце мгновенно реагирует на собственное имя, озвученное строгим голосом. — Опиши своё состояние. — Мне просто неприятно и… — Чонвон морщится, вжимаясь в дверцу лбом крепче. — Неуютно. Тошно? Они смотрят все, осуждают. Будто каждый бы хотел, чтобы умер я, а не они. — Кто-нибудь говорил с тобой? — Нет. Нет, я старался держаться ото всех подальше. Они тоже. — А одногруппники? Ты ведь общался с кем-то до трагедии? — Ну…они… — Чонвон ёжится, облизывая нервно губы. — Они молча поздоровались, когда я вошёл. Кто-то смотрел также, с презрением. Кто-то с сочувствием. Ну…с жалостью? — Ты хочешь, чтобы я забрал тебя? — сердце ухает вниз. — А ты можешь? — Да, — и поднимается резко к глотке, трепыхаясь там и заставляя задохнуться. Чонвон чувствует, как вдруг начинают неметь кончики пальцев и губы. — Да? — Буду через двадцать минут. Подождёшь меня? — Да. — На дорогах пробки, — Чонвон слышит снова щелчок двери и гомон голосов. — Могу задержаться, но звони, если вдруг почувствуешь себя хуже. — Я буду в порядке, — шепчет Чонвон, закусывая немеющие губы и присаживаясь на край унитаза, потому что в глазах темнеет. — До встречи, Чонвон. — До встречи. Он откладывает телефон на держатель для бумаги и накрывает трясущимися руками лицо. Пытается дышать глубоко, потому что ощущения не из приятных. Он будто бы весь подключён к мелкой вибрации, а слабые разряды тока проходятся по телу, отдаваясь то тут, то там. В глазах мушки и искры одновременно, пальцев уже не ощущает, губ и лицо вокруг тоже. Онемение подползает к щекам и даже вдохи носом не помогают. Чонвон впервые сталкивается с этим и совершенно не знает, что ему делать. Звонить Чонсону он не решается, тот сказал, что скоро приедет. Пусть сказал тоже, что и звонить ему нужно, но Чонвон не станет. Чонвон сказал, что будет в порядке. Даже, если он абсолютно не и как вернуться в него не знает. Он решает задержать ненадолго дыхание, но от этого только голова сильнее кружится. Решает дышать глубже — но это усугубляет гул в ушах, что лишь громче становится. Откидываясь на бачок, Чонвон открывает глаза, разглядывая плывущий потолок. Он умрёт здесь? Вот так просто? Неизвестно отчего и почему, даже не от руки монстра. Просто кажется остановится сердце, колотящееся безумно в груди. Или от головокружение, у него давление подскочило? От онемения конечностей, кровь перестала циркулировать? Он начинает смеяться тихо, повышая истеричность с каждой секундой. Трясётся, зажимая руками лицо снова. В какой-то момент смех переходит в крик. Дикий ор, что рвётся изнутри, раздирая лёгкие, как Чонвон дерёт ногтями по лицу, всё равно он его не чувствует. Ему бы выдрать себе глаза, чтобы не видеть всех этих взглядов, перестать слышать, чтоб шёпот осуждающий не касался слуха, разорвать кожу, потому что больнее физически лучше пусть будет, чем так, как сейчас. Когда горит всё внутри. Кто-то стучится к нему в кабинку, колотит буквально, но Чонвон за криком своим ничего не разбирает. В ушах эхом огалтелое сердце. Слёзы по щекам катятся горячие, болезненные, они в царапины свежие попадают, разъедая, как кислотой. Это больно. Но в груди у Чонвона по-прежнему больнее. Вслед за грохотом, он чувствует на себе руки, выдёргивающие его наружу. Орёт истошно, вырываясь, но его держат крепко поперёк груди, зажимая руки. Чьи-то пальцы на затылке вплетаются в волосы, его голову жмут к тёплой шее. Она пахнет чем-то орехово-хвойным. Лесом влажным и ранним утром. Чонвон задыхается слезами горькими и этим запахом, переставая кричать и просто скуля в чьих-то руках. Он позволяет утянуть себя вниз, ощущает холод кафельной плитки под собой. Его, как ребёнка прижимают, покачивая и массируя ощутимо кожу головы. К макушке жмутся губами. Глаза закрываются, а слух понемногу улавливает чужой голос: — Мне жаль, Чонвон, мне так жаль. Чонвон откликается на это всхлипыванием и позволяет себе прижаться к человеку чуть теснее. Это его одногруппник Хисын. Они не общаются, но здороваются всегда и изредка помогают друг другу по учёбе. Он был одним из тех, кто отказал тогда Чонвону в помощи с домом, одним из тех, кто смотрел утром с жалостью, а теперь вот сидит и утешает неожиданную истерику. Чонвону это непонятно, но он благодарен, что хоть один человек нашёл в себе силы подойти к нему. Не плюнуть в лицо, помочь. Он настолько жалок и беспомощен, что принимает эту подачку, даже если Хисын делает это из каких-то своих побуждений. Он мог попросту бросить его здесь. — Отвезти тебя домой? — и не возиться, как с ребёнком, но он даже предлагает ему такое. Чонвон мотает головой, наконец, вдыхая глубже. Утопая в приятном запахе свежего леса. От Хисына успокаивающе пахнет, он раньше никогда не замечал, даже когда они на экзаменах сидели рядом. — Хорошо, посидим здесь, — спокойно соглашается Хисын, продолжая крепко держать Чонвона. Его пальцы на затылке расслабляют, дыхание Чонвона начинает едва выравниваться, хоть он и всё ещё всхлипывает и дрожит. Чонвон слышит звонок на пары, ждёт, что Хисын отпустит его и уйдёт, как должен сделать. Но удивляется сквозь трезвеющее сознание тому, что в чужом теле и мускул не дрожит. Хисын звонок будто не слышит, и Чонвон притворяется, что не слышит его тоже, жмуря глаза. Они сидят так, кажется, бесконечно долго, пока сердце Чонвона не приходит в норму, пока дыхание глубокое не перестаёт причинять боль и головокружение. Пока его телефон не заходится в беспрерывой вибрации, оставленный на держателе для бумаги. И Чонвон бесконечный счастливчик, потому что падая, мобильный попадает прямо на его рюкзак, оставленный на полу кабинки. Хисын только тогда размыкает объятия, когда Чонвон находит в себе силы потянуться к телефону, потому что знает, кто звонит. Прошло так много времени? — Я уже подъезжаю, — оповещает Чонсон, — как ты? — Я… — голос подводит. Сорванный криком и рыданиями, он сипит как при простуде или посаженных связках. Чонвон беспомощно оборачивается на Хисына, что уже понимающе тянет руку к нему, чтобы забрать мобильный. — Чонвон??? — слышит он из трубки встревоженное. — Чонвон, что с тобой? — Здравствуйте, — у Хисына же голос от природы тихий, вкрадчивый. Чонвон шмыгает носом и смотрит во все глаза не то со страхом не то с благодарностью. — Меня зовут Хисын, я одногруппник Чонвона. Он почти чувствует растерянность Чонсона на том конце провода. — Чонвону стало плохо. Но сейчас он успокоился, — Хисын смотрит в ответ также слегка шокировано и немного любопытно. — Хорошо. Мы сейчас выйдем. Он не передаёт Чонвону трубку, сбрасывая звонок, но отдаёт телефон, поднимаясь на ноги и протягивая руки. — За тобой приехали. Сможешь встать? — Мгм, — кивая, Чонвон закидывает мобильный в карман толстовки и хватается за руки Хисына, вставая с кафеля. Ноги словно желе и слегка подгибаются в коленях, но он держится за мягкие большие ладони. Подхватывает следом свой рюкзак. — Умоешься? — предлагает Хисын. — Прохладная вода иногда помогает. Чонвон лишь кивает молча снова, подходя к раковинам и включая сразу ледяной напор. Плещет в лицо, чувствуя, как затекают капли под ворот на грудную клетку. Это не помогает совсем, но он хотя бы смыл засохшие дорожки слёз и не ного капли крови с лица, это тоже плюс. Правда, поднимая глаза на собственное отражение, он тут же их опускает. Покрасневшие, опухшие, с лопнутыми капиллярами. Чонсон ужаснётся, хоть и видел его уже заплаканным не раз. Но они вроде как идут к тому, чтобы Чонвону становилось лучше. А у него вот срыв такой, будто бомба атомная внутри разорвалась, разрушив сразу половину его организма. — Мы выйдем к главным воротам, — объясняет Хисын, придерживая Чонвона под спину, но почти не касаясь. — Мне сказали, тебя будут ждать там. Уже подъезжают. И, если Чонвону было не по себе утром под обстрелом сотен взглядов, то сейчас, выходя из уборной вместе с Хисыном, с не скрытым под капюшоном заплаканным лицом, он желал стать невидимым. Теперь каждый смотрел с жалостью, долей открытой насмешки даже. Будто и поделом, будто так и надо. Будто наконец Чонвон выглядит так, как должен. Он держится лишь на мысли о том, что сейчас его заберёт Чонсон и он спрячется наконец. Сбежит и больше никогда не вернётся. Перейдёт на дистанционное, отчислится, что угодно, лишь бы больше никогда не видеть и не чувствовать это. Душит, его бесконечно это всё душит. — Вон тот мужчина? — кивает Хисын на ворота, когда они выходят на крыльцо университета. И Чонвон вскидывает голову, впиваясь крепче в лямку рюкзака на своём плече. Чонсон как раз выходит из машины, огибая её и торопливо приближаясь к открытой калитке. Чонвону и отвечать не нужно, по одному только взгляду заблестевшему от вновь накатывающих слёз ясно — он. Рука Хисына соскальзывает с его спины, потому что Чонвон срывается вперёд со ступенек. Мимо всех на него хмуро глазеющих мчится к тому, кто идёт навстречу ему, на ходу раскрывая объятия. И Чонвон бросается в них, едва не сшибая с ног и позволяя слезам вновь вырваться из уставших глаз. Сгребает в ладонях мягкое пальто, вжимаясь в тело Чонсона так крепко, словно от него зависит вся его жизнь. Объятия ответные не слабее, и Чонвон выдыхает судорожно, когда чувствует, как к волосам над ухом прижимаются лёгким поцелуем. — Я здесь, Чонвон, — шепчет ему Чонсон, укрывая в своих руках.- Я здесь. И Чонвону бы благодарным быть, скулить тихо в ворот пальто, а ещё лучше уйти, спрятаться в салоне машины. Но он с уколом под рёбрами и резкой болью в висках находит в себе абсурдную мысль. Она взрывается красным под его веками и искрит прямо в сердце болезненно. Чонсон здесь, и ему вроде как должно быть спокойнее. Но Чонсон совсем не тот, кто сейчас Чонвону бы был нужен. Потому, что будь здесь сейчас Блэкаутер, в его руках Чонвона бы точно никто и никогда тронуть даже взглядом не смог.