🌑
[MISSIO — Love Me Whole]
Чонвон улыбается размыто, глядя на то, как фырчит Блэкаутер стоит только хлёстким струям горячей воды попасть на его кожу, волосы и лицо. Он морщится, раскрывая опасно губы и клацая острозубой пастью, трясёт головой, разбрызгивая воду вокруг. Но не выпуская Чонвона из своих рук. Ладони же Чонвона, ласково держащие жилистую шею, плавно переползают в спутанные на затылке чёрные волосы. Он почти привык к кромешной тьме и, кроме ярко-горящих алых глаз, видит вроде как очертания вытянутого бледно-серого лица. Но закрывает глаза свои, чтобы ощущать всё острее. Чётче. Ведёт большими пальцами по острой линии челюсти, смыкая их на подбородке. Чувствует, как в руках его монстр замирает, лишь тяжело с глухим рычанием дыша. Оглаживает дальше мокрые шрамы сомкнувшейся пасти, высокие скулы. Заковывает в горячие ладони шрамированные щёки и тянется вперёд, чуть привставая на цыпочки и соприкасаясь носами. Блэкаутер вздрагивает, но не отстраняется, кровавым дыханием, смешанным с паром, окутывая их в облако. Кокон из воды и смерти, в котором они только вдвоём в этом огромном безжалостном мире. Чонвон дрожит в цепких руках тоже, когда ощущает их сдвинувшихся с поясницы по спине выше. Когтями по позвонкам к лопаткам, накрывая их и притягивая ещё ближе, грудью к груди. Пальцы Чонвона снова запутываются в промокших прядках, пока дыхание смешивается меж тёплых мягких и мраморных полных губ. Они больше не целуют друг друга. Дышат, гладят, изучают. Чонвон делится с Блэкаутером своим теплом, тот согревается от горячего душа и тела, прижатого вплотную. Наощупь Чонвон берёт с угловой полки бутылёк, надеясь, что это гель, а не шампунь. Щёлкает крышкой, и на звук этот монстр отзывается коротким рыком, дёргая немного головой в сторону, где за его спиной Чонвон открывает средство. — Ш-ш-ш, — отвлекает он его. — Я не сделаю тебе больно. Ты же доверяешь мне? Ответом на это служат потеплевшие губы, скользнувшие нечеловеческой гладкостью по щеке, и снова лишь тяжёлое напряжённое дыхание. Жидкость прохладная на ладони Чонвона, неприятная, но он отставляет кое-как бутылёк обратно, растирая что-то в своих ладонях в полу-пену, и вплетает обратно пальцы в густые перепутанные волосы. Хихикает чуть слышно, потому что Блэкаутер утробно урчит, совсем не опасно, примыкая виском к виску и позволяя Чонвону массировать свою голову. Пытаться распутать взбитые в клоки прядки. Получается не сразу, но Чонвону удаётся распутать хотя бы половину. Пена то и дело смывается водой и ему приходится лить и лить средство себе на ладони и мимо. Закончив с волосами, он укладывает липкие руки на голые плечи. И замирает, не решаясь двинуться дальше. Монстр отстраняется, спуская руки вновь на его талию. Смотрит внимательно, будто выжидающе. И моргает медленно лишь раз, давая понять Чонвону, что можно. Всё можно, если это он. И Чонвон это знает. Просто боится сам, но, глубоко вдыхая душный воздух, с примесью фруктового геля (о, он угадал), продолжает путь ладоней вниз с плеч по рукам, обнимающим его. Намыливает осторожно, делая полшага назад и утаскивая Блэкаутера из-под сильного потока, чтобы пена не смывалась. Добавляет ещё немного, трепетно касаясь кончиками пальцев острых ключиц. Ему бы губку нещадящую и тереть до смазанных ран серую кожу, чтобы смыть с неё всю кровь, воспоминания и тяжесть. Но он гладит мягко и ласково, нежно и бережно. Возможно, у них ещё будет время и он покажет монстру, как правильно принимать душ, даже при свете. Но в этот вечер, что может стать последним — Чонвон делает то, что возможно не сможет никогда. И он старается не думать об этом. Что Блэкаутер вернётся к своим, они ведь живут поселениями? Что его не примут с другим запахом, не пустят больше к нему. Что, если его вовсе разорвут за связь с человеком? Или заставят вернуться в последний раз и убить? Чонвон жмурится крепко, стараясь выбросить лишнее из головы, и оглаживает грудные мышцы монстра ладонями, оставляя мыльные следы. Замирая над сердцем, что он так и не понял: бьётся или нет? Или он каждый раз слышит только своё, что оглушает их обоих? — Обернись, — шепчет он. Ощущает, как нехотя с его тела убирает Блэкаутер руки, медленно поворачиваясь спиной, но оборачиваясь тут же через плечо. Будто проверяя, что Чонвон всё ещё там, на месте, с ним. И Чонвон успокаивает его, растирая также осторожно гель по широкой спине. Он даже так, в душевой кабине, где кроме них никого, чувствует себя таким защищённым. Действует сердцем, проскальзывая руками под локтями монстра и обхватывая его поперёк груди, чтобы прижаться щекой меж лопаток. Глаза закрывает, прислушиваясь к шуму воды, взрыкивающему дыханию и пустоте за каменными рёбрами. Его пальцев также осторожно касаются чужие. Неуверенно, едва ощутимо. И Чонвон жмётся к телу монстра теснее, горячим дыханием опаляя спину. Он хотел сказать ему так много. Накричать, может быть, описать, как плохо и больно ему было одному здесь, в этом пустом огромном доме. Но все слова теряются с каждым прикосновением. За одной только мыслью, что Блэкаутер спас его от своих. Тот, кто должен был стать его смертью — от неё его сегодня уберёг. Солёные слёзы мешаются с водой на впалых щеках.🌑
[MISSIO — I run to you]
Они впервые за долгое время засыпают вместе. И просыпаются впервые вдвоём. Точнее просыпается Чонвон от мягких касаний к щеке и ярко слепящего под закрытые веки солнца. Он едва приоткрывает глаза, готовый к тому, что это очередной сон, но монстр перед ним реален. По обнажённым сероватым плечам пляшут утренние лучи, образуя вокруг его силуэта золотистый свет. Волосы чёрные непривычно пушистые и лезут в кровавые бездны теперь не сальными полосами, а взъерошенными прядками. Чонвон сонный ещё совсем, но тянет руку к спокойному лицу, повторяя действие. Ласкает сомкнутый шрам, расплываясь в слабой улыбке, от ощущения того, как прохладная ладонь жмётся к его щеке теснее. — Ты остался, — выдыхает он счастливо. Человек бы поменялся в лице. Улыбнулся, возможно, в ответ тоже. Но Чонвон знает своего монстра. И знает, что пусть тот и не способен на какие-то эмоции, кроме злости и недовольства, он по вспышке в алых радужках видит — он счастлив тоже. Чонвону так хочется в это верить. Но сладость и покой момента нарушается резкой волной воспоминаний, что прокатываются по телу Чонвона крупной дрожью. Блэкаутер вмиг хмурится. — Мне придётся переехать теперь, да? — с сожалением спрашивает он, надеясь на какой-то ответ. Монстр клонит голову, сужая глаза, но не моргает. Смотрит лишь внимательно и почти нечитаемо. И убирает от лица Чонвона руку. Но только лишь, чтобы взять его ладонь в свою, которой Чонвон бездумно ласкал худое лицо. — Если это «нет», ладно, — вздыхает он. — Если это «я с тобой», то я знаю. Их пальцы сжимаются крепко. — Я с тобой тоже. И сердце Чонвона сжимается следом. Это не ложь. Но это часть той огромной правды, что скрывается за стенами этого дома. В которой он с Блэкаутером. Но и с Чонсоном теперь, кажется, тоже. И как долго он сможет жить такой жизнью? Как долго он не сможет кого-то из них отпустить, а кого-то оставить рядом навсегда? Сможет ли он вообще однажды сделать этот невероятный, нечестный выбор? Он тянется вперёд, утыкаясь лбом в крепкую грудную клетку, и жмурится, позволяя монстру приобнять себя за голые плечи. Они так и не переоделись после душа. Кое-как вытеревшись, просто упали на перевернутую постель с одним лишь матрасом и такими же голыми, как их тела, подушками. У Чонвона с ночи в машинке стиранные простыни. У Чонвона под рёбрами своя машинка, что перекручивает и выжимает в себе внутренние органы. Эта жизнь оказалась с ним трижды жестока за последние недели. Отняв друзей, бросив в монстра, привязав к терапевту. И что ещё ждёт его дальше теперь, если он уже запутался в этой паутине так, что не вдохнуть? Он делает глубокий вдох, втягивая в себя слабый запах холодной смерти и яркие фрукты. Он дышит только рядом со своим монстром. И немного рядом с Чонсоном. И, кажется, что выбор его очевиден, и нечего даже гадать, просто послать одно простое сообщение: «прости меня, я больше не буду ходить на сеансы.» Просто больше не видеться. Но от этого сердце сжимается болезненно и плакать хочется так, что слёзы глаза жгут и горло. Его выбор только кажется очевидным, такой сложный и неисполнимый на деле — для него. По крайней мере сейчас. — Нам нужно привести себя и дом в порядок, — нехотя отстраняясь, выдыхает он, заглядывая в алые глаза. — Ты поможешь мне? Медленное моргание, как давно заученный ответ их таких нехитрых и одновременно непростых коммуникаций. Чонвон впервые смущается, когда ему приходится подняться с постели и он жмурится, пока торопливо доходит до шкафа, чтобы достать оттуда одежду. На двоих. Его вещи определённо будут маловаты, но выбора у них нет, и потому, он, не глядя, кидает на кровать свои самые широкие спортивки и футболку с бельём, а сам, прикрываясь дверью, натягивает в спешке джинсы и рубашку. Однако ему интересно, если Блэкаутер уже был в одежде, значит он знает, как её надевать. И как он тогда это делает? Любопытный нос показывается из-за двери, наблюдая почти украдкой за тем, как монстр, крутя головой, рассматривает вещи. С бельём и спортивками он справляется чуть лучше, как малые дети, когда они сначала путаются в штанинах, а после еле-еле тянут их на себя. С футболкой же приходится сложнее. До этого монстр ходил в толстовке и, видимо, такой тип одежды был удобнее и понятнее. Чонвон не выдерживает и выходит из своего укрытия, чтобы помочь. — Давай сюда, — мягко окликает он, протягивая руки и забирая из пальцев Блэкаутера вещь, чтобы удобнее её растянуть. — Тут, — показывает он, — рукава. Сюда нужно голову. Давай. Он заставляет монстра наклонить пушистую голову к себе и накидывает широкий ворот. — А теперь сюда руки. Ты уже делал так с толстовкой, — объясняет Чонвон, следя за тем, как Блэкаутер нехотя, но повинуется ему, просовывая в короткие рукава длиннющие руки. У него сухие мышцы и костлявые рёбра. Совсем не видно вен за плотной серой кожей, плоский, почти впалый живот, и до ненормального темные впадины ключиц. Но на руках тем не менее есть лёгкий рельеф, да и плечи не то, чтобы очень сгорбленные, как у тех, кого Чонвон видел вчера. Этот монстр больше человек, намного больше. Со всей своей странной осознанностью тем более. Он берёт его мягко, но уверенно за руку, и тянет за собой из комнаты. Перешагивая осколки от разбитой вчера кружки, ступая босыми ногами по холодным половицам. Они впервые утром вдвоём, и Чонвону бы так не хотелось, чтобы это утро кто-нибудь разрушил. Но дом пуст. Лишь слегка пахнет спёртостью, пылью и вчерашним прибытием Блэкауеров. Чонвону даже называть своего монстра так больше не хочется. Он не такой. Он — не они. Он больше, чем все они. Да и монстр… Чонвон оборачивается, замирая посреди гостиной, сжимая покрепче большую ладонь, заглядывая волнительно в ясные алые глаза. Его держит за руку кто-то, кто не похож на обычного человека. Но этот кто-то — совершенно точно не монстр. Не для него уж точно. — Как думаешь, тебе понравится чай? — вдруг спрашивает он. Следом ожидаемо вопросительный взгляд и чуть вскинутая густая бровь. Чонвон улыбается. Он улыбается вновь, в который раз, рядом с ним. Искренне, со всем желанием и лаской. От всего сердца и так чисто… — Сядь на диван, я сейчас всё проверю. Хорошо? Он отпускает чужую руку, наблюдая сперва за тем, как долговязое тело тащится к дивану, медленно, ползуче, словно течёт по полу. Огибает его и садится, глубже утопая в мягких подушках. Брови Чонвона тоже приподнимаются, когда телевизор вдруг включается, потому что когтистый палец так легко и просто нажал на кнопку пульта, лежащего на диване рядом. — Ты…о… Он не находится в словах, а алые глаза пропадают вновь в кадрах какой-то очередной дорамы. И Чонвон ловит это время для себя, и для того, чтобы осмотреться. Следов яда и слюны почти нет, только подсохшие кое-где пятна на ковре. Нужно будет вызвать клининг, когда никого дома не будет. Никаких царапин по стенам и мебели, крови. Только разбитая лампа в углу. И всё та же трещина в телевизоре над кухонным островком. В доме будто никого не было, но сам воздух здесь и осколки под окном — напоминание о том, что было. Несколько настоящие монстров, готовящихся Чонвона разделить по частям. Он передёргивает плечами и проскальзывает тенью в кухню, проверяя воду в чайнике и следя краем глаза за сидящим на диване. Пока пальцы выполняют механические действия, взгляд прикован к экрану, на котором пара, сидя на кровати перебирает какие-то снимки. Чонвон едва не просыпает чай мимо заварника, когда слышит, как героиня окликает парня, что в миллиметре от её губ останавливается от поцелуя. В его голове будто бы что-то щёлкает. Или это вскипевший чайник на фоне… — Сонхун? Он громко называет это имя, пробуя его на звук. И распахивает глаза удивлённо, когда алые бездны обращаются резко к нему. Чонвон тут же щурится непонимающе и заинтересованно. Голову клонит, пробуя ещё раз: — Сонхун? — смотрит он прямо в кровавые глаза. — Тебе нравится это имя? Медленное моргание. Сердце Чонвона захлёбывается, кажется кровью и переизбытком чувств. Больше не монстр. Совсем не Блэкаутер. Если бы не угловатая, долговязая фигура и шрамы по впалым щекам — на его диване просто сидит парень. Парень по имени Сонхун. Щёки Чонвона немного тянет. Он не сразу понимает, что улыбается вновь, пока растянутых в улыбке губ не касаются градины слёз, сорвавшиеся с ресниц. — Надеюсь, чай понравится тебе тоже, — негромко произносит он, добавляя тише: — Сонхун. Становящаяся алой жидкость в заварнике так напоминает расплывающийся красный в сияющей радужке.🌑
[Eliza Grace — Long Suffering]
Чонвон никогда раньше не замечал, но в кабинете Чонсона очень громкие настенные часы. А они всегда были здесь? — Что-то не так, Чонвон? — слышит он, как терапевт зовёт его. Он не заметил, как нахмурился и завис ручкой над тестом. — Думаю, — на самом деле бездумно отвечает он, чуть приподнимая от листка голову. — Над этим тестом как раз-таки не нужно думать, — хмурится в ответ Чонсон, поправляя очки пальцами за дужку. — Что-то стряслось в эти дни? Ты почти не писал. Всё в порядке? Чонвон сглатывает внезапно образовавшийся ком и сухо кивает, возвращаясь взглядом к листку. Смотреть в полные тревоги и нежности карие глаза не было никаких сил этим утром. Он не писал и не звонил Чонсону потому, что оба дня провёл с Сонхуном. Это имя теперь согревает сердце, это имя теперь не сходит с его уст и не покидает голову. Два дня они были будто прилеплены друг к другу. Закутываясь в объятия и плед на диване в гостиной, они смотрели все эти бессмысленные дорамы и сериалы, на канале без рекламы и перерывов. Нон-стоп серия за серией, сюжет за сюжетом, что на самом деле не были интересны ни на грам и в целом смешались в голове. Чонвону было важно лишь то, как его спина прижимается к крепкой груди, как длинные руки обнимают его поперёк собственной, словно поддерживая ладонями сердце. Ему было важно чувство покоя и безопасности. И это колет его уже чувством вины под рёбра. Потому, что частично в руках Чонсона он этот покой нашёл тоже. Безопасности вот только пока там не обнаружил, не в обиду Чонсону конечно. Ему тепло рядом с ним, ему хорошо рядом с ним. Но нет в груди того штиля и одновременно бушующего пламени, как когда на него смотрят алые глаза. Чонсон другой. Но он Чонвону нужен не меньше, чем Сонхун. — У тебя осталось три минуты, — напоминает о себе терапевт; ручка соскальзывает с пустого квадратика и Чонвон проводит некрасивый чернильный штрих по бумаге. — Если не успеешь — не страшно. Тебя сегодня что-то тревожит, я вижу. — Вовсе нет, — врёт Чонвон. — Всё правда в порядке. Я просто, наконец, смог отоспаться. Сделал уборку в доме. — О…это же замечательно? — Да. Они с Сонхуном правда пытались убраться. Точнее, убирался Чонвон, а Сонхун просто сидел на спинке дивана и наблюдал за ним, пока Чонвон без умолку рассказывал что-то об учёбе. После сидел на кровати, пока Чонвон кружился по спальне, убирая осколки, одежду и намывая полы. Заново перестирывая бельё и расстилая по постели новое. Чонвон не замечал, как перескакивал с темы на тему, в какой-то момент пустившись в размышления о детстве и воспоминания о родителях. Уборка закончилась слезами в руках Сонхуна посреди чистой постели. Там же они и уснули. Только вот утром Чонвона встретила привычная пустота. Которая разрослась и в его груди. Он не был готов отпустить так скоро. Он не был готов отпустить его, не прощаясь, едва только дав имя. Но он знал, что так случится. И что эти два дня словно даны им на долгое прощание, каково они, в общем-то, оба не очень и заслужили. Он знал, что так было нужно. А потому, поджав губы и сдержав в себе слёзы, он собрался и поехал к Чонсону. Выбор…выбор, который ему нужно было бы однажды сделать — был сделан за него. И карие глаза напротив, что так встревоженно смотрят на него, пока он отдаёт тест и снова не улыбается, — теперь его навсегда, кажется. И он не то, чтобы расстроен, но…он никогда не забудет о том выборе, что был у него ещё этой ночью. Но он уверен, что больше никогда перед ним не встанет. — Сеанс окончен? — тихо произносит он, складывая ладони меж бёдер, чтобы скрыть дрожь в руках. — В целом, да, — кивает Чонсон, убирая его тест в папку. — Но, если ты не против, мы могли бы пообедать? Следующий сеанс только через два часа. Чонвон не против. У него больше нет выбора. — Звучит неплохо. — Есть особые предпочтения? — слабо улыбается Чонсон, явно тронутый согласием. — Нет. Я не голоден. — Позволь тогда мне выбрать ресторан. — Можно и просто в кафе… — Так всё-таки предпочтения есть? — посмеивается он, поднимаясь с кресла и снимая с вешалки пальто, пока Чонвон медленно покидает свой стул, засовывая руки в карманы. — Что-то не вычурное. Только и всего. — Как скажешь, Чонвон. Его плечи окутываются теплом. Живой, человеческой рукой. Плечо жмут к груди, в которой бьётся такое же живое сердце. И он вымучивает из себя подобие улыбки, слегка склоняясь виском к щеке Чонсона. Он его выбор, в общем-то, тоже. Он чувствует к нему что-то особенное тоже. Где-то в глубине сердца, принадлежащего совсем другому. — Завтра у меня свободный вечер, — но как только они подходят к двери, рука Чонсона с его плеч исчезает; никто не должен видеть их здесь вдвоём так. — Не хочешь провести его вместе? Прости, если наседаю… — Всё в порядке, — как заученную мантру повторяет Чонвон. — Есть идеи? — Парочка, — чуть морщит нос Чонсон, не стирая улыбки с лица. — Но, если ты согласен, я определюсь с одной. — Я свободен после пар. Так что, думаю да. — Здорово. У Чонсона много эмоций. Чонсон умеет глазами и мимикой выражать радость и счастье. У Чонсона глаза переливаются от карего до золотого. Розовые губы Чонсона часто тянутся в улыбке. Это та разница, в которую Чонвон нырнул с головой. Это та разница, которая всегда будет напоминать ему о том выборе, которого у него больше нет. И о том, что он тоже — всего лишь человек. В лифт с ними заходит ещё парочка человек, вместе с секретарём Чонсона. — На обед, Чонсон-ши? — улыбается она смущённо алыми губами, глядя из-под накрученной каштановой чёлки. — Да, наконец-то, — посмеивается Чонсон. — Прости, что такой оврал в последние дни, Мин-а. Обещаю, следующая неделя будет проще. — Что вы, Чонсон-ши, — розовеет она щеками. — Мне за радость работать с вами. — Потому, что за переработки поздними вечерами я плачу? — Мне просто очень нравится моя работа, — поводит она плечами, отводя и возвращая взгляд вновь. — Чувствую себя частью чего-то значимого, пока помогаю вам. А вы помогаете людям. — Все мы — часть чего-то значимого, — задумчиво тянет Чонсон, залезая в карман пальто и доставая ключи от машины. — Но я рад, что ты не ненавидишь меня всё ещё. — Никогда, Чонсон-ши, — тише говорит она. Двери на первом этаже открываются и выпускают в холл девушку вместе с каким-то парнем, оставляя Чонвона наедине с Чонсоном до минус первого, где парковка. Это несколько жалких секунд. Таких же, как и те, что они спускались, пока в Чонвоне загоралось что-то неприятное и горькое, по пищеводу собираясь к глотке. Едва только двери закрываются, ловя их искажённое отражение в металле, он клонит голову к плечу Чонсона и упирается в него лбом. Незамедлительно получает в макушку ласковый поцелуй. Чонсон мог бы быть с кем-то вроде неё. Чонсон мог бы выбрать другого такого же, как он, человека. Без проблем, жутких тайн за спиной и кровавых губ, испачканных чужими. Мог бы жить спокойной жизнью, завести семью и продолжать помогать людям. Но Чонвон выбрал его первым. — Тот ресторанчик, — вдруг говорит он, когда они выходят на парковку. — Где мы были в первый раз? — Да? — Мы можем поехать туда? Он смотрит на Чонсона также, как та девушка. Из-под опущенных ресниц, с поддельно-невинным взглядом и закусывая нижнюю губу. Видит в карей радужке радость и нежность, обращённую к нему. — Конечно, Чонвон. Аппетит проснулся? Проснулся, думается Чонвону. И, видимо, не только к еде.🌑
[CLANN — Closer]
Он не понимает, в какой момент всё закручивается вихрем в его голове и вокруг. Пациент Чонсона в последний момент отменяет сеанс. Они решают кружить в машине по округе, пока слушают негромкую музыку и разговаривают на отвлечённые темы об учёбе Чонсона и его пациентах. Чонвон не хочет разговаривать, наболтавшийся за два дня за двоих, но охотно слушает. Сонхуна он так слушать никогда не мог. А Чонсон говорит. У него огромное интересное прошлое, опыт работы и тысяча историй от пациентов. У него разные интонации, жесты и мимика. У него губы мягкие и горячие, когда Чонвон приникает к ним с поцелуем внезапно, пока они останавливаются возле дома Чонсона, неизвестно как до него добравшиеся за долгими разговорами. У него ладони горячие, пока они держат Чонвона за шею и пробираются под толстовку, обжигая спину. У него тело не такое сухое и долговязое, под хлопком белоснежной рубашки оказавшееся мышечным и крепким. Кожа медово-золотистая в темноте не похожа на обтянутые серой тканью мертвецкие кости. Плечи его не такие широкие, но пальцы Чонвона держатся за них крепко, пока тело его разморённое опадает на высокую кровать. Он целует не так мокро, но чувственно и со знанием дела. Зубы его — не бесконечное острие маленьких лезвий, но по шее подставленной ощущаются слишком хорошо. Чонвона гнёт под тяжестью разгорячённого тела, дух выбивает от ласк по обнажённой взмокшей коже, рот вяжет и сушит частых вдохов и беспрестанных поцелуев. Он не помнит, когда в последний раз с ним обращались так бережно и умело. Когда он задыхался, извиваясь на измятых простынях и цепляясь пальцами за пространство вокруг и напряжённую спину. За спиной Чонсона не также безопасно и она не скрывает его также хорошо, как у Сонхуна. Но Сонхуна у него больше нет. А Чонсон до исступления доводит его, заставляя голос срывать не от слёз и истерик. Целует за ухом слишком нежно и трепетно. В руках держит, как самое сокровенное и хрупкое, боясь будто сломать от слишком сильной хватки кости. Стонет в приоткрытые губы, ловя в себя стоны Чонвона один за одним, как воздух. Замыкает чувства между ними крепким поцелуем и резким рывком, провозящим Чонвона затылком по простыням. Под закрытыми веками вспышками алое от удовольствия и калейдоскопа чувств. В этом алом, переводя дух, Чонвон может разглядеть переливающуюся кровью радужку. В тяжёлых выдохах во влажную шею — не ощущает трупного ледяного запаха. Тело, прижимающее его к постели, огненно-раскалённое, мышечное и живое. С колотящимся в грудной клетке сердцем, что отзывается в его двойным грохотом. Облизывая пересохшие губы и пытаясь отдышаться, Чонвон приваливается щекой к чёрным всклокоченным волосам Чонсона, зарывшегося носом в его ключицы. Гладит пальцами коротко стриженный затылок и заднюю сторону такой же взмыленной шеи. Дышит запахом дорогого одеколона, их тел и того неисправимого, что только что произошло. И надышаться не может никак, потому что не то. Потому, что он теперь вечность задыхаться будет без отголосков кровавого холода по коже. Но ему нужно заново учиться дышать. Без Сонхуна теперь.