🌑
[LoneFi — 0' like my heart]
Едва только Чонвон слышит сопение Чонсона за его спиной, а хватка вокруг его талии ослабевает, он выбирается осторожно из постели. Обводит глазами тёмную спальню и хаос из вещей на полу, что они создали в порыве страсти. Поджимает губы и одевается так тихо, как только может, поглядывая через плечо. Но Чонсон спит крепко. Чонсон выглядит таким безобидным и умиротворённым. Чонвону немного стыдно за то, что он сбегает от него вот так, посреди ночи, не попроощавшись, но эмоции в нём утихли. Сначала создали полный штиль, пока Чонсон засыпал, обнимая его и дыша в шею. Теперь начали засасывать, как забучие пески. Он сдался под неведомым порывом — проверить. Какова на вкус чужая живая кожа, какими могут быть поцелуи, если их не сдерживать. Какое под пальцами и над ним тело. Сравнения, сравнения, сравнения. В его голове они беспрестанные, как разделённый на два лист бумаги. И он заполняет их, зачёркивает и снова заполняет. Бесконечный список качеств, что схожи и такие разные у обоих. Теперь не имеющие смысла у Сонхуна, которого у Чонвона больше нет. Ночь слишком холодная. Пробирается под одежду Чонвона, к самому сердцу, пока он бредёт к ближайшей остановке, с которой легче будет вызвать такси. Вокруг ни души, пустынно также, как у него в груди. Этот секс дал ему понимание окончательных различий между Чонсонос и Сонхуном. Этот секс принёс ему временное удовлетворение и тонну стыда. Затопляющее его чувство вины перед обоими, к которым он теперь совершенно точно не знает, что конкретно чувствует. Зато прекрасно знает, что использует Чонсона больше, чем сам может ему дать. И скучает искренне по Сонхуну, давшему всё, что мог. Такие неравные отношения. Такие больные отношения. Чонсон, находящийся в полном неведении того, что в сердце Чонвона полный хаос. Сонхун, понимающий по одному только запаху, что у Чонвона есть кто-то ещё. «Жизнь за стенами этого дома». Ему так больно сейчас за те слова, но их не вернуть. И он должен теперь жить дальше, строить своё будущее с Чонсоном. Ведь у него наконец появился кто-то, с такой же, как у него болью от потери. Понимающий, готовый помочь и броситься к нему в любой почти миг. У Чонвона вроде как теперь есть сильное плечо, так же это называют? Но плечо, которое Чонвону нужно — не тот, с кем он мог бы видеть своё будущее. Да и какое вообще может быть будущее с убийцей? С монстром, который убивает людей ради собственного выживания? Он осознанный слишком, это так. Но он всё ещё убивает и будет убивать дальше, потому что это его природа. Потому, что он не выживет иначе. И как взыграет совесть Чонвона, если однажды жертвой Блэкаутеров окажется Чонсон? Избежавший смерти несколько лет назад, он не избежит её, если она вновь нагрянет к нему в дом, пока он спит. Это судьба. А от неё, Чонвон знает, не убежишь. И это заставляет его задуматься о себе. Он избежал смерти. Уже не единожды, но раз она столько раз преследует его, когда наконец заберёт к себе? Должна ведь. Злится наверняка, что Чонвон так искусно увиливает, смотрит исподлобья и ждёт свой час. Чонвон ждал его тоже. Пока не понял, что может чувствовать столько. Пока не оказался в руках Сонхуна. Руках. Эти длинные кости, обтянутые серой кожей с длинными чёрными когтями на кривоватых пальцах. Но руках. У Чонвона язык не повернётся больше не сказать, что Сонхун не человек. Он просто другой. Признанный монстром, убийца, но другой человек. Которому Чонвон, кажется, на прощание молча отдал своё сердце. Дорога до дома тягучая. Несмотря на пустые дороги, медленная. Позволяет ему думать слишком о многом, а отсутствие сна этому только способствует. Он перебирает в голове отрывки прошедшей ночи. Слова, что Чонсон успел сказать ему, все действия и поцелуи. Каждое движение. Прикрывает глаза рукой, когда свет проносящихся мимо фонарей становится невыносимым. Яркий, режущий. Он должен бы заплакать, слишком много всего внутри и он привык это выплёскивать наружу водой. Но слёз нет. Ничего внутри нет. Как и в доме, в который он входит. Проверяет автомат, включая свет. Осматривает каждую комнату бесстрашно. Но везде пусто. Никаких следов, никакого запаха. Сонхун не возвращался в его отсутствие, и это отчасти Чонвона радует. Сонхун не учует на нём очевидного чужого запаха. Не увидит на шее и бёдрах следов. Чонвон не сомневается, что Сонхун всё, что нужно об их взаимоотношениях понимает. Слишком хорошо для того, кого не зовут человеком в обществе. Слишком хорошо для того, у кого всего пара эмоций и ноль слов. Садясь на кровать, Чонвон смотрит на телефон в своих руках. Он должен, наверное, написать Чонсону что-то. Извиниться. Но в голове только строчки: «прости, это было ошибкой и не должно повториться»; «мы не должны были переступать эту грань»; «я чувствовал слишком много и это неправильно». А потому, он откладывает мобильный на тумбочку, трёт ладонями лицо и падает спиной на постель, взираясь в потолок. Однажды, в такой же позе, он увидел над собой алые точки. Однажды, Сонхун пришёл к нему просто так. Но этой ночью всё иначе и Чонвон один до самого рассвета. Всегда теперь будет один.🌑
[Clairity — Exorcism]
Он так и не пишет ничего Чонсону, но едва только приходит на первую пару, получает от него звонок. Сжимает зубы, не отвечает, но буравит тяжёлым взглядом телефон. В конце концов, он вроде как на учёбе, и это нормально, что он не поднимает трубку. Но он мог бы выйти или написать сообщение. Только пальцы примерзают к ручке, что он держит и не дёргаются в сторону телефона до конца учебного дня. Чонсон оставляет ему одиннадцать пропущенных и шесть смс, которые Чонвон игнорирует. До тех пор, пока, спускаясь со ступенек, не замирает, сталкиваясь взглядами с тёмно-карими глазами под стёклами водительских очков. Чонсон стоит, опёршись поясницей о пассажирскую дверь машины, с руками запрятанными в карманы пальто. Со взъерошенными, обычно ровно уложенными, чёрными волосами и впервые таким нечитаемым выражением на лице. Чонвону некуда сбежать, кроме как назад в университет. Но он итак трус, куда уж ещё дальше? И ему приходится, сглотнув ком в сухое горло, спуститься. И подойти к Чонсону, ощущая затылком несколько заинтересованных взглядов. — Привет, — тихо говорит он первым, стараясь смотреть на оправу очков, но не в глаза. — Вижу, всё в порядке, — вместо приветствия хрипловато выдаёт Чонсон. — Прости, — выдыхает Чонвон. — Пары были загруженные и… — Ты сбежал. Он сбежал. Он потупляет взгляд на свои ботинки, дёргая пальцами лямку рюкзака и желая утонуть в собственном худи. Когда он делал это ночью, им руководили другие чувства. Сейчас же его за горло хватает вина и совесть. — Мне не пятнадцать и выяснять отношения из-за этого я не собираюсь, — поводит плечом Чонсон. — Но мне двадцать шесть и я просто волновался за тебя, Чонвон. Сбегать в ночь, сам знаешь в какое время… — Я не знал, как буду смотреть тебе в глаза утром, — шепчет Чонвон. И это не совсем ложь. Потому, что в глаза Чонсону ему правда тяжело смотреть, особенно сейчас. Только вот причина этому вовсе не та, которую он готов озвучить, как официальную правду, скрывающую гнусную ложь. Он вздрагивает, когда его щеки бесстрашно касается тёплая ладонь, приподнимая голову и заставляя всё-таки в глаза посмотреть. Он перебегает ими испуганно от одного суженного зрачка к другому. При всех студентах. При таком скоплении народа за его спиной и вокруг них, Чонсон просто так трогает его откровенно. Их объятие в день его истерики и то, что происходит сейчас — совсем разное. И Чонвону почему-то вдруг становится так не по себе, что он ощущает, как щёки начинают полыхать. — Ты жалеешь? — всё, что спрашивает у него Чонсон с топящей карюю радужку печалью, что он даже не пытается скрыть. И жалеет ли Чонвон до конца, в самом деле? — Нет, я… — облизывает он бегло губы, пытаясь осторожно увильнуть из-под прикосновения. Но Чонсон лишь крепче обхватывает его щёку рукой, впиваясь пальцами в шею. — Я просто сам не знаю, как это всё вышло и…я никогда раньше так не делал. — Не спал с кем-то так скоро? Не в отношениях? — Да и…да. Это…я не такой, правда. «Я не такой,» — фраза, в которой прячется слишком много. Не такой, чтобы спать вот так почти что сразу. Не такой, чтобы спать без отношений. Не такой, чтобы быть сразу с двумя и думая только об одном, пока стонет под другим. Чонвон правда совсем не такой, но почему-то теперь — это его жизнь. Было его жизнью ещё этой ночью. — Я не тот, кто осудит тебя, Чонвон, — с толикой строгости произносит Чонсон, слишком уж ласково проходясь подушечкой большого пальца по покрасневшей щеке. — И, если ты решишь не продолжать больше ничего, я не откажусь от тебя, как от пациента. Я просто хочу, чтобы ты действовал, как считаешь нужным. И не жалел ни о чём. И предупреждал меня, если что-то не так. Любые взаимоотношения без разговоров — неизбежно приводят к тупику. Чонвон прикрывает глаза, неспособный справиться с эмоциями. Он думает о Сонхуне даже сейчас, потому что слова Чонсона отзываются в нём ярким воспоминанием. Их взаимоотношения без разговоров…к чему привели бы они однажды, если бы Сонхун остался в его жизни? У них ведь было идеальное немое взаимопонимание. Значит, эта теория работает не со всеми. С ними не работала точно. — Почему ты приехал? — вместо ответа спрашивает Чонвон. — У тебя ведь работа. — Как бы грубо не звучало — ты всё ещё пока что часть моей работы. И я волновался за тебя, как за пациента. И как за того, с кем провёл эту ночь. Ты не безразличен мне, Чонвон, но думаю это итак понятно. — Прости. — Смотря за что? — рука Чонсона, наконец, отпускает горящее лицо, опускаясь на шею и поглаживая её легко пальцами. «За то, что я пока тебя не люблю.» — За то, что молча сбежал. Мне правда было так не по себе, — ёжится Чонвон. И ему всё ещё… — Я думал, что ты пожалеешь утром. Что мы поторопились и…я думал, что всему виной мои чувства и твоя жалость. Он знает, что это не так. Он знает, что бьёт Чонсона в сердце такими словами. Но, чтобы хоть как-то скрыть ложь и свою боль, он делает это. Бьёт первым. По чужому чувству вины, только чтобы его собственное не горело в груди так сильно. — Правда считаешь меня таким человеком? — изумляется Чонсон. — Нет, я… Он замолкает, потому что к его губам коротко прижимаются губы Чонсона. А после следует горячий шёпот: — Давай определимся прямо сейчас и не станем растягивать это на несколько недель, в которые оба пострадаем? Я не брошу тебя и помощь тебе, если ты скажешь, что ночь была ошибкой и нам больше не следует сближаться. Просто будь честен со мной, Чонвон? Хотя бы в этом. Это неприятно скребёт под рёбрами. Чонвон в который раз замечает, как Чонсон открыто намекает ему на то, что знает о его лжи. Не знает, возможно, о чём именно Чонвон ему лжёт, но чувствует, что тот делает это. Читает будто это в его глазах и по лицу. В каждом жесте. — Я хочу, — бормочет он, поднимая руку и вцепляясь в пальто Чонсона. — Просто мне страшно. — За осуждение людей вокруг? — И за это тоже. И за то, что не сможет полюбить и тосковать также, как по Сонхуну. И за то, что не сможет отдавать также много, как Чонсон будет ему давать. И за то, что однажды потеряет Чонсона также, как и всех в своей жизни. Это ведь неизбежно. Он всех теряет… — Твоё счастье — принадлежит только тебе. И никто не в праве его отнять или осудить. Я буду с тобой, если только ты скажешь «да». И я помогу тебе справиться со всем, что только в моих силах, Чонвон. Только будь в этом уверен. Это всё, о чём я прошу. Честность и уверенность в том, что ты готов пойти дальше. Жить дальше. Со мной или без меня. Чонвон тянется к нему первым. Сквозь страх и десятки взглядов, вперившихся в него. Всё ещё судачащих о трагедии в его доме, всё ещё осуждающих его за то, что он жив, всё ещё ненавидящих его за то, что выжил только он. За то, что он смет строить свою жизнь дальше, когда как целая ячейка общества погибла в ту ночь в его доме. Почему-то по его вине. Чонсон отвечает ему со всей отдачей, притягивая второй рукой за талию ещё ближе. Целует чувственно, открыто и с нескрываемым облегчением. От этого у Чонвона всё внутри болит. Но он справится, привыкнет, приживётся. Вытеснит однажды этими мягкими и горячими губами чужие. Мраморные и холодные. Забудет, припорошит временем и другими воспоминаниями. Он должен жить дальше. Он должен жить, раз уж такой шанс ему Сонхун подарил дважды.🌑
[Jess Benko — My moon]
И Чонвон постепенно привыкает к такой жизни. Без ночных пробуждений от прикосновения холодной ладони, без вездесущего запаха крови и смерти. С тёплыми руками временами вокруг него, горячим дыханием в затылок и пушистым одеялом, скрывающим два прижавшихся друг к другу тела. На протяжении целых двух недель с той ночи, он учится любить Чонсона. Начиная с благодарности, которую он ему отдаёт, день за днём и постепенно. Учится отвечать на поцелуи не только потому, что так требует тело или ситуация, а потому, что со временем начинает хотеться самому. Почувствовать на губах тепло и улыбку сквозь поцелуй. Почувствовать нежные руки на лице или шее. Проснувшись, увидеть перед собой не алые точки среди бездушной мглы, а теплоту карих глаз, в которых жидким золотом отражается утреннее солнце. В его голове картинки тех ночей с Сонхуном всё ещё свежи и ярки, но рядом с ними цветными всполохами среди чёрно-красного поселяется Чонсон. Его улыбка, ласковые поцелуи по щекам и кофе в постель или готовый завтрак в кухне, в которую Чонвон идёт прямиком из душа. Его рука, держащая крепко пальцы Чонвона, пока они едут до универа, а после в какой-нибудь ресторан. Счастье в глазах, которое переполняет Чонсона или тревога в голосе напополам с сожалением, когда он говорит Чонвону, что слишком много работы и они не смогут увидеться. В такие дни Чонвон позволяет себе думать о Сонхуне чуть больше. Перебирая одежду в шкафу, убираясь в доме и заваривая чай в пустой кухне. Кутаясь в плед на диване и включая тот самый канал с дорамами. Чувства не проходят, пока ещё болтаясь где-то на поверхности, не тухнут и не угасают, но и не становятся сильнее. Им не за что больше зацепиться, но они всё ещё существуют внутри. Никак не вытесняемые пока что чувствами к Чонсону. Потому, что благодарность — никогда не любовь. Пускай и более крепкое и долговечное чувство. За две недели Чонвон плакал лишь дважды, и это его личный рекорд. Он не успевает пуститься в эмоции рядом с Чонсоном, и находит в этом плюс тоже. Время с ним отвлекает его, забивает серый канал, бередящий душу, истощает силы и роняет спать, не оставляя грусти слишком много места. Убийств по городу не становится меньше, но Чонвон отмечает, что Блэкаутеры сменили район и возятся теперь где-то ближе к окраине. Никто не понимает их действий, чётких линий и где они окажутся в следующий раз. Все по-прежнему просто живут и ждут, когда же смерть придёт в их дом. Только Чонвон больше не ждёт. Ни смерть, ни Сонхуна. Первая, знает, что придёт когда ей заблагорассудится. Второй, уверен, не вернётся никогда больше. Он без опасок возвращается домой после ночей с Чонсоном, он без оглядки позволяет ему целовать себя у порога. Он не оставляет приоткрытой на ночь дверь и засыпает крепко, зная, что его разбудит лишь будильник с утра или звонок Чонсона. Он больше не ждёт. И жить дальше с каждым днём, хоть немного, но становится легче.[Nostalghia, Tyler Bates, J.Richard — Plastic Heart]
До тех пор, пока одной ночью, возле дома Чонсона, ему не кажутся в темноте двора жилого комплекса — красные глаза, следящие за ним. Его улыбка, что он успел натренировать за эти дни и почти сделать искренней, рассыпается на глазах. Его тело цепенеет и дрожит, потому что он знает, что обычные монстры не явились бы так просто следить издалека. Потому, что он надеется, что ему лишь показалось, но даже эти две алые точки он узнает, уверен, из тысячи. Романтический ужин превращается для него в испытание. Слова пролетают мимо ушей, еда не лезет в горло, а улыбка пластиково приклеивается к дрожащим губам. Чонсон, окрылённый счастье и обычно внимательно следящий за сменой эмоций, упускает из виду эту надломленность в Чонвоне. Пропускает мимо особенно тогда, когда Чонвон вновь первым тянется за поцелуем. Прячет в каждом из них свой страх. В каждом прикосновении отчаяние и смятение. Эта ночь превращается в комок нервов и с виу необузданную страсть, которой не было даже в их первый раз. Чонсон задыхается от такого порывистого Чонвона. Чонвон задыхается от ужаса, что в любой миг в их квартиру может войти тот, кто видеть их таких двоих никогда не должен. Он едва отучил себя ждать. И этой ночью каждую секунду тратит на леденящее кровь ожидание, пока Чонсон крепко держит его в руках и запальчиво целует. И это их первая ночь с того дня, когда Чонвон снова сбегает, едва только Чонсон проваливается в сон. Он озирается по сторонам, но намеренно идёт до остановки пешком. Он ждёт, даже не накидывая на голову капюшон, хоть прохладный ночной воздух и щиплет неприятно кончики ушей и щёки. Но ни по пути, ни на остановке, его не хватает никто за локти и не тащит во тьму. По пути домой никто не преследует. И даже дома, когда он влетает в распахнувшуюся дверь, его не ждёт никто с кровавым, полным осуждения, взглядом. И, может быть, ему впрямь показалось? Но Чонвон не может уже себя остановить. Он заходит так далеко, что кажется сходит с ума, но бросает в сумку какие-то вещи, и вызывает такси вновь. И едет в тот самый мотель, в который за ним впервые вернулся Сонхун. Он не знает, на что рассчитывает, но едет туда. Покидает Чонсона, свой дом и рассудок, кажется, тоже. Оплачивает две ночи разом, садясь на постель и переводя дух. Понимая, что не выйдет из номера в ближайшие два дня ни под каким предлогом. Будет ждать, даже если ждать больше нечего и он всё себе надумал. Потому, что что если он «не»? Что, если Сонхун всё же вернётся к нему? Хотя бы ещё на один день. Он так и не засыпает, буравя взглядом закрытую дверь. Сжимая в руках тёмно-зелёное покрывало. Встречая рассвет, дрожа и ожидая. Застывая в этом самом ожидании, будто что-то в самом деле должно произойти. И правда надеется на это. Всем сердцем.🌑
[Lucy Daydream — Monsters]
Он продлевает ещё два дня, когда понимает, что этого недостаточно. Он правда сходит с ума, потому что игнорирует Чонсона, звонки даже от Хисына, которого тот возможно разыскал в университете, и не выходит из номера действительно. Остаётся в нём ещё, забывая есть и нормально спать, проваливаясь иногда в сон на полчаса и открывая глаза вновь. Боясь пропустить мимо любой шорох. Это достигает пика, когда в уведомлениях на пятый день он видит слова «Чонсон-ши хочет подать в розыск, Чонвон. Лучше отзовись.» Когда он оплачивает ещё два дня и понимает, насколько же он жалок, жуя остывший ужин, самый дешёвый из заказанных в номер. Когда ему приходится взять трубку на очередном из тысячи звонков Чонсона. — Чонвон, какого чёрта?! — сорванным голосом кричит он в трубку. — Нам пришлось выломать дверь в твой дом! Где ты?! Почему ты молчал?! — Прости, — бесцветно бросает Чонвон, кусая губы и глядя в пустой угол комнаты. — Ты мог ведь хотя бы написать, что хочешь побыть один, но жив… — замолкает Чонсон, тяжело дыша. Чонвон слышит на заднем плане звуки вечерней пробки. — Мог. — Чонвон, что произошло? — Я хочу побыть один. Но я жив, — как робот произносит Чонвон. — Чонвон… — Прости. — Пожалуйста, давай встретимся? Хотя бы на пятнадцать минут. Где только скажешь, я просто хочу тебя увидеть… И будь Чонвон дома, он просто включил бы видеосвязь. Но он в мотеле и эти стены Чонсон мгновенно узнает. Но он так не хочет терять ни секунды…но он сидит там вот уже пять дней в ожидании чего-то, что так и не наступает. — Та река, — нехотя отзывается он. — Я сейчас приеду. — Спасибо, Чонвон. Обречённый выдох, и Чонвону должно стать стыдно. Но ему никак. Он потратил все силы на ожидание. Он потратил все силы на бессонные ночи и мысли. Все две недели попыток жить дальше крахом пошли из-за одного только ведения, что могло не быть реальностью. Две недели, в которые он учился двигаться вперёд без оглядки, разрушились из-за пары алых глаз в темноте, что возможно почудились ему тем вечером. Он кое-как соскребает себя с кровати, накидвыая на худи куртку, берёт телефон и выходит из номера. Тащит себя до остановки, втаскивает в автобус и едва не пропускает нужную остановку, искусывая в кровь губы. Бредёт нога за нога к Чонсону, ждущему его у машины на краю разрушенного парома. Бросающемуся к нему сразу же, но замирающему понимающе на расстоянии, оглядывающему на возможные повреждения. Но все они у Чонвона внутри. Их простым глазом не увидеть. — Как ты? — хмурится Чонсон. На нём сегодня нет очков. И лица нет из-за переживаний тоже. Только тёмные подглазины, померкнувший взгляд и суховатая на щеках кожа с лёгкой щетиной. — Терпимо, — жмёт плечами Чонвон. — Чонвон, я…я сделал что-то не так? Мне казалось, эти дни были… Спокойными, хорошими, местами чудесными. Они правда были такими. Чонсон правда старался. И Чонвон старался тоже, правда. Только любовь к кровавым глазам у него оказалась куда сильнее тяги к жизни. Спокойной и просто. Один только шанс увидеть Сонхуна вновь оказался в сотни раз сильнее реального шанса жить жизнь дальше. — Всё было хорошо, — не лжёт он. — Просто…это внутри меня, Чонсон, — опускает он официоз. — Это просто внутри меня. — Просто предупреждай меня в следующий раз. Хотя бы постарайся, хорошо? Одна маленькая записка, чтобы я не рвал на себе волосы и не дёргал твоего одногруппника, который и вовсе ни сном, ни духом о том, где ты можешь быть. Пожалуйста, не заставляй меня волноваться так, Чонвон. Я слишком многое потерял в этой жизни… И Чонвон помнит это. И Чонвон хочет уже сказать об этом, извиниться ещё раз, но Чонсон вдруг меняется в лице. Накрывает уставшие глаза рукой и поджимает крепко губы так, что они белеют. Он борется словно с чем-то внутри, и Чонвон видит это. И хмурится, потому что Чонсон в таком состоянии с ним ещё не был. Потому, что Чонвон чувствует, что что-то грядёт. И это совсем не то, чего он ждал все эти дни… — Чонвон, я хочу рассказать тебе правду. Это то, что пригвождает его к месту и останавливает сердце. Правду? — Правду? — вторит он своим мыслям. — Ты можешь сейчас себе всякого надумать, но между мной и тобой всё в порядке. С моей стороны точно. Это…эта правда обо мне. О моей жизни и…я хотел бы рассказать это именно сейчас. Это гложет меня. Это заставляет меня думать о том, что ты чувствуешь это и…поэтому пытаешься отдалиться. Или… — Чонсон горько усмехается. — Или ты отдалишься из-за этого окончательно. Я не знаю, но я просто хочу рассказать тебе правду. Которую не знает и не узнает больше никто. Чонвон чувствует, как кончики пальцев дрожат, спрятанные в карманах куртки. Он дрожит сам, но кивает осторожно, позволяя Чонсону продолжить. Не уверенный совершенно в том, что если откроет рот, сможет сказать что-то дельное сейчас. Какова же там правда, что он может от Чонсона отвернуться? И как ему удастся это, если через ещё пару дней окажется, что Сонхун всё-таки не вернётся. Чонвону необходимо будет место, куда вернуться сможет он. Он не откажется от Чонсона так просто. Не сможет. — Я говорил тебе, что мои родители погибли, — Чонсон не смотрит больше в его глаза. — И это так. Но никто не знает настоящей правды. По всем официальным документам, их разорвали Блэкаутеры. И отца правда разорвали. Он погиб в ту ночь, когда меня не было дома. Но мать… Чонвон-а? — с болью в голосе зовёт Чонсон, наконец, поднимая на Чонвона глаза полные слёз. — Помнишь, я говорил тебе, что чувствую, что ты что-то скрываешь? Чонвон сглатывает страх, но кивает, не зная, что последует дальше. Умирая в мгновение, слыша то, что произносят сухие губы: — Я просил тебя рассказать мне однажды. Я просил тебя быть честным, но я знаю, как тяжело прятать этот секрет. Знаю, как тяжело скрывать от всех связь с тем, с кем никогда в жизни нельзя. Чонвон невольно отшатывается назад. — Моя мать пропала без вести в ночь гибели отца, — продолжает севшим голосом Чонсон, не замечая слёз, катящихся по щекам. — Мы похоронили её без останков. Я думал, что потерял обоих родителей. Оплакивал их. Пока через полгода мать не объявилась у бабушки в доме. Вдали от города, ночью. Растрёпанная, с шалым взглядом и странной улыбкой. Синяками по всему телу и…странным, сладковато-металлическим запахом от волос и кожи. Чонвон не может даже дышать. — И с беременным животом, который охраняла, как бешеная собака от взглядов даже, — с нескрываемой злобой произносит Чонсон. — Но я не солгал тебе, как и никому, когда сказал, что потерял родителей. Она умерла спустя всего два месяца. Там же, в доме. Когда бабушка в очередной раз приехала проведать её, потому что она не подпускала меня к себе больше ни на шаг с того дня, когда мы единожды увиделись. Её живот был разорван наружу со всеми органами и пуповиной. А по всему дому остались следы от когтей и…этот тошнотворный запах. Смерти. — Чонсон… — Всё, что она оставила после себя: раскурочнный труп с распахнутыми в страхе глазами. И дневник, который бабушка передала мне, приказав похоронить вместе с матерью. Но я не смог. Как и не представляю, как смог жить дальше после того, что прочёл, — на губах Чонсона дёрганная ухмылка, он шмыгает носом, глотая слёзы. — Это не имеет и никогда не будет иметь научного подтверждения, но это то, что я несу с собой десять грёбанных лет. Её признание в связи с чёртовым монстром. Красочные, о ты даже не представляешь насколько, описания их актов любви. То, как она отзывалась о плоде, что носила в себе. Она никогда не любила меня также сильно, как этого выродка, что оставил в ней Блэкаутер. И забрал сразу, как тот начал вырождаться. Я не знал, когда лучше признаться тебе, потому что не знал, могу ли тебе доверять. Но, Чонвон? Почему мне ни разу не признался ты? — А почему ты не сказал мне сразу о том, что ты знаешь? — выдавливает из себя Чонвон, защищаясь. Зная прекрасно, каково это: защищать их с Сонхуном связь тоже. — Ты бы покрутил у виска? — хмыкает Чонсон, утирая рукавом пальто слёзы. — Признался бы ты мне тогда? Или продолжил скрывать это всё? Это должно было быть обоюдное доверие, но ты молчал до последнего. Пока он не пропал, не так ли? Его ведь больше нет в твоей жизни? — Нет… — Твой запах усиливался. Я молчал. Но, Чонвон, ты насквозь пропах им, и даже наверняка не понимаешь, насколько сильно? Но ты был со мной и я просто ждал, когда ты сможешь мне довериться, чтобы рассказать правду. Я бы смог защитить тебя. И я…возможно, я всё ещё могу, потому что я хочу. Вот почему я рассказываю тебе эту свою правду. Я могу даже показать дневник матери. И, чёрт, если бы только её словам хоть кто-то поверил, если бы она не числилась мёртвой со дня гибели отца и могла рассказать это всему миру…сколько смертей возможно можно было бы избежать? — почти скулит Чонсон. — Скольких людей можно было бы спасти, если бы она беременная сдалась в клинику. И из неё бы вытащили это отродье… Чонвон рвано выдыхает. И что-то складывается у него в общую картину в голове. То, как выглядели Блэкаутеры и внешний вид Сонхуна. Мог ли он быть плодом связи монстра с человеческой женщиной? Наверняка, раз он так очеловеченно выглядел. И сколько их ещё таких, рождённых от человеческих жертв? — Представь только, каково мне, жить все эти годы с этим секретом под подушкой и знать, что я ничего не могу исправить? И никому помочь кроме терапии? — Но ты ведь можешь передать этот дневник и… — И что, Чонвон? Сколько за это время было найдено подобных жертв? Найдено. Многие из них остаются гнить за чертой города, каких-то из них считают жертвами маньяков и даже не берут днк, потому что следов не найти. Потому, что никто не разбирается теперь в обычных убийствах, занятые поиском деталей Блэкаутеров. Только вот ищут не там. — Ты мог бы дать им подсказку… Чонсон, ты мог кого-нибудь спасти все эти годы! — срывается наконец на крик Чонвон. — И кто бы поверил мне, человеку, лишившемуся родителей? Человеку, похоронившему мать за год до того, как она действительно умерла? Этому дневнику? Кто бы поверил этому, Чонвон? — Тогда зачем ты говоришь это всё мне сейчас? — Потому, что я хочу спасти хотя бы тебя. Чонвон делает шаг назад, чувствуя как грудную клетку разрывает бешено бьющееся сердце. И ещё один, неверяще качая головой. Чонсон мог помочь людям ещё тогда. Если бы предоставил тело, дневник и доказал это всё. Если бы уговорил свою бабушку не закапывать мать, как дикую собаку. Если бы только сделал хоть что-нибудь. И пусть ему было шестнадцать… Чонвон сжимает руки в карманах в кулаки и одним взглядом запрещает Чонсону подходить к нему, произнося лишь одно: — Я не нуждаюсь в спасении, Чонсон. Он нуждается в Сонхуне. И только. Теперь особенно остро.